Когда смерть разлучит нас… (СИ)

1 глава

Старая слепая ведунья, сказавшая все это, была опасно проницательна и знала многое о других из того, чего они сами о себе не знали. Однако было и то, что Морта (а именно так звали вещунью) не знала, запамятовала или просто не видела смысла озвучивать.

И ныне, надиктовывая подопечной свои личные «веды», Морта, возможно, из-за жадности ко времени или пергаменту, не стала вдаваться в подробности, касательные героя ее истории. Она обозначила лишь самые примечательные черты его образа.

Брес, кажется, надежно укрепившийся в фаворе ревнивой и вспыльчивой Инанны, был и в самом деле непристойно жаден, корыстен, жесток и красив. И если для разумных людей он брал десять баллов из десяти по шкале «упаси-Фортуна-от-встречи-с-тобой», то для небожителей последний «талант» Эохайда перевешивал все его недостатки. Хотя терпели его небеса по другой причине — он был под покровительством одной из самых могущественных богинь. И на правах ее любимой игрушки он творил, что хотел и где хотел. Но продолжалось это недолго и причина тому не внезапное похолодание в широтах их постели, а дикая, неудержимая скука, которая как болезнь обрушилась на Бреса, заковывая его в границах собственных покоев. Он не хотел видеть ни лица родного пантеона, ни любые другие, делящие с ним просторы вселенной. Это же относилось и к его любовнице. Но что удивительнее всего, это касалось и его самого.

Узнай об этом его покровительница, и она ужаснулась бы, понимая, что ее любимец сошел с ума: Брес возненавидел собственное отражение. Кто знает, сколько прошло дней (недель, месяцев, лет?) с тех пор, как он приказал вынести из своих чертогов все до одного зеркала, да вообще, любые блестящие, отполированные предметы, которые могли бы пусть даже мимолетно запечатлеть на своей поверхности его образ.

Нарциссу бы его проблемы.

Объяснял же сам себе эту антипатию Брес так: в Лету канула уже уйма времени… десятки, возможно, сотни лет. И на протяжении всех этих лет он чуть ли не через каждый час видел свое отражение. В медном зеркале, в воде, в стекле, в блеске золотых монет, на грани драгоценного камня, в чужих глазах… Знал бы кто, как он смертельно устал от самого себя. Именно так и никак иначе. От мира устать невозможно, Эохайд это знал, ведь тот непрерывно меняется, неустанно подбрасывая богам новые причины удивляться. Да, удивляться всегда будет чему. Но только не своей долбаной, никогда не меняющейся внешности! Она приелась ему до тошноты.

Но Брес знал, что божественные соседи поднимут его на смех, узнав корень его тоски. Потому сын Элаты предпочитал жизнь молчаливого затворника, хотя некогда пренебрегал и даже страшился одиночества. Однако иногда, крайне редко и с разной степенью периодичности, дабы окончательно не утратить рассудок, он позволял навещать себя Энки.

Как бы ни были сложны и запутаны семейно-родственные связи между богами, этого молодого юношу он считал своим братом, а если не братом, то другом, не другом, так учеником. Как бы то ни было, Энки всегда смотрел на Бреса широко распахнутыми глазами доверия, трепета и восторга (а именно так, по мнению Эохайда, смотрели младшие братья на старших, на отцов и на учителей). И хотя Брес презрел свою внешность, отказаться от своей души он не мог. Потому иногда рассуждал вслух перед публикой в лице одного лишь Энки, и встречая его одобрительные возгласы, безоговорочное согласие и восхищение, как бы любовался отражением своего изменчивого, загадочного, непостижимого внутреннего мира. Что нравилось ему несомненно больше, чем статичное выражение пусть и красивого, но опостылевшего лица. Ну, и кроме прочего, Бресу необходимо было хоть чье-то поклонение, при условии что Инанна ему уже приелась.

Так и теперь, он благосклонно принял Энки у себя. И потому юноша уже несколько часов к ряду сидел в углу, терпеливо ожидая слов, как подаяния, тогда как Брес, развалившись на ложе, придавался внутренним терзаниям. И, кажется, он был бы исключительно рад, наступи сейчас внеплановый конец света, апокалипсис, рагнарёк, пралая… что там еще успели придумать для них люди? Это бы, наверняка, несколько его отрезвило, ну а пока…

Подкидывая к потолку старинную серебряную монету, изрытую символами рун и орнаментом рисунка, Брес ловил ее налету. Чтобы та повторила свою траекторию. И опять. И снова. Собственно, все его существование олицетворялось этим бессмысленным подкидыванием и ловлей монеты.

