Когда наступит никогда

Четырнадцать

Монкс Корнер, Южная Каролина.

1 января 1998 г.

Кристи-Линн садится, тяжело моргая в мерцающем голубом полумраке гостиной. Телевизор работает, но звук выключен. Так она засыпает в большинство вечеров, свернувшись на диване из искусственной кожи – на случай, если мама вернется домой и ей понадобится помощь.

Кристин трет глаза и смахивает с лица волосы. На экране нарядные люди в бумажных колпаках обмениваются поцелуями под дождем из шариков и конфетти – повтор, догадывается она, когда картинку сменяют аналогичные сцены со всего мира. Наступил новый год. Но изменится не многое. Во всяком случае, к лучшему.

Интересно, каково это – быть посреди всей этой эйфории и действительно иметь повод для праздника? Вести жизнь, в которой можно планировать, а не бояться. Кристин так устала бояться. Устала от разочарований и ежедневных маленьких катастроф. Сгоревших на плите кастрюль. Прожженного сигаретами белья. Нехватки денег на аренду. Очередной потерянной работы. А потом еще одной. И оправданий. Кристин уже слышала их все. Всегда виноват кто-то другой. Она уже давно не считает их. Давно перестала. Но это утомляет.

Мысль мгновенно улетучивается, когда в окно проникают звуки – глухой удар автомобильной двери и сдавленное хихиканье. Ее мать вернулась, и, судя по всему, не одна. Кристи-Линн привычно смотрит на часы на плите. Два тридцать. Она сегодня рано.

Через секунду распахивается дверь, и в дом вваливается Шарлен Паркер, сдерживая хихиканье и шикая на спутника. Пошатываясь, она стоит в клубах сигаретного дыма и алкогольных паров. При свете телевизора она напоминает жуткого призрака в узких джинсах, черной майке и с соскользнувшей с плеча бретелькой бюстгальтера.

– Ой, – моргает мать, глядя на Кристи-Линн, словно только что вспомнила о существовании дочери. – С Новым годом, детка! – Слова звучат в тишине хрипло и резко. – Помнишь Джейка из байкерского магазина? Мы праздновали!

Кристи-Линн переводит взгляд на Джейка – высокого и худого, в замызганных джинсах и черном кожаном жилете, но вспомнить не может. Прошлой ночью тут был Рэнди. Завтра будет кто-то еще. Они никогда не остаются надолго.

– Ты поужинала? – спрашивает Шарлен, теребя сумочку, которая вот-вот сползет с плеча.

Кристи-Линн посещает искушение спросить мать, не собирается ли та готовить, но она отказывается от этой мысли. В нынешнем состоянии Шарлен уже почти ничего не соображает.

– Мама, сейчас полтретьего ночи, – устало сообщает Кристин. – Я поела несколько часов назад.

– А, – бормочет Шарлен. Скорее выдох, чем ответ. Вытаращенные глаза смотрят пустым, невидящим взглядом. Скоро она свалится. И Кристи-Линн не хочет, чтобы Джек, или Джейк, или как его там, был в этот момент рядом.

Она решительно слезает с дивана, подходит к матери и берет ее за худую руку.

– Я о ней позабочусь, – бросает Кристин мужчине в грязных джинсах. – Можете идти.

Во взгляде мужчины появляется упрямство, он выпячивает грудь. Но он слишком пьян, чтобы удержать позу, и постепенно приваливается к дверной раме.

– Я что, похож на гребаного таксиста? Мы собирались отметить Новый год.

Кристи-Линн смотрит на него, сдерживая дрожь.

– Примерно через три минуты моя мать упадет на пол, и, если вы не планируете при этом присутствовать, лучше подыскать другое место для празднования.

Ей плевать, что он пьян и собирается обратно за руль или что он вполне может закончить сегодняшний вечер, обернувшись вокруг дерева. Она просто хочет, чтобы он уехал и вечер закончился.

– Ну а ты? – небрежно бросает он, делая шаг вперед. – У меня кое-что есть в машине. Можно…

– Уходите, – резко перебивает его Кристи-Линн. – Немедленно. Или я вызову полицию.

Разумеется, полицию вызвать она не может. Телефон отключен уже несколько месяцев. Но Кристин надеется, что мужчина слишком пьян для дальнейших препирательств.

– Я серьезно. Уходите, или сюда приедут копы.

Он стоит на месте, кажется, целую вечность и разглядывает ее мутным взглядом, словно пытаясь рассудить, стоит она того или нет. Кристи-Линн подается назад и готовится издать душераздирающий крик, если он хоть слегка качнется в ее сторону. Рядом с ним неустойчиво пошатывается ее мать. Скоро придется сделать выбор: удерживать мать от падения на пол или обороняться от говнюка в жилете. А потом он, к счастью, сдается.

– Заносчивая сучка, – бормочет он, распахивает дверь и чуть ли не вываливается за порог. – Передай матери, она мне должна. Повторяю, я не такси.

Несмотря на годы практики, уложить Шарлен Паркер в постель – задача не из легких. Напившись, она начинает плакать, скулить, умолять о прощении и громко всхлипывать. Но между рыданиями и забытьем всегда наступает момент затишья. Этого просвета Кристи-Линн и ждет. С одеждой она не заморачивается, просто укладывает Шарлен прямо в ботинках, накрывает одеялом, выключает свет и ставит мусорное ведро поближе к кровати – на всякий случай.

Кристин уже собирается уйти, когда замечает непривычную пустоту на шее матери. Рука сжимает висящий на груди кулон в виде половинки сердца.

– Мама… Где твой кулон?

Ответа нет, как и любой другой реакции. Кристи-Линн трогает, а потом трясет мать за плечо.

– Мама?

Шарлен приоткрывает глаза и обводит комнату мутным взглядом.

– Что случилось с твоим кулоном? – Голос Кристи-Линн становится жестче, она уже заранее знает ответ.

– Изи-стрит… «Койн…» Что-то там… – невнятно бормочет Шарлен, но Кристи-Линн все понимает.

– Ты заложила свою половину?

– Была должна Мике… – Мать поднимает руку и делает невнятный взмах, а потом роняет ее, словно это крыло подбитой птицы… – Он бы не…

Фраза обрывается, но Кристи-Линн больше и не нужно ничего слышать. Он бы не дал ей больше того, что она сейчас имеет.

– Ох, мама…

Шарлен снова открывает остекленевшие глаза. Она зевает, наклоняет голову, тянется к руке Кристи-Линн и гладит ее, словно щенка.

– С Новым годом, детка.