Когда приближаются дали…

Глава девятая Еще несколько страниц из приключенческого романа

Одиноко сидела Надя в «мертвом саду», ждала, что вот-вот хрустнет стеклянный стебель, со звоном упадет на землю окоченевший лист и в просвете между деревьями появится Алексей.

Она должна говорить с ним, но ни взглядом, ни словом, ничем нельзя показать, что ждет этой встречи, что места себе не находит, страдая от непонятного и злого волнения, которое не в силах перебороть. В эти минуты Надя ненавидела себя, и больше всего за то, что искала оправдания несвойственным ей поступкам. Ну когда это было, чтобы она целый час мерзла на скамейке, даже не зная, придет он или не придет?! Ведь это неслыханное унижение! Такого с ней еще никогда не бывало. И Надя объясняла столь невероятный поступок обыкновенным любопытством — интересно, мол, что дальше случилось с Алексеем и как он сумел вернуться домой? Ведь это же целый приключенческий роман, до таких романов Надя была охотницей. Впрочем, самая жгучая тайна, гениальнейшее хитросплетение событий, о чем мог бы рассказать Алексей, не заставили бы прийти Надю в «мертвый сад», где даже днем ей было неприятно. Нет, это все не то — наивные детские увертки.

Сквозь черную, гладкую — будто из клеенки — листву просвечивали лунные лучики, они играли на стеклянных сталактитах, повисших на ветках колючего крыжовника, малины, склонившейся под тяжестью — этого нетающего льда, и странно было слышать шум ветра над головой при полной неподвижности листвы. Светлые лунные пятна на дорожке точно примерзли к ней. Надя нервно вздрагивала при каждом шорохе, пугливо пряталась в воротник, но уйти не могла, зная, что только здесь найдет ее Алексей.

Хрустнуло стекло. Вздрогнув, Надя повернула голову.

— Я везде-везде искал, — несмело проговорил Алексей. — Боялся.

— Чего?

— Здесь человек плохой есть.

— Кто же это? — Надя весело прищурилась. — Багрецов?

Алексей замахал руками:

— Зачем Багрецов? Он свой. Здесь чужой человек ходит.

Внимательно рассматривая этого рослого парня в запыленном комбинезоне, Надя невольно подумала: «Как он похож на своего отца! И вот эта болезненная мнительность ему совсем не идет».

— Успокойтесь, Алеша. Чужих здесь нет. Вам это кажется. — И Надя подвинулась, чтобы он сел рядом. — Рассказывайте, что с вами случилось дальше? Я ужасно нетерпеливая. Итак, вы говорили, что решили бежать из Нью-Йорка. Каким путем?

Алексей присел на край скамейки и опустил голову.

— Пошел в армию.

— Американскую? — не удержалась Надя. — Они воевали всюду. Агрессоры.

Волнуясь и путая английские слова с русскими, Алексей сказал, что потому и записался, что воевали. Там много таких было, бродяг.

— Но как это?.. «Ласт бат нот лист»… — мучился он, стараясь найти русские слова.

Надя вздрагивала всем телом. Противно и жалко. Наконец, чуть успокоившись, перевела сухо:

— Понимаю. «Был последним, но не худшим». Перевод точный, только… — и она отодвинулась.

— Там были убийцы, гангстеры… жулики… Обман — много доллар. А я…

— Нот лист? — Надя сурово сжала губы. — Не худший? Вряд ли. Те были американцы, покупные солдаты. Но вы же…

— Советский? Так хотела сказать?

Алексей попытался объяснить, что его не обманули, он знал, что делал. Сейчас все, конечно, понял, но и тогда посмотрел на карту в газете и подумал: зачем американцам плыть через океан, чтобы воевать в маленькой стране? Над Штатами не летали чужие самолеты, десант не высаживался на американской земле. Тогда зачем же война? Кто ее позволил?

