Когда мы научимся летать

Военный городок

В августе степь снова хороша. Кажется, давно уже выгорело здесь все под жарким солнцем и на горячем ветру, а уймется немного зной, да побрызжет дождик – не ливень какой, а так, пополам с пылью – и этого довольно. Поднимаются среди желто-бурых зарослей остистого ковыля и белесой полыни свежие зеленые стрелки и зацветает прямо на пыльных нагретых тропинках мельчайшая травка. Цветочки малюсенькие, еле видные – а все-таки жизнь.

Наступает та пора года, которой, может быть, единственно и прекрасен здешний край. Она начинается в августе, когда на тысячи километров вокруг, от севера до юга, солнце, наконец, прогреет землю и ветра, дующие почти все лето, успокаиваются и наступает удивительный покой. Погожие ночи, с вечера темные и звездные, а с полуночи, залитые голубым лунным сиянием. Тихие и ясные дни, уже не жаркие и душные, а просто теплые и ласковые. В такие дни хорошо сидеть у реки и думать. И так отрадно становится на душе. Светло и немного грустно в этом огромном светлом пространстве, наполненном ласковым теплом умирающего лета.

В средине семидесятых годов прошлого века посреди бескрайней казахской степи на берегу могучей реки стоял маленький военный городок. Городок этот был построен для того, чтобы в нем жили военные летчики и специалисты, обслуживающие дивизию стратегической авиации великой страны. Здесь жили семьями, играли свадьбы, рожали, растили и учили детей. Конечно, из-за суровости местного климата и удаленности от других населенных пунктов, чувствовалась определенная напряженность, но зато со снабжением здесь до поры до времени все было в порядке, не так, как в больших и даже столичных городах.

Собственно, могучей протекающая рядом река эта станет только на территории России, но уже здесь многое выдавало ее непростой характер. Вода, которая еще совсем недавно была теплой, вдруг высветлилась и быстро сделалась по-настоящему ключевой. Поэтому и отдыхающих на ее берегу почти не осталось. Только одинокая дюралевая лодка «Казанка» стояла на песчаном берегу небольшого поросшего лесом острова напротив городского пляжа.

На реке появилась худенькая фигурка пловца, державшего курс так, чтобы течением не сносило его от островка, и быстро приближалась к его песчаной косе. Это десятиклассник Валерка Козлов, сын инженера второго полка. Он плавал сюда все лето и однажды, обходя островок, наткнулся на укромную полянку и поразился красоте и размеру ярко-синих дикорастущих дельфиниумов. В тот день Валерка нарвал целую охапку цветов, а потом, после долгого раздумья, решился плыть на спине, держа букет перед собой. Тогда все прошло удачно. Потом он забыл про цветы. А теперь, спустя больше двух месяцев, в самом конце лета, вдруг вспомнил.

Выйдя на берег, он осторожно пробрался через разросшиеся за лето колючие кусты к заветной полянке. И опять интуиция не обманула его. Он снова увидел эти прекрасные цветущие создания как будто чудом занесенные в этот суровый край. Валерка не удержался от соблазна, сорвал несколько стеблей и вышел на песчаный пляж островка.

Никого из взрослых поблизости не было. И только маленький мальчик копался в мокром песке у самой воды. Услышав шаги, он обернулся и посмотрел на Валерку с таким неожиданно взрослым и печальным выражением больших васильковых глаз, что у того резануло где-то под сердцем

– Глаза совсем как у моего отца, – почему-то подумал он, а вслух спросил:

– Ну, что, герой, ты не боишься здесь один?

– Не-а, – мотнул тот головой, – я здесь домик строю.

– А папа с мамой твои где?

– Там, – он махнул рукой вглубь острова, – они водку пьют.

– Вот гады, – с неожиданной резкостью подумал Валерка, – напьются и еще утопят ребенка.

Эта странная мысль потом долго не давала ему покоя.

– Хочешь цветок? – и увидев, что мальчуган обрадованно закивал русой головкой, выбрал самое крупное соцветие и воткнул в песок у его ног.

– На, владей, он тебе как раз под цвет глаз.

Пришло время возвращаться. Валерка лег на спину и поплыл с таким расчетом, чтобы течение не сильно его сносило. Но этот путь оказался гораздо труднее, чем летом. Мало того, что вода все сильнее обжигала, но и течение оказалось сильнее. Поэтому его отнесло почти к самой пристани и, кроме того, уже перед самым берегом свело обе ноги. Хорошо, что было уже мелко и он мог спокойно стать на ноги. Но ощущение острой боли и наступившей беспомощности долго не оставляло его. Валерка почувствовал, что уже здорово устал, но не стал задерживаться и, поставив свой букет в банку с водой, вышел на набережную. Его никак не оставляло необъяснимое чувство смутной тревоги.

А вскоре произошло ужасное событие, которое заставило содрогнуться весь городок. Один случайный свидетель рассказывал, как все случилось. Их было слишком много для такой лодки: человек 6 или 7, да еще ребенок. На остров они приплыли за два раза, а тут, пьяные, решили переправиться все вместе. Это были молодые офицеры с женами, да еще трехлетний мальчуган. Им было ужасно весело отчего-то, и они еще не понимали, что истекают последние минуты их жизни. Когда сели в лодку, оказалось, что она глубоко врезалась в прибрежный песок. Тогда один спрыгнул на берег, столкнул лодку с мели и хотел лихо запрыгнуть вовнутрь. Наверное, он сильно «нагрузился», потому, что не рассчитал и, запнувшись за борт, поднял тучу брызг и плашмя упал в воду.

– У, Таракан несчастный, – восторженно закричали в лодке, – давай руку!

Таракан получил свое прозвище за большие черные усы. Этот молодой неуклюжий техник самолета всегда был благодатной мишенью для шуток сослуживцев, но особенно стали потешаться над ним, когда его молодая игривая жена, между прочим такая же брюнетка, как и ее муж, родила светлого сынишку с небесно-голубыми глазами. Таракан делал вид, что не понимает двусмысленных шуток, но его жена стала регулярно на людях появляться с тщательно замазанными синяками то под одним, то под другим глазом.