Последовательность взлетов и падений прервала вошедшая рабыня, которая принесла своему господину ужин (завтрак? обед?). Полупрозрачная, бледная, смотрящая в пустоту и немая слуга, все действия которой были отрепетированы и точны, ни одного лишнего движения, взгляда, звука. И когда она ушла, оставив на столе владельца этих чертогов амброзию и нектар, Брес с неохотой поднялся с ложа. И не успел он с презрением покоситься на яства, как Энки, совершенно неожиданно, нарушил тишину.

— Люди… что ты думаешь о них?

Брес неторопливо повернулся в ту сторону, где не так давно скрылась рабыня.

— Я никогда не видел их, никогда… не разговаривал, но так много слышал! — Продолжил с едва сдерживаемым воодушевлением парень, всматриваясь в старшего брата, который, напротив, упрямо отводил взгляд. — А ты… какими они кажутся тебе?

— Мимолетными. Сумасшедшими. Счастливыми. — Отрывисто ответил Брес, охватив в этих трех примитивных словах всю многогранность сути такого удивительного существа как «человек». Энки настороженно вслушивался, ожидая хотя бы толкования. — Каждый день у них последний, а если не последний, то и последний близко. Что касается, их сумасшествия: они мечутся между двумя противоположностями, не в состоянии обрести середину, достичь блаженной умеренности. От лета к зиме, от наслаждения к страданию, с похорон на свадьбу, с рассвета до заката, с момента рождения и до смерти. Глупцы живут в аду, но даже не знают этого. Потому и счастливы.

Без особого удовольствия, Брес приступил к трапезе, разложенной на деревянных блюдах, жестом приглашая Энки составить ему компанию.

— А я бы… если бы была такая возможность, наверняка, воспользовался ей, чтобы просто поговорить с человеком…

— Ты предпочитаешь разговор с всеведущими богами беседе с людьми? Какой в этом прок? Что ты сможешь узнать у тех, кто сам себе придумал господ, заковал в цепи рабства с улыбкой на лицах и исправно платит им дань? Просто чтобы снять с себя ответственность за все творящееся у них дома. Обладающие абсолютной свободой они намеренно от нее отрекаются, чтобы вспоминать о ней, писать о ней песни, желать ее. Нет, этот народ…

— Непостижим! — Заключил с горячностью Энки, на что Брес кивнул головой в сторону выхода.

— Хочешь поговорить с человеком? У меня их сотни, выбирай себе в собеседники любого.

— Нет. Нет, то не люди. Это же просто тени… Немые, слепые призраки. То что я слышал… читал…

— О, так ты читал. — Насмешливо протянул Брес, придирчиво оглядывая принесенные блюда, решая, с какого бы начать.

— …говорит о них, как о существах исключительно… исключительно… неповторимых! Ведь даже любую глупость они могут оправдать и выставить в таком свете, что ты поверишь в то, что эта глупость была необходима и неизбежна. То как они мастерски управляют словом, восхитит кого угодно. Вот послушай, что я вычитал…

Но Брес не слушал. И причиной тому служили не чрезмерная утомленность необоснованной восторженностью Энки или же непомерная гордыня, диктующая, что слушать нужно только лишь себя, потому что только ты — знание, а остальные — мнения. Нет, отстать от угнетающей разговора, его заставило острое ощущение собственной необходимости.

Это чувство он помнил и теперь казалось, что даже ждал. Не для того, чтобы в очередной раз потешить собственное самолюбие (чувство осмысленности и нужности наполняло его теплом, согревая), а для того, чтобы положить конец скуке.

Его вызывал человек. Да, очередной глупый и недостойный его внимания смертный, которому однако он не откажет. От возможности посетить этот суетный и меняющийся со скоростью мысли мир он отказывался редко и, обычно, не по своей воле.

Что сказать, людей и иже с ними Брес презирал, однако к устойчивому в своей неизменности миру богов он испытывал чувства куда более отталкивающие. В связи с этим он дал собственное определение красоты. Красота, окружающая его была достойна небожителей, бесспорно, но эта красота быстро становилась обыденностью и уже утрачивала право называться столько громко… В общем-то, красота, по его мнению, заключалась в изменчивости. И тут он не мог грешить против людей, непостоянство — их конек. Тем не менее, если это и повышает их статус в его глазах, то совсем не на много. По части глупости их, все-таки, тоже не обскачешь.

