Когда деревья не умирают

Виль Владимирович Липатов КОГДА ДЕРЕВЬЯ НЕ УМИРАЮТ

Великий Сервантес, надо полагать, не случайно наделил рыцаря Печального образа высоким ростом и худобой, а его спутника Санчо Пансо сделал толстым коротышкой. Духовное начало и приземленность, идеализм и практицизм, готовность помочь всем страждущим и суетная забота о безмятежной сытости ехали на тощем Росинанте и прожорливом осле, ссорясь и мирясь, мирясь и ссорясь. Собственно, это было непримиримое столкновение двух мировоззрений, разделяющих человечество чуть ли не со времен Адама, когда одни с копьем наперевес бросались на чудовища, а вторые под скрежет боевого металла набивали переметные сумы отборным зерном.

Если с прославленного на весь мир гидальго снять рыцарские доспехи, одеть его в скромный серый костюм, обуть в туфли сорок пятого размера, распушить воинственно закрученные усы да еще и сделать поэтом – получится Валентин Давыдович Динабургский, для завершения образа которого надо назначить его директором Брянского городского парка и посмотреть, чем это дело кончится…

Прямой, спокойный, всевидящий, как и полагается артиллерийскому офицеру с двадцатилетним сроком службы, еще не переменивший гимнастерку на пиджак, очень поздно демобилизованный, Валентин Динабургский ходил по родному городу неприкаянный и печальный, глуховатый и разговаривающий чуточку громче положенного, как это часто бывает с артиллеристами. Воспитанный и вынянченный армией и войной, он ничего не умел делать на мирной земле, где отслужившие артиллерийские орудия и танки превращали в памятники самой кровавой войны в истории Человечества, а за его спиной остались Старорусские болота, голубые льды Ладоги. Временами отчаявшийся Валентин Динабургский нашептывал про себя строчку будущего стихотворения: «Километры ночей возвращаюсь с войны, но дойти не могу – окаянные сны!» Он чувствовал себя, как позже признавался, незваным гостем в городе, где девяносто два процента зданий были разрушены войной, но уже возрождались из руин, помолодевшими и по-новому красивыми. А он не умел строить, его научили только разрушать, и разрушать основательно, чтобы лишь одна выжженная земля оставалась после артиллерийского шквала. Но для чего разрушать? Демобилизованный артиллерийский офицер в силу поэтической привычки шептал: «Чтобы отстоять! Чтобы сохранить! Чтобы уберечь! Чтобы спасти!»

Валентин Динабургский не помнит, где и когда – в городском парке или на берегу Десны – зазвучали в ушах стихи Пабло Неруды: «Почему все мы должны посвящать наши книги людям? Почему бы не посвящать их деревьям? В России, стойкие в бурю, в метель и пожары, они тоже были солдатами, они тоже были поэтами…» Холодок волнения пробежал по спине артиллерийского офицера, отнявшего жизнь у стольких русских деревьев, что воображение – богатое поэтическое воображение – в бессилии отступало и даже трезвая логика: «Уничтожали, чтобы спасти, отстоять, уберечь!» – не могла затмить картину выжженной дотла русской земли и ту молодую березу, что приняла в себя осколок, предназначенный ему самому.

Биография складывалась в судьбу – поздно демобилизованный кадровый артиллерийский офицер принимает предложение директорствовать в Брянском городском парке; долго – недели – Валентин Динабургский знакомится в лицо с каждым деревом, судьба которых была подобна его собственной. Деревья парка тоже воевали, тоже получали ранения, тоже лечились и выздоравливали. От зари до полуночи Валентин Динабургский с помощниками, подобно медсестрам, дежурят возле еще больных деревьев, пуще глаза берегут молодые, но уже буйные саженцы.

Это были хорошие годы: парк разрастался, стихи писались, горожане охотно ходили в парк, и уже считалось чрезвычайным происшествием, если какой-нибудь пьяный убийца поднимал руку на зеленую ветвь дерева, и это, как поговаривали, объяснялось тем, что в любое время суток из-за дерева мог неожиданно выйти человек двухметрового роста и… Нет, страха перед директором парка не было, а просто не было сил видеть, какой болью за дерево отуманятся его глаза, какая скорбь осутулит атлетические плечи, и пьяный убийца трезвел, и трепетал от страха, и пятился, чтобы уже никогда не вернуться в парк или прийти в него другим человеком. В эти благополучные дни перо ученической ручки выводило: «Брат мой и друг мой, обстрелянный лес! Ты – ратная слава России. В тебе растворяюсь до капельки весь, сильней становлюсь и красивей!»

Человек не суеверный, Валентин Динабургский как-то вернулся домой, не снимая армейского зеленого плаща, заглянул в комнату.

– А ты знаешь, Наталья, – сказал он жене, – у меня сегодня хоть небольшой, но праздник… Старик Лавров, которому недавно исполнилось восемьдесят два, торжественно сказал: «Такого красивого парка в Брянске никогда не было!» Каково?

Несчастье не заставило себя долго ждать: прошло не более недели, как простоволосый, постаревший, скорбный, словно на похоронах близкого человека, Валентин Динабургский стоял подле могучего вяза, листья которого начали желтеть и свертываться в трубочку в разгар прекрасного, обещающим быть урожайным лета. Директор парка к этому скорбному дню прочел десятки специальных книг о жизни деревьев и в консультации не нуждался. Дерево поразила голландская болезнь, которая в начале пятидесятых годов стригущим лишаем уничтожала леса центральной части России. Удар был нанесен по деревьям семейства ильмовых – вяз, берест, карагач, сам ильм. Требовалось всего два коротких года, чтобы огромный вяз, начиная с вершины, потерял всю кору и превратился в сухостой – страшное подобие дерева, в дерево из кошмарного сна. Ильмовые обречены, так как против голландской болезни, или микоза сосудов, вызванного несовершенным грибом, наука не знает действенного средства.

Это были трудные годы: погибшие вязы спиливали по ночам, в тайне от горожан, раскорчевывали, высаживали молодые липы, рябины, широколистные клены, березы, но это была не равноценная замена; под пером ученической ручки рождались строки о войне, смерти, бренности мира: «…не хочется верить, что атом урана затем приручили люди, чтобы оставить в звездном тумане Землю с обугленной грудью…» Офицер, храбрый воин, Валентин Динабургский временами терял веру, отчаивался, короткие летние ночи были наполнены кошмаром – погибающие деревья протягивали голые ветви, молили о спасении. Минуты слабости и отчаяния сменялись верой, кипучей деятельностью, жизнь была подчинена единственному: спасению деревьев. Книги, переписка с учеными, сотни километров, нахоженных по аллеям парка в мучительных раздумьях. Постепенно вступал в свои права закон, существующий только для сильных, только для тех, кто умеет бороться и ждать: «Кто ищет, тот всегда найдет!»

Валентин Динабургский и на этот раз не может вспомнить, когда и каким образом в его руках оказалась фотография: деревянная скульптура, у подножия которой было написано: «Остановись, путник! Узникам „Глазхаузена“ это скорбное дерево, вбитое в каменистую землю Карельского перешейка, посвящается». Он вслух повторил:

– Вбитое в землю!

А что, если не вбивать, а что, если… Если прямо на корню, отбросив за ненадобностью пилу и топор, пустить в ход резцы и стамески? Мысль казалась дерзкой и неосуществимой – виданное ли это дело резать скульптуру из дерева прямо на корню!

– Резец и стамеска!

Такие люди, как Валентин Динабургский, люди больших страстей и непрестанных забот о ближнем своем, издалека узнают друг о друге, знакомятся, дружат. Осененный дерзкой мыслью Валентин Динабургский бросился во Дворец пионеров и школьников, где кружком резьбы по дереву руководил Константин Иванович Могут – бывший архитектор области, а теперь пенсионер и добровольный наставник талантливых ребят. С третьего слова он понял взволнованного директора парка, мгновенно загоревшийся идеей Валентина Динабургского, назвал две фамилии своих бывших, самых талантливых учеников – ныне модельщиков Брянского завода дорожных машин.

Так в городском парке появились Игорь Жданов и Виктор Михайлов – самородки из той плеяды русских умельцев, которые и блоху подковали. Но какими они были разными внешне. Игорь – коренастый, плотный шатен, подвижный, разговорчивый, а Виктор, напротив, сухощавый, немногословный блондин, но с такими же большими и темными руками, как его товарищ. Роднили их не только руки…

– Мне думается, что надо делать что-то крупное, значительное, напоминающее исполинов с острова Пасхи, – говорил Валентин Динабургский, стоя возле громадного, но уже мертвого вяза. – Скульптуры должны наводить на мысль о вечности…

Резчики сами не знали, что будут делать, но энергично, в один голос отказались от подражания знаменитым камням. Это не было неожиданностью для Валентина Динабургского – он был много наслышан о ненависти к подражанию знаменитых резчиков с завода дорожных машин. Первая встреча завершилась сухими, неопределенными словами Игоря Жданова:

– Ну чего же, подумать можно, если есть над чем думать…

Валентин Динабургский внутренне, чтобы не заметили резчики, ликовал. Он ведь пригласил ребят только для того, чтобы узнать, можно ли превратить дерево на корню в скульптуру, а Игорь и Виктор – это было видно по лицам мастеров – уже мысленно затачивали резцы и стамески, видели что-то живое, близкое, свое в обнаженном теле погибающего дерева. Происходило все это зимой, и, забегая вперед, скажем, что только зимами всегда будет твориться очередное чудо. Чтобы горожане очередной весной видели уже законченную работу…

Ровно через три дня и три ночи, как это бывает в сказках, по свежей пороше Игорь и Виктор пришли в тихий и сонный парк. Мастера загадочно сказали директору парка:

– Всякая сказка начинается со сказочника.

День, короткий зимний день уже был на исходе, когда впервые прикоснулись к дереву резцы и стамески – ведь мастера могли работать только после того, как кончится служебный день на заводе дорожных машин. И они, конечно, не могли предвидеть, что их любительский бесплатный труд принесет им всемирную известность. Тяга к гармонии, красоте, ненависть к злу, убившему прекрасные деревья, – только это руководило Игорем Ждановым и Виктором Михайловым, когда они работали, забыв обо всем на свете, а чаще всего – об ужине.

Не было никаких делегаций и многочисленных зрителей, ничья рука эффектным движением не срывала со скульптуры покрывало, когда резец снял последнюю стружку, и в Брянском городском парке поселился «Сказочник». Изборожденный мудрыми складками лоб, всевидящие добрые глаза, патриаршья борода и руки, положенные на посох странника, с которым пройдено столько дорог, сколько их есть на Руси Великой. Много людских и жизненных тайн знал деревянный провидец, часами и сутками мог рассказывать сказки и были, не зная, где кончается выдумка и начинается жизнь.

Игорь Жданов сказал:

– Старичок-то у нас получился компанейский, как бы не заскучал ненароком…

Два мастера и поэт понимающе переглянулись, сдержанно – не могут же взрослые мужчины ликовать, как мальчишки, – улыбнувшись, посмотрели в ту сторону, куда глядел «Сказочник». Это была даль, где было много места для людей, зверей, птиц, с которыми умел неторопливо беседовать «Сказочник». Вот отсюда и начали рождаться сказки Брянского парка, так как горожане, теплой и зеленой весной заглянув в свой парк, подолгу молча стояли возле «Сказочника», хотя еще и не догадывались, какие чудеса вызовет к жизни деревянный старец.

Мудрый и добрый «Сказочник» рассказывал такие привлекательные сказки, которые в одно ухо входили, а из другого не выходили. Казалось, по его зову из обреченного на гибель дерева вставал на твердые ноги «Лесной музыкант», что все наигрывал да наигрывал на свирели, а откликался на имя Лель. И совсем недалеко от него сантиметр за сантиметром освобождался из деревянного плена лукавый, добрый-предобрый «Емеля», и как раз в тот момент, когда ему удалось, изловчившись, вытащить из проруби щуку. «По нашему веленью, по моему хотенью…» Веселый получился парень, но уже стояла величественно на главной аллее парка «Деснянка» – красавица из легенды о том, как голубоглазая и русоволосая девушка заманила тысячу татарских головорезов под началом Темника в непроходимое болото, где они остались навечно.

После двенадцатого апреля 1961 года в парке произошло самое памятное событие – появилась деревянная скульптура, прославляющая человека, который первым в мире преодолел земное тяготение. Это был гражданин Союза Советских Социалистических Республик Юрий Алексеевич Гагарин. К нему были обращены мысли и взоры всего человечества, и ничего случайного не было в том, что итальянский художник Тите Бресане прислал в «Литературную газету» снимок своего рисунка, посвященного историческому подвигу советского звездопроходца. Это была мадонна с младенцем, заключенные в сложную форму параболической кривой. Проще это выглядит так: обыкновенная цифра 8 положена набок, и теперь это уже математический знак бесконечности, в данном случае – Вселенной, жизни, существования человечества.

Игорь Жданов и Виктор Михайлов взволнованно молчали, когда Валентин Динабургский показал фотографию работы Бресане. Для них не было вопроса: да или нет? Их интересовало, как воссоздать из дерева скульптуру мадонны? Пять лет понадобилось, чтобы тысяча эскизов, набросков и чертежей начали превращаться в огромную скульптуру. Из земли винтообразно выходил трехгранный косоугольник, вершина которого венчалась как бы поставленной на попа цифрой 8 с мадонной и ребенком, слегка, для лучшего обзора с земли, развернутой относительно своей оси. Это и была «Брянская мадонна», получившая мировую известность, которая началась с паломничества граждан Брянска. Люди шли к скульптуре так густо, что возникла опасность гибели всего газона и пришлось срочно проложить к «Мадонне» дорожку и заасфальтировать вокруг нее смотровую площадку. Существует прекрасная фотография – возле «Брянской мадонны» стоит улыбающийся Юрий Гагарин. Этого человека никогда не забудет история, и знак бесконечности тому подтверждение.

И потекли опять, казалось бы, хорошие годы: создавались новые скульптуры, писались стихи, почта приносила письма и толстые бандероли. О спасенных от гибели деревьях руками искусства писали все центральные советские газеты, газеты социалистических стран, появились фотографии и публикации в Америке, Франции, Англии и других капиталистических странах. Появились и подражатели: парк «Поляна сказок» в Крыму, парк имени Вити Черевичкина в Ростове-на-Дону и так далее. Да, известность была, были и лавры, но ведь и розы оснащены шипами. С каждым годом Валентин Давыдович Динабургский чувствовал все большее беспокойство, перо ученической ручки выводило: «Мы покорили космос, Земли тяготение осилив, но косность людскую с корнем вырвать еще не в силах…»

Время показало, что в условиях среднерусского, довольно влажного климата деревянные скульптуры под открытым небом, увы, недолговечны. Те из них, которым уже более двенадцати лет, «чувствуют себя неважно». Есть десятки предложений, как спасти великие ценности, но все пожелания пока остаются наукообразными фразами на хорошей бумаге… И опять в тревоге мерит почти двухметровыми шагами аллеи парка Валентин Давыдович Динабургский, нашептывает то грустные, то полные надежды стихотворные строки. Похожий на снявшего боевые доспехи Дон-Кихота, директор парка не сдается – посмотрите, какие у него глаза. Прищуренные, артиллерийские…