Когда мертвые заговорят

Глава II Запертые души

Я вернулась в Эттон-Крик глубокой ночью – прокралась в город как воришка. Вглядываясь сквозь призрачные дорожки дождя, разгоняемые стеклоочистителями, и дожидаясь возможности проехать на зеленый, я не могла унять дрожь.

Я повторила тот же путь, что и в сентябре на такси, и через некоторое время остановила машину на том же месте. Как и тогда, особняк Харрингтонов взглянул на меня в ответ темными глазницами окон, поприветствовал скрипом ворот.

Было не заперто.

Меня по-прежнему трясло от нервного возбуждения.

В действительности мы с Ноем не виделись чуть больше двух недель, но чувство было таким, будто мы знакомимся вновь. Я увижу его впервые, впервые коснусь, впервые услышу тембр его голоса, впервые вдохну его запах…

Я остановилась, согнувшись пополам, когда накатила тошнота.

Переборов приступ, я глубоко вздохнула и вновь двинулась к двери. Чутко прислушиваясь к хлюпанью грязи под подошвами ботинок, пыталась придумать как завязать разговор.

Промокшая до нитки, я шагнула под навес и оцепенела.

Он там, ждет меня.

Я потянулась к ручке двери, но та внезапно распахнулась, осветив меня приветливым тусклым светом, характерным для старенького дома Дориана Харрингтона. Мы с Ноем уставились друг на друга.

В последний раз я видела его семнадцать дней назад. Семнадцать долгих дней, за которые моя жизнь перевернулась с ног на голову. Целую вечность назад Ной выглядел раздосадованным, но понимающим, и смотрел на меня такими доверчивыми голубыми глазами, будто верил в меня, верил в каждое мое слово. Сейчас я встретилась с другим Ноем – с тем, кто боялся, что я никогда не вернусь.

Мы не шевелились, и он не отступил с порога, чтобы пригласить меня внутрь. Он даже не дышал и боялся моргнуть – вдруг я шагну назад в дождь, бьющий прозрачными стрелами в землю, вдруг навсегда исчезну.

Я выключила фонарик, опуская заледеневшую руку, и первая нарушила тишину:

– Ты ждал кого-то другого?

После того как я заговорила, Ной наконец вздохнул, и его напряженная грудь тяжело опала, а затем поднялась. Он несколько раз моргнул, затем пробормотал что-то исступленным голосом и дернулся в мою сторону, будто желая обнять. Но он не мог выйти из дома – ноги в неизменных тапках-собаках будто приросли к полу. Ной распахнул глаза, мысленно умоляя меня войти. Я приблизилась и попала в его крепкие объятия. Домашняя одежда, состоящая из растянутой футболки и серых спортивных штанов, которые принадлежали Дориану, пахла Ноем: мятным мороженым, лимоном в меду, сахарной пудрой.

Мы тесно сжали друг друга в объятиях, пошатнулись. Скрипнули кости, натянулась кожа, из-под моих глаз выступили слезы.

– Наконец-то я увидел тебя, – шептал Ной, – наконец-то ты здесь!

Затем он отпустил меня, наклонился к полу и подхватил на руки серенький комочек. Я на секунду увидела расчерченную шрамами белую грудь, выглянувшую из-за пазухи футболки. Его одежда вымокла, но Ной этого даже не заметил.

– Познакомься! – Он показал серенького котенка размером с небольшой мячик. Ной Эллисс ни за что не завел бы себе котенка, ведь у него была аллергия.

– Я назвал его Киса-Миса!

Ной прижал питомца к груди, и тот протестующе запищал, а я не знала, что сказать. Взгляд голубых глаз в обрамлении длинных ресниц был пытливым, жаждущим. Смутившись, Ной пробормотал, объясняя:

– Он… он ходил перед дверью совершенно беззащитный…

– Он тоже мертв?

– Конечно, нет! Киса-Миса жив, и я заманил его в дом большим окороком! – горячо возмутился Ной, нахмурив светлые брови, а затем отцепил лапки любимца от футболки и поставил его на пол. Когда Ной выпрямился, я почти физически почувствовала, что он давит на меня своим высоким ростом. Его внезапная вспыльчивость разбила между нами тонкое невидимое стекло, и Ной это почувствовал и шагнул в сторону. – Проходи, пожалуйста. Я… приготовил немного еды. Твоей любимой.

Все вернулось на свои места: тот же самый Ной Харрингтон, знающий наперед мои желания, тот же домашний специфический запах, тот же испытующий взгляд.

– Принесу тебе одеяло! Или, может, дать тебе одежду? У меня есть пара чистых вещей.

– Все в порядке, спасибо.

Пока я стягивала грязные ботинки, Ной вернулся из гостиной с теплым, а главное сухим, пледом и накинул его на меня. Я пыталась делать вид, что не происходит ничего необычного, но внешне он так походил на Ноя Эллисса и смотрел тем же добродушным взглядом из прошлого, что я рисковала забыть, кто стоит передо мной.

– Я поставлю чайник, – сказал он робко и направился за лестницу, как-то странно взглянув на меня. Ной боялся, что я растворюсь в воздухе, будто призрак, поняла я, и с тревожно бьющимся сердцем сжала на груди одеяло и последовала за ним, стараясь не наступить на Кису-Мису, путающегося под ногами.

– О. Постой… – Ной обернулся и с перекошенным от страха лицом затормозил у двери. В эту секунду я поняла, что было не так, и едва не выпустила одеяло. Я никогда не видела, чтобы Ной вел себя так осторожно со мной, почти что боязливо – будто я мыльный пузырь, который лопнет от любого прикосновения.

– Я… не думаю, что тебе стоит входить на кухню. Но если ты немного подождешь, то можно будет, – сбивчиво говорил он. – Я принесу тебе еды в… большую столовую. Если хочешь, можешь принять ванну наверху. Твоя комната, конечно же, свободна…

– Что не так с кухней?

Последовала длинная пауза, затем Ной нехотя ответил:

– Там гроб.

Я помолчала несколько секунд.

– Мой гроб теперь на кухне?

– Да.

– Зачем?

Опять наступила пауза, в течение которой взгляд Ноя переменился – мой вопрос напомнил ему о чем-то важном. Черты лица заострились, когда он ответил, чеканя каждое слово:

– Потому что ты могла сойти с ума и по-настоящему умереть.

Я молчала, не возражая и не требуя объяснений, но ему было мало:

– Твоя душа не находит покоя, поэтому ты не покинула бы землю, а осталась призраком.

Когда он замолчал, я выдержала три секунды и спокойно произнесла:

– Ладно.

Ной смущенно спросил:

– То есть ты не злишься?

– Я больше не злюсь, – подтвердила я. – Гроб… это ничего.

Я думала, мой ответ его обрадует, ведь это то, чего он хотел – чтобы я не боялась смерти, но он расстроился. Размышляя, он проследил взглядом за своим питомцем – тот с важным видом приблизился к моим ботинкам и стал обнюхивать шнурки.

– Знаешь, – Ной встрепенулся и попытался образумить меня, сложив ладони в молитвенном жесте, – думаю, нам все же стоит поужинать в большой столовой. И я мог бы приготовить тебе что-нибудь вкусного в дорогу. Дориан говорил, что тебе понравились печеньки с ромом.

– Я останусь.

– И еще могу… Что? – Ной перестал лепетать и сосредоточился на мне, так широко открыв глаза, будто слушал не только ушами, но и глазами.

– Я сказала, что никуда не уйду. – Я вздохнула, нервно сжимая в перемерзших пальцах одеяло. Ной ведь знает об этом. Он должен был об этом знать, просто хочет, чтобы я произнесла это вслух, дала ему возвыситься над собой. – Я останусь здесь. Навсегда.

Едва я договорила, как Ной с облегчением набросился на меня и прижал к себе так крепко, что, если бы не толстое влажное изнутри одеяло, наши кости бы с грохотом столкнулись. Так крепко, будто бы ничего он не знал.

Изловчившись, я обняла Ноя в ответ и закрыла глаза. Он осторожно выпрямился, потянув меня за собой вверх, и мы спокойно в унисон вздохнули. Кончики пальцев знакомых рук пахли шоколадом и были шершавыми из-за муки. Это – реальность.

Обнимая Ноя, я вдруг подумала, что все, что было до этого момента – вымысел – мое чудовищное возрождение, пробудившаяся память, боль и страх. Встреча с Ноем Харрингтоном вернула все на свои места: и мой сердечный ритм, и мое спокойствие, и всю жизнь.

Когда он прижал меня теснее, я неуклюже похлопала его по напряженной спине:

– Ну все, прекрати.

– Я рад, что ты вернулась, Кая, – заключил он с нежной улыбкой и наклонился вперед, чтобы заглянуть в мое лицо. Когда он сжал мои щеки в теплых ладонях, между нами окончательно рухнула стеклянная стена, и он пообещал:

– Скоро ты почувствуешь себя лучше. Видения исчезнут, тебя не будут беспокоить галлюцинации. Все в прошлом. Ты в безопасности. Ты в безопасности, Кая, – шепнул он. Это был тот взгляд, по которому я скучала.

– Я передумала, обними меня еще раз, – попросила я, сглотнув. Его прикосновения все еще оставались привычными, и кожу приятно покалывало. Ной обнял на этот раз бережно и мягко. Провел руками по спине и затем поинтересовался:

– Теперь лучше?

Прижимаясь щекой к его груди, я шепнула:

– Теперь я знаю, кто я.

– О чем ты говоришь?

Хоть ладони Ноя и успокаивали, а в теле после прохладной встречи с Эттон-Крик разлилось тепло, мне все равно стало не по себе. Но я хотела взглянуть на его реакцию, хотела подтверждения, что он останется моим другом несмотря ни на что. Несмотря на то, что я его бросила.

– Ты знал обо мне? – Я подняла голову и посмотрела в его голубые глаза, в которых не было ни капли замешательства или непонимания. – Ты знал, что я дочь Дэйзи Келли и то самое чудовище, которое сотворил Криттонский Потрошитель?

– Нет, не знал, – ответил Ной. Я мгновенно пришла в себя и через секунду отстранилась, выпутываясь из объятий.

– Правда? – Когда он кивнул, на меня нахлынула вся мерзость, в которой я жила со вчерашнего дня, когда узнала, что я дочь Дэйзи Келли, и до теперешнего момента, когда Ной с вежливым спокойствием сунул руки в карманы мешковатых штанов.

Я хотела, чтобы он знал. Я верила, что он уже все знает, и мне не придется ничего объяснять, вдаваться в мерзкие подробности, переживать отвратительную историю заново. Я верила, что Ной в курсе всего на свете. Я верила, что, несмотря на это, он принял меня – маленького монстра Криттонского Потрошителя.

– И что? – невозмутимо спросил он. Наверное, на моем лице попеременно отразились эмоции, которые я испытала: растерянность, нервозность, страх. Его лицо было чистой маской, высеченной из мрамора.

Что он скрывает за маской? О чем думает, когда смотрит на меня? Он переосмысливает случившееся так же, как я, когда миссис Нэтвик осторожным голосом пересказала историю прошлого?

– Как ты мог не знать? – наконец спросила я. Это просто не укладывалось в голове. Ной знает все. Он ведь сама Смерть. Некоторые вещи он знал даже до того, как те происходили. Как он мог не знать? Мне стало страшно. Что еще он не знает? Он не знает, что мы с Кирой убили ее отца профессора Джеймис-Ллойда и спрятали труп? А вдруг знает? А что, если это Ной забрал труп из морга и спрятал его, чтобы нас не поймали?

Абсурд, полный бред. Ной не смог бы этого сделать, в похищении трупа замешан Криттонский Потрошитель или Неизвестный. Но спросить об этом Ноя выше моих сил. Если он притворяется, что ничего не знает, пусть так и остается. Открыть рот и заговорить об этом значит вернуться в тот страшный вечер, который отнял частичку моей и так раздробленной души.

– На самом деле я не все знаю, – спокойно произнес он. – В чем дело? Какая теперь разница, знал я это или нет? Теперь ты здесь и все хорошо. Или ты боишься? Стесняешься? Это важно? – Он склонился, пытаясь заглянуть в мои глаза, но я отворачивалась. Тогда он заметил: – Ты не должна испытывать стыд, Кая, за то, кем был твой биологический отец. Ты ведь знаешь, кровь играет не такую важную роль, как воспитание. А ты получила отличное воспитание благодаря своим родителям.

– Как ты мог не знать? – эхом спросила я, все еще пораженная, и Ной выпрямился.

– Не могу понять, почему это тебя задело, – пробормотал он. Краем глаза я увидела, что он прислонился к столу рядом с часами с кукушкой и скрестил руки на груди. – На самом деле я мало чем интересуюсь, особенно в мире смертных. Я здесь лишь ради тебя и Дориана, и я забочусь лишь о ваших душах и телах, помогаю преодолеть собственные преграды, которые вы построили между миром живых и мертвых. Короче говоря, я пытаюсь взять вас за руку и отвести в иной мир, где вам уготован… покой. – Он замялся на последнем слове, и я вскинула голову. – Но вы с Дорианом сопротивляетесь…

– К чему ты ведешь?

– Я говорю о том, что ранее не интересовался… истоками твоей истории. Я знал лишь то, что было на виду.

Это теперь называется «на виду»?

– А сейчас я буду пристальнее за тобой следить. Хочешь, разузнаю все о твоих далеких предках? Возможно, они были итальянцами или немцами?

– Ты сейчас шутишь?

Он мягко рассмеялся.

– Вообще-то да, но это не значит, что я не могу этого сделать. – Его улыбка померкла, но взгляд остался таким же нежным и мягким. – Ничего страшного, Кая, что ты узнала все таким образом. Ничего.

– Я бы хотела узнать об этом иначе, – глухо пробормотала я. – Или вообще не хотела ничего знать. Может быть, так было бы спокойнее?

– Было бы, – согласился Ной. – Твои родители делали все для этого.

– Да, ведь мои настоящие бабушка и дедушка порекомендовали им выбросить меня в мусорный бак за углом. – Прозвучало так, будто мне было до этого дело: горько, мрачно, с затаенной обидой, поэтому Ной тут же обнял меня и опустил подбородок на мою макушку.

– Мне жаль.

Я ничего не ответила, вспомнив случайную встречу с миссис Келли в супермаркете. Она так испугалась, увидев меня, что у нее случился приступ. Она испугалась, потому что я напомнила ей ее дочь. Призрака. Я призрак.

– Пожалуйста, прекрати, – пробормотал Ной таким голосом, будто ему было больно от моих мыслей. Как будто мои мысли, словно пчелы, летали вокруг его головы и жалили в щеки и шею. – Мы обнимаемся уже в третий раз за последние тридцать минут, а твое настроение не поднялось ни на градус.

Теперь я против воли рассмеялась, и Ной хмыкнул:

– Уже лучше. Может, стоит тебя поцеловать, чтобы ты успокоилась?

Я прекратила смеяться и не шевелилась, и Ной тоже застыл в неловкой позе. Пауза, повисшая между нами, длилась одну секунду, но она успела проиграть задумчивую и тревожную мелодию на моих нервах.

Наконец Ной прочистил горло и, неуклюже похлопав меня по спине, сказал:

– Ну, в качестве бонуса для поднятия настроения я могу предложить печенье с ромом. У меня целый ящик э-э… на кухне. Печенья я имел в виду. Подождешь?

Я кивнула и, когда Ной скрылся на кухне, шумно вздохнула и приложила ладонь ко лбу. Кожа была горячей, под пальцами чувствовалась возбужденная пульсация крови в правом виске. Точно так же я ощущала себя тем вечером в канун Хэллоуина, когда Ной поцеловал меня, сказав, что я уже знаю правду где-то в глубинах сознания. Тогда он добавил, что, возможно, я не захочу его видеть. И был прав. А теперь нет. Я хочу его видеть. Хочу касаться его. Хочу целовать. Просто хочу.

Встряхнувшись, я поднялась в свою спальню и осмотрела шкаф. Отражение, мелькнувшее в зеркале, привлекло мое внимание, и я с удивление отметила, что синяки, въевшиеся в кожу под глазами, стали светлее, я больше не была такой бледной. Обнаружив кое-какую одежду, я переоделась и почувствовала себя лучше. Больше не призрак.

Я вернулась вниз до того, как Ной спохватился и обнаружил мое исчезновение, и, осторожно ступая по деревянному скрипучему полу, заглянула в гостиную. Дориан спал на диване с какой-то книгой в руке. Приблизившись, я ухитрилась прочесть название: «Современная биохимия в жизни обычных людей».

– У него скоро свадьба. – Я обернулась, услышав позади себя голос. Ной держал в одной руке высокий стеклянный стакан с зеленым чаем, в другой – тарелку с печеньем и при этом даже не смотрел под ноги, поднимаясь по лестнице и ступая на ковер. Я непонимающе переспросила:

– У кого свадьба?

– У Дориана.

Я перевела взгляд на спящего мужчину, не подозревавшего, что творится вокруг него в этот момент, и неуверенно сказала:

– Мне казалось, они с Альмой расстались?

Ной в ответ неопределенно повел плечом.

– Пока что да.

Я уловила в этом движении знакомую легкомысленность и заподозрила неладное.

– Так он знает о своей свадьбе или нет?

– Пока что нет, – Ной заговорщицки улыбнулся, будто мы два героя шпионского романа. И как бы скверно это ни было, то, что замыслил Ной, меня нисколько не смутило. Напротив: я почувствовала себя как дома. Наконец-то я дома.

Когда Дориан проснулся и долго вразвалочку шел по направлению к кухне, при этом постанывая, будто раненое животное, Ной шепнул:

– Вот он удивится!

Дориан действительно удивился, когда шагнул на порог. Замер и зажмурился, чтобы убедиться, что зрение его не обманывает.

– Кая, это ты?

– А я ведь говорил, что она вернется! – самодовольно ответил Ной. – Говорил, а ты не верил. Все твердил: «Крэйг, Крэйг», будто это он ее семья, а не мы.

Я медленно повернулась в сторону Ноя и внимательно посмотрела на него, и он сию секунду замолчал, но не потому, что испугался моего взгляда, а потому, подозреваю, что не хотел вновь поднимать тему «Мара=Ной». Когда он напомнил мне об этом, я все же решила вернуться к теме, но чуть позже.

Я обернулась к Дориану, мягко улыбнувшись:

– Конечно, это я, кто же еще?

Получив подтверждение, он очень тяжело вздохнул, едва заметно всплеснув длинными руками с вздувшимися дорожками вен, которые выглядывали из-под рубашки с закатанными рукавами, и плюхнулся на табурет. Покачал головой, глядя себе в колени, и задумчиво произнес:

– Я не думал, что ты вернешься.

– Что за бред? – мигом вмешался Ной. – Конечно, она вернулась бы, ведь…

– Я видел, насколько ты несчастна.

Тут повисло молчание: видимо, Ной в этом вопросе был солидарен с хозяином дома.

– Я не была несчастна, – обескураженно ответила я, – просто пыталась разобраться.

– И разобралась? – Дориан резко вскинул голову и всмотрелся в мои глаза. Будто ответ на этот вопрос что-то решит для него. Я присмотрелась к нему повнимательнее и заметила сутулые плечи, обтянутые выцветшей рубашкой, щетину, всклокоченные, немытые волосы. Совсем не похоже на Дориана – быть таким неуверенным, потерянным, пессимистичным. Он казался сломленным.

– Еще нет. Мне нужна помощь.

Дориан в ответ хрипло рассмеялся, и его плечи мелко затряслись. Он отвернулся от меня, поэтому я посмотрела на Ноя, подняв брови. Тот склонился ко мне и грудным голосом объяснил:

– Дориан все еще не протрезвел, не обращай внимания.

– А я все слышу.

– И? – осведомился Ной, выпрямляясь. Киса-Миса соскочил с его коленей и отправился в гостиную, медленно перебирая лапками. – Прими душ и спускайся, пьяница. Я приготовил супербульон от похмелья.

– Супербульон. – Дориан опять рассмеялся, но скатился со стула и неспешно двинулся вон из кухни. Я опять посмотрела на Ноя.

– Что это значит?

Он отвел взгляд от моего гроба, стоявшего у дальней стены там, где ранее находился диван. Перед тем, как я вошла на кухню, Ной накрыл гроб скатертью с изображением груш и яблок.

– Дориан запил. В последнее время он чуток не в себе. Но это его проблемы, Кая, не лезь.

Я заломила брови, и Ной зеркально повторил это движение. Противостояние между нами было неравноправным, ведь Ной – это покрытый льдом камень, а я – холодный огонь, запертый в клетке.

– Я сказал тебе не лезть, потому что уже все кончено. Цель заключалась в Альме, и он это понял.

Я вспомнила наш с Дорианом недавний разговор в архиве, который, казалось, произошел сотни лет назад. Он показал мне фотографию с выпускного и сказал, что Ной отнял часть наших воспоминаний как залог возвращения из мира мертвых.

– Так значит, все-таки Альма его цель? – спросила я. – Что значит «все кончено»? О чем ты говоришь?

– Дориан отправится дальше. Здесь его пребывание подошло к концу.

– А мое?

Ной вновь промолчал, потому что ответ был и так известен: пока я не спасу Леду Стивенсон от самоубийства, то буду скитаться по земле телесным призраком. И Эттон-Крик не отпустит меня. Здесь все началось много лет назад, здесь все и закончится.

Дориан вернулся спустя пятнадцать минут, и все это время мы с Ноем молчали, думая каждый о своем. Он смотрел на гроб, а я в окно. Вместе нам было уютно как раньше, не было необходимости о чем-либо говорить. Мы остановились, чтобы отдышаться. У меня возникло чувство, что после ухода из особняка Харрингтонов я не бежала вперед, а оставалась на месте.

– Ты зачем здесь, Кая?

Ной тут же оценил Дориана испепеляющим взглядом, будто он задал самый глупый на свете вопрос. Но я знала, что Ной на самом деле боится, что такие вопросы заставят меня еще раз обо всем подумать. Передумать. Я невозмутимо ответила:

– Доктор Арнетт сказал, что ты болен, поэтому я решила тебя проведать.

– Правда?

– Нет.

Дориан нахмурился и неодобрительно поджал губы.

– Очень смешно.

– Я действительно искала тебя, если интересно, – продолжила я. – Нам нужно поговорить.

– А можно перенести этот чрезвычайно важный разговор на завтра? – саркастично спросил он, многозначительно посмотрев на настенные часы. – Поздновато, или, точнее, рановато для важного разговора. Три утра. – Я продолжала молча взирать на него, сидя в той же позе, что и прежде: локти на столе, спина прямая, ноги на ширине плеч. Дориан вздохнул. – Не поздно? Ладно. – Он сдался. Приблизившись к столу, плюхнулся на свое прежнее место и скомандовал фальшиво-позитивным голосом, чтобы Ной подавал супербульон.

Тот вскочил, обрадовавшись, что может заняться любимым делом, и, напоследок спросив, приготовить ли мне чай или кофе, стал суетиться у плиты.

Я начала свой рассказ издалека, стараясь не выдавать голосом тех эмоций, которые испытывала, когда это происходило со мной. Я рассказала Дориану о маме и Дэйзи Келли, о том, кто на самом деле мой биологический отец, о том, что сделали мои настоящие родители, чтобы защитить меня.

В какой-то момент Дориан перестал хлебать суп, а Ной забыл о конфетах, которые грыз до этого. К концу пересказа часы показывали 04:47.

Несколько минут я молчала, но не для того, чтобы гнетущая обстановка на кухне стала еще хуже, а чтобы Дориан перестал таращиться на меня. Справа от меня Ной, сидя на кухонной тумбе, возобновил излюбленную деятельность, принявшись грызть какие-то зачерствевшие сухари, которые некоторое время назад нашел в буфете: «Грех выкидывать!»

– Все, что я рассказала, это правда, Дориан, – повторила я в третий раз, мысленно приказывая ему перестать таращиться так, будто у меня течет из носа или глаза превратились в лазеры; будто я – больше не я; напоминая о том, кто я теперь.

Он прикусил нижнюю губу, явно сдерживаясь, чтобы не сболтнуть чего-нибудь этакого, затем издал странный звук – то ли вздохнул, то ли хмыкнул, и затем беспомощно глянул на Ноя в поисках поддержки. Потом сдался и, откинувшись на спинку стула, сказал:

– Теперь все встало на свои места. Вот почему твоя мать так странно вела себя все эти годы, вот почему настаивала на поимке Криттонского Потрошителя. – Дориан посмотрел на меня глазами, полными ужаса и понимания. – Она боялась, что он доберется до тебя. Вот почему она оставила то странное послание с просьбой покинуть страну – Маргарет знала, что он близко. – На секунду мне показалось, будто вокруг нас с Дорианом никого нет, только я и он, читающий в моих глазах ответы. Вдруг он оборвал: – Нет. Ты думаешь, что он был не просто близко, ты думаешь, что он узнал о тебе. Ты думаешь, что Потрошитель последовал за Маргарет и нашел тебя.

Внезапно Ной хрустнул конфетой, нарушив страшное, трагичное молчание, и соскользнул с тумбочки, пожаловавшись:

– Кажется, я сломал зуб. Поставлю чайник. Кто-нибудь хочет кофе? Кая?

Он назвал мое имя таким мягким и многозначительным тоном, что в нем без труда улавливалось предупреждение: «Прекрати, ворошить прошлое. Замолчи и оставь Дориана в покое. Вместо пустой болтовни выпей чаю и отправляйся в свою комнату».

– Нет, большое спасибо, – бесстрастно сказала я, подавив горечь, и обернулась к Дориану, за спиной которого темнел проход в гостиную. – Ты угадал, все именно так. Но я не могу додумать абсолютно все. Например, почему все-таки мама не сказала о своих подозрениях? Почему даже в письме утаила об истинной причине моего предполагаемого отъезда?

– Может, потому, что тогда пришлось бы рассказывать всю историю о Дэйзи Келли?

– Она боялась, верно, и я это понимаю, но она могла сохранить свою жизнь.

– Кая, – Дориан наклонился вперед, опуская руки на стол и касаясь моей ладони своей – теплой, знакомой, родной. – Не отвлекайся. Продолжай цепочку.

Он вновь принял прежнюю позу, и я, кивнув, закончила:

– Мама опасалась за мою жизнь не зря. В тот день, когда я оказалась в Эттон-Крик, – я бросила на Ноя взгляд, но он был слишком занят тем, что пытался выловить из банки с вареньем кусок сухаря, – Криттонский Потрошитель нашел маму и… ты знаешь. Я считаю, что он заранее выяснил о ней всю информацию. Помнишь тот пожар в больнице? – Дориан хмуро кивнул. – Когда данные начали восстанавливать, он нашел документы и узнал о маме. Он обо всем узнал, потому что работает здесь.

– Где – здесь?

– В больнице.

– Чай. – Ной поставил передо мной чашку с чаем, а перед Дорианом – кофе. Дориан вздрогнул из-за внезапного движения рядом, и я покосилась на Ноя, а он в ответ лишь скорчил рожу и присел на косой табурет, грохнув по столешнице банкой с вареньем. Пакет с зачерствевшими сухарями с шелестом лег тут же.

– А что? – спросил Ной, отвечая на наш с Дорианом незаданный вопрос. – Вот эти сухари… Когда я кусаю их, то чувствую, из какого теста и как они были приготовлены…

– Впечатляет, – перебила я. – Ты позволишь нам закончить? Про сухари мы можем побеседовать после.

– О, еще не пора? – саркастично осведомился Ной. Многозначительный блеск в его глазах мне совсем не понравился, но я повернулась к Дориану, уже принявшемуся за свой напиток.

– Итак, я считаю, что Криттонский Потрошитель нашел маму. И он нашел меня. Он знает, кто я и где я. И с кем.

– И почему ты все еще здесь? Почему он все еще не убил тебя? Почему, в конце концов, он все еще не связался с тобой? – Дориан задал именно те вопросы, которые я ждала. К сожалению, у меня не было вразумительных ответов – одни предположения.

– Я не могу проникнуть в мозг серийного убийцы даже несмотря на то, что он мой биологический отец. – Дориан поморщился при словосочетании «биологический отец», и от его реакции у меня закололо в груди. Один лишь Ной был поглощен очередным куском сухаря, провалившимся в банку. Он тихо чертыхнулся, дотянулся до ящика стола кончиками пальцев и, не отрывая зад от табурета, с кряхтением достал вилку, а затем принялся выковыривать из варенья куски засохших хлебцев. Во все стороны полетели липкие крошки.

– Думаю, Криттонский Потрошитель играет со мной. Он изучает меня, чтобы… не знаю. Сделать из меня подходящую замену?.. Мне казалось, что Потрошитель и Неизвестный сотрудничают, однако не думаю, что это так.

– Что, если Потрошитель и Неизвестный – один и тот же человек?

– Аспен разве не говорил тебе, что Неизвестный – женщина? Это Лаура Дюваль, и сейчас она заперта в тюрьме.

– Но послушай, – Дориан выглядел так, будто его осенило или он боялся, что особенно важная мысль сейчас бесследно ускользнет. Опять склонившись вперед, он тихо, но внушительно заговорил: – Что, если на самом деле это Лаура Дюваль тебя искала? Она встречалась с твоей матерью незадолго до пожара.

– Зачем ей это? В этом нет никакого смысла.

– Ни в чем нет смысла, – не уступал Дориан. – Я неправильно выразился, когда сказал, что Неизвестный и Криттонский Потрошитель – один и тот же человек. Что, если Криттонского Потрошителя вообще нет? Вдруг он ушел со сцены?

– Нет, Дориан…

Мое сердце вздрогнуло, а Дориан продолжал напирать с выводами:

– Но послушай, Кая, что, если это Лаура Дюваль разбирала архивы и нашла ту медкарту? Вдруг твоя история каким-то образом всколыхнула в ней все скрытые переживания?

– Для чего я ей нужна, Дориан? Зачем нужно было убивать детектива Гаррисона?

– Потому что он узнал о ней. Он вычислил ее, и она испугалась. Подумай, – попросил он, – Аспен ни разу не видел Криттонского Потрошителя, ни разу. Была лишь она – Неизвестная, Ангел Смерти, Лаура Дюваль.

Детектив Дин тоже хотел побеседовать с ней о моей маме.

Я вскочила на ноги и отошла от стола, прижав обе ладони к уставшим глазам. На несколько секунд на кухне повисла гнетущая, гадкая тишина, затем я со вздохом опустила руки и уставилась на Дориана. Он был удивлен, а Ной с отсутствующим выражением посасывал сухарь, напитанный вареньем.

– Что ты пытаешься сказать, Дориан? Ты считаешь, что, когда случился пожар, Лаура Дюваль нашла записи, сложила два и два и догадалась, что я – дочь Криттонского Потрошителя? У нее случился нервный срыв, и она решила меня «спасти»? Нет, здесь ничего не сходится.

– Ты на взводе.

– Конечно, я на взводе, ведь ты пытаешься сказать мне, что убийцы моей мамы не существует!

– Я такого не говорил.

– Хорошо. – С трепещущим в груди сердцем я сжала и разжала кулаки, расслабляя мышцы. – Я тебя выслушала. Теперь и ты выслушай меня. Не важно, как странно это будет звучать, просто дослушай до конца. – Они с Ноем кивнули. – Двадцать лет назад он похитил Дэйзи Келли, потому что испытывал к ней болезненные чувства и хотел завести семью. Дэйзи забеременела, каким-то образом сбежала и наткнулась на любознательную Маргарет Айрленд, которая отвезла ее в полицейский участок. Той ночью Дэйзи никто не поверил, потому что она была чокнутой, ведь ее на протяжении многих лет терроризировал Криттонский Потрошитель, посылая сердца жертв. Дэйзи не раз сбегала из дома, и в очередной раз, когда она исчезла, никто, кроме ее родителей, не стал бить тревогу. Потому что она была пропащая девчонка. Когда Дейзи вернулась беременная, никто не стал слушать ее лепет. Мама отвезла ее в больницу, но Дэйзи не захотела оставаться, потому что знала, что в той больнице работает Потрошитель, а раз так, то он доберется в два счета и до нее, и до младенца. Поэтому мама спрятала Дэйзи. Мама спрятала меня. Когда случился пожар и архив стали восстанавливать, он нашел записи и отправился к Маргарет Айрленд, чтобы забрать ребенка. То есть меня. Но так как я уже была в Эттон-Крик, он пришел в ярость, совершил поджог и… – тут я замолчала, потому что на этих словах моя история обрывалась. Я неуверенно повела плечом. – Возможно, пока что он не предпринимал никаких решительных действий потому, что ему интересно понаблюдать перед охотой, кто знает…

Я не хотела добавлять что-то вроде «он здесь, я его чувствую», потому что Дориан решил бы, что я не совсем в своем уме. Поэтому я со вздохом вернулась за стол, одернув на спине, где уже выступил от возбуждения пот, поношенную футболку с эмблемой военной школы.

Помедлив, я нехотя произнесла:

– Когда я узнала о том, что я… – Мужчины посмотрели на меня с одинаковым выражением на бледных лицах. – Целые сутки думала, что я – Неизвестная… Ведь… если присмотреться, я похожа на нее, похожа на его дочь. На идеальную подозреваемую. Целые сутки…

Ной и Дориан молча продолжали смотреть.

– У меня ведь действительно что-то есть. Здесь и здесь. – Я указала сперва на сердце, а затем на голову. – Или, наоборот, во мне чего-то не хватает. Когда детектив Дин сказал, что это Лаура Дюваль, с моей души свалился камень. А я даже не подозревала, что он там был.

Как же мне хотелось произнести вслух все те отвратительные, мерзкие вещи! Рассказать о том, что я сделала много лет назад с мертвым телом Стивена Роджерса, о том, что я спрятала профессора Джеймис-Ллойда в холодильной камере, и как мне было страшно…

Хотелось признаться им обоим, что мне было страшно от того, что я не испытала ни сожаления, ни сочувствия. Хотелось признаться, что когда я не думала о тех убитых людях, то все было хорошо, а когда думала, в голове проскальзывали гнилые, червивые, как переспевшие вишни, мысли: «Они это заслужили».

В этот момент я не хотела смотреть на Дориана и Ноя, потому что чувствовала: первый не знает, что сказать, а второй – напротив. Ной все знает, он уже придумал все ответы, все просьбы и приказы, и молчит, дожидаясь, когда мы останемся наедине.

Когда молчание затянулось и я поняла, что нужно, наконец, завершить этот ранний завтрак в кругу семьи, то подняла голову и, сделав глоток едва теплого чая с привкусом меда, поставила точку:

– Я отыщу его.

Дориан и Ной, не сговариваясь, косо посмотрели друг на друга.

– К счастью, пока что Леде Стивенсон и Кире не грозит опасность, ведь Лаура Дюваль находится за решеткой.

– Она и тебя преследовала, – услужливо напомнил Ной, и когда я бросила на него взгляд, оказалось, что он занят необходимостью избавиться от крошек за пазухой и ни на кого не смотрит.

– Итак, – сказал Дориан. – Что мы имеем? Два серийных убийцы в Эттон-Крик. Криттонский Потрошитель напал на детектива Гаррисона, потому что тот стал под него копать? Второй преступник – женщина. Это Лаура Дюваль. Она убила Кингов, Смиттов, Скалларк. И ты считаешь, что она пыталась подставить тебя? – Когда я кивнула, Дориан продолжил: – Зачем ей пытаться подставить тебя?

– Потому что она меня ненавидит – вот почему. Она думает, что я преследую Леду. – Я неуверенно тряхнула головой. – На самом деле я не знаю, зачем она так поступила. Чтобы это выяснить, я должна с ней поговорить.

– Ты что? – Ной резко вскинул голову. – Я ослышался?

– Я сказала, что пока Лаура Дюваль находится в камере предварительного заключения, я должна с ней встретиться и обо всем расспросить. Я хочу знать, зачем она встречалась с мамой. В этот раз я заставлю ее ответить на мои вопросы. Вдруг ты прав, – я посмотрела на Дориана, – и между Лаурой и Потрошителем существует связь. Маловероятно, что она будет защищать человека, который превратил ее жизнь в ад, ведь он убил ее сестру.

– Кая…

– Ной, – я подкрепила серьезный тон голоса взглядом, – у меня есть вопросы, ответы на которые знает лишь Лаура. Зачем она набросилась на меня в лесу, после того, как убила Згардоли? Знала ли она о том, кто мой биологический отец, или все дело в нападении на меня на парковке? Почему она лишь ранила меня ножом в том переулке, но не убила? Почему Сьюзен? В конце концов, для чего она оставила тело Скалларк в подвале Тайной квартиры и для чего встречалась с моей мамой? Короче говоря, у меня куча вопросов.

– Ладно, я понял. И все же, думаю, тебе стоит сосредоточиться на Леде Стивенсон.

Леда Стивенсон.

Это имя бьет по нервным окончаниям сильным разрядом тока и заставляет все тело вздрагивать в предчувствии болезненной смерти, которая следует за ее самоубийством.

– Еще я хочу спросить у Лауры о том парне из дневников Дэйзи Келли. Он был ее соседом, и его имя начинается на букву «Д» – это все, что нам известно. Да, надежды мало, ну и что? – Я торопилась предупредить возражения. – Олива и Дэйзи были в клетке. Вдруг они знали друг друга?

– Звучит… – начал Дориан, поморщившись, и Ной за него закончил:

– Как сущий бред.

Я изогнула бровь и посмотрела на Дориана:

– Я подумала, что ты мог бы… – Я замолчала, увидев краем глаза, как нахмурился Ной: «Оставь его в покое, Кая, у него есть свои заботы, свои дела, своя собственная цель».

Дориан обреченно прикрыл веки и вздохнул:

– Знаешь, между тобой и Аспеном очень много общего. Ты намекаешь на то, что я должен отправиться в район Набережной и опрашивать соседей Келли в поисках неизвестного парня, имя которого начинается на «д»? – Когда я кивнула, обреченный взгляд Дориана стал острым как бритва, а угрюмый голос резанул по ушам: – Кая, этим делом занимался мой отец. Я. Твоя мать. Мы опросили всех соседей – тех немногих, кто сотрудничал, – уточнил он. – Никого никогда не было. Будь он типичным подозреваемым, отец давно арестовал бы его!

С моих губ едва не сорвались жесткие слова: «Тебе сложно поднять документы и просмотреть имена подозреваемых и всех опрошенных?!», но я вовремя наткнулась на предупреждающий взгляд Ноя: «Его пребывание на земле подходит к концу. Дориан отправится дальше». Мне стало стыдно, а затем я, прочистив горло, перебила сама себя:

– Нет, Дориан. – Он неправильно истолковал мои слова, и его брови сошлись на переносице. Если это его последние минуты, разве я могу отнять их? – Я имела в виду, что сама просмотрю все файлы, которые собрали вы с отцом. И пойду на Набережную, чтобы переговорить с родителями Дэйзи Келли.

Он не верил, что у меня что-то получится. Что касается беседы с родителями Дэйзи – я тоже. Но правда в том, что я не одна. У меня есть документы его отца и моей мамы, у меня есть Дориан и детектив Дин, и вместе мы справимся. Двадцать лет назад была лишь Дэйзи Келли, одна-одинешенька, которая не знала, кому можно доверять.

– Как тебе угодно, – мрачно сказал Дориан, не отводя от меня испытующего взгляда. – Я стараюсь не появляться в том проклятом районе.

Хотелось сказать «я тоже», ведь очевидно, что мать Дэйзи Келли скорее с большим удовольствием изрешетит меня из дробовика, чем ответит на вопросы, кто именно был лучшим другом ее дочери.

Размышляя над этим, я никак не могла выбросить из головы мысль, что, если бы кто-нибудь вовремя выслушал Дэйзи Келли, если бы кто-то поверил ей, ничего бы не случилось. Если бы отец Дориана не совершил в тот дождливый день роковую ошибку, если бы он не отмахнулся от показаний «накачанной наркотиками беременной», история завершилась бы хорошо. Криттонского Потрошителя поймали бы на следующий день. Но никто не копал глубоко, а когда взялись за дело вновь, было уже непростительно поздно.

Всему свое время, – так всегда говорит Ной.

Я посмотрела на Дориана, уставшего, угрюмого, мертвенно-бледного, с тяжелыми веками и глазами, налитыми кровью. Всего пару недель назад этот человек выглядел на тридцать, а сейчас передо мной сидит развалина на десять лет старше.

– Дориан, я сама отыщу его, – заверила я. Только займись своими делами, ведь Ной прав: всему свое время. И твое скоро подойдет к концу. – Я знаю, что для тебя найти Криттонского Потрошителя так же важно, как и для меня. Я не успокоюсь.

– Не то слово, – язвительно пробормотал Ной.

Я не успокоюсь, Дориан. Я не хочу, чтобы ты думал, что я такое же чудовище, как и Потрошитель, но, по правде говоря, я не собираюсь искать против него улики, у меня нет цели засадить его за решетку. Когда я узнаю имя монстра, я возьму нож. Или, может, пистолет отца. И подойду к двери. И я буду последним гостем в его доме. И я вырву его сердце тем же способом, которым он вырывал сердца своих жертв.

Рассвело как-то неожиданно. Зябкий туман окутал стены особняка на улице Красные Розы. Мы трое все еще сидели полукругом за деревянным столом с двумя опустевшими кружками, банкой вишневого варенья и пакетом сухарей.

Хозяин дома каждые пять-семь минут засыпал и кивал головой, подпирая щеку кулаком. Когда его голова перевесилась и он ударился затылком о стену позади себя, он не выдержал.

– Я сдаюсь первым, у меня уже путаются мысли. Договорим позже?

Я кивнула, испытывая грусть. Только что Дориан пересказал мне пару историй, услышанных от моей мамы. Мне было больно слышать о ней от него, от кого-либо еще. Но вместе с тем, что мое сердце тревожно сжималось, истории Дориана были теплыми и живыми. Он говорил о моих родителях так, словно хорошо их знал.

Я же, оказывается, ничего не знала о них.

Еще Дориан рассказал нам с Ноем неприятную и странную историю об их с Аспеном знакомстве и первом разговоре в психлечебнице; бесстрастно поведал о том, что частенько замечал, как они с Альмой похожи, но не спешил никому из них признаваться, что он знаком с обоими, потому что считал, что признание все испортит. Думаю, он был прав, и Альма сочла бы происходящее предательством. Аспену, думаю, было плевать.

Когда Дориан, пошатываясь, вышел из кухни, оставив дверь открытой, я посмотрела в окно на сад. Рассветные сумерки скрыли кусты и деревья, превратив их очертания в горбатых чудищ. Я почувствовала, что дрожу от холода, только тогда, когда на мои плечи опустился шерстяной плед и за спиной тихо прошуршал голос Ноя:

– Если бы я знал, что ты останешься здесь, я бы растопил камин.

Ной поставил стул справа от меня, чтобы мы сидели по одну сторону стола, и наши колени случайно стукнулись друг о друга. Я перевела взгляд на гроб под грушевой скатертью. Мое тело лежит прямо там, у стены, где ядовитой змеей скользит осенняя сырость. Мне поэтому холодно? А если сделать больно моему телу, я тоже почувствую боль?

– Все хорошо? – Мягкий голос Ноя проник в мое сознание, и я обернулась. – Может, тебе стоит поспать?

– Нет.

Я не хочу спать. Не хочу тратить время на сон.

Ной никак не прокомментировал мой резкий отказ, лишь заботливо предложил еще чаю. Когда я отказалась, он поинтересовался, голодна ли я, и я вновь ответила «нет». Если бы он спросил, что сейчас чувствую, я бы не смогла ответить на этот вопрос. Потому что кто-то в моей голове нажал на волшебную кнопку и выключил мысли. Я смотрела на гроб, понимая, что любыми способами хочу задержать Ноя рядом с собой, но не понимала лишь одного: хочу ли я просто поговорить о чем-нибудь или задать страшные вопросы?

Пока я судорожно размышляла об этом, Ной бережно взял мою ладонь, лежащую на столе между нами, и сжал вялые пальцы с короткими ногтями. Когда я посмотрела на него, он грудным голосом, так тихо, что пришлось напрячь слух, сказал:

– Я знаю, что ты чувствуешь, Кая. Ты боишься, ведь у тебя никого не осталось. И еще ты начинаешь подвергать сомнению всю свою жизнь.

Я хочу уйти. Я просто хочу подняться и уйти. Но я не ухожу, не сбегаю, а продолжаю смело смотреть Смерти в глаза, позволяю Ною читать меня.

– Пока что ты не чувствуешь себя спокойно, Кая, и в голове очень много мыслей, – продолжил он и затем коснулся моей щеки. Большой палец оказался у уха, а остальные скользнули на шею. – Скоро все закончится и станет прежним. А пока не думай, хорошо? Можно задать вопрос?

Я кивнула, и Ной наклонился вперед. Я осознала, что даже если он снова начнет молоть чушь, я не обращу внимания. Пусть просто говорит – что угодно. Я и боюсь его слов, и жажду их. Он всегда был безжалостен в беседах, неуловимо напоминал мне моего отца. Слова Ноя резали плоть и достигали нутра, но моя жизнь была тяжелой, а теперь стала еще и лживой. Я хочу правды.

– Там, в Тайной квартире, что именно ты видела? – шепнул он, и я ошеломленно сморгнула. – Я имел в виду, что… Когда ты была вдали от своего тела, тебя мучили видения, галлюцинации и кошмары. – В этот раз он не спрашивал, а утверждал, и я вновь кивнула, вспомнив тело Скалларк в архиве, вспомнив участившиеся приступы и ощущение, будто Неизвестный стоит у моей двери, дышит мне в спину. – Что ты видела, Кая?

Первая попытка объясниться вышла скомканной, но Ной терпеливо ждал, и я, наконец собравшись с силами, сказала:

– Много чего. Скалларк. Она мерещилась мне повсюду. Неизвестный за моей спиной. Гроб. – Ной болезненно нахмурился, а уголки его губ виновато опустились, хотя я знала, что он ни в чем не виноват. Ной прикрыл веки, наверное, чтобы я не читала его так, как читает он меня – по глазам, – и я спокойнее продолжила: – Почти всегда я просыпалась в гробу. Пахло сырой землей и червями. Мне на лицо сыпалась пыль, и все руки были в царапинах, потому что я колотила по доскам, пытаясь выбраться. То есть я думала, что пыталась выбраться, а на самом деле… я пряталась. И почти всегда мне снился ты. – Мне хотелось скрыть эти ощущения, никому не рассказывать о них, ведь это личное. Но они касались Ноя. – Там всегда был ты: сначала только твой голос доносился сквозь грязные доски. Я умоляла тебя помочь, кричала и ругалась, но ты лишь ответил, что я сама себя заперла, а значит, должна сама выбраться.

– Я был жесток к тебе? – Что-то в лице Ноя, в его глазах-льдинках, заставило меня быть сильнее и смелее, чем я есть – ради его спокойствия.

– Это был не ты, – ответила я.

Мы не отрывались друг от друга, и поэтому от моего взгляда не укрылось то, как Ной вздрогнул будто от отвращения.

– Твой внутренний голос звучал моим голосом. Должно быть, это было кошмарно. Слава богу, ты выбралась. Ты такая смелая, Кая Айрленд.

– Я решила, что не имею права прятаться от судьбы, не имею права оттягивать неизбежную смерть и жалеть себя. Я подумала, что не так уж важно, что мои желания никогда не исполнятся. Я получила достаточно. Времени было достаточно.

А у моих родителей, Джорджи, Ноя, Эллисса… не было даже этого.

Ной наклонился, сжал мои ладони в своих, и я почувствовала, как вскипают слезы. От обиды, горечи и той самой проклятой жалости к себе. Ной переплел наши пальцы, будто чувствовал все то же, что и я. Что времени больше не осталось, что список желаний составлен зря, что мне жаль тратить время на поимку Потрошителя. Мне жаль. Но без всего этого меня больше нет.

– Ты сильная, это правда, – произнес Ной, – этим ты отличаешься от него. Ты всю жизнь пытаешься побороть свои страхи, победить своих демонов, поступить не так, как легко, а как правильно. Потому что ты знаешь, что правильно и легко не всегда одно и то же. Он принял своих демонов, подкармливал их новыми и новыми жертвами. Ты уходишь от боли, Кая, а он стоит и наблюдает. Ты на него абсолютно не похожа, не бойся.

Ной всмотрелся в мои глаза, горящие от физической боли. Если хочешь – плачь, – читалось в его взгляде. Чувствуя, что сердце болезненно бьется, ведь впервые за многие, многие дни я могу с кем-то по-настоящему поговорить, я произнесла:

– Я часто боюсь, что меня одолеют эти мысли. Я боюсь, что вдруг проснусь, а сомнения станут сильнее здравого смысла. – Я неловко отодвинулась и зачем-то схватила свою кружку, хотя чай давным-давно закончился. Вот бы и слова закончились, но они продолжали царапать горло, как наждачная бумага, легкие, словно были зажаты в тиски.

– Вспоминая сейчас свою жизнь, я не могу не обращать внимания на всякие мелочи, которые окружали меня с самого детства. Отец воспитывал меня как солдата. Даже когда я вернулась развалиной из больницы, уже тем летом он швырнул меня за шкирку в военную школу. Мне пришлось вытерпеть такую адскую боль, что мозг заблокировал часть воспоминаний… – Слова продолжали литься бесконтрольным потоком, и в глазах опять защипало. – Каждый божий день мне приходилось начинать утро с пробежки, ходить в спортзал, ездить на полигон и многое другое, потому что отец знал: мне нужны жесткий контроль и выдержка. Он учил меня преодолевать боль и страх и злился, когда я стала врачом…

– Кая, – оборвал Ной, – прекрати это. Твой отец никогда в жизни на тебя не злился. Ты была причиной его гордости и сама прекрасно это понимаешь. Сейчас свои страхи ты переносишь на него. Не надо. Да, твой отец боялся, как и все отцы, ведь он любил тебя. Ради тебя, – еще мягче продолжил Ной, – твои родители были готовы на все, абсолютно на все. Так что вспомни другие вещи, Кая. Вспомни другие слова, вспомни, как он сказал, что будет тобой гордиться, несмотря ни на что. Он так воспитывал тебя потому, что хотел, чтобы ты была похожа на него – этого хотят все родители. – Ной заглянул мне в лицо. – Ничего страшного, что ты сомневаешься, ведь ты всего лишь человек. Людям свойственно бояться. Важно не дать страху победить себя. Помни и другие мелочи, помни все хорошее.

Голос Ноя в один миг затих, и я оказалась в другом месте, рядом с мамой, папой и Джорджи. Папа остался дома на весенние праздники, и мы устроили в саду пикник.

– Кая. – Когда стемнело, Джорджи, как и ожидалось, потащила меня в сторону небольшой палатки. – Ты должна быть со мной. Одна я не смогу спать, там же жуки, и червяки, и огромные тараканы…

Она растянула слово «огромные» и развела ручонки в стороны, чтобы показать чудовищных созданий, живущих в саду. Я терпеливо пыталась убедить ее в том, что в палатке нет никаких жуков и тараканов, но Джорджи повисла на мне и, упираясь пятками в ковер, потащила в сторону распахнутой входной двери. Снаружи слышались стрекот кузнечиков и уханье совы.

За спиной звучал разговор родителей:

– Я же говорил, Мэгги, нам не стоит переживать, Кая всех тараканов одним только взглядом испепелит.

– Из-за тебя у нее не будет свиданий с мальчиками.

– Свою дочь я воспитываю правильно, так-то!

Воспоминание рассеялось, и в поле зрения возникло улыбчивое лицо Ноя Харрингтона. Он сиял, будто солнышко, разгоняя мрак серого слякотного утра. К влажному стеклу прилип ярко-красный листочек и тут же сорвался, подхваченный порывами ветра.

– Тебе лучше? – Ной наклонился в сторону, чтобы привлечь к себе внимание. Когда я кивнула, он хмыкнул: – Видимо, не зря я добавил в твой чай немножко рома.

– Ничего ты не добавлял, – возразила я, но он лишь отмахнулся, затем, вскочив, обошел кухонную стойку и приблизился к плите, нарочно грохоча чайником. Я отметила, когда Ной поднимался, что дырка на его штанине на колене стала больше.

– Ты что, не слышала о силе мысли?

– Нет, – сказала я. Хотелось спросить, не он ли проник в мою голову и из-под вороха грязных и вонючих, как старое заплесневелое одеяло, воспоминаний достал то самое, которое поднимет мне настроение.

– Плохо. Очень плохо. Весьма и весьма скверно. – Ной сокрушенно покачал головой, повернувшись ко мне.

– Я поняла, – оборвала я. Ной не стал сдерживать белозубую улыбку, и меня вновь посетило подозрение, что его настроение является зеркальным отражением моего собственного. Может, Ной действительно чувствует меня на эмоциональном уровне, и когда мне плохо, то и ему тоже?

– Будешь бутерброд?

– Спасибо, нет.

– Значит, да. Я прочел в одном журнале, что, когда девушка говорит «нет», это не всегда категоричное «НЕТ», ну, ты понимаешь… Там сказано, что зачастую, когда женщина говорит мужчине «нет», это пассивное «да», то есть она пытается завуалировать свое желание. Это правда? Что? Почему ты так смотришь? Я правда прочел это вон в том журнале!..

После завтрака я попрощалась с Ноем («обещаю, я ухожу не навсегда, а за своими вещами») и покинула особняк Харрингтонов, чувствуя на своей фигуре пристальный взгляд. С Кисой-Мисой на руках Ной глядел в окно. Треугольная мордочка питомца приобрела то же выражение, что у хозяина.

Втянув голову в плечи и обхватив себя руками, я, собирая носками ботинок каждую дождевую каплю, добежала до машины и забралась в холодный салон. Мысленно уже составила план: вернуться в Тайную квартиру, поспать пару часов, принять душ и отправиться в район Дэйзи Келли. Даже если ее мать вновь испугается меня, я намерена выяснить имя Криттонского Потрошителя. Четкая схема действий давала ощущение устойчивости, ведь теперь я не просто стою на твердой каменистой почве – я знаю направление и уверенно шагаю в сторону цели.

Подгоняемая решимостью, я рассекала капотом машины туман и утреннюю морось, которая следовала за мной по пятам. Поднявшись в квартиру, я нерешительно замерла у двери и посмотрела по сторонам.

Я возвращаюсь в эту квартиру, зная, что двадцать девятого сентября тысяча девятьсот девяносто шестого года здесь случилось странное. Здесь собрались люди, которых случайным образом связала судьба. В этой квартире была Дэйзи Келли. Здесь я родилась. Здесь папа впервые взял меня на руки. Мама впервые приняла решение защищать меня ценой своей жизни.

Я вздохнула и вошла внутрь, закрыв за собой дверь и повернув ключ в замке. Ничего нового. Все те же белые стены и холодный пол, все тот же диван с пледом и подушками, все тот же старый стол с моими учебниками, кружкой и записями, собранными мамой.

Знал ли отец, чем она занималась? Нет, не думаю. Он оставил прошлое в прошлом, он воспитал меня так, чтобы я смогла защитить себя сама, когда их не будет рядом. Он воспитал меня так, чтобы, когда в груди становилось тесно от тревоги и страха, я не отворачивалась от беды, а шла вперед и боролась изо всех сил. Так же, как поступали они. Папа бы не стал жить в этом безумии, в которое сознательно опустила себя мама. Она была милой болтушкой, его опорой, женщиной, которую он хотел защищать.

Нет, отец должен был догадаться, что она не оставит дело Дэйзи Келли в покое. Той ночью, когда она выбежала из дома и бросилась по направлению к заводу, в ней что-то переключилось. Когда она встретилась с Дэйзи, когда вытащила ее из лап опасности, когда впитала ее историю, мама изменилась. Появилась доска для улик. Фотографии покалеченных тел. Отчеты судмедэкспертов. Она улыбалась мне в лицо, а про себя думала, что это может быть в последний раз. На протяжении двадцати лет она изо дня в день до смерти боялась, что однажды проснется и не увидит меня.

Я тряхнула головой и подошла к окну. Сквозь туман едва угадывались очертания заброшенного завода. Если бы той сентябрьской ночью свет не загорелся, если бы мама не проснулась и не отправилась на кухню, она бы не увидела Дэйзи, идеальную жертву Криттонского Потрошителя. Она бы не последовала на помощь незнакомке. Следуя этой цепочке, итог напрашивался сам собой: я бы не родилась. Мама бы не испортила себе жизнь. Лили бы не отправила мне сообщение, ее бы не убил мистер Роджерс. Я бы не выступала в суде и не подвергла бы Джорджи опасности.

Я оборвала сама себя и направилась в ванную, оставив дверь распахнутой настежь. Прохладные струи ударили в спину и в грудь, коснулись волос тяжелыми прикосновениями. Все мысли замерли, а вместо них я услышала только стук своих зубов. Когда холод стал нестерпимым, я сделала воду теплее и смогла открыть глаза.

Минутка жалости закончилась, и я с нетерпением ждала, когда голова коснется подушки. Дико хотелось спать, но больше всего хотелось проверить, насколько прав был Ной, хотелось убедиться, что ночные кошмары оставят меня в покое и больше не будет гроба.

Когда я выбралась из душа, оставив дверь распахнутой, и переоделась в спортивные штаны и футболку, зазвонил мобильный телефон. Я достала его из кармана куртки и прищурилась, силясь рассмотреть имя звонившего. Доктор Арнетт.

– Да, доктор Арнетт? – бодрым тоном ответила я и посмотрела на часы. Семь тридцать. – Доброе утро.

– Я не рано?

– Нет.

– Точно? – Я промолчала, и он со смешком сказал: – Конечно, нет, ведь доктор Айрленд никогда не спит и всегда наготове. – Я вновь промолчала, и он, посерьезнев, добавил: – В общем, твоя работа в архиве закончена. Наказание отменено.

– Почему?

– Ты против? – осведомился он. – Привыкла к запаху плесени?

– Нет.

– Вот и хорошо, Айрленд. Сегодня ты работаешь в ночную смену и будешь на подхвате у врачей «Скорой помощи», поняла?

– Да.

– В пять чтобы была в моем кабинете, я верну тебе бейджик.

– Хорошо. Спасибо.

– А теперь спи, – бросил он и отключился.

В пять быть в городской больнице. Все складывается как нельзя кстати. Копаться в архивах мне больше ни к чему, ведь медкарта Дэйзи Келли найдена, а этой работой может заняться первый курс. Сейчас есть время поспать четыре часа. Или даже пять.

С этой мыслью я забралась под плед, повернулась на спину и сложила руки на груди. Сегодня я чувствовала себя спокойнее и свободнее, чем вчера, потому что накануне целых двенадцать часов была Неизвестной и дочерью Криттонского Потрошителя. Сегодня я снова я – Кая Айрленд.

Это опять началось.

Когда мое дыхание стало тяжелым, а веки больше не подрагивали, когда запястья расслабились и я перестала слушать звуки с лестничной площадки, в мой сон проник Ной. Мы сидели рядом на кухне особняка Дориана, за окном свирепствовала буря. Прыгало напряжение, свет на кухне то тускнел, то становился болезненно-ярким.

Ной молчал, и от дурного предчувствия мои предплечья покрылись мурашками. Почему-то я сразу решила, что случится что-то плохое.

– Почему ты молчишь? – Я первая задала вопрос, и Ной покачал головой, и вместе с этим в люстре над нами мигнул и погас свет. Он забрал вместе с собой шумы из особняка, оставив лишь удары громоздких капель дождя о прозрачное стекло. На его фоне едва угадывались очертания Ноя. Он по-прежнему молчал, и я почувствовала себя даже более неуверенной, чем прежде. Наступило осознание, что свет потух не из-за непогоды, а из-за Ноя. Это он высосал свет и шумы, потому что состоит из мрака. В его вселенной темнота гораздо сильнее, чем свет.

– Почему ты молчишь? – вновь спросила я в темноту. Хоть Ной и сидел передо мной на стуле, он не шевелился. Я даже не слышала его дыхание, будто Смерть покинула свой сосуд и слилась с мраком кухни. Теперь он вокруг меня. Ложится на мои щеки, плечи, колени, касающиеся колен Ноя.

– Потому что ты боишься.

Я вздрогнула, услышав голос Ноя – в моем воображении он представлялся восковой безвольной куклой.

– Ты мне по-прежнему не доверяешь.

– Доверяю! – заверила я, чувствуя в груди резкую боль от обиды. Я верю ему. Верю ему больше, чем самой себе.

– Нет, не веришь. – Ной отрешенно покачал головой, и в темноте это движение было зловещим, не предвещающим ничего хорошего. И он по-прежнему не дышал, пугал меня всем своим существом.

Когда я моргнула, стараясь взять под контроль чувство страха, лицо Ноя оказалось прямо перед моим. Кончик его носа касался моего, дыхание чувствовалось на моих губах, казалось, абсолютная тьма проникает в мои глаза. И теперь я не дышала и боялась моргнуть.

– Если ты мне веришь, Кая, – прошептал он, – почему не спрашиваешь о нашей с тобой сделке? По-твоему, что такого страшного я мог с тобой сделать, что ты боишься даже думать об этом? Ничего такого, о чем ты сама не просила.

Я резко проснулась и схватилась за пистолет, будто могла выстрелить в сновидение, выстрелить в Ноя. В квартире было светло, сквозь пыльное окно сочился солнечный свет. Я снова легла на подушку и выпустила пистолет, чтобы обеими руками накрыть глаза. Ночные кошмары не исчезли и не исчезнут, они стали частью меня, потому что кошмары – это мое подсознание, которое перерабатывает и анализирует вопрос.

– Действительно… – Я задумалась, убирая ладони и хмурясь. – Почему я ни разу не спросила Ноя о том случае в клетке Стивена Роджерса, когда впервые умерла? Потому что забыла? Потому что были другие вещи, о которых я хотела спросить? Или потому что боялась узнать правду?

Его глаза только что были тьмой.

В голове всплыла картинка из сновидения, и у меня побежали мурашки по коже. Тьма – его естественное обличье? Он называл себя Безликим, что значит, что у него нет лица. А душа у него есть?

Как-то неожиданно для себя я вдруг оказалась перед калиткой дома Дэйзи Келли. На пороге что-то лежало. Почта. Я резко вскинула голову, отчего темя взорвалось болью, и посмотрела на окна дома. Никаких признаков жизни. Склонившись к порогу, я схватила почту и изучила ее. Одна из газет была трехдневной давности, значит, родители Дэйзи Келли не выдержали и уехали из Эттон-Крик. Может, стоит пробраться в дом и…

– Что вам нужно?

Я вздрогнула и обернулась на голос: на пороге соседнего дома стояла пухлая кудрявая женщина в махровом халате. В мочках ее ушей сверкнули серебряные серьги-кольца. Даже со своего места я заметила, что выражение лица незнакомой женщины было отнюдь не дружелюбным: или она приняла меня за кого-то другого, или просто ненавидит людей, проходящих мимо ее дома.

– Здравствуйте! – громко сказала я и помахала ей конвертами, зажатыми в правой руке. – Можно с вами поговорить?

Женщина обхватила свое объемное тело руками, то ли защищаясь от меня, то ли из-за холода, и неуверенно спросила:

– Вы из полиции?

Я изумилась.

– Нет, я не из полиции.

– Журналистка?

– Нет, – ответила я. – Я не журналистка и не из полиции, но я ищу кое-кого. У меня была назначена встреча с доктором Келли, который работает в городской больнице. Вы с ним знакомы?

– Разумеется, я с ним знакома! – возмутилась женщина, издав какой-то странный звук вроде недовольного фырканья или хмыканья. Я медленно направилась к калитке ее дома, и женщина повелительно взмахнула рукой: – Проходите в дом, иначе еще сильнее заболеете.

Я снова удивилась, но не так сильно, как когда женщина предположила, что я из полиции. Когда я вошла в ее дом, стянула ботинки и обула предложенные домашние тапочки, она скептично изрекла:

– Ну да.

– Что, простите? – Я выпрямилась, и она подняла голову чуть выше, чтобы смотреть мне в лицо. Она поджала губы.

– Издалека ты выглядишь старше своих лет, но сколько тебе на самом деле – двадцать один или двадцать два?

– Двадцать.

– Гм… Приготовлю-ка я чаю, выглядишь ты просто ужасно. Проходи на кухню.

Я пошла следом за хозяйкой дома, которая принялась рассказывать о том, как ее муж собственноручно собрал травы для чая, наполняя их здравомыслием и силой воли. Затем она добавила, что он вот-вот вернется домой, будто думала, что я собираюсь что-нибудь у нее украсть.

– Не стой в дверях, входи на кухню. Сюда, к столу. Итак, что тебе нужно от доктора Келли?

– Мне нужен он сам. Я по личному вопросу.

– Дать тебе градусник?

– Простите? – Хозяйка дома уже в третий раз поставила меня в ступор, а я ведь даже имени ее не знаю.

– Дать тебе градусник? Садись! – Я осторожно присела на стул. – Кажется, у тебя температура.

– У меня нет температуры. Позвольте расспросить вас о докторе Келли и его жене. Куда они отправились? Как скоро они вернутся?

– О, так ты ничего не знаешь? – Она смотрела на меня сверху вниз так, что два подбородка коснулись внушительного бюста. Я ответила на риторический вопрос невозмутимым молчанием, и женщина пояснила: – Они навсегда покинули Эттон-Крик. Это место проклято.

Не могу не согласиться, – мрачно подумала я.

– А вы не знаете адрес места, куда они отправились? Вы сказали, что Эттон-Крик проклят? Это их слова?

Хозяйка дома кивнула:

– Они видели призрак своей дочери.

Я почувствовала, как сердце в груди перевернулось от безысходности и злости. Выходит, в тот день миссис Келли действительно увидела во мне Дэйзи.

– Призрак?

– Поистине жуткая история, – поделилась женщина, кивая. – Лара повсюду видела свою покойную дочь. В отражениях стекол машин, в витринах магазинов, на противоположной стороне улицы. Недавно к ним в дом, рассказывал Берд, кто-то забрался, и у бедной Лары совсем сдали нервы.

– Она верит в привидения? – перебила я душещипательную историю. Слыша их имена, я не могла не вспомнить: «Пока не поздно, избавьтесь от ребенка. Мозг младенца поврежден, так и жди беды».

– Разумеется, верит! – возмутилась женщина. – Так может, все-таки дать тебе таблетку? – Она прищурилась, и я мысленно попросила ее не касаться моего лица. Она не коснулась. – Температура может подняться.

– Вы врач? – вежливо спросила я, сглатывая болезненный комок в горле и поднимаясь на ноги.

– Я? – Она покачала головой. – Я медиум.

Я с этой женщиной даже не знакома, говорю с ней не больше десяти минут, а она уже удивила меня четыре раза. Я не подала виду, что отношусь скептически к профессии хозяйки дома, зато отметила характерные признаки оккультизма: на каминной полке стояли незажженные черные свечи, рядом – книга в черном переплете. Из камина доносился запах то ли ладана, то ли полыни.

Быстро отметив все эти детали, я тут же сосредоточила внимание на женщине, стоящей напротив. Ее подбородки исчезли, когда она подняла голову.

– Итак, вы сказали миссис Келли, что ее преследует привидение, – заключила я.

– Верно.

– И посоветовали покинуть Эттон-Крик, потому что он проклят.

– Снова верно, – она усмехнулась.

– Но вы не спросили у нее адрес, чтобы убедиться, все ли с ней в порядке и не тревожит ли ее дух усопшей дочери?

Женщина покачала головой с таким видом, будто я задаю самые глупые на свете вопросы, в то время как я изо всех сил старалась держаться в рамках вежливости.

– Нет, мне это ни к чему. Духам не суждено покинуть Эттон-Крик, чтобы следовать за своей целью. Это запертое место. Поэтому ты навсегда останешься здесь, Кая Айрленд.

Я содрогнулась от ужаса.

– Что вы сказали?

– Когда?

– Только что. Что вы только что сказали?

Теперь уже я привела хозяйку дома в замешательство. Она повращала глазами, затем пожала плечами:

– Ничего особенного. Сказала, что призрак дочери Лары не последует за ней. Отсюда нет выхода. С тобой все в порядке?

– Да. Мне пора. Домой. Спасибо за… разговор, – нашлась я и, громко топая, удалилась по коридору. Пока я зашнуровывала ботинки, женщина-медиум стояла над моей душой, буравя взглядом затылок. От мрака в прихожей мне стало дурно. Хотелось на свежий воздух. На холод.

– Точно все в порядке? – спросила женщина, коснувшись кончиками пальцев моего выгнутого позвоночника. Я поспешно выпрямилась и кивнула.

– Да. Мне пора. Спасибо за разговор.

– Ну что ж. – Она невесело улыбнулась, будто я была ее дочерью, которая слишком рано покидала родной дом. Я распахнула дверь и поспешно сбежала по ступеням вниз. – Приходи еще, Кая Айрленд.

Приступ клаустрофобии все не проходил, клетка давила на меня даже здесь, во дворе.

– Хотя куда тебе еще деваться, – услышала я за спиной голос, – ведь Эттон-Крик не отпустит тебя.

Я забралась на водительское сиденье БМВ и с грохотом захлопнула дверь, а затем заблокировала себя внутри салона. Сердце бешено колотилось, а я даже не могла понять, что именно меня напугало.

Я много чего видела, так в чем дело? И разве я верю в привидения? Абсолютно нет. Это антинаучно. Кроме того, в магазине Лара видела не призрака, а меня. И в ее дом пробралась я, а не мистическое привидение.

Нет…

Проблема в том, что я больше не знаю, что реально. Я сама нереальна, я не человек, а мое настоящее тело находится в гробу в особняке Харрингтонов. Аспен видит смерти, а Ной и есть сама Смерть…

И разве я сама – не призрак?

Я покачала головой, постепенно приходя в себя. Когда коснулась лица, почувствовала настоящий, немифический жар, который теперь ощущался даже сильнее, чем прежде. Может, странная женщина была права, и я заболела? Я никогда не болела, а тут раз – и заболела. И от этого мне стали мерещиться дикие вещи.

Все верно. Всему есть логическое объяснение.

Когда я завела двигатель и посмотрела на покинутый дом Келли, поняла, что допустила ошибку. Из-за пугающего поведения соседки-медиума я совершенно забыла спросить о том, не жил ли поблизости двадцать лет назад мальчик, имя которого начиналось на Д.

Возможно, Лаура вспомнит, как Олива рассказывала о подозрительном парне по прозвищу Ди? Она жила в Эттон-Крик, она могла что-то знать. Если нет, придется попросить детектива Дина вновь выяснить все на работе, но как же мне этого не хотелось!

Когда Аспен Сивер почувствовал, как в ноздри проникает смердящий запах крови, пота и сырого сена, он вместо того чтобы распахнуть глаза и убедиться, что находится там, где находится, наоборот плотнее сомкнул веки. Он попытался вновь отключиться, чтобы не слышать шелест высоких желтоватых стеблей кукурузы, напряженного, гудящего, как ток по проводам, свиста ветра, – но ничего не получилось. Свист продолжал нарастать и становиться все злее и злее, и тогда Аспен тяжело вздохнул, его грудь в больничной рубашке поднялась и опустилась, а затем он, окончательно сдавшись, разжал сжатые в кулаки ладони и распахнул глаза.

И тогда мир закрутился и завертелся, и если бы Аспен питался не внутривенно, его бы вырвало сию секунду. Калейдоскоп красок прыгал перед глазами, разноцветные полосы несли Аспена куда-то вперед, тянули, обхватив за запястья, и вот, когда он, прищурившись от сильных порывов яростного ветра, посмотрел перед собой, то не удивился. Он уже смирился с тем, что вынужден каждый день, каждый час, каждую секунду наблюдать за истекающей кровью Каей Айрленд. К своему ужасу, он вдруг осознал – именно сейчас, когда она изможденно склонила голову на поднятое вверх плечо, – что ему ее даже не жаль. Наблюдая многие часы за тем, как ее истязают, ломают, рвут, пинают в живот, режут, тянут за волосы, а иногда даже нюхают (раньше всякий раз Аспена тянуло блевать), он вдруг стал бесчувственным и отстраненным. И он осознал, что даже находясь взаперти в собственном черепе, он не находится в безопасности. Если бы, думал Аспен, высшие инстанции подкинули бы ему удобное кресло перед распятым телом Каи Айрленд, он бы просто плюхнулся в него и закрыл глаза. Потому что он устал смотреть, зная, что ничем помочь не может. Он абстрагировался от всего – в первую очередь от своих чувств, от бьющего в ноздри запаха, который осел во рту противным привкусом, и уже затем – от звуков.

Но нельзя было.

Он отошел к окошку и присел на корточки, откинув голову назад и глядя на Каю Айрленд и Леду Стивенсон из-под прикрытых век. Кая спросила:

– Ты разве не хочешь помочь мне?

В ответ послышалось слабое хныканье.

– Хочу, но он убьет меня.

Да, да, да, – скептически протянул про себя Аспен. И произнес одновременно с Каей одни и те же слова:

– Я не позволю этому произойти. Только вытащи гвоздь там, наверху.

Кая вскинула голову вверх, и Аспен проследил за ее взглядом. Но перед этим он заметил, как вытянулась ее шея, как напряжена гортань и выступили жилы из-под влажной от крови рубашки.

Аспен знал, что будет дальше – его видение всегда обрывалось на одном и том же месте. Сейчас Леда подчинится Кае и вытащит этот гребаный гвоздь, к которому Аспен ни разу так и не смог прикоснуться.

Они продолжали болтать, и болтать, и болтать.

А затем вдруг все внезапно изменилось, когда он услышал странное, незнакомое слово. Нет, Аспен, конечно, слышал его, однако не здесь, не в видении. Это был голос откуда-то извне, снаружи:

– Беременна.

Слово было вырвано из контекста – Аспен понял это по тональности, но и его было достаточно, чтобы он вскочил на ноги и навострил уши. В груди вновь, впервые за много дней, так сильно и с каким-то остервенением и страхом забилось сердце.

– Что? – спросил он как дурак, оборачиваясь вокруг своей оси, но кроме голосов Каи и Леды, он абсолютно ничего не слышал. Аспен крикнул громче: – Что ты сказала только что, Кира?!

Кира Джеймис-Ллойд, сидящая у койки Аспена, обернулась, почувствовав, будто кто-то пристально наблюдает за ней. За спиной никого не оказалось. В палате было сумрачно – только тусклый свет от лампы разгонял черноту да свет из коридора лился в приоткрытую дверь палаты.

За окном давно сгустилась ночь, угрожающе выл ветер, качая из стороны в сторону верхушки деревьев, выстроившихся в ряд вокруг больницы. Кира с сомнением и страхом отвернулась к молчаливому Аспену.

Это ведь не отец стоит за ее спиной? Не он наблюдает за ней? Не он хочет ее спасти?

Она вспомнила слова Каи.

Теперь она постоянно вспоминала ее слова.

Он мертв, Кира.

Твой отец мертв.

Она слабо улыбнулась Аспену бледными, искусанными губами, затем поцеловала в щеку и шепотом произнесла:

– Наконец-то мои страшные сказки закончились, но счастливого финала так и не наступило.

Она вновь прильнула к его губам.

– Прости, Аспен, прости меня, пожалуйста.

Лето 2013

Кира не хотела расставаться с Аспеном – ее начинало мутить от одной только мысли о том, что он будет в другом городе, в тоскливом Эттон-Крик, в то время как она, Кира, будет загорать на пляже, носить бикини и наслаждаться солнечными лучами. Она загорит, скинет пару килограммов, сделает модную стрижку и вернется такой красавицей, что он потеряет дар речи. Хотя он и так не особо многословен.

Кира коснулась татуировки и улыбнулась. Отец тут же выразительно глянул в ее сторону, будто за завтраком она совершила что-то непростительное, но затем вернулся к тарелке.

Киру опять замутило.

Мама, сидящая слева от отца, будто ничего не замечала. Она аккуратно расстелила на коленях салфетку и принялась за завтрак, а затем задала непростительный вопрос:

– Как Аспен?

Кира со страхом глянула на отца и увидела, как тот скривился. Затем ее взгляд переместился чуть в сторону, чтобы зафиксировать, как сильно покраснела от ярости его шея и как противно лоснятся от пота его седеющие на висках волосы. А затем улыбнулась маме, выражением глаз намекая, что эту тему лучше оставить. Мама поняла все без слов и, кивнув, вернулась к яичнице. На несколько минут за столом воцарилась тишина.

Отец погрузился в глубокую задумчивость, мама внимательным взглядом вперилась в страницу остросюжетного любовного романа, а Кира вновь окунулась в сладкие мечтания. На этот раз она трижды прокрутила на безымянном пальце кольцо с халцедоном – подарок Аспена.

В последний раз они виделись аж три недели назад, и теперь Киру охватывало мучительное томленье по крепким рукам с выступающими мышцами, спокойному взгляду и чуть хрипловатому голосу. Кира даже скучала по его запаху. От Аспена сильно пахло гелем для душа и кофе и чуть слышно бензином и машинным маслом.

Кира отрезала кусочек пирога, лежащего перед ней на тарелке. Прожевав, она попыталась проглотить его, но кусок застрял в горле, а желудок сжало спазмом. Захлопнув ладонью рот, Кира вскочила на ноги, едва не опрокинув стул. Мама всполошилась, поднимаясь следом.

– Ты заказал пирог с мясом? Кира вегетарианка!

– Никакого мяса. Наверное, отравилась. Или этот ее заразил чем-нибудь.

Но Кира не отравилась. И Аспен ее ничем не заразил.

Все стало понятно еще в ванной комнате, куда скользнула Кира, а следом мама.

– Малышка… – Она нежно погладила Киру по спине. – Ты беременна?

У Киры пополз мороз по коже.

– Н-нет…

Она выпрямилась и обернулась, вытаращив от ужаса глаза.

– Нет, мам, нет конечно!

– Кира, – мама решительно взяла ее за щеки. – Не паникуй. Может, ты действительно отравилась? Или перегрелась на солнце? Или… – Мама покачала головой, быстро соображая, взгляд бегал по лицу Киры, от которого разом отхлынула вся кровь, в поисках ответа.

– Ну что там? – В дверь ванной постучал отец.

– Все хорошо, – бодро ответила мама.

Кира в это время открыла кран и сполоснула лицо и рот.

Ничего не хорошо.

Ее подташнивало уже давно, но она думала, что это… морская болезнь, смена часовых поясов, пьяные приставания отца, перегрев на солнце…

Она прислонилась к холодному кафелю, прижав обе руки к груди и часто дыша. Сердце колотилось словно сумасшедшее.

А вдруг она действительно… беременна? Что тогда? Что с ней сделает отец, если узнает? А с Аспеном? Убьет их обоих и даже не пожалеет. Киру передернуло. Она распахнула глаза, услышав, что мама открыла дверь и вышла к отцу. Сделала вдох. Паниковать рано. Она просто чуточку приболела. Через минуту ее дыхание выровнялось, сердцебиение стало спокойнее, и вдруг против воли она попыталась вообразить, как бы отреагировал Аспен. Он удивился бы? Обрадовался? Разозлился?

Почему-то Кира была уверена, что он не стал бы злиться. Он обращался с ней как с принцессой, как с нежным тонким деревцем, ветви которого еще не окрепли, как с дикой яблоней, которая только-только начала давать плоды.

Я скучаю по тебе, Аспен, так скучаю…

Они с мамой решили не оттягивать вынесение приговора и на следующий же день отправились в больницу. Кира чувствовала себя дурно, у нее поднялась температура, а голова стала такой тяжелой, что еле отлепилась от плеча матери, когда водитель такси объявил остановку.

Кира до смерти боялась. У нее в голове крутились хороводом слова: «университет, будущее, Аспен, отец нас убьет, университет, будущее, Аспен, отец нас убьет. Отец нас убьет».

– Отец нас убьет, – прошептала Кира, подавившись слезами, когда врач преподнес прекрасную новость. Мама крепко сжала ее ладонь, выдавая напряжение и испуг. На руке Киры напряглись бицепсы – так крепко она вцепилась в сиденье стула, затем вскочила на ноги и бросилась прочь из кабинета.

– Милая, – позже сказала мама. Голос ее был тихим и успокаивающим. – Ты думаешь, Аспен…

– Дело не в Аспене, мама! Я не боюсь его, просто… Мама, отец убьет меня. Он сумасшедший. Ты же знаешь, что он с нами сделает… – голос Киры сошел на нет, когда лицо мамы окаменело. Наконец она поклялась:

– Он с тобой ничего не сделает. – Ее пальцы так крепко вцепились в Киру, что та охнула. – Мы с тобой справимся.

Но Кира знала, что они не справятся. Она не справится. Крепко обняв маму за шею, она принялась плакать с новой силой.

Аспен, как мне было больно! Я кричала громко и отчаянно, когда отец узнал о нашем ребенке. Он сошел с ума! От него воняло потом и моей кровью. Он обзывал меня шлюхой, когда пинал по ребрам и в живот. Он выкручивал мои руки, а затем в клочья разорвал твою белую футболку, которую я забрала с собой, чтобы чувствовать тебя на себе.

Он сорвал с меня всю одежду и опрокинул на кровать. Я точно помню, как противно скрипнули пружины. Помню, как щелкнула пуговица на его штанах. Никогда не забуду, как я съежилась в комочек, прижимая колени к животу и прикрывая руками голую грудь.

Где была мама?.. Он ударил ее в висок чашкой от кофе. Пока она лежит на кухне без сознания, истекает кровью, но когда придет в себя и обнаружит меня голую в их постели, когда увидит, что со мной сделало это чудовище, она убьет его. Но пока меня некому защитить.

Аспен, он никогда меня раньше не трогал. Не в этом смысле. Он избивал меня и маму до крови; душил до посинения, так, что на его руках выпирали вены и дрожали от напряжения щеки.

Это не длилось бесконечно – однажды мы с мамой все-таки сбежали. Мы были счастливы целых два дня. Но отец поднял на уши полицию, и когда нас нашли, он обвинил маму в похищении. Ты представляешь? Но это было до тебя.

Он клялся, что больше никогда не поднимет на нас руку. Но он лгал. Он солгал, потому что он был внутри меня. Там, где твое место, Аспен. И когда он терся о мое тело своим мерзким брюхом, он произносил твое имя. Он спрашивал, так ли ты хорош, как он.

Я хочу умереть, но не могу.

Я хочу убить его, но не могу.

Я хочу увидеть тебя.

Но я не могу больше.

Осень 2013

Вернувшись в Эттон-Крик, Кира Джеймис-Ллойд вдруг с удивлением обнаружила, что здесь ничего не изменилось: все те же замкнутые люди с отстраненными лицами и в темных одеждах, горы и окутанные туманом деревья, затянутое облаками небо…

Как Кира и мечтала, она похудела и загорела. Но она стала уродливой. Настоящей уродиной в красивой одежде, с красивыми волосами и стройной талией. Уродливая и мерзкая.

Она не сразу вернулась к Аспену.

Несколько дней она слонялась по своей квартире, пугаясь каждой тени, прислушиваясь к каждому шороху. Ей повсюду мерещился отец. Он ходил в квартире наверху. Он стучал в дверь ванной комнаты, когда она принимала душ. Ломился во входную дверь. Трогал ее нижнее белье. Трогал ее.

Тогда Кира не выдержала и вернулась к Аспену.

Она собрала все самое необходимое в дебильный розовый рюкзачок из прошлой жизни и, будто попрошайка с улицы, слабо постучалась в дверь его квартиры.