И не имеет значения, перед каким условием он будет поставлен уже буквально через минуту. Нет никакой разницы, что потребует у него этот человек взамен на свою свободу. Просто еще один раз ощутить ветер в волосах, вдохнуть обжигающий воздух, почувствовать, как собственная сила разливается в скованном тоской теле…

Глупцы-смертные сами не знали, что взывая к нему, они тем самым дают ему безграничную власть. Их коленопреклоненные молитвы делали его буквально всемогущим. Разве это не забавно?! Он никогда и не был всесильным, но именно их вера в то, что он всесилен, делала его таковым!

Люди говорили: ты — бог, ты могуществен, ты нам поможешь, а его суть просто с этим соглашалась. Он говорил: ну, если вы настаиваете, пусть будет так.

И вот он — всесильный и гордый — отходит от стола, оставляя трапезу и недоуменного Энки за своей спиной, чтобы снизойти до них, своих глупых, смертных богов.

— Ты… что, уходишь?

— Да.

Сейчас Брес не умел да и не хотел рассказывать брату/другу/ученику о собственных душевных волнениях. В этом тихом «да» заключалось на деле громкое «свободен!». Вот оно, люди отреклись от свободы в их пользу. И, наконец-то, ему тоже перепал кусок этого пирога.

— А если… к тебе придут? Инанна?

— В таком случае, оставайся здесь и передай ей… — Брес помедлил на пороге, обернувшись к Энки. — Я занят.

Парень сглотнул, но, вопреки страху и несогласию играть роль гонца с плохими вестями, молча покивал.

Несколько часов ранее.

Круг обязанностей Айрис был необычайно широк. От няньки до заклинателя змей, и между этими полюсами можно было поместить еще с десяток разнородных мелких ролей, которые ей приходилось играть в жизни Морты — своей наставницы/матери/кормилицы.

К примеру, перед рассветом она была писцом, и вот, не успела она спустить рукава и оттереть пальцы от чернил, как пришло время готовить завтрак. Из повара Айрис перевоплощалась в прислужницу, поднимаясь наверх шаткого жилища, в гинекей, с каким-нибудь немудреным блюдом. Но благо, Морта была непривередлива. Ее мудрость, помимо познания темнейших тайн бытия, заключалась еще и в простом отношении к потребностям своего тела.

Люди — тщеславны, но не голод, говорила она. Голод просто требует утоления, а чем — ему нет дела. Потребность же урвать кусок послаще и побольше — муки жажды роскоши.

Слепая старуха, чьи ранее искрящиеся, черные, как горящие угли, глаза ныне заволакивали два мутных бельма, ела неторопливо, царственно. И обязательно в молчании, давая своей подопечной усердно и сосредоточенно сшить листы пергамента, написанные за эту ночь.

Странная прихоть, называемая Мортой правилом, гласила, что писать собственные «веды» она будет исключительно ночью. Ведь, известно, что тайны, как и нечистая совесть, боятся солнечного света. И, казалось, старуха за свою долгую жизнь накопила предостаточно и первого и второго.

Сколько ей лет никто не знал, даже Айрис. Ведь когда ее, еще совсем девочку, старуха заметила на невольничьем рынке, выглядела Морта точно так же как и сейчас. Разве что еще полностью не ослепла. Но вот прошло десять лет, а внешность вещуньи сохраняла в неизменности те дряблые, ужасающие, отталкивающие черты, с которыми Айрис познакомилась в судьбоносный для нее день.

Да, выглядела Морта ужасно, как и подобает людям, стоящим одной ногой в могиле, а другой на земле и то лишь с той целью, чтобы служить соседям живым напоминанием о приближающемся конце и тщете всего земного. Кажется, любой атеист, посмотрев на нее единожды, мог без лишних доказательств уверовать во всех богов разом и побежать в ближайшую кумирню.

К слову сказать, сама Морта в богов не верила, она их знала. По именам и, может быть, даже лично, а то как еще объяснить ту страсть и убежденность, с которыми она рассказывала о небожителях. И неважно принадлежали те к греческому пантеону или римскому: боги существуют до тех пор, пока в них верит хотя бы один человек, и это аксиома.