Таракан опять попытался взобраться в лодку. Сразу несколько человек протянули ему руки и сделали попытку рывком втащить его к себе. Неустойчивая дюралька резко качнулась на один борт и зачерпнула воды. От испуга все резко переместились на другой борт, и она зачерпнула снова, погрузившись в воду по самые уключины. Между тем лодку быстро уносило течением, которое, обогнуло остров, и теперь было направлено к средине реки. Тогда и раздался пронзительный крик, заставивший всех, кто находился вблизи реки, броситься на берег.

Трудно поверить, что никто из них не умел плавать, наверное, умели. Но страх и неожиданность лишили этих людей способности соображать. Потому что чем же еще объяснить тот факт, что вместо того, чтобы развернуться и плыть к берегу, они бестолково суетились на одном месте, цепляясь и топя друг друга. К чести Таракана, он первый пришел в себя и, нырнув, успел поймать мальчика, который, коротко вскрикнув, сразу ушел под воду.

Как только раздались крики, Валерка опрометью бросился к дебаркадеру, служившему пристанью для «Метеоров», единственного на этой реке вида водного транспорта. Он сразу понял, что происходит на реке и оценил, что, только нырнув с дебаркадера, он успеет доплыть до тонущих. Когда Валерка, скинувший с себя только спортивные кеды, бешеным кролем, со сбитым дыханием добрался до средины реки, Таракан уже начал захлебываться, беспомощно запрокидывая голову. Валерка подхватил безжизненное тело мальчика и осторожно отплыл в сторону. О том, чтобы попытаться спасти еще кого-нибудь, кроме этого малыша, не могло быть и речи. Совсем близко пролегала глубоко вдающаяся в воду коса. Но она была на другом, совершенно безлюдном берегу. А единственным выходом был свой, но такой далекий берег. Правда, Валерка хорошо изучил характер реки во время многочисленных летних заплывов. Примерно через километр от пристани течение круто поворачивало в сторону и тогда до своего берега будет совсем близко. Нужно было только как-то продержаться этот километр. Воздух со стоном вырывался из натруженных и обожженных холодом легких. Руки налились свинцовой тяжестью. Но, несмотря на это он был почти спокоен.

– Ничего, ничего, – обращался он мысленно к холодному тельцу мальчугана, – потерпи еще немного. Я сильный, я обязательно выплыву.

Валерка не видел, как одна за другой исчезали под водой головы людей, плывущих уже далеко от них. Их пронесло мимо косы и теперь они снова оказались посреди реки. А он выбрал правильное направление. Мощное течение сильно сносило его, но оно если и не приближало, то, во всяком случае, и не уносило его от берега. Он греб, по очереди, то одной, то другой рукой, не забывая бережно поддерживать мальчика и скоро его голова уже спряталась в длинную тень от высокого берега.

– Ну, вот, – успел подумать юноша, – теперь совсем близко.

И тут случилось непоправимое.

Этот берег ниже пристани недаром казался безжизненным. На всем протяжении большой дуги из глинистой стены высокого откоса стекали в воду, образуя на берегу жидкое месиво, множество струек родниковой воды. И даже за сотни метров отсюда в самое летнее пекло вода в реке оставалась обжигающе холодной.

Валерка почувствовал, как сотни ледяных иголочек впиваются в спину, шею и голову, а потом будто раскаленный жгут протянули под кожей от ног до лопаток и начали скручивать его, выгибая все тело в невыносимой боли.

– Судорога, – мелькнуло в голове, – это конец.

Ах, с какой тоской взглянул он на кричащих в бездонном небе стрижей, на далекий песчаный остров в редком ожерелье тальника. В последний раз, теперь уже в последний раз в своей жизни. Но вслед за этим такая бешеная жажда двигаться, смеяться – сегодня, завтра, всегда – такая жажда полета вспыхнула в нем, что пересилила даже боль.

Валерка попробовал достать дно, но только скрылся с головой в холодной черной воде, и, захлебываясь, с трудом принял горизонтальное положение. Плыть на спине он больше не мог – бессильно вытянутые ноги тянули вниз. Он не мог даже грести двумя руками. Мертвой хваткой левой руки, он вцепился в плечо мальчика, поддерживая его над водой. Оставалась только правая. Занося ее для взмаха, он уходил глубоко под воду и только после гребка его голова на короткий миг показывалась на поверхности. Он успевал вдохнуть воздух, но не успевал ничего увидеть, потому что кровавая пелена уже застилала ему глаза. Все силы, все что было у него живого и светлого он отдал борьбе. И в свой самый последний миг он увидел, как не прежнее синее, а теперь уже непроглядно черное небо опрокидывается на него всей безмерной тяжестью.

А в это время совсем рядом на высоком берегу, в одном из крайних дачных участков за неторопливой беседой сидели два приятеля. Как и все в этом городке, они были военными. Редко выдавались в их жизни такие дни, чтобы в будни они могли быть свободными. И, чтобы прочувствовать во всей полноте радость свободы, они забрались подальше от дома под убогий навес дачи. Одну «беленькую» они уже уговорили, а вторая лежала в лопухах под холодной струей родника. И этот факт наполнял их сердца надеждой, окрашивающей все события в радужные тона.

– Во, дают, – сказал один, услышав громкие крики на реке, – уже нарезались.

– Ничего, у нас тоже есть, запаслись, – сказал другой, энергично потирая ладони.

Первый понял его прозрачный намек, поднялся с шаткого стула и направился к близкому обрыву. Нетвердо ступая он съехал по вязкому склону, и, уже нагибаясь к заветному тайнику, посмотрел вниз.

– Смотри, плывет, – проговорил он удивленно, – эй, псих, да ты встань, наконец. Там воробью по колено!

– Э, да ты что? Сдурел парень? – закричал он, видя, что человек странно вытянулся и лежит без движения у самого берега.

– Ребенка, ребенка-то оставь! – кричал он, сбегая вниз по топкому берегу.

И тут только он осознал происшедшее.

– Батюшки, мертвые! Федька, Федя, беги сюда, утонули!

– Кто утонул? Ты чего орешь? – спросила голова Федора, появляясь над обрывом.

– Человек тут, не видишь, что ли? Двое их.

– Ну, чего ты стоишь, дурья твоя башка? Вытаскивай скорее. Может, еще откачаем.

Федор бросился вниз на помощь

– Ох тяжелый, черт, – ругался Федор, вытаскивая утопленников на берег, – а в мальца-то вцепился как. Не оторвешь. А, ну вот!

Он хватил мальчика за ноги и, опрокинув вниз головой, начал трясти. Изо рта мальчика полилась вода, он скорчился и слабо застонал.

– Живой, значит. Слушай, Иван Степаныч! Я побегу за доктором с мальцом, а ты этого откачай. Давно они здесь лежат?

– Да только что двигался, рукой махал, а потом, вдруг, раз – вытянулся, глаза открытые и в небо глядят.

Давно ли это было: притихшая аудитория, нет, не студентов, а настоящих ученых, математиков, многим из которых она в дочери бы сгодилась, а потом одобрительный шум и аплодисменты ей, Оленьке Лобачевой, тоненькой девчушке со строгими карими глазами. Первый в жизни доклад на научном обществе и первая статья в академическом журнале.

Предложение учиться в аспирантуре и еще одно предложение – синеглазого лейтенантика Толи Козлова. Два предложения, между которыми пролегла целая вечность. И она сделала свой выбор.

Они приехали сюда восемнадцать лет назад и ахнули:

– Батюшки, как же здесь жить?

Голая степь, ни деревца, ни кустика. Летом жарища неимоверная, а зимой мороз да ветер и солнце, большое, слепящее. Редко исчезнет оно в войлоке низких туч зимой и тогда завалит сугробами плотного как спрессованный картон снега, такого, что хоть пилой пили. Мужья на аэродроме пропадали сутками. Возвращались домой усталые, злые.

Жили сначала в бараках: комнаты отдельные, а коридор общий. В коридорах, в простенках между дверьми стояли керосинки на которых готовили еду. В будние дни, особенно в холодное время, собирались женщины каждая у своей двери и сплетничали.

Первое время Оленька еще обманывала себя: ведь не может так быть – навсегда. Как же я буду жить без математики? Пыталась читать: у плиты, у детской кроватки. Но и этого свободного времени становилось все меньше и меньше и приходило отчаяние, а потом робкая надежда и обещания себе. Вот, подрастет Валерка (а потом Наташка), тогда и засяду за учебники. Постепенно желание учить других оттеснило желание учиться самой. Только оттеснило, но не заглушило совсем.

С мужем Оленьке повезло. Был он тихий, ласковый и красивый, что вместе редко, в общем-то, случается. А вот пить одно время тоже чуть не потянулся. Это когда Оля с маленьким Валеркой дома сидела. Начал он сначала редко, а потом все чаще домой навеселе приходить, да еще то с глазом подбитым, то со скулой опухшей. Жена за день с малышом намается: и накорми его и прибери. Пока пеленки руками перестираешь сколько времени уйдет. Нужно и воды натаскать и вскипятить ее в железной выварке А там и ужин мужу готовь. Ждет его, ждет, перепреет все, а его все нет. А как явится, так лучше бы и не было вовсе.

– Глупый ты глупый, не хороший, когда пьяный! – выговаривала она ему наутро.

А он и сам кается, стыдно, вроде, обещает не пить больше, но неделя пройдет, опять сорвался. Терпела, Оля, терпела, а потом не выдержала. Горько заплакала и сказала:

– Все, Анатолий, завтра я уезжаю к матери, а сегодня ночевать буду у соседей.

И столько боли и горя накопилось в ней, что понял Анатолий: не просто пугает она. Пьяный был, а поверил и протрезвел. Оленька вещички свои и Валеркины в узел связывала – не много было тогда у нее барахлишка – а он на коленях за ней ползал и все по полочкам шифоньера обратно норовил разложить. И поверила ему Оля еще раз. Был в это время Валерке годик и ходила она с Наташкой на седьмом месяце.

Была еще одна большая проблема в жизни городка: по не совсем ясным причинам на целое лето всех малышей в приказном порядке увозили матери из городка подальше. Даже взрослые на первых порах не то, чтобы не догадывались, но в большей степени недооценивали ту опасность, которые несли их здоровью и даже жизням далекие разрывы, от которых дребезжала посуда и раскачивались люстры в комнатах. Это всего в нескольких десятках километрах от городка ниже по течению реки проводились наземные ядерные взрывы. Испытания осуществлялись в режиме повышенной секретности и несколько лет спустя стали проводиться не на поверхности земли, а под землей. Однако, повышенный уровень радиации, очевидно, там по-прежнему оставался, только никто его не измерял.

Начали строить для офицеров городок. Большие, как тогда казалось, дома: трех и четырехэтажные. Получили квартиру и Козловы. А когда построили в городке светлую и просторную школу в нее стали ходить дети всех возрастов. Учительский состав подобрался почти сплошь из офицерских жен.

Стала учителем математики и Ольга Павловна. Такая уж видно у нее судьба – учить. Со временем и мужа выучила. Окончил он институт заочно. Со скрипом, со скрежетом зубовным, но все же получил диплом, а с ним и в командиры вышел: начальником группы стал, а потом и инженером полка.

– Хорошая у вас семья, дружная, и муж у тебя добрый, – говорит ее приятельница Валя Соловова, с которой они как-то особенно сблизились в последнее время, – ты сама не понимаешь, какая ты счастливая!

Счастливая она, конечно, только хранится у нее среди прочих документов на самом донышке выдвижного отделения стола научный журнал, а в нем ее статья, еще студенческая, первая и единственная.

Только редко Ольга Павловна туда заглядывает. Все прошло давным-давно. Не стала Ольга Павловна ни доктором наук, ни даже кандидатом, как прочили ей преподаватели. Но хочется ей, чтобы радость открытия нового досталась ее детям больше, чем ей самой. Поэтому и приглядывается она к своим детям не только как мать – материнское сердце любит слепо, – но и как педагог, воспитатель.

Старший, Валерка, беспокоит ее больше. Беспокоит и радует одновременно.

– Не рассчитали мы с тобой Толя, – говорила она мужу о детях, – одному недодали, другой передали. Думали, перерастет Валерка, немного поскладней будет. Да нет, ему уже семнадцатый пошел, а он все какой-то неуклюжий остается.

– Да брось ты с ним панькаться, – говорит с досадой муж о Валерке, – девка он, что ли? Вон какой вымахал и учится, дай бог каждому. А ты – Валерочка, Валерочка! Не пойму я тебя.

– И не поймешь, ты, Толя, – продолжает думать Ольга Павловна, – что у парнишки душа ранимая. Это на вид он такой здоровый и толстокожий, но я-то чувствую, что придется ему обжигаться о людскую злобу и равнодушие. Сама когда-то была такая.

Ольга Павловна не могла обвинить себя в неискренности с мужем. Но были у нее мысли, которые она ему никогда не выскажет. Просто потому, что не поймет он. Разные они с ним люди. Легкий человек Анатолий Игнатьевич, простой. А давно ли был он безусым лейтенантом с глазами, как синее море, в котором утонула она без остатка?

Давно уж, только память близкая осталась. Никого другого она и не хотела бы. Ведь это она сама, а не он, его выбрала. Просто на жизнь он смотрит по-другому.

Огромные четырехмоторные самолеты, похожие издали на гигантских тараканов, распустивших свои жесткие надкрылья, ревут, сотрясая степь гулом тысячесильных двигателей. Моторы проверяют по очереди слева направо: бортинженер в кабине отводит ручку УПРТ на себя и вздрагивает, готовый сорваться с колодок самолет. Мощный вихрь срывает с площадки за самолетом гравий и комья иссохшей земли, несет в степь и тянется до самого штаба полка шлейфом пыли и катышами перекати-поля.

Семилетний мальчуган, застигнутый ревом на полдороге к самолетам, оглохший и ослепший, пытается идти вперед, машет руками, оступается в рытвинах, падает и снова встает и, наконец, упав, уже не пытается подняться. И ползет поперек поля, стараясь выбраться из узкой полосы горячего воздуха. Так он проползает вдоль строя самолетов эскадрильи, и каждый раз, едва выбравшись из одного потока, попадает в другой, потому, что накануне учений, гоняет движки вся эскадрилья.

Истерзанного, с исцарапанными о жесткую траву руками и животом, с забитыми песком волосами Анатолий Игнатьевич нашел Валерку у крайнего самолета.

– Ты что здесь делаешь? – напустился на него отец.

– Я к тебе пришел, ты ведь сам говорил: приходи посмотреть, как я работаю, – ответил, задыхаясь от слез мальчуган.

– Некогда мне теперь. На «48» два «флюгера». Скоро начальство приедет. Ступай сейчас же домой вот по этой тропинке до КП. Скоро автобус будет.

– Да не гони, ты его Толя, – вступился за Валерку незнакомый офицер.

– Саркисов!

– Слушаю, товарищ капитан.

– Отведи мальчонку в теплушку и включи воду. Пусть глаза хоть промоет.

Долго ждал отца Валерка, забившись в угол заросшей кустами шиповника беседки. Дежурный по эскадрилье солдат слышал доносящиеся из кустов всхлипывания, как будто скулила там бездомная собачонка. Когда поздно вечером приехала за последними людьми машина, отец отыскал Валерку крепко спящим на лавочке внутри беседки. Он не проснулся и когда Анатолий отнес его в машину. Валерка лежал на коленях у отца, прикрытый кителем и только изредка всхлипывал, и вздрагивал всем телом.

– Валер, вставай, слышишь, приехали, – тронул его за плечо отец, когда эскадрильская будка остановилась на пятачке, – мать, наверное, нас заждалась.

С этого дня затаил Валерка вражду к самолетам отца. В кошмарных снах во время болезни – зимой он заболел корью и провалялся почти два месяца, так что едва не остался на второй год – снились ему ревущие чудища от горячего дыхания которых рассыпались как карточные домики здания в городке и убегали в степь перепуганные люди. С годами чувство это поутихло, но побороть окончательно свою неприязнь он так и не смог.

В детстве Валерка очень боялся воды, наверное, потому, что его дед, отец Ольги Павловны, утонул еще совсем не старым, купаясь в реке Каме и мать несколько раз рассказывала ему об этом. Ему было уже лет 10, товарищи досаждали насмешками, а отец давно оставил попытки затащить его в воду. Наконец, Валерка решился. Он выучился очень быстро и к концу лета отважился даже переплыть реку, правда, в самом безопасном месте – выше пляжа, и, плывя обратно чуть не утонул от усталости, но страха у него больше не было.

С тех пор он выучился плавать как рыба, или как лягушка, во сяком случае, потому, что у него были большие руки и ноги. Даже ласт не нужно, шутила мама, и он был сильный юноша. Он не любил пляжа с его скученностью и бездельем (и стеснялся своей наготы). Одежду оставлял где-нибудь в кустах и тут же бросался в воду. Загорал только на противоположном берегу на большом лесистом острове. Несмотря на кажущееся миролюбие, река была очень коварной, с меняющимся от берега к берегу сильным течением. Иногда, попав в такую струю, после многих усилий, пловец обнаруживал, что его опять отнесло к другому берегу. Такая это была река, к которой Валерка относился, как к существу почти одушевленному.

Мартовское солнце в несколько дней сожгло снега и только кое-где, в оврагах, да под высоким берегом оставались лежать грязные слежавшиеся сугробы. Зато в городке разлились огромные лужи, подавляя своим необъятным размером, глубиной и непроходимостью. Затем, буквально за день они исчезли, как будто выполняя чью-то команду, и земля сразу сделалась сухой и теплой.

А в степь весна пришла и того раньше. Еще и снег лежал толстым слоем, а кое-где на проталинах с солнечной стороны бугров протыкали черную землю зеленые стрелки, а еще чуть позже, зацвели, закачались под весенним ласковым ветерком желтые пятачки куриной слепоты и крупные, мохнато-лиловые с желтым крестом тычинок – подснежники. Немного погодя, кустиками, по 5-6 стеблей, иногда не к месту, на самой тропинке расцвели элегантные ирисы. Их сменило цветение ковыля – расстелились по ветру белые гривы невиданных лошадей.

На реке прошел ледоход. Два дня тяжко вздыхали и лопались льдины, ломали кусты и обдирали кору, наползая на черные стволы тополей. Потом вода спала, посветлела и начала потихоньку согреваться. Купальный сезон Валерка открыл в средине мая, а в конце месяца уже рисковал переплывать на остров. Он мог пробыть под водой больше минуты и за это время переплыть почти полреки.

Нынешняя весна казалась ему особенной, не похожей на все остальные. Вернувшись домой, он забрасывал тетрадки с учебниками и отправлялся в степь. Далеко, куда глаза глядят. И так любо казалось ему это раздолье, так весело пел где-то в вышине жаворонок, и так ласково светило солнце, что он чувствовал себя вполне и до конца счастливым.

Иногда он ложился на какой-нибудь пригретый холмик, закидывал руки за голову, смотрел в небо и думал, думал, думал. Домой он возвращался под вечер, с обветренными губами, загоревший не меньше отца, держа в руках неизменный букетик цветов и полный какими-то своими, неведомыми никому мыслями.

Днем ничего не происходило, а по ночам он начал видеть странные сны. И в ту ночь он видел сон. Чудесный. Какие бывают только в юности. Видел цветущий луг, зеленый, поющий, свежий, каких не бывает здесь даже весной. Трава высокая, и такая мягкая – мягкая, лежишь на ней, будто на ковре. Удивительно это: спать и видеть себя спящим. А потом проснуться и задохнуться от радости, увидев склонившееся над тобой родное лицо. Ее глаза, шепчущие губы, ее волосы, а потом бежать за ней, едва касаясь земли, и видеть, как она оборачивается, смеется и бросает в тебя головки ромашек. Счастье.

Вдруг пахнуло холодом, это обрыв, а внизу далеко – далеко река.

– Что ты делаешь?

Она отталкивается, прыгает, и опять близко ее глаза. Испуг. Отчаяние, а потом сумасшедшая надежда дотянуться до нее и спасти.

– Я лечу, я догоняю тебя у самой воды и взмываю вверх. Оказывается, я умею летать! Милая, мы уже высоко над землей. Посмотри: где-то там, далеко река и обрыв с которого мы прыгали, и луг, и роща, и крыши домов. Мы летим с тобой, как птицы, большие красивые птицы. Мы возьмемся за руки и будем лететь долго – долго в синем небе, под ясным солнцем. Ведь это наш дом, вся Земля – это наш Дом!

Валерка проснулся и слезы еще не успели высохнуть на его щеках.

Каждое утро они слышали шум падающей воды – множества фонтанчиков, бьющих из отверстий в трубах, которые в видимом беспорядке проложены здесь вдоль домов и аллей. С этими струйками воды в самую жару любили играть малыши. Они ловили тяжелые теплые капли и умывали ими свои серьезные рожицы. Насытившаяся влагой за короткую летнюю ночь земля собирала маленькие лужицы на земле и на асфальте.

Утром мать с Наташей отправились на пляж, а Валерка остался дома и завтракал, по обыкновению с книжкой. В дверь позвонили. Думая, что это вернулась за какой-то надобностью сестра, он пошел открывать. На пороге стояла незнакомая девушка лет 14-15 тоненькая и высокая, чуть только пониже его самого. Длинные до плеч каштановые волосы были небрежно сколоты на затылке хвостиком. Розовые губки подрагивали, а выражение серых глаз было такое грустное, что Валерка готов был биться об заклад: она недавно плакала.

«Здравствуй, я видел тебя во сне. Ты помнишь? Мы летали с тобой над лугом. Ты плакала? Почему у тебя такие глаза?»

Она ничего не помнила.

Девушка была в коротеньком пляжном халатике и стоптанных вельветовых тапочках на босу ногу. Странно, что Валерка обычно так мало обращавший внимания на Наташкиных подруг, успел ее разглядеть так подробно. Увидев незнакомого парня, девушка вспыхнула от смущения, попробовала придать независимое выражение лица, но только улыбнулась немного жалобно.

– Здравствуйте, – сказал он, тоже улыбнувшись – вам кого?

– Мне Ольгу Павловну, пожалуйста. Ведь это квартира Козловых?

– Да, но мамы нет дома. Она на пляже. Хотите я проведу к ней?

Ему вдруг захотелось сделать что-то приятное этой милой девушке.

– Нет, спасибо, я найду сама. Вы только расскажите, как ее найти.

– О, это очень просто. Спускайтесь на пляж по каменной лестнице. Еще сверху вы увидите, как кто-то прыгает с обручем это моя сестра. Мама будет рядом.

Он замолчал и теперь они просто стояли друг напротив друга и улыбались. И оттого, что она вся была такая светлая и лучистая в своем светло-зеленом халатике, и улыбка у нее была уже не грустная и даже от того, что между открывшимися в улыбке передними зубами была приметная щелочка, которая совсем не портила ее, а, наоборот, казалась Валерке особенно трогательной, у него весь день потом было удивительно праздничное настроение и все у него получалось.

– Ой, я пойду, спасибо вам! – спохватившись проговорила девушка и лицо ее снова приняло озабоченное выражение.

– Ну, что вы, не за что, – стараясь быть как можно более солидным, проговорил Валерка, затворил дверь, а потом, потеряв всякую солидность в два прыжка добежал в комнату родителей, для того, чтобы осмотреть, как она будет идти через весь двор.

Когда через пару дней снова раздался звонок и отворившая дверь Наташка повела кого-то в свою комнату, сердце Валерки испуганно и радостно забилось. Сомнений быть не могло: он узнал ее голос. В прихожей рядом с изящными туфельками сестры стояли знакомые тапочки. Он постучал в дверь и на удивленное «Да!» сестры – вошел.

– Здравствуйте, – он мучительно подыскивал слова, – вы нашли тогда маму?

– Да, нашла. Здравствуй, – она привстала с дивана, протянула руку и посмотрела ему в глаза, – меня зовут Таня.

От этого взгляда у него замерло все внутри и, пожимая руку, он проговорил скороговоркой:

– Валерка.

В ответ раздался ехидный смешок сестры, который еще больше смутил его.

– Это мой старший брат Валерий Анатольевич, но вы как будто уже знакомы?

Наташа достала из тумбочки и положила на стол стопку журналов мод в ярких обложках.

– Вот что я тебе хотела показать.

Девочки склонились над столом, а Валерка, чувствуя себя лишним, убрался в свою берлогу. Постепенно к нему вернулось бодрое расположение духа, но читать он уже не мог. Сидел прислушиваясь к тому, что делалось в соседней комнате. А оттуда доносились смешки, негромкий разговор потом послышался стук в стену.

– Да!

– Валерка, пойдем с нами в карты играть. Вдвоем скучно.

Он сидит с ними за столом, держа раскрытые карты, но мысли его далеко от игры. Не удивительно, что он уже в десятый раз подряд остается «дураком». К вящему удовольствию девочек. Какие они обе хорошенькие, хотя совсем не похожи друг на друга. Они даже радуются по – разному. Наташка играет старательно, следит за вышедшими из игры картами и, окончив первой, торжествующе улыбается. А у Тани все написано на лице. Окончив, она хлопает в ладоши и счастливо смеется. А если карты неважные, она таким страдальческим взглядом смотрит на Валерку, что у того не поднимается рука подбросить ей лишнюю карту. А если ход под него – берет, даже если мог бы отбиться.

– Нет, так не честно. Он поддается! – сердится безжалостная Наташка, – я так не играю!

– Ну, ладно. Больше не буду, – обещает Валерка, но все повторяется сначала и, получив благодарственную улыбку, он расцветает от счастья.

– Дурачок, дурачок! Бэ-э-э! – смеется Таня и он тоже смеется над собой.

От былого смущения нет и следа.

– Постой! – Таня перегибается через стол, берет его ладонями за виски, поворачивает к свету – у тебя глаза зеленые, как болото, а я думала карие. А у Наташи синие. И, вообще, никогда бы не догадалась, что вы брат и сестра.

– Зато характеры у нас похожие, – тонко улыбается сестра, не поймешь, шутит она или серьезно.

– Как интересно! – Таня подперла щеку кулачком, а в глазах смешинки, – окончим школу, разъедемся кто куда. Вот бы узнать, кто из нас кем станет.

– Валерка будет математиком. Он на школьных олимпиадах всегда первое место завоевывает и даже в область ездил. Он у нас в маму – усидчивый.

– Наташа поступит в физкультурный институт, – в тон сестре отозвался Валерка, – мастер спорта – Наталья Козлова! Каково?

– Ну, а я не знаю, кем буду. У меня с английским хорошо получается. Может быть поступлю в иняз, или МИМО. Буду экономистом в области внешних сношений. Вообще мне хочется объездить все страны. Я у нас во многих местах была: и в Москве, и на Севере, там мой папа служил, а теперь вот здесь. А скоро, может быть, мы поедем на Дальний Восток. Папа говорил, что его обещают перевести.

Ах, как хорошо было сидеть вот так, за столом, рядом с ней и ни о чем не думать, и не бояться, что можешь сказать что-то не так, и смотреть на нее. Теперь, каждый раз, когда Таня приходила к Наташке, Валерка без спросу заявлялся в комнату к сестре. Но, к сожалению, так было всего несколько раз.

Теплый летний вечер опустился над казахской степью. Дышать стало намного легче и поэтому свободное от службы народонаселение городка буквально высыпало на природу. По бетонной дорожке, проложенной вдоль высокого берега реки, прогуливаются трое подростков: две девушки и парень. Особенного выбора для маршрутов здесь не было. Полсотни домов, образующих городок, можно было обойти по периметру за полчаса. Несколько выложенных бетонными плитами дорожек, оканчивающихся крутыми и мелкими ступенями к пляжу и одна вдоль берега, проложенная совсем недавно, как и большинство сооружений подобного рода солдатиками. По застывающему бетону писали палочками: «Ашхабад», «Ташкент», «Кишинев» – кто откуда приехал, и объединяющее всех: «демба». Проложили и разъехались, а по дорожкам ходят те, для кого они предназначались, и читают названия чужих городов.

– Конечно, наша мама, – мудрая женщина, – рассуждает Наташа, – и еще она просто моральный авторитет семьи. Да, да именно моральный авторитет. Однако жить с такой высокоморальной мамой порой бывает ох как не просто остальным членам семьи. Но именно из-за своего нравственного превосходства такие люди часто просто не могут понять и принять других, скажем так, не таких высокоморальных.

– Наташка, ну что ты несешь. Какая тебя муха укусила? – пытается урезонить сестру Валерка, – мама у нас действительно очень умный человек, и семья у нас нормальная, дружная.

Но его сестра уже, кажется, что называется, вошла в раж.

– А я, что, по-твоему, глупая? Не вижу, как живут люди в нашем городке? У нас нормальная семья, говоришь? А ты знаешь, как называют за глаза нашего папочку?

– Ничего не знаю.

– «Битый летчик» его называют, вот как!

– Что за ерунда! Причем здесь «сбитый летчик»? Ведь отец не летчик, а технарь.

– Ну, ты, так же, как и наша мама, не только слепой, но и глухой. Я ведь сказала не сбитый, а битый. Потому что били его неоднократно за пристрастие к чужим женам. А «летчик» – это так, для красного словца. Юмор у них такой.

– Ох, и злая же ты, Наташка. Верно говорят про таких как ты: «Ради красного словца не пожалеет и отца». Отец у нас и вправду, очень красивый, а тебя он, знаешь, как любит?

– Да, знаю, любит. Он, вообще, таких как я, синеглазых, любит. Поэтому и старается умножить их количество в нашем гарнизоне.

– Наташка, окстись, ну что за бред ты несешь? Я что-то еще никого из синеглазых кроме тебя и отца в гарнизоне пока не встречал.

– Ну, так встретишь еще. А что касается тебя братишка, так это не удивительно, что ты ничего не замечаешь. Ведь ты у нас вслед за мамой очень высокоморальный. Правда, я на днях, убирая у тебя в берлоге, с интересом прочла в одной тетрадке очень занимательные мысли о том, как ты с одной известной нам особой во сне по воздуху летаешь.

И, увидев в сгущающейся темноте, как брат начинает в ярости сжимать кулаки, добавила:

–Но может, ты сам об этих полетах во сне расскажешь?

– Ну-ка, Валерка, что ты там такого наговорил вчера девочкам? Наташка мне все уши прожужжала, – деланно равнодушным тоном спросила Ольга Павловна.

Был вечер: уже не день, но еще и не ночь. На западе догорала заря, а противоположная сторона неба казалась почти черной. В квартирах уже начали зажигаться огни. Это было время задушевных бесед матери с сыном. Оба они были домоседами, потому, что Наташка вечно пропадала у кого-нибудь у подруг, а отец, как правило, был еще на аэродроме.

Ольга Павловна чувствовала, что как раз такой разговор должен произойти у них сегодня. Они были одной с ним породы и любили откровенные тихие беседы, все проясняющие до самой глубинки, после которых так хорошо и легко становится на душе и начинаешь думать, что есть на свете человек, который любит тебя, и думает и понимает мир так же, как и ты.

Но, несмотря на это, какая-то смутная тревога не покидала Ольгу Павловну весь день. Она знала, что не просто так, и не с бухты-барахты завел Валерка этот бессмысленный с точки зрения дочери разговор, а есть нечто, заставляющее его долго, может быть, мучительно долго искать выход и думать. Она знала сына в такие минуты, помнила его отсутствующий взгляд и напряженное, почти злое выражение лица. Она чувствовала натуру сына, потому, что сама была такая и знала, что, если что-то взбредет ему в голову, – он не остановится на полпути, а пройдет его до конца.

Они оба ничего не умели делать вполсилы и вот за эту душевную прямоту и бескомпромиссность особенно любила сына Ольга Павловна. Любила, но и даже побаивалась одновременно, как будто чувствовала, что однажды подобное решение сына может стать роковым для них обоих. Нет, их отношения никогда не были чересчур благодушными. Они были как полет двух птиц: они вместе пока в такт машут крыльями и одинаково рвутся вверх.

– Выкладывай, что там у тебя стряслось? – торопит она, пытаясь шуткой развеять напряженное молчание сына.

– Да ничего, мам, просто мне приснилось, будто мы летали над лугом, а потом над рекой. И так хорошо это было, я до сих пор помню это чувство.

– Значит, ты растешь. Это всегда так: когда растешь ночью, кажется, что летаешь. И я тоже летала в детстве.

– Да я не об этом, мама! – упрямо мотает он головой. Его уже не устраивает подсказанный матерью выход, – я представил, что когда-нибудь люди научатся летать. Просто так, понимаешь, не на самолетах или ракетах, а просто так – подумал и полетел.

– Ну, ну, – подбадривает его Ольга Павловна, а он уже и сам загорелся, и куда только делась его всегдашняя стеснительность и угловатость.

– Ты, конечно, подумаешь, что это просто детская фантазия, и, возможно, будешь права. Но не это главное в моем сне. Я думал вот о чем. Что делают люди с Землей? Разрушают горы, рубят леса, загрязняют океан – природа меняется, и никто пока не знает, что будет с нашей планетой через несколько столетий.

Современному человечеству, для того, чтобы оно развивалось, необходимы уголь, нефть, газ, металлы, ну, а что произойдет, когда все полезные ископаемые будут добыты? Начнут сверлить Землю насквозь или летать на другие планеты. А когда и там все кончится?

Все это ты знаешь – читала – и я тебе ничего нового не сказал, а повторил вот зачем: а что, если выбранный человечеством путь развития приведет к тупику, кризису цивилизации? Ты меня спросишь: а где же выход? Что же предстоит людям в будущем? Возвращаться в пещеры и каменному топору? Нет, ни в пещеры и ни к топору, хотя может быть и это, но уже людям не глупым, а умным, научившимся управлять природой.

Но каким же образом управлять? Опять с помощью техники? Ведь, если подумать, то окажется, что и нефть, и газ и уголь нужны для производства техники: машин, производящих новые машины и так без конца. Создавая технику человек не стал ее хозяином. Больше того, он создал себе господина, очередное божество.

А что если человечество научится управлять природой без техники? Ведь тогда все производство, вся промышленность будут совершенно не нужны. И будет чистый воздух, чистая вода и луга, и леса. Все будет так, как будто и нет человека, и все это будет для него. Но что это может быть за способ – управлять природой без орудий труда, без техники? А вот как: прежде всего люди научатся управлять своим телом и мыслями.

Но для этого наука должна будет сильно измениться, и изучать не отдельные процессы и явления, а пытаться найти всеобщие закономерности, которым подчиняется все во Вселенной. А ведь человек – это тоже часть Космоса, поэтому и законы, которым подчиняется и природа, и человек должны быть одни и те же.

Я не знаю, когда люди дойдут до этого, но я верю, что человечество может это сделать, ведь не даром верят, что Человек – это венец Природы.

Тяжело дыша, как будто после нелегкого подъема в гору, сжав кулаки и нахмурив брови, Валерка стоял перед матерью, ожидая ее ответа. Ольга Павловна смотрела на него и думала, что же ему ответить, чтобы он не обиделся и не подумал, что она его жалеет или поучает.

«А ведь он хорош сейчас и почти красив», – отметила она про себя, а вслух произнесла:

– И ты всерьез веришь, тому, что сейчас наговорил?

Валерка ожидал чего угодно, но только не этого. Он уже готовил аргументы, чтобы защищать придуманную им теорию, если она начнет возражать, боялся насмешки, и верил, что мать не будет посмеиваться над ним, но все-таки в душе готов был к отпору и топорщился, как еж. Но тут он не выдержал и широко, совсем по-детски улыбнувшись, махнул рукой на серьезность минуты и придуманные им обиды, с размаху плюхнулся на диван, к матери «под бочок». Она была уже гораздо ниже его, и он прижался к ней, обняв рукой за плечо.

– Конечно, нет. Просто я представил себе, как хорошо должны жить люди в далеком будущем. И первое, что я решил про себя: они должны научиться летать. Потом я начал думать о том, что значит летать по желанию. Это значит усилием воли преодолевать силу земного притяжения. Но тогда они и все остальное должны научиться. И не будут нужны ни заводы, ни шахты, ни самолеты. Потом я начал фантазировать какими будут наука и обучение. Ведь тогда все будет по-другому. Все будут учеными и будут творить «чудеса». Только этому нужно будет научиться, и учеба будет не такая, как сейчас. Ведь мы в основном зубрим. А тогда нужно будет понимать.

Когда поймет человек, что он живет не один, а вокруг него много людей и он не сможет пожелать зла никому – тогда он поднимется на первую ступень развития и научится устраивать самое простое «чудо»: летать или создавать деревья, или цветы. Потом будет еще несколько ступеней и высшая – это та, когда человек поймет свое единство со всем миром, почувствует гармонию Вселенной – тогда откроются ему все силы природы

Ольга Павловна покачала головой. Это снова был ее Валерка, каким он был еще в детстве, когда таскал домой облезлых кошек и больных голубей: «Жалко их, мама». А когда подрос немного, не стал жестоким, как это бывает с подростками, не мучил животных и никогда не дрался, несмотря на то, что был хоть и неуклюжим, но очень сильным.

– Ах, Валерка, Валерка, маменькин сынок, – думает Ольга Павловна, проводя рукой по жесткому ежику волос сына, – что-то будет у тебя в жизни? Мой милый «гадкий утенок»!

Теперь Валерка говорил торопливо, будто опасаясь, что его прервут и заглядывал матери в глаза:

– Понимаешь меня, понимаешь?

И находил в ее глазах грустную поддержку:

– Хорошо, сынок, это немного наивно, но все равно – хорошо.

Когда он перестал говорить, мать и сын сидели некоторое время молча. Наконец, Ольга Павловна нарушила молчание:

– Валер, а та девушка, с которой ты летал – это была Таня?

Он помолчал немного, а потом ответил со всей искренностью, на которую был способен:

– Ты знаешь, мама, еще вчера я был в этом почти уверен, а сейчас я уже не знаю.

С этого дня полеты больше не снились Валерке и проблемы будущего человечества как-то потеряли для него прежнюю остроту.

– Валер, ну, ты как, еще не научился летать? – спрашивала его иногда с ехидцей Наташка.

– Учусь, сестра, учусь. Есть кое-какие сдвиги, – заученно отвечал Валерка, но уже не сердился как прежде.

В конце июня на острове расцвели диковинные цветы. Они были похожи на мальву, но это были дикорастущие дельфиниумы: высокие стебли, усыпанные великолепными синими розетками. Пахли они необычайно сильно и сладко. Валерка отправился вглубь острова за букетом, принес цветы домой и представлял себе с каким выражением примет такой букет Таня, которая незадолго до этого уехала на каникулы к тетке в далекую Россию. В тоскливом ожидании прошло больше месяца.

Но и после своего возвращения девочка ни разу больше не появилась в квартире Козловых. Пришлось Валерке сменить свою тактику. Теперь он стал регулярно, как на дежурстве, просиживать на берегу долгие часы. Но что бы он ни делал, нет-нет, да и взглянет – не появится ли на пляже знакомая девичья фигурка. Ее появление он чувствовал почти инстинктивно и по внезапному сердцебиению узнавал, что это она. Таня была выше всех, у нее был самый красивый купальник и самая элегантная походка. – она шла, высоко подняв голову с опущенными почти неподвижными руками.

Так проходил день за днем, уже и август почти перевалил за половину, – но единственное, что он страстно хотел: хотя бы просто подойти и поздороваться, нет – это было выше его сил. Оставалось только надеяться на случай.

Как и многие мальчишки в городке, в детстве Валерка очень любил парады. Больше всего нравилось ему смотреть, как проходят колонны военных. Он помнил себя совсем еще маленьким, когда с мамой за ручку он приходил на главную улицу напротив штаба. Мама выводила его вперед, и он с замирающим сердцем следил за тем как торжественно и весело маршируют знакомые и не знакомые дяди, среди которых был такой же, как и все, непривычно нарядный, даже какой-то чужой и в то же время удивительно родной – его папа.

Но особенно торжественным ему представлялся парад в День Авиации.

В тот день, Валерка с Наташей вышли вслед за матерью смотреть парад. И когда, также, как и много лет назад мать приподнялась на цыпочки, и, сделавшись на мгновение удивительно молодой, взмахнула руками едва не вскрикнула: «Вот он, вот». Валерка почувствовал вдруг как в носу у него защипало, и он отвернулся. А мать уже немного смущенно взглянула на сына снизу вверх.

– Смотри, смотри! Наш папка все такой же стройный и молодой.

Сестра стояла рядом, с рассеянным видом грызла семечки и, казалось, не обращала ни малейшего внимания на эти сантименты. Когда парад закончился, Ольга Павловна заметила идущую рядом Валю Соловову тоже с детьми и окликнула ее. Они подошли друг к другу, заговорили и пошли рядом.

Сердце у Валерки забилось радостными толчками. Он представил, как направится сейчас к ним Таня, взглянет прямо в глаза и протянет руку, как это было во время их последней встречи. Но что это? Девочки как будто и не собирались здороваться. Вот они окинули друг друга холодными отсутствующими взглядами, постояли мгновение, затем повернулись и пошли в разные стороны. Валерка почувствовал этот брошенный мельком взгляд, обращенный даже не на него, а просто в сторону, как будто там, где он сейчас стоял было просто пустое место и понял, что это конец. Больше никогда он не будет стоять к ней так близко, чтобы видеть, как она широко улыбнется ему, обнажая белые зубы с щелочкой спереди. В несколько шагов он догнал ушедшую вперед сестру, тронул за локоть.

– Наташка, ты разве больше не дружишь с Таней?

Удивился, увидев ее тронутые ледком глаза.

–А тебе какое дело? Мы раззнакомились, – и сказала после паузы, – к тому же она все равно скоро уезжает.

– Как уезжает? – не понял Валерка, – насовсем?

– Очень просто. Как уезжают? Отцу предложили на Дальнем Востоке полковничью должность, вот они и уезжают.