Когда нам сорок

Лыжи—моя стихи!

Прокладывать первую лыжню мне приходится вдвоем с Юлей. Сережка наелся снегу, схватил ангину и валяется в постели. Аннушка не хочет оставлять сына одного дома. Вот мы и отправляемся на открытие лыжного сезона половинным составом семьи.

В начале дистанции все идет как нельзя лучше. Юля тщательно перебирает ногами, ей очень нравятся жесткие крепления — еще бы. Совсем, как у взрослой. По ровной, хорошо укатанной лыжне идти легко, и мы не замечаем ни времени, ни расстояния.

Я с удовольствием посматриваю на дочку: щечки раскраснелись, из-под шапочки выбился мокрый хвостик темных волос, ресницы стали белыми и длинными-предлинны-ми. Никогда не думал, что у меня такая симпатичная дочка. Вот черт возьми! Пройдет еще каких-нибудь годика три-четыре, и такая девушка получится — смерть парням!

Неожиданно снегурочка моя останавливается и показывает палкой куда-то в сторону от лыжни.

— Пап, а пап! А там вон с горки катаются. Повернем туда?

— Ты не устала, Юленька?

— Нет! У меня только одна коленка немножко дрыгается, но это ничего — пройдет. Пойдем на горку?

— Под твою ответственность, дочка.

— Ладно! Под мою.

Мы сворачиваем с блестящей, плотной лыжни и медленно бредем по пушистому снегу. Впереди крутой склон. С него то и дело скатываются разноцветные яркие фигурки, похожие издалека на лилипутиков.

По мере того как мы приближаемся к горе, происходит странная трансформация: лилипуты вырастают в нормальных людей, а гора делается все круче и круче. Когда мы приближаемся, наконец, к месту старта, окончательно выясняется, что дистанция эта далеко не шуточная. На таком спуске есть о чем подумать!

— Пап, а пап, мы сейчас поедем вниз?—спрашивает Юля. И я не улавливаю восторга в ее голосе.

Надо решать.

Педагогика и здравый смысл приходят в суровое столкновение. Отступать от поставленной цели — непедагогично, ломать новые лыжи — жалко. К тому же и страшновато. Переступаю с лыжи на лыжу. Лихорадочно ищу приемлемый компромисс. И вдруг слышу:

— Скажите, дедушка, а лыжи вам не мешают? Тут пешочком спокойней.

Оказывается, дедушка — это я. Ух ты, какая девица! Фигурка точеная. Глазищи — полтинники и ямочки на персиковых щеках...

Какой-то бес шепчет во мне с усмешкой. «Ты же был когда-то слаломистом, Володька. Покажи ей «дедушку».

— Постой здесь, Юленька,— говорю я каким-то не своим, придушенным голосом,— сейчас я проверю эту горку и вернусь.

— Пап...

Но больше я уже ничего не слышу.

Свистящая скорость, взрывающийся при каждом повороте лыж сухой, жгучий снег и горячая лихорадка азарта овладевают мной.

«Хорошо, Володька. Присядь пониже. Кренись влево. Еще, еще, еще. Выбрось вперед правую лыжу. Откинь палки назад. Поворот. Есть! Теперь притормаживай. Хорошо...»

Сердце бьется тяжелыми, сильными ударами. Спуск позади. Я задираю голову и вижу там, на самой вершине, малюсенькую темную фигурку — это Юля. Она машет мне лыжной палкой. Зовет.

А рядом — опять:

— Молодец, дедушка. Вот не думала бы, что вы способны на такие подвиги. Оказывается, лыжи — ваша стихия!..

На подъеме гора всегда кажется круче, чем на спуске. Я пыхчу, отдуваюсь и еле ползу. Кажется, что горе не будет конца. Но вот уже можно различить полоски на Юлиных варежках, вот уже видны белые дочкины ресницы. Все! Вылез.

— Ой ты, папка! Как здорово. А страшно было?

— Немножко.

— А почему она тебя дедушкой назвала?

— Кто?

— Ну та, на индюшку похожая.

— А я и не расслышал, дочка.

— Ты у нас молодец, папка. Даже никогда не думала!

— Лыжи, Юленька,— моя стихия! Пошли. А то ты у меня совсем замерзнешь.

Мы долго пересекаем лес. Начинает темнеть. Юля мужественно старается идти со мной в ногу. Кажется, мы перестарались и забрели слишком далеко. Но выбора нет — хочешь не хочешь, а до станции дотащиться надо. Где-то в синеющей дали зажигаются первые огоньки. Где-то на шоссе сигналит машина. Юля сопит, но не жалуется.

Я стараюсь идти ровным неспешным шагом. Добрые мысли поселяются в голове.

«Не надо сдаваться усталости. Разве ж можно измерять жизнь прошедшими годами? В милиции, конечно, паспорт под настроение не переправят, а для себя — каких же мне сорок, когда настроение такое, будто вчера выпустили из института! Женька теоретизирует по поводу активного отдыха, а все ведь совсем просто: не живи в одном ритме. Переключайся! И тогда кровь никогда ни за что не скиснет...»

— Пап, а пап, скоро конец? У меня коленки прямо жутко как дрыгают.

— Скоро, дочка. Минут десять еще. Выдержишь или взять на буксир?

— Я сама дойду, только ты иди лучше рядом и рассказывай про что-нибудь. Интересное рассказывай.

— Ладно.

Пристроившись к Юле сбоку, я иду не сбавляя темпа и рассказываю ей о замечательном парне Витьке Трофимове. Это был удивительный человек. На Карельском фронте он уходил в тыл врага, обнаруживал себя и вызывал погоню. В надежде захватить языка финны не спешили открывать огонь, прирожденные лыжники, они гнались за Трофимовым по пятам, а он, как лиса, петлял и петлял до тех пор, пока не выводил преследователей на наши секреты. И тут уж языком оказывался не Витька, а его противники.

— Он был герой, папа?

— Конечно, герой, Юленька.

— Нет, он был Герой Советского Союза?

— Почему ты решила, дочка?

— А разве так каждый сможет?

— Он был обыкновенный герой. Под конец войны его наградили орденом Славы третьей степени.

— Это тоже хорошо?

— Еще бы!..

Так с разговорами мы незаметно добираемся до станции. На заснеженном перроне горланят какую-то бессмысленную песню два пьяных. Юля с опаской прижимается ко мне и шепотом спрашивает:

— А почему они такие пьяные, папка?

— Жить не умеют, не знают, на что силы тратят, вот и пьют.

— Лыжи не их стихия?

— Нет, дочка.

В вагоне Юля немедленно засыпает, да и я, разморенный теплом, клюю потихонечку носом.

Дома, скидывая с натруженных ног тяжелые ботинки, стаскивая просолившийся на спине лыжный свитер, думаю, как всегда при возвращении: «Хорошо жить на свете!»