К тому времени Алексей уже вполне прилично читал на английском языке, но в газетах многое не понимал. Они твердили, что американцы должны воевать за океаном, чтобы там уничтожить коммунистов. А почему американцы должны вмешиваться в чужие дела? Почему они хотят убивать коммунистов, которые живут на своей земле? Народам, живущим в своем доме, не нужны заокеанские полисмены. Они не хотят, чтобы их убивали и грабили. Им все равно, под каким флагом это будет делаться, под американским звездно-полосатым или любым другим чужеземным. Под этот звездно-полосатый флаг встал и Алексей Васильев, по паспорту Вильям Джеймс, «свободный американский гражданин». Его не сразу взяли в армию, проверяли благонадежность, здоровье, которым он не мог похвастаться, но, видимо, у вербовщиков были какие-то свои соображения, и Джеймса зачислили в войска.

— Я не был «бонхэд»… «костяная голова», — продолжал Алексей, чувствуя взволнованное дыхание Нади. Она верила, что не за кусок хлеба Алексей стал солдатом. Он поехал за океан, зная, что много американцев сдавались в плен коммунистам. Он тоже хотел попасть к ним, тогда бы его отправили домой…

Надя понимала Алешку, живо представляя себе, как там, на чужой земле, все казалось ему холодным, искусственным, как эти мертвые застывшие ветки, пожелтевшие листья: они не облетают, скованные прозрачной броней. Все есть в этом саду: и пестрота красок, и поздние цветы, и даже птицы, лягушки, стрекозы. Видимость жизни, а не сама жизнь. Хочешь дотронуться, прикоснуться к ней. Осторожно! Кажущийся мягким, шелковым листик впивается в руку острым стеклом. Податливые, чуть упругие ветки, какими ты привык их всегда ощущать, становятся другими, будто сделанными из колючей проволоки. Сквозь такой кустарник не продерешься. Путь закрыт.

Алексей только одного не учитывал — американцы вели войну в Азии, но посылали войска и на другие континенты. К счастью, Алексея привезли в раскаленный от солнца, ослепительно белый, малюсенький городок неподалеку от границы Советской страны. В этом городке хозяйничали американцы. Алексея начали учить стрелять из автомата, окапываться, подползать к колючей проволоке, бросать гранаты, плавать с аквалангом, в полном вооружении переходить реки по дну. Его научили, как пользоваться надувной десантной лодкой, картой и компасом.

— Я был солдат, — старался объяснить Алексей. — Должен шагать на солнце. Всегда кровь из нос. Только я думал — ничего. Много учить — это хорошо. Это очень нужно мне дома. Я знал: скоро буду в Советский Союз.

Скоро не получилось. До советской границы было сравнительно недалеко, однако постоянный надзор не давал ему возможности даже приблизиться к границе. Он старался обмануть бдительность офицеров немой покорностью, точностью выполнения приказов, опасался ненужных разговоров о том, зачем на здешней, не принадлежащей американцам земле, построены их казармы. А такой вопрос частенько интересовал кое-кого из солдат.

В одно жаркое утро Вильяму Джеймсу был устроен экзамен по русскому языку. Прошло еще некоторое время, и Джеймса вместе с солдатами неизвестных ему национальностей засадили за изучение азбуки Морзе, потом показали, как обращаться с маленькой радиостанцией и пользоваться шифрами. Все это было довольно подозрительным для учащихся, но об истинной цели столь странных уроков никто ничего не говорил. Наконец, когда начались уроки по географии СССР и некоторых других стран, с подробным перечислением крупных заводов, аэродромов, судостроительных верфей, Алексей догадался, к какой роли его готовят. Началось обучение парашютным прыжкам. Он понимал, что, как только он овладеет русским языком, его перебросят в Советский Союз. Кто там поверит, что он вовсе не хотел быть диверсантом? Уроки русского языка велись ускоренными темпами. В то же время Алексей готов был совсем позабыть слова, что помнил с трехлетнего возраста. Но ведь с побоями, унижениями могут и заставить строптивого ученика говорить по-русски. Родной — и в то же время такой ненавистный язык.

Надо бежать, пока не поздно. Он уже многое знал; его научили читать карту, прятаться в кустах, осторожно ступать, неслышно ползать. Возле советской границы, когда он пытался бежать, его ранили и запрятали в один из лагерей.

Он был каторжником — мостил дороги, долбил киркой неподатливый грунт, рыл оросительные канавы и готовил план нового побега. Невозможно вспомнить, сколько времени — два, три, четыре года — он находился в каком-то полузабытьи, механически раскалывал камни, возил тачки, зимой гнил на мокрой соломе, летом сушил его испепеляющий зной. И только мечта о Родине, упорная и жгучая, поддерживала в нем силы.

И вот он опять бежал. Алексей рассказывал, а Надя чувствовала, как он вновь почти физически переживает те страшные дни. Рассказал о том, как украл акваланг. Раньше учили переходить реку, но он не знал, что на дне той реки, которую ему нужно перейти, были колючие заграждения. Потерял очень много крови, но все-таки вылез на остров, а ночью опять пошел под водой. Больше он ничего не помнил. Днем Алексея нашли советские пограничники.

Возле «мертвого сада» было всегда пусто, здесь никто не ходил. Но этим вечером, накануне самых ответственных испытаний, именно здесь, а не около стройкомбайна можно было увидеть начальника строительства. Что привело его сюда? Беспокойство за сына? Александру Петровичу не очень нравилось, что Алешка проводит почти все вечера с Надей Колокольчиковой. Девица она избалованная, ветреная. Даже с Литовцевым разговаривает кокетливо, щуря глазки. Поиграет мальчишкой, посмеется, а он будет мучиться. Натура у Алешки цельная. Опасения серьезные, но Александр Петрович не считал себя вправе вмешиваться в сердечные дела сына. Это неудобно, бестактно.

Совсем иная тревога привела начальника строительства к «мертвому саду». Провод, найденный Багрецовым возле лопнувшего патрубка, все еще не давал Васильеву покоя, хотя давно уже было выяснено, что к этому саду слишком далеко тянуть электролинию, и вряд ли кто-нибудь на это мог решиться. Сегодня у Васильева промелькнула пока еще туманная, но достаточно обоснованная мысль, что провод можно было раскалить от аккумулятора, и Васильев решил пройти на это место в надежде хоть чем-то подкрепить свою догадку.

Как шмель, жужжал фонарик, рука устала нажимать на его рычаг. Луч света вырывал из темноты либо застывшую в стекловидной массе траву, комки грязи, путаницу следов на тропинке, либо скользил по песчаной сухой почве, где среди разных отпечатков невозможно было найти квадратное углубление или что-нибудь похожее на то, что здесь стоял аккумулятор. Да и вряд ли здесь мог быть злой умысел! Приехал представитель завода, где производились пластмассовые патрубки, взял осколки, привез десятки новых патрубков для строительства поселка и уехал обратно. Ответа о результатах исследований пока нет.

Васильев уже хотел было идти домой, но тут появился запыхавшийся Литовцев.

— Вот вы где, Александр Петрович! А я вас по всему строительству ищу. Приятная новость. Я дал в Москву телеграмму. Послезавтра приезжает товарищ Пузырева.

— Кто она такая?

— Неужели не встречались? В институте личность достаточно известная, кандидат наук. Работает у меня пока младшим научным сотрудником.

— Меня в данном случае не степень ее, не звание интересуют. Что она умеет делать?

— Очень знающий человек. Последнее время работала с Дарковым. Новый рецепт они, наверное, вместе разработали. Во всяком случае, в водных растворах она разбирается лучше меня. Я же не бетонщик. — Последнюю фразу Литовцев процедил презрительно.

Васильев подумал, что Литовцев поступил тактично и умно. Он избавил начальника строительства от необходимости вызвать специалиста, который в большей мере знаком с новым предложением Даркова, чем бывший его соавтор.

— Очень хорошо сделали, Валентин Игнатьевич, — искренне поблагодарил Васильев. — А не отложить ли нам испытания на денек-другой? Подождем вашу Пузыреву… А?

— Думаю, что это разумно.

В степной тишине чуть слышно плыла девичья песня. Васильев и Литовцев молча шагали по тропинке, что проходила возле «мертвого сада», и изредка обменивались репликами о предстоящих испытаниях.

— Молодежь не спугните, — понизив голос, сказал Литовцев, глядя в просвет между деревьями, где рядом, плечо к плечу, сидели Надя и Алексей. — Позавидуешь!

Васильев прибавил шаг и, отойдя подальше, проговорил:

— Боюсь, как бы Алексей голову не потерял.

— По моим наблюдениям, ей это тоже грозит. Но такой невесткой я бы гордился. Девушка с образованием. Работает в исследовательском институте. У нее все впереди. Глядишь, степень получит. Научные труды. Прекрасная жена для Алеши! — вздохнул Валентин Игнатьевич. — Вы бы поговорили с ним…

— О чем? — резко спросил Васильев. — Сказать, что у нее хорошее будущее? Я вижу, что люди они разные, но и об этом говорить не могу.

— Странный человек вы, Александр Петрович, — приподняв шляпу, как для приветствия, удивленно проговорил Валентин Игнатьевич. — Неужели вы ничего не хотите сделать, как говорили латиняне, «про домо суа», то есть в защиту своего дома? Неужели вы не поможете сыну найти свое счастье? Ведь ему самому это сделать гораздо труднее, чем его сверстникам, выросшим дома.

Васильев нервно передернул плечами. И чего этот непрошеный советчик лезет не в свои дела? Что он за человек? Васильеву уже не раз становилось очевидным, что дела, порученные Литовцеву директором института, Валентин Игнатьевич устраивает лишь ради собственных сугубо личных интересов. И где-то в глубине души возникало недовольство собой: слишком рано он поверил Литовцеву. Ведь его поездка в Сибирь на стройку лишь козырная карта, умело используемая в игре, а телеграмма насчет Пузыревой — вынужденный ход, продиктованный отнюдь не благородством. А история с прибором? Вряд ли это была обыкновенная ошибка, в которой Литовцев потом признался. Слишком уж горячо он настаивал на необходимости отложить испытания. Все это говорило о том, что нельзя слепо верить Литовцеву. Пожалуй, было бы лучше, если бы он уехал. Но можно ли надеяться на Пузыреву, хотя она и работала над новой рецептурой?

Лишь сейчас понял Васильев, что все эти дни, не ставя перед собой сознательно такой задачи, он постепенно узнавал Валентина Игнатьевича. Ведь Литовцев любил выражать собственное мнение не только по техническим вопросам.

Вопросы воспитания молодежи, вопросы морали, семьи, брака, поведения в обществе — здесь Валентин Игнатьевич считал себя высшим судьей. Еще бы! Он создал крепкую, весьма благополучную семью, дети воспитаны в страхе и повиновении, за столом не разговаривают, умеют держать себя при гостях. Аллочка и на виолончели играет, преуспела и в английском. Ребенком ходила в группу к англичанке. Сейчас учится в балетной школе. Юра заканчивает университет, водит машину, теннисист. Слава богу, на семью Валентин Игнатьевич не может пожаловаться. Если вспомнить все высказывания Валентина Игнатьевича, то в основном они касались именно этого круга вопросов, и перед Васильевым постепенно обнажалась вся нехитро замаскированная обывательская сущность «воспитателя»…

Так, обламывая листья у белого тугого кочана, можно добраться до кочерыжки. И Васильев, думая об этом сравнении, решил, что для пользы дела надо обламывать листья, не дожидаясь, когда их хватит мороз и когда они сами отпадут, гнилые и ненужные.