Итак, Морта была стара, страшна, как троянская война, и слыла ясновидящей — этот набор не самых лучших качеств обеспечивал ей почтительный страх и уважение всех жителей полиса до гроба. И Морта этим умело пользовалась, потому в ее уже весьма ветхом жилище всегда водились овощи, вино, масло, ткани. Приходившие к ней за советом кумушки расплачивались не простым «спасибо». Однако дань эта не хранилась долго, утекая в руки нищим попрошайкам или жрецам, которые тоже были частыми гостями в их доме.

Да, дом их никогда не пустовал. Не исключением стал и этот день, у которого Айрис мечтала урвать хотя бы пару часов сна. После бессонной ночи ее глаза болели и слипались, тело было одеревенелым, все движения — неторопливыми. И вот теперь, выведя старуху в сад под раскидистый платан и опустившись рядом с ней на покрывало, Айрис задремала. Очнуться ее заставили настойчивые прикосновения костлявой руки к плечу, что означало — пришло время взять на себя роль сторожевого пса.

И действительно, во двор неуверенно, словно спрашивая разрешения, шагнула женская фигура, удерживая перед собой корзину с «данью». Поспешно поднявшись и поправив одежду, Айрис направилась к ней на встречу, стараясь при этом выглядеть дружелюбно, что было практически невозможно. И нет, конечно, дело не в том, что женщина нарушила ее сон или что отсутствие этого самого сна поместило на и без того нелогично бледное (при таком-то климате) лицо болезненные тени. Айрис не могла выглядеть для своих суеверных соседей дружелюбно по определению.

Так и теперь, прежде чем произнести приветствие, женщина метнула едва уловимый взгляд на лицо и волосы девушки. Отметка злых богов — песь- коснулась ресниц и брови с левой стороны лица Айрис, а над ухом на фоне темных волос седела тонкая прядь.

— Она ждет вас. — Услужливо проговорила Айрис, тем самым создавая нужную атмосферу: наставница знает все обо всем, а уж о приходе какой-то Агаты, она знала еще до того, как та сама решилась к ней зайти.

— Пусть примет в дар оливковое масло и хлеб. — Почтительно ответила Агата, после чего вручила Айрис корзинку, а сама неторопливо, словно приближаясь к алтарю самой Геры, прошла к покрывалу, на котором сидела маленькая, костлявая старуха.

Спускаясь в кладовую, Айрис смотрела себе под ноги, но не видела ступенек. Перед глазами стояло знакомое лицо женщины, приходившейся матерью той, которую Айрис некогда называла своей подругой. Но то было давно, четыре года назад. И как бы небрежно Айрис не относилась к времени, тот год, день и час она запомнила с ненавистной теперь отчетливостью. И этот визит Агаты к наставнице… хотела бы она не знать, что именно означало появление матери Таи сегодня. Но ведь весь полис только об этом и говорил последние несколько дней.

Догадки превратились в несомненное знание, когда Айрис вернулась к платану, присаживаясь рядом с Мортой. Старуха еще разговаривала со своей посетительницей, тогда как девушка принялась расчесывать длинные, седые и очень тонкие волосы ведуньи.

— Да будет благословен богами союз твоей дочери и этого замечательного юноши. — Прохрипела Морта, величаво смотря в пустоту. — Как его имя еще раз?

Айрис напряглась. Бить по больному не было в привычке Морты, и если она прибегала к этому методу, его стоило воспринимать как горькое лекарство, а не нож в спину. Подлая — это не про Морту. Просто старуха знала, что Айрис до сих пор не переболела своей растоптанной любовью и потому при каждом удобном случае напоминала девушке о ее унижении и утрате, дабы когда-нибудь это воспоминание стало привычным. Дабы она свыклась с ним, и не вздрагивала каждый раз на слове:

— Сет.

— Ох, я много слышала о нем. — Ласково отозвалась Морта, кивая. — Да, замечательный юноша. Поговаривают, что он первый красавец у нас, не так ли?

— Как и Тая первая среди девушек. Прекрасная пара. А какие у них будут малыши! — Агата утирала слезы умиления. — Если бы вы только могли видеть…

— Сердце мое видит куда больше. — С пугающей улыбкой Морта приложила ладонь к груди. — Не тревожься, они получат то счастье, которое заслужили. И, конечно, я помолюсь богам за твоих детей. Будь спокойна.

— Спасибо. Спасибо, госпожа. — Прошептала женщина, целуя старческую руку. — Прошу тебя, навести мой дом сегодня, и тогда мы отметим двойной праздник.

— Умирающим калекам не место на празднике жизни, дитя мое. — Прошамкала беззубым ртом Морта. — Торжество юности и любви оскорбит мое присутствие.

— Как можешь ты говорить так, госпожа. Как можешь…

— Но успокойся, дочь моя, отказывать тебе в этот день не посмели бы даже боги.

— О, спасибо, спасибо!

— Праздник твоего дома посетят мои глаза и моя десница этим вечером. — И Морта сделала жест в сторону замершей с гребнем в руках Айрис. — Прими же ее как меня саму.

— Непременно. — Поклонилась Агата, изо всех сил пытаясь скрыть сожаление. — Великая честь принимать тебя у себя дома.

— Да воздастся тебе за твою добродетель. — Ответила на ее лесть старуха. — А теперь ступай, слуги ждут твоих распоряжений касательно свадебных яств и украшения жилища.

Айрис взглядом провожала женщину и лишь когда та скрылась из виду, решилась на слова. Все-таки перебивать наставницу и уж тем более оспаривать ее решения при посторонних — табу. И дело не в страхе перед тайной силой колдуньи, а в элементарном уважении. Морта была для нее матерью, отцом, учителем и царем в одном лице, потому перечить ей не было в привычке девушки. Однако…

— Чем я это заслужила?

— О, я знала, что твоя благодарность будет похожа на возмущение.

— Это и есть возмущение. Ты же знаешь, что он… они сделали со мной! Через что я прошла из-за них!

— Именно поэтому ты должна бежать на свадебный пир в числе первых. — Усмехнулась остро старуха. — Я как хороший врач, Айрис. Пыталась лечить тебя, ставила припарки и давала горькие настои, но если конечность загноилась и зараза не уменьшается, а растет… как бы больно это ни было, конечность отсекают.

— Ты выставляешь меня на посмешище. Опять. Зачем только я рассказала тебе…

— Ты ничего мне и не рассказывала. Я сама все увидела.

— И ты тоже смеешься надо мной. А ведь все ее подруги… мои бывшие подруги ушли в новые семьи, растят детей. Тогда как я… уже почти смирилась с тем, что мне это не светит. Я уже поверила в то, что действительно проклята. Я веду жизнь затворника не случайно. И дело даже не в тебе, не в Сете. Дело в «сейчас»: я одинокая, жалкая старая дева с белыми отметинами в волосах. И ты посылаешь меня на этот пир, зная, что меня высмеют там. Как и четыре года назад. Ты просто заставляешь меня снова через это пройти.

— Не делай из меня злодейку. — Бесстрастно ответила Морта. — Настоящее зло я причинила тебе, если бы не повелела туда идти. Ты жалела бы об этом всю свою оставшуюся жизнь. Потому что должна увидеть это собственными глазами, осознать, что корабль ушел, что пути назад нет.

— Лучше уж жалеть о том, что не пошла туда, чем о том, что все видела собственными глазами.

— Конечно. Считай, как хочешь, дорогая моя. — Махнула рукой ведунья. — Но выбора у тебя нету… хотя, постой. Можешь выбирать между собственным свадебным хитоном, которую уже вряд ли когда-нибудь наденешь, или рубищем, в котором ты обычно шатаешься по полису от моего имени.

Четыре года назад.

Это был ее первый в жизни настоящий поцелуй — тот момент, когда понимаешь, что «гореть» не только свойство огня. В большей степени это относиться к женскому телу, к которому впервые чувственно и нежно прикоснулся мужчина.

Тихая, послушная и стеснительная Айрис никогда ранее не попадала в такой эмоциональный шторм. Теперь? От чувств перехватило дыхание, стук сердца отдавался во всем теле, которое искало чужих прикосновений.

Руки ее возлюбленного настойчиво подтолкнули девушку на траву, заставляя откинуться на спину. Над ними растянулось звездное полотно ночного неба, а могучие стволы оливы обступили таящуюся юную пару.

— Ты доверяешь мне? — Спросил хрипло Сет, заглянув в темные глаза девушки, которая робко кивнула. — Будет немного больно…

— Нестрашно. — Ответила она, даря добрую улыбку. Всю себя. — Продолжай. Я… люблю тебя.

— Да. Я тоже тебя люблю. — Поспешно уверил юноша Айрис, стягивая с нее тунику. — Замерзла?

— Все хорошо. — Продолжала повторять девушка, обвивая шею любовника руками. — Ты очень красивый… очень-очень.

Было видно, как в сумраке глаза эфеба засияли от удовольствия. Ему всегда было исключительно приятно слышать комплименты в свою сторону, без разницы фальшивая лесть это или же правда, идущая от сердца.

— Ох, ты бы себя сейчас видела… — Улыбнулся Сет, прикоснувшись большим пальцем к раскрасневшимся щекам Айрис. — Не бойся. Я буду очень осторожен. — И словно в доказательство своих слов снова нежно и долго целовал. — А потом… мы сообщим обо всем моим родителям…

Не скрывая счастливой улыбки, Айрис отвечала на прикосновения и поцелуи со всей страстью первой настоящей любви. Той самой, которая может и горы свернуть, достать звезды с неба, которой океан — по колено. И теперь она понимала, что не зря пришла сюда, что проповеди Морты были просто завистью старой умирающей калеки. Старухе не понять ее, молодую, любящую, любимую…

Пронзительный свист спугнул с деревьев птиц и заставил влюбленных замереть.

— Эй, идите все сюда! Гляньте, что я нашел! — Крикнул хмельной голос и через секунду из-за деревьев показались люди.

Айрис встрепенулась, нащупала рукой тунику и спешно прикрыла свою наготу. Ее большие глаза следили за приближающимися фигурами девушек и парней, которые пришли в сад с факелами, освящая теперь застигнутых врасплох юных любовников. Шумная компания смеялась и улюлюкала, словно затравливая дикого зверя.

— Глядите-ка, кто тут у нас. Сет! И главное с кем! Это же меченая! Я же говорил тебе, Тая. — Продолжал хохотать заводила, которым оказался старший брат Сета — Хели. — Я давно знал, а ты в облаках витала. Ну теперь смотри. Гляди, а? Как тебе это нравится?

Лихорадочным взглядом Айрис нашла в толпе лицо подруги, которое теперь исказила ярость.

— Нет… нет, послушай, я не знала… я не знала, что ты тоже… любишь его. Ты же говорила, что… он тебе даром не нужен. Ты же… — Ища помощи и защиты, девушка посмотрела на своего возлюбленного.

Сет уже успел встать с земли, поправить одежду и теперь смотрел на шумных и, вероятно, пьяных друзей с растерянностью и страхом.

— Спорю, родители об этом еще не знают! — Продолжал Хели, тыкая в сторону Айрис факелом. — А я-то думал, куда ты все бегаешь. Да ты с ума сошел, братишка! С кем, с кем, но с ней?! Ты еще не успел ее поиметь? Если да, то все — прощай потенция. Ты что, не знаешь, что она проклятая! Да ведь боги специально для таких вот недогадливых на ее лице об этом написали!

Айрис сжалась, притянула колени к груди и пристально посмотрела на Сета. Не понимая, не желая понимать, почему он до сих пор молчит. Но, видят боги, лучше бы он так и продолжал молчать.

— Хели, ты пьян. Недоумок. — Хохотнул резко Сет, направляясь в сторону небольшой компании. — Такой трах мне обломал.

— Ч-что… Сет? Куда ты… я не понимаю… — Пролепетала за его спиной униженная и опозоренная девушка.

— А что тут не понятного? — Кинул через плечо парень, демонстрируя собой полную противоположность того нежного и преданного Эрота, которого она обнимала несколько минут назад. — Я давно хотел тебя поиметь, к тому же, ты сама была не против. Да что я говорю, ты готова была мне прямо здесь отдаться, как шлюха последняя. Неужели ты думаешь, что я буду представлять тебя родителям как свою будущую жену? Ты же никто! Рабыня! Да и вообще, на лицо свое глянь, тогда дойдет, почему тебе не стоит вообще на замужество рассчитывать.

Его слова поддержали дружным хохотом, который, кажется, грозил небо сорвать прямо ей на голову. И, возможно, в то мгновение именно об этом Айрис и молила богов. Что угодно, чтобы не слышать эти слова, этот выворачивающий душу наизнанку смех.

Но они смеялись. Так долго, оглушительно и беспощадно. И хохот гнался за ней вслед, когда Айрис пыталась сбежать с их глаз. Смех преследовал ее. Все четыре года.

2 глава

Айрис только просыпалась, а на свадебный пир уже съезжались гости.

Морта воскуряла в ойкосе благовония богам. Терпкие запахи и дым назойливо лезли в нос, заставляя Айрис встрепенуться и закашляться. И когда первый страх того, что их дом подожгли, прошел, девушка свободно вздохнула и нашла взглядом свою дряхлую наставницу.

— Надумала меня ослушаться? — Проскрипела Морта, сидя к ней полубоком перед домашним алтарем. — Забыла наш неписаный закон? Я служу богам, ты служишь мне.

Вместо ответа, Айрис утомленно закрыла лицо руками. Воспоминания лезли и душили настойчивее дыма.

— Четыре года или сто лет — все равно больно будет. — Продолжила ведунья, проходя к очагу, чтобы подбросить хворосту. — Так смысл ждать?

— Жестокая. Ты же знаешь, что я лишь испорчу им праздник. Они бы куда радушнее встретили наводнение, извержение вулкана, ураган и засуху, чем одну единственную меня. Зачем ворошить осиное гнездо, Морта?

— Ворошить, чтобы его уничтожить и больше нечего было ворошить. Вам всем нужно оставить ту историю в прошлом. Вы были всего лишь глупыми детьми.

— Были? Говоришь так, словно все что «было» уже прошло. Ну так ничего не прошло… — Морта повернула к ней свою голову, безошибочно находя своими слепыми глазами. — Но, видимо, пройдет уже сегодня.

— Дорогая моя, я тебя хоть раз упрекнула в том, что ты не послушала моего совета в тот раз? Хоть раз я ударила тебя, беззащитную, жестоким «а я ведь говорила?».

— Собираешься исправить это сейчас?

— Ты, кажется, не понимаешь, что в это мире мы с тобой остались одни. — Начала бормотать Морта, вороша очаг. — А я уже почти разучилась жить. Вся моя мудрость принадлежит тебе. Но пока я еще дышу, я остаюсь мудрее и старше. А это значит…

— Это значит, что я все-таки надену праздничный хитон, а не рубище.

— Умница. — Морта обнажила свой беззубый рот в улыбке. — Возьми бутылку вина для новобрачных.

— Как скажешь. — Отозвалась покорно девушка, уходя наверх.

Да, времена бурной молодости, по мнению Айрис, уже минули. Больше она не решалась перечить Морте ни словом, ни делом, выполняя поручения любого рода безоговорочно. Так почему бы и сейчас не рассматривать этот визит к брачующимся как просто очередное задание наставницы? Сделать вид, что это не личное. Что все уже действительно в прошлом.

Убирая волосы и закрепляя в них мелкие белые цветы, наряжаясь в расшитый хитон, украшая запястья и предплечья браслетами, Айрис продолжала внутреннюю бессмысленную борьбу. И конечно, в итоге вынуждена была сдастся, признавая: она ничего не забыла. Что, и рада бы, но сердцу не прикажешь.

А еще, что помимо ненависти и обиды, источивших ее душу, ее куда в большей степени мучит любовь. Ну разве не забавно?

Сев на дифрос и прикоснувшись рукой к своим губам, Айрис тоскливо расплакалась. Что делала крайне редко и в одиночестве, словно стесняясь своего «преступления».

Этих губ, дрожащих под ее пальцами, больше никто и никогда не касался. А тот единственный, которого она к ним подпустила, растоптал и унизил. И если любовь такая… если именно этому поклоняются люди, сочиняя высокопарные гимны, то в тартар такую любовь. Гори она огнем!

Судорожно вздохнув и отерев щеки, девушка окинула бессмысленным взглядом комнату, которую делила с Мортой. Как ведунья и сказала, она ни разу не упрекнула ее ни в чем. А смысл в упреках, если человек уже самостоятельно вверг свою душу в огонь стыда и самоуничижения? Морта понимала, что ее «упреки», все равно что дождичек утопающему.

Нет, упрекать — никогда. Она могла, упоминать знакомые имена вскользь. Говорить как будто отстраненно о нем или его невесте. Слегка задевать, но не бить наотмашь.

И теперь… Сет и Тая — муж и жена? Уже или почти?

Когда Айрис появится и увидит его после столько лет, насколько сокрушающе отреагирует на встречу ее память? Ее не интересовала реакция толпы, лишь своя собственная.

Разрыдается? Упадет? Будет проклинать или оправдываться? Эта мешанина из гнева, жалости и любви внутри нее, как кости в стакане — кто знает, какая выпадет.

И все же она войдет туда, одинокая, проклятая скорее людьми, чем богами, рабыня слепой, еще не мертвой, но уже и не живой колдуньи. Рабыня, которой некогда ее никчемную любовь швырнули в лицо. И что поможет ей устоять под его взглядом? Под взглядом его семьи? Его жены? Под взглядом их общего, обретенного счастья, которое продолжится вечно и которое никто не нарушит. Счастья, которому она будет тут же противопоставлена, как черное белому. И тогда, глядя на них, она задумается о том, что понятие справедливость придумали все же люди, но никак не боги. Те, кто вершит нашими судьбами, с этим словом не знакомы. Справедливость — наивная мечта, которую этот мир в глаза не видел. О которой не слышал даже.

Так может… стоит их познакомить?

Взгляд заплаканных темных глаз ушел в сторону, на груду из пергаментов. И стоило преступной мысли закрасться в ее душу, как с женских губ соскользнул вздох облегчения и надежды.

Первое, что увидел Брес, распахнув глаза — безграничный простор своего дома, от которого он теперь был так неизмеримо далеко и в то же время, казалось, мог коснуться его рукой. Звездное небо.

Мир замер на мгновение, словно возмущенный его визитом, вмешательством в инородную реальность. Время застыло на целую секунду, которую Эохайд потратил на созерцание вечных небес.

Впереди — горы, позади — море, вокруг — каменистые поля и ни души.

Втянув холодный воздух, перенасыщенный озоном и кислородом, полной грудью, Брес расправил плечи, опустил голову вниз и нашел взглядом плебея, стоявшего на коленях перед защитным кругом из кровавых символов.

Что ж, плебей оказался не таким дураком, как было принято у Бреса судить о всех людях.

Нищий человек, поправший все голоса разума, совести и страха, вытер испачканные кровью руки о рубище, а потом поднялся. И несмотря на то, что лицо его было скрыто тенью капюшона, Брес с разочарованием понял, что перед ним стоит женщина.

От женщин он устал почти так же, как от своего отражения. Потому что видел их с такой же частотой, и были они на один манер холеные, роскошные, гибкие, назойливые и готовые на все. И если от своего отражения он еще мог спастись, то от них — нет. Не от Инанны, не от этой попрошайки.

Запустив руку в свои густые волосы, мужчина замер в ожидании, пытаясь предугадать первые слова, которые она ему преподнесет. Исходя из всех предыдущих встреч со смертными, она еще долго будет приходить в себя, ну а потом, если не забудет зачем, собственно, пришла, потребует у него… к примеру, денег! Золота столько, сколько она весит. Нет — в два раза больше. Дальше? Если уж ты бог, изволь, будь добр, сделать ее прекрасной подобно Селене. Нет? Тогда отомсти за нее мужу-изменнику и пусть его шлюха окосеет. А ей подыщи свеженького, молодого любовника… хотя нет, зачем же его искать…

— Представься. — Раздался тихий голос из-под капюшона. Голос человека продрогшего на ветру и, вдобавок, обиженного на весь свет.

Она не торопилась поднимать на него свой взгляд. Что ж, счет два-ноль в пользу плебея: она не просто дурой не была, ее можно было назвать даже весьма… предусмотрительной.

— Мое имя Эохайд Брес, но ты должна это знать, ведь именно ты пригласила меня сюда. — Ответил он елейно, замечая как фигура вздрогнула. Словно борясь с желанием взглянуть. — Вероятно, ты знаешь, что платой за любую твою просьбу будет твоя свобода, которую я заберу сразу же после того, как мойры перережут…

— Монету. — Фигура вытянула руку в требовательном жесте.

Брес замолчал, сраженный наглостью и льдом женского тона. До этого самого момента ему казалось, что женщины вообще не умеют так разговаривать. Тем более с ним.

— Монету? — Повторил он размеренно. — За одну единственную монету ты готова продать свою свободу? Проси больше, хотя бы две.

Он усмехнулся собственной шутке, но женская ладонь дернулась в жесте нетерпения.

— Мне нужна твоя монета. Та, с которой ты никогда не расстаешься. Это мое требование. Давай ее сюда.

Брес подозрительно прищурился. Какого дьявола она знает о его монете?

При иных обстоятельствах он ответил бы отрицательно. Необходимость расставания с серебряной вещицей, пусть даже та не представляла особой ценности, причиняла беспокойство. Незнакомