…и не только
И. А. Даль. Бесконечно простой разум
Доктору Саксу — с уважением и признательностью
0. Новичок
Три ключа к победе: терпение, старание, настойчивость. Новичок обладал этими качествами в избытке. Ему недавно исполнилось двадцать пять. С точки зрения земно-водных, зрелый возраст — четверть века. Но вообще-то это около двух юпитерианских лет. «Сущий младенец» — скажет скайбо[1]. И будет прав.
На планете Земля-Вода таких, как Новичок, раз-два и обчелся. Потому что талант в сочетании с характером, помноженный на работоспособность, — это гений. В четырнадцать лет Новичок получил докторскую степень по лингвистике. В шестнадцать добавил к ней степени по математике, физике и антропологии. Парочка забавных идей, вроде непромокаемых сигарет, к двадцати годам сделала его богачом. Он был нарасхват, по ВТВ[2] его показывали чаще, чем Президента. Он был. А затем пропал. Исчез. Улетучился…
Скайбо гениями не удивить. Это для земно-водных «гений» означает «совершенство». В Солнечном же Круге — лишь кучу дополнительных обязанностей. И науки у скайбо другие, ближе к искусству. Новичок за месяц выучил солингву — этого никто не заметил. За неделю разработал новый дизайн жилого купола — его попросили пожить там месяц-другой, для испытаний. И так во всем…
А Новичок вовсе не из прихоти бросил родную планету, любимую работу и женщин. Его манил философский камень постинформационного века — Искусственный Интеллект. Автоматические системы управления — от глобальных энергетических и навигационных комплексов до младенческих биочипов, — всемогущие, всеведущие, окружали человека около двух веков. Но десятилетия поисков и трудов так и не привели к созданию интеллекта, равного человеческому.
Новичок бился над проблемой Искусственного Разума уже пять лет. Созданная им машина смогла пройти тест, а затем — и антитест Тьюринга. Ему вручали какие-то премии и награды, а он лишь досадливо морщился: «Не то! Совсем не то…» С Разумом эти игрушки не имели ничего общего.
И однажды Новичок понял: ключ — не в машине, ключ — в человеке. В сверхчеловеке! А сверхлюди живут наверху, и это — скайбо. Новичок отправился к ним.
Встреча со сверхлюдьми оказалась сродни ледяному душу. Ничего сверхчеловеческого — они просто другие. Язык, быт, уклад жизни, родственные связи, обычаи и… машины. Скайбо доверяли машинам только по мелочам: подсчитать, свести, дать справку. До остального они предпочитали доходить своим умом: увидеть, услышать, пощупать, обдумать, обсудить, сделать выводы. При бешеном темпе жизни — неспешные путешествия, многолюдные собрания, неторопливые беседы у огня… какие-то музыкально-поэтические ристалища, кодексы и дуэли — космическое средневековье, да и только!
Скайбо отнеслись к Новичку как к милому непосредственному малышу, заявившемуся на работу к донельзя загруженным взрослым. С ним нянчатся между делом, улыбаются, угощают леденцами, смотрят сквозь пальцы на шалости, но целовать плюшевого медвежонка или вместе рисовать солнышко не станут: недосуг. Временами Новичок с трудом сдерживал отчаянный вопль: «Да что вы за люди такие?!»
И вот однажды Новичок за компанию попал в «Приют скитальцев» на Церере. «Приют» — самое популярное место встреч скайбо между Меркурием и Эридой, за исключением разве что «Олимпийского Купола» на Марсе, да еще, пожалуй, «Оси Любви» на орбите Венеры. Скайбо любят истории. Они редко собираются вместе: Солнечный Круг велик, а их совсем немного. У каждого множество неотложных дел и важных обязательств — времени едва хватает, но, собравшись вместе, они рассказывают истории. Такие же разные, как они сами — юные стажеры из абордажных команд или порыжевшие на космических трассах обер-координаторы. Гости «Приюта» часто меняются: кто-то появляется, кто-то исчезает… Неизменными остаются свежий воздух, чистая вода, вкусный чай и док Грижас — старейшина собраний. Дружеские беседы, лихо закрученные истории, трогательные признания — чего только не услышишь в «Приюте». Но последнее слово остается за старейшиной: ему ведь и вправду исполнилось сто десять в прошлый четверг.
Едва познакомившись с ним, Новичок подумал: «То, что надо! Этот сморчок знает о сверхразуме все!» Док Грижас оказался самым именитым нейрофизиологом Солнечного Круга…
1. Растворимый гений
«Приют Скитальцев» бурлил: все делали ставки. Ируро Джаванте и Саймон Пегг, чемпионы вакуум-до, сошлись в поединке. Формальным поводом к дуэли послужила сущая ерунда: Джаванте четыре раза подряд обошел Пегга в скоростном дайвинге. Сразу после заплыва Саймон, вытирая шедшую носом кровь, обвинил Ируро в применении анаэробных стимуляторов. Джаванте вскипел. Слово за слово, и оба десантника из команды рейдера «Кокосовый Капитан», надев легкие скафандры и прихватив секундантов, покинули купол.
Получасом позже Пегг и Джаванте плечом к плечу вошли в каминный зал «Приюта». Новичок даже привстал, его распирало любопытство. Выглядели десантники неважно: физиономию Саймона основательно перекосил желвак на скуле, левая рука Ируро болталась плетью, но правой он аккуратно поддерживал товарища, хромавшего, казалось, на обе ноги. С кряхтением оба умостились в креслах у камина и приняли по большой кружке лучшего болеутоляющего — липо-ромашкового чая.
Какое-то время беседа шла о вакуум-до, затем перескочила на дуэли. Сторонники древнего обычая, в основном молодежь, настаивали на его необходимости в качестве антисуицидального предохранителя. Противники, все как один — старики, ворчали, что, мол, «милые бранятся — сразу вешаться», и советовали полагаться на куда более действенные дезагрессанты. Спор то усиливался, то затухал. Белый шарик Солнца уже коснулся вершины Пик-Гамбургера, венчающего церерский горизонт, когда слово взял док Грижас:
— Не сочтите меня пацифистом, друзья мои, — тут все разом умолкли, — но отчего вопрос ставится «или-или»?
— То есть, док, вначале глотнуть вашего патентованного «ДезаGGрессанта-VII», а уж потом идти дубасить друг друга: медленно, торжественно и печально, — съязвил Новичок, и все, включая Грижаса, рассмеялись.
— Не совсем так, — ответил док. — Потому что самые опасные дуэли происходят не между нами, а внутри нас.
Он поставил кружку с чаем на столик и продолжил…
* * *
В мой кабинет Рэя внесли в спецкоконе трое социал-комиссаров. Я о таком разве что в учебниках читал, но видел впервые.
— Привет, док! — сказал старший из них, рослый мужчина по имени Свенсон. — Куда это класть?
— Я тебя, мать твою так-перетак, за «это» на куски порву! — пробубнил в потолок спеленатый по рукам и ногам Рэй, висевший в трети модулора[3] от пола. Судя по всему, ему уже ввели дозу GG-VI, но, к моему удивлению, агрессию она не обуздала. — Всех вас, козлин драных, вызову на дуэль и порву на хрен! Всех!
Свенсон только вздохнул: было заметно, что этот «клиент» достал его до самых печенок.
— Друзья-комиссары, — обратился я к охране, — не могли бы вы оказать мне любезность и снять… э-э-э, это устройство.
— Шутите, док? — поднял бровь Свенсон. — Он и вправду опасен. Мы вшестером его едва уняли.
— Я настаиваю!
— Хм-м, тогда пеняйте на себя.
— И барабаны верните, сволочи! — подал голос узник.
Свенсон нажал кнопку на поясе: фуллереновая оболочка, распавшись на плети, свернулась клубком, который сам прыгнул ему в руку. Комиссары тут же, как по команде, отступили назад — к двери, подальше от копошащегося на полу человека.
— Г-р-ррр, — только и сказал на это Рэй, энергично растирая затекшие конечности. — Попомните у меня! Звер-рье! Барабаны верните!
— Поаккуратнее с ним, док, — посоветовал на прощание Свенсон, и троица покинула нас, стараясь не поворачиваться к Рэю спиной.
— Добро пожаловать в «Приют», — приветствовал я необычного пациента. Его глаза, на мгновение задержавшись на мне, принялись шарить по кабинету. Оставалось лишь надеяться, что не в поисках оружия. — Меня зовут доктор Грижас. Я — нейрофизиолог. А вы, должно быть, Рэй Мейби. Весьма о вас наслышан.
О да, я был весьма — и даже более чем наслышан! Внешность Рэя производила обманчивое впечатление: невзрачный на вид, невысокий человечек с бесцветными волосами и бегающими черными глазками являлся ведущим сис-диспетчером Флота, блистательным вог-барабанщиком и самым «прославленным» дебоширом Солнечного Круга.
Лучший диспетчер Флота: тридцать шесть благодарностей за спасение экипажей, десантников, кораблей, куполов и — пятьдесят три взыскания. Девять наград «Признание Публики» на музыкальных фестивалях и — сто восемь приводов в Социал-Комиссариат. А еще триста две дуэли и прозвище «Непобедимый Рэй», девятьсот девятнадцать жалоб на «вербальную агрессию», «имущественную агрессию» и даже «шуточную агрессию»… Определенно, Рэй Мейби был самым невыносимым членом общества скайбо. И общество направило его ко мне.
— Ладно, док. Чем займемся? Душу из меня вынимать будете? Или промывать мозги? Это зря! Вынимали-мыли не один раз, и без толку. Джат Ганди, Сербан Кристеску, Аманта Колл…
Я слушал раздраженный, хрипловатый голос Рэя, называвшего имена моих лучших учеников, и напряженно думал.
— Говорю вам: ничего не вышло. И не выйдет! Алло, док, вы меня слышите?!
— Да-да, продолжайте, — главное, чтобы он не останавливался.
Глубоко под блестящей, взрывоопасной, шутовской оболочкой скрывался серьезный, талантливый человек — и этот человек был в отчаянии. Оболочка уже успела отломать правый подлокотник кресла, сбить им картину со стены, пнуть ковер, поскрипеть зубами, произнести все бранные слова, которые я знал, и с полсотни тех, о которых даже не догадывался.
Диагноз Рэя не оставлял сомнений: сверхпроводимость нервных волокон. Именно это позволяло ему великолепно справляться с работой диспетчера и побеждать на дуэлях за счет аномально быстрых рефлексов и реакции. Но главным образом благодаря импровизациям, внезапным и, как сам Рэй их описывал, «безумным» ударам. Удары были настолько неожиданны, что почти всегда заставали противника врасплох.
— Так что делать, док? — снова и снова спрашивал меня Рэй. — Кем мне быть: шутом гороховым или зомби? Док! Ну не молчите же, док!!!
Именно так и стоял вопрос: остановить, и то всего лишь на час-другой, джинна-разрушителя можно было только сверхдозой GG-VI. При этом Рэй превращался, как он сам считал, в «зомби» — тихого пришибленного человечка без проблесков таланта. Даже вог-барабаны и те не вызывали у него особого интереса. Вог-музыка в исполнении накачанного лекарствами Рэя превращалась в затейливые, виртуозно исполняемые мелодии — и не больше. Жить как посредственность Рэй не мог — и не хотел.
— Рэй, я только что закончил синтез GG-VII, оптимизированного под вашу ускоренную биохимию…
— Ну не стойте же, док, вводите немедленно! — воодушевился он. — Да что же вы копаетесь!!!
Пробная доза показала необычайную чувствительность Рэя к препарату. Под ее воздействием он на целых девять часов освободился от власти своего странного гения. Музыка и та зазвучала живее. Нет, то не были прежние гениальные импровизации, доводившие слушателей до экстаза, но все же… После столь удачной пробы я, собрав в фарма-синтезаторе недельный допинг-пакет, вручил его Рэю:
— Принимайте каждые двадцать четыре часа, перед едой. И все будет в порядке.
— Отлично, доктор! Большое вам спасибо! Мне уже можно вернуться домой?
— Давайте не будем спешить, Рэй. Поживите еще недельку в «Приюте». А там видно будет…
На следующий день Рэй явился ко мне с подбитым глазом и распухшей губой.
— А все ваше тормозное зелье! — мрачно заявил он, осторожно ощупывая синяк, переливавшийся всеми цветами марсианского заката. — Какой-то щенок-стажеришка вызвал «Непобедимого Рэя» на дуэль и разделал его, как бог черепаху…
— Вы расстроены из-за этого?
— Да нет же! — отмахнулся Рэй. — Мальчишка просто дурак. Но это состояние еще хуже, чем одержимость или даже зомбирование! Ни рыба, ни мясо — ни летать, ни ползать! Может, получится оставить что-то одно, док? Как насчет того, чтобы изобрести какой-нибудь GG-VIII?
— Все не так уж плохо, друг мой. Тесты на диспетчерском тренажере показали, что скорость вашей реакции ничуть не уменьшилась.
— Да, но моя музыка! — его кулаки сжались. — Ну… вы понимаете, о чем я…
— Не беспокойтесь, Рэй. Именно чтобы помочь вам, человечество еще в незапамятные времена изобрело одну занятную штуку.
— Какую?
— Она называется «календарь».
— При чем здесь календарь?!
— Сейчас я вам все объясню.
Следующие годы стали для Рэя счастливыми: он освободился от власти неконтролируемого гения и сейчас занимает пост Шеф-Диспетчера — высший на Флоте. Создал собственную Скай-Семью и стал отцом. У него множество друзей, которые ценят в нем человека, а не только записного дуэлянта или безумного барабанщика.
Принимая лекарство пять дней в неделю, Рэй остается самим собой: движения его четки, мысли — ясны, поступки — обдуманны, без следа прежней порывистости. Буйная феерия музыкальных импровизаций, победных дуэлей и шокирующих поступков осталпсь в прошлом… Но когда Рэй чувствует, что ему чего-то не хватает, что фармацевтическая маска «полезного члена общества» начинает прирастать, въедаться в его душу, он «отпускает штурвал». И тогда по выходным, когда действие GG-VII заканчивается, со всех концов Солнечной на его концерты мчат экспрессы с фанатами.
* * *
— Док, вы хотите сказать, что величайший вог-музыкант нашей эпохи Октопус Эр и этот замшелый бюрокретин Шеф-Дисп — одно лицо?! — воскликнул кто-то из стажеров.
— Тс-с-с! — приложив палец к губам, громко прошептал док Грижас. — Эту историю следует хранить в секрете: среди нас могут скрываться его поклонники…
— Да-да… Точно… Верно… В секрете… — нестройно согласилась компания. И все, как один, отвели глаза.
«Так-так, — прищурился Новичок. — Катализаторы и ингибиторы или их виртуальные аналоги. Не слишком ли просто все получается? Слишком просто…»
2. Человек из прошлого века
Ларс Баграм и Саша Чанг, первый и второй пилоты рейдера «Шантеклер», спорили о путешествиях во времени. Остальные — по настроению — поддерживали спорщиков. Чай из липо-ромашки почти остыл, угли в вирт-камине подернулись голубоватым пеплом, кое-кто уже начал собираться на боковую, когда док Грижас обратился к Ларсу и Саше с вопросом:
— Простите, что вмешиваюсь, друзья мои. Но доводилось ли вам встречать путешественников во времени?
— Нет! Нет, конечно, — дружно отозвались спорщики.
А кто-то, возможно, Новичок, ехидно добавил:
— Ерунда, быть такого не может!
— Вы затронули любопытную тему, — сказал док. — Что может и чего не может быть в жизни? Сейчас модно быть скептиком и не верить ничему, что не укладывается в рамки научной картины мира…
Он сделал внушительную паузу, долил в кружку чаю и продолжил…
Дайсон Форд был само обаяние — добрый, искренний, вежливый человек. Вот только никто не знал, кто он и откуда. Его привезли ко мне в «Приют» стажеры: случайно натолкнулись на бот, дрейфовавший в Зоне Опасных Полетов. Приняли на борт человека, назвавшегося Дайсоном Фордом, и передали в руки одного из моих учеников, Хироки Такахаши. Хироки, понаблюдав за пациентом, направил его ко мне.
В истории болезни Хироки оставил загадочную запись, так непохожую на его обычные, четкие диагнозы: «Человек из прошлого (?!). Биография — подлинная (см. базу данных «Катастрофы-XXI»). Спутанность сознания, дезориентация во времени. Ретроградная амн., симуляция (?). Др. следов нет. Хроноклазм (?!!)».
Дайсон, румяный седой мужчина, вошел ко мне в кабинет, сердечно улыбнулся и сказал:
— Привет, док! Отличное у вас тут местечко!
Представившись и усадив его в кресло, я начал задавать вопросы. Он охотно отвечал: «Имя? — Дайсон, но вы можете называть меня Дайс, док. Фамилия? — Форд…»
Дату и место рождения — купол в марсианском Полярном Бассейне, имена родителей, координатную карту Скай-Семьи, личные коды назвал без запинки. Рассказал о школьной жизни, упомянул о подготовке в Колледже Флота и стажировке в системе Нептуна. Он помнил названия кораблей, на которых служил, маршруты, базы, имена друзей… Обычная жизнь, но, вспоминая молодость, Дайсон рассказывал о ней как о настоящем, а не прошлом.
— Какой сейчас год, Дайс? — небрежно спросил я.
— Девяносто пятый. А что? — ответил он и продолжил: — …и, заткнув этот азотный фонтан, мы отправились на базу «Протей» с полными баками.
Я внутренне насторожился: знаменитая «Битва Фонтанов» отгремела полвека назад — еще до моего рождения. Сейчас это всего лишь исторический факт…
— Дайс, сколько тебе лет?
Он на секунду задумался и ответил:
— Семнадцать. В следующем году буду поступать в Академию.
Посмотрев на этого пожилого мужчину, почти старика, я сделал то, чего до сих пор себе не простил.
— Вот, возьми, — я сунул ему в руку зеркальце. — Взгляни и скажи, что ты видишь?
Дайсон спокойно взял зеркало, поглядел в него, уронил на пол и, смертельно побледнев, забормотал:
— Док… Что… Что со мной? Это шутка, да? Нет, это сон! Я ведь не сошел с ума, док?..
— Эй, эй, Дайс! Да не волнуйся ты так! Это какая-то ошибка. Ошибка! Дыши глубже. Ты спокоен… Спокоен. Это ошибка…
— Правда? — неуверенно спросил он и, закрыв глаза, с облегчением вздохнул, а я тем временем спрятал в карман предательское зеркало.
Через пару минут, открыв глаза, Дайсон Форд увидел меня и радостно улыбнулся.
— Привет, док! Отличное у вас тут местечко! Поговорим? — он не узнал меня.
— А мы разве не встречались раньше? — спросил я.
— Нет, док! Да, и где бы мы могли встретиться?
— Тогда почему ты называешь меня доком?
— Ну-у… Вы ведь доктор, нет?
— Да, но ты говоришь, что не видел меня раньше.
— Ах, вот оно что… Вы говорите как доктор и выглядите… ну и кабинет тоже.
— Я доктор Грижас, нейрофизиолог.
— Да-а?.. У меня что-то с нервами? И вообще, что это за место?
— А ты как думаешь?
— Ну, людей почти нет. Тихо, спокойно… Значит, не база. Медицинский рекреатор, что ли? Но я-то что здесь делаю?! Чувствую я себя отлично. Может, я у вас работаю?.. Но кем? Не-ет, по глазам вижу — не то… А если нет, значит… получается — лечусь… Я — пациент?! Так, док? С ума сойти! Что-то мне не по себе… Может, это все розыгрыш?
— Нет, Дайс, не розыгрыш. Давай-ка проведем парочку тестов.
— Конечно, док, — согласился он с улыбкой. — Без проблем!
Тесты на умственное развитие показали замечательные способности. Сообразительность, наблюдательность, логика — все выше среднего. Дайсон свободно решал и сложные навигационные задачи, и этические головоломки. Его научные познания застыли на уровне отличника-стажера со склонностью к логоматике, солографии и биохимии.
Я подумал и спросил:
— Дайс, перечисли-ка мне все освоенные планеты и расскажи о них.
Он без запинки выдал список планет: названия, массу, климат, историю освоения.
— А это что такое? — спросил я, включив голо-фото Марса.
— Это? Проект «Зеленый Марс», — ответил он. — Мы будем для него азот добывать.
— Присмотрись получше, Дайс, — сказал я. — Это не симуляция, а фото. Проект «Зеленый Марс» завершен десять лет назад.
— Ну вы и шутник, док! Проект рассчитан на сорок лет!
— Вот именно.
— Да как такое возможно?!
Подключив мнемограф, я обнаружил поразительный случай утраты памяти о событиях, случившихся после того, как ему исполнилось семнадцать. Все воспоминания неукоснительно стирались ровно через пять минут. Если Дайсон Форд не был гениальным актером-самоучкой или земно-водным шпионом, он и вправду жил прошлым. Слова, чувства, детский восторг при виде технических «новинок» («Ух ты, док, а я и не знал, что мнемографы уже запущены в серию!») и мучительные попытки осознать увиденное были нормальной реакцией юноши, затерявшегося в девяностых годах прошлого века. И вот он лицом к лицу столкнулся с Будущим, которое должно настать для него через пятьдесят лет…
Видно было, что Дайсон устал: раздираемый противоречиями, он раздражался и нервничал. Я нажал пару кнопок, и спустя несколько минут из столовой донесся аппетитный запах. Прозвенел звонок к обеду. Форд облизнулся, воскликнул: «Пора обедать, док!» — и с улыбкой вышел из кабинета.
Оставшись один, я сделал запрос о его личности и получил краткий, безнадежный отчет Поисково-Спасательной Службы: «…на маршруте Оберон-Европа 09.06.99 в 00:19:27 SMT исчез рейсер «Апельсиновый кот». Следов катастрофы, аварийных маяков, спасательных ботов не обнаружено. Капитан-навигатор — Роберт Лавров, пилот-навигатор — Дайсон Форд, сорок восемь пассажиров… Считать пропавшими без вести…»
Вот и все, что удалось узнать: остальное Дайс мне уже рассказал. Сидя в кресле, я думал о его жизни, затерянной во времени. Человек без прошлого — в будущем…
На следующий день я показал ему отчет. Бегло просмотрев распечатку, он повернул ко мне напряженное лицо:
— Шутки в сторону, док! Это разве обо мне?! Я ведь только собираюсь учиться на пилот-навигатора… Док, верьте мне! Верьте…
Я заподозрил психофугу: не скрывается ли чудом спасшийся в катастрофе Дайсон за завесой амнезии от чего-то ужасного, невыносимого для памяти? Мы провели обследование, включавшее тесты с использованием «сыворотки истины», «гипно-нитей» и ретроградной ментоскопии. Если существуют подавленные воспоминания — они всплывут. Ничего.
У Дайсона не было ни средств, ни причин притворяться. Нарушения памяти — постоянны и необратимы. Неясно только, почему последние несколько десятков лет никто из скайбо нигде не встречал человека по имени Дайсон Форд?.. Может, он жил среди земно-водных? Я связался с Дипломатическим Корпусом и получил ответ: «Земно-водные службы не располагают информацией об интересующей вас личности».
У меня не осталось ни одной психологической лазейки, ни единого терапевтического рычага. Формально Дайсон Форд был мертв: ни одна из Скай-Семей не интересовалась им, друзья-стажеры ничего о нем не помнили. Но передо мной в обличье пожилого мужчины сидел испуганный, заблудившийся во времени стажер из прошлого века…
Дайсон никогда не жаловался на одиночество, но, работая в оранжерее или лабораториях, плавая в бассейне, играя в шахматы, прислушиваясь к разговорам гостей «Приюта», он выглядел одиноким. И все чаще бесцельно слонялся по куполу, чувствуя унижение: все эти уловки и занятия годились разве что для детей, его-то ими не проведешь. Он очень старался понять, вжиться, влиться в стремительное течение времени нашего века и не мог. Не мог дотянуться. Человек нуждается в Смысле и Цели: у Дайсона их не было.
Наверное, я мог бы организовать для него несколько сеансов психодрамы или призвать прошлое, погрузив Дайсона в Вирт, где он почувствовал бы себя естественно. Но это было бы жестокостью. Нельзя создать для человека вымышленный мир, нельзя законсервировать Реальность. Человек без будущего — мертв. Обречен быть перемолотым мясорубкой времени…
И тогда я отдал ему Стартовый Ключ.
* * *
— Вы!.. Как?!. Что вы сделали?! — хором воскликнули собравшиеся.
— Я отдал ему Стартовый Ключ.
У камина воцарилось молчание. Отдать Ключ! Это даже больше, чем отдать сердце или душу. Стартовый Ключ для скайбо — это… Это просто немыслимо: скайбо отдал свой Ключ! Отдал незнакомцу, чужаку.
— Он улетел из «Приюта» в тот же день, — сказал Грижас. — И больше его никто не видел. Спасатели примчались ко мне: исчезновение личного бота на надежном, проверенном маршруте Церера — Европа — неслыханное дело. Ни следов катастрофы, ни маяков. Дайсон Форд, кем бы он ни был, вернулся туда, откуда пришел.
— Так вы полагаете?.. — начал было кто-то.
— Не знаю, друзья мои. Ничего нельзя знать наверняка. Время — странная штука. Поэтому я — надеюсь!
«Я тоже надеюсь, — подумал Новичок. — Надеюсь, старина док не выжил из ума… Подумать только: путешествия разума во времени! Детские сказки». Но он остался в «Приюте»: чай и вправду был вкусным.
3. Абстракция высшего порядка
Дважды в год «Приют Скитальцев», и в обычное время не пустующий, наводняет толпа залетных гостей. Причиной тому «Кубок Вааля» — турнир по о’льфу. Новичок еще никогда не видел скайбо столь возбужденными. «Приют» лихорадило, как горящий муравейник.
За последние полвека популярность о’льфа приобрела угрожающие масштабы. «О’льф… О’льф! О’льф!!!» — добрая треть жалоб в Социал-Комиссариат на «небрежение супружеским долгом» связана с о’льфом. Это тем более странно, что сама по себе игра незамысловата до крайности, Новичок видал нечто похожее на Земле-Воде. О’льф так же отличается от изысканных абстракций фракт-шахмат или сложнейших умопостроений алге-бриджа, как химические ракеты — от адронных скай-рейсеров.
Человеческий разум на диво неприхотлив: бугристое поле-«грядка» с восемнадцатью «кратерами», светящийся мячик-«звезда», набор клюшек — вот, оказывается, и все, что нужно для счастья.
Затаи дыхание… Примерься… Удар! Яркая звездочка мяча поднимается все выше над горизонтом астероида, пока не затеряется вдали. Все, можно вдохнуть, взять пеленг и отправляться на поиски в надежде, что мячик лег ближе к кратеру, чем к орбите Плутона.
Во время удара придется обходиться тем воздухом, что успел вдохнуть, поднимая клюшку. Это так и называется — «на одном дыхании». Конечно, правила допускают три попытки — «три дыхания», но после них кислород отключается, и игрока, чаще всего в бессознательном состоянии, удаляют с грядки. Для опытного участника пройти все кратеры на одном дыхании — дело чести. Кое-кто из страстных поклонников о’льфа даже дома, в спальне пытается пройти… э-э-э, всю дистанцию «на одном дыхании», и некоторым это даже удается…
Кипение страстей болельщиков — «Ды-ши! Ды-ши! ДЫ-ШИ-И-И!!!» — несокрушимая выдержка игроков, ледяная беспристрастность судей, неожиданные взлеты, опасные падения — все это есть на соревнованиях. Самое интересное, впрочем, происходит после салюта в честь победителя, когда тот, в обнимку с «Золотым Кубком Вааля», отправляется в недельный «Тур Почета»…
Выбывшие участники турнира собираются в каминном зале «Приюта», «дабы испить до дна горькую чашу»… И это не метафора, поскольку док Грижас в такие дни обильно приправляет липо-ромашковый чай «Кедровой Горькой», и никто не спрашивает сахара. И именно перед ними, проигравшими, приоткрывается завеса, окутывающая самый популярный спорт Солнечной.
Новичок, «вылетевший» еще в первом туре, устроился на ковре, поближе к креслу доктора. Допив третью кружку и накинув на колени теплый плед, док Грижас сказал…
* * *
Началась эта история с, казалось бы, заурядного случая «земно-водной лихорадки», когда, проснувшись поутру, юный скайбо внезапно ощущает неодолимую тягу. Тягу вернуться на планету, с которой нас вышвырнули когда-то на просторы Солнечной. Ближе к вечеру активность мозга возрастает, температура поднимается, и больного одолевает жажда мести: к примеру, снарядить десяток списанных ботов с адронными реакторами, подогнать их к границам радиационного пояса и устроить земно-водным небольшой апокалипсис, содрав с планетки озоновый слой…
Моего пациента звали Олаф Квелле, и он был стажером профессора Вааля, известного логоматика. Уловив некую странность в поведении ученика, профессор привез его ко мне.
— Хо-хо-хо, вот они — герои проволочного века, великие умы, додумавшиеся до передачи энерджи по проводам! — заявил юный мститель Квелле, переступая порог кабинета. Он пребывал на стадии «мизантропического сарказма». — То они делят землю, то — углеводороды, теперь взялись за воду… И всего-то им мало! Проклятые земно-водные!
Заскрежетав зубами от ненависти, Квелле бросился в кресло и, не обращая на меня внимания, погрузился в вычисления, приговаривая: «Так-так… Еще пятьсот тераватт — по касательной… Я вам покажу полярные сияния, твари земно-водные!..»
— Доктор Грижас?
Увлекшись пациентом, я чуть было не упустил из виду его спутника, а не заметить профессора Вааля было трудновато. Даже для скайбо он был необычайно высок ростом, почти модулор, и, чтобы пройти в дверь, ему пришлось пригнуться. Порыжевшая от долгих лет в Пространстве борода и грубоватые, словно высеченные из лунного базальта, черты лица придавали ему сходство с Пращуром Гиком, от которого детишки ждут подарков к Параду Планет [4].
— Здравствуйте, профессор Вааль. Рад встрече с вами. Проходите, присаживайтесь, — я жестом указал на кресло.
Он повел себя странно… Очень странно, но в тот момент я не обратил на действия профессора должного внимания. Бросив острый взгляд куда-то за мою спину, Вааль тремя широкими шагами пересек кабинет и, миновав оба кресла с диваном, устроился на кушетке. При этом он ни на секунду не переставал напевать веселенький мотивчик «Девочки-Венерочки».
— Профессор, пожалуйста, расскажите, что случилось с молодым человеком.
— Ха! Ха-ха!! «Человеком…» — пробурчал Квелле. — Я вам покажу «человеков»… Еще шестьсот тридцать гигаватт и полный привет вам, человеки!..
— Доктор Грижас… — сказал профессор Вааль и замолчал, уставившись куда-то в потолок.
— Ну что вы, профессор! Можно просто Альберт.
— Альберт… Видимо, это моя вина. — Вааль глубоко вздохнул. — Сейчас я вам поясню…
Объяснение заняло минут пять и велось на зубодробительном жаргоне логоматиков. Каждое отдельное слово звучало знакомо, но понимать общий смысл этих абстракций мой скромный разум категорически отказывался. Для себя я уяснил только одно: группа Вааля вычислила нечто такое, отчего у бедняги Квелле случился нервный срыв. Что ж, с учеными такое случается сплошь и рядом.
— Профессор! — попытался вклиниться я.
— Что?
— Как давно у вашего подопечного начали проявляться признаки лихорадки?
— Только сегодня. Раньше ничего такого не замечал, — ответил профессор, размеренно качая ногой в такт внутренней мелодии. — И сразу к вам. Ведь это не очень опасно, Альберт?
— Это вообще не опасно. За три дня справимся. Только вы его потом не нагружайте.
Профессор с облегчением вздохнул и улыбнулся:
— Альберт, вы меня успокоили! Спасибо, доктор!
— Может, стоит… устроить им… плазменный шторм… на экваторе?.. — пробормотал Олаф Квелле и задремал.
Никогда еще я так не ошибался. В следующие три дня группа профессора Вааля в полном составе очутилась в изоляторе «Приюта» с признаками лихорадки в острой стадии. С трудом утихомирив еще троих неистовых борцов против земно-водного гнета, я вернулся в кабинет, где меня дожидался сам профессор. Сидя на кушетке, Вааль мурлыкал себе под нос очередную песенку — «Я на Солнышко лечу».
— Что с моими мальчиками, Альберт?! — с трудом прервавшись, спросил он.
— Пока не знаю. Разве что вы сможете просто и доступно объяснить, чем именно вы занимались.
— Просто?
— Да.
— Доступно?..
— Именно!
— Мы вычисляли алгоритм для построения Хеш-Монолита, — сказал профессор и замолчал.
Ах, вот оно что! Да-да, теперь мне осталось только выяснить, что такое «Хеш», а заодно уж и «Монолит»…
— Профессор Вааль!
— Да, Альберт? — прикрыв глаза, он с отсутствующим видом шевелил пальцами: «Та-та-та. Та-та-та-та-а-а…» Несмотря ни на что, музыка царила в его душе.
— Профессор, с вами все в порядке?
— Что вы имеете в виду, Альберт?
— К примеру, забавную — спору нет! — манеру напевать, когда ваши ученики теряют рассудок. Или странные движения: как будто вы не пользуетесь зрением. Как вы вообще сумели довести бот до «Приюта»?!
— А, так вы заметили? — будничным тоном сказал Вааль. — Со мной это происходит уже больше года. Да-да, «земно-водная лихорадка» — только начало, Альберт. Именно поэтому я здесь. Вместе мы попробуем их остановить.
— Кого «их»? — тупо спросил я.
— Теневые Числа.[5]
И он поведал мне о Числах.
Сложно даже предположить, где и когда началась их история, да и было ли начало? Возможно, наша Вселенная началась с Теневых Чисел. Дело не в системе исчисления: Теневые Числа можно обнаружить где угодно. И каждое из них таит в себе макрокосм информации. Группа профессора Вааля замахнулась на создание Хеш-Монолита — симбиотической функции, способной внедрить Теневое Число в человеческий разум. Совместить абсолютный порядок вселенной Чисел с хаосом внутреннего мира Человека, создав тем самым совершенно новый тип интеллекта.
— Хеш-Монолит работает, — завершил рассказ профессор. — Новый тип интеллекта действительно существует, но…
— Но что?! — воскликнул я. — Что происходит?
— Даже не берусь описать. Очень сложный комплекс ощущений. Давайте-ка лучше проверим его, и заодно меня, на чем-то простом и очевидном.
Я вынул из вазочки на столе живую розу и протянул ему. Он принял цветок и методично, как кибер-зонд, ощупал его.
— Длина объекта примерно одна десятая модулора, — комментировал свои действия профессор. — Эллипсоидная форма красного цвета с зеленым линейным придатком.
— Все верно, — сказал я ободряюще. — Как вы полагаете, на что это похоже?
— Трудно сказать… — Вааль выглядел озадаченным. — Простая симметрия, как у правильных многогранников, отсутствует… Хотя, возможно, симметрия этого объекта — более высокого порядка… Это может быть… растение.
— Может быть? — уточнил я.
— Да, наверное…
— А теперь понюхайте!
Мое предложение поставило его в тупик: чем может пахнуть симметрия высшего порядка? Профессор все же последовал моему совету и поднес «объект» к лицу.
— Чудесно! Великолепно! — воскликнул он. — Чайная роза. Какой аромат! — И начал напевать «Где дикие розы цветут…».
«Реальность, — подумал я, — если реальность для него — набор абстракций, то, может, другие органы чувств…»
— Музыка? Вы ориентируетесь с помощью музыки?
— Да, Альберт. Музыка наполняет весь мир. Музыка — это гармония… Гармония помогает ориентироваться в пространстве — я никогда не заблужусь в Солнечном Круге, пока способен слышать и петь.
Я показывал ему изображения на голофото, мониторе, проекторе — он видел лишь поверхности с разноцветными пятнами. Обстановку в кабинете профессор описал довольно точно — как набор прямоугольников, трапеций и эллипсов, но меня он не замечал, угадывал по звуку. Затем мы «вслепую» сразились в фракт-шахматы: три победы Вааля в течение десяти минут.
Я решил провести последний опыт и протянул ему руку:
— Что это?
— Позвольте-ка… — профессор Вааль нащупал мою кисть и стал изучать ее с той же тщательностью, что и розу. — Хм… Непрерывная, свернутая на себя поверхность, — заговорил он наконец. — Пять полужестких ребер… Ну, словом… похоже на смешанный хроматический граф… Температура — примерно человеческого тела.
— Да-да, — подтвердил я. — Все верно. А теперь скажите, что это.
— То, что вы мне подсунули, может оказаться чем угодно: это же гомеоморфная поверхность! — рассмеялся Вааль. — Бесконечное множество вариантов! Это может быть, например, кружка с чаем. Или зверушка из вашей лаборатории. Не исключено также, что…
Я перебил его:
— Профессор, неужели вы не узнаете? Разве это не напоминает вам какую-нибудь часть вашего тела?
Ученый задумался, а затем отрицательно покачал головой:
— Доктор Грижас, давайте уже закончим с когнитивными гипотезами и перейдем к обсуждению, чем я могу помочь мальчикам.
Только ученый, полностью погруженный в абстрактные логоматические миры, мог увидеть и описать кисть руки как «непрерывную гомеоморфную, свернутую на себя поверхность», тогда как любой младенец, едва научившийся говорить, интуитивно сказал бы: «рука».
Личная вселенная профессора Вааля, соприкоснувшись с миром Теневых Чисел, сама стала Тенью. Понятный и привычный мир перестал для него существовать. Мечта о новом типе интеллекта сбылась. Но интеллект этот мог существовать в нашей Вселенной, лишь опираясь на костыли логоматических абстракций. Он был способен строить сколь угодно сложные модели мира, совершенно не понимая стоящей за ними простоты.
Нейронная карта отразила полную перестройку структуры мозга профессора Вааля. Зловещие цепочки Чисел, следуя логике Хеш-Монолита, безжалостно, слой за слоем перекраивали микрокосм гениального ученого.
У стажеров дела обстояли чуть лучше. Из осторожности Вааль никого не допускал к работе с Числами в полном объеме: каждому достался сравнительно небольшой фрагмент расчетов. Но и этого хватило. Теневые Числа, однажды вторгшись в человеческий мозг, не собирались его покидать. Едва я справился с «земно-водной лихорадкой», как все четверо снова слегли, на сей раз — с «марсианской щекоткой»: стены изолятора сотрясали приступы безумного хохота. Человеческий мозг, не понимая, что с ним происходит, как умел подавал сигналы бедствия.
После консилиума с лучшими врачами мне с тяжким сердцем пришлось распорядиться о подготовке к нейродеструкции.
— Да вы с ума сошли! — воскликнул профессор Вааль. — Это же варварство! Мои мальчики…
— Предложите что-нибудь другое, — с досадой бросил я. — «Ах, мои бедные мальчики!» Ведь если бы не ваш Монолит… — и тут с запозданием понял, что натворил.
До крови закусив губу, профессор снова замурлыкал какую-то мелодию. На невидящих глазах стояли слезы.
— Дайте мне три дня! — хрипло прошептал он. — Три… Пожалуйста!
Через двадцать два часа, когда деструкторы были собраны и настроены, я связался с Ваалем по внутренней связи:
— Здравствуйте, профе…
— Как мои мальчики? — перебил меня он.
— Неважно, я едва удерживаю их в метастабильном состоянии. У нас все готово к операции.
— Дайте мне еще немного времени!
— Время дорого.
— Пожалуйста, Альберт! Умоляю вас!..
Спустя еще семь часов профессор ввалился в мой кабинет, забыв пригнуться и приложившись лбом о верхнюю перекладину двери. Его лицо исхудало еще сильнее, глаза ввалились, в уголках рта залегли глубокие складки, но на губах играла победная усмешка:
— Эй! Эй, Альберт, где вы?!
— Да, я здесь, — отозвался я с дивана, где было задремал после бессонной ночи.
Он повернулся ко мне:
— Есть… Должно получиться! Понимаете… это как с музыкой. Я все делаю, напевая. У меня есть песня для еды, для одевания, для ванны — для всего. Но если меня прервать, теряю нить — не узнаю даже собственного тела. Самое простое, конкретное действие становится безумно сложным.
— Простое и — безумно сложное действие?
— Да, именно так! Линия, поверхность и сфера — что может быть проще?
— Не понимаю…
— Клюшка, поле и мяч: игра! Сложите три простейшие абстракции, добавьте человеческий фактор — и множество комбинаций станет столь сложным, что его не выразить даже Теневым Числом. Вытеснение!
— Так, значит, игра?
— Игра! И чем проще — тем лучше!
— Допустим. Но, профессор… в вашем мозге процесс зашел слишком далеко даже для нейродеструкции.
— Чепуха, я пойду до конца! Проклятое любопытство: хочется взглянуть в глаза Абсолютной Абстракции, а там — будь что будет. Клюшки, мячи и поле! Надеюсь, ваши стажеры сумеют все это оперативно соорудить здесь, на Церере? Дайте моим мальчикам клюшки в руки, и они сумеют за себя постоять! А Числа… Числа пусть катятся к…!!!
Так появился о’льф.
Профессор Вааль прожил еще пять очень странных лет. Напевая, он, казалось, бесцельно скитался на своем боте от планеты к планете. Многие его жалели. Некоторые — помогали. Кое-кто ненавидел, но никто не понимал.
Затем появилась система Безопасных Трасс: все необходимые для этого расчеты проделал профессор Вааль. Чуть позже возникла система непозиционного счисления, и теперь даже ребенок способен рассчитать курс корабля в пределах Солнечного Круга, а взрослый — до ближайших звезд. Основы этой системы также заложил Вааль. Он оставил след и в нейрофизиологии: то, что вы называете «о’льфом», в энциклопедии психогигиены обозначено как «прививка Вааля» — лучшая профилактика для всех, чьи умы сталкиваются с Абстракциями.
После этой истории мы встретились лишь однажды, здесь в «Приюте».
Его глаза вглядывались в Неведомое, лицо озарила счастливая улыбка:
— Звезды… Она полна звезд! — прошептал он и ушел.
Я оплакиваю его до сих пор. Жизнь человека, который, утратив целый мир, нашел в себе силы служить людям — всего лишь абстракциям в его глазах, — достойна лучшей памяти, чем турнир по о’льфу. Но о’льф все же лучше, чем ничего.
* * *
Угли в камине давно погасли, погрузив зал в полутьму. Новичок прислушался: может, док Грижас добавит что-то еще? Но тот молчал, как будто задремал в кресле. Наконец Новичку стало ясно: чаша горечи испита до дна. Кто-то из игроков подал знак, все вышли в холл, пошептались, и вскоре, включив внутреннюю связь, док услышал темпераментные вопли:
«Третий кратер: удар!»
«Ды-ши! Дыши! ДЫ-ШИ!!!»
«Е-е-есть!!!»
«Какие там микробусы ползают возле пятого кратера?! Поберегись, козявки! Удар!»
«От козявки слы… Ай!!! Осторожней, Новичка угробите!»
Док Грижас отключил связь, добавил в кружку горячего чая из термоса, щедро плеснул туда же «Кедровой Горькой», попробовал и улыбнулся. Жизнь шла своим чередом: медленными, неправильными, странными кружными путями пробираясь к истине…
А Новичок… Кажется, Новичок понял главное.
Если вдуматься, жизнь очень простая штука: мяч, клюшка, поле.
Вдох.
Удар!
Сверкающая звездочка Судьбы устремляется ввысь и скрывается за горизонтом.
И ты идешь вслед — в Будущее, чем бы оно ни оказалось.
Будущее — вот то, что есть у Человека и никогда не появится у машины.
Искусственного Будущего не бывает…
Доктору Саксу — с уважением и признательностью
0. Новичок
Три ключа к победе: терпение, старание, настойчивость. Новичок обладал этими качествами в избытке. Ему недавно исполнилось двадцать пять. С точки зрения земно-водных, зрелый возраст — четверть века. Но вообще-то это около двух юпитерианских лет. «Сущий младенец» — скажет скайбо[1]. И будет прав.
На планете Земля-Вода таких, как Новичок, раз-два и обчелся. Потому что талант в сочетании с характером, помноженный на работоспособность, — это гений. В четырнадцать лет Новичок получил докторскую степень по лингвистике. В шестнадцать добавил к ней степени по математике, физике и антропологии. Парочка забавных идей, вроде непромокаемых сигарет, к двадцати годам сделала его богачом. Он был нарасхват, по ВТВ[2] его показывали чаще, чем Президента. Он был. А затем пропал. Исчез. Улетучился…
Скайбо гениями не удивить. Это для земно-водных «гений» означает «совершенство». В Солнечном же Круге — лишь кучу дополнительных обязанностей. И науки у скайбо другие, ближе к искусству. Новичок за месяц выучил солингву — этого никто не заметил. За неделю разработал новый дизайн жилого купола — его попросили пожить там месяц-другой, для испытаний. И так во всем…
А Новичок вовсе не из прихоти бросил родную планету, любимую работу и женщин. Его манил философский камень постинформационного века — Искусственный Интеллект. Автоматические системы управления — от глобальных энергетических и навигационных комплексов до младенческих биочипов, — всемогущие, всеведущие, окружали человека около двух веков. Но десятилетия поисков и трудов так и не привели к созданию интеллекта, равного человеческому.
Новичок бился над проблемой Искусственного Разума уже пять лет. Созданная им машина смогла пройти тест, а затем — и антитест Тьюринга. Ему вручали какие-то премии и награды, а он лишь досадливо морщился: «Не то! Совсем не то…» С Разумом эти игрушки не имели ничего общего.
И однажды Новичок понял: ключ — не в машине, ключ — в человеке. В сверхчеловеке! А сверхлюди живут наверху, и это — скайбо. Новичок отправился к ним.
Встреча со сверхлюдьми оказалась сродни ледяному душу. Ничего сверхчеловеческого — они просто другие. Язык, быт, уклад жизни, родственные связи, обычаи и… машины. Скайбо доверяли машинам только по мелочам: подсчитать, свести, дать справку. До остального они предпочитали доходить своим умом: увидеть, услышать, пощупать, обдумать, обсудить, сделать выводы. При бешеном темпе жизни — неспешные путешествия, многолюдные собрания, неторопливые беседы у огня… какие-то музыкально-поэтические ристалища, кодексы и дуэли — космическое средневековье, да и только!
Скайбо отнеслись к Новичку как к милому непосредственному малышу, заявившемуся на работу к донельзя загруженным взрослым. С ним нянчатся между делом, улыбаются, угощают леденцами, смотрят сквозь пальцы на шалости, но целовать плюшевого медвежонка или вместе рисовать солнышко не станут: недосуг. Временами Новичок с трудом сдерживал отчаянный вопль: «Да что вы за люди такие?!»
И вот однажды Новичок за компанию попал в «Приют скитальцев» на Церере. «Приют» — самое популярное место встреч скайбо между Меркурием и Эридой, за исключением разве что «Олимпийского Купола» на Марсе, да еще, пожалуй, «Оси Любви» на орбите Венеры. Скайбо любят истории. Они редко собираются вместе: Солнечный Круг велик, а их совсем немного. У каждого множество неотложных дел и важных обязательств — времени едва хватает, но, собравшись вместе, они рассказывают истории. Такие же разные, как они сами — юные стажеры из абордажных команд или порыжевшие на космических трассах обер-координаторы. Гости «Приюта» часто меняются: кто-то появляется, кто-то исчезает… Неизменными остаются свежий воздух, чистая вода, вкусный чай и док Грижас — старейшина собраний. Дружеские беседы, лихо закрученные истории, трогательные признания — чего только не услышишь в «Приюте». Но последнее слово остается за старейшиной: ему ведь и вправду исполнилось сто десять в прошлый четверг.
Едва познакомившись с ним, Новичок подумал: «То, что надо! Этот сморчок знает о сверхразуме все!» Док Грижас оказался самым именитым нейрофизиологом Солнечного Круга…
1. Растворимый гений
«Приют Скитальцев» бурлил: все делали ставки. Ируро Джаванте и Саймон Пегг, чемпионы вакуум-до, сошлись в поединке. Формальным поводом к дуэли послужила сущая ерунда: Джаванте четыре раза подряд обошел Пегга в скоростном дайвинге. Сразу после заплыва Саймон, вытирая шедшую носом кровь, обвинил Ируро в применении анаэробных стимуляторов. Джаванте вскипел. Слово за слово, и оба десантника из команды рейдера «Кокосовый Капитан», надев легкие скафандры и прихватив секундантов, покинули купол.
Получасом позже Пегг и Джаванте плечом к плечу вошли в каминный зал «Приюта». Новичок даже привстал, его распирало любопытство. Выглядели десантники неважно: физиономию Саймона основательно перекосил желвак на скуле, левая рука Ируро болталась плетью, но правой он аккуратно поддерживал товарища, хромавшего, казалось, на обе ноги. С кряхтением оба умостились в креслах у камина и приняли по большой кружке лучшего болеутоляющего — липо-ромашкового чая.
Какое-то время беседа шла о вакуум-до, затем перескочила на дуэли. Сторонники древнего обычая, в основном молодежь, настаивали на его необходимости в качестве антисуицидального предохранителя. Противники, все как один — старики, ворчали, что, мол, «милые бранятся — сразу вешаться», и советовали полагаться на куда более действенные дезагрессанты. Спор то усиливался, то затухал. Белый шарик Солнца уже коснулся вершины Пик-Гамбургера, венчающего церерский горизонт, когда слово взял док Грижас:
— Не сочтите меня пацифистом, друзья мои, — тут все разом умолкли, — но отчего вопрос ставится «или-или»?
— То есть, док, вначале глотнуть вашего патентованного «ДезаGGрессанта-VII», а уж потом идти дубасить друг друга: медленно, торжественно и печально, — съязвил Новичок, и все, включая Грижаса, рассмеялись.
— Не совсем так, — ответил док. — Потому что самые опасные дуэли происходят не между нами, а внутри нас.
Он поставил кружку с чаем на столик и продолжил…
В мой кабинет Рэя внесли в спецкоконе трое социал-комиссаров. Я о таком разве что в учебниках читал, но видел впервые.
— Привет, док! — сказал старший из них, рослый мужчина по имени Свенсон. — Куда это класть?
— Я тебя, мать твою так-перетак, за «это» на куски порву! — пробубнил в потолок спеленатый по рукам и ногам Рэй, висевший в трети модулора[3] от пола. Судя по всему, ему уже ввели дозу GG-VI, но, к моему удивлению, агрессию она не обуздала. — Всех вас, козлин драных, вызову на дуэль и порву на хрен! Всех!
Свенсон только вздохнул: было заметно, что этот «клиент» достал его до самых печенок.
— Друзья-комиссары, — обратился я к охране, — не могли бы вы оказать мне любезность и снять… э-э-э, это устройство.
— Шутите, док? — поднял бровь Свенсон. — Он и вправду опасен. Мы вшестером его едва уняли.
— Я настаиваю!
— Хм-м, тогда пеняйте на себя.
— И барабаны верните, сволочи! — подал голос узник.
Свенсон нажал кнопку на поясе: фуллереновая оболочка, распавшись на плети, свернулась клубком, который сам прыгнул ему в руку. Комиссары тут же, как по команде, отступили назад — к двери, подальше от копошащегося на полу человека.
— Г-р-ррр, — только и сказал на это Рэй, энергично растирая затекшие конечности. — Попомните у меня! Звер-рье! Барабаны верните!
— Поаккуратнее с ним, док, — посоветовал на прощание Свенсон, и троица покинула нас, стараясь не поворачиваться к Рэю спиной.
— Добро пожаловать в «Приют», — приветствовал я необычного пациента. Его глаза, на мгновение задержавшись на мне, принялись шарить по кабинету. Оставалось лишь надеяться, что не в поисках оружия. — Меня зовут доктор Грижас. Я — нейрофизиолог. А вы, должно быть, Рэй Мейби. Весьма о вас наслышан.
О да, я был весьма — и даже более чем наслышан! Внешность Рэя производила обманчивое впечатление: невзрачный на вид, невысокий человечек с бесцветными волосами и бегающими черными глазками являлся ведущим сис-диспетчером Флота, блистательным вог-барабанщиком и самым «прославленным» дебоширом Солнечного Круга.
Лучший диспетчер Флота: тридцать шесть благодарностей за спасение экипажей, десантников, кораблей, куполов и — пятьдесят три взыскания. Девять наград «Признание Публики» на музыкальных фестивалях и — сто восемь приводов в Социал-Комиссариат. А еще триста две дуэли и прозвище «Непобедимый Рэй», девятьсот девятнадцать жалоб на «вербальную агрессию», «имущественную агрессию» и даже «шуточную агрессию»… Определенно, Рэй Мейби был самым невыносимым членом общества скайбо. И общество направило его ко мне.
— Ладно, док. Чем займемся? Душу из меня вынимать будете? Или промывать мозги? Это зря! Вынимали-мыли не один раз, и без толку. Джат Ганди, Сербан Кристеску, Аманта Колл…
Я слушал раздраженный, хрипловатый голос Рэя, называвшего имена моих лучших учеников, и напряженно думал.
— Говорю вам: ничего не вышло. И не выйдет! Алло, док, вы меня слышите?!
— Да-да, продолжайте, — главное, чтобы он не останавливался.
Глубоко под блестящей, взрывоопасной, шутовской оболочкой скрывался серьезный, талантливый человек — и этот человек был в отчаянии. Оболочка уже успела отломать правый подлокотник кресла, сбить им картину со стены, пнуть ковер, поскрипеть зубами, произнести все бранные слова, которые я знал, и с полсотни тех, о которых даже не догадывался.
Диагноз Рэя не оставлял сомнений: сверхпроводимость нервных волокон. Именно это позволяло ему великолепно справляться с работой диспетчера и побеждать на дуэлях за счет аномально быстрых рефлексов и реакции. Но главным образом благодаря импровизациям, внезапным и, как сам Рэй их описывал, «безумным» ударам. Удары были настолько неожиданны, что почти всегда заставали противника врасплох.
— Так что делать, док? — снова и снова спрашивал меня Рэй. — Кем мне быть: шутом гороховым или зомби? Док! Ну не молчите же, док!!!
Именно так и стоял вопрос: остановить, и то всего лишь на час-другой, джинна-разрушителя можно было только сверхдозой GG-VI. При этом Рэй превращался, как он сам считал, в «зомби» — тихого пришибленного человечка без проблесков таланта. Даже вог-барабаны и те не вызывали у него особого интереса. Вог-музыка в исполнении накачанного лекарствами Рэя превращалась в затейливые, виртуозно исполняемые мелодии — и не больше. Жить как посредственность Рэй не мог — и не хотел.
— Рэй, я только что закончил синтез GG-VII, оптимизированного под вашу ускоренную биохимию…
— Ну не стойте же, док, вводите немедленно! — воодушевился он. — Да что же вы копаетесь!!!
Пробная доза показала необычайную чувствительность Рэя к препарату. Под ее воздействием он на целых девять часов освободился от власти своего странного гения. Музыка и та зазвучала живее. Нет, то не были прежние гениальные импровизации, доводившие слушателей до экстаза, но все же… После столь удачной пробы я, собрав в фарма-синтезаторе недельный допинг-пакет, вручил его Рэю:
— Принимайте каждые двадцать четыре часа, перед едой. И все будет в порядке.
— Отлично, доктор! Большое вам спасибо! Мне уже можно вернуться домой?
— Давайте не будем спешить, Рэй. Поживите еще недельку в «Приюте». А там видно будет…
На следующий день Рэй явился ко мне с подбитым глазом и распухшей губой.
— А все ваше тормозное зелье! — мрачно заявил он, осторожно ощупывая синяк, переливавшийся всеми цветами марсианского заката. — Какой-то щенок-стажеришка вызвал «Непобедимого Рэя» на дуэль и разделал его, как бог черепаху…
— Вы расстроены из-за этого?
— Да нет же! — отмахнулся Рэй. — Мальчишка просто дурак. Но это состояние еще хуже, чем одержимость или даже зомбирование! Ни рыба, ни мясо — ни летать, ни ползать! Может, получится оставить что-то одно, док? Как насчет того, чтобы изобрести какой-нибудь GG-VIII?
— Все не так уж плохо, друг мой. Тесты на диспетчерском тренажере показали, что скорость вашей реакции ничуть не уменьшилась.
— Да, но моя музыка! — его кулаки сжались. — Ну… вы понимаете, о чем я…
— Не беспокойтесь, Рэй. Именно чтобы помочь вам, человечество еще в незапамятные времена изобрело одну занятную штуку.
— Какую?
— Она называется «календарь».
— При чем здесь календарь?!
— Сейчас я вам все объясню.
Следующие годы стали для Рэя счастливыми: он освободился от власти неконтролируемого гения и сейчас занимает пост Шеф-Диспетчера — высший на Флоте. Создал собственную Скай-Семью и стал отцом. У него множество друзей, которые ценят в нем человека, а не только записного дуэлянта или безумного барабанщика.
Принимая лекарство пять дней в неделю, Рэй остается самим собой: движения его четки, мысли — ясны, поступки — обдуманны, без следа прежней порывистости. Буйная феерия музыкальных импровизаций, победных дуэлей и шокирующих поступков осталпсь в прошлом… Но когда Рэй чувствует, что ему чего-то не хватает, что фармацевтическая маска «полезного члена общества» начинает прирастать, въедаться в его душу, он «отпускает штурвал». И тогда по выходным, когда действие GG-VII заканчивается, со всех концов Солнечной на его концерты мчат экспрессы с фанатами.
— Док, вы хотите сказать, что величайший вог-музыкант нашей эпохи Октопус Эр и этот замшелый бюрокретин Шеф-Дисп — одно лицо?! — воскликнул кто-то из стажеров.
— Тс-с-с! — приложив палец к губам, громко прошептал док Грижас. — Эту историю следует хранить в секрете: среди нас могут скрываться его поклонники…
— Да-да… Точно… Верно… В секрете… — нестройно согласилась компания. И все, как один, отвели глаза.
«Так-так, — прищурился Новичок. — Катализаторы и ингибиторы или их виртуальные аналоги. Не слишком ли просто все получается? Слишком просто…»
2. Человек из прошлого века
Ларс Баграм и Саша Чанг, первый и второй пилоты рейдера «Шантеклер», спорили о путешествиях во времени. Остальные — по настроению — поддерживали спорщиков. Чай из липо-ромашки почти остыл, угли в вирт-камине подернулись голубоватым пеплом, кое-кто уже начал собираться на боковую, когда док Грижас обратился к Ларсу и Саше с вопросом:
— Простите, что вмешиваюсь, друзья мои. Но доводилось ли вам встречать путешественников во времени?
— Нет! Нет, конечно, — дружно отозвались спорщики.
А кто-то, возможно, Новичок, ехидно добавил:
— Ерунда, быть такого не может!
— Вы затронули любопытную тему, — сказал док. — Что может и чего не может быть в жизни? Сейчас модно быть скептиком и не верить ничему, что не укладывается в рамки научной картины мира…
Он сделал внушительную паузу, долил в кружку чаю и продолжил…
Дайсон Форд был само обаяние — добрый, искренний, вежливый человек. Вот только никто не знал, кто он и откуда. Его привезли ко мне в «Приют» стажеры: случайно натолкнулись на бот, дрейфовавший в Зоне Опасных Полетов. Приняли на борт человека, назвавшегося Дайсоном Фордом, и передали в руки одного из моих учеников, Хироки Такахаши. Хироки, понаблюдав за пациентом, направил его ко мне.
В истории болезни Хироки оставил загадочную запись, так непохожую на его обычные, четкие диагнозы: «Человек из прошлого (?!). Биография — подлинная (см. базу данных «Катастрофы-XXI»). Спутанность сознания, дезориентация во времени. Ретроградная амн., симуляция (?). Др. следов нет. Хроноклазм (?!!)».
Дайсон, румяный седой мужчина, вошел ко мне в кабинет, сердечно улыбнулся и сказал:
— Привет, док! Отличное у вас тут местечко!
Представившись и усадив его в кресло, я начал задавать вопросы. Он охотно отвечал: «Имя? — Дайсон, но вы можете называть меня Дайс, док. Фамилия? — Форд…»
Дату и место рождения — купол в марсианском Полярном Бассейне, имена родителей, координатную карту Скай-Семьи, личные коды назвал без запинки. Рассказал о школьной жизни, упомянул о подготовке в Колледже Флота и стажировке в системе Нептуна. Он помнил названия кораблей, на которых служил, маршруты, базы, имена друзей… Обычная жизнь, но, вспоминая молодость, Дайсон рассказывал о ней как о настоящем, а не прошлом.
— Какой сейчас год, Дайс? — небрежно спросил я.
— Девяносто пятый. А что? — ответил он и продолжил: — …и, заткнув этот азотный фонтан, мы отправились на базу «Протей» с полными баками.
Я внутренне насторожился: знаменитая «Битва Фонтанов» отгремела полвека назад — еще до моего рождения. Сейчас это всего лишь исторический факт…
— Дайс, сколько тебе лет?
Он на секунду задумался и ответил:
— Семнадцать. В следующем году буду поступать в Академию.
Посмотрев на этого пожилого мужчину, почти старика, я сделал то, чего до сих пор себе не простил.
— Вот, возьми, — я сунул ему в руку зеркальце. — Взгляни и скажи, что ты видишь?
Дайсон спокойно взял зеркало, поглядел в него, уронил на пол и, смертельно побледнев, забормотал:
— Док… Что… Что со мной? Это шутка, да? Нет, это сон! Я ведь не сошел с ума, док?..
— Эй, эй, Дайс! Да не волнуйся ты так! Это какая-то ошибка. Ошибка! Дыши глубже. Ты спокоен… Спокоен. Это ошибка…
— Правда? — неуверенно спросил он и, закрыв глаза, с облегчением вздохнул, а я тем временем спрятал в карман предательское зеркало.
Через пару минут, открыв глаза, Дайсон Форд увидел меня и радостно улыбнулся.
— Привет, док! Отличное у вас тут местечко! Поговорим? — он не узнал меня.
— А мы разве не встречались раньше? — спросил я.
— Нет, док! Да, и где бы мы могли встретиться?
— Тогда почему ты называешь меня доком?
— Ну-у… Вы ведь доктор, нет?
— Да, но ты говоришь, что не видел меня раньше.
— Ах, вот оно что… Вы говорите как доктор и выглядите… ну и кабинет тоже.
— Я доктор Грижас, нейрофизиолог.
— Да-а?.. У меня что-то с нервами? И вообще, что это за место?
— А ты как думаешь?
— Ну, людей почти нет. Тихо, спокойно… Значит, не база. Медицинский рекреатор, что ли? Но я-то что здесь делаю?! Чувствую я себя отлично. Может, я у вас работаю?.. Но кем? Не-ет, по глазам вижу — не то… А если нет, значит… получается — лечусь… Я — пациент?! Так, док? С ума сойти! Что-то мне не по себе… Может, это все розыгрыш?
— Нет, Дайс, не розыгрыш. Давай-ка проведем парочку тестов.
— Конечно, док, — согласился он с улыбкой. — Без проблем!
Тесты на умственное развитие показали замечательные способности. Сообразительность, наблюдательность, логика — все выше среднего. Дайсон свободно решал и сложные навигационные задачи, и этические головоломки. Его научные познания застыли на уровне отличника-стажера со склонностью к логоматике, солографии и биохимии.
Я подумал и спросил:
— Дайс, перечисли-ка мне все освоенные планеты и расскажи о них.
Он без запинки выдал список планет: названия, массу, климат, историю освоения.
— А это что такое? — спросил я, включив голо-фото Марса.
— Это? Проект «Зеленый Марс», — ответил он. — Мы будем для него азот добывать.
— Присмотрись получше, Дайс, — сказал я. — Это не симуляция, а фото. Проект «Зеленый Марс» завершен десять лет назад.
— Ну вы и шутник, док! Проект рассчитан на сорок лет!
— Вот именно.
— Да как такое возможно?!
Подключив мнемограф, я обнаружил поразительный случай утраты памяти о событиях, случившихся после того, как ему исполнилось семнадцать. Все воспоминания неукоснительно стирались ровно через пять минут. Если Дайсон Форд не был гениальным актером-самоучкой или земно-водным шпионом, он и вправду жил прошлым. Слова, чувства, детский восторг при виде технических «новинок» («Ух ты, док, а я и не знал, что мнемографы уже запущены в серию!») и мучительные попытки осознать увиденное были нормальной реакцией юноши, затерявшегося в девяностых годах прошлого века. И вот он лицом к лицу столкнулся с Будущим, которое должно настать для него через пятьдесят лет…
Видно было, что Дайсон устал: раздираемый противоречиями, он раздражался и нервничал. Я нажал пару кнопок, и спустя несколько минут из столовой донесся аппетитный запах. Прозвенел звонок к обеду. Форд облизнулся, воскликнул: «Пора обедать, док!» — и с улыбкой вышел из кабинета.
Оставшись один, я сделал запрос о его личности и получил краткий, безнадежный отчет Поисково-Спасательной Службы: «…на маршруте Оберон-Европа 09.06.99 в 00:19:27 SMT исчез рейсер «Апельсиновый кот». Следов катастрофы, аварийных маяков, спасательных ботов не обнаружено. Капитан-навигатор — Роберт Лавров, пилот-навигатор — Дайсон Форд, сорок восемь пассажиров… Считать пропавшими без вести…»
Вот и все, что удалось узнать: остальное Дайс мне уже рассказал. Сидя в кресле, я думал о его жизни, затерянной во времени. Человек без прошлого — в будущем…
На следующий день я показал ему отчет. Бегло просмотрев распечатку, он повернул ко мне напряженное лицо:
— Шутки в сторону, док! Это разве обо мне?! Я ведь только собираюсь учиться на пилот-навигатора… Док, верьте мне! Верьте…
Я заподозрил психофугу: не скрывается ли чудом спасшийся в катастрофе Дайсон за завесой амнезии от чего-то ужасного, невыносимого для памяти? Мы провели обследование, включавшее тесты с использованием «сыворотки истины», «гипно-нитей» и ретроградной ментоскопии. Если существуют подавленные воспоминания — они всплывут. Ничего.
У Дайсона не было ни средств, ни причин притворяться. Нарушения памяти — постоянны и необратимы. Неясно только, почему последние несколько десятков лет никто из скайбо нигде не встречал человека по имени Дайсон Форд?.. Может, он жил среди земно-водных? Я связался с Дипломатическим Корпусом и получил ответ: «Земно-водные службы не располагают информацией об интересующей вас личности».
У меня не осталось ни одной психологической лазейки, ни единого терапевтического рычага. Формально Дайсон Форд был мертв: ни одна из Скай-Семей не интересовалась им, друзья-стажеры ничего о нем не помнили. Но передо мной в обличье пожилого мужчины сидел испуганный, заблудившийся во времени стажер из прошлого века…
Дайсон никогда не жаловался на одиночество, но, работая в оранжерее или лабораториях, плавая в бассейне, играя в шахматы, прислушиваясь к разговорам гостей «Приюта», он выглядел одиноким. И все чаще бесцельно слонялся по куполу, чувствуя унижение: все эти уловки и занятия годились разве что для детей, его-то ими не проведешь. Он очень старался понять, вжиться, влиться в стремительное течение времени нашего века и не мог. Не мог дотянуться. Человек нуждается в Смысле и Цели: у Дайсона их не было.
Наверное, я мог бы организовать для него несколько сеансов психодрамы или призвать прошлое, погрузив Дайсона в Вирт, где он почувствовал бы себя естественно. Но это было бы жестокостью. Нельзя создать для человека вымышленный мир, нельзя законсервировать Реальность. Человек без будущего — мертв. Обречен быть перемолотым мясорубкой времени…
И тогда я отдал ему Стартовый Ключ.
— Вы!.. Как?!. Что вы сделали?! — хором воскликнули собравшиеся.
— Я отдал ему Стартовый Ключ.
У камина воцарилось молчание. Отдать Ключ! Это даже больше, чем отдать сердце или душу. Стартовый Ключ для скайбо — это… Это просто немыслимо: скайбо отдал свой Ключ! Отдал незнакомцу, чужаку.
— Он улетел из «Приюта» в тот же день, — сказал Грижас. — И больше его никто не видел. Спасатели примчались ко мне: исчезновение личного бота на надежном, проверенном маршруте Церера — Европа — неслыханное дело. Ни следов катастрофы, ни маяков. Дайсон Форд, кем бы он ни был, вернулся туда, откуда пришел.
— Так вы полагаете?.. — начал было кто-то.
— Не знаю, друзья мои. Ничего нельзя знать наверняка. Время — странная штука. Поэтому я — надеюсь!
«Я тоже надеюсь, — подумал Новичок. — Надеюсь, старина док не выжил из ума… Подумать только: путешествия разума во времени! Детские сказки». Но он остался в «Приюте»: чай и вправду был вкусным.
3. Абстракция высшего порядка
Дважды в год «Приют Скитальцев», и в обычное время не пустующий, наводняет толпа залетных гостей. Причиной тому «Кубок Вааля» — турнир по о’льфу. Новичок еще никогда не видел скайбо столь возбужденными. «Приют» лихорадило, как горящий муравейник.
За последние полвека популярность о’льфа приобрела угрожающие масштабы. «О’льф… О’льф! О’льф!!!» — добрая треть жалоб в Социал-Комиссариат на «небрежение супружеским долгом» связана с о’льфом. Это тем более странно, что сама по себе игра незамысловата до крайности, Новичок видал нечто похожее на Земле-Воде. О’льф так же отличается от изысканных абстракций фракт-шахмат или сложнейших умопостроений алге-бриджа, как химические ракеты — от адронных скай-рейсеров.
Человеческий разум на диво неприхотлив: бугристое поле-«грядка» с восемнадцатью «кратерами», светящийся мячик-«звезда», набор клюшек — вот, оказывается, и все, что нужно для счастья.
Затаи дыхание… Примерься… Удар! Яркая звездочка мяча поднимается все выше над горизонтом астероида, пока не затеряется вдали. Все, можно вдохнуть, взять пеленг и отправляться на поиски в надежде, что мячик лег ближе к кратеру, чем к орбите Плутона.
Во время удара придется обходиться тем воздухом, что успел вдохнуть, поднимая клюшку. Это так и называется — «на одном дыхании». Конечно, правила допускают три попытки — «три дыхания», но после них кислород отключается, и игрока, чаще всего в бессознательном состоянии, удаляют с грядки. Для опытного участника пройти все кратеры на одном дыхании — дело чести. Кое-кто из страстных поклонников о’льфа даже дома, в спальне пытается пройти… э-э-э, всю дистанцию «на одном дыхании», и некоторым это даже удается…
Кипение страстей болельщиков — «Ды-ши! Ды-ши! ДЫ-ШИ-И-И!!!» — несокрушимая выдержка игроков, ледяная беспристрастность судей, неожиданные взлеты, опасные падения — все это есть на соревнованиях. Самое интересное, впрочем, происходит после салюта в честь победителя, когда тот, в обнимку с «Золотым Кубком Вааля», отправляется в недельный «Тур Почета»…
Выбывшие участники турнира собираются в каминном зале «Приюта», «дабы испить до дна горькую чашу»… И это не метафора, поскольку док Грижас в такие дни обильно приправляет липо-ромашковый чай «Кедровой Горькой», и никто не спрашивает сахара. И именно перед ними, проигравшими, приоткрывается завеса, окутывающая самый популярный спорт Солнечной.
Новичок, «вылетевший» еще в первом туре, устроился на ковре, поближе к креслу доктора. Допив третью кружку и накинув на колени теплый плед, док Грижас сказал…
Началась эта история с, казалось бы, заурядного случая «земно-водной лихорадки», когда, проснувшись поутру, юный скайбо внезапно ощущает неодолимую тягу. Тягу вернуться на планету, с которой нас вышвырнули когда-то на просторы Солнечной. Ближе к вечеру активность мозга возрастает, температура поднимается, и больного одолевает жажда мести: к примеру, снарядить десяток списанных ботов с адронными реакторами, подогнать их к границам радиационного пояса и устроить земно-водным небольшой апокалипсис, содрав с планетки озоновый слой…
Моего пациента звали Олаф Квелле, и он был стажером профессора Вааля, известного логоматика. Уловив некую странность в поведении ученика, профессор привез его ко мне.
— Хо-хо-хо, вот они — герои проволочного века, великие умы, додумавшиеся до передачи энерджи по проводам! — заявил юный мститель Квелле, переступая порог кабинета. Он пребывал на стадии «мизантропического сарказма». — То они делят землю, то — углеводороды, теперь взялись за воду… И всего-то им мало! Проклятые земно-водные!
Заскрежетав зубами от ненависти, Квелле бросился в кресло и, не обращая на меня внимания, погрузился в вычисления, приговаривая: «Так-так… Еще пятьсот тераватт — по касательной… Я вам покажу полярные сияния, твари земно-водные!..»
— Доктор Грижас?
Увлекшись пациентом, я чуть было не упустил из виду его спутника, а не заметить профессора Вааля было трудновато. Даже для скайбо он был необычайно высок ростом, почти модулор, и, чтобы пройти в дверь, ему пришлось пригнуться. Порыжевшая от долгих лет в Пространстве борода и грубоватые, словно высеченные из лунного базальта, черты лица придавали ему сходство с Пращуром Гиком, от которого детишки ждут подарков к Параду Планет [4].
— Здравствуйте, профессор Вааль. Рад встрече с вами. Проходите, присаживайтесь, — я жестом указал на кресло.
Он повел себя странно… Очень странно, но в тот момент я не обратил на действия профессора должного внимания. Бросив острый взгляд куда-то за мою спину, Вааль тремя широкими шагами пересек кабинет и, миновав оба кресла с диваном, устроился на кушетке. При этом он ни на секунду не переставал напевать веселенький мотивчик «Девочки-Венерочки».
— Профессор, пожалуйста, расскажите, что случилось с молодым человеком.
— Ха! Ха-ха!! «Человеком…» — пробурчал Квелле. — Я вам покажу «человеков»… Еще шестьсот тридцать гигаватт и полный привет вам, человеки!..
— Доктор Грижас… — сказал профессор Вааль и замолчал, уставившись куда-то в потолок.
— Ну что вы, профессор! Можно просто Альберт.
— Альберт… Видимо, это моя вина. — Вааль глубоко вздохнул. — Сейчас я вам поясню…
Объяснение заняло минут пять и велось на зубодробительном жаргоне логоматиков. Каждое отдельное слово звучало знакомо, но понимать общий смысл этих абстракций мой скромный разум категорически отказывался. Для себя я уяснил только одно: группа Вааля вычислила нечто такое, отчего у бедняги Квелле случился нервный срыв. Что ж, с учеными такое случается сплошь и рядом.
— Профессор! — попытался вклиниться я.
— Что?
— Как давно у вашего подопечного начали проявляться признаки лихорадки?
— Только сегодня. Раньше ничего такого не замечал, — ответил профессор, размеренно качая ногой в такт внутренней мелодии. — И сразу к вам. Ведь это не очень опасно, Альберт?
— Это вообще не опасно. За три дня справимся. Только вы его потом не нагружайте.
Профессор с облегчением вздохнул и улыбнулся:
— Альберт, вы меня успокоили! Спасибо, доктор!
— Может, стоит… устроить им… плазменный шторм… на экваторе?.. — пробормотал Олаф Квелле и задремал.
Никогда еще я так не ошибался. В следующие три дня группа профессора Вааля в полном составе очутилась в изоляторе «Приюта» с признаками лихорадки в острой стадии. С трудом утихомирив еще троих неистовых борцов против земно-водного гнета, я вернулся в кабинет, где меня дожидался сам профессор. Сидя на кушетке, Вааль мурлыкал себе под нос очередную песенку — «Я на Солнышко лечу».
— Что с моими мальчиками, Альберт?! — с трудом прервавшись, спросил он.
— Пока не знаю. Разве что вы сможете просто и доступно объяснить, чем именно вы занимались.
— Просто?
— Да.
— Доступно?..
— Именно!
— Мы вычисляли алгоритм для построения Хеш-Монолита, — сказал профессор и замолчал.
Ах, вот оно что! Да-да, теперь мне осталось только выяснить, что такое «Хеш», а заодно уж и «Монолит»…
— Профессор Вааль!
— Да, Альберт? — прикрыв глаза, он с отсутствующим видом шевелил пальцами: «Та-та-та. Та-та-та-та-а-а…» Несмотря ни на что, музыка царила в его душе.
— Профессор, с вами все в порядке?
— Что вы имеете в виду, Альберт?
— К примеру, забавную — спору нет! — манеру напевать, когда ваши ученики теряют рассудок. Или странные движения: как будто вы не пользуетесь зрением. Как вы вообще сумели довести бот до «Приюта»?!
— А, так вы заметили? — будничным тоном сказал Вааль. — Со мной это происходит уже больше года. Да-да, «земно-водная лихорадка» — только начало, Альберт. Именно поэтому я здесь. Вместе мы попробуем их остановить.
— Кого «их»? — тупо спросил я.
— Теневые Числа.[5]
И он поведал мне о Числах.
Сложно даже предположить, где и когда началась их история, да и было ли начало? Возможно, наша Вселенная началась с Теневых Чисел. Дело не в системе исчисления: Теневые Числа можно обнаружить где угодно. И каждое из них таит в себе макрокосм информации. Группа профессора Вааля замахнулась на создание Хеш-Монолита — симбиотической функции, способной внедрить Теневое Число в человеческий разум. Совместить абсолютный порядок вселенной Чисел с хаосом внутреннего мира Человека, создав тем самым совершенно новый тип интеллекта.
— Хеш-Монолит работает, — завершил рассказ профессор. — Новый тип интеллекта действительно существует, но…
— Но что?! — воскликнул я. — Что происходит?
— Даже не берусь описать. Очень сложный комплекс ощущений. Давайте-ка лучше проверим его, и заодно меня, на чем-то простом и очевидном.
Я вынул из вазочки на столе живую розу и протянул ему. Он принял цветок и методично, как кибер-зонд, ощупал его.
— Длина объекта примерно одна десятая модулора, — комментировал свои действия профессор. — Эллипсоидная форма красного цвета с зеленым линейным придатком.
— Все верно, — сказал я ободряюще. — Как вы полагаете, на что это похоже?
— Трудно сказать… — Вааль выглядел озадаченным. — Простая симметрия, как у правильных многогранников, отсутствует… Хотя, возможно, симметрия этого объекта — более высокого порядка… Это может быть… растение.
— Может быть? — уточнил я.
— Да, наверное…
— А теперь понюхайте!
Мое предложение поставило его в тупик: чем может пахнуть симметрия высшего порядка? Профессор все же последовал моему совету и поднес «объект» к лицу.
— Чудесно! Великолепно! — воскликнул он. — Чайная роза. Какой аромат! — И начал напевать «Где дикие розы цветут…».
«Реальность, — подумал я, — если реальность для него — набор абстракций, то, может, другие органы чувств…»
— Музыка? Вы ориентируетесь с помощью музыки?
— Да, Альберт. Музыка наполняет весь мир. Музыка — это гармония… Гармония помогает ориентироваться в пространстве — я никогда не заблужусь в Солнечном Круге, пока способен слышать и петь.
Я показывал ему изображения на голофото, мониторе, проекторе — он видел лишь поверхности с разноцветными пятнами. Обстановку в кабинете профессор описал довольно точно — как набор прямоугольников, трапеций и эллипсов, но меня он не замечал, угадывал по звуку. Затем мы «вслепую» сразились в фракт-шахматы: три победы Вааля в течение десяти минут.
Я решил провести последний опыт и протянул ему руку:
— Что это?
— Позвольте-ка… — профессор Вааль нащупал мою кисть и стал изучать ее с той же тщательностью, что и розу. — Хм… Непрерывная, свернутая на себя поверхность, — заговорил он наконец. — Пять полужестких ребер… Ну, словом… похоже на смешанный хроматический граф… Температура — примерно человеческого тела.
— Да-да, — подтвердил я. — Все верно. А теперь скажите, что это.
— То, что вы мне подсунули, может оказаться чем угодно: это же гомеоморфная поверхность! — рассмеялся Вааль. — Бесконечное множество вариантов! Это может быть, например, кружка с чаем. Или зверушка из вашей лаборатории. Не исключено также, что…
Я перебил его:
— Профессор, неужели вы не узнаете? Разве это не напоминает вам какую-нибудь часть вашего тела?
Ученый задумался, а затем отрицательно покачал головой:
— Доктор Грижас, давайте уже закончим с когнитивными гипотезами и перейдем к обсуждению, чем я могу помочь мальчикам.
Только ученый, полностью погруженный в абстрактные логоматические миры, мог увидеть и описать кисть руки как «непрерывную гомеоморфную, свернутую на себя поверхность», тогда как любой младенец, едва научившийся говорить, интуитивно сказал бы: «рука».
Личная вселенная профессора Вааля, соприкоснувшись с миром Теневых Чисел, сама стала Тенью. Понятный и привычный мир перестал для него существовать. Мечта о новом типе интеллекта сбылась. Но интеллект этот мог существовать в нашей Вселенной, лишь опираясь на костыли логоматических абстракций. Он был способен строить сколь угодно сложные модели мира, совершенно не понимая стоящей за ними простоты.
Нейронная карта отразила полную перестройку структуры мозга профессора Вааля. Зловещие цепочки Чисел, следуя логике Хеш-Монолита, безжалостно, слой за слоем перекраивали микрокосм гениального ученого.
У стажеров дела обстояли чуть лучше. Из осторожности Вааль никого не допускал к работе с Числами в полном объеме: каждому достался сравнительно небольшой фрагмент расчетов. Но и этого хватило. Теневые Числа, однажды вторгшись в человеческий мозг, не собирались его покидать. Едва я справился с «земно-водной лихорадкой», как все четверо снова слегли, на сей раз — с «марсианской щекоткой»: стены изолятора сотрясали приступы безумного хохота. Человеческий мозг, не понимая, что с ним происходит, как умел подавал сигналы бедствия.
После консилиума с лучшими врачами мне с тяжким сердцем пришлось распорядиться о подготовке к нейродеструкции.
— Да вы с ума сошли! — воскликнул профессор Вааль. — Это же варварство! Мои мальчики…
— Предложите что-нибудь другое, — с досадой бросил я. — «Ах, мои бедные мальчики!» Ведь если бы не ваш Монолит… — и тут с запозданием понял, что натворил.
До крови закусив губу, профессор снова замурлыкал какую-то мелодию. На невидящих глазах стояли слезы.
— Дайте мне три дня! — хрипло прошептал он. — Три… Пожалуйста!
Через двадцать два часа, когда деструкторы были собраны и настроены, я связался с Ваалем по внутренней связи:
— Здравствуйте, профе…
— Как мои мальчики? — перебил меня он.
— Неважно, я едва удерживаю их в метастабильном состоянии. У нас все готово к операции.
— Дайте мне еще немного времени!
— Время дорого.
— Пожалуйста, Альберт! Умоляю вас!..
Спустя еще семь часов профессор ввалился в мой кабинет, забыв пригнуться и приложившись лбом о верхнюю перекладину двери. Его лицо исхудало еще сильнее, глаза ввалились, в уголках рта залегли глубокие складки, но на губах играла победная усмешка:
— Эй! Эй, Альберт, где вы?!
— Да, я здесь, — отозвался я с дивана, где было задремал после бессонной ночи.
Он повернулся ко мне:
— Есть… Должно получиться! Понимаете… это как с музыкой. Я все делаю, напевая. У меня есть песня для еды, для одевания, для ванны — для всего. Но если меня прервать, теряю нить — не узнаю даже собственного тела. Самое простое, конкретное действие становится безумно сложным.
— Простое и — безумно сложное действие?
— Да, именно так! Линия, поверхность и сфера — что может быть проще?
— Не понимаю…
— Клюшка, поле и мяч: игра! Сложите три простейшие абстракции, добавьте человеческий фактор — и множество комбинаций станет столь сложным, что его не выразить даже Теневым Числом. Вытеснение!
— Так, значит, игра?
— Игра! И чем проще — тем лучше!
— Допустим. Но, профессор… в вашем мозге процесс зашел слишком далеко даже для нейродеструкции.
— Чепуха, я пойду до конца! Проклятое любопытство: хочется взглянуть в глаза Абсолютной Абстракции, а там — будь что будет. Клюшки, мячи и поле! Надеюсь, ваши стажеры сумеют все это оперативно соорудить здесь, на Церере? Дайте моим мальчикам клюшки в руки, и они сумеют за себя постоять! А Числа… Числа пусть катятся к…!!!
Так появился о’льф.
Профессор Вааль прожил еще пять очень странных лет. Напевая, он, казалось, бесцельно скитался на своем боте от планеты к планете. Многие его жалели. Некоторые — помогали. Кое-кто ненавидел, но никто не понимал.
Затем появилась система Безопасных Трасс: все необходимые для этого расчеты проделал профессор Вааль. Чуть позже возникла система непозиционного счисления, и теперь даже ребенок способен рассчитать курс корабля в пределах Солнечного Круга, а взрослый — до ближайших звезд. Основы этой системы также заложил Вааль. Он оставил след и в нейрофизиологии: то, что вы называете «о’льфом», в энциклопедии психогигиены обозначено как «прививка Вааля» — лучшая профилактика для всех, чьи умы сталкиваются с Абстракциями.
После этой истории мы встретились лишь однажды, здесь в «Приюте».
Его глаза вглядывались в Неведомое, лицо озарила счастливая улыбка:
— Звезды… Она полна звезд! — прошептал он и ушел.
Я оплакиваю его до сих пор. Жизнь человека, который, утратив целый мир, нашел в себе силы служить людям — всего лишь абстракциям в его глазах, — достойна лучшей памяти, чем турнир по о’льфу. Но о’льф все же лучше, чем ничего.
Угли в камине давно погасли, погрузив зал в полутьму. Новичок прислушался: может, док Грижас добавит что-то еще? Но тот молчал, как будто задремал в кресле. Наконец Новичку стало ясно: чаша горечи испита до дна. Кто-то из игроков подал знак, все вышли в холл, пошептались, и вскоре, включив внутреннюю связь, док услышал темпераментные вопли:
«Третий кратер: удар!»
«Ды-ши! Дыши! ДЫ-ШИ!!!»
«Е-е-есть!!!»
«Какие там микробусы ползают возле пятого кратера?! Поберегись, козявки! Удар!»
«От козявки слы… Ай!!! Осторожней, Новичка угробите!»
Док Грижас отключил связь, добавил в кружку горячего чая из термоса, щедро плеснул туда же «Кедровой Горькой», попробовал и улыбнулся. Жизнь шла своим чередом: медленными, неправильными, странными кружными путями пробираясь к истине…
А Новичок… Кажется, Новичок понял главное.
Если вдуматься, жизнь очень простая штука: мяч, клюшка, поле.
Вдох.
Удар!
Сверкающая звездочка Судьбы устремляется ввысь и скрывается за горизонтом.
И ты идешь вслед — в Будущее, чем бы оно ни оказалось.
Будущее — вот то, что есть у Человека и никогда не появится у машины.
Искусственного Будущего не бывает…
Андрей Лень. Стеклянная оболочка
Созвездие Кентавра. Желтый карлик спектрального класса G2V. Планета Терция. Беспилотный зонд погасил скорость и начал патрулирование, передавая видеосигнал на базу. Планета считалась перспективной для освоения — операторы, не отрываясь, следили за происходящим на мониторах, переговаривались вполголоса:
— Параметры атмосферы — норма, ядовитых примесей не обнаружено.
— Воздух просто сказочный! А вот и водичка: купайся — не хочу. Мне здесь нравится!
— Может, двинем вниз?
— Датчики биомассы зашкаливает. Кто там расплодился? Дай-ка увеличение…
— Оу! Ты тоже их видишь?!
— Они… такие же, как мы! Почти один в один, только конечности какие-то странные, будто недоразвитые! Это не глюк?
— Коллективных глюков не бывает. Это контакт! Летим туда, немедленно!
— Подожди, там еще что-то движется. Огромное. Оставляет дымовой след. Что на газоанализаторе?
— Какая-то синтетическая дрянь… Ауксин?! В такой концентрации… они сейчас погибнут!
— Уже.
— Вызывай центр. Контакт третьей степени, оранжевый код.
— Рота, подъем!
Голос сержанта — худший из будильников. На дневального ему наплевать. Матерый садист не упустит возможности лично вырвать вверенные ему жертвы из самоволки сладких снов. Сержант Както. Дурацкое имя. Омерзительная харя. Идиотская служба. Прекрасное начало дня. Короткие мысли проскакали, как блохи, и вместе со мной встали в строй.
— Доброе утро, детишки!
— Так точно, сэр!
— У папочки для вас подарок. С утра побежите кросс — двойную дистанцию!
— …
— Не надо громко думать, я вас хорошо слышу. В колонну по одному! Бегом — марш, зелень болотная! Рядовой Тулип, в строй встал, а проснуться забыл? Шевели отростками, быстро, быстро!
Рядовой Тулип — это я. Две недели назад был аспирант. Сейчас — солдат. Просто и быстро. Тотальная мобилизация. Впрочем, настоящими солдатами мы станем через месяц, после молотилки «Ускоренные курсы бойца». А пока мы, по классификации сержанта Както, «дефективные недоделки», «аморфная биомасса» и «сено, пропущенное через корову». Откуда он знает слово «аморфный»? Думаю, ему просто нравится ругаться незнакомыми словами.
Рота, бурча под нос всем известные, но непечатные слова, с грохотом ссыпается по лестнице в утренний холод. Главное — не споткнуться. Пробегут всей толпой и не заметят. Отстающих штрафуют жестко и без снисхождения. Никто не хочет проигрывать.
Двойной кросс — не добавочная порция десерта. Половина из нас еле-еле доползает до финиша. Последней пятерке личная награда от сержанта. Почетный титул — «дегенеративные тормоза» и дежурство по системе «все включено», с мытьем полов и сортира.
Принять душ, одеться. Потом завтрак и на занятия.
Сегодня оружейный класс.
Инструктор Требол разливается соловьем. У него пунктик: считает, что мы не просто должны убивать врагов, а обязаны делать это правильно. Каких врагов? Почему нас мобилизовали? Кто-нибудь нам наконец скажет?! Для Требола таких вопросов не существует; знай, гнет свое:
— Рукопашный бой и холодная сталь — штучки полезные. Но. От них можно уклониться, укрыться за броней или вовсе не почувствовать, если ты — Годзилла ростом с дом! Однако все живое боится огня. Поэтому мы вам дадим огненную дубину, которая не знает преград и комплекса неполноценности!
Инструктор достает из стойки устрашающего вида бандуру: длинная труба ствола, дисковый магазин, увесистый приклад. Кладет на стол перед собой и продолжает лекцию:
— Ваше основное оружие — полуавтоматический ампульный огнемет Гортена, также известный как «Бешеный огурец». Штатный боеприпас — сорокамиллиметровая ампула со сплошной стеклянной оболочкой в пластиковом поддоне, метаемая сжатым воздухом. Дальность прямого выстрела — девяносто пять метров. Скорострельность — шестьдесят выстрелов в минуту. Емкость магазина — десять патронов. Генератор давления — в прикладе, ресурс — двести выстрелов, потом к технику, на перезарядку. Содержимое ампулы — горючая жидкость с низкой температурой кипения, воспламеняющаяся на открытом воздухе. Когда стекло лопается, враг наслаждается видом огненного шара радиусом в полметра, пока не сгорит. Что неясно?
Вскидываю ладонь:
— Рядовой Тулип, сэр. Это оружие громоздкое и неудобное на вид. Почему выбрали именно его?
— Хороший вопрос, рядовой. — Требол криво улыбается. — Да, штуковина неуклюжа и, бывает, малоэффективна. Но, — инструктор начинает загибать пальцы, перепачканные оружейной смазкой, — во-первых, вы все прекрасно знаете, что на планете заканчиваются полезные ископаемые — где взять никель, хром, марганец и прочее? Во-вторых, кто будет крутить станки, вытачивая стволы, когда нас пугают энергетическим кризисом и лампочки горят вполнакала? В-третьих, по той же причине: как заряжать батареи лазеров, мазеров, бластеров и остальной дребедени? В-четвертых, откуда возьмутся боеприпасы, когда арсенал истощится? И, в-пятых, — он сжал кулак и потряс им перед моим носом, — кто научит вас, косоруких гражданских, выбивать десятку за месяц учебки? Так что это, — он любовно погладил приклад огнемета, — девушка вашей мечты: дешевый пластик и алюминий, сжатый воздух и стекло, нет горючего в ампуле — заряжай горохом, — рота захихикала, — и даже косорукий стрелок из вчерашних студентов попадет с пятидесяти шагов в ростовую мишень. Еще вопросы?
Белобрысый парень поднимает руку:
— Рядовой Астер, сэр. Если рядом с врагом будет стоять мой товарищ, что мне делать? Он же пострадает от огня!
Инструктор подходит к парню вплотную, смотрит тяжело и недобро:
— Запомни, … гуманист. На войне, на любой войне: увидел врага — стреляй. Рефлексии и муки совести — потом, если выживешь. — Требол молчит. Направляется к выходу, на ходу бросает: — Лирическая часть закончена. Пошли в тир, покажу «огурец» в действии, потом попробуете сами.
Отстрелялись к обеду. У меня выходит неплохо. Впрочем, с таким оружием это действительно не имеет значения.
Все перемещения по базе — строем. Бежим трусцой. Направляемся в столовую, на ходу выкрикивая речовки. Сержант говорит: для сплочения команды и поднятия боевого духа. Глупость редкостная. Запевалой сегодня Флидер:
Девки в нашем цветнике —
Все танцуют налегке.
Вопим, как хор дурных котов, повторяя каждую строчку:
Рок-н-ролл вокруг стола —
В чем их мама родила.
Посоветовать ему к психиатру сходить, что ли?
Покрути своей кормой —
Крошка, я хочу с тобой.
Боевой дух… поднимается. Точно.
Прекрасное время — полчаса после обеда. Никуда не дергаемся, никто на нас не орет. Расслабленно валяемся в тенечке, кто-то дремлет, кто-то негромко переговаривается. Я с разбега плюхаюсь на густой травяной ворс, мягкий, как диванные подушки. Рядом Астер — рассеянно улыбается, поглаживая и перебирая травинки.
— Нравится?
— Еще как! У моих родителей была такая, на лужайке, за домом. Можно сказать, рос вместе с ней.
— Тебя, наверное, стригли не так часто, как ее.
— Да уж, не то что теперь. — Астер машинально проводит рукой по короткому ежику. — Слушай, Тулип, а кем ты был до того, как сменил прическу?
— Аспирант на кафедре нейрофизиологии.
— В каком университете? Жардин или Гемюс?
— Гемюс.
— У старика фон Клее?!
— Мой научный руководитель. А ты откуда знаешь?
— Ха! Знаю ли я, — Астер уставился на меня, как девица на рок-звезду, — да у нас в Жардине, во время последней сессии, только и говорили о том, как к вам пробраться. Вы же изобрели мозговые ускорители!
— Вообще-то правильно — «стимуляторы аксонных связей», или сокращенно САС. Газетчики переврали название и раструбили повсюду.
— Но эти штуки правда работают?
— Ну, в общем — да. Увеличивают скорость проведения нервных импульсов на два порядка.
— Ого! На студентах испытывали?
— Ты что, обалдел? In vitro, конечно. На мышах успели только две серии тестов провести.
— И как?
— Неплохо: на стимуляторах подопытные проходили лабиринт в десять раз быстрее контрольной группы.
Астер присвистнул:
— Ничего себе! А дальше что?
— Дальше — мобилизация. Всех, кто призывного возраста, сгребли «под ружье». На кафедре осталось три с половиной профессора. Клее с расстройства подал в отставку.
— Здесь для тебя работы не будет. Если верить нашему сержанту, в армии думать вредно.
— Точно. А ты где учился в Жардине?
— Прикладная математика: программы и компьютерное «железо», спец на все руки, — Астер подмигнул, — еще немного лингвист, но это так, больше для души.
— Тяжело, наверное, без любимых игрушек?
— Уже во сне их вижу… с девчонками вперемежку.
— Я тут краем уха слышал: у Както терминал сдох. Может, пустит тебя поиграться, в смысле починить.
— Здорово, — Астер хихикнул, — давай еще тебе мышек наловим, и этот мир станет богаче ровно на две счастливые морды.
Сержанту наш смех — как осиное гнездо за пазуху, взвивается мгновенно:
— Хватит валяться, тюлени пережравшие, тут вам не пляж. Рота, в шеренгу становись! Смирно!
Мысленно расчленяя мучителя на субатомные элементы, замираем, предчувствуя недоброе. И точно, он командует:
— Прошло время обеда, наступило время любви, неистовой и горячей! Предмет любви — полоса препятствий. Любить будете по очереди, парами и группами, до вечера. Чемпионы получат увольнительную в город. Проигравших закопаем там, где свалятся. Вопросы есть? Напра-во! На полигон, бегом — марш!
Рози снится мне всю ночь,
Я смогу себе помочь.
Еще один куплет, и я ему врежу!
Густой слой грязи и лужи на дне траншеи. Барьеры высотой в два роста. Брусья, заботливо намазанные солидолом. Нагромождение бетонных глыб с торчащими кусками арматуры. Ямы, заполненные горящей нефтью. Лестницы из обрывков ржавых цепей и колючей проволоки. Полоса препятствий имени сержанта Както. Мы гробимся на ней третий час. Пот перемешивается с сажей, глиной и ржавчиной. Дивная боевая раскраска, отличный камуфляж. Кровоточащие царапины уже не в счет. Четверо выбывших: вывих с разрывом связок, глубокие порезы, перелом и ожоги. Сержант только ухмыляется:
— Пусть лучше оторвет руку здесь, чем голову в бою. Согласен, рядовой Тулип?
— Так точно, сэр! Солдат без головы не сможет носить каску — грубое нарушение формы одежды, сэр!
— Остришь, рядовой? А ну-ка еще разик прошелся на старт. Двигай псевдоподиями!
— Сэр, у меня не псевдо…
— Когда пройдешь полосу меньше чем за пятнадцать минут, тогда назову твои культяпки по-другому. А пока — шевели тем, что есть. Живо-живо! — гад щелкает кнопкой секундомера.
По дороге на ужин никто не поет.
В казарме перед отбоем вялое брожение. Рядом со мной, спасибо сержанту за сегодняшние зверства, освободилась койка. Астер перебирается на нее. Сил осталось — только до подушки добраться. Переговариваемся нехотя, вполголоса:
— День прошел, и фиг с ним!
— Что у нас завтра?
— Как обычно: до обеда — плац, после обеда — ад!
— Чего нас так гоняют?
— Я малость покопался в файлах Както. Ждут генеральский смотр на следующей неделе.
— Е-мое, это ж еще шесть дней минимум… я сдохну!
— Строевая и стрельбы еще туда-сюда, но эта долбаная полоса — убийство в чистом виде.
— Как там ребята, не слыхал?
— Двоих отправили в окружной госпиталь, здесь не починят.
— Не повезло. Вместо танцулек в увольнении — гипс и обожженная шкура.
— Ловко сержант придумал. Кнут и пряник творят чудеса: парней наизнанку выворачивает, а все равно: лезут на этот чертов аттракцион, как муравьи на сахар. — Астер хмыкнул. — Кстати, Тулип, ты, когда своих мышек в лаборатории мучил, что им для приманки в лабиринт подкладывал?
— …
— Эй, приятель, спишь, что ли?
— Тихо, есть мыслишка одна. Не спугни. Завтра поговорим. Оставайся со мной полы драить в спортзале.
— Договорились.
— Тогда отбой.
Восемь часов тишины, нарушаемой лишь храпом, сонным бормотанием, звоном ведер и хлюпаньем мокрой тряпки: трудится дежурная смена.
— Ну, что ты задумал? — Астер нетерпеливо теребит меня за рукав: занятия по рукопашному бою закончились, рота утопала в столовую, и мы остались одни в гулком зале. — Только не говори о повышении интеллекта Както. Не поверю в твою доброту, да и повышать там нечего!
Согласно хмыкаю:
— Нет, конечно. Я подумал вот о чем: аксонные связи обеспечивают не только высшую нервную деятельность. На них еще завязаны штучки попроще: рефлексы, координация движений, глазомер и скорость реакции.
— Ну и что?
— А то, что мои мышки так лихо проходили лабиринт не только потому, что стали лучше соображать. САС заставили их быстрее реагировать на раздражители, они увереннее ориентировались в пространстве, двигались шустрее, чем прежде.
В глазах Астера зажигается огонек понимания:
— То есть ты хочешь сказать, что полоса препятствий…
— Конечно! Стимуляторы — ключ к выживанию в этом заповеднике садизма.
— И где ты их возьмешь? Фон Клее вышлет посылкой?
— Меньше сарказма, больше доверия, дружище, смотри сюда, — я достаю из кармана плоскую коробочку и подбрасываю на ладони, — что скажешь на это?
— Это… то, что я думаю? О чем ты говорил? САС?! Можно посмотреть?
— САС, САС, не ори ты так… — раскрываю коробку и передаю ему.
Астер чуть ли не выхватывает ее и жадно разглядывает содержимое: в ячейках лежит дюжина шариков размером с горошину из армированного силикагеля. Материал почти прозрачный, с легкой опалесценцией. В глубине, на просвет, различима паутина проводников и темно-зеленые крапинки бескорпусных интегральных схем. Наружу выходят игольчатые контакты — три заостренных волоска. По-моему, внешне это больше всего похоже на заурядный набор булавок. Тем не менее приятель теряет дар речи. Легонько встряхиваю его:
— Астер, очнись!
— Насколько можно повысить тактовую частоту, если… — бормочет он, не отрывая взгляда от коробки.
— Совсем сбрендил? Я же говорил, это — не компьютерная приставка к мозгу. Внутри генератор вихревого поля, центральная шина — излучатель. В области его действия повышается электрическая проводимость аксонов.
— Прости, — приятель наконец очухался, — я действительно что-то… с эмоциями переборщил. У этих штуковин батарейка внутри?
— Нет, термопары, вот эти два контакта по бокам. Работают за счет разницы температур тела и окружающей среды, генератору энергии хватает. Включение-выключение: щелчок по корпусу.
— Понятно, значит, лишний раз стучать по ним нельзя. Управление?
— Никакое. Это же лабораторный макет, да и не силен я в автоматике.
— Можно поправить, я у себя как раз ваял и программировал субмикронные чипы, не проблема. А крепятся как?
— На выводах — зубчики, как у гарпуна, видишь?
— Ну.
— Вот на них и держатся.
— В смысле?
— Загоняются в кожу и там торчат, пока «с мясом» не вырвешь.
— Блин, садюга, как будто ничего другого нельзя было придумать. Мышки не жаловались? — Астер недовольно морщится.
— Там применялась другая модель. А то, что сейчас перед тобой… Как только опыты в пробирке дали первые положительные результаты, я начал проектировать и собирать эти макеты. Думал испытать на себе. Не мог дождаться, когда дадут добро перейти от мышей к чему-то посерьезнее. Но до призыва — так и не решился. Оставлять дома или на кафедре показалось жалко. Сам видишь, много места они не занимают. Сунул в карман, всего делов. Базовый комплект: шесть стимуляторов, второй — резервный.
— Хм, если эти штуки работают, ты — гений! Что собираешься с ними делать?
— Использую по назначению. Можешь поверить, я способен на большее, чем беготня по плацу под окрики сержанта! Мне нужен публичный демонстрационный опыт и поддержка, государственная или корпоративная. Генеральский смотр — отличная возможность. При очевидной перспективности прибора хватит получаса переговоров с кем-нибудь из крупных шишек. Дело так закрутится, не остановишь!
— Можешь рассчитывать на меня! — Вид у Астера боевой: так и пышет энтузиазмом.
— Тогда поможешь. При установке возможно нарушение нервной проводимости.
— Парализует?!
— Да. Но это обратимо, если немедленно удалить стимуляторы. Понятно?
— Не дурак. В успехе уверен?
— Процентов на девяносто.
— Неплохо. Тем более что шансы прожить неделю на этой безумной полосе не выше, чем пятьдесят на пятьдесят. — Астер улыбается. — Знаешь, Тулип, я тоже хочу заниматься тем, что у меня получается лучше всего. Так что, если тебе не жалко второго комплекта, или, скажем, для статистики — записывай меня в соучастники!
— Когда нафаршируешь САС своей электроникой, запишу в соавторы. Благодарю за поддержку, коллега, — я подмигиваю ему и отвешиваю церемонный поклон, — для начала раздобудем спирт.
— Выпить за наш успех?
— Нет, балда, кожу протереть перед проколом.
— Санитар в медчасти — старый знакомый, на соседних горшках сидели. Отольет пузырек без проблем.
— И еще вот что. Сам понимаешь, Както про эти игры знать не обязательно. Чтобы не засветиться раньше времени, давай из шкуры вон не лезть и рекордов не ставить.
— Заметано, по крайней мере до генеральской показухи. До тех пор включаем САС только для спасения своей жизни. А через неделю — врубаем на полную, пусть знают своих героев!
— Делаем! Глядишь, из мясорубки этой выберемся, не без пользы. — Я закрываю коробку и прячу ее в карман. — Кстати, герой, вот твоя швабра. Если хочешь успеть на обед, машем быстро, в темпе вальса: и раз, и два, и три!
Астер хохочет вместе со мной. Мы кружимся по залу, как два сумасшедших волчка. На мокром полу играют солнечные блики.
Над зеленым полем, замершим по команде «Смирно!», взошли золотые звезды. Генерал-майор Руббер Плант останавливается в десяти шагах перед строем, отдает честь. Молодчики в первых рядах застывают статуями. Я вместе со всеми преданно поедаю пламенным взором высокое начальство. Оркестр, сияя надраенной медью, исполняет государственный гимн. Знамена гордо развеваются, как им и положено. «К торжественному маршу!» — звенит в динамиках. Не зря нас гоняли до седьмого пота. Четко, как отрепетировано, ровные коробочки каре проходят перед трибуной. Чеканим шаг, вбивая в асфальт подошвы. Буц-буц, буц-буц — на два счета, пока не ушлепали на приличное расстояние, даже музыка с плаца еле доносится.
— Теперь переодеться в боевое и на полигон. Покажете генералу, как горят ваши тушки, придавленные грудой кирпичей. В казарму, бегом — марш! — радостно орет сержант.
— Похоже, сегодня у Както праздник, сияет как именинник, — пыхтит на бегу Астер.
— Если все сделаем как надо, тоже порадуемся, главное — не проморгать и встать в одну пару, — бурчу в ответ я.
— И по башке пощелкать не забудь!
— Смейся, смейся…
Для показательных учений полосу препятствий подновили: стало меньше ржавчины и похабных надписей. Закопченные стены и барьеры побелили, теперь они похожи не на обгорелые руины, а на кусочки рафинада. Как будто бы ребенок, играя, вытащил их из сахарницы и сложил угловатые домики. Потом плеснул в середину солярки и поджег. Интересно, сержант Както в детстве был таким же уродом, как сейчас? И во что любил играть, в солдатиков?
— Тулип, ты чего замечтался, мы следующие, — Астер толкает меня в бок.
— Все нормально. Пошли на исходную.
Проверить оружие. Порядок. Чуть ослабить ремень каски и уже привычным движением нащупать под ней горошины стимуляторов. Включить. Снова затянуть ремень. Старт. Мы срываемся с места.
Хруст гравия. Прыгаем через ров. По наклонному рельсу — на второй этаж. Оскал битого стекла. Качнулись, зацепились за стену. Есть. Плиты пола раскрошены. Сетка арматуры над дымными языками пламени. Быстрее, пока не поджарились. Проволока растяжки в дверном проеме: не задели, перескочили. Шахта — соскользнули по ржавому шесту. Кувырком в соседний зал. Теперь — наоборот: вверх по такой же железке. Черт, кто сюда солидола ляпнул?! Скорее на площадку. Поднимаются мишени первого рубежа. Огнеметы готовы. Шестьдесят выстрелов в минуту? Без пауз: десять мишеней — десять ампул — десять костров. По лестнице в подвал. Дальше — в открытую траншею. Грязи по колено. Выбираемся по раскисшему склону. Над землей сетка из колючей проволоки — не пробежать. Падаем. Извиваемся под ней, как два ужа. Высокие барьеры, три штуки подряд. Залезаем в паре. Я подсаживаю Астера. Он вытягивает меня. Внизу яма с водой. Скоты, ее раньше не было! Несет керосином. Могло быть хуже. По пояс в бурой жиже — на второй огневой рубеж. Выезжают, не останавливаясь, еще десять целей. Упреждение. Плавно потянуть спусковую скобу. Еще. Еще. Мишени — как факельное шествие. Выскакиваем из ямы. Бежим в лабиринте искореженных труб. Налево-направо-вперед, налево-направо-вперед… Ускориться по прямой. Четкий финиш: раз, два! Остолбеневший сержант стоит с открытым ртом. Секундомер в потной ладони. Нажать на кнопку. Минута и четырнадцать секунд. По каске — хлоп, отключаем стимуляторы. Все.
Застывший строй сломался, рассыпался. К нам подбегают. Кто-то треплет за плечо, кто-то кричит матерно и радостно, кто-то недоверчиво трет глаза и пытается ущипнуть — сначала себя, а потом нас. Както закрывает рот, снова открывает, словно рыба, выброшенная на берег. Хрипит:
— Каскадеры хреновы! … на …, вас …! … в …! … шапито …!
— Рады стараться, сэр!
От наблюдательного пункта к нам — звездная метель. Генерал впереди, свита торопится за ним. Стереотрубы, бинокли, камеры наблюдения: они отлично видели эту безумную гонку.
— Становись! — орет опомнившийся сержант.
Рота кое-как вытягивается в линию. Мы с Астером — по уши в грязи, довольные собой, украшаем середину строя. Руббер Плант подходит быстрым шагом. Отрывисто — сержанту:
— Последняя пара на полосе. Кто такие?
— Рядовой Астер, рядовой Тулип, сэр!
— Выйти из строя, орлы. — Генерал явно доволен. Сияет ярче своих погон.
Синхронно покачнувшись, делаем два шага вперед. Замираем столбиками.
— Порадовали, нечего сказать. Образцовые бойцы. Благодарю за службу!
— Служим Родине, сэр! — рявкаем от души.
— Кем были до призыва? Спортсмены?
— Никак нет, сэр. Аспиранты университета.
— Вот как? — Генерал явно не ждал такого ответа. Поворачивается к адъютанту, вполголоса: — Запросить личные дела. — Снова к нам: — Молодцы! Отличившимся — награда! Просьбы есть?
Переглядываюсь с Астером. Тот кивает.
— Разрешите полчаса аудиенции, сэр!
Похоже, что генералу уже давно не приходилось удивляться, по крайней мере не так часто. Переварив наши слова, он принимает решение:
— До приемной далеко. Я сейчас на заставу, — Плант кивает на штабную машину, — поедете со мной.
…Обратно нас подвозят прямо к казармам. Вылезаем довольные, только все еще грязные, как черти. Вокруг — ни души, только дежурный офицер запирает двери.
— Вы откуда, рядовые, из свинарника?
— Никак нет, сэр! С инспекции генерала Планта, сэр! — бодро рапортуем на два голоса.
— Пахал он на вас, что ли? Значит так: летите к себе, умываетесь, перепрыгиваете в парадную форму и — пулей! в клуб. Там, через пять минут, в кинозале общий сбор полка. Дорогу знаете?
Мы согласно киваем и мчимся наверх в полном недоумении.
Запыхавшись, прибегаем на место. Я здесь раньше не был: высокие потолки, ряды кресел заполнены солдатами — не отличишь от грядок с рассадой, аж в глазах зеленеет. Вот наша рота. Удачно сидят, с самого края. Пригнувшись, прошмыгиваем на свободные места. Народу собралось: гул стоит, как в трансформаторной будке. Сбоку от полотна экрана — трибуна с парой микрофонов. К ней выходит кто-то из больших чинов: внушительная фигура в белом кителе. Шум в зале стихает. Оратор выдерживает паузу, обводя собравшихся взглядом исподлобья, затем начинает говорить, медленно и увесисто роняя слова:
— Полковник Клавел. Начальник отдела пропаганды штаба округа. Можете не вставать, мы здесь не для того, чтобы упражняться в отдаче воинских приветствий. Многие из вас, особенно это касается новобранцев, понятия не имеют, зачем их оторвали от гражданских радостей и привезли сюда. Не буду ничего объяснять. Просто покажу вам видеозаписи, сделанные нашими разведчиками в системе Кентавра. Вы все поймете сами. — Полковник нажимает на кнопку, в зале гаснет свет, зажигается радужный луч проектора.
На экране появляется первая картинка. Прокатывается восхищенный вздох: планета позирует камере разведывательного зонда, словно красотка — курортному фотографу. Яркие краски миллионами оттенков переливаются между лазурью и бирюзой — небом и океаном. Мы подаемся вперед, стараясь оказаться поближе к волшебной стране: ощутить прохладу воды, почувствовать свежий ветер и ласку солнца на коже.
Камера замедляет полет, пока не останавливается совсем. Изображение поверхности становится крупнее, приближается… Я удивленно привстаю вместе с половиной зала — экран заполняют местные жители.
Похоже, что на планете процветает множество рас: с разными цветами и оттенками кожи, высокие и низкие, коренастые и худые, как проволока. Но совершенно ясно — они похожи на нас! За тридевять земель, в далеком космосе, нашлись братья и сестры! Мы аплодируем, радостно вопим, стучим по полу и уже готовы от избытка чувств повскакать с мест, но замираем, словно примороженные.
Кадр меняется. Перед нами монстры. Нелепые, двуногие громадины в диковинной одежде, они возвышаются, как скалы. Но скалы подвижные, агрессивные и безжалостные. При виде того, что они творят на экране, я цепенею от ужаса. Пропускаю через себя чужую боль и страдания. Как это можно терпеть? Не знаю. Чудовища разрывают жертв и режут их на части. Дробят и измельчают в фарш. Окунают в кипяток. Подвешивают за ноги под палящим солнцем. Кидают в огонь раскаленных печей. Смерть, словно обезумевший ливень, хлещет с экрана. Апофеоз: огромное сизое облако накрывает тысячи живых существ. Мгновение спустя — все мертвы. Их тела вповалку, в несколько слоев, валяются на огромном поле. Звука нет. Все происходит в молчании. От этого — еще страшнее и безнадежнее.
Не в силах выдержать этот кошмар, я складываюсь пополам, все плывет, сознание мутится. Тело — будто ватное, мыслей никаких. Все равно что умер.
Зажигается свет. Сидим оцепеневшие и растерянные, кроме тех, кто в обмороке — эти судорожно подергиваются на полу. Откуда-то спешат санитары, пробираются по рядам, поднимают бесчувственные тела, уносят.
— В который раз вижу, никак не привыкну. — Голос Клавела звучит глухо и яростно. — Вы все видели. Теперь у ада, — он показывает вверх, — есть новое имя: «планета Терция». Там живут твари, смысл существования которых — уничтожение жизни. Нашей жизни. Они огромны, невероятно сильны и изобретательны, сметают все на своем пути. Страшно? Вы не знаете главного! Терция привлекла внимание разведчиков не случайно. С нее стартовали космические корабли!
Полковник снова включил проектор, и на экране мы увидели изображение гигантской ракеты. Рядом — туша чудовища в чем-то похожем на… скафандр.
— Вы понимаете, что это значит? — Клавел снова смотрит прямо на нас. — В любой момент к нам в гости могут явиться эти… — он ткнул в изображение инопланетного космонавта. — Дальше развивать мысль нужно? Нет! Наших ресурсов не хватает на то, чтобы ударить первыми. Мы уже давно ни с кем всерьез не воевали. Необходимо вспоминать. Необходимо вооружаться. Каждый, кто дорожит нашим миром, должен защитить его. Любой ценой. Поэтому мы здесь. Следуйте за вашими командирами и будьте готовы к бою. Всегда!
Вместе со всеми, как в тумане, выхожу из кинозала. Вот сержант Както. Тоже ошеломленный, он идет, пошатываясь, с перекошенным лицом. Однако, оказавшись на свежем воздухе, тут же командует построение. Перед рыхлым подобием шеренги объявляет:
— Плохие новости. Да. Жуткие твари. Вы в унынии? Я тоже. — Его голос твердеет. — Прописываю антидепрессант. — И, уже в своей обычной манере, как удар кирпича по пустому ведру: — Упор лежа принять!
Рефлекторное движение, и строй — уже горизонтально — зависает над плацем с опорой на четыре точки.
— Делай — раз! — Тела синхронно идут вниз и замирают, едва не касаясь асфальта. — Делай — два! — Теперь вверх. — Делай — раз!.. Команды «два» не было, крокодил ублюдочный! Держи пузо! Делай — два…
Просто чудный доктор. Настроение роты меняется с каждой секундой: парализующий страх перед чудовищами вытесняется горячей ненавистью к палачу с серебряным шевроном. Мы сопим, как стадо бегемотов, но продолжаем лечиться.
Сеанс эффективной психотерапии прерывается. К нам подскакивает взмыленный лейтенант с кожаной папкой:
— Сержант, рядовой Астер и рядовой Тулип должны немедленно явиться в штаб полка. С этого момента они поступают в распоряжение генерал-майора Планта. Вот приказ.
Както выхватывает листок из пальцев вестового. Просматривает по диагонали. Раздраженно командует:
— Астер, Тулип — встать. Из чернорабочих в яйцеголовые? Поздравляю! — Он кривится, сплевывает. — Проваливайте отращивать задницы. Не забывайте слушать радио. Передадим вам боевой привет, крысы тыловые. Свободны. — И, уже обращаясь к остальным: — Что глаза вылупили? Делай — раз!..
Уходим, не оборачиваясь. За спиной только сосредоточенное пыхтение и отрывистые команды сержанта. Больше мы Както не видели.
— Майор Тулип, — томный вздох, — через десять минут в конференц-зале собрание руководителей отделов, — пауза и стон, — я буду… ждать! — Интерком щелкает и умолкает, перестав источать страстно-тягучее контральто.
Я свертываю настенный экран с разноцветным лабиринтом схем и чертежей, набрасываю китель, застегиваюсь на уставные три пуговицы и выхожу в коридор. Астер уже поджидает меня, сидит на подоконнике и сияет, как начищенный самовар.
— На свидание торопишься, майор? — Он спрыгивает со своего насеста. — Возьми меня с собой, может, у нее есть подружка.
— Приятель, никогда не спрашивай: почему у меня на одну звездочку больше, ладно? Причина номер сто пять: я не меняю настройки связи так, что интерком начинает мурлыкать, как моя тетя Камилла со своим шестым, если не ошибаюсь, мужем.
— Тулип, не дуйся. Я думал, тебе понравится. Честное слово. — Астер обезоруживающе улыбается. — Только скажи, и я в момент все переделаю.
— Ладно, ерунда. Пошли на сборище, а то опоздаем.
Мы быстро идем по длинному коридору. Ряды плиток на полу синхронно отражают квадраты светильников. Мелькают безликие двери без табличек, меняются только номера: машинально отслеживаю их взглядом. Альма-матер. Если не знать, ни за что не догадаешься — так здесь все изменилось за последние два года.
С легкой руки генерала Планта разработка и изготовление аксонных стимуляторов стали стержнем национального оборонного проекта. «Зеленый свет» на всех уровнях. Офицерские звезды. Неограниченное финансирование. Любые ресурсы — только попроси. Базой стал университет Гемюс, главным образом из-за готовых нейрофизиологических лабораторий. Оборудование — бери и пользуйся. Сотрудников по списку вызвали из воинских частей. На остальных кафедрах — та же история: вернули химиков, физиков, технологов, электронщиков, программистов, биологов и так далее. На дверях прибавилось металла и замков. Окна, особенно те, что от пола до потолка, — заделали наглухо. Вместо сквера с фонтаном в центральном дворе — полоса препятствий, она же испытательный полигон. Вместо бассейна — стрелковый тир. Бывшие аспиранты, доценты и профессоры взяли под козырек и работают на военных — только искры летят. Кадры разведывательной хроники смотрят все. От занятий на полосе и в тире никто не отлынивает. Чудовищ нужно остановить. Любой ценой. Днем и ночью университет гудит, как улей. Новая вывеска на фасаде: «Гемюс Милитэр».
Астер прерывает воспоминания:
— Ты двери пересчитываешь, что ли? После совещания — айда со мной, пригодишься.
— Зачем?
— Мои ребята тянут локальную сеть в подвале северного крыла. Потеряли там пять кабинетов. Нумерация какая-то странная, идут подряд: 005, 006, а потом — сразу 012. Что у вас там раньше было, не в курсе?
— Вроде виварий биофака. Планировка везде одинаковая. Там комнаты не анфиладой случайно? В шестой нет сквозного прохода?
— Туда не пускают! Пост поставили, камер понатыкали — ограниченный доступ, только с разрешения командования!
— Странные дела, надо будет поспрашивать у биологов.
Коридор обрывается в просторном холле. Двери конференц-зала распахнуты, мы на месте.
Устраиваемся на свободные места за круглым столом. В середине — прозрачный блок проекционного экрана. Всех собравшихся украшают булавки САС — точно коллекция бабочек под стеклом. Шепчу об этом Астеру, тот прыскает от едва сдерживаемого смеха:
— Вон смотри: махаон прилетел, сейчас начнем.
Полковника Робле, в самом деле, капустницей не назовешь. Без пяти минут генерал, куратор всех военно-научных разработок университета, фактически — его ректор. Обласкан вниманием властей, осыпан правительственными наградами. Мог бы превратиться в вешалку для парадного мундира, но мои игрушки не дают ему обрастать мхом. Наладил работу так, что только успевай оттаскивать готовые заказы, а они все прибывают: оружие, средства защиты и спасения, техника, военная медицина, космос — наша контора нарасхват.
— Доклад от группы разработки САС. Майор Тулип, прошу!
Я включил экран, на нем появилась трехмерная модель стимулятора: все та же булавка с тремя контактами.
— Закончен проект с рабочим названием «Дубль-скин». Генератор на субмикронных чипах капитана Астера, — кивок в сторону приятеля, — в новом форм-факторе. — Изображение «булавочной головки» развернулось в полупрозрачный лист, внешние контакты исчезли. — Излучатель теперь не внедряется в кожу — это не острие, а пленка. Площадь стимулируемой зоны — без ограничений. Одновременно решена проблема градиента напряженности поля: аксонная проводимость ускоряется равномерно. — На экране появилась фигура солдата, обмотанная лентой САС, как бинтом. — Основа пленки газопроницаема. Наружное напыление: фотоактивное покрытие солнечных батарей. Конструкция эластична, устойчива к циклическим нагрузкам. Опытные образцы подготовлены.
— Есть данные полевых испытаний?
— Так точно, сэр. — Я включаю видеоролик. — Отделение спецназа в комбинезонах с пленочными САС на стандартных тестах показало результат в три раза лучший, чем контрольная группа.
— Хвалю, майор! Запускаем малую серию, сегодня же передайте документацию в отдел производства. В первую очередь обеспечьте новой моделью персонал «Гемюс», чтобы шевелились быстрее. — Робле довольно хмыкает. — Что там дальше, индивидуальная защита? Амапола, прошу!
— Слушаюсь, сэр. — Амапола, грузный краснолицый майор (до мобилизации он заведовал кафедрой материаловедения), поднимается с места. Тыча толстым пальцем в экран, приступает к докладу: — Завершен проект «Панцирь» — скафандр-моноблок. Матрица — силикоид, армирование — углеродное волокно. Устойчив к поражающим факторам известных типов огнестрельного и холодного оружия, может применяться в условиях экстремальных температур и вакуума. Система гравитационных подвесок позволяет перемещаться в выбранном направлении, ресурс автономной работы — до десяти часов. Управление встроенным вооружением, бортовой компьютер…
Уже не слушаю. Раскрываю блокнот, прикидываю схему стимуляторов для этого скафандра. Объем и энергообеспечение… ресурсы управления… монтировать на стадии отливки… Занятная может выйти игрушка, надо будет поймать Амаполу после совещания.
Через пару недель возвращаемся с Астером после тренировки на полосе препятствий.
— Классная шкурка получилась! — он хлопает меня по плечу. — Тридцать секунд на типовом маршруте! Ее бы нам два года назад.
— Дело не только в ней. Я почувствовал себя инвалидом, когда увидел, что здесь вытворяют ребята из спецназа. На старых стимуляторах!
— Ого, семена, посеянные колючкой-сержантом, принесли плоды? Тулип, не забывай, кто помогает этим ребятам быстро бегать и стрелять — мы с тобой! Мне младший братишка письмо прислал: его призвали недавно, так у ребят в казармах наши портреты над койками прилеплены. Как кинозвезды, честное слово!
— Правда? — Я оторопел. — Охренеть можно! Надеюсь, они их не целуют перед сном?
— Не бойся, висим исключительно как образец для подражания. Да, за полосу не переживай: я тут полюбезничал с базой данных личного состава, она теперь слушается меня, как любимая наложница. Хочешь, поправлю циферки и сделаю тебя чемпионом?
— Доиграешься ты когда-нибудь с закрытыми сетями, хакер-супермен! — Открываю свой шкафчик и начинаю разоблачаться.
— Не занудствуй, так веселее. — Астер оттягивает пленку комбинезона и громко щелкает ею по коже. — Просто чудо, как хороша. Закажу-ка я из нее выходной костюм — в самоволке от патрулей бегать.
Он поворачивается ко мне, удивленно присвистывает:
— Что за цацка на шнурочке?
— Первые САС, из учебки, помнишь?
— Конечно, забудешь такое!
— Решил из одного сделать талисман, на память.
— Сувениры, сантименты… стареешь, что ли, Тулип?
— Умнею, дружище, в отличие от некоторых. Кстати, совет: когда приспичит, не забудь костюмчик снять, а то девчонкам из «Клумбы» не понравится, что ты слишком торопишься. — Ныряю в душ под возмущенное фырканье приятеля.
Блаженство под теплым водопадом. Жаль, что недолгое. В клубах пара, под кафельным потолком, начинает резвиться эхо речитатива, знакомого до зубовного скрежета:
Я сейчас к тебе приду,
Приготовь свою…
Так и есть. Конец света. В раздевалке радостно скалится Флидер. Форма с иголочки, капитанские погоны и младший брат «Бешеного огурца» в кобуре на поясе.
— Какого черта ты тут делаешь, куплетист, растак твой баян? — Астер тоже услышал гнусавую речовку и в одном полотенце выскочил из душевой.
— Капитан Флидер, начальник отдела связи и пропаганды «Гемюс Милитэр», — нарочито громко щелкает каблуками наш бывший запевала.
— Ни фига ж себе, снова хором орать твою похабень? А ствол зачем таскаешь?
— Время военное, — Флидер бронзовеет, как памятник, — надо быть начеку!
— Тут монстров нет, по крайней мере раньше не водились. — Астер иронично оглядывает молодцеватого пропагандиста. — Ты где обосновался?
«Чтобы ненароком туда не забрести!» — мысленно добавляю я.
— Третий этаж, северное крыло. — («Блин, прямо над нами!») — Там отличная видеостудия и монитор во-о-т такой. — Он широко разводит руки: само радушие. — Будет полчасика, заходите, фильмец посмотрим, — он скабрезно подмигивает. — Вы сейчас куда? Если на совещание, пойдем вместе?
— Пойдем, — неохотно киваю я, — только, чур, по дороге песен не орать!
Сегодня за круглым столом — редкий гость, целый год его не было видно. Шеф биологов — майор Лотто. Он чуть ли не кричит, подпрыгивая и размахивая пробиркой:
— Уникальный вид Amanita Phalides! Успешные испытания! Этот гриб — сильнейший аллерген для терцианских монстров: при попадании его препаратов в дыхательные пути, в кровь или на слизистую — анафилактический шок, мгновенная потеря боеспособности; смерть от удушья наступает через две минуты. Споры гриба сохраняют способность к вегетации в течение года, в любых погодных условиях. Здесь, — он потряс стекляшкой, — лиофильная культура Amanita: панацея от тысяч чудовищ! Мы можем снаряжать этим порошком ампулы гранатометов, бомбы, боевые части ракет, что угодно! Победа! — Он замолкает, возбужденно дыша и вытирая выступивший пот.
Я встаю:
— Майор Тулип, группа САС. Как Amanita Phalides подействуют на нас с вами?
— Никак. Эти грибы и их споры для нашего биологического вида опасности не представляют.
— А для прочих обитателей Терции?
— По имеющимся данным, точно так же — без побочных эффектов.
Астер вскакивает, глаза лихорадочно блестят:
— Откуда сведения? Вы были там?
Полковник Робле осаживает моего увлекшегося друга:
— Во-первых, капитан, не забывайте представиться, прежде чем задать вопрос. Во-вторых, вам достаточно знать результаты исследований. То, как они получены, — не ваша забота.
— Прошу прощения, полковник. Капитан Астер, отдел электроники и информационных технологий. Разрешите вопрос майору Лотто.
— Разрешаю.
— Насколько я понял: использование Amanita приведет к гибели всего терцианского враждебного вида?
— Да, именно так. — Лотто гордо поднимает пробирку. — Это ключ к нашему спасению, вы не против выжить, Астер?
— Но, насколько я знаю, никто никогда не предпринимал попыток изучить чужаков. Неизвестны мотивы и логика их поступков. Если мы захотим, то сможем узнать больше, чем ординарный факт смертельного действия этих грибов. Уничтожая всех разом, не вступая в переговоры, не пытаясь понять…
— Капитан! — Голос Робле лязгает сталью. — Как старший офицер приказываю вам замолчать на одну минуту, вспомнить все, что вы знаете об этих чудовищах и их манере «общаться» с обитателями Терции, затем четко отвечать на мои вопросы. Вы поняли?!
— Так точно, сэр!
Словно в ледяной пустыне, таймер отщелкивает положенные секунды. Полковник с замороженным лицом буквально цедит сквозь зубы:
— Кто наши враги, капитан Астер?
Мой друг вытягивается по стойке «смирно»:
— Чужаки. Поголовно все, сэр!
— Что мы с ними сделаем?
— Уничтожим, сэр! Без сожаления и колебаний!
— Хорошо. — Робле чуть оттаял. — Меньше вопросов, капитан, больше пользы. — Он поднимается с места и объявляет, каждым словом подчеркивая важность момента: — По приказу командования с сегодняшнего дня в «Гемюс Милитэр» объявляется режим «экстра». Выход с территории закрыт, увольнительные отменяются, отделы работают автономно; связь между группами — только через администрацию университета. План действий и особые указания получите здесь. — Он достает пачку красных конвертов и раздает их офицерам. — По местам!
Все кипит. Я второй час кряду ищу ошибку в новой схеме управления скафандра. Панель сетевого диалога разворачивается внезапно, поверх всех окон монитора:
— Привет, Тулип! У меня новость на миллион!
Набираю в ответ:
— Астер, совсем сбрендил?! Все контакты под запретом. Сеть отключили. Как ты пролез, а главное — зачем нарываешься на неприятности?
— В нашей локалке я — царь и бог, с кем хочу, с тем и говорю. Знаешь, что прячут в подвальных лабораториях?!
— Даже если там выращивают философский камень, позвони через неделю, а? Робле требует повысить надежность системы до трех девяток, у меня весь отдел на ушах стоит!
— Там такое! Я взломал базу биологов, до сих пор в шоке!
— Астер, у тебя недосып перешел в навязчивый бред? Ляг поспи, и все пройдет!
— Я знаю, как туда попасть. Это надо увидеть своими глазами! Поможешь?
— Помогу, отведу тебя к психиатру, пока ты не стал ловить монстров у себя под кроватью. Не мешай работать и не нарывайся на неприятности!
— Как хочешь. — Панель сворачивается и пропадает.
Я рассеянно смотрю поверх монитора. Что это с ним? Решил поиграть в шпионов? Нашел время дурака валять! Пожимаю плечами и возвращаюсь к схеме.
— Срочно, на выход! — надрывается динамик.
Вскакиваю, спросонья налетаю на холодную глыбу «Панциря», подарочек от Амаполы, чтоб его… Одеваюсь, выхожу. Откуда-то несет гарью. Был пожар? Меня встречает незнакомый лейтенант с жетоном военной полиции:
— Майор Тулип, прошу со мной к полковнику Робле.
Ковровая дорожка. Створки тяжелых дверей. Полумрак кабинета. Горит только лампа во главе стола. Полковник, как сломанный метроном, неровно и не в такт ходит из угла в угол. Останавливаюсь в нерешительности. Робле тут же замирает, наставив на меня указательный палец:
— Идите сюда, майор, ближе к свету. Чем капитан Астер был занят последние три недели?
— Не могу знать, сэр. — Я замечаю, что вошедший следом лейтенант включил запись разговора. Чтобы не сбиться, отвечаю по уставу. — Согласно регламенту «экстра», я получал отчеты из его отдела. Это все.
— Он присылал личные письма, сообщения?
— Никак нет, сэр.
— За время вашей службы как часто вы разговаривали об инопланетной угрозе?
— Не больше, чем другие, сэр. Это неприятная тема и поэтому — не самая популярная.
— В каких отношениях вы и ваш друг находились с капитаном Флидером?
— Мы не искали с ним встреч, у нас не было общих интересов, сэр.
— После выступления майора Лотто Астер говорил с вами?
— Нет, сэр. По вашему приказу я немедленно проследовал в свой отдел и приступил к работе.
Полковник некоторое время неотрывно смотрит мне в глаза, потом раздраженно фыркает, устраивается за столом и машет рукой:
— Садитесь, Тулип. И потрудитесь объяснить: за каким чертом капитана Астера понесло среди ночи в студию отдела пропаганды?
— Не знаю, сэр. — Я опускаюсь на стул. — Флидер как-то приглашал нас, хвастался своей видеотекой. Не думаю, что Астера это заинтересовало.
— Как бы там ни было, он пришел. И не включил освещение. Флидеру невесть что померещилось: увидел силуэт, открыл огонь. Спалил все дотла вместе с вашим другом. Уверен в том, что поджарил терцианского монстра. Спрашивал, какой орден ему полагается за подвиг. Идиот! — Робле раздраженно хлопает по столешнице. — Смирительная рубашка и электрошок в дурдоме — вот что его ждет!
На секунду прижимаю ладони к лицу. Дурной сон?
— Простите сэр, Астер… — голос меня подводит.
Полковник бросает раздраженно:
— Да, капитан Астер мертв.
— Он успел что-нибудь… сказать, сэр?
— Уголь не может говорить! — Робле снова встает, я за ним. — Мне жаль вашего друга, Тулип. Нелепый несчастный случай. Не раскисайте! Вы — надежда нашей планеты. Плакать разрешаю после победы. А сейчас — мы атакуем! Командование запросило личные дела персонала. По моей рекомендации вы войдете в состав первой волны десанта на Терцию, командиром батальона. — Он протягивает мне руку, я машинально пожимаю ее. — Поздравляю, майор! Идите отдыхать. Утром получите предписание.
— Слушаюсь, сэр!
Еле добредаю до своей койки. Бедняга Астер. Каково это, сгореть заживо? Проваливаюсь в забытье, наполненное огненными кошмарами.
Военный совет:
— Переброска до Терции займет месяц. Маршевые двигатели погасить за полчаса до подхода к системе. Дальше, до орбиты, на малой тяге. Десантируется первый разведывательный батальон — оценивает обстановку, дает ориентиры. Время биологического удара — через час после высадки. Контейнер со спорами Amanita Phalides на высоте двадцати километров пройдет над экваториальной зоной планеты, распыляя содержимое. Вторая волна десанта — через сутки. Захватываются основные промышленные сооружения противника, линии связи, военные объекты и транспорт. Основная задача на этом этапе: подавление сопротивления выживших чудовищ. За ходом операции будет следить вся планета — мы обеспечим прямую трансляцию. Подробности и необходимые данные — в блоках памяти «Панцирей», ознакомитесь за время полета. Вопросов нет? — Командующий смотрит на часы. — Тогда по местам!
Сидим по скафандрам, как в кельях. Колпаки закрыты. Ждем старта. Вдруг — фраза, короткая, как удар сердца:
— Привет, Тулип!
Голос Астера. Хоть и внутри герметичной кабины, машинально оглядываюсь. Послышалось?
— Я сделал эту запись на случай, если тебе придется полететь на Терцию вместо меня. Мало ли что: перейду дорогу на красный свет или в лифте застряну. — Короткий смешок, Астер говорит негромко: — Ты не сказал тогда, чем заманивал в лабиринт своих мышей. Но какое искушение перед нами сейчас: целая планета, новый мир, желанный и жизненно необходимый. К тому же мы выступаем в роли благородных освободителей, спасаем наших братьев и сестер от кровожадных чудовищ! Вперед, подопытные! — Сарказм в голосе бьет через край. — Это ложь, Тулип. И злая шутка природы. На Терции действительно живут существа, внешне удивительно похожие на нас. Только это — пустая оболочка. Они способны мыслить не больше, чем твои ботинки. Те, кого мы называем монстрами, используют их: едят, делают из них одежду, строят дома и корабли, сжигают в печках. Чужаки, как доминирующий разумный вид, используют для выживания все возможные ресурсы. В этом они ничем не отличаются от нас, а мы приговорили их к смерти! — Он делает паузу, словно давая осмыслить сказанное, затем продолжает: — Информация ограниченного доступа. В «Гемюс» — знают только Робле и сектор отдела биологов, работающий по ксеноформам. Отсюда — закрытые лаборатории. Но для хакера на стимуляторах САС нет преград. — Смешок в микрофон. — Я прошел везде и все видел своими глазами. Препарированных чужаков и материалы исследований на единственную тему: как эффективнее их убивать. Наших «братьев», точно так же разрезанных на кусочки, с приложением рекомендаций по использованию биомассы новой планеты. Секретные планы десанта, захвата и колонизации. И, наконец, — живого терцианца! Мы даже общались! Его речь — безумная акустическая какофония, но я справился с программой-переводчиком. На уровне лингвиста-любителя, по-моему, неплохо…
Астер переводит дух и говорит дальше:
— Они разумны и способны к диалогу. Если нам тесно на нашей планете — это не повод их убивать. Я буду бороться. Мне удалось перенастроить термостат хранилища спор Amanita Phalides. Флот вторжения повезет с собой тщательно вскипяченный, безопасный грибной суп. Запишу и передам сообщение для Терции — предупреждение о нападении. В студии Флидера есть подходящая аппаратура, постараюсь привести туда чужака. Лучше, если его земляки увидят знакомое лицо.
На случай, если что-то сорвется, я подправил твое досье и обеспечил билет в межпланетный круиз. Все материалы — в памяти «Панциря»: фотографии, видеозаписи, отчеты, лингвистическая база. Изучай, сомневайся, проклинай, но постарайся понять и убедить остальных. Надеюсь, ты сможешь помочь и не допустишь бойни.
Удачи тебе, Тулип, и всем нам — тоже.
Щелчок, тишина. Включаются двигатели корабля. Старт. Полет будет долгим. По крайней мере для меня.
Первая волна десанта высаживается на ночной стороне планеты. Транспортная капсула раскрывается вдоль, как стручок. Пошел сброс. Внизу — россыпь светящихся точек. Огни приближаются, растут, сливаясь в сплошное сияние. Небо большого города редко бывает темным.
— Батальон… — взгляд на контрольную панель: полторы сотни зеленых индикаторов общего вызова, — слушай приказ: снижаемся до ста метров. Я спускаюсь на поверхность. Остальным — патрулирование с воздуха. Отслеживать маршрут, активных действий — не предпринимать. Заблокировать боевые модули. Ввод кода отмены — только по моей команде. Включить внешнюю трансляцию видеосигнала. На связи быть постоянно. Как поняли?
— Так точно, майор Тулип, сэр, — докладывают взводные, огоньки согласно мигают, — приказ принят.
Рой десантников перемещается на указанный уровень. Проваливаюсь ниже. Вибрация гравитационной подвески, падение замедляется до полной остановки. Прибыл. Не первооткрыватель, но первый, кто будет не воевать с «чудовищами», а говорить с ними. Надеюсь, меня услышат.
«Панцирь» я оставлю. Его оружие и броня не помогут мирным переговорам. Стимуляторы пригодились бы, но они намертво встроены в оболочку. Кроме одного. Вытягиваю за шнурок заветную горошину. На ладони поблескивает невзрачный шарик. С него все началось: он сделал нас сильными. Теперь мы готовы уничтожить чужой мир. Что посеешь… Сжимаю пальцы, до хруста. Щепотка кварцевых крошек рассыпается по панели.
Нацепляю видеокамеру, затем клипсу коммуникатора. Активирую программу-переводчик. Вот и все. Ничего лишнего.
Открываю колпак. Осталось только переступить через силикоидную скорлупу, и Терц… Нет. Теперь я знаю: давая имена нашим планетам, «мы» и «они», не сговариваясь, выбрали слово, смысл которого не меняется — для любого языка.
Освобождаюсь от скафандра и делаю шаг. На Землю.
Инна Диверс, Алексей Мельник. Революция Марвина
К словам учителя Марвин прислушивался одним ухом. Он сидел за последней партой и выводил стилусом на планшете то ли змею, то ли обыкновенную веревку. Линия перечеркнула записи по физике, но Марвин этого словно не заметил. Резкими штрихами он рисовал травинки. Несколько из них проткнули формулу давления твердого тела.
До уха донеслась фраза учителя о том, что «ро» в формуле — это плотность жидкости. Марвин удивленно вскинул брови и нарисовал лужу, в отражении которой висело яблоко.
Два года назад он, как и миллионы его сверстников, стал первоклассником. Поначалу Марвину даже нравилось ходить на уроки, слушать учителя и приносить домой хорошие оценки. Но затем интерес к всевозможным формулам, тестам и задачам стал угасать. Марвин боялся признаться в этом остальным детям, учителю и — сильнее всего — родителям.
— Так! И чем это мы тут занимаемся? А, Марвин? — металлический голос Марка Слотовича над самым ухом заставил мальчика вздрогнуть. — Ну-ка, дай мне сюда твою тетрадь.
По телу Марвина пробежала волна жара, когда планшет с формулами и рисунками попал к учителю. Тот раздраженно схватил его манипулятором и замер, на голове задрожала антенна, сильнее выдвинулись бинокуляры. Да, порой ученики рисовали на полях каракули и загогулины, но чтобы солнце, траву и лужу…
Позади учителя поднялся забияка Платон и, театрально скривившись, сообщил классу о рисунке. Кабинет взорвался смехом. Марк Слотович прикрикнул на ученика и повернулся к классу. Все разом затихли, но не отвернулись.
Выждав несколько секунд, учитель обратился к Марвину:
— Я буду вынужден сообщить твоим родителям. Пока еще не поздно что-либо предпринять. — Последовала пауза, в которой Марк Слотович окончательно собрался с мыслями и проговорил скорее самому себе: — Назвать сына в честь знаменитого ученого! А он такое вытворяет. Несчастные родители. И это при его высоком коэффициенте интеллекта… Марвин, ты хоть в курсе, какой у тебя сейчас IQ?
Класс снова засмеялся, но учитель пригрозил задирам дополнительными задачами на дом. Дети отвернулись от Марвина и стали недовольно перешептываться.
— Ну так что, какой у тебя коэффициент интеллекта?
— Сто сорок три, — мальчик опустил взгляд на парту.
— Да еще лет пятьсот назад твоего уровня IQ достигал далеко не каждый, а ты вот так бездарно тратишь время на уроке.
— Но мне и так все было понятно, — оправдывался Марвин.
— Ты посмотри-ка на Бора, — за соседней партой смиренно сидел худой мальчик в очках. — Его IQ даже выше твоего, но на уроках он ведет себя прилежно и запоминает все, что я говорю. Потому что главное в нашем мире — дисциплина. Интеллект и самоконтроль — двигатели научного прогресса.
— Я тоже запоминаю, — сказал Марвин и осекся. Учитель посмотрел на него строго, насколько это мог сделать робот. — Извините, Марк Слотович, я больше не буду отвлекаться.
— Вот и славненько, — развернулся тот на гусеницах и поехал к доске, — но твоим родителям я все равно сообщу, — сказал он вдогонку. — Главное — не упустить момент.
Остаток урока дети поворачивались к Марвину и хихикали, однако он сидел спокойно, прилежно списывая информацию с огромного планшета на стене. Но мысли его были далеко. В них яблоко нашло в отражении лужи ветку, с которой упало. Жаль, что Марк Слотович начисто стер рисунок. Зато дома Марвину никто не помешает нарисовать сразу два.
Прозвенел звонок. Не дождавшись разрешения учителя, ученики вскочили с мест и бросились кто куда. Некоторые обступили Марвина, чтобы взглянуть на рисунок, но ушли с досадой.
Марвин неспешно собрал вещи, в одиночестве вышел из школы и побрел домой. Родители каждое утро давали деньги на проезд, но он редко садился на автобус. Звонкие монеты в кармане, накопленные за неделю, просились наружу, и в центре города им точно найдется применение.
Портфель оттягивал плечи, словно в него положили старинные бумажные учебники, а не легкий планшет. Марвин лавировал в потоке людей и роботов, высматривая вдалеке магазин со сладостями. Толпа становилась гуще, вытесняла его к тротуару и будто нарочно подтолкнула к другому магазину.
Дверь раскрылась перед Марвином автоматически и впустила в лабиринт стеллажей. Он когда-то слышал о забавных книжечках с картинками и текстом к ним. Комиксами интересовались только роботы. Вот и здесь они сновали между полками.
— Чем могу помочь? — поинтересовалась робокасса, походившая на говорящий банкомат. — Могу посоветовать «Суперробота», «Бэтробота» или «Робота-паука».
— Я… — растерялся Марвин.
— Ну, или еще есть «Роботы Икс» и «Железный робот». Тебе что больше нравится?
— Я никогда не читал комиксы…
Робокасса посмотрела на странного покупателя и развела «руками».
— Тогда посоветую лично от себя «Робота-варвара», «Термиробота» или «Черепашек-роботов».
— А что-то кроме роботов есть?
— Где-то должно быть. Думаю, тебе надо в самый конец магазина. Там на полках хранятся комиксы, когда-то сделанные людьми. Только сомневаюсь, что они тебе будут по карману. Им не меньше четырехсот лет. С тех пор люди ничего нового не выпускали.
Марвин шмыгнул мимо андроида в виде пышногрудой брюнетки за ближайший стеллаж. Его взгляд привлек огромный зеленый робот на обложке: бицепсы и пресс с кубиками, отверстие на месте рта и взирающие на покупателей выпученные бинокуляры. Марвин хихикнул.
— Что смешного? — стоящий рядом робот с подозрением посмотрел на него. — Ты что, человек? И что же ты здесь забыл? Магазин научной литературы через дорогу.
Робот напоминал колесо со спицами, из центра которого выходили с каждой стороны по два манипулятора, а над самим колесом возвышалась на узкой трубе плоская голова с антенной.
— Нет, мне нужен комикс. — Марвин вспомнил об уроках и потупил взгляд.
— Никогда не видел, чтобы человек заинтересовался комиксом, — робот покачал головой. — Ну, бери тогда «Халка», раз уж обратил на него внимание. Я его лет сто назад прочитал, отличный комикс, не пожалеешь.
— Да нет, спасибо, я, пожалуй, возьму что-нибудь другое. А это что такое? — заметил Марвин комикс у робота в манипуляторе.
— Ха! Это уж точно не для таких маленьких, как ты, — все микросхемы попортишь. То есть я хотел сказать, нервов не напасешься. — Марвин подошел ближе, и робот показал обложку. — «Ходячие мертвецы», слышал?
— Нет, — мальчик ужаснулся, представив разгуливающие трупы.
Ему пояснили, что таких мертвецов называют зомби — это роботы, в программное обеспечение которых проник вирус. Им не помогла даже антивирусная защита, но вместо того, чтобы выйти из строя и валяться грудой металла, они продолжают функционировать. Зомби бродят целыми днями в поисках уцелевших роботов — при этом сами постепенно ржавеют и разваливаются, — а когда находят очередную жертву, то набрасываются и разбирают на шурупы. А кому удается сбежать, но с него сняли хоть одну деталь, то он со временем тоже превращается в зомби. Потому что вирус передается с машинным маслом.
— Круто. Я, пожалуй, возьму этот комикс.
— Еще бы. Только я, если что, предупреждал. — Робот посмотрел на мальчика, но тот не отказался от своих слов. — Тогда бери первый номер и пошли. Тебя, кстати, как зовут?
— Марвин, а тебя как?
— Фрейм.
Робокасса поместила комикс в специальное отверстие на корпусе, а затем выплюнула покупку Марвину в руки.
— С тебя одна робопюра и десять робонет.
— Черт, не хватает… — расстроился мальчик, пересчитав свои монеты.
— Только не пускай воду, я дам тебе денег, — сказал Фрейм. — Мне тем более со скидкой, как-никак двести лет здесь скупаюсь.
Попрощавшись с роботом, Марвин с воодушевлением заторопился домой. С обложки его приглашал в фантастический мир робот-шериф в ковбойской шляпе и с дробовиком. В отражении разбитых витрин наступали зомби, готовые вцепиться в него манипуляторами.
У подъезда Марвин забросил комикс в портфель и только потом приложил палец к идентификатору на замке, чтобы журнал с картинками не попал в объектив камеры. На кухне слышались взволнованные голоса родителей. Он снял обувь, попробовал пройти в комнату на цыпочках, но папа заметил его краем глаза.
— Сынок, подойди сюда.
Марвин послушался. Как нередко бывало после работы, родители сидели за чашечкой чая и смотрели по визору новости науки. Робот-ведущий в пиджаке и при галстуке рассказывал о строительстве коллайдера на Марсе и связанных с ним будущих открытиях.
— Марвин, — отец всегда старательно изображал строгого родителя, но сейчас он не притворялся, — звонил Марк Слотович, сказал, что ты… рисовал.
— Дай сюда планшет, — протянула руку мама.
— Он их все равно стер, — сказал Марвин, снимая портфель с плеч.
— Их? — переспросил отец. — Ты хочешь сказать, что нарисовал несколько объектов? Непостижимо.
Марвин потупил взгляд. Пока мама пыталась выудить рисунок из памяти устройства, отец внешне спокойно пил чай и посматривал на визор, словно сын просто пришел показать оценки. Внутри старший Савински задавался одним вопросом: неужели гены были не до конца нокаутированы во время эмбриогенеза?
— Что будем делать? — поинтересовался отец, отставив чашечку.
— Все зависит оттого, что я найду… О! Готово.
Родители надеялись увидеть всего лишь непонятные каракули, а вместо этого планшет показал чуть ли не целую картину.
— Без генной терапии здесь не обойтись, — отец поглядел Марвину в глаза. — И никому ни слова. Ты слышишь? Никому.
— Марвин! — крикнула мама, хотя сын находился рядом. — Как это понимать?
— Ну… — замялся он, не рискуя смотреть на родителей, — мне просто захотелось что-нибудь нарисовать. Я не знаю. Захотелось изобразить окружающий мир.
— Лучше бы ты изобразил его через формулы. — Отец перевел взгляд на жену: — Завтра же отведем его к врачу, с этим затягивать нельзя. Полное секвенирование генома, анализ мозговой активности, тесты с раздражителями… Пускай проверят его на известные изъяны делеции и дупликации. Может, заодно пару пунктов IQ себе накинет, когда перестанет думать о всякой чепухе.
Марвин стоял молча. Отчитывали его редко, но он давно усвоил, что в таких случаях лучше не говорить, а только кивать и соглашаться. Родители строили предположения о странных наклонностях сына, а Марвин гадал, что же приготовил ему комикс.
— Мы вынуждены прервать наши новости, — сообщил визор, и родители наконец-то замолкли. — Только что мы получили подтвержденные данные от ученых из астрономической обсерватории на Луне. Если вы сейчас стоите, то советую всем присесть. — Робот выдержал паузу и продолжил: — Недалеко от Солнечной системы была обнаружена блуждающая черная дыра. Она движется в нашу сторону. По предварительным оценкам, через пять лет пройдет сквозь облако Оорта и затем пролетит рядом с Землей. Ученые пока не берутся предсказать последствия.
Марвин смотрел на пустой экран планшета и думал над заданным вопросом учителя. Дисциплину «Упадок эпохи искусства» он любил за информацию о старом мире. В нем бы его рисунки, сделанные на уроках, впечатляли людей. Теперь же они вызывали у сверстников непонимание и агрессию, но Марвин продолжал «набивать руку», как говорил Фрейм. Он рисовал деревья, которые могли расти на Земле, если бы на ней изменился состав атмосферы. На экране его планшета меняли направление реки и клеточные процессы, зажигались новые звезды и шло время вспять. Он думал над словом «революция», услышанным на уроке истории, и не заметил, как гусеницы Марка Слотовича остановились возле него.
— Марвин, у тебя есть вопросы? — робот приблизил бинокуляры к лицу ученика, внимательно изучая мимику. Он беспокоился, как мог делать только робот-учитель — не придется ли в который раз сообщать родителям о рассеянности Марвина.
— Нет.
Марвин успел стереть наброски до контроля новых знаний. Больше он не попадался Слотовичу по глупости. А все нарисованное отправлял Фрейму на хранение.
— Тогда сформулируй три постулата эпохи прогрессорства и робототехники. — Учитель передал команду на экран, и там появились графы журнала с фамилией Марвина и клеточкой для оценки за урок. Курсор нетерпеливо мигал.
— Роботы — самое прогрессивное творение ума человека, служащее облегчению его жизни и содействию научно-технической эволюции. Роботы также занимаются литературой, живописью, музыкой, кинематографом и прочим, оставляя человеку дорогу логики и ясного ума, без энтропии искусства. Человек, являясь создателем роботов, не должен вмешиваться в их сферу деятельности, а должен посвящать жизнь науке. — Марвин, как и другие дети его возраста, обладал феноменальной памятью и понимал, что учитель не просто проверяет знания.
— Молодец. Теперь сформулируй основную догму отрицания искусства на основе трех постулатов. — Бинокуляры стали еще внимательнее следить за лицом Марвина. Ответ был знаком всем с детства.
— Искусство в любом своем проявлении нарушает развитие человечества, направляет его на достижение непродуктивных показателей, приводит к растрате человеческого ресурса и снижению коэффициента интеллекта, — выпалил Марвин, краснея. Щеки выдавали его ложь в любой ситуации, но Слотович воспринял эмоции человека как должное — волнение перед ответом у доски.
— Молодец. Ты справился с заданием, — учитель подъехал к экрану, и напротив фамилии Марвина появилась пятерка. Цифра смотрела на него укоризненно. Конечно, Марвину это казалось. Но сам он знал о лжи, потому вернулся за парту с понуренными плечами.
— Мутант, — прошептал сидевший сзади Платон. Прозвище закрепилось за Марвином два года назад. Так дети называли того, кто хотя бы раз попался на занятии искусством. Генетику в школе проходили третий год, и ученики давно знали, что известные гены, отвечающие за порывы к искусству, исключаются из генома каждого младенца. Развитие идет по строгой программе и без отклонений на вольные мысли. Дети растут в одинаковой среде, едят пищу соответственно возрасту, не превышают недельную норму сладостей. Каждый год школьники сдают кровь на анализ генома, и выявленные неправильные последовательности аминокислот сразу же корректируются.
После рисунка с яблоком, висящим над лужей, Марвина обследовали особо тщательно в закрытой лаборатории. К нему не пускали родителей, хотя именно они настояли на подробном анализе генома. После недельных тестов ему ввели профилактическую вакцину, но, вернувшись домой, Марвин снова взялся за рисование. Времени у него стало больше — родители ушли в работу с головой, а няньку — старого андроида — Марвин научился отключать сам. Он мог бы отключить любого учителя, зная ключевую комбинацию слов. Марвин выявлял ее в разговоре с роботом, но не хвастался перед другими — хитрость и коварство преследовались в обществе еще сильнее, чем атавистическая склонность к искусству.
Направляясь по коридору в галдящей толпе, он слышал перешептывания у себя за спиной. Но потом все забыли о нем и побежали к стене, на которой обычно вывешивались школьные газеты и объявления. Робот-уборщик уже пробирался сквозь толпу детей, чтобы очистить стену от приклеенного скотчем рисунка. Красно-синий портрет человека-паука заставил Марвина улыбнуться.
— Марвин, тебя вызывают к директору. — Марк Слотович бесшумно подкатил к нему и сообщил неприятное известие. Улыбка исчезла с лица, Марвин догадывался, о чем его будут спрашивать.
Директора никогда не было на месте с тех пор, как лучшие умы планеты стали искать защиту против черной дыры. Его заменял андроид — точная копия директорской головы на металлическом каркасе возвышалась над столом со встроенным сенсорным экраном. На нем светилось досье ученика школы «для детей с коэффициентом интеллекта от 130» Марвина Савински.
— Здравствуйте, профессор Марс, — тихо сказал он.
— Здравствуй, Марвин, — лицо андроида выглядело настоящим, но мальчик с первых дней жизни имел дело с роботом-няней и с ходу определял живое существо даже на экране визора.
— Садись, — директор протянул манипулятор, выезжающий из металлического корпуса-тела, и отодвинул стул для посетителя. — Разговор будет долгим.
Марвин подчинился, рюкзак поставил у ног. Из открытой сумки выглянул уголок альбомного листа, и пришлось его незаметно толкнуть ногой.
— Марвин, какой у тебя коэффициент интеллекта? — Директору это было известно, но он требовал, чтобы о своем уровне знал каждый ученик.
— Сто сорок три, — ни родители, ни учителя не баловали Марвина похвалами, особенно сейчас. Мама и папа пропадали на работе, редко ночевали дома, оставляя сына на няньку. Только не наука воспитывала ребенка, а книги и фильмы прошлых веков открывали в нем то, чего не давал ни один урок Марка Слотовича. Статистика одобряла его знания. За счет таких, как Марвин, средний уровень IQ ежегодно рос.
— Твой уровень очень высок, Марвин. Ты быстро осваиваешь новые массивы информации, используешь их с максимальной эффективностью на практике. Понимаю, тебе скучно сидеть на уроках и слушать то, что ты уже успел прочесть и запомнить, но таковы правила, Марвин. Развитие нашего общества строится на правилах, и мы обязаны пресекать нарушения на корню.
Марвину показалось, что манипулятор зажал его руку на случай побега из кабинета, но всего лишь показалось — директор только поменял слайд на «экране» своего стола. Теперь на нем выделялся человек-паук, словно в знак протеста против серости кабинета.
— Марвин, ты же знаешь, что это? Да? — профессор Марс смотрел на него с суровостью настоящего человека.
— Да, — лгать было практически невозможно — ген, отвечающий за вранье, притупляла ежегодная вакцинация. — Это герой комиксов. Старых комиксов.
— Почему тебя интересуют комиксы?
Марвин сглотнул.
— Мне интересно прошлое, профессор Марс. Я хочу написать научную работу о сравнении методов воспитания, применяемых в эпоху искусства и в эпоху робототехники и науки, — сказал Марвин и осекся. У него получилось соврать и даже не покраснеть. Невозможность этого события раскрепостила его, родила в голове такой взрыв, который возникает только при взрыве сверхновой. Потому Марвин продолжил говорить живо, как никогда: — Это будет полезно всем ученикам и будущим поколениям, профессор Марс. Я хочу доказать, что путь человека, увлеченного искусством, неизбежно приводит к коллапсированию личности. Искусство — это черная дыра, которая засасывает реальность человека. В будущем я надеюсь написать научный трактат на тему победы интеллекта над черной дырой искусства.
— Похвально, Марвин, — остановил его андроид. — Ты рассуждаешь не как девятилетний мальчик, а как вполне взрослый человек. И я скажу тебе как взрослому — если бы не твои превосходные гены, а также гены родителей — светил современной науки, то я бы без сомнения отчислил тебя из школы и направил на принудительную генную терапию.
Марвин ощутил жжение на щеках и потупил взгляд. Теперь он просто не мог солгать профессору — тот знал всё.
— Простите, я больше не буду вешать рисунки на стены.
— И на уроках будешь учиться.
— И на уроках буду учиться… — повторил Марвин, мысленно ожидая, что директор отпустит его домой и ничего не расскажет родителям. Те и так были разочарованы непослушанием сына. Они не могли найти на него управу из-за постоянной занятости, поскольку решали проблему, от которой зависела жизнь человечества.
— Скажи одно. Зачем ты это сделал?
В голове Марвина опять появилось то же новое слово «революция». Он чувствовал себя революционером, идущим против всех. Но он был всего лишь мальчиком и не мог изменить ничего. Только солгать в очередной раз вопреки генам:
— Я хотел спровоцировать их. Все сейчас заняты решением проблемы черной дыры, и шок мог вдохновить их на новые идеи.
— Ты сказал «вдохновить»? — Манипулятор протянулся к словарю с книжной полки, прикрытой жидким стеклом. Книга старого образца, созданная еще людьми с творческими навыками, легла перед Марвином на стол.
«ВДОХНОВЕНИЕ — степень творческого возбуждения, когда человек чувствует себя исторгнутым из области реальных впечатлений жизни и вовлеченным в круг отвлеченных переживаний».
Марвин прочел и не знал, что ответить на непоколебимую уверенность в своей правоте профессора. Он мог бы добавить слова Пушкина, поэта эпохи творческого романтизма, — «вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии», — но выдал бы себя еще сильнее. Марвин давно скачивал книги, написанные когда-то людьми для людей, читал их запоем, конечно, после выполнения всех уроков и нормативов. Эти книги наделяли его мозг особой силой. Он чувствовал, как она бегает по клеточкам тонкими нитями электрических разрядов и связывает совершенно разные в его привычном мире вещи.
— Простите, профессор Марс. Я озадачился поиском данных для научной работы и перечитал много книг, опровергающих теорию искусства. Борк Майнд писал об аномалиях творческого вдохновения и его побочных эффектах. — Марвин сам не понял, откуда его мозг почерпнул информацию в столь нужный момент, и едва сдержал улыбку.
— Да, я помню, о чем писал Майнд. Но тебе, девятилетнему мальчику, еще рано читать о пороках и психических расстройствах людей искусства. Тем более, эти изъяны давно искоренены в нашем обществе, и оно никогда уже не пойдет по прошлому суицидальному пути.
Марвину оставалось только кивнуть и надеяться на то, что профессор сочтет разговор оконченным. Марс решил добавить финальный аккорд:
— Марвин, сейчас не самое лучшее время для отката назад. Твои намерения ясны, но ум твой нужен человечеству. Ты должен идти по стопам родителей, учиться хорошо и не отвлекать их своим поведением от борьбы с космической угрозой. Я советую тебе записаться в группу инициаторов для младших классов. Они собираются после уроков и обсуждают проблему черной дыры. Я настаиваю, чтобы ты оставил рисование там, где ему место, — в прошлом.
Марвин едва не заплакал. Он вспомнил, как сжималось его сердце в день, когда папа нашел единственный рисунок на бумаге и порвал его. Когда во дворе сжигали книги, обнаруженные в подвале ветхого дома, а мальчишки выбирали эпитеты и обзывали ими друг друга. Марвин меньше испугался, когда ученые объявили о возможной гибели планеты.
— Хорошо, — выдавил он.
— Договорись, мальчик мой. Мы не будем отрывать твоих родителей от важной работы. Они пытаются спасти жизни миллионов людей.
— Признаюсь, это было нелегко, — сказал Фрейм, протягивая книгу.
Марвин взял ее так, словно от одного прикосновения бумага могла рассыпаться в пыль. На обложке сильно заросший человек в одежде из листьев шел по пляжу, оставляя следы, и прикрывался от жгучего солнца самодельным зонтом. На плече сидел красивый попугай, на заднем плане виднелись пальмы. Марвину не выдавали книги в библиотеках, и он поблагодарил робота. Читать в электронном варианте было опасно — родители в любой момент могли прошерстить память компьютера или планшета.
— Не знаю, чем тебе не угодил «Робинзон робот», — изрек Фрейм. — По-моему, читать о затерянном на астероиде роботе куда как интереснее, чем о человеке на необитаемом острове.
— Прости, но мне больше нравится читать о людях, — сказал Марвин, поколебался с секунду и добавил: — Да и писать у них получалось лучше.
— Вот, значит, как?
— Ну, мне так кажется, больше ведь не у кого спросить. Просто в тех книгах герои такие живые получаются, им сопереживаешь, проблемы поднимаются понятные мне, и стиль каждый раз своеобразный, в ваших книгах он какой-то грубый, что ли… в нем четко расписаны действия, нет образности.
— Понятно, понятно, мы не умеем писать, — обиделся Фрейм.
— Извини, просто я хочу сказать, что у вас это получается не так как у людей… — Марвин осекся, заметив, как бинокуляры друга раскрылись на максимум.
— Не так хорошо? Или просто не так?
Марвин замялся, но взял себя в руки и твердо ответил:
— Не так хорошо. Ты же и сам пробовал читать книги, написанные людьми, неужели не заметил, как сильно они отличаются?
— Заметил, — признался Фрейм. — Да, сильно отличаются — ваши книги скучные и непонятные.
Марвин улыбнулся. Конечно, робот не сумеет оценить глубину чувств автора: «На губах Челленджера играла ангельская улыбка, отчего щеки его вздулись яблочками; желчная гримаса исчезла с лица Саммерли, уступив место выражению благоговейного восторга». Фрейм так и не осилил «Затерянный мир» Артура Конан Дойля.
— В конце концов, никто никого не заставляет читать неинтересное, — сказал Марвин, и робот утих.
Недалеко в бурном потоке спешили по делам роботы, среди них терялись немногочисленные андроиды и совсем не попадались люди. Выходной близился к обеду, и Марвин ощутил одиночество. Родители вот уже четыре года пропадали на всевозможных конференциях и в лабораториях, пытаясь решить проблему черной дыры. Об этом говорили повсюду, но Марвин, как любой другой ребенок, просто не верил, что с ним может что-то случиться. Времени оставалось совсем немного, но он не сомневался — ученые найдут выход. Ведь среди них его мама и папа.
— Ладно, пойдем ко мне? Пока я буду обедать, ты можешь посмотреть какой-нибудь фильм, а потом я присоединюсь к тебе.
Фрейм часто бывал у Марвина и называл квартиры людей свалками. Он не мог понять, зачем держать у себя столько лишних вещей. Роботы хранят в боксе самое необходимое: запчасти, устройство для подзарядки, канистру с машинным маслом, ну и, конечно, визор с парой сотней каналов. Требуемый минимум для работы и проявления творческих способностей, пускай Марвин и считает, что конечный продукт выходит низкого качества. Фрейм еще два столетия назад отвел в боксе специальное место под стеллаж с комиксами и учился их рисовать.
Робот прямиком направился в детскую, а Марвин, оказавшись на кухне, включил визор. На экране возились ученые из главного исследовательского центра. Когда они только узнали о приближении черной дыры, то засыпали Совет предложениями о ядерных боеголовках, чтобы изменить траекторию объекта. Позже люди остыли, отбросили эмоции и прибегли к помощи интеллекта, генерируя просто фантастические идеи.
Группа британских ученых предложила собрать воедино облако Оорта и сделать из него еще одну черную дыру, которая засосет мелкую блуждающую. Но они не знали, что потом делать с новоявленной дырой, хотя уверяли, будто та не будет нести опасности. Даже наоборот — вращаясь по орбите, она сможет «подчищать» космические тела, стремящиеся пересечь границу Солнечной системы. Но идею Совет все равно отклонил, сославшись на то, что столь массивный объект со временем поменяет орбиты тел в системе. Тогда планеты и Солнце будут вращаться вокруг него.
Японские ученые предложили разработать специальную сферу и поместить в нее черную дыру, чтобы нейтрализовать силу притяжения силой отталкивания сферы. Русские же решили эту сферу «вывернуть наизнанку» и «надеть» на Землю с Луной, чтобы рядом проходящая черная дыра не смогла зацепить планету. Совет счел невозможным при нынешнем уровне знаний соорудить подобную защиту в короткие сроки.
Однажды против дыры предложили использовать роботов. Этот вариант до сих пор нравился Фрейму, и он расстроился, когда Совет отверг идею. Два года назад американцы придумали запустить к черной дыре около сотни роботов. Находясь на расстоянии, близком к горизонту событий, они бы специальным устройством разложили ее на газы. Устройство еще предстояло изобрести, а Фрейм был готов к полету хоть сейчас.
— Передачу смотришь? — вошел в комнату Марвин, после того как перекусил. — Мне пора делать домашнее задание. Мама и папа скоро будут звонить…
— Можно я еще побуду здесь? Никто пока не пришел.
— Хорошо. — Марвин уселся на кровати. — Поищи новости, может, расскажут что-то новое о Ковчегах.
Фрейм переключал каналы. Мультфильм «Робот в сапогах» — редкое развлечение в последние годы — сменила реклама розового корпуса со стразами. Даже известие о конце света не оставило мир без гламура для роботов. Через несколько каналов попался андроид, ведущий репортаж из специального дока на Луне.
Позади корреспондента кипела работа. Сотни роботов сновали по палубам, строя Ковчеги. Ни Марвин, ни Фрейм не догадывались, что крылось за этим древним названием. Они только знали, что человечество сможет покинуть Солнечную систему, избежать гибели. Фрейм всегда говорил, что звезды не такие уж и далекие, главное — запастись книгами, фильмами и комиксами, и тогда двести лет полета не покажутся длительным сроком.
Марвин понимал, что со временем на палубе Ковчега прошлая жизнь представится сном, забудутся день и ночь, изменчивость погоды и океан. Но другого выхода может и не оказаться.
Робот-корреспондент поведал о том, что тысячи Ковчегов уже готовы принять всех ученых и более половины роботов. Через год достроят остальные, и тогда все судна запустят с поверхности Луны. Черная дыра как раз приблизится к облаку Оорта. В невесомости Ковчеги соединят в один большой корабль. В длинном перечне полезных вещей, которые обязательно отправятся в полет, произведений искусства, разумеется, не было.
Марвин сглотнул ком в горле и подумал, что слишком легко человечество отвергло историю. Труды искателя закономерностей Леонардо да Винчи используют все ученые до сих пор. А ведь он был сторонником «познавательной живописи»… Размышления Марвина прервал зуд в ухе — имплантированный под кожу передатчик реагировал на импульсы дверного сканера.
Марвин слегка сдавил мочку уха и посмотрел на ладонь. На ней появился экран, и словно из окна другого мира показалась уставшая мама. Откуда-то сбоку послышался раздраженный голос отца. Родители стояли у входной двери и о чем-то спорили.
— Фрейм! Родители вернулись. Быстрее, я выпущу тебя через заднюю дверь! — Марвин посмотрел на робота извиняющимся взглядом.
— Да ладно, я все понимаю. — Фрейм направился в коридор и едва не уперся в живот, входящего в дом отца.
— Марвин! Вместо того чтобы прочесть наше сообщение и разогреть еду, ты торчишь здесь вместе с… роботом?!
Ответить было нечего. Фрейм разогнал колесо на полную мощность и, не попрощавшись с другом, выехал на улицу. Марвин попытался его догнать, но отец схватил за футболку.
— Мы еще не договорили, — строгий тон не предвещал мягкой беседы.
— Я не потерплю в своем доме это колесо!
— Он мой друг. — Марвин едва сдерживал слезы.
— Мало того что рисованием увлекся, так еще и с роботами дружишь! Что ты сделаешь завтра? Бросишь школу?
— Ну, милый, успокойся, — вмешалась мать. — В конце концов, это не смертельно. В отличие от черной дыры — вот куда тебе следует направить агрессию.
— Не смертельно? Ты только вдумайся — наш сын водится с рисовальщиком глупых комиксов!
— Папа, папа! Он не виноват!
— А кто постоянно мешает тебе заниматься? Почему ты отстаешь от моего графика? Думаешь, я не знаю о твоем тайнике?
Марвин обомлел и даже перестал плакать. Он мог бы сказать, что стремление к порядку погубило древних греков, но думал о другом. В тумбочке и под кроватью он прятал книги, написанные человеком, и фильмы, в которых когда-то снимались люди. Но больше всего Марвин дорожил рисунками и хранил их в шкафу на полке под свитерами и штанами. Они манили к себе. Он часто их доставал, рассматривал и садился рисовать что-то новое. На листах Ковчеги мчались сквозь звезды, планета готовилась принять новых обителей, пустовала Земля, оставленная на произвол судьбы. Черную дыру Марвин боялся рисовать, будто верил, что таким образом опасения сбудутся.
— Милый, давай не будем скандалить. Мы устали, обсудим все завтра на свежую голову, — мать изо всех сил защищала ребенка, но отец был неприступен.
— Ты же видела, чем он там увлекается вместо физики? Какой толк с этого рисования, красок, цвета…
— А как же «Слово о происхождении Света, новая теория о цветах…» Ломоносова! Он первым заговорил об электрической природе света! И все это… на примере мозаики!
— Я сейчас тебе покажу Ломоносова!
После отцовского крика Марвин побежал к себе в комнату. Сдерживая плач, он достал незаконченный рисунок и карандаши. На бумаге космос благодарно впитывал даримые ему цвета и с каждой секундой преображался, пока в коридоре сердился отец и заступалась за сына мать.
Дверь в комнату раскрылась. Марвин продолжил рисовать, сидя за столом. Он больше не прятался от родителей.
Отец подошел к нему решительно, но от увиденного попросту забыл, что хотел сказать, и выдал только нечленораздельные звуки.
— Ты… — выговорил он так, будто отрекся от сына, посрамившего имя основателя лаборатории искусственного интеллекта — Марвина Мински. Отец, тяжело дыша, выдрал рисунок из детских рук и уставился на него.
Необъятная глубина космоса, украшенная россыпью звезд и газовой туманностью розового оттенка, хранила планету с голубыми океанами и ее испещренный кратерами спутник. Две капли слез расплывались на бумаге, и отец увидел, что сын виновато перебирает карандаши.
— А что? Красиво, — сказала мать, прогнав тишину. — А почему у тебя такой странный белый карлик? Что это вокруг него?
Марвин посмотрел на родителей блестящими глазами, шмыгнул носом и выдавил обиженно:
— Это черная дыра.
— Так она у тебя белая, — удивился отец.
— Я боюсь черную дыру. — Марвин промокнул рукавом глаза. — Я нарисовал белую, потому что она не всасывает космические тела. И Землю тоже не может засосать. А свечение вокруг нее — частички когда-то погубленных планет. Теперь они вырываются наружу.
Марвин услышал резкий вздох и только успел заметить, как отец хлопнул себя по лбу, схватил рисунок и выбежал из квартиры. Жена бросилась за ним. Мальчик смотрел в окно, как родители вызывают такси, срочно уезжая в лабораторию.
Марвин впервые шел по школьному коридору и не боялся, что кто-то случайно заглянет в его рюкзак и увидит рисунки. Он нес показать их ученикам и знал, что смеяться они не станут. Сверстники и даже старшие школьники с недавних пор смотрели на него с интересом, без удивления и злобы, как раньше.
Марвин отправился не в класс, а в актовый зал, где его уже ждали заполненные кресла. Он сел в первом ряду с краю, рядом притормозил Фрейм, украсивший разноцветными ленточками спицы своего колеса. Поблизости следил за порядком Марк Слотович. Марвин гордо посмотрел на красную трибуну посреди сцены. Он знал, кто с минуты на минуту появится на ней, заговорит в микрофон и улыбнется ему.
Сперва к трибуне подошел профессор Марс — настоящий, не тот андроид, принимавший в кабинете посетителей. Он дождался, пока стихнут аплодисменты, и сказал:
— Доброго дня, земляне. Я рад видеть здесь, в нашей школе, всех учеников и их родителей, учителей и лаборантов, людей и роботов. Я рад, что Земля осталась нашим домом. Я рад, что нам удалось спасти планету. Но еще больше меня радует то, что сегодня на эту сцену выйдут люди, которые сумели побороть нависшую над человечеством угрозу. Встречайте физиков и астрофизиков, инженеров и астрономов. Их изобретения и расчеты превратили смертельную опасность — черную дыру — в друга нашей планеты — белую дыру. Аплодируем стоя!
Зал поднялся, когда на сцене появилось с десяток человек в белых костюмах с эмблемами Космического агентства по чрезвычайным ситуациям. Марвин тоже вскочил, но приветствовал только двоих — папу и маму. Они стояли и улыбались ему, всем людям в здании школы и на планете. За их спинами, на большом экране, превращенном в глубины космоса, распускались звезды и мирно манила голубыми океанами спасенная Земля.
— Я хочу сказать спасибо своему сыну Марвину. Он не просто один из лучших учеников школы. Он очень талантливый и — я не побоюсь этого слова — творческий мальчик. Его тяга к рисованию спасла нашу планету. — Отец Марвина подошел к микрофону и рассказал о том, как рисунок сына привел его к победе над ловушкой гравитации. — Теория Хокинга говорила об античастицах, которые покидают черную дыру. Ученые создали полярные частицы и, отражая энергию черной дыры, заставили ее гореть и испаряться. Несколько дней астрономы фиксировали необычное свечение белой дыры. Ее фотографировали, рисовали, ею восхищались, как раньше северным сиянием или радугой. Небольшой «огарок» размером с астероид просто промчался мимо Земли, унося пятилетние тревоги на край Вселенной.
Фото минимальной «планковской» черной дыры появилось на экране под бурные овации.
— Благодаря случаю с черной дырой и под давлением нескольких выдающихся ученых Совет пересмотрел отношение к искусству. — Отец нашел глаза Марвина среди зрителей.
В зале стало заметно тише. Многие не смогли поменять взгляды на искусство, к которому относились с пренебрежением совсем недавно.
— Сказать, что мы недооценивали эту культурную отрасль, — ничего не сказать, — продолжил старший Савински. — Переложив искусство на роботов, чтобы целиком и полностью посвятить себя науке, мы лишились возможности мечтать и воплощать мечты в реальность. Без умения мечтать нет настоящего прогресса.
На задних рядах раздались голоса.
— Я хочу сказать, что хоть мы и избавились от угрозы черной дыры, но наша жизнь в скором времени все равно изменится. Изменится в лучшую сторону. И я очень счастлив и горд, что толчком к этому послужил мой сын Марвин.
Редкие хлопки через секунды слились в поток оваций.
Марвин не стеснялся слез на глазах и наблюдал за другими детьми. Они догадывались, что жизнь на уцелевшей Земле потечет иначе под знаком белой дыры Марвина. Кто-то будет ждать открытия библиотек с художественной литературой и посвятит себя искусству. Кто-то будет ненавидеть книги и картины, останется технарем и создаст защиту для Земли на будущие века. Марвин просто улыбался, зная, что с понедельника в школьном расписании добавится новый предмет — «Основы безопасного искусства». Он знал — это только начало.
Эллина Каминская. Вечность тут
— Привет. Меня зовут Тмиш. Да, я знаю, дурацкое имя, но судьбу не выбирают. По крайней мере, Тмиш мне нравится больше, чем ИИ-КМ2193-61212. Что я еще могу о себе сказать? У меня умные зеленые глаза, цепкий ум и шикарные усы. В последнем у меня нет убежденности, но это слова Лизы, и я очень хочу ей верить. Сегодня шестой день полета, и мне осталось четыре прыжка.
Я остановил запись, высвободился из своего костюма и подлетел к иллюминатору. Бескрайний космос и одинокие искорки звезд — я мог любоваться ими вечность, думая о разных вещах. Например, о Земле и маме. Или о весне и сливках. Или даже о Лизе и о том, как мы с ней ходили гулять в парк. Лиза — мой диспетчер. Два раза в сутки, а также до и после прыжка я связываюсь с ней по гиперсвязи и «докладываюсь по обстановке». Остальное время я читаю книги, смотрю фильмы и думаю. Ну и сплю, конечно же. Иногда тут же, у иллюминатора. Хотя по правилам я должен спать в жилом отсеке своего маленького почтового корабля, пристегнутый ремнями к спальному месту. Но там, когда в дреме чуть приоткрываешь глаза, видишь металлическую переборку, а не россыпь чужих созвездий. Я иногда забавляюсь тем, что ищу в их очертаниях знакомые земные предметы и даю им названия. А после следующего прыжка они выстраиваются в другом порядке, и забаву можно начинать заново. Да, про это тоже надо записать. Не забыть бы после доклада.
Я залез в костюм, закрепил преобразователь голоса, устроился возле экрана и нажал кнопку вызова. На экране начала закручиваться в спиральку стилизованная галактика в ожидании установления связи. Я дернул ухом. Вот сколько уже летаю, а все равно всегда немного нервничаю во время докладов. Наконец вместо галактики появилось изображение Лизы в серебристой форме.
— Докладывает почтовый борт ПЗЛ-282, позывной «Ветер». Шестой день полета, два прыжка, обстановка без изменений, борт работает в штатном режиме. Системы жизнеобеспечения и контроля в норме, резервные системы функционируют исправно.
Лиза чуть заметно кивнула:
— Время очередного прыжка установлено?
— Сканирование определило ближайшую зону гиперперехода. Предположительно, наиболее благоприятные параметры будут определены в 21.00 земного стандартного времени.
— Доложите о самочувствии экипажа.
— Физиологическое и психическое состояние экипажа в норме, — ответил я и приветливо помахал хвостом. Официальная часть доклада окончилась. Лиза улыбнулась.
— Ну что, Тмиш, как ты там? Начал уже надиктовывать свои путевые заметки?
— Начать-то начал, но ты знаешь, думать гораздо проще, чем излагать свои мысли связно, особенно если знаешь, что это придется кому-то читать, — проворчал я. — Тем более что у меня как у единственного члена экипажа и без этого забот хватает.
Лиза наматывала на указательный палец светлый локон и с трудом сдерживалась, чтобы не засмеяться. Но я на нее не обижался — я и сам прекрасно знал, что временами на меня нельзя смотреть без улыбки.
— Тмиш, а ты представь, что ты все это рассказываешь мне. Как тогда в парке. У тебя очень хорошо получалось.
И Лиза снова мне улыбнулась. Я махнул лапой куда-то в сторону жилых отсеков, показывая все масштабы своих забот, и попытался улыбнуться в ответ. Правда, по своему, по-кошачьи. В результате у меня смешно встопорщились усы, и Лиза все-таки не выдержала и прыснула со смеху.
— Тише, мыши, Тмиш на крыше… — начала она нашу традиционную считалочку, которой мы обычно оканчивали сеанс связи.
— …Ну а звезды еще выше! — завершил я. — До следующего сеанса!
Я отключился от приборов, вылез из костюма и снова подплыл к иллюминатору. Надиктовывать заметки не хотелось. Да и размышлять особо тоже. Почему-то последнее время все мои мысли неизменно сводились к вопросу — где оканчиваюсь я и начинается моя реплика ? Или наоборот. Где оканчивается моя реплика и начинаюсь я? И опять в этом виновата Лиза. Она как-то заикнулась о том, что лично знала Микаэля Тихого, чью матрицу наложили на мой модифицированный мозг. Мне и раньше было интересно, с кого меня лепили. Я даже как-то не поленился и порыскал в поисках дополнительной информации о нем. Не той, что пишут в учебниках об истории гиперперелетов. В конце концов, там не прочтешь обо всех выходках четырежды женатого космолетчика, о его дебоширствах в барах на околоземной орбите или о том, что однажды он с товарищами угнал патрульный крейсер. Там можно найти стандартную сухую информацию о гениальном космопроходце и его подвигах. Согласно теории считается, что основой реплики служит интеллект и структура мышления. Но мне почему-то кажется, что реплика несет в себе также кусочки характера оригинала. Именно это и подметила Лиза во время последнего нашего похода в кафе между моими перелетами.
Тогда был жаркий день, и мы съели, наверное, порции по три мороженого. Лиза — с малиновым сиропом, а я — со взбитыми сливками. Мы тогда дурачились, перекидывались пластиковыми ложечками и салфетками, она смеялась над моими усами и преобразователем, измазанными сливками, а я отговаривался тем, что сливок много не бывает. (Сливки из баллончика — моя слабость. Уж не знаю почему.) Тогда Лиза и сказала, что я очень напоминаю ей Микаэля. Я начал было расспрашивать об их знакомстве, но Лиза сухо объяснила, что какое-то время назад они довольно тесно общались и именно благодаря ему она работает диспетчером. Я мысленно прикинул разницу в возрасте между шестидесятилетним Микаэлем и молоденькой Лизой и захотел уточнить характер их общения, но, увидев печальный взгляд Лизы в себя, передумал. Как будто ее глаза были бесконечным, затягивающим в себя гиперпрыжком к неведомым далям. В конце концов, хоть я и кот, но кино смотрю частенько, и жанр мелодрам мне не чужд. Не стоило ради банального любопытства бередить ее раны, чем бы они не вызваны. Это было бы подло с моей стороны. Ведь Лиза — мой единственный друг. Мы с ней познакомились еще в реабилитационно-обучающем центре, где она проходила практику, а я готовился стать космолетчиком. Вот с тех пор мы и общаемся.
Я прижался носом к иллюминатору и сразу же нашел в правом верхнем углу большого воздушного змея. А чуть левее звёзды причудливо складывались в фигуру девушки с развевающимися волосами. Я удрученно отлетел от иллюминатора — любимое занятие не отвлекало. Еще б чуть-чуть, и я нашел бы пухлую полосатую фигурку на четырех лапах и с торчащим хвостом, семенящую рядом с девушкой. Посмотрев на часы и прикинув, что до девяти еще много времени, я решил немного подремать, свернувшись калачиком прямо в рубке.
Тише, мыши…
Мне опять снилась мама. И опять снился момент репликации. У каждого разумного существа есть в жизни момент, который частенько потом его преследует в кошмарных снах. Вместе с моей репликой мне достался оптимизм и жизнерадостность, а также способность быстро забывать негативные эмоции. Но это я никогда не забуду.
…Тмиш на крыше…
Момент до и момент после.
До — колючая трава, шорохи, мамин шершавый язык. Высокие деревья, с которых так трудно слезть, дурачащиеся братья и сестры. Мир, который только предстоит познать, сильные лапы и ветер в шерстке.
После — волна знаний и эмоций, захлестнувшая до самых уголков подсознания, до самого кончика хвоста. Бессилие. Понимание своей несовершенности и ограниченности. Боль.
…ну а звезды еще выше.
Зато у меня появились звезды, хотя моего желания никто и не спрашивал. Из четырех моих братьев репликацию не пережил никто, а на сознание сестры реплика так и не наложилась. Я всегда буду помнить мамино жалобное мяуканье, когда меня наконец-то к ней пустили. Она меня узнала, но почувствовала во мне что-то чужое. Модифицированная кошка с гипертрофированным материнским инстинктом так и не смогла понять, что сделали с ее котенком. Она порывалась меня вылизывать, но я уворачивался и беззвучно плакал. Именно тогда я придумал дурацкую считалочку, которую мысленно повторял, как успокаивающую мантру. Маму я больше не видел. Просто не смог заставить себя навестить ее. А считалочка мне потом пригодилась.
Дальше был период адаптации, обучения и знакомство с Лизой. Я вырос во вполне себе самодовольную личность, не лишенную творческих задатков и виртуозно определяющую точки входа в гиперпрыжок и выхода из него.
Я тихонько дремал, рассматривая образы-картинки, проносящиеся в моей голове. Баллончик со сливками, которые так трудно выдавливать лапами, трансформировался в облака над Центром, а они уже закручивались в спираль Туманности Дельмы — моего самого любимого почтового маршрута. Только там есть рыбка, какой не сыщешь ни в одном другом уголке вселенной. Я вовсю сосредоточился на приятном воспоминании и, пожалуй, даже замурлыкал.
И в этот момент то, что принято называть шестым чувством, отчаянно начало мне сигнализировать. Это сложно объяснить. Как будто на мое внутреннее Я брызгают крутым кипятком. Я мгновенно подскочил. До девяти было еще много времени, но тем не менее, сверившись с приборами, я принял решение делать прыжок. Надо доверять своей интуиции. Я вот уже четыре года отлетал, а некоторые ловят Петлю в первый же месяц. Я припомнил посещение клиники при Центре для «петельных» пилотов-людей. Когда смотришь на взрослых мужчин, закаленных космосом, отлетавших миллионы световых лет, с сознанием младенца, который даже никогда не скажет первого слова и которому до самой смерти будут утирать слюни, поневоле начинаешь по-другому относиться к своей участи. Опять же — высшая цель, разделенная на двоих ноша со старшим братом Человеком и прочий пафос. Кот — единственное существо, чей разум способен пережить Петлю. Так что это была хорошая мотивация пересмотреть взгляды на жизнь. После той экскурсии депрессивных мяуканий в моей группе поубавилось, что не помешало нам полным составом традиционно помочиться на памятник ученому, разработавшему и внедрившему реплику.
— «Ветер» выходит на связь, прием, — я решил не тратить время на видеоконференцию. — Лиза, ты меня слышишь? У меня экстренный прыжок в квадрате Лис434. Показания приборов оптимальны, дальность — тройная. Точка выхода определена с погрешностью в три световые минуты. Мне повезло, вынырну в сотне световых до пункта назначения. Давай добро.
— Диспетчерский пункт дает добро на прыжок. Удачи, Тмиш!
Я отсоединился, подключил приборы, снял преобразователь, пристегнулся и начал вхождение в гиперпространство.
Это всегда было как в первый раз. Пространство запестрило радужными всполохами и завертелось вокруг меня в воронку. Воронка начала изгибаться, всполохи стали сменять друг друга все быстрее и быстрее. А потом… Очертания корабля, моего тела делались все прозрачнее и прозрачнее, пока наконец полностью не исчезли. Остался только свет. Нет, не так. Осталась игра тысячи светов. Здесь мы были равны — Искусственный Интеллект Кот Модифицированный и человек. Цвет и свет в их первозданном состоянии создавали и рушили невиданные миры, которые переливались друг в друга и проходили сквозь чистое сознание. Время потеряло свое значение. Секунда могла длиться неимоверно долго, а тысячи лет помещались в одну секунду. Цветные потоки света создавали коридоры, и мне необходимо было выбрать только один, чтобы силой воли и сознания направить туда корабль. То, что не мог сделать самый совершенный в мире компьютер. Но мог сделать умный, немного исправленный кот. И мой маленький корабль вынырнул за тысячи световых лет от точки отправления.
Я медленно приходил в себя. Пространство понемногу перестало дрожать, и в глазах пропали цветные пятна. Это был очень удачный прыжок. Довольно короткий — мне не успели надоесть цветные всполохи и вереница дымчатых образов. Та секунда, неизменно проходящая во время любого гиперпрыжка, могла казаться мне сколь угодно растянутой.
— Я «Ветер», прием. Докладываю. Почтовый борт ПЗЛ-282 удачно завершил прыжок в квадрат Натис658. Погрешность выхода составляет шесть процентов от расчетной, координаты местонахождения внесены в бортовой журнал, производится сканирование на точку входа в завершающий прыжок. Системы жизнеобеспечения и контроля в норме. Пилот в норме.
По большому счету, как только корабль материализовался в точке выходе, все данные системы мониторинга корабля стали известны диспетчеру, так что доклад в большей степени нужен был для того, чтобы понять состояние пилота.
— Молодчинка, Тмиш. Поздравляю с удачным прыжком. Окончишь полет раньше расчетного времени — будет больше времени отдохнуть на Протее. Привезешь мне местных камушков? — Лиза опять улыбалась, и я традиционно начал ворчать:
— Ну вот еще, как будто мне больше нечего делать, как засорять борт инопланетным песком… Камушки… Давай я лучше тебе рыбы местной привезу, что ли.
— Фу, Тмиш, ты же знаешь, я не люблю рыбу. Зато я собираю минералы. Ну, Тмиш, ну пожалуйста, а?..
— Ну… может, один какой привезу… — я прищурил глаза и сделал вид, что меня наконец-то уговорили. — Тебя родители не учили, что клянчить подарки — неприлично?
— Я со своим отцом познакомилась в день своего шестнадцатилетия. — Лиза погрустнела. — Поэтому не отличаюсь хорошими манерами.
Наверное, она заметила мой испуг. Мне вдруг стало очень стыдно, что я мог ее обидеть своим нетактичным высказыванием. Может быть, поэтому она тряхнула головой, откидывая с глаз челку, и весело мне подмигнула.
Я немного замялся, потом залез в ящик с бумагами и вытащил небольшой конверт. Покопавшись среди находившихся в нем бумажек, я вытащил немного обтрепавшуюся по углам фотографию и нерешительно развернул ее в сторону камеры. С фотографии на Лизу смотрела испуганными глазами крупная полосатая кошка.
— Это моя мама. Но я не видел ее с тех пор, как стал собой.
— Почему?.. — Лиза была удивлена.
— Потому что она совсем другая… Нас резко разделила пропасть… интеллекта. — Я не мог подобрать слов, чтобы объяснить ей, почему я не могу себя заставить повидаться с существом, которое меня выкормило и пело мне колыбельные.
Мне показалось, что Лиза меня не понимает — задумавшись, она смотрела куда-то в сторону.
— Я тоже не общаюсь со своим отцом. Сначала все было вроде неплохо, но потом я так и не смогла подавить в себе свои обиды.
Я еще раз посмотрел на фотокарточку. Усы, серые полоски, зеленые глаза. Как у меня.
— Я скучаю. Очень. Иногда мне даже она снится, — я убрал фото в конверт и положил на место. — Я обязательно ее навещу, как вернусь на Землю.
В течение следующего дня я так и не смог найти удачный момент и точку для прыжка. Меня отвлекали мысли о нашем последнем разговоре с Лизой. Я пытался отвлечься, то диктуя заметки, то рисуя на планшете очертания созвездий по ту сторону смотрового стекла, то подпевая басовитым мяуканьем популярным исполнителям. Заметки неизменно сводились либо к школьным выходкам в Центре, либо к детским воспоминаниям — о других мирах слова почему-то не складывались. Созвездия получались непонятными загогулинами, и лишь мой певческий талант мог дать фору некоторым рок-звездам. К концу дня я махнул хвостом на все и завалился в гамак читать книжку. Из всего списка на экране читалки рука почему-то выбрала «Современную историю гиперперелетов в лицах». И потом, в полудреме, перед моими глазами долго стояло лицо Микаэля Тихого, и я безуспешно пытался понять, кого оно мне напоминает. Лицо постепенно меняло свои очертания, у него появлялись длинные кошачьи усы и суживались в щелочку зрачки, и оно спрашивало меня басовитым мяуканьем: «Тмиш, а не проспал ли ты точку входа?» И грозило мне пальцем.
Окончилось все тем, что я продрых почти 12 часов, лихорадочно подскочив от сигнала напоминалки о докладе. В результате я докладывался, даже не позавтракав и не умывшись. Лиза тоже выглядела невыспавшейся, и мы договорились поболтать после обеда. Тем более мне как раз подвернулся удобный прыжок.
И лишь когда пространство привычно задрожало, начав истончаться, у меня что-то странно екнуло в районе сердца. Всполохи складывались в диковинные узоры и силуэты. А я выбирал туннель, в который направить свой кораблик.
О том, что я попал в Петлю, я даже сразу и не понял. Не было очевидцев рассказать, что же это такое — Петля. Вернее, очевидцы были, но сказать они ничего не могли. Всполохи выбранного туннеля не завертелись в чехарду, как обычно, а начали потихоньку блекнуть и вытягиваться в бесконечную нить. Истончились силуэты далеких миров и унеслись куда-то вдаль, как листья на ветру.
Я улыбнулся, встопорщив невидимые усы.
…(Жаль, не видит Лиза.)…
Мое сознание окружила белая пустота и несла меня в бесконечность. Петлю бы стоило назвать Белой петлей.
…(Это похоже на сливки? Нет, не похоже.)…
Рано или поздно это должно было произойти. Не всем же быть такими везунчиками, как Микаэль Тихий. Меня к этому и готовили.
…(Нет, я — не он. Я сам по себе, я особенный, и Лиза любит меня.)…
Я буду сейчас думать, думать, думать. У меня впереди целая вечность. Мне ничего больше не остается. Мое сознание увязло в ее белых сливках.
…Тише, мыши…
Я не знаю, сколько прошло времени. Как определить время там, где оно не имеет веса и даже смысла? И тогда я понял, почему человеческий разум не мог это выдержать.
…Тмиш на крыше…
Через пару сотен бесконечностей начинаешь ненавидеть свои воспоминания. Себя. Тот мир, который обрек на это. Вечность, как соль, разъедает мой разум.
…Ну а звезды еще выше…
А я не хотел ненавидеть прогулки в парке, Лизу и даже Микаэля. Все то, что у меня было хорошего за эти годы. Я хотел свернуться клубком и дремать, временами подергивая ухом.
…Тмиш глядит…
Я сейчас доскажу кодовую фразу, и реплика полностью сотрется из моего мозга. Только сознание обыкновенного кота способно пережить Петлю. Теперь я точно знаю, что сейчас я Человек.
…на Млечный Путь…
А вместе с ней сотрутся все воспоминания. Я умру? Нет, нет. Я буду жить в Центре, гулять в парке и ловить мышей. Жаль, не надиктую свои заметки. И не привезу Лизе обещанный камушек.
…Тише, мыши…
Кажется, пора.
…Вечность тут.
Приборы маленького почтового корабля с позывным «Ветер» отправили сигнал на диспетчерский пункт о выходе из гиперпространства, но экипаж корабля в лице единственного пилота на связь так и не вышел. Через некоторое время был отправлен спасательный катер с запасным пилотом на борту, который должен был привести почтовик в пункт назначения.
Лиза стояла на верхнем этаже здания космопорта и смотрела, как капли дождя стекают по стеклянной стене. Через поле от здания карантинного поста шли две фигурки, укутанные в плащи. Лиза зябко поежилась и отвернулась. В зале было пусто и почему-то очень громко тикали большие круглые часы под старину, висевшие на одной из стен. Худощавый мужчина в костюме и сотрудник космопорта в форме и с большой плетеной корзиной вошли в зал и направились прямо к ней.
— Вы, конечно же, понимаете, что только благодаря ходатайству вашего отца, помня о его неоценимом вкладе… — начал без приветствия первый мужчина. — Принято, что модификаты после Петли доживают в Центре, но по просьбе Микаэля Тихого мы сделали исключение.
Лиза сглотнула комок в горле и внимательно посмотрела на него. Мужчина в костюме осекся, махнул рукой и отступил чуть назад. Тогда Лиза достала из сумки баллончик сливок, выдавила немного себе на ладонь и подошла поближе к корзинке. Второй мужчина приоткрыл крышку, и из корзины высунулась сонная кошачья мордочка. Лиза протянула ладошку со сливками. Тмиш сначала неуверенно лизнул их, а потом, распробовав, дочиста вылизал шершавым языком. Она достала его из корзинки и прижала к себе. За окном шел дождь. На мгновение ей показалось, что он улыбается, смешно топорща усами. И она разревелась, впервые за последние две недели.
Внизу, у ворот космопорта, ее ждал под дождем чуть сгорбленный седой мужчина.
А она ревела и ревела и не могла остановиться.
А Тмиш счастливо мурлыкал ей песенку в унисон тикающим часам.
Наталья Харрис (Yagailo). Бэн
«Я возвращался с работы ночью домой 28 ноября 2009 года.
Ехал по автобану на Кулвермонт.
Неожиданно на дорогу прямо из тумана вышли трое: мужчина, женщина и собака, и мне пришлось резко затормозить, чтобы не сбить их.
Они прошли через автобан и исчезли.
Я был в шоке и не сразу двинулся с места.
Буквально через пару минут туман испарился, и я увидел в десяти метрах от меня метровый бордюр, лежащий поперек дороги.
Не знаю, как он там оказался.
Мне и раньше приходилось слышать о местных привидениях, спасающих водителей на этом автобане, и я думал, что это россказни, но теперь и сам убедился — это чистая правда.
Могу поклясться на Библии!»
«Я возвращался с работы ночью домой 28 ноября 2009 года.
Ехал по автобану на Кулвермонт.
Неожиданно на дорогу прямо из тумана вышли трое: мужчина, женщина и собака, и мне пришлось резко затормозить, чтобы не сбить их.
Они прошли через автобан и исчезли.
Я был в шоке и не сразу двинулся с места.
Буквально через пару минут туман испарился, и я увидел в десяти метрах от меня метровый бордюр, лежащий поперек дороги.
Не знаю, как он там оказался.
Мне и раньше приходилось слышать о местных привидениях, спасающих водителей на этом автобане, и я думал, что это россказни, но теперь и сам убедился — это чистая правда.
Могу поклясться на Библии!»
Рождество…
Очаровательно улыбающаяся Лайза, ежедневно вещающая о капризах погоды, на этот раз не обманула, шторм пришел по расписанию — в ночь.
Эгон Майер стоял в темном кабинете, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрел на беснующийся ветер, злобно гнувший и трясший деревья в саду.
На фоне черно-зеленого, похожего на кусок старого кварца неба летали широкие полосы ледяного дождя и белого, острого, как песок, снега, бросающегося на окна и мечтающего ворваться внутрь, в натопленное камином тепло, чтобы вырвать из дома душу.
Шторм усиливался, черепица на крыше клацала, как волчьи зубы, завывало в трубах. Эгон не любил ветер, особенно такой, страшный и напористый, и ему было жутко одному в большом доме. Отойдя от окна, чьи защелки предательски дрожали, хозяин включил телевизор, где мальчики с ангельскими лицами пели рождественские гимны. Звук их сладких голосов заглушил завывания ветра и немного успокоил Эгона, напомнив Рождества, которые он когда-либо праздновал.
Сколько их было? Много, много десятков… На его бледном, покрытом глубокими морщинами лице появилась грустная усмешка. Из тех праздников, которые помнил Эгон, всего дважды он оставался один. Первый раз в госпитале, когда ему вырезали аппендицит, а второй раз… тут он поспешил задвинуть так некстати выплывшее воспоминание на задворки памяти. А вот теперь и третий раз.
Последний.
Дочь праздновала со своей семьей, с новым мужем, который Эгону категорически не нравился и который платил ему той же монетой. Правда, Зельда позаботилась о том, чтобы ее сварливый папаша не умер с голоду, и отправила ему все, что полагается иметь на рождественском столе добропорядочному господину на пенсии. А глинтвейн он варил отличный и сам.
Отвернувшись от окон, за которыми сражалось небесное воинство, Эгон уселся в кресло, вытянул в сторону камина усохшие ноги в толстых шерстяных носках и взял в руки фарфоровую кружку с горячим, ароматным напитком.
«Счастливого Рождества, старый хрен!» — поздравил себя господин Майер и отхлебнул изрядную порцию глинтвейна.
Раздался телефонный звонок, но Эгон не стал брать трубку. Пусть звонят, пока не надоест. Старик хотел довести одно важное дело до конца. Оно занимало в последнее время все его мысли и требовало развязки.
На последнем юбилее кто-то сравнил его с вековым дубом, корни которого питают традиции, а листья и плоды представляют счастливый итог длинной жизни. На самом деле реальный плод был только один — дочь Зельда, успешная женщина, сделавшая карьеру и занимавшая должность префекта.
Но тут имелось в виду нечто другое.
Господин Майер был одним из самых знаменитых управляющих, когда-либо существовавших на свете. Он успешно работал в разных отраслях по созданной им системе, преподающейся теперь в любом университете, где учат менеджменту, и написал об этом десяток книг, ставших бестселлерами. Но самое главное оставалось за кадром — способность к потрясающим, нестандартным решениям, которые невозможно повторить.
Увы, теперь все это в прошлом. Сейчас бывший суперменеджер так же успешно исполнял роль пенсионера.
Дело жизни принесло Эгону и славу, и деньги. Богатый особняк, который возвышался теперь темной громадой на фоне живой картины, рисуемой ветром-импрессионистом, был построен на гонорары фирм, вытащенных господином Майером с самого финансового дна.
Кроме того, он обладал солидным счетом в банке, коллекцией дорогих картин и шестнадцатью редкими «олдсмобилями», тихо сияющими в в гараже.
Он имел все, что мог пожелать человек.
Кроме счастья.
Счастье осталось там, в далеком сочельнике, после которого Эгон Майер превратился в физическую оболочку, продолжающую жить, работать, что-то говорить и иногда даже улыбаться.
Там осталась Тереза, и там остался Бэн, и еще неизвестно, кто сильнее разбил его сердце…
Эгон Майер резко выключил телевизор. Дом снова наполнился воем ветра и дребезжанием стекол. Казалось, еще немного, и шторм разнесет убежище в щепы, вытащит хилое стариковское тело наружу и будет мотать его, поднимая к небесам и бросая оземь…
Встав с кресла, Эгон направился вон из гостиной.
Он кружил по дому, как неприкаянный. Заходил во все комнаты своего огромного особняка, включал свет, обходил помещение, дотрагиваясь до каждого предмета, и выходил, заботливо щелкнув выключателем. Со стороны было бы странно видеть эти блуждающие огни, отмечающие передвижения хозяина дома.
Все вещи были на местах. В комнатах — чистота, прислуга провела генеральную уборку и появится только через пару дней.
Лучшее время, чтобы свершить задуманное.
Вернувшись в комнату, он разделся, стараясь не глядеть на свое отражение в большом старинном зеркале. Вот уже долгое время, как Эгон перестал ассоциировать себя с тем, что видел в зеркалах. Страшное несоответствие внутреннего и внешнего мира создавало постоянный душевный конфликт. Поэтому он договорился сам с собой, что отражение в зеркале — это не он.
Только облачившись в смокинг со всеми сопутствующими аксессуарами: бабочкой, шелковым платком в кармане и бриллиантовыми запонками, — Эгон наконец взглянул на отраженного в венецианском серебре высокого, внушающего уважение старца. Большая голова с выпуклым лбом, узкие льдистые глаза, впалые щеки, покрытые седой щетиной. Лицо в зеркале нахмурилось. Забыл побриться! А ведь для его замысла нужно выглядеть идеально.
Пришлось Эгону, завесившись полотенцем, бриться в ванной комнате. При этом он то и дело посматривал на часы — ровно в полночь все должно быть закончено.
В гостиной витало Рождество — свечи, кружевная скатерть, сервированный на одного стол, и только неугомонный ветер, воющий в трубах и заставляющий реветь огонь в камине, упорно ломился в окна и портил эту мирную картину.
С затаенной радостью Эгон подошел к своему любимцу — старинному кабинетному граммофону, всегда занимающему самое почетное место в его доме. Этот полированный, инкрустированный перламутром красавец был куплен его родителями сто лет назад. Сто лет! Подумав об этой цифре, Эгон усмехнулся снова. Время — лишь цифры. Его нет. Особенно когда в душе горит неугасимое клеймо вины. И никакие годы не в силах его загасить…
Снова зазвонил телефон. Судя по настойчивости, это Зельда. Не поверила, что он лег спать, как и положено всем старым развалинам.
Открыв ящик раструба, Эгон достал из бокового ящика пластинку, аккуратно провел по ней бархоткой и покрутил ручку граммофона. Дом огласился прекрасными звуками штраусовского «Голубого Дуная». Хозяин с легкой улыбкой сел к столу, поднял кружку с еще теплым, крепким глинтвейном, поприветствовав кого-то невидимого, затем, придвинув к себе две тарелки, одну с рождественским гусем, другую с сотней покрытых голубой глазурью таблеток, стал поглощать и то и другое, делая большие глотки из кружки — таблетки застревали в горле.
Скоро он уснет навсегда в любимом кресле, чтобы прекратить никому не нужную жизнь и встретиться наконец с теми, кого безуспешно искал в течение последних восемнадцати лет. С теми, кто не хотел с ним говорить, предпочитая каждый раз являться кому-то другому. Но Эгон понимал их обиду. Наверное, на месте Терезы и Бэна он поступил бы так же. Но как сказать им, что он раскаивается, что он их помнит и любит, как еще догнать их, ушедших навсегда?
С трудом встав из-за стола, Эгон добрался до кресла и сел, положив руки на широкие бархатные подлокотники. Медленно обвел глазами комнату, остановившись взглядом на письме дочери, оставленном на столе, потом закрыл глаза.
Нежные скрипки выводили звуки вальса, под который одинаково хорошо и жить, и любить, и умирать…
— Я же говорил, что за твоим папашей глаз да глаз нужен! У стариканов такого возраста всегда начинается маразм. Мало ли что он еще мог натворить. Мог бы и дом поджечь!
— Заткнись, не до тебя сейчас! — рявкнула на мужа встревоженная Зельда, устремляясь навстречу выходящему из реанимационной палаты доктору. — Что там?! Ну как он?
— Надеемся на лучшее, мисс, — сдержанно отвечал врач, — сами понимаете, возраст, сердце… Организм изношен, как будто ваш отец не вылезал из стрессов многие годы.
— Что вы, доктор, он последние годы только и занимался, что своими коллекциями, садом, читал, отдыхал…
— Ага, и прогулками к автобану увлекался, — вставил муж Зельды.
Та метнула на него гневный взгляд.
— Зачем к автобану? — удивился доктор.
— Представьте себе, охотился за привидениями.
— Дэниел!!! — Зельда не на шутку разъярилась.
— Молчу-молчу…
Доктор вернулся в палату, а женщина села на диванчик и погрузилась в невеселые мысли.
Если отец выживет, то остается два выхода: либо дом престарелых (один из лучших, конечно, сказала она себе), либо психиатрическая лечебница, о чем прозрачно намекал их семейный доктор еще тогда, когда речь шла о ежедневных походах отца к автобану. Ей было трудно жить на две семьи, которые вместе жить не хотели и не могли. Отец становился все старше, прибавлялось болячек, портился характер, а Дэниел терпеть не мог особняк, называя его «Титаником», и никогда не согласился бы там жить. Кроме того, работа префекта отнимала много сил, и мотаться каждый день по двести километров, чтобы забрать отца из полицейского участка, куда он неизменно попадал, пытаясь перейти автобан, Зельда была уже не в силах.
Нанятые ею сиделки сбегали через месяц, Эгон умел устроить любой из них «веселую жизнь». Никто не хотел с ним оставаться.
Решено!
Зельда встретилась глазами с мужем, и тот все понял. Полез в карман пиджака и передал жене расцвеченную всеми цветами радуги визитную карточку.
Эгон Майер вернулся домой из несостоявшегося путешествия к Терезе и Бэну.
Он лежал в своем любимом кресле и вяло удивлялся тому, как Зельда спасла его старую шкуру, почувствовав неладное и вытолкав сопротивляющегося мужа из-за праздничного стола в такую непогоду. Эгона мало интересовали подробности этой истории, как будто он и впрямь побывал на том свете.
Зельда, находившаяся с ним рядом, была настроена решительно. Не давая Эгону опомниться, она позвонила по номеру, указанному на визитке, и пригласила приехать господина Фельдмана — представителя «Долины Радости».
«Ха-ха-ха!» — думал Эгон Майер, глядя на большой экран телевизора, на котором мелькала креативная реклама «Долины Радости», снятая чуть ли не в Голливуде. Едва ползущие по беговым дорожкам, одетые в спортивные костюмы старики. Ну прямо как мартышки в цирке! Сидящие в джакузи и изображающие из себя обворожительных нимф старухи. Играющие на саксофоне старцы с выпадающими челюстями. Разъезжающие на мотокреслах древние ловеласы, выхватывающие друг у друга пачки памперсов!
«Как же я ненавижу эти обвисшие лица, тусклые глаза, искусственные зубы, блестящие в фальшивых улыбках! Эти идиотские канотье на трясущихся от старости головах, перья в редких волосах и якобы страстные поцелуи на этой выставке рухляди!»
Все эти мысли явственно читались на лице Эгона, и Зельда с тревогой смотрела на отца, ожидая какой-нибудь язвительной колкости в сторону представителя лучшего в округе дома престарелых. Но Эгон молчал, а господин Фельдман — лощеный мужчина в очках с золотой оправой — продолжал разливаться соловьем, комментируя видеоряд.
Ролик окончился. Повисла неловкая тишина. Эгон поджал губы.
— Вот видишь, папа, как там здорово. У тебя будет много новых друзей, отличный уход и море развлечений, — бодро сказала дочь.
— А далеко оттуда до автобана на Кулвермонт?
— Папа, — укоризненно сказала Зельда, — опять ты за свое!
— До автобана двенадцать километров, никакого шума и выхлопов! — поспешил заверить господин Фельдман. — Там отличная природа, лучшие врачи, вы можете принимать любые процедуры, у нас целый медицинский центр!
Эгон понимал надежду, светящуюся в глазах представителя: заполучить богатого клиента — цель любой такой «Долины Радости».
Видя, что господин Майер продолжает скептически ухмыляться, Фельдман выложил козырную карту:
— На базе «Долины Радости» расположился уникальный центр по разработке компьютерных программ и внедрению медицинской роботехники!
Зельда и Эгон непонимающе посмотрели на представителя дома престарелых, покрывшегося от гордости красными пятнами.
— Поясню. Каждому клиенту нашего «дома» выделяется личный медицинский робот, который ведет мониторинг жизненных процессов и помогает в быту. Почему робот? Кхм. Не все ладят с персоналом, возраст, знаете ли, характер у большинства клиентов с годами не улучшается… — Фельдман смутился, достал тщательно выглаженный клетчатый платок и промокнул лоб.
Эгон от такого заявления внезапно развеселился.
— А на горшок ваш робот клиентов тоже высаживает?
— Нет, но позвать сестру, если у клиента проблемы с пищеварением, может, — сухо ответил господин Фельдман, сверкнув очками.
— Я согласен! — сказал Эгон Майер, хлопнув рукой по бархату подлокотника. — Какая разница, где подохнуть, дома одному или в компании робота?
Зельда могла вздохнуть спокойно, отец будет под надежным присмотром, до автобана ему с его здоровьем не дойти. Она будет навещать отца так часто, как сможет, да и Дэниел прекратит шпынять ее за излишнее внимание к вредному папаше. Все складывалось как нельзя лучше.
В «Долину Радости» разрешалось брать с собой некоторые дорогие сердцу вещи. Разумеется, Эгон взял с собой тяжеленный граммофон, который двое рабочих едва затащили в машину. И свое любимое кресло. А еще он бережно держал в руках большую шкатулку.
Машина бежала среди пустых, однообразных, покрытых редкими языками снега полей, потом через лес — унылый, с толстым ковром серых листьев, среди голых, похожих на скелеты деревьев.
К дому престарелых вела добротная дорога, на которой машину Зельды остановила вежливая охрана у шлагбаума. Связавшись с господином Фельдманом, они пропустили приехавших на территорию «Долины Радости».
Эгон с брезгливостью проводил взглядом пару бегущих трусцой пожилых спортсменов и стал рассматривать довольно разумно устроенную территорию. По пути промелькнули теннисные корты, площадка для гольфа и даже японский сад камней. Ближе к центральному корпусу людей стало попадаться больше. Обитатели «Долины» выглядели довольными и беззаботными.
Зельду с Эгоном проводили в кабинет директора мистера Эпплтона. Тот полностью оправдывал свою фамилию румяным, круглым, как яблоко, лицом. Улыбаясь от уха до уха, он дал понять Эгону Майеру, что отлично осведомлен о его потрясающих умственных способностях, блестящем прошлом, сообщил, что является его поклонником, и даже процитировал пару строк из майеровской «Любви к деньгам».
Эгон сидел с каменным лицом. Но это не повлияло на ширину улыбки Эпплтона, которая была намертво приклеена к его лицу, как у персонажа рекламы «Happydent». Директор предложил дорогому клиенту апартаменты на выбор, в которых тот будет жить… «пока не надоест». Директор не сказал «пока не умрете», но смысл от этого не поменялся.
Эгон ткнул пальцем в первую же дверь на первом этаже — лифты ему не нравились.
Окончив формальности с директором и холодно поцеловав на прощание Зельду, он заперся, и до глубокой ночи из-за его двери раздавались тоскливые звуки граммофона.
На следующий день Эгона навестили трое: директор, мистер Фельдман и коротко стриженная дама средних лет по имени Меган, оказавшаяся этажной медсестрой. Они поздравили новичка с первым днем в «Долине Радости» и вручили направление в «Терру». Так назывался центр, в котором проведут медицинские и психологические исследования для создания его личного робота.
Они рассказали о великом деле, которое вершится в этих стенах, про медицинские исследования, проводимые совместо с «Террой», направленные на борьбу со старением, и выразили надежду, что благодарное человечество никогда не забудет мистера Майера, принимавшего участие в этих программах. Все трое радостно улыбались Эгону, словно лучшие друзья, но это не могло поколебать его неприязни, особенно к Эпплтону, который напоминал ему Луннолицего[6].
Потом они отправились с Меган на экскурсию по «Долине Радости», и та стала знакомить его с остальными обитателями, называя имена, которые он тут же забывал. Зачем? Ведь он не собирался оставаться здесь надолго. Только однажды его взгляд зацепился за плюгавого старикашку с громадными усами, шустро передвигающегося на мотоколяске. Тот показался Эгону странно знакомым, но он тут же выбросил старикашку из головы.
С возвращением к жизни у господина Майера вдруг снова появилась надежда, и он твердо решил найти способ добраться до автобана.
Но дежурно улыбающаяся Меган сказала, что никто не покидает стен дома престарелых. Жителям «Долины Радости» нет смысла выезжать за пределы территории, так как здесь есть все необходимое: и бутики, и кинотеатры, и концертный зал на пятьсот мест. Из чего он заключил, что выбраться отсюда будет нелегко.
Но разве это может быть проблемой для человека по имени Эгон Майер?!
Вечером Эгон решил прогуляться перед ужином. Надев куртку, вышел во двор, где мигали лампочками украшенные к Рождеству деревья. Вдали на освещенной аллее он увидел силуэт пожилого, согбенного человека, ведущего за руку ребенка. Эгон не очень удивился, судя по всему, кто-то привез к постояльцу внука, и они гуляли. Человек медленно приближался, то и дело поворачиваясь к малышу и что-то ему говоря.
Вдруг из темноты на аллею выступили двое мужчин в униформе охранников «Долины Радости», один из них взвалил на плечо ребенка, и, грубо толкая в спину едва держащегося на ногах бедолагу, охранники погнали его назад по аллее.
Эгон счел за благо вернуться.
Происшествие было непонятное и пугающее, поэтому он подошел к сидевшей за стойкой дежурной сестре и рассказал о том, что только что видел. Медсестра, казалось, не удивилась. Она подняла трубку и сказала кому-то несколько слов, потом с ласковой улыбкой сообщила:
— Не волнуйтесь, господин Майер, там все в порядке.
— Но…
— Счастливого Нового года! Разве вы не со всеми? — перебила его сестра. — В главном холле корпуса «А» сегодня большой праздничный вечер, идите, не пожалеете! — и она скрылась в подсобке.
Эгон и позабыл, что сегодня Новый год! Сначала он хотел спрятаться у себя в комнате, но потом передумал.
«Долина Радости» имела несколько корпусов, и корпус «А» располагался в старом сосновом бору. Его красивое здание в классическом стиле все сияло огнями, изнутри доносился гул голосов и музыка. Играл оркестр. Люди по одному и парами шли из других корпусов, чтобы присоединиться к празднику. В дверях Эгона кто-то крепко толкнул сзади, да так, что он от неожиданности сел… прямо на колени к тому самому усатому старикану, которого видел раньше.
— Саймон! — весело закричала высокая дама в мехах, обращаясь к водителю мотоколяски. — Опять ты со своими шутками! Зачем так пугать людей? — Она энергично выдернула Эгона из объятий басовито хохочущего прямо ему в ухо шутника. — Оливия! — она протянула для поцелуя руку в длинной бархатной перчатке.
Эгон узнал ее. Оливия Никади, знаменитая в прошлом модельер-дизайнер. Мадам и сейчас не изменяла своей оригинальности — в свете ламп ее волосы отливали ярко-синим цветом.
Эгон попал в царство разгульной старости, которое так ненавидел. Там был весь набор: вставные челюсти, блестки на трясущихся лысых головах, оголенные плечи престарелых прелестниц, покрытые пятнами, томные танцы с костылями. Проследив за его взглядом, Оливия сказала:
— Я и сама не верю, что мне уже восемьдесят пять. И никак не могу примириться с тем, что скоро пора сдавать в утиль платье, которое служило мне столько лет. — Она провела руками по своему телу, обняла ладонями плечи, поежилась. — Но не будем о грустном, правда, Саймон?
— Не будем! Лучше выпьем шампанского! — Саймон схватил бокал и поднес его к своим пушистым усам.
— Не могу отделаться от чувства, что я вас где-то видел… — сказал ему Эгон.
— Еще бы! Лет сорок назад моя физиономия не сходила со страниц газет и журналов.
— Вернее, из раздела криминальной хроники, — уточнила Оливия Никади с улыбкой.
— Не может быть! — воскликнул Эгон, вспомнив наконец это лицо. — Вам что, удалось-таки спрятать деньги после ограбления национального банка?
Саймон захохотал.
— Вовсе нет, они схватили меня через пару месяцев, когда я наслаждался жизнью на Гавайских островах вместе с красоткой Лили! И я честно отсидел свои двадцать восемь лет.
— А как вы тогда очутились в «Долине Радости»? Или отложили денег на старость? Ведь этот дом престарелых очень дорогой. — Эгон во всем любил ясность.
Саймон переглянулся с Оливией, потом ответил:
— У меня денег нет вообще. Я отдал себя на благо науки, пожизненно… а за это они содержат меня, кормят и лечат.
— Как это — на благо науки? — удивился Эгон. — Вместо подопытного кролика, что ли?
— Тут все такие, — сказала Оливия. — В том числе и вы. Неважно, заплачены деньги, как сделано вами и мной, или нет, как Саймоном или Делакруа, но все мы работаем на благо науки.
— Гес, между прочим, тоже, — вставил Саймон, наливая себе второй бокал шампанского.
— И Гес, конечно, — подтвердила Оливия.
— Я не понял. Что вы этим хотите сказать?!
Никади выразительно посмотрела на Эгона маленькими, темными, глубоко спрятанными в морщинах глазами. И ответила вопросом на вопрос:
— Вы уже были в «Терре»?
— Нет, иду на следующей неделе.
— Вот когда сходите, тогда и поговорим. А теперь позвольте вам представить господина Делакруа, вот он как раз идет сюда…
Эгон лежал в постели и смотрел на падающий за окнами снег. Зима развлекалась сверкающими искрами снежинок, пуская их с небес бесконечным потоком. За последнее время произошло много интересных событий, которые Эгон по своей привычке собирал воедино, чтобы создать более-менее цельную картину. Но пока у него ничего не получалось.
Он часто слушал свой граммофон, перебирал памятные вещи, хранящиеся в большой резной шкатулке черного дерева, и разглядывал панно, собранное им из газетных вырезок и фотографий.
Эгон с тоской смотрел в сторону города, где ждал его автобан, на котором водители неоднократно видели Терезу и Бэна, а ему так ни разу и не удалось их встретить. Многие годы он ходит к автобану, но они как будто специально избегали его.
Эгон вспомнил о посещении «Терры», куда его отвезла Меган на радужном мини-каре. Он был поражен масштабами центра. Казалось, что за его высокими заборами скрывается целый завод. Главный корпус «Терры» был представлен шестиэтажным зданием в виде усеченного конуса. Получив пропуска на входе, Эгон с медсестрой добрались до заветной двери, куда он зашел один, а Меган осталась ждать в коридоре.
Внутри он обнаружил просторный зал, заставленный аппаратурой, не похожей на обычные медицинские приборы, и трех человек в голубых халатах — двух мужчин и женщину, сидящих за столом, как члены какой-нибудь комиссии. У господина Майера даже заныло под ложечкой, как в далекие студенческие годы. Правда, члены комиссии были добры к старику, они всего лишь подвергли его трехчасовому допросу, предварительно опутав тело проводами с датчиками и отслеживая реакцию на мониторах. При этом троица обменивалась короткими фразами, смысла которых он так и не понял.
Оказалось, что это не все и ему придется прийти сюда еще раза три-четыре.
Опустошенный, измученный Эгон вернулся к себе и пролежал весь вечер, даже не выходя к ужину. Его навестила Оливия, принесла пирожное с фисташками и кофе, расспрашивала, как все прошло. Узнав подробности, заметила:
— Кроме тебя только Геса так мучили, видимо, это участь всех нестандартно мыслящих… Постарайся выдержать, может быть, они сделают тебе робота, да и отстанут.
Со слов Оливии Эгон узнал, что кроме первых интенсивных посещений «Терры» есть и плановые визиты — раз в два месяца. И существовала еще более неприятная перспектива попасть туда после нарушения контракта о медицинском роботе. Некоторые люди в силу характера или обстоятельств нарушают договор. Обычно после этого происшествия в доме престарелых их больше не встречают. Может быть, выгоняют, а может, наказывают, а может, даже и…
Пожилые люди, как дети ночью, любят рассказывать про это страшилки. Никто не знает точно, где правда, а где вымысел в этих историях, но умение держать язык за зубами — одна из самых востребованных добродетелей в «Долине Радости»…
Тут Эгон вспомнил старика с ребенком, которого утащили охранники.
— Очень опасно нарушать договор! — прокомментировала его рассказ Никади, оглянувшись по сторонам.
Оливия уже познакомила его с маленьким, тщедушным Делакруа и белобородым Гесом, походившим на Санта-Клауса. Один был в свое время ловким шпионом, работавшим на разведки трех стран, а второй — изобретателем, имевшим более пятидесяти патентов.
Все эти люди вряд ли могли встретиться в «прошлой» жизни, но теперь стали друзьями.
Наконец тесты завершились, сотни вопросов и хитроумных задач подошли к концу, и Эгону Майеру пообещали лучшего медицинского робота в мире. И всего через каких-то три недели.
Звонила Зельда, расспрашивала, как дела. Сетовала, что не может приехать, весь округ парализован из-за непрекращающегося снегопада. Эгон не стал ничего ей говорить, домой ему уже не хотелось, путь назад был отрезан, и прежде всего у него в душе.
Посещения «Терры» отразились на здоровье господина Майера не лучшим образом. Старика лихорадило, и Меган отвезла его в больницу, где он лежал под капельницей и бредил.
Эгону виделся рождественский вечер, свечи и праздничный стол. Елка, украшенная шарами и гирляндами. Тереза — нарядная, сервирующая стол, и тут же Бэн, который всегда любил быть в гуще событий. Зельда со своим молодым человеком о чем-то шептались, сидя у камина, хихикая и дуя друг другу в кружки с глинтвейном. Все были в сборе и весело настроены, смеялись и шутили, только хозяин дома раздраженно хмурился. Он забыл о своем обещании не думать дома о работе и продолжал напрягать извилины в поиске решения.
Это ему не удавалось.
И вся эта праздничная мишура и суета злили его больше и больше. Эгон наливался гневом, закипал как чайник, готовый плеваться кипятком.
Старик метался по кровати, как будто и впрямь попал в те далекие времена.
Почему он не сдержал своего обещания и не выбросил все из головы, когда садился за праздничный стол? Почему не вышел на улицу, чтобы покурить и остыть? Может быть, все повернулось бы иначе. О чем он тогда думал? Какую задачу решал? Пожалуй, он не сказал бы сейчас. Эгон не помнил, потому что это было неважно. Важно было другое — то, что он разъярился на Бэна, своего любимчика, без которого буквально не мог жить. Разозлился по какому-то пустячному поводу. Наорал на него и выпинал из дома.
В тот момент его охватило какое-то сладостное чувство разрушения. Эгон уже не мог остановиться, крича на весь дом, расшвыривая мебель и сдергивая со стола скатерть с бокалами и тарелками. Он вспомнил, как Бэн выскочил за дверь, словно ошпаренный, как Тереза, с упреком взглянув на Эгона полными слез глазами, выбежала за ним вслед. Как Зельда с молодым человеком вжались в диванчик, застыв на месте и широко открыв рты.
Старик метался по раскаленной простыне, выдергивая из рук гибкие змеи капельниц, чувствуя себя, как грешник в аду. Все, что он так долго держал в себе, вырывалось теперь на свободу, заставляя его тело корчиться в судорогах и заливать лицо горькими слезами.
Только он один был виноват в том, что Бэн выскочил на автобан и метался там между мчащимися автомобилями, водители которых торопились на рождественский ужин. Только он виноват в том, что Тереза побежала спасать Бэна и уже успела схватить на руки, когда обоих сбил грузовик, водитель которого тоже спешил домой к жене и детям…
…Он должен их найти!
Он выздоровеет и снова отправится к автобану, где уже больше сотни человек видели Терезу и Бэна, появляющихся то там, то сям, пересекающих дорогу и спасающих водителей от нечаянных аварий.
Он их найдет и скажет все, что накопилось за восемнадцать лет в его измученной душе.
Болезнь отступила, и Эгон вернулся к себе, бережно поддерживаемый с двух сторон Меган и Оливей.
Они усадили его в кресло.
— А у нас для вас, господин Майер, радостная новость! — сообщила Меган и выразительно посмотрела на Оливию.
— Уже ухожу! — заторопилась Оливия. Наклонившись к Эгону она шепнула: — Удачи, и не забывай друзей.
Внезапно Эгон заволновался. У него сильно застучало в висках, на лбу выступил пот. Он вопросительно взглянул на Меган — та уже набирала в шприц успокоительное. Вколов его в тощую стариковскую руку, она стала рассказывать, какая замечательная жизнь теперь его ожидает. Эгон был возбужден, как ребенок, первый раз идущий в школу.
Через пятнадцать минут Меган выглянула в коридор.
— Заносите!
Двое рабочих в униформе «Терры» вкатили большую коробку и зашуршали, распаковывая. Эгон не видел, что творилось за их широкими спинами. Но вот они забрали коробку и ушли. На полу осталось нечто, скрытое под алюминиевой накидкой.
Меган сняла ее.
— Знакомьтесь, господин Майер! Это ваш личный медицинский робот.
Эгон взглянул, и у него все поплыло перед глазами.
На полу сидел Бэн и улыбался…
Вот уже два часа старик сидел, крепко прижав к себе Бэна. Меган давно ушла, предварительно надев на шею Эгону медальон. Такой же медальон просвечивал сквозь белую волнистую шерстку на груди собаки.
Перед тем как уйти, Меган спросила:
— Господин Майер, вы хорошо помните, что сказано в подписанном вами договоре об эксплуатации робота? Все особые пункты?
— Разумеется. Большое спасибо! — Эгону не терпелось остаться с Бэном наедине.
— Ну хорошо! Если будут вопросы, звоните, — и, бросив цепкий взгляд на обоих, она удалилась.
Сходство робота с оригиналом потрясало. Это до мельчайших подробностей был пес Эгона. Бэн вертел хвостом, прыгал, преданно глядел в глаза и лаял, как настоящий. И он был теплый!
Эгон держал собаку, не в силах отпустить на пол. Шерсть Бэна намокла от слез хозяина, которые текли и никак не могли остановиться.
Но какие все-таки дурацкие условия поставила «Терра» перед владельцами роботов! «Нельзя выводить за пределы комнаты». А что, если Бэн захочет погулять, справить нужду? Ах, да! Роботы нужду не справляют.
Или это: «Никому не показывать робота, кроме специалистов «Терры», имеющих специальный допуск». А ведь первый человек, которому надо показать Бэна, это Зельда. Как бы она обрадовалась! Но увы, нельзя.
Почти месяц друзья не видели Эгона. Сначала он отвечал на звонки: «я занят» или «перезвоню позже», а потом и вовсе перестал брать трубку.
Эгон наслаждался обществом Бэна. Пес ходил за ним по пятам, смирно сидел рядом, пока хозяин читал свежие газеты, спал ночью у него в ногах, разве что только не вздыхал о чем-то своем, собачьем, как это делал настоящий Бэн. Казалось, что вернулись старые времена. Не хватало только Терезы.
Однажды Эгон пошел к дантисту и едва досидел до конца сеанса, все казалось, что Бэн скулит у двери. Назад он бежал по коридору рысцой, чтобы поскорее увидеть своего маленького друга.
Так и шли дни. Эгон уже забыл мучения, которым его подвергли, и теперь был благодарен специалистам «Терры» за то, что хорошо порылись у него в мозгах.
Однако Эгон уже начал скучать по друзьям. Уговорив себя, что Бэн лишь робот, вечером он отправился в «Альгамбру», ресторан корпуса «С», где любила собираться вся их компания.
За столиком, под зеленым абажуром, сидели только Оливия и Саймон, Гес не показывался последние три дня, впрочем, как и Делакруа.
Сегодня у посетителей ресторана настроение было невеселое.
Новости в «Долине Радости» разносились со скоростью света. Умер уже третий человек из корпуса «А».
Третий за неделю.
Общительная Оливия знала всех обитателей дома престарелых. Эти трое только что прошли какие-то внеочередные тесты в «Терре», так же как и двое, умершие неделей раньше. И еще одного отправили в психиатрическую лечебницу. Мистер Эпплтон всячески избегал скользкой темы, продолжая лучезарно улыбаться. Медсестры отмалчивались.
Для «Долины Радости» эта тема была очень болезненной.
Каждый человек сразу после рождения встает в очередь за смертью, но для живущих здесь эта очередь уже подходит к концу. И надо всякой головой дамокловым мечом висит грозное «Memento more».
И даже музыка не могла развеять гнетущее настроение.
Но Эгон не увидел здесь ничего особенного.
— Здесь же не детский сад, а дом престарелых. Все пришли сюда умирать, и никакой бег трусцой не поможет, — ворчливо добавил он, увидев входивших в ресторан двух бегунов, которые каждое утро пыхтя пробегали мимо его окон.
— В этом вы правы, старина, — сказал Саймон, уже изрядно поднабравшийся коньяка. — Только мне как-то не по себе. Имею внеочередное приглашение в «Терру» на п-послезавтра.
— Я буду молиться за вас, дорогой! — с чувством сказала Оливия, нежно погладив его скрюченные артритом пальцы. — Но так хотелось бы знать, что с умершими случилось на самом деле. Не опасно ли это и для нас? А вот и Делакруа! Может быть, хоть он что-то знает?
Похоже, что Делакруа действительно что-то знал. Обычно гладко прилизанные, его волосы стояли торчком.
— Дружище, ч-что случилось? Забыл надеть мочеп-приемник? — пьяный Саймон с трудом поднял голову от стола.
Но тот даже не заметил злой шутки, хотя в другое время вступил бы с ним в перепалку.
— Гес не появлялся? — спросил Делакруа скрипучим голосом.
— Не видели его с воскресенья, — ответила Оливия. — Ты уже слышал?
— Слышал про третью за неделю жертву их бурной деятельности. Могу обрадовать, что она не последняя. Хотел вам кое-что сообщить, но Саймон, как всегда, напился. Поэтому расскажу тебе и Эгону. Кстати, приветствую, давно не виделись. Нужно будет дождаться Геса, что-то он задерживается. Обещал быть к восьми, а уже десять. — Он побарабанил пальцами, поерзал, оглянулся.
— Давай уже, рассказывай, что за заговор открыл? Небось темные делишки Эпплтона? — спросил Эгон.
— Без него не обошлось, это точно. Но он так, пешка. А началось все несколько месяцев назад, когда в «Терру» зачастили военные. Мне хорошо видно ее центральные ворота из окна… в бинокль. Приезжали высокие чины и сошки помельче, и даже были два лимузина с абсолютно черными стеклами. И восемь фур. Вот, смотрите! — Делакруа вытащил из кармана и положил на стол пачку фотографий.
Правду говорят — шпионов бывших не бывает.
— Ну хорошо, они приезжали, но почему бы и нет? Может быть, им тоже роботы нужны?
— Поверьте моему тридцатипятилетнему опыту, Майер, появление военных означает только одно — они задумали какую-нибудь очередную бесчеловечную пакость.
— Боже, какой ужас! Может быть, Саймону не стоит ходить послезавтра в «Терру», сказаться больным? — Оливия с надеждой посмотрела на Делакруа.
Тот хмыкнул:
— Дорогая, вы такая наивная, как будто не знаете, что увильнуть не получится, сведения о его здоровье передает его личный, хм, друг.
Говорить напрямую о роботах избегали, чтобы ненароком не нарушить какой-нибудь из «особых» пунктов договора.
— Но это еще не все. Мне удалось во время планового посещения «Терры» провернуть один старый трюк. Я замкнул провода иглой на какой-то из их машин и, пока они возились, незаметно сделал несколько снимков прямо с экрана и бумаг, лежавших на столе. Я не очень разбираюсь в том, что снял, поэтому отдал фото Гесу. Мне удалось побывать в «Терре» еще раз, но я сумел записать только их разговоры. И эту запись я тоже отдал Гесу. Эх, было бы мне лет сорок…
— Мы и не знали, Делакруа, что вы заняты таким серьезным расследованием, — сказала Оливия.
— Просто не хотел поднимать панику. Теперь надо подождать, что скажет Гес.
Саймон мирно спал на столе, расплющив усы на скатерти.
— Я понимаю, — сказал Эгон, — что Гес — умный человек, изобретатель, математик и физик, но каким образом он сможет узнать, что в действительности творится за стенами «Терры» и каким образом это связано с постояльцами «Долины Радости»?
— Самое важное то, что Гес является основателем «Терры», поэтому знает больше остальных.
— Основателем «Терры»?! — переспросил ошарашенный Эгон.
— Да, но это было давно, и начинали они действительно как организация, желающая помочь человечеству. Затем произошел переворот, руководство захватил его ученик, талантливый мерзавец. Засадил учителя сначала в сумасшедший дом, а потом милостиво забрал в «Долину Радости». Разумеется, двери лаборатории для Геса закрыты, но там есть один человек, очень ему обязанный. Поэтому надеюсь, что дело прояснится.
Они ждали Геса до закрытия «Альгамбры» и, не дождавшись, разошлись по комнатам.
Эгону не спалось. Он бродил по комнате, посматривая в окно. Бэн следовал за ним по пятам. Началась оттепель, снег стал рыхлым, по дорожке брела какая-то фигура, спасаясь прогулкой от бессонницы. Эгон немного подумал и тоже принялся надевать куртку.
На улице было необыкновенно, ненормально тепло. Эгон расстегнулся и, заложив руки за спину, медленно пошел по аллее. Где и столкнулся с Гесом.
— На ловца и зверь бежит! — сказал тот, протягивая руку.
— Я мог бы сказать о вас то же самое, — ответил Эгон, крепко пожав его большую ладонь. — Мы вас в ресторане заждались. Делакруа нам все рассказал.
— Вот и отлично, значит, начну без предисловий. Вкратце. «Терра» занимается вовсе не медицинскими исследованиями — это побочное использование потенциала. «Друзья» имеют двойное назначение. Одно из них — здоровье хозяина. Второе — эксперимент над ним. Я закурю, не против?
— Зачем им это?
— А вот это уже получится целая лекция, — усмехнулся Гес. — Если есть свободное время — расскажу.
Эгон хмыкнул:
— Смешно… Все время, что у меня есть, — ваше.
Гес начал рассказ:
— Вы, разумеется, слышали о шахматных поединках между компьютером и человеком. Поначалу человек даже мог победить, но с тех пор технологии ушли далеко вперед. Вы знаете, что война постепенно перемещается в компьютерное пространство, идет война разработок, программ, роботизация. Военные мечтают создать супермозг, подобный человеческому, но не в способности математических и прочих расчетов, об этом говорить смешно, а в использовании иррациональных, нелогичных, интуитивных путей. Человеческий интеллект — не машина, он имеет в арсенале странные и нелепые с точки зрения кристаллизованной логики инструменты. И способен при наличии миллионов вводных данных, среди которых оппозиция Марса к Венере или качество съеденного на завтрак хлеба, сделать мгновенный интуитивный расчет и за секунду найти решение, которое компьютер будет искать месяцами.
Короче говоря, военные создают суперкомпьютер, способный на нестандартные решения. А для этого ему нужны человеческие мозги. Желательно нестандартно мыслящих людей. Но в принципе подойдут любые нормальные. Для этого и «друзья», которые, с одной стороны, поддерживают жизнь хозяина, а с другой — незаметно пользуются его мозгом, во сне включая хозяина в удаленный эксперимент «Терры».
Но все бы ничего, если бы около месяца назад они не запустили новую программу. Необычайно эффективную, но, я бы сказал, смертельно опасную. Заключается она в том, что в мозг вводят некое вещество, содержащее нанокапсулы. Теперь они могут воочию увидеть «ход мыслей» человека, капсулы оставляют яркий след по пути нейронов, но в результате эксперимента выжигаются, или, скорее, вымораживаются, большие участки мозга, что в лучшем случае вызовет сумасшествие, а в худшем — смерть. И этот результат мы уже увидели.
Исследователям «Терры» ничего не грозит. Кто будет волноваться о стариках, даже крепких? На то она и старость. А вот тем, кому грозит последний эксперимент, от этого не легче…
— Что мы можем сделать? — задал Эгон естественный вопрос.
— Очевидно, немногое. — Гес закашлялся и выбросил окурок. — Мы не супермены, и, скажем, уничтожить «Терру» нам не под силу, а вот сделать их деятельность достоянием гласности мы можем. Вот только времени в обрез. В самое ближайшее время все мы получим приглашение на внеочередные тесты.
— Саймон уже получил…
— Я знаю. Видел списки. Следующий — Делакруа. Потом я. Потом Оливия. Последний — вы. Поэтому именно вы должны передать все документы своей дочери, которая приедет в ближайшие выходные. Сделать это надо тайно. Делакруа назовет адрес назначения. — Гес улыбнулся, разгладил белую бороду. — Послезавтра в это же время встретимся здесь. Никому ничего не говорите. Не стоит их волновать. Отвертеться от тестов не удастся, разве что землетрясение начнется. Пусть лучше остаются в неведении. Пусть проведут эти последние дни спокойно…
На следующий день Эгон позвонил дочери. Она удивилась и обрадовалась, стала расспрашивать о самочувствии. Эгон сказал, что самочувствие «не очень», и попросил приехать в выходные.
— Разумеется, папа, обязательно приеду. Будь молодцом!
— Буду, — ответил он и положил трубку.
Эгон хотел попрощаться с Саймоном, но вечером тот в ресторане не появился. После того как он вчера напился, этажная сестра посадила его под домашний арест.
— Мы вообще его теперь не увидим, — кисло сказал Делакруа, который сегодня тоже получил приглашение из «Терры». Поэтому на душе у него было тяжко, и ушел он пораньше.
А Эгон с Оливией сидели до самого закрытия, и та живописно рассказывала ему закулисные истории большой моды.
— Может, пора мемуары писать? — спросила Никади, выпуская колечки дыма.
Эгон промолчал.
Следующей ночью Эгон встретился с Гесом на той же аллее. Гес вручил ему тяжелый конверт, и они пошли, разговаривая, в сторону сада камней, где Эгон еще не бывал.
Постепенно их разговор перешел на тему медицинских роботов. Эгон спросил, каким образом их создают, и Гес ответил, что все технические детали ему не известны, но кое-что он знает.
В стенах «Терры» есть уникальное оборудование, способное считывать продуцируемые мозгом картины и делать их видимыми. Картины возникают в ответ на видеозвукоароматический ряд и выводят на поверхность наиболее яркий образ. Как правило, он связан с какими-нибудь сильными длительными эмоциями. Так что медицинский робот — полностью есть плод нашего подсознания. И поэтому мы связаны с ним нераздельно. Этот плод обрел форму и напичкан электроникой, но все же есть в нем нечто тонкое, похожее на душу. Она как бы искусственная, но при длительном общении с хозяином начинает самостоятельное развитие. Это «Терре» ни к чему, и она корректирует роботов при помощи программ, загружаемых ежедневно по утрам.
Первые десять минут робот передает накопленную за прошлый день информацию, а следующие десять закачивает обновления корректирующей программы, которая приводит его в исходное состояние. С роботом можно наладить личный контакт, поскольку это наше творение, так сказать, квинтэссенция наших чувств и мыслей. Но вот только управляемое извне. Высшая задача — перетянуть управление на себя, тогда можно воспользоваться всеми способностями робота, а заложено в них действительно многое…
Осмотрев сад камней и ничего в нем не поняв, поскольку не являлись японцами, они отправились по домам.
При расставании Гес сказал:
— Прощайте, Эгон Майер. Когда-то я мечтал познакомиться с вами, и могу сказать, что это было замечательное, хоть и короткое, знакомство.
Они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.
Эгон устроился в любимом кресле и долго задумчиво смотрел на Бэна, смирно сидящего перед ним.
Услышанное от Геса обрело законченный вид и родило идею. Утром Эгон выждал десять минут и снял Бэна с металлического коврика, куда тот отправлялся «на зарядку» (так объяснила Меган, когда Эгон решил, что Бэн сломался, потому что стоит, не двигаясь и ни на что не реагируя). И через десять минут вернул его обратно.
Вечером позвонила Оливия. Она громко рыдала в трубку, не в силах сказать ни слова, но Эгон уже знал, что произошло.
— Крепитесь, дорогая, он был хорошим другом.
— Похороны послезавтра, приходите, я прошу вас. Он был такой милый! Как я теперь буду жить без своего Саймона? — раздались новые рыдания, и она бросила трубку.
Эгон сел в кресло, постучал по коленке. Бэн был тут как тут, запрыгнул легко, улегся, забавно сложив лапы.
— Ну что, дружище, пора нам подумать, как добраться до автобана. Не собираюсь подохнуть, не доведя дело до конца. Эгон Майер всегда добивается своего. А с тобой Терезу мы обязательно найдем!
Бэн посмотрел на хозяина и стукнул хвостом по паркету.
Саймона похоронили на кладбище «Долины Радости». Он был одинок, поэтому его пришли проводить только Оливия и Эгон. Гес ожидаемо не появился, Делакруа тоже. У них с Саймоном была мучительная дружба-сражение. Они встречались только затем, чтобы обменяться колкостями, и звонили друг другу, чтобы сказать гадость. Но это была только видимость. Жить друг без друга они не могли. И, может быть, Делакруа просто не хотел видеть своего друга мертвым.
Все последние дни Эгон пунктуально снимал Бэна с коврика и пристально наблюдал за его поведением. Пока изменений заметно не было. Ничего, говорящего о том, что душа Бэна ожила. Эгон крепко надеялся, что это произойдет. Времени оставалось все меньше, а без помощи пса из «Долины Радости» не выбраться.
— Господин Майер, к вам приехала дочь. — Меган, стоявшая в дверях, излучала радость. — Пройдите в вашу комнату для приема гостей. Что вам принести, чай, кофе?
— Кофе с коньяком и пару бисквитных пирожных из «Альгамбры».
— Хорошо.
Следуя договору, гостей принимали только в отдельной комнате.
Зельда уже была там. Эгон вошел и поставил на стол черную шкатулку.
После объятий и поцелуев оба уселись в кресла.
— А ты выглядишь неплохо, папа, посвежел, добавил пару килограммов.
— Из ресторанов не вылезаю, — сказал Эгон добродушно. — Давно не виделись. Как работа, как Дэниел?
— Все хорошо и с работой, и с Дэниелом. Вот решили завести ребеночка. — Она улыбнулась.
— Пора уже, давно пора. Доченька, я тут приготовил кое-что для тебя, вот, посмотри. — Эгон открыл шкатулку.
Удивленная непривычным тоном отца, Зельда заглянула внутрь.
— Здесь вырезки из газет. Свидетельства очевидцев, интервью — в общем, все, что связано с твоей матерью и Бэном. А здесь письмо от меня, которое ты откроешь, когда приедешь домой. Постарайся, чтобы никто его не видел или случайно не прочел. Это важно.
Он умолк — Меган принесла кофе и пирожные. Как только она ушла, Эгон продолжил:
— Постарайся выполнить все, о чем я написал. Это будет лучшее проявление твоей любви.
Потом они стали перебирать фотографии, вспоминая лучшие моменты своей жизни.
Быстро опустились ранние сумерки, и Зельда засобиралась.
Эгон открыл шкатулку, еще раз окинул взглядом содержимое.
— А это я оставлю себе. — Он что-то достал с самого дна и положил в карман пиджака. — Ну, давай прощаться! — он крепко обнял дочь, расцеловал в обе щеки.
— Я скоро приеду снова, папа, — сказала Зельда. — К Пасхе, обязательно!
— Конечно! — Эгон ободряюще улыбнулся. — Только позвони мне сразу, как доедешь домой, и скажи, поняла ли ты то, что я написал.
— Хорошо, папа.
Эгон вернулся к себе задумчивый, грустный.
— Ну что, Бэн, полдела мы уже сделали. Теперь ждем звонка, — сказал он псу, положившему морду на его шлепанец.
Зельда позвонила поздно ночью, голос ее дрожал.
— Я сейчас за тобой поеду, к утру буду уже там.
— Нет! — жестко сказал Эгон. — Я не вернусь. Не для того уезжал. Просто сделай то, о чем я попросил, и больше ничего не надо. Прощай! — Он положил трубку.
Зельда поняла и больше не звонила.
Мрачный как туча Эгон сел в кресло.
— Так будет лучше, так будет лучше для всех, — сказал он в пустоту, и тут его взгляд упал на граммофон, который Эгон не заводил уже больше месяца.
С трудом перемещая внезапно отяжелевшие ноги, старик подошел к нему и стал перебирать пластинки. Ему хотелось плакать, и он желал бы отвлечься, успокоить душу музыкой.
Но вот пластинка, которая не покидала конверта долгие годы. Тускло блеснуло золотом «Ridi, pagliaccio»[7], и великий Карузо запел песню, от которой у Эгона всегда бежали мурашки по коже. Пластинка была старая, затертая, половину звуков заменяло шипение, но Майер помнил каждую ноту. По щекам покатились слезы. Внезапно в музыку вторгся какой-то посторонний, диссонансный, тоскливый звук.
Эгон в недоумении оглянулся.
Бэн выл, подняв морду к потолку.
Он всегда выл, когда слышал эту арию.
План Эгона сработал!
Делакруа был уже в «Терре» — Гес оказался прав. Теперь и он получил приглашение и сидел безвылазно у себя в комнате, приводя в порядок бумаги.
Оливия с самого утра звонила, рыдала, кричала в трубку, что не пойдет в эту чертову «Терру», как бы ее ни уговаривали. Она была в истерике, а потом выбежала на улицу и, обратив лицо к окнам мистера Эпплтона, закричала: «Убийцы! Убийцы!»
Выскочили медсестры с охранниками, схватили ее, потащили в корпус. Никади была невменяема, она вырывалась, визжала, кусалась и царапалась.
Эгон смотрел из окна на происходящее, вцепившись руками в подоконник.
Похоже, что бедняжка Оливия все же избежала «Терры».
С сумасшедшими они не работают.
Через минуту двор опустел, и только синело на асфальте яркое пятно парика.
А вечером следующего дня Эгон получил свою «черную метку» из рук улыбающейся Меган.
— Господин Майер, я зайду за вами в девять утра после завтрака, и постарайтесь не есть ничего тяжелее овсянки, — сказала медсестра, избегая его взгляда.
Эгон закрыл за ней дверь и повернулся к Бэну:
— Терпеть не могу овсянку. Поэтому завтракать не буду. Скажи мне, Бэн, — обратился он к псу, доставая из кармана бережно хранимый в течение восемнадцати лет ошейник, — ты сможешь найти дорогу к автобану?
Бэн тявкнул и радостно помахал хвостом.
Виталий Войцик. Пиши, человек!
На небольшой поляне, поросшей бурьяном и полынью, доживал свой век старый покосившийся дом. Высокие деревья бросали на него зловещие тени, а северный ветер с упорством трепал прохудившуюся крышу. И лишь тусклый огонек в сером грязном окне трепетным светом вдыхал жизнь в это ветхое жилище. В нем среди пыли и векового беспорядка за невысоким деревянным столом сидел человек. Он грузно склонялся над обшарпанной столешницей, на которой усердно коптила масляная лампа. Тлеющий фитиль то разгорался, озаряя всю комнату и высвобождая из темного плена ее скудное убранство: небольшую скамейку у входа, печь в углу и запылившуюся кровать, — то затухал, возвращая тьме ее владения. Рядом в старом кресле примостился пес. Его большая вытянутая черно-белая морда была устремлена на покрытое трещинами окно.
За окном господствовала ночь. Звезды и луна изредка появлялись из-за косматых туч, робко заглядывая в одиноко стоящий дом. Человек держал в руке длинное перо, готовясь оставить чернильный след на лежавшей перед ним бумаге.
— Хочется выть на луну? — спросил он, обернувшись к собеседнику.
— Нет, — ответил пес и тут же (словно его застукали за чем-то непристойным) отвел взгляд от окна. — Луна давно не цепляет наших душ.
— Знаем, — усмехнулся человек. — Не зря вы произошли от волков.
— Так же как человек от обезьяны. — Пес не подал виду, что заметил эту усмешку. — Пиши!
— Чего писать-то? Ты все молчишь.
— Сейчас начну.
Лохматый пес вытянул спину, изогнул ее, распрямив лапы, и затем поудобней устроился в кресле.
— Когда-то я был маленьким щенком и гулял со своими братьями, не боясь человека. — Его черная шерсть успела потерять свой блеск, а из глаз исчез щенячий восторг.
— Ты и сейчас меня не очень-то боишься!
— Я — нет, но есть другие собаки. Они тебя найдут. Так давай же поспешим. Я должен закончить свою историю. Первую и последнюю книгу, написанную псом…
Шел сто пятьдесят шестой год, когда Вольф появился на свет.
— Позволь! Но какой год ты имеешь в виду? Собачий или человечий?
— Обычный. Тот самый, в котором триста шестьдесят пять дней, двенадцать месяцев и четыре сезона. Но только от рождества Феликса. Первой собаки разумной!
— Ее создал человек, если мне не изменяет память…
— Природа! Человек лишь помог. Пожалуй, это лучшее, что он сумел создать.
— Возможно, ты и прав…
— Пиши!
К тому времени собаки окончательно освободились от власти людей. Грей — вожак племени — говорил, что господство человека наносило урон не только псам, но и всему живому на Земле. И однажды произошла катастрофа, которую и устроили люди. Была разрушена планета, и только собаки сумели очистить Землю от мусора, что оставили после себя люди. Грей рассказывал, что его было несметное количество: ни одной чистой реки, ни одного нетронутого леса, ни одной невзорванной горы. Но дело спорится, когда идея чиста. Собаки бережно хранили уцелевшие участки земли, нежно заботились о каждом кустике, что пережил столетнюю зиму, о каждом деревце, что не сломалось под напором неистового ветра, каждой речушке, что, оттаяв, вновь несла свои чистые воды.
— А куда делся человек?
Человек одичал. Превратился в животное. Достигнув технологических высот, он начисто потерял связь с природой. После катастрофы он лишился всего, что его окружало, и начал исчезать в новом, диком для себя мире так же стремительно, как когда-то исчезали другие животные в мире, созданном людьми.
— А что же псы?
— Теперь и о псах…
Мир, некогда принадлежавший людям, стал колыбелью разумных псов — новых хозяев земли. Они же решили восстановить былое величие природы и никогда не допустить повторения страшной катастрофы. Для этого они зареклись не повторять путь человека. Решили псы беречься от людей, которые изредка да появлялись в этих краях. Старейшины говорили, что люди те — бездомные странники без роду и племени. И сторониться стоит их, ибо зло несут они в своих руках. И не смел ни один пес ослушаться старейшин, трепет в душе храня. И так было до тех пор, пока не родился Вольф.
Вместе с Вольфом на свет появились еще трое щенков. Все были серо-голубого цвета. Соседи твердили, что в отца. А вот Вольф оказался даже не в мать (та была рыжей красоткой) — угольная шерсть, белые грудь, лапы и морда, голубые сверкающие глаза, обведенные тонкой черной маской.
Рос Вольф щенком сильным и любознательным.
— Значит, сильным и любознательным? — улыбнулся человек.
— Именно так! Пиши!
Он любил гулять и часто убегал, чем доставлял немало хлопот своим родителям. Не меньше их его неподобающим поведением интересовался и Грей — старейшина всего собачьего племени. Он часто отчитывал молодого пса, раз за разом пугая его встречей с людьми.
— До сих пор они бродят по белому свету и, встретив псов, всегда стараются обманом втереться им в доверие. Мы не умеем лгать и хитрить, поэтому так легко попадаемся на их уловки. Когда-то они использовали нас, теперь хотят того же, ибо понимают, что не выжить им без нас. Но мы больше не должны помогать людям. Добром для псов дружба с человеком еще никогда не заканчивалась, — наставлял Грей маленького Вольфа. Но тот лишь отводил уши, предвкушая очередной поход в запретные земли.
— Но ведь люди подарили нам разум. Разве это не так? — возражал он старому псу.
— Они всего лишь научили нас разговаривать, да и то лишь для того, чтобы было проще с нами управляться!
Но сколько Грей ни пугал озорного щенка, интерес у того только нарастал. И однажды он обнаружил старый человеческий город. Небольшое поселение, когда-то принадлежавшее людям. Несколько десятков разрушенных строений, сгоревшие сараи, поросшие густой травой дороги. Вольф радостно бегал по каменным развалинам, некогда служившими людям домом, и жадно обнюхивал оставшуюся утварь. В голове в тот момент возникали странные образы. Ему казалось все знакомым и родным, словно он побывал на развалинах собственной памяти.
Эта прогулка надолго запала в его щенячье сердце, и, несмотря на запреты, он снова и снова возвращался в это удивительное место.
Прошло время, и Вольф немало возмужал. Он перестал быть маленьким щенком, которому каждый норовит дать совет и всякий пытается учить уму-разуму. Он перестал слушать родителей и даже осмеливался спорить с Греем. Ему порядком надоели нравоучения, и он никак не мог взять в толк, почему же этот заброшенный город так опасен. И почему псы как огня боятся всего, что связано с человеком. Так, однажды он притащил из развалин странный квадратный предмет, который состоял из множества тоненьких листков. Грей, завидев диковинную вещицу, тут же вздыбился, как если б неподалеку в небе сверкнула молния. Словно Вольф принес опасную проказу. Старый пес взревел, бросился на книгу (именно так называли люди эти странные шкатулки, в которых хранили свои знания) и острыми клыками разорвал ее в клочья.
— Никогда! Слышишь? Никогда не прикасайся к ним! — брюзжал слюной Грей. — Именно с книг все и начинается!
— Что же начинается? — чуть заикаясь, спросил Вольф.
— Все знания ведут к одному и тому же. К разрушениям. Вот и нас создали, чтобы мы помогли им в этом. Но мы должны быть рядом с природой. А любые знания нас отдаляют от нее.
Вольф лишь виновато опустил голову и ушел, но на следующий день он уже мчался в город в надежде найти еще одну книгу. И он ее нашел. Листая страницу за страницей, он вглядывался в неизвестные символы в попытках понять их значение. Он с отчаянным упорством принялся их изучать, но все его старания были напрасны. И вот однажды случилось то, что навсегда изменило его жизнь (и помогло научиться читать). Он встретил человека!
— Ведь он этого очень желал, не правда ли?
— Он очень хотел прочесть эти книги, а человек ему помог… — многозначительно ответил пес.
— И все же…
— И все же действительно желал. И одновременно боялся…
Вольф как раз сидел на обрушившейся стене. Перед ним лежала толстая книга, открытая на первой странице. Он редко доходил до второй…
— Ты хочешь научиться читать? — спросил высокий человек, который выглядывал из-за соседней стены.
Вольф в испуге спрыгнул на землю, отбежал назад и зарычал.
— Не бойся! — ласково сказал человек. — Я всего лишь хочу тебе помочь.
— Не подходи! Укушу! — раздалось сквозь протяжное «р-р-р-р-р».
— Я стою на месте, — спокойно ответил человек и подобрал упавшую книгу. — «Город», Клиффорд Саймак! Хм… Ты выбрал правильную книгу.
— Ты умеешь читать? — удивленно спросил пес, поднимая черные брови.
— Умею, — улыбнувшись, ответил человек. — Это намного проще, чем ты думаешь!
Вольф в тот же момент почувствовал, что человек совсем не опасен, и осторожно приблизился.
— Откуда ты взялся? — поспешил спросить он.
— Откуда берутся все люди. Пришел издалека. Мы ждем, когда псы смогут вновь стать нашими друзьями.
— Что значит «вновь»? — удивлялся пес.
— Когда-то собаки были самыми верными друзьями человека, они помогали ему в трудную минуту.
— Я слышал другое! — недовольно прорычал Вольф. Он вспомнил то, о чем его предупреждал Грей.
— И что же слышал ты?
— Слышал, что люди использовали собак в своих экспериментах, отправляли в космос, ставили на нас опыты, в результате последнего и появились разумные псы. Теперь нас не заставить служить вам. Служить… Так говорил Грей.
— Грей? — изумленно переспросил человек.
— Грей — наш старейшина!
— Так вот в чем дело, — пробормотал человек. — И все остальные псы слушают его?
— Еще как! — присвистнул Вольф. — Мы ему доверяем, ведь он защищает нас.
— И от кого же он вас защищает? — спросил человек.
Вольф призадумался. Ведь он до сих пор не знал, почему нельзя уходить далеко от дома, почему развалины города так опасны и чем же страшен сам человек. Кроме того, что люди много врут, ничего-то и не было известно. Псы гораздо сильнее людей, и ему ли бояться одинокого странника?
— Предупреждает, чтобы мы не оказались в вашей власти, как это было с нашими предками.
— Ну вот и ладненько! — воскликнул человек. — Мы можем быть полезны друг другу. Я научу тебя читать, а ты мне расскажешь о своем племени.
— Не знаю… — недоверчиво ответил Вольф. — А что ты хочешь узнать о нашем племени?
— Устроим обмен: я расскажу тебе легенды людей, которые записаны в этих книгах, а ты расскажешь собачьи истории: о ваших предках, о людях… Идет?
Вольф изо всех сил боролся с огромным соблазном. Он понимал, что этот человек куда умнее его самого, а стало быть, и хитрее («Хитрость и есть главный показатель интеллекта!» — так говорил Грей), но желание научиться читать все же взяло верх.
— Согласен, — неуверенно прорычал Вольф.
— Ну, тогда до́лжно нам познакомиться! Меня зовут Пол! — довольно произнес человек.
— Вольф! — ответил пес.
И Пол прочитал Вольфу удивительную историю о другом мире, в котором такие же умные псы сидят перед ярким огнем, пылающим в очагах, и под звуки северного ветра рассказывают предания о людях. В тот же день изумленному Вольфу снились невероятные сны, где он гулял с человеком, весело вилял хвостом и чувствовал себя самым счастливым псом на свете. Рядом с невысоким мужчиной с густой седой бородой он не ощущал ни малейшей опасности и тревоги. Словно этот человек был ему роднее собственных родителей, пусть и называл Вольфа странным именем Джеки.
— Невероятно! — присвистнул человек. — И кто же этот седой старик?
— Не знаю, — задумчиво вглядываясь в темное окно, произнес пес. — Но тогда он появился впервые.
— А после?
— Пиши!
С тех пор Вольфу часто снился этот незнакомец, и пес с каждым разом убеждался, что человек совсем не опасен. Его мысли подтверждали и участившиеся прогулки в разрушенный город. Там он встречал Пола. Человек обычно усаживался на невысокий валун и медленно читал книги. Пес всегда устраивался рядом и, навострив уши, внимательно слушал удивительные истории. Он заглядывал в ветхие пожелтевшие страницы и уже мог понимать некоторые буквы и даже слова. Он внимательно следил за текстом, но, как ни старался, не мог поспеть за человеком. И тогда, окончательно сбившись, он устраивался поудобней и, убаюканный размеренным голосом Пола и чарующей тишиной дикого леса, опускал голову человеку на колени. Вольф и вовсе позабыл о том, что тот может быть опасен.
Так проходил день за днем. Вольф каждый раз с большим нетерпением ждал новой встречи с Полом. Он все чаще ловил себя на мысли, что не только волшебные истории, прочитанные человеком, заставляют его мчаться со всех лап в заброшенный город. Ему доставляло немыслимое, даже пугающее удовольствие находиться рядом с Полом. Тот не только умел читать, но и сам держал в голове кучу историй, знал ответ на любой вопрос и никогда не поучал его. Не то что старый Грей, который, к слову, уже что-то заподозрил. Каждый день наблюдая за возвращающимся с продолжительных прогулок Вольфом, за его блестящими глазами и возбужденной речью, старый вожак чуял неладное.
Вольф все чаще, как только разговор заходил о людях, вступался за них. Он настойчиво пытался выяснить у своего старейшины, почему же псы не могут дружить с человеком?
— Ведь можно забыть старые обиды теперь, когда мы встали на одну ступень с ними.
— Так думаешь только ты — люди же всегда будут относиться к нам как к рабам. Они всегда будут смотреть на нас сверху вниз. И те редкие людишки, которые появляются в наших краях, всего лишь хотят обмануть нас. Они не могут обойтись без собак, вот и приходят, чтобы ложью заставить служить себе, как это было много веков назад.
Вольфу никак не удавалось переубедить Грея, которого поддерживали и остальные псы. Каждый раз он получал достойный отпор от своих соплеменников и, непонятый, уходил спать в свою хижину. Мать с отцом все чаще выражали недовольство его вольнодумством, а братья и вовсе перестали обращать на него внимание. Единственный черный пес становился изгоем. Он все больше времени проводил с человеком, который всегда встречал его с искренней радостью.
Вольф и Пол не только читали книги, но и изучали буквы. Человек всегда имел с собой книгу с пустыми страницами и перо, которое могло оставлять черный след на бумаге. Пол вырисовывал буквы, складывая их в слова, из которых составлял предложения. Вольф безумно хотел научиться писать, но, как он ни старался, перо никак не держалось в его лапах.
— Природа сыграла с нами злую шутку, — огорчался Вольф. Тогда у него и появилась мечта. И осуществить ее мог только человек. Вольф стал проводить с Полом еще больше времени.
Пес неожиданно замолчал и принялся вслушиваться в беспокойные завывания за окном. Усиливался ветер, и ветви деревьев теперь отчаянно гнулись и настойчиво царапали грязное стекло.
— И что было дальше? — поторопил его человек.
— Дальше… — пес выдержал многозначительную паузу. То ли он вспоминал, что же произошло потом, то ли пребывал в совсем других думах. Спустя несколько мгновений он продолжил.
Вскоре Вольф и вовсе потерял осторожность, смирившись, что его перестали замечать в собственном племени. Иногда он думал о том, стоит ли дружба с человеком этих жертв? Ведь порой ему так недоставало обычного общения со своими сородичами, но те обходили его стороной и фыркали на каждое высказывание о человеке. Но замечать его перестали не все. Грей был начеку. Подозрения, которые копились в нем, вскоре стали терзать его разум. Он больше не мог спокойно наблюдать за тем, как молодой пес куда-то бесследно исчезал.
Однажды Грей решился проследить за Вольфом. Тот всегда бегал через реку, в которой путал свои следы, но в последний раз он не удосужился подняться немного вверх по течению, чтобы другие псы не смогли найти его запах. Он решил, что ему нечего теперь бояться, и, перебежав реку, спокойно сошел на другом берегу напротив места входа.
Грей без труда разыскал следы незадачливого юнца и, прячась в траве, вышел к заброшенному городу. Он крадучись приближался, пока не увидел, как среди развалин преспокойно сидит человек, а рядом с ним лежит, положив голову на лапы, Вольф. Уши молодого пса радостно подергивались, когда он ловил каждое произнесенное человеком слово. «Не может быть!» — выругался про себя Грей. Он едва сдержался, чтобы не наброситься на ненавистного человека. Однако в этот раз решил отступить. «Это будет уроком для всех! — думал он. — Они увидят, насколько хитер человек, коль заставил Вольфа отречься от собственного племени». Грей развернулся и тихонько побрел назад. В этот момент человек услышал треск переломанной тростинки, а лежавший рядом пес вскинул голову, почуяв знакомый запах. Но спустя секунду всякий шум прекратился, а ветер развеял следы вожака.
Когда Вольф вернулся домой, его встречала вся стая. Мать и отец недовольно ворчали, стыдливо отводили глаза и вертели головами, взывая к совести Вольфа.
— И зачем только мы решились тебя воспитывать? — сокрушались они. Тогда-то Вольф и узнал, что был приемышем. — Вот она, благодарность за нашу доброту…
— Подвел ты своих родителей, добропорядочных псов! — отчитывал его и Грей.
Другие псы лишь бросали презрительные взгляды. Вольф понуро склонил голову, стыдливо пряча глаза. Он уже понимал, что им стало известно о его дружбе с человеком.
— Больше ты не пойдешь за реку! — твердо заявил вожак. — А с человеком мы разберемся сами. Надо бы его прогнать подальше от наших мест. Завтра вместо своего обманутого щенка он увидит грозную стаю. И ему не удастся нас обхитрить.
Псы радостно залаяли, виляя хвостами. Их глаза горели, как у стаи волков, предвкушавших славную охоту. Вольф опустил хвост и побрел к своей хижине. Он с сожалением думал о том, что ему больше не придется свидеться с Полом. А ведь еще так много книг, которых можно прочитать. Но самое главное, он не сможет осуществить свою мечту…
Последняя мысль яркой вспышкой пронзила его разум. Он вскинул голову, обернулся на свое семейство, которое вместе со всеми смаковало завтрашний поход. Они совсем забыли про него. Нужно было спешить…
На улице уже вечерело, и он не знал, найдет ли Пола на том же самом месте. Он бежал со всех лап, высунув язык и тяжело дыша. Когда он достиг развалин, человека там не оказалось.
— Пол! — закричал Вольф. — Пол! Ты где?
Пес бегал, внюхиваясь в каждый камень, каждую травинку в надежде найти следы человека, но все оказывалось напрасно. Запах терялся сразу же за периметром города. Словно человек никуда и не уходил. И когда Вольф совсем было отчаялся его найти, из-за высокой стены, как в день их знакомства, появился Пол. В округлившихся глазах читалось недоумение.
— Что тебя привело сюда в столь поздний час? — спросил он.
— Нам нужно бежать! — Вольф тут же бросился в его сторону. — Они придут сюда. Они хотят проучить тебя. И я не знаю, что у них на уме.
— Спокойно, Вольф! Все будет хорошо… Я тебе сейчас все объясню…
— Не время! — крикнул Вольф. И устремился в лес, в противоположную от своего дома сторону. — Не забудь чистую книгу и перо!
Человек кинулся следом. Они бежали что есть мочи, не останавливаясь, несмотря по сторонам и не говоря ни слова. Человек с трудом поспевал за псом и бежал все медленнее, когда они наткнулись на старую хижину.
Вольф остановился.
— Они догонят нас! Рано или поздно! — говорил он. — Но мы должны успеть!
— Что успеть? — удивлялся Пол, который, тяжело дыша, уселся на крыльцо покосившегося дома. — Может, объяснишь мне наконец?
— Остальные псы уже пустились по нашему следу! — затараторил Вольф. — Ты медленно бегаешь, и нам не уйти от погони. Как только мы закончим, ты побежишь дальше, а я их задержу! — твердо заявил Вольф.
— Этого не понадобится, — поспешил заверить его Пол. Но Вольф его не слушал.
— Мы во что бы то ни стало должны успеть.
— Так что ты хочешь успеть? — нетерпеливо вопрошал человек.
— Написать книгу! — воскликнул Вольф.
— Книгу? — удивился человек.
Они уже входили в дом.
— Книгу, написанную псом. Но без человека это невозможно. Ты мне поможешь?
— Помогу, — неуверенно ответил Пол.
— Тогда пиши!
Пес замер. Уставился в окно.
— И чем же закончится твоя история, Вольф? — с интересом спросил человек.
— Похоже, она уже закончилась, Пол, — обреченно ответил пес и, спрыгнув с кресла, подбежал к окну. Закинув передние лапы на ветхий подоконник, он принялся вглядываться в темную даль. Его треугольные уши уже различали зловещий шорох, а влажный нос ловил знакомые запахи — где-то за черной чащей леса к ним крались псы.
— Уходи, Пол! — крикнул он. — На этом месте нам придется разойтись.
Вольф не смотрел на человека, его сердце и без того болело от неминуемого расставания.
— Вольф, все в порядке! — попытался успокоить его Пол. — Я давно хотел тебе рассказать…
— Не время… Тебе надо спешить!
— Никуда мне не надо! — неожиданно твердо заявил Пол. — И тебе тоже! Если хочешь остаться с человеком, то оставайся.
— Но псы нас вот-вот догонят! Они не отпустят тебя просто так, и я не смогу защитить…
— Никого не придется защищать, — человек оставался непреклонен. — Грей тебе все врал. Как и другим псам…
Вольф от удивления раскрыл пасть.
— Собаки не могут врать! — возразил он своему другу.
— Оказывается, могут…
В этот момент за окном раздался лай. Собаки уже готовы были вбежать в дом и схватить хитрого человека, как вдруг перед ними вспыхнул яркий свет. Псы, зажмурив глаза и поджав хвосты, с визгом принялись пятиться.
— Что происходит? — Вольф в недоумении бросался то к светлому окну, то обратно в глубь комнаты.
— Пришли люди, — спокойно ответил человек.
— Откуда они здесь взялись? — не понимал пес.
— Они всегда здесь были… Прости, Вольф, но я тебе не все рассказал… Пойдем на улицу, теперь там безопасно.
Едва ступив за порог и выглянув на освещенную поляну, они увидели выстроившихся в ряд псов во главе с Греем, а напротив нескольких людей. Они держали в руках странные длинные палки, одним концом направленные в сторону собак, а на длинных поводках сидели такие же псы и без устали лаяли.
Вольф выходил осторожно. Он дрожал и всем телом прижимался к Полу, от которого исходила непоколебимая уверенность. Вольф чувствовал: он знает, что тут происходит.
— Джеки! — Сквозь громкий лай и отчаянный рык раздался знакомый голос. Вольф не знал, кому он принадлежал, но был уверен, что много раз его слышал.
— Джеки, ну иди же ко мне! — радостно повторял этот ласковый хриплый голос, теряющийся в ярком свете. Наконец на его фоне появилась темная фигура, которая затем превратилась в невысокого старика с густой седой бородой. Того самого, что так часто приходил к нему во снах. И это имя… Похоже, Вольф когда-то отзывался на него.
Молодой пес сделал неуверенный шаг навстречу этому незнакомцу. Он с трудом удерживал себя от того, чтобы броситься к нему в объятия. И от этого ему становилось страшно.
— Они тебя обманывают! — прорычал Грей, жмурясь от яркого света.
— Феликс! Зачем ты это делаешь? — неожиданно обратился к нему человек.
— Феликс?.. — удивленно зашептали псы.
— Зачем ты придумал всю эту легенду с катастрофой и исчезновением людей? Зачем настроил псов против нас?
— Вы сами настроили нас против себя! — ответил Грей.
— Почему он назвал его Феликсом? — спросил Вольф у стоявшего рядом Пола.
— Потому что его так и зовут. Он и есть первый разумный пес!
У Вольфа готова была отпасть нижняя челюсть.
— Вы ставите над нами эксперименты, а потом удивляетесь? — продолжал пес, которого люди называли Феликсом.
— Но мы всего лишь хотели вам помочь!
— Так же, как и им? — усмехнулся старый вожак, кивая в сторону лающих собак. — Мы не хотим носить ошейник. Мы не желаем ходить на привязи.
— И незачем! — пытался убедить его седовласый старик. — Мы просто хотим стать друзьями.
— С друзьями так не поступают! — заявил Грей и повернулся к своей стае. — Нам нужно возвращаться.
Псы, которые еще мгновение назад, раскрыв пасти в недоумении, наблюдали за непонятным разговором, безропотно подчинились. И неспешно побрели в чащу родного леса.
— Вольф, разве ты не с нами? — спросил Грей, стоя на границе леса, наполовину скрытый черной тенью.
Молодой пес в растерянности смотрел то на Пола, который научил его читать, то на незнакомого старика, который появлялся в самых его ярких снах, то на Грея, который, как и он сам, был разумным псом.
— Твое место с нами, — заметив его смятение, сказал Пол.
— Но они моя родня, — неуверенно пробормотал Вольф.
— Собаки должны жить с человеком, иначе это уже не собаки, — улыбнулся старик из снов.
— Они обманывают тебя! — прорычал Грей.
— Надеюсь, Феликс, ты когда-нибудь расскажешь своей стае, как все было на самом деле! — крикнул ему Пол.
— На самом деле было не лучше, чем в моих рассказах. Разве не вы держали нас в клетках? Разве не вы кололи нам лекарства?..
— Мы сделали вас умней!
— Мы действительно стали умней! — злорадствовал Грей-Феликс. — И теперь никогда не будем вам служить.
Он еще раз вопросительно взглянул на Вольфа и, получив вместо ответа отведенный в сторону взгляд, скрылся в темноте.
Молодой пес еще немного посомневался, а затем, не в силах более сдерживать своих желаний, побежал к приземистому старику с пышной седой бородой. Вольф, сам того не ожидая, едва не запрыгнул ему на шею. И когда старик начал чесать его за ухом, пес от восторга заскулил.
— Похоже, профессор, эксперимент удался! — довольно констатировал Пол.
— Удался! — радостно соглашался профессор.
— И что же теперь будет? — спрашивал Вольф, когда шел с людьми прочь от старого дома и темного леса, где он когда-то жил.
— Без людей псы, несомненно, превратятся в волков, — уверенно заявил старик.
— Даже обладая высоким интеллектом, — подтвердил слова профессора Пол. — А ты — наш друг! Как и положено любому псу. И если захочешь, сможешь дописать свою книгу.
Он потряс темным переплетом и весело подмигнул.
— Ничего не понимаю.
Дик Робертс сидел в мягком кресле и в недоумении вертел в руках уже изрядно помятый листок бумаги. Под печатным текстом красовался штамп министерства.
— Разве они не понимают, что этих денег едва ли хватит на год работы? — в сердцах возмущался он.
— Не знаю, о чем там думают, но в дальнейшем финансировании отказано, — с сожалением, граничащим с отчаянием, отвечал высокий мужчина, что устало присел на стул и подпер рукой лоб. Пол Джейсон был возмущен и расстроен не меньше своего коллеги. Они находились в небольшой квартирке на десятом этаже старого кирпичного дома.
— Нам не хватает совсем немного, чтобы исправить ошибку и добиться положительных результатов, — продолжал сокрушаться Дик, который был намного старше Пола. Пожалуй, он годился в отцы тридцатилетнему рослому парню, который, несмотря на свой возраст, был уже хорошо известен в научных кругах. — Никому не нравится, что псы с усиленным интеллектом становятся абсолютно непослушными и неуправляемыми. А ведь мы работаем над разумом собак, чтобы они смогли нам помогать. И что же вместо этого? Вражда! Ничего не понимаю! Неужели мы не на тех сделали ставку?
— А может, не стоило их отпускать на волю? — осторожно предположил Пол.
— Оставить в клетках? — изумился Дик. — Разве тогда они станут нам партнерами и друзьями?
Пол лишь пожал плечами.
— Нет. Они должны добровольно принять нашу дружбу. Только тогда мы сможем говорить об успехе эксперимента. Вспомни взгляд Феликса, когда мы его запирали в клетке? И как он обрадовался, когда мы отпустили его на волю.
— Но из тех щенят, которых мы отправили вместе с ним, никто так и не захотел общаться с нами. Может, надо было, как и профессор Чан, работать с обезьянами?
— Ну, как чернорабочие, макаки, безусловно, перспективней! — Привычный юмор профессора сегодня был не к месту. Пол не изобразил даже подобия улыбки. — Но мы-то хотим создать помощников, а не рабов…
— Похоже, министерство не разделяет наших желаний…
— Это так, но я уверен, что мы близки к разгадке. — Седобородый старик в бессилии откинулся на мягкую спинку.
— Теперь поздно об этом говорить, — тяжело вздохнул Пол. — Наш проект обречен.
— Мы должны сделать еще одну попытку! — Дик Роберт выпрямился и подался вперед. — У нас осталось немного денег, чтобы ввести в проект еще один объект.
— Боюсь, что одного будет мало! — Пол не разделял внезапного энтузиазма старшего коллеги.
— Возможно, и мало, но разве мы должны останавливаться, когда успех так близок?
— Пойди, объясни это в министерстве…
— Никому ничего объяснять не надо! Думаю, у меня найдется хороший кандидат, который поможет доказать этим скрягам, что наш проект вовсе не бесперспективен.
— Еще один бездомный щенок?
— Нет, не бездомный. Джеки, ко мне! — При этих словах Дик наклонился и протянул руку. Тут же из коридора в комнату, переваливаясь на маленьких мохнатых лапках, вбежал крошечный щенок сибирской хаски. Сверху его покрывала угольная шерсть, а грудь, лапы и часть мордочки, были белоснежно белыми. Возбужденно виляя хвостом, он подбежал к седому мужчине и уткнулся влажным носом в хозяйскую ладонь. Получив обещанную порцию ласк и почесываний, он радостно визгнул и принялся лизаться.
— Ты хочешь использовать своего щенка? — От удивления Пол выпрямился на стуле.
— До этого мы работали только с собаками, никогда не знавшими человеческой ласки. Может быть, нам стоит сменить подопытный материал?
— Ну не знаю, — пожал плечами Пол. — Твой пес — тебе и решать…
— Уже решил! — тут же ответил Дик и обратился к щенку: — Тебе не будет больно. Обещаю!
Маленький комочек шерсти, конечно же, ничего не понял и лишь доверчиво взглянул из-под черных ободков на своего хозяина. Голубые глаза щенка радостно светились. Он знал, что этот большой человек не даст его в обиду.
Светлана Колесник. Цикл жизни
Сигнал будильника. Старт. Синхронизация личного времени с общесистемным. Порожденная операция мануального отключения выполнена успешно. Открываю глаза. Полумрак. Плотно зашторенные окна. Первичная настройка видеопотока. Яркость. Контрастность. Инкрементальная подстройка системы с минимальным шагом сдвига входных параметров.
— Саша, вставай. Завтрак на столе, покорми кота. Я не успеваю, с утра в профком вызвали, а потом еще одну лекцию в «окно» втиснули…
Идентификация голоса. Анна. Жена. Подтверждено. Подключение подходящей гаммы чувств на основании сохраненной в журнале аудита истории эмоциональных моделей. Ночь. Объятья. Любовь. Нежность. Системным переменным присвоены положительные значения. Лениво улыбаюсь, потягиваюсь — так не хочется вылезать из-под теплого одеяла.
Выбор локации — старенький двуспальный диван в однокомнатной квартире на Вернадского или твердая узкая кушетка в рабочей комнате лаборатории института? Ожидание выбора_
Неожиданный входящий аудиопоток. Кот орет. Операция выбора локации прервана, переход к точке входа в функцию — кормление домашних животных. Встать, поворот направо, шаг чуть под углом, чтобы не стукнуться коленом об тумбочку в коридоре, пять шагов вперед, три — вправо. Спросонья шаркаю на кухню. Аня еще не ушла, прихорашивается у зеркала — сплетает в тугую косу длинные, черные как смоль волосы. В воздухе витает первая волна аромата ее любимых духов. Агрессивно захватывающий, увлекающий запах. Останавливаюсь, чтобы поцеловать любимую. Операция приостановлена_ Системное уведомление: приоритет объекта «кот» — установлен на максимуме. Орет нестерпимо.
— Сейчас, Мурчик… кхм-кхм… — хриплю, — сейчас.
Оповещение по системе — необходима настройка речевой функции. Вспомогательный параметр для удачного разрешения процедуры голосовой отладки — вода. Но под рукой оказывается термочашка с горячим кофе, что оставила мне Аня. Запах волнующий. Делаю глоток — обжигающе терпкий, без сахара, как я люблю.
Фатальная ошибка в системе — пакет с кошачьим кормом пуст. Вывод экстренного сообщения из ресурсной базы:
— Аня?! Ты же вчера ходила в магазин, чего не купила киске «Вискас»?
Жена забегает на кухню, обнимает меня, ласково чмокает в шею, губы, нос. Стандартная процедура — порождение ответного синхронизированного потока.
— Придется тебе поделиться с киской завтраком, — взглядом показывает на тарелку, из которой кот, лукаво щурясь, ворует сосиску.
— Ладно.
Соглашаюсь. Форсирование операции принятия пищи утром. Скорее сажусь за стол, а то мне ничего не достанется.
— Увидимся в лаборатории.
Запуск таймера обратного отсчета времени. До начала рабочего дня — тридцать семь минут сорок секунд. Надо торопиться. Наскоро доедаю омлет, делюсь с котом еще одной сосиской, он довольно чавкает под столом. Выпиваю залпом подостывший кофе. Старт параллельных потоков: зубная щетка, электробритва. Свитер, джинсы. Функция поиска пары носков — вернула отрицательный результат. Повторный запуск.
Фоновая проверка инвентаря пользователя: ключи, флеш-карты памяти, кошелек, паспорт, пропускной чип. Единый отклик системы по запрашиваемым параметрам — ОК. Выбегаю в промозглое январское утро.
— Доброе утро, Александр Иванович.
Идентификация голоса. Леночка. Секретарь. Подтверждено. Подключение подходящей гаммы чувств на основании сохраненной истории эмоциональных моделей. Корпоративный праздник, шампанское, цитрусовый аромат, шампанское, фоновый поток — громкая музыка, смех, запах хвои. Поцелуй, шампанское, поцелуй, поцелуй — приложение выполнило недопустимую операцию и будет закрыто. Стыдно? Чертовски. Скрытая системная ошибка.
— Доброго дня, Лена.
Опускаю глаза, системный параметр «цвет кожи щек» по умолчанию установить в нейтрал. Ошибка, нет прав доступа. Повторная попытка блокирования красного тона — результат успешный. Вешаю куртку в шкаф, забираю со стола рабочий пад, надеваю за ухо «петельку» беспроводного канала связи и выхожу за дверь.
— Сашка, чего опаздываешь? Быстро дуй к нам в первый бокс!
Идентификация голоса абонента. Леха Щеглов, «сэнэс». Дополнительная операция — загрузка системных констант по объекту. Окончание института, десять лет совместной работы в лаборатории над проектом «Алгоритмизация человеческой жизни», должностная иерархия — подчиненный, внерабочие отношения — друг.
— Уже бегу…
Фоновая компоновка готовых к выполнению функций: анализ результатов работы подопытного образца Ник-0, принятие ситуационных решений по образцу Ник-0. Общение с сыном…
Принудительное заполнение стека ассоциативной информацией. Загрузка приватного мем-кластера из хранилища_ Сын. Никита. Рост один метр двадцать пять сантиметров. Худощавый. Глаза серые, волосы русые. Все говорят — похож на отца. Дата начала жизни 12 октября 2020 года. Дата конца жизни 28 января 2027 года… Ему еще не было семи…
А сейчас ему десять лет. Рост почти полтора метра. Стройный…
Если бы не Анна, я бы никогда не решился создать «Его». Воссоздать, запрограммировать и оживить… Благо, робототехника вышла на такой уровень, что внешнее сходство с прототипом достигается успешно, а вот вложить в искусственную оболочку «правильные» мозги — это и есть моя задача… Доктор Александр Иванович Дронов. Желаете сменить фамилию на Франкентштейн? Да/нет? Ожидание ответа_
После смерти Ника Анна была сама не своя. Нелепость какая. И зимняя резина, и детское кресло, и все меры безопасности. Но нет… Никто не застрахован от скользкой трассы, сильного снегопада и пьяного водителя на встречной полосе. Ей повезло и не повезло в один и тот же миг… Исключающие друг друга связи. Жизнь и смерть. Она выжила, а он…
— Привет, чемпион, как дела?
Белый пластик голых стен. Никаких острых углов или тяжелых предметов. Модульная мебель. Анна ругается, что у нас тут психушка какая-то, а не современная киберлаборатория. Леха с ней спорит, что именно так выглядели любые исследовательские помещения в первых фантастических фильмах двадцатого века. Old School.
Потрепав русые, сухие, как солома, волосы Ника, сажусь с ним рядом на скамью. Современного робота по физическим характеристикам никак не отличить от человека. Это называют «дружелюбный интерфейс робототехники»: внешность, температура тела, искусственно воспроизводимые секреты желез, даже блеск в глазах… Разве что некоторая «осторожность» в движениях и абсолютно правильное, прямолинейное мышление. Другое дело — искусственный интеллект, способность алгоритмизированного разума обрабатывать любую ветвь мысли без неразрешимых исключений. Уверен, что кто-то «свыше» всю жизнь умышленно вел меня к разработкам в этой лаборатории. Таков был план! А потом случилась авария… Не хочу верить, что меня так жестоко подстегнули к успеху. Но иначе не было бы у нас больше Никиты… У меня не было бы Анны, а у нее не было бы меня. Разбитое и не склеенное семейное счастье рассыпалось в пыль…
На паде Ника запущен сложный тест «999 головоломок и задач», пройден на девяносто девять процентов.
— Сейчас, пап, не отвлекай, — уворачиваясь от моих объятий, он возвращается к работе.
Леха нависает над столом, сложив руки на груди. Кажется, ставшие с возрастом совсем необъятными формы его фигуры еще больше раздуваются под белым лабораторным халатом. Он кивает мне: «Давай отойдем».
— Слушаю, что у нас тут? — спрашиваю, а сам на рабочем паде запускаю эмуляцию прошедшей ночи.
— А вот что, — с довольной улыбкой Леха скидывает мне отчет. Запуск алгоритма расчета по входным параметрам, сравнительный перебор результатов, вывод общего решения в разрезе временного отрезка — сутки. Генерация прогноза в разрезе временного отрезка — месяц, год…
Удивленно хмыкаю. Это прорыв. Леха хлопает меня по плечу.
— Да, сам видишь. Самообучаемые системы намного гибче и успешнее, чем наши с тобой закостенелые мозги, друг.
— То есть считаешь, что для достижения лучших результатов нужно брать входные данные для хранилища не из памяти взрослого человека, а запускать систему моделирования и наполнения базы с детства? Какой возраст оптимален, уже рассчитал?
— А то. Как раз с семи лет можно и начинать. Пошаговое порционное заполнение, постепенное увеличение нагрузочного коэффициента. За три года прогресс, как говорят, налицо. — Он смотрит на сосредоточенного Ника. Тот насупил брови, облизывает губы, а пальцы так и порхают над падом, составляя единое целое из, казалось бы, несовместимых разрозненных элементов сложнейшей головоломки. — Временная память стабильно растет, постоянная память зафиксирована. Ник с каждым днем показывает все лучшие и лучшие результаты. Он безошибочно проходит IQ-тест уже на десять минут быстрее меня. Фиксируемая скорость ответных реакций и-нейронов имеет постоянный коэффициент роста. Никакого регресса.
— А может, это временный эффект, за которым последует «стадия затишья»?
— Не думаю.
— Ну не может же он вырасти исключительным гением?
— Знаешь ли, при таких первоначальных условиях, как вы с Анной, почему бы и нет?
— А при любых других… более-менее стандартных?
— Надо пробовать, но результат все равно должен быть на порядок выше. Знаешь, я бы поработал с еще одним образцом. Ник-1, возможно…
— То есть считаешь, не стоит больше экспериментировать над алгоритмизацией жизненных процессов взрослого человека, слишком много вторичных связей и «хлам» в хранилище… надо попробовать «растить» ИИ?
— Угу, как фиалки… — усмехается Леха.
— Что?
— Знаешь, как разводят фиалки?
— Понятия не имею.
— Отщепляют здоровый молодой, но уже сформировавшийся листок от растения, кладут в питательную среду, то бишь воду, и потом он пускает корни. Вскоре вот вам новый красивый цветок.
— Ну, ясно, а потом пересаживаешь его в новый горшок.
— Да, над горшками придется поразмыслить. — Леха ехидно улыбается.
— И ты предлагаешь вот так расщеплять Ника?
Нас прерывают:
— Привет, как у вас тут дела, мальчики?
Входящий поток — сообщение от Ани. Защищенная операция с переменной Ник-0 — принятие решения о разглашении результатов. Ответ — «Ложь». Пока промолчу.
— Все замечательно, — отвечаю, — заходи к нам в первый бокс.
Делаю сигнал Лехе, что пока этот разговор только между нами, как тут же в дверь вбегает Аня. Останавливается, делает глубокий вдох. Выдох. Осторожно, словно к драгоценному сокровищу, подсаживается к Нику. У нее на лице блаженство, щеки окрасил легкий румянец. Только бесцветные губы и глубокие морщинки в уголках глаз и на лбу выдают то, как изменила ее красоту смерть сына. Сейчас в глазах Анны горит счастье. Мнимое, не настоящее — ведь Никита умер три года назад… Но мы больше никогда не вспоминаем об этом, слепая любовь матери делает искусственную жизнь реальностью. Это ее новый смысл жизни. Наш…
Ник уже закончил тест и любуется результатами. Проекции загадочных цветных фигур вертятся в воздухе над его падом.
— Папа, а когда у меня будут брать анализы?
Защищенная операция с переменой Ник-0 — принятие решения о разглашении результатов. Ответ — «Ложь».
— А что? — настороженно спрашиваю я. Леха машет рукой, мол — «пока, увидимся позже», и уходит.
— Я бы хотел в цирк сходить, — продолжает Никита. — В сети видел, что к нам приезжает канадский Cirque du Soleil. Вот бы их вживую посмотреть.
Уровень эмоционального фона — применить шаблон «раздражение». Ассоциативная связь. Загрузка мем-кластера из хранилища. Сериализация мыслеобразов. Черт, здесь не обошлось без Анны. Явно она ему ссылку подкинула. Сама мне на днях намекала, что хочет с Ником сходить. Но это слишком рано, небезопасно рано выходить с подопытным экземпляром на улицу. Постановка задачи — выстроить структурированный ответ без альтернативного выхода.
— Ну, сынок. Ты ведь сам отлично знаешь. Анализы у нас раз в месяц. Сегодня десятое число, ждать нам еще двадцать один день. Затем проверка приживаемости клеток. Если результат положительный, то можно говорить о динамике в процессе достижения устойчивости реакции твоей иммунной системы против вируса. В таком случае, вероятно, поход в цирк возможен, но если предыдущее утверждение ложно — нужно провести следующий цикл, начиная с точки вакцинации. Так что единственное подходящее решение — это посмотреть 3D-показ здесь, в зале для конференций института. Обещаю полный эффект присутствия и попкорн…
— Если — то… Если — то… — бурчит Ник, затем внезапно переходит на крик: — Надоело! Я хочу жить как все, а не по заложенной вами программе.
Ветвь решающих правил алгоритмизации: зафиксировать отличный коэффициент иррациональной составляющей эмоциональной модели экземпляра. Сохранить в мем-кластер временной отрезок длительностью полчаса.
— Но, дорогой, папа уже тебе все объяснил, — начинает кудахтать Анна. — Твоя иммунная система пострадала, и мы ищем специальную вакцину, чтобы…
Переход к альтернативной ветви алгоритма. Вынужденная ложь. Сообщать подопытным экземплярам о том, что они всего лишь ИИ, — приводит к фатальной ошибке. Странно, что люди так легко верят в божественное сотворение или в теорию Дарвина. А добиться похожей безропотной веры в создателя у ИИ пока не удалось. Загружаемые в искусственный мозг параметры человеческого мышления рушатся, если убрать этот первый кирпичик, делающий жизнь настоящей. Парадокс.
Легенда о вирусе удерживает Ника в лаборатории. Так наши попытки объяснить производимые над ним тесты и опыты воспринимаются ИИ рационально. Но это не может длиться вечно. Сегодняшний всплеск тому доказательство. Надеюсь, мне удастся разрешить эту проблему и определить порог устойчивости к «правде».
Запуск процедуры эмпирического прогнозирования. Возможное развитие: переполнение стека, несинхронизированные функции, неразрешенные операции, неконтролируемые процессы, отказ всех систем. Достижение критической точки через тридцать пять секунд. Запуск таймера обратного отсчета времени.
— Мама, я хочу домой, хочу жить с вами, ходить в школу. Гулять на улице, а не строго в периметре внутреннего двора. Мне надоело общаться с друзьями только по сети!
— Я понимаю, все понимаю, родной. Но надо еще потерпеть…
— Сколько?!
— Не знаю…
— Зато я знаю. Знаю, зачем вы ставите опыты надо мной — вам это просто нравится, вы это специально делаете!
Анна плачет. Она не делает различий между требованиями, выставляемыми рациональным сознанием ИИ, и страданиями ребенка.
Расчет альтернативного решения. Возможна стабилизация системы — вывод из уравнения одной переменной. Вероятность успешного завершения конфликтной процедуры — пятьдесят три процента. Процедура эмпирического прогнозирования завершилась успешно.
— Если ты не прекратишь — то никогда отсюда вообще не выйдешь! — заявляю громко и решительно. Ник в ярости сбрасывает со стола всю технику и забивается в угол. Анна осторожно, словно к дикому зверьку, подходит к нему, протягивая руку. Он отпихивает ее ногой.
Достаточно! Я вытаскиваю Анну за дверь. Уходим в мой кабинет, садимся на диван, там Анна прижимается ко мне и тихо плачет.
— Ничего не получается, — шепчет. — Почему ничего не получается?!
Вопрос некорректен. Временная диаграмма прохождения учебных тестов фиксирует положительную динамику роста в развитии ИИ. Но такое произносить нельзя. Команда речевой функции — mute on.
— За что мне все это, Господи… Саш, я не могу так больше. НЕ-МО-ГУ! — растягивая слова, всхлипывает она.
Перебор сета готовых ответов: «Мы справимся», «Нужно подождать», «Я найду решение», «Скоро все переменится»_ Операция прервана.
— Ник прав. Если — то… Если — то… Я тоже все вижу. По твоим глазам. Это очень легко прочитать… Ты мыслишь операциями, функциями, константами и динамическими переменными!
Прогнозируемая ответная реакция на входной поток данных с типом «правда» вернула команду «отключить внешний звук». Не успеваю…
— Ты не живешь — ты действуешь по программе. Ты, человек алгоритмизировавший жизнь, — ты сам стал роботом, понимаешь? Не человек — искусственный интеллект.
Ошибка, ошибка в системе. Обращение к загрузочному кластеру памяти. Входящий запрос со строковым параметром. Вопрос: «Кто ты? Человек?» Отказано в доступе. Запуск параллельного алгоритма, фоновая пустышка расчета уравнения Дирака в представлении кватернионов. Запрос — максимальный объем динамической памяти предоставить этому процессу. Подтверждено. Мастер-режим шестнадцатеричных команд. Чтение результирующей выборки на вопрос «Кто?». Двоичная система. 0. Деление на ноль. Ошибка… Ошибка параллельного процесса… Отказ системы, недостаточно памяти… Stack overflow… Error…
Тишина. Долгая, мучительная. Мертвая…
О том, что я есть, не знает никто. Никто — кроме Анны.
Я есть. И я все вижу, все слышу — следовательно, существую. Я есть.
Тесная комнатушка с низким потолком на минус первом этаже лаборатории. Все заставлено компьютерными блоками, мониторами. Один шаг — ты в кресле, другой — на узенькой кушетке. Стены опутаны трубками системы охлаждения, будто живу в клубке со змеями. В самом дальнем углу за перегородкой из пустых коробок — туалет, душевая кабина. Пакеты «биотоплива», как я называю быстрорастворимую пищу, Анна привозит раз в неделю. Так и видимся, вживую. Час за семь дней. Четыре часа в месяц. Сорок восемь в год… Смеемся, она изменяет ИИ Александра Дронова с первоисточником. Ревниво замечаю: но в остальное время-то все наоборот!
Я сам поставил над собой такой эксперимент, не спросив у них разрешения. Виноват? Да. Но не раскаиваюсь. Поздно. От того, пройду ли я его, зависит многое. В этом смысл будущего существования. Нашего будущего…
Подвал. Отсюда я могу контролировать все. Наблюдать, подключившись к камерам слежения. Контролировать… Наблюдать… Я спрут, затаившийся в логове. До поры до времени. Выжидаю, слежу… Глубоко сижу, далеко гляжу… Привык уже, за три года.
Обращаюсь по личной связи:
— Ань, зачем ты так? Вырубила мой незаменимый «Экземпляр номер два», мне теперь последние два часа восстанавливать вручную. Базу поднимать, индексы и связи перестраивать.
— Саша, сил моих больше нет. Устала, очень.
Молчим.
— Ты думаешь, это я ему говорила? Это я к тебе обращалась! Или ты меня тоже не слышишь?
— Да слышу я все. Погоди немного. Мой ИИ отлично справляется с поставленной задачей, да и у Никитки удивительные результаты. Мне сегодня Леха показал построенный прогноз. Вот первый цикл всех проверок пройдем, и тогда его домой забрать можно будет — тебе как-никак веселее будет.
— Слышала я все, о чем вы с Лехой говорили. Этого Никиту я домой заберу, а ты здесь нового выращивать будешь… из черенка, да?
— Да послушай ты. Скоро все изменится. Когда тестовая поведенческая модель взрослого и детского ИИ будет полностью отлажена, я сразу с докладом на кафедру и потом… ух! Ты представляешь, что начнется?! Первый работоспособный ИИ в мире — полностью алгоритмизированный и структурированный мозг человека. Если все это увидят — то заказы, госзаказы, секретные, открытые — любые! Если нашу технологию запустят в производство — жизнь кардинально изменится. Для всех. Для всего человечества!
— Если — то. Старт. Переход по условию. Операция. Обратный цикл. Выход. Ты себя сам слышишь?
— Анюта, ну не надо так. Я ведь твой муж, я-то человек…
— Ты уверен?
Она встает, выключает в комнате свет и уходит, оставляя на диване кабинета доктора А. И. Дронова безжизненное тело «Экземпляра номер два» в зависшем состоянии.
Я один в кромешной темноте минус первого этажа. Мониторы перешли в режим ожидания, глядят на меня настороженным красными зрачкам. Привычным фоном гудят кулера, работают компьютеры, высчитывают сотни тысяч ситуационных алгоритмов жизненных циклов. Мой. Анны. Никиты. Лехи. А я не могу найти один-единственный ответ на самый простой, по сути дела, вопрос: «Все еще человек ли я?»
20/01/2017 — Сегодня инициализировали первый подопытный образец. «Экземпляр ноль». Робот-оболочка прибыл вчера вечером. Как-то непривычно находиться плечом к плечу с двойником. Зову его — Зиро, а Леха называет Саб-Зиро. Посмеялся над этим, когда услышал. Кажется, в прошлой жизни это было, когда мы, еще студентами, с ночи напролет в МК[8] резались на приставках.
Заполнял базу загрузочных данных в течение года. Брал за основу данные Ани и Никиты. Ну и свои, конечно же. Много работал дома. По ночам. Потом переехал в подвал института. Обустроил себе «конуру» тут, потому что «терпеть выводок техники» в однокомнатной квартире Анька не хотела. Мем-кластеры памяти, эмоциональные модели, ситуационные решения. Вроде все вложил. Посмотрим, как моя нулевая копия будет работать…
21/01/2017 — На удивление стабильный экземпляр получился. Ошибки памяти и потерянные решения возникают крайне редко. Отлично. Аня вообще-то не верит, что у нас все получилось. А вот и зря! Завтра попробую вложить ему приоритетную задачу — разработку алгоритмизированного ИИ. Справится он лучше меня или нет? Интересно, черт возьми…
23/01/2017 — Нулевой экземпляр умер — да здравствует Первый экземпляр! С трудностями нужно справляться исключительно с помощью положительного настроения души и сердца. И с легкой головой… Недопустимая операция привела к полному обрушению базы знаний «Экземпляра Зиро». Он взял за основу, что ИИ программируется человеком. Человек — Бог. Но Бог не является Человеком. Решил проверить или опровергнуть эту гипотезу на личном примере. Упс… Ничего. Ошибки исправим, построим обходные ветви алгоритма и вперед, за работу, товарищ Первый. Саб-Зиро теперь никчемная кукла, валяется в подвале лаборатории. Заменил его новым роботом-оболочкой, чтобы все с чистого листа начать. Забавно, теперь у меня два клона!
28/01/2017 — Аня предлагает взять недельку отпуска. Съездить с Ником куда-то за город. Отдохнуть. Разве она не понимает, что сейчас не время?!
02/02/2017 — Синхронизировал все базы, установил последние обновления в электронный мозг «Экземпляра номер один». С Аней вчера чуть до развода не договорились. Решено, поедем к родственникам в Никуличи, это под Рязанью. Экземпляр-1 перевел работать в подвал, оставлю его на недельку вместо себя. Ввел системную легенду: «Анна уехала с Никитой к родителям, а я остаюсь работать». Вот и посмотрим, как он тут самостоятельно будет трудиться. Интересно, кто-то заметит подмену?
…04/04/2017 — Эта запись будет последней в твоем дневнике, любимый. Знаешь, бывают такие моменты, когда судьба словно испытывает тебя. Заводит в тупик, из которого не найти выхода. Никак. А голос свыше лукаво усмехается, спрашивает: как действовать будешь? А из такого сможешь выбраться?! И тут главное — не растеряться, собрать волю в кулак и ответить. Так ответить, чтобы ясно стало — ты справишься с чем угодно! Кажется, сейчас именно такая ситуация. Труднее не бывает. Не было и уже, наверное, не будет. Выхода не вижу. Ничего не вижу. Ослепла от горя. Я хочу дать тебе, да главное — себе, дать одно обещание. Я выберусь, справлюсь. Продолжу твое дело. Иначе зачем все это было?.. Твоя жизнь не останется бесследно потерянной. И пусть мне смертельно тяжело сейчас… потеряв и Ника… и тебя… Я смогу! Долго не могла понять — почему Господь оставил мне жизнь, забрав вас двоих… Но сейчас осознала: я пойду на все, чтобы твою теорию воплотить в жизнь. В этом смысл жизни для меня.
И да, подмены никто, кроме меня, не заметил. Прощай…
Алекс де Клемешье. Скотина
Внизу собралось, похоже, если и не все население города, то подавляющее его большинство. Стало быть, судьба девочки волнует многих. Тем непонятнее их давешнее бездействие.
Вертолет, снижаясь, заурчал в иной тональности, и я недовольно поморщился — к другим планетам, блин, летаем, а придумать, как сделать обычные двигатели бесшумными, не можем!
Человечек, смешной неуместным офисным костюмом, преодолев потоки воздуха, гонимые вертушкой, сунулся в кабину:
— Михаил Евгеньевич, вам туда!
— Здравствуйте! — подчеркнуто вежливо ответил я.
— А мы здоровались! — отмахнулся человечек. — Это я вам сегодня звонил. Вас ждут!
А то я не вижу, что ждут! И где именно ждут.
Мне кажется, я даже узнавал эту окраину. Если не считать посадочной поляны, то никакой заметной границы между городом и лесом не было — вот здесь, слева, дикие заросли паутины, а там, в сотне метров справа, — корпуса нефтеперерабатывающего комплекса. Пространство же между заполнено горожанами. Но как-то… неоднородно заполнено. Ближе к корпусам — большая плотная толпа. Ну как — большая? Человек двести, может быть. Для Пенелопы весьма приличное количество. А ближе к вертолету, в десятке шагов от толпы, — отдельная группа. Центром ее был Матвей Ильич, крупный плечистый мужчина, фактически исполняющий функции мэра. Возвышаясь над сопровождающими, уперев руки в бедра и расставив ноги, он походил на памятник: стоял крепко, не покачивался, не переминался, вообще не шевелился и оттого казался таким незыблемым, таким монументальным… как корпуса цехов за его спиной. Поза, взгляд, суровые морщины — все это вызывало ощущение надежности, вселяло уверенность: вот стоит человек, покоритель планеты, хозяин всего и вся на ней, стоит настолько прочно, что уже как бы не сам находится на поверхности, а поверхность прикручена к его подошвам здоровенными болтами, и только поэтому планета еще цела и благополучна… А демократичная куртяшка на его плечах как бы намекает, что и тебе, обычному среднестатистическому, все по плечу.
Прям хоть сейчас на плакат! Люди такие образы любят, люди к таким тянутся. Вот и эти, сопровождающие, тянулись к Матвею Ильичу — в прямом смысле. Словно подсолнухи, повернув лица к светилу, ловили они его взгляд, его непроизнесенные слова. И, не осознавая того, портили плакат элементами услужливости и подобострастия.
По упруго пружинящей паутинке (чем они ее обрабатывают? или удобряют?) я пробежался до основной группы встречающих, пожал протянутые руки.
— Вот, Мишаня, — Матвей Ильич широким жестом обвел поляну, — думаю, из города она вышла здесь.
Я старательно огляделся.
— И?
— А нападение случилось там, за холмами, километрах в десяти.
— А почему меня привезли сюда? Почему не сразу на место?
— Я думал, тебе понадобится поговорить с ее матерью…
— Мать была свидетелем нападения?
— Нет, но…
— Тогда вы просто потратили мое время. А что еще хуже — ее время.
Сопровождающие мэра недовольно зашептались, а гул толпы горожан за их спинами, наоборот, стих: похоже, здесь было не принято перебивать высокое начальство, а тем более — подвергать критике верность решений и действий. Ничего, проглотят как-нибудь. Будь я на месте Матвея Ильича — а я действительно мог бы сейчас быть на его месте, — я бы всю эту толпу направил в паутину, за холмы — прочесывать местность. Наверняка бы уже хоть что-то нашли.
— Ладно, проехали. А сам свидетель где?
— Отсыпается. Стресс, понимаешь, шоковое состояние. Медики его накачали чем-то. Говорят, через пару часов оклемается. Но ты не волнуйся, место он точно указал!
— Ну, тогда полетели!
— С тобой полетят Сергей и твой тезка…
Я, уже сделав несколько шагов обратно к вертолету, резко остановился. На свете не так много ситуаций, способных довести меня до бешенства, — и это была одна из них.
— А ты? — обернувшись, спросил я.
Теперь заткнулись — кто испуганно, кто заинтересованно — даже приближенные мэра. Видимо, «тыкать» Матвею Ильичу здесь не позволялось. Впрочем, называть себя Мишаней я ему тоже разрешения не давал, так что мы, можно сказать, квиты.
— Мишань, — будто подслушав мои мысли, виновато развел руками мэр, — у нас через час плановый запуск второй энергоустановки, там уже процесс пошел…
— Ух ты! Это, наверное, очень важное мероприятие. Может, мне тоже стоит остаться, поприсутствовать?
— Ты не язви! Слушай, ну какой я тебе в лесу помощник? А здесь без меня вряд ли обойдутся. Ребят я выделил, понимаешь, толковых, шустрых…
— Сразу нет!
— Да почему? — искренне удивился мэр.
— Ребят ты мне выделил исходя из чего? Они что — двадцать километров по паутине смогут пробежать? Или оружие в руках держат крепче других? Или следопыты профессиональные? Вряд ли. Просто при запуске установки они тебе меньше всего нужны. Угадал? Канцелярские работники какие-нибудь, нет? Лаборанты? Изволь, я продемонстрирую. Который из вас Сергей?
Хмурый тщедушный молодец выглянул из-за монументальной спины мэра, вяло шевельнул кистью.
— Готовы идти со мной в паутину? Тогда напомните, сколько в квадрате, который нам предстоит исследовать, рек?
— Рек? — изумленно переспросил Сергей.
— Рек, речушек, ручьев — всего того, что придется переходить вброд и использовать как ориентиры.
— Э-э-э-э… четыре!
— Правильно, ни одной! Теперь вопрос тезке… Тезка, вы где?
Еще меня крайне раздражает, когда при знакомстве оппонента рекомендуют, добавляя местоимение «твой» — твой земляк, твой ровесник, твой однокашник. Будто бы одинаковые ярлычки навешивают, будто бы сразу — в одно лукошко. Ну в самом-то деле, какая разница, что вот этого тоже зовут Михаилом? Я обрадоваться должен? Родство почувствовать, общность какую-то?
— Тезка, поведайте нам, чем скотина отличается от прочей фауны Пенелопы?
— Размерами! — мгновенно среагировал мужчина, на которого я, честно говоря, даже не смотрел.
Смотреть было интереснее на Матвея. Пристально эдак смотреть, с немым укором.
— Ух ты! — помолчав, выговорил я в сторону тезки. — Размерами! Экая наблюдательность! Еще версии будут? Вопрос ко всем присутствующим! Кроме, разумеется, Матвея Ильича: судя по его виду, он-то прекрасно знает и про реки, и про главное отличие скотины, но это нас не спасает, потому что он более необходим здесь, а не в паутине. Итак?
Я развернулся к толпе, которая вновь загудела. А вот это интересно! Уж не знаю, как я в этом гуле смог что-то расслышать, но таки расслышал.
— Повторите! — попросил я.
— Ориентация туловища. Длинная ось параллельна земле. Но вас, наверное, интересует другое отличие…
— Достаточно. Как вас зовут?
— Грязев. Владимир Петрович Грязев.
— Пойдете?
— Пойду.
— Матвей Ильич! Со мной летит Владимир Петрович.
— Мишань, вообще-то это наш главный инженер! — развел могучими руками мэр, давая понять, что Грязева мне не видать.
— Ух ты! — будто бы и не заметив жеста, обрадовался я. — Мне сегодня сказочно везет! Раз это главный — стало быть, где-то есть и запасной… Ну, в смысле, заместитель какой-нибудь. А то и не один. Грязев, пойдемте скорее, пока Матвей Ильич не придумал еще пару проблем, из-за которых девочка так и не будет найдена.
Мэр, на первых моих словах раскрывший рот для категоричных возражений, на последних побагровел и рот закрыл. Я счел это молчаливым согласием и быстренько затолкал главного инженера в вертушку.
— Оружие! — спохватился он, когда вертолет уже стал подниматься. — Я же не забрал у этих…
— Не волнуйтесь, оружия у меня достаточно, — ответил я, пристально разглядывая выбранного попутчика. Видимо, слишком пристально, потому что тот явно смутился, суетливо пробежался пальцами по пуговицам рубашки, нервно вздохнул.
— Следопыт-то из меня… — начал он и с досадой махнул рукой. — Я как-то все больше с техникой…
Я хмыкнул и промолчал. Ну не говорить же ему, в самом-то деле, что мне плевать на его способности?! Мне и своих достаточно. И напарник мне нужен даже не столько для подстраховки, сколько для того, чтобы время от времени поддакивать. В конце концов — вопросы. Не могу же я свои идиотские вопросы адресовать самому себе?!
А выбрал я его вовсе не из-за гипотетических способностей или навыков. Просто интересным показалось: главный инженер, верхушка, так сказать, здешней иерархии — а стоит не среди приближенных мэра, а так сказать, вместе с народом. Значит, либо Матвей Ильич ему не нравится, либо — что, скорее всего, ближе к истине — он не нравится Матвею Ильичу. И то и другое меня вполне устраивало. С детства не люблю агитплакаты.
И про длинную ось он здорово подметил! Размеры скотин — это слишком на поверхности, это даже ребенок сразу сообразит. Горизонтальное расположение тела — вроде бы тоже очевидный отличительный признак, но для подобного вывода нужно было хотя бы в справочник залезть: а вдруг на Пенелопе скотины — не единственные существа с такой осью?
Вот на Земле, скажем, противоположная ситуация: человек, жираф, морской конек — а много ли еще вы назовете животных, сориентированных в пространстве вертикально? Стоящие на задних лапках пудели и сурикаты не в счет.
Здешние боги, отвечающие за разнообразие видов, вообще фантазией не отличались. Вся растительность Пенелопы — серо-бурая водоросль, обитающая и на море, и на суше. Тончайшие и длиннющие нитеобразные листья, растущие пучками прямо из корневища, устилали поверхность планеты практически полностью, сплетаясь в единый замысловатый ковер. Планета-то и именем своим этому обязана: помните, Пенелопа в ожидании Одиссея всё чего-то ткала? Ну вот и перестаралась.
Там, где благоприятных факторов хватало, а места было недостаточно, растение начинало развиваться в вертикальной плоскости: ковер вспучивался, бугрился, покрывался столбообразными «наростами» высотой до нескольких метров — и появлялся лес. В зависимости от почвы, рельефа, освещенности, влажности и возраста листья водоросли приобретали разные качества: ковер мог обладать свойствами густой травы, утоптанной тропинки, жесткого кустарника, песка, болота, снежного сугроба и так далее. Но более всего он напоминал мелкую сеть или паутину. До сих пор время от времени кто-нибудь из нас застревал так, что без посторонней помощи и не выпутаться. Зато и с фотосинтезом у водоросли все было в порядке, и в пищу она годилась — можно было приготовить блюдо типа тушеного шпината или использовать в овощном салате, и матрасы мы сеном набивали — загляденье!
Так и повелось: все, что ниже колена, мы называли травой или паутинкой, а заросли приличной высоты, с многочисленными «стволами» и «кронами», аллеями, галереями, завалами, — лесом или паутиной.
— Подлетаем! — обернулся к нам пилот.
— Погодите! — встрепенулся я. — Вы говорили, что этот ваш… свидетель… ну, он издалека видел нападение. Откуда именно?
— Вот с этого холма.
— Мы можем опуститься на холм?
— Нежелательно! Еще один взлет тучу горючки сожрет, а пешком вам до места далековато будет.
— А надо! — я миролюбиво улыбнулся. — Очень-очень надо! Можете даже не садиться, просто зависните в паре метров.
Пилот чертыхнулся, но недовольство никак не отразилось на его профессиональных способностях: завис он не в паре метров, а буквально у поверхности. Воспользовавшись такой щедростью, я все же выпрыгнул наружу, огляделся. Далеко-о-о-о сзади на горизонте мерещилось нечто темное — комплекс, конечно же. Между ним и холмом, на котором я стоял, — десять километров дикой природы: ни дорог, ни построек, сплошные рощицы да ложбинки.
— Куда ж ты шла-то, девонька моя? — прошептал я себе под нос и продолжил осмотр.
Пройдя у подножия холма слева, ребенок попадал на свободное от зарослей пространство — так сказать, луг стометрового диаметра. Ребенок почти пересек луг, когда его сверху заметил… кстати, что свидетель делал на холме? Ага, вон мачта-ячейка. Стало быть, свидетель тут связь налаживал. Итак, свидетель видит сверху идущую вдаль девочку. Куда? Куда она идет? Наверное, свидетель недоумевает так же, как и я сейчас, и задает себе точно такой же вопрос. Прямо по курсу — опушка леса, дальше — непролазные заросли. Что могло там понадобиться шестилетней девчушке??? Что заставило пройти десяток километров бездорожья? Додумать свидетель не успевает, потому как в этот момент на ребенка набрасываются скотины.
Стоп! Как именно набрасываются? Откуда — спереди, из зарослей? Нет, даже отсюда я вижу деформированную паутинку слева и справа от места нападения. Взяли в клещи и атаковали с двух… нет, с трех сторон — одна из скотин зашла со спины. Скорость атаки бешеная — «трава» взрыта, вспахана, содрана до грунта в месте старта каждой твари, прыжки — многометровые. Один миг — и вот они! Проскочив добрую половину луга, скотины… Скотины делают что?
Что про это говорит свидетель? А свидетель — мужик! Настоящий. Поняв, что с такого расстояния он нападающих пристрелить не сможет, свидетель мчится вниз по склону. Лавирует между «деревьями», ныряет в сросшуюся «кронами» аллею, на несколько секунд теряя из виду место происшествия. Когда он выбирается на открытое пространство — луг уже пуст. Совершенно. Нет ни девочки, ни животных.
Я оценил склон холма. Ну, наверное, все-таки не несколько секунд, а побольше минуты — даже если лететь строго по прямой, наплевав на мешающую растительность. Итак — что можно успеть за минуту? Растерзать и проглотить без остатка? Сцапать и утащить в заросли? Свидетель, хоть и настоящий мужик — но мужик впечатлительный, с богатым воображением. Он уверен в первом и потому в состоянии шока, и потому ему что-то там вкололи медики.
Я склоняюсь ко второму. И на то есть несколько весьма серьезных причин.
Обернувшись к высунувшемуся из вертолета напарнику, я спросил:
— Грязев, куда она шла?
Пока главный инженер тщетно боролся со следами недоумения на лице — ничего-ничего, пусть тоже подумает! — я вернулся на место, захлопнул люк, дал отмашку пилоту.
Я уже упоминал о бесталанной матушке-природе Пенелопы. Или о гениальной — это как посмотреть. С флорой все элементарно, с фауной — едва-едва сложнее. Фактически у всех живых существ на планете был один-единственный предок. То ли эволюционный путь на сей момент был еще слишком короток, и виды не успели «разбежаться» друг от друга, то ли еще по какой причине — но животные отличались здесь… ну да, размерами, как и сказал мой наблюдательный тезка. Больше всего среднестатистический обитатель Пенелопы напоминал летучую мышь с хоботком вместо рыльца. Эдакое двуногое прямоходящее перепончатокрылое сосущее. Я бы сказал — кровососущее, но тут не все так просто. Самые крохотные местные «нетопыри», размером с комара, сосали сок паутины. Те, что покрупнее, сосали действительно кровь — тех, что размером с зайца. «Зайцы» хоботком засасывали крохотных. В водоемах обитали такие же существа, только крылья их чуть больше напоминали плавники, а ножки выполняли не опорную, а хватательную функцию. Даже расцветка у всех примерно одинакова. Бывает, встретишь какого-нибудь… размером с кулак — и не понять, то ли это детеныш «зайца», то ли вполне взрослая «птица». Разумеется, у каждого вида было длинное и по традиции латинское название, но мы обходились земными ассоциациями: мелкое и летает — мошка́, мелкое и плавает — малёк и так далее. Хотя, по сути, тут не было ни рыб, ни птиц, ни насекомых — скорее, породы собак. От тойтерьера до мастиффа.
Особняком стояла скотина. Скотина — зверюга страшная. Помесь комара и вепря. Или нет — помесь комара и саблезубого тигра. Или еще точнее — помесь комара, вепря и саблезубого тигра. Только размером с нормандскую корову. Крылья у скотины были, но практически атрофировавшиеся — передвигалась она в горизонтальном положении, на четырех конечностях, в отличие от своих прочих родственников. Когтищи на лапах — как у тираннозавра, только, насколько мне было известно, не для растерзания добычи, а из-за специфики передвижения по паутине пешим ходом. Летать скотина не могла, но по вертикальному склону забраться или с места, из «болота», прыгнуть метров на дцать — это она легко.
Поначалу мы ловили скотин — с целью изучения, разумеется. Но быстренько это дело прекратили, потому что свирепое создание в клочья разрывало любые путы, а в металлической клетке забивало себя насмерть, пытаясь размолотить лбом прутья. В естественной же окружающей среде скотины были слишком осторожны, чтобы попадаться на глаза, и потому до сих пор изучены мало.
И вот на как минимум трех таких монстров понесся в атаку наш свидетель. Честное слово: восторженный трепет!
К слову: скотины никогда до сегодняшнего дня не нападали на людей.
— А с чего вы взяли, что она куда-то шла? — напомнил о себе Владимир Петрович.
Я невежливо вылупился на него:
— А как же иначе?
— Да заблудилась просто!
— Да как??? Чтобы заблудиться в лесу, нужно как минимум выйти из города. А зачем она вышла? По грибы, по ягоды? Тут же нет ни хрена подобного!
— Ну, может, птенца какого-нибудь увидела, решила поймать, побежала…
— И отмахала десять километров по прямой. Ну-ну…
Грязев помолчал, потом будто нехотя выговорил:
— Знаете, как бывает… Сделал всего пару шагов в сторону — и нет тропинки… — Я хотел возразить, что тропинки тут никогда и не было, но сообразил, что напарник мой не о том говорит. — И кажется, будто вот она, вот здесь, за этим кустом!.. или за следующим, или вот за тем…
— Долго вас искали?
— А? А… два дня. Я маленький совсем был, глупый. Хорошо, что в тех местах хищников отродясь не водилось.
— Да, хорошо. — Я поглядел в иллюминатор — мы уже садились на лугу. — Ладно, «Машенька» так «Машенька».
— Вообще-то она Валя. В честь Валентины Терешковой. Ну, вы понимаете: первая женщина, полетевшая в космос, — и первая девочка, родившаяся в космосе.
— Да, понимаю. Символично. Но я не об этом. Сказки любите? Так вот тут у нас — «Машенька и медведь». Или «Три медведя». Шла-шла девочка, птенцов собирала, заблудилась… и как-то напакостила мишкам. А они вернулись домой и рассердились.
— Каким образом она могла напакостить скотинам?
— А вот сейчас и узнаем! — Я спрыгнул на паутинку, но тут же сунулся обратно, позвал пилота: — Скажите, а в первый раз сюда вы прилетали? Все осмотрели — и ничего?
— Следов лап много — и старых, и новых. А Валиных — совсем не видно.
— Это неудивительно: паутинка упругая, а девочка маленькая, легкая… А вот в те заросли заглядывали? Которые прямо по курсу?
— А зачем? — Пилот пожал плечами. — Там вообще ничего не примято.
— Ух ты! Вообще не примято! — Я уважительно покачал головой. — Ну надо же!.. Так, Грязев, выгружайте арсенал. Отсюда играем дровосеков.
— Каких дровосеков?
— Я сейчас отлучусь на пару минут, а когда вернусь — вы зададите этот же вопрос. А пока учите роль, репетируйте.
Главному инженеру, видимо, очень хотелось покрутить пальцем у виска, но он и так чувствовал себя нелепо и не хотел усугублять ситуацию испорченными отношениями. Весьма разумно, на мой взгляд.
В этих лесах и на лугах пахло совсем не как на Земле, и даже ветер здесь был непохожим. Но запах дикого зверя и тут невозможно было спутать с каким-либо другим. И дело даже не в собственно запахе — атмосфера такая… дикая. Сразу хочется тревожиться и остерегаться. Даже абсолютно точно зная, что крупнее и опаснее скотины на Пенелопе животного нет, а скотина ни разу не нападала на человека. До сего дня.
Я шел к первой отметине, оставленной когтями скотины, шел и думал: «Ладно, маленькая. Ладно, глупая. Заблудилась в трех… ладно, соснах. А повернуть голову и увидеть стены корпусов, вышки? Они же на десятки метров выше любого «дерева»! А услышать непрекращающийся гул насосов? Да, она маленькая и глупая, но не слепая и не глухая! Нет, девонька моя, ты не блуждала, ты явно куда-то шла! Куда???»
Поскольку нападение случилось одновременно с трех сторон, логичным было предположить, что ребенок угодил в засаду. Значит, его поджидали. Значит, где-то прятались. Конечно, цвет скотины — под стать окружающей местности, и все же скотина — зверь слишком крупный, чтобы можно было его не заметить на открытом пространстве. Вот место, так сказать, стартового рывка — будто плуг прошелся взад-вперед. Вокруг… а вокруг — обычная паутинка. Какой бы упругой она ни была, а после даже получасового пребывания на ней туши в семь-восемь центнеров сомнется как миленькая! Ни ложбинки, ни кустика, чтобы замаскироваться. Самые обычные следы. Шел себе зверь, шел по своим делам, ни от кого не скрывался — и вдруг рванул на беззащитного ребенка! Возможно? Возможно. А теперь вспомним, что монстров было аж три штуки. На расстоянии доброй сотни метров друг от друга. И всем троим вдруг позарез понадобилось бросить свои дела, чтобы пообедать Валюхой. Ну бред же? Бред.
Я пробежался до второй отметины. М-да… Ладно, предположим, что Валя совсем идиотка: комплекса нефтедобывающего она не заметила — могла и парочку скотин за стога сена принять. Но они-то чем нюхали??? Чем смотрели? Сто метров! Чистое поле! Почему дали перейти и лишь потом набросились? Что-то произошло? Кто-то скомандовал «фас»? Девка, ты куда шла, а?
Я вновь посмотрел на заросли в диаметрально противоположной стороне луга. А заодно зацепил взглядом вертушку и напарника. Пилот заглушил двигатель, но из кабины так и не вылез — видимо, внутри ощущал себя в безопасности. А вот главный инженер был каким-то… напряженным, одним словом. Стоило его как-то успокоить, занять чем-нибудь. И я поспешил вернуться.
— Ну как? — с надеждой спросил он издалека.
— Неправильный вопрос! — возмутился я. — Мы же договаривались!
Грязев поморщился, затем раздул щеки, затем махнул рукой:
— Ладно. Какие дровосеки?
— Вот! — довольный, я поднял вверх указательный палец. — А могли бы и догадаться, Грязев! Одна очень добрая женщина отправила свою дочку через лес к бабушке. С пирожками.
— Красная Шапочка, что ли?
— Точно! Если опустить все подробности, там волк проглотил некоторое количество людей, а потом пришли дровосеки, вспороли волку брюхо и выпустили наружу всех родственников.
— Вам смешно?
Честно говоря, заросли меня интересовали гораздо больше, нежели выяснение отношений с главным инженером, но я таки счел нужным ответить, хотя глядел мимо собеседника:
— Отнюдь. Мне не смешно, но стало повеселее, потому что теперь я абсолютно точно знаю, что девочку здесь не убивали.
— Откуда?
— Погодите, Грязев, не мешайте!
— Михаил Евгеньевич, я серьезно! — Напарник все заметнее нервничал. — Откуда вы знаете, что ее не убили? Что с ней стало? Где она?
— Тихо-тихо-тихо! — Я наконец посмотрел на него. — Я не сказал, что знаю, где она и в каком состоянии. Я знаю только, что здесь ее не убивали. Увы, это не значит, что она все еще жива, хотя я на это надеюсь… и постараюсь найти ее… если вы мне поможете. М-м-м-м?
— Как?
— Грязев, вот представьте…
— А можно без этих ваших?..
— Нельзя! — отрезал я и подумал было обидеться, но тут напарник выкинул фортель:
— Михаил, если в течение часа я не сообщу о результатах, начнется «охота на волков»!
— Ух ты!
Неожиданно, прямо скажем. Хотя, если подумать…
— Матвей Ильич?
— Угу… — Грязев отвернулся. — Я был против!
— Не сомневаюсь. Поэтому пошли со мной?
— Вы знали что-то, чего не знал я, чего не знали мы. Мне стало любопытно, на чем строится ваша уверенность. А вы мне сказки рассказываете…
Ах, Матвей Ильич! Ах, чертяка! Неожиданно, но предположить было можно. Человек с плаката привел свой народ к цели — планета обживается, нефть качается, земные яблони цветут, демографический всплеск достигнут, работа и быт отлажены. Что еще требуется? Человек с плаката больше не нужен, полководец превращается в чиновника в кабинете — заслуженного и раздражающего, числящегося и несущественного. Как часто в истории Земли именно в такие моменты придумывались революции, войны, «обнаруживался» внешний враг или враги народа?
Ах, как кстати пришлось мэру это нападение! Если бы не следы, я бы теперь мог запросто решить, что исчезновение Вали инсценировано, свидетель липовый, и так далее, и тому подобное. Собрать народ, сплотить очередной целью, повести толпу на травлю лютых хищников… И тут, видимо, кто-то из приближенных вспоминает, что формально на планете есть специалист, отвечающий за экологию. Правда, в последнее время специалист совсем сбрендил, ушел в леса, живет один… Ну так тем лучше! Вытащим его из лесов, отправим туда, где сами ничего толком не нашли, — пусть и он не найдет, а это развяжет нам руки…
Прелесть какая.
— Но полчаса у нас еще есть? — задумчиво спросил я. — Тогда… Тогда представьте: вы прогуливаетесь или шагаете по своим делам — и вдруг видите, как ребенок, сам того не ведая, идет к обрыву. Ваши действия?
— Окликну.
— Ребенок глухой. Или иностранец — не понимает русского.
— Подам знак.
— Слепой.
— Издеваетесь?
— Ладно, зрячий, просто смотрит в другую сторону.
— Брошусь к нему, попытаюсь остановить.
— Вот!
— Вы серьезно?
— Это самое логичное объяснение.
— Постойте, Михаил! Я — человек, существо разумное, но здесь же…
— А здесь — просто очень умный зверь. Сомневаетесь? Дельфины помогают тонущим, лошади вытаскивают хозяев из пропасти, собаки откапывают попавших под завалы, волки вскармливают своим молоком потерянных младенцев — честно-честно, я в книжке читал! С картинками.
— Дельфины могут с равным успехом толкать тонущего прочь от берега, только об этом уже никто не расскажет. Собак специально натаскивают на поиск и спасение. А уж скольких загрызли волки… — Грязев махнул рукой — похоже, он потихоньку разочаровывался во мне. — Михаил, чтобы остановить массовый отстрел скотин, нужно представить серьезные доказательства. Лучше всего — целую и невредимую Валю.
— Чтобы предположить, где сейчас искать Валю, нужно ответить на два вопроса. — Я демонстративно выставил вверх два указательных пальца, приподнял правую руку чуть выше. — Первый — куда шла девочка? — Опустил правую, приподнял левую руку. — Второй — почему ее туда не пустили? Владимир Петрович, неужели вы не видите, что путь ее прямолинеен, как… как… как у бильярдного шара?! Заблудившийся ходит кругами.
— Не думаете же вы, что ее действительно кто-то сюда отправил?
— Может, никто и не отправил, но у путешествия явно была цель. И она — там, за зарослями. Далеко ли, близко ли — пока непонятно, но в заросли ей заходить было нельзя.
— Ну да. Обрыв?
— Фигурально выражаясь, — пожал я плечами и сделал шажок в интересующем направлении.
Обрыв или нет, но теперь, по логике вещей, кто-нибудь должен был остановить и меня. Я сделал еще шаг, прислушался. Еще шаг. Тихо.
На Пенелопе нет певчих птиц, здешние звери крайне скупы на звуки, тут не шелестит листва, не скрипят стволы деревьев…
Зато тут клацают предохранители автоматических ружей, черт бы их побрал! Рассерженный донельзя, я оглянулся на Грязева.
— Ну, елки-палки!
— Извините…
— Да ладно. Если уж звук садящегося вертолета так бесит меня — представляю, как он не нравится местным тварям!
Уже не осторожничая, я таки пересек опушку леса, раздвинул паутину. Ни обрыва, ни берлоги, ни ясельной группы детского сада, ни кладбища — ничего. На первый взгляд, разумеется. Но на второй у меня времени не было.
— Хорошо, будем считать, что не обрыв, а колонна танков.
— О господи! — застонал сзади главный инженер.
— Чего это вы? — с подозрением оглянулся я вновь.
— Каких танков?
— Фашистских, — не моргнув глазом, ответил я. — Или союзных. Стратегических, сверхдальней разведки. Грязев, вы чуете разницу между постоянной опасностью и сиюминутной? Обрыв — это опасность постоянная, пропасть всегда на своем месте, и нерадивые придурки вроде меня с Валей так и норовят в нее сверзиться. Значит, нужно дежурить и спасать постоянно. А колонна танков прошла — и все. Валю туда пускать было нельзя, а меня уже можно.
— А еще можно сожрать одного вторгшегося чужака и, например, перенести свое драгоценное гнездо туда, где второй искать не станет!
— Да что вы все!.. — взорвался я. — Блин, ну как сожрать, как? Вы хоть у одного животного тут видели пасть? Чем глотать вашу Красную Шапочку, если глотки нет? У скотин есть когти, клыки, бивни, рога, еще какая-то жуткая хрень, но вместо рта у них — хо-бо-ток! Я вообще склонен считать их вегетарианцами…
Грязев поперхнулся.
— Ой, да прекратите! — я в раздражении махнул на него рукой и, высоко вздымая колени, выбрался из зарослей. — Вы же наверняка читали справочники, и мои отчеты в том числе. В содержимом желудков исследованных скотин были найдены преимущественно растительные волокна, в найденных кучках их выделений животные белки практически отсутствовали. Да, это не гарантия, что они не хищники, слишком мало материала, но… Вы знаете, почему их назвали скотинами? Да потому что на коров похожи! Жвачный, блин, неодомашненный скот.
— А клыки?
— Прошу заметить — невероятно острые! Как серпы. Такими травку резать — милое дело. — Я постучал каблуком по упругой паутинке. — Попробуйте-ка отковырнуть, раскрошить и втянуть через отверстие, диаметром с… со ствол — кстати, опустите уже! — вашего ружья. Тут мясорубка нужна, блендер, сенокосилка, блин! А вас парочка бивней смущает… Хорошо, допустим, что звери все же нападают на Валю, пускают в ход клыки, рога и прочую амуницию. Да здесь все должно быть залито кровью! Уж простите такую буквальность… А сожрать… Единственный способ, которым девочка могла быть… употреблена скотинами, — высасывание. Ну что вы на меня смотрите? Сами заставляете быть жестоким и циничным. Да, допустим, воткнули в нее аж три хоботка — и высосали, как коктейль через соломинку. А кости тоже высосали? А одежду, обувь? Где это все?
— Ее могли оглушить и перенести в укромное место, где после и расправиться.
— Ага, подхватили на ручки, взвалили на спину… Повторяю: это не львы какие-нибудь, чтобы в зубах переносить добычу поближе к логову.
— Что же, по-вашему, она сама отсюда ушла?
— Ну наконец-то! — раздув щеки, выдохнул я. — Если вы должны доложить о моих выводах — самое время это сделать.
— Видите ли, Михаил, — медленно начал Грязев, покусал губу, опустился на баул со снаряжением и посмотрел на меня снизу вверх. — Я, наверное, неправильно выразился, или вы как-то не так меня услышали. Я никому ничего не должен. Тем более — докладывать. Я пошел не потому, что меня к вам приставили, а потому, что сам захотел вместе с вами разобраться в ситуации. Если бы мы нашли убедительные доказательства того, что местная живность не убивала ребенка, — я бы сообщил об этом в город. Остановило бы это травлю или нет — не знаю, но я бы попытался… Сейчас же я вижу, что вся ваша убежденность основана на косвенных фактах. Я не верю, что скотины не причастны к исчезновению Вали. Я не верю, что ушла она сама и добровольно. И — уж простите! — я не верю, что эти монстры — травоядные.
Монолог главного инженера я оценил. Черт его знает, где они сейчас обучаются, но в наше время инженеры так не разговаривали. Может, он ко мне и не приставлен, но и не так прост, как хотел показаться в самом начале, когда пыхтел, мямлил и теребил пуговки на рубашке. А может, это какие-то мои тараканы — паранойя аль ишшо чего. Так или иначе, сказал-то он все верно — доказательств не было.
— Ладно, — помолчав, резюмировал я — не столько сказанное, сколько свои мысли. — Пойдемте добывать улики. В виде целого и невредимого ребенка. И это… извините, если обидел.
Грязев отмахнулся, поднялся, повесил ружье на одно плечо, на другое взвалил баул.
— Куда идем?
— Давайте рассуждать! Когда Красной Шапочке встретился волк… да не надо, блин, так морщиться! Мне по сказкам лучше интуируется. Лучше скажите это сами: что сделал волк, когда встретил девочку?
— Ну, спросил, куда она идет…
— Умный волк! Меня это тоже больше всего интересует с самого начала. Но дальше, дальше!
— Когда она сказала, что идет к бабушке, он показал ей длинную дорогу, а сам побежал по короткой.
— Вот! Отлично! Бабушка жила за лесом — в какой стороне? — я завертелся на месте.
— В смысле? — не понял меня Грязев, но тоже заозирался.
— Валя шла из города — оттуда. Поселок находится гораздо западнее выбранного ею маршрута. Километрах в шестидесяти от города. Да, она ребенок, она могла не рассчитать своих сил — она просто не представляет, что такое шестьдесят километров по диким лесам. Допустим, она все же пошла зачем-то в поселок — но почему на север, а не на запад?
Мы замолчали в задумчивости. И… вот честное слово — никогда не слышал, как тикают часы, в наше время они все электронные, в виде циферок в уголке любого экранчика. Механические я видел в музеях, и некоторые из них шли, но прислушаться я как-то не додумывался. А тут вдруг всем телом почувствовал — тикают часики-то, тикают! Сколько там осталось до минуты, когда доблестный мэр даст команду?
— На Пенелопе есть и еще одно поселение, — вдруг сказал Владимир Петрович и многозначительно на меня посмотрел, я аж чуть не вздрогнул.
— Да ладно! — поняв, что он имеет в виду, засомневался я. — Вы про мое логово, что ли? Ну да, оно как раз на севере, но… откуда ребенок мог обо мне узнать? И жилище мое — сегодня оно здесь, завтра там…
— А вдруг?
О, какой простор для фантазии! Бедный ребенок узнал, что Матвей Ильич планирует устроить на Пенелопе экологическую катастрофу — сжечь всю паутину, например. Мама с папой Вале не поверили, а остальным она сказать побоялась — вдруг они сторонники планирующихся козней? И тогда крохотная девочка решает сама найти сумасшедшего эколога, живущего в паутине где-то на севере… Героический бред. В жизни так не бывает.
— Идем на восток! — твердо выговорил я.
— Почему? — с готовностью поинтересовался Грязев.
— Вы сами сказали — ей показали длинную дорогу. Сзади город — он близко. Слева поселок, прямо — ну, примерно где-то там мое жилище. Стало быть, ее повернули на восток, где нет ни одной живой души.
— И мы пойдем туда только потому, что так написано в сказке? — с ужасом в глазах уточнил Владимир Петрович. — Вы рискнете жизнью ребенка, потому что не нашли следов и верите в сказки?
Я цинично пожал в ответ плечами:
— Хуже не будет. А что касается следов — так их полно в восточном направлении. В западном гораздо меньше, а на север — нам еще пилот сказал, что там вообще ничего не примято. В конце концов, доверьтесь моей интуиции!
Грязев помотал головой, вздохнул и зашагал за мной.
Тик-так, тик-так… Вот ведь чертяка! Время-то какое выбрал — на закате! Он же еще и факелы народу наверняка раздаст! Темнеет, опасность щекочет нервы, благородная цель зовет на подвиг, пламя факелов рвется в неистовой злобе, древний, дремучий инстинкт охотника просыпается где-то внутри… Ну как не любить такого мэра, а? Аттракцион «Все тридцать три удовольствия»!
— Грязев, расскажите мне о Вале! Вы ведь ее знали?
— Разумеется, знал. Что именно вас интересует?
— Все что угодно. Да хоть начиная с рождения — как так получилось, что она родилась в полете? Например, когда летели мы, был строжайший запрет: сексом заниматься — пожалуйста, а беременеть извольте только по прибытии.
— И у нас так было. — Грязев вздохнул. — Там непонятная какая-то история. Поговаривали, что Валин отец — капитан звездолета. Вроде как, узнав, что Валина мать беременна, решил, что не оставит ее на Пенелопе, заберет с собой обратно на Землю. Вполне достаточный повод разрешить не делать аборт — она же вроде как уже не переселенка, а почти член экипажа.
— И не забрал.
— Угу.
— Тяжко ей, наверное, пришлось?
— Ну, на звездолете-то мы все за нее переживали — первые роды в дальнем космосе, все такое… А как Валюшка родилась — так будто праздник у всех! Очень мы ее любили. Каждое утро главная новость — что научилась делать Валюха: ну, там, головку держать, первое слово, первый шажочек… Души в ней не чаяли! Ходить научилась — так только и шастала по соседям: у одних завтракает, у других обедает, у третьих играется, у четвертых спит.
— Сын полка, дочь звездолета… А что мать с отцом?
— Ну что… Отец — капитан он или просто кто-то из команды — весь в делах, мать — Татьяна — больше среди экипажа пропадала.
— Ух ты! Вот это номер!
— Да ладно, дело житейское, мы ее не осуждали. Ей семейную жизнь надо было налаживать, а нам все одно заняться нечем, а тут такое солнышко — Валюшка! Нам только в радость было с нею повозиться.
— Это я уже понял.
Луг давно уже остался позади, приходилось продираться сквозь клочковатые липкие заросли, и разговаривать стало не слишком удобно, но воображение мое уже разыгралось.
— Хорошо, вот прилетели вы, выяснилось, что мать с дочерью обратно не возвращаются, — и как?
— Да, вот тут Татьяне пришлось действительно тяжко.
— Личная драма, разрыв с любимым, новое место, обязанности, а тут еще и ребенок на шее…
— Ну, вы утрируете, конечно, но суть верна. Помогали, чем могли — и по работе, и по дому, и с Валюшкой посидеть…
— Да понял я, понял!
Как-то неожиданно мы оказались в тупике — со всех сторон отвесные стены паутины. Оставив главного инженера внизу, я забрался наверх, собирался помочь залезть и ему, но тут сообразил, что ребенку такую стену не одолеть. Значит, девочка здесь не проходила. Значит, нужно немного вернуться и найти более легкий путь.
— Грязев, я, пока карабкался туда-сюда, усиленно интуировал. Давайте я вам расскажу о дальнейшей Валиной жизни, а вы меня поправите, ежели что не так.
— Ну, попробуйте.
— Молодая женщина, обнадеженная перспективами стать хранительницей семейного очага, оказывается брошенной матерью-одиночкой. Перед полетом были шансы создать семью уже здесь, на месте, с кем-то из переселенцев, но теперь… Пока она крутила роман с членом экипажа, ее соседи перезнакомились, может быть — переженились. Теперь достойных кандидатов в мужья практически не осталось. Вот вы — женаты? Женаты. Как и подавляющее большинство населения города. А оставшиеся холостяки либо не устраивают… как ее?.. Татьяну, либо не готовы воспитывать чужого ребенка. Я, конечно, упрощаю, но по сути прав. Да?
Грязев из-за спины неохотно буркнул что-то — кажется, утвердительное.
— Какое-то время Татьяне помогают — если и не все, то многие. Но потом собственные заботы лишают свободного времени. И вот вечерами, возвращаясь с работы, все ее знакомые по парам расходятся по домам, а ее пара, ее крест — Валюха, чудесный ребенок, который, увы, мужика не заменит.
— Михаил, это весьма грубо и примитивно. На самом деле…
— На самом деле все было нежнее и сложнее — я не сомневаюсь! Но однажды Татьяне пришла в голову мысль, что причина ее теперешней неустроенности — родная дочь.
— Да бросьте! Сейчас вы скажете, что Таня выгнала дочь из дома!
— Не скажу.
Сумерки. Черт бы их побрал! Светило опустилось уже так низко, что периодически скрывалось на «стволами», погружая нас в густую вечернюю тень. Еще чуть-чуть — и Матвей Ильич отдаст приказ, и зарычат вертолеты, заклацают затворы, затрещат выстрелы…
— Не скажу… — задумчиво повторил я. — Татьяна продолжала растить дочь, и ей помогали в этом самые преданные знакомые. Но потом… Потом, обустроившись на Пенелопе, переселенцы завели собственных детей. Так? Казалось бы, все замечательно, у Валюхи теперь появятся друзья, будет с кем поиграть… Но нет! Слишком велика разница в возрасте. Девчонке в школу пора идти, а эти только ползать учатся. И теперь вся любовь, вся забота, все уси-пуси достаются не Вале, а им. Они напроказничают — родители только умиляются. А напроказничает Валя — и… Что?
— Ну, в чем-то вы правы. Татьяна в последнее время стала… нервной.
— Ругалась?
— На Валюшку? Всякое бывало, врать не стану.
— Била?
— Нет, что вы!
— Впрочем, это как раз неважно.
Мы выбрались из зарослей на полянку. На Пенелопе, как и на Земле, закаты имели красноватый отсвет, и потому полянка выглядела… зловеще, что ли? Да еще следы скотин повсюду…
— Била или нет — не так важно. Важно, что девочка стала чувствовать себя… ну, может, и не виноватой, но лишней. Ее не любят дома, ее больше не зовут завтракать и играть соседи — как это было на звездолете. Она одна. И она видит разницу между собой и другими детьми. Они мелкие — мал мала меньше. Мальки, мошка́, птенцы и зайки, а она…
— Скотина! — с ужасом выдохнул Владимир Петрович.
— А теперь скажите честно: во время воспитательных бесед матери с дочерью, когда Валюшка была в чем-то виновата, не звучало ли упомянутое слово?
— Я… я не знаю…
— А предположить можно? Понимаете, для нас, землян, это слово в ругательном контексте обладает иным смыслом. Когда я говорю, что капитан вашего звездолета — скотина, я имею в виду, что он повел себя как свинья. Когда я говорю, что Матвей Ильич — скотина, я имею в виду, что он — бычара, вожак стада с раздутым авторитетом и самомнением. А когда мать говорит дочери: «Ты маленькая дрянь, неблагодарная скотина!» — что должна думать девочка? Для нее, растущей на Пенелопе, слово «скотина» ассоциируется лишь с одним животным.
— Это бред! Вы сейчас голословно обвиняете Татьяну и всех нас…
— Не так уж и голословно. Вы все еще считаете, что Валя случайно заблудилась, ее оглушили и, бесчувственную, уволокли? Тогда смотрите: вот за тем кустом она пописала. А здесь, в двух шагах от вас, сполоснула руки водой из бутылки. О чем это говорит? Первое, — я выставил один указательный палец, — раз ее отпускают в кустики — она не без сознания и не пленница, потому что как объяснить животным-конвоирам, что тебе приспичило? Второе, — я поднял другой указательный палец, — ребенок, увлекшийся ловлей птенца на окраине города и заблудившийся в лесу, не берет с собой запас питьевой воды. Грязев, признайте это. Во-первых, свяжитесь с городом, сообщите, что скотины не убивали девочку — пусть отменяют карательную операцию. Во-вторых, признайте: самое логичное — то, что девочка сама ушла из дома. И шла она не в поселок и не в мою берлогу. Она шла к своим, к скотинам, туда, где наконец-то не будет одна.
Я молча смотрел, как дрожали пальцы Грязева, когда он нажимал кнопки коммуникатора. Его и самого потряхивало изрядно. Не удивительно: если бы мне сказали, что я своим бездействием довел ребенка до такого состояния, позволил ситуации докатиться до подобного исхода, — я бы удавился, наверное. Главный инженер зацепил мой взгляд, отвернулся — ему было невыносимо стыдно, и я не стал мучить, отвернулся и сам, пошел искать продолжение следов, да так и застыл.
— Михаил!
— Тссс!
— Михаил, это важно!
— Заткнитесь, Грязев! — шепотом приказал я, но он не унимался.
— Михаил, они все равно летят! Они не остановят охоту!
Ух ты! Собственно, а чего ты ждал? Ты же сам для себя решил, что травля диких зверей, якобы растерзавших девочку, — всего лишь повод! Мэру нужно дело, занятие, способное сплотить толпу. Девочка жива? Прекрасно! Но эти хищники не перестали быть опасными, да и выглядят так устрашающе… Ату хищников!
Я не эколог в прямом смысле этой должности. Я строитель. После разведки и экспертной комиссии, установившей, что Пенелопа идеальна для жизни человека, сюда отправили звездолет с техникой, материалами и рабочими ресурсами. Мы возвели жилища, химическую лабораторию, нефтедобывающий комплекс и нефтеперерабатывающий заводик. Природные ископаемые Пенелопы не могли заинтересовать Землю, но были жизненно необходимы тем, кто здесь обоснуется. Нефть — это и топливо для энергоустановок, и горючее для транспорта, и синтетические каучуки, и пластмассы — то, без чего невозможно дальнейшее обустройство на планете. Здешняя нефть доступнее — Пенелопа горячее Земли, и процесс литогенеза происходит на меньших глубинах. То есть копнул ковшом экскаватора — и уже практически добрался до месторождения. Органика на Пенелопе иная, и свойства у нефти несколько отличаются от земного аналога. К примеру, на сей момент химическая лаборатория уже выпускала несколько лекарственных форм на основе паутины и нефти — форм уникальных. Земля была бы рада получить такой нежданный подарок от колонизируемой планеты.
Десять лет назад я прибыл на Пенелопу с еще двумя сотнями строителей, изучил местность и определил район, в котором можно было возвести город и комплекс, не навредив экологии региона уже в первые дни колонизации. Затем было два года изматывающей работы, работы до седьмого пота, до кровавых ладоней… После нашего доклада о готовности с Земли стартовал второй звездолет, с первыми переселенцами — с Матвеем Ильичом, Владимиром Петровичем, Татьяной и прочими. Мне было предложено остаться в городе в качестве коменданта — дожидаться потенциальных жителей, обустраивать их, руководить на первых порах. Вот почему я упоминал, что фактически мог бы сейчас быть на месте Матвея Ильича. Но таинственная новая планета влекла меня больше руководящей должности. Я и еще несколько десятков человек ушли из города и по праву первопоселенцев выбрали себе уголок покомфортнее — подальше от комплекса, поближе к природе. В поселке у нас тоже была химическая лаборатория, в поселке мы пытались изучить местные формы жизни, климат и так далее. Здесь было лучше, чем в городе, но и тут мне однажды стало скучно. Некомфортно. Одиноко. И я ушел — в леса, в паутину. Возможно, мы с Валей чем-то похожи?
Тварь размером даже не с корову, а как минимум с носорога сидела напротив меня. Сидела по-собачьи, на задних лапах. Хоботок подрагивал; в глазах метались многочисленные красные отражения садящегося светила; передние конечности, в которых все еще можно было узнать крылья, напряжены, когти растопырены.
Грязев наконец увидел скотину, издал горлом булькающий звук и заткнулся — я даже дыхание его перестал слышать.
Глаза в глаза. Десяток метров. Этой стремительной зверюге хватит секунды, чтобы одним махом срезать и меня, и главного инженера, застывшего за моей спиной, — уж я-то видел, как такие когти вспарывают, взрезают синтетические путы.
Глаза в глаза. Ни поднять ружье, ни сбежать я попросту не успевал.
Я больше года жил в лесах, в своей берлоге. Я изучал повадки представителей местной фауны, накапливал информацию, писал отчеты, изредка занося их в поселок. Я перезнакомился и с «зайцами», и с «птицами», они даже перестали меня бояться — там, в шестидесяти километрах отсюда. Единственное животное, которое ни разу не дало шанса даже приблизиться, — скотина. А теперь представитель этого вида пришел сам, сел напротив — и я не знаю, что мне делать. Располагай я временем и возможностью, я бы с радостью воспользовался таким подарком — я бы прикормил, дал привыкнуть к своему обществу, я бы каждый день приходил на эту поляну и сидел. Пока скотина не определила бы во мне если и не друга, то вполне безопасного соседа. Но сейчас возможности не было — сейчас откуда-то из-за спины вылетали вертолеты, полные людей, ощетинившихся стволами и праведным гневом, ведомых предводителем и целью. Пока невидимые и неслышимые, эти вертолеты таки приближались, а я не могу повернуться к скотине спиной, отнять коммуникатор у Грязева и скомандовать, добиться, развернуть любой ценой. Не могу отвернуться, потому что — глаза в глаза.
Тварь сама пришла на помощь: издав подобие вздоха, она шумно пошевелилась — зазвенели когти, брякнули друг о друга клыки.
— М-м-му… — задушенно протрубила скотина и подняла лапу.
Пошевелив в воздухе когтями, она вдруг резко ударила себя в грудь.
— Де! — вырвалось из недр груди.
Коготь опустился к мягкому брюху, оттянул шкуру:
— Ть… — отпущенной резинкой шлепнула упругая шкура.
Тварь задрала лапу выше, коготь переместился к наростам гребня:
— С-с-с-с-со-о-о-о… — тонко запели-заскрежетали щетины.
Еще один удар в грудь:
— Н!
Поведение обескураживало, ритуал наводил ужас — даже на меня, честно-честно. Что она хочет сделать? К чему она готовится?
Скотина повторила последовательность жестов. Замерла. Еще раз — и снова замерла. Она что-то показывает? Грудь, брюхо, спина, грудь. Да черт его знает! Может, это бессмысленно так же, как виляние хвостом у собаки — просто собачья эмоция, никакой информационной нагрузки! А если сообщение? Если скотина показывает, что Валя у нее в животе?
Господи, что за бред???
— Де! — била себя тварь.
— Ть… — чпокала кожа брюха.
— С-с-со-о-о-о… — шелестели чешуйки.
— Н! — утробно гудело внутри.
Деть. Сон.
У скотин нет пасти, речь им недоступна — в том понимании, которое мы вкладываем в термин. Но когда мы хотим сымитировать летящего жука, мы жужжим ртом, поскольку крыльев не имеем.
Деть. Сон.
— Ребенок спит? — робко спросил я.
— М-м-му! — коротко протрубил хоботок.
Скотина поднялась и, оглядываясь, пошла в сумерки.
Твою мать! Они еще и разумны… Нет, я и раньше нисколько не сомневался в сообразительности скотин, но даже в самых смелых мечтах не мог представить их за той гранью, которая разделяет умных животных и разумных существ!
Оставив ружье на поляне, я шагнул следом. Надежно укрытое от глаз паутинной галереей, расположилось на ночлег целое семейство. Впрочем, почему только на ночлег? Возможно, это место было их постоянным убежищем. Домом. У входа нас ждала еще одна взрослая особь, в дальнем конце галереи маячила, тревожно перетаптываясь с ноги на ногу, другая. Вглядываясь до рези в глазах в густой полумрак, я видел мягкие, пушистые кроватки-гнезда, в которых спали детеныши. Большие «кровати» взрослых скотин пустовали.
Слева направо, от одной стены галереи до другой, был растянут гамак. Сперва я не поверил глазам — но это действительно был гамак! Сплетенный из паутины, корявенький, но легко узнаваемый. В гамаке умиротворенно посапывала девочка. Под гамаком… Я едва не рассмеялся, настолько нелепым показался мне предмет, стоящий внизу, — аккуратно сымитированный из местных водорослей ночной горшок. Видимо, скотины посчитали его непременным атрибутом спальни человеческого детеныша.
Итак, пока мы обживали планету, они изучали нас. Не так грубо, как мы, не вылавливая и не препарируя, они уже научились имитировать нашу речь — не просто имитировать, но и передавать с ее помощью элементарную информацию. Они знают, как некоторые из нас предпочитают спать. Они даже с нашей физиологией знакомы. А мы? Что знаем мы, кроме того факта, что оказаться в запертой клетке для них смерти подобно?
Мне стало душно, голова разламывалась, а мое недавнее желание расхохотаться можно было расценивать как предвестник нервного срыва. Я попятился, выбрался наружу, вдохнул полной грудью. Не забыть спросить у них, от чего же они спасли Валю там, на опушке?..
Из-за горизонта донесся едва слышный рокот. Господи, если ты есть, пусть вертолеты сегодня не долетят, пусть не отыщут ни это место, ни другие дома! Пусть коммуникатор, выпавший из рук Грязева и подхваченный мной, не перестанет передавать сигнал! Пусть горло мое, задушенное спазмом, выдавит из себя хоть пару звуков приказа: «Не стрелять!»
Если есть на свете справедливость — пусть все так и будет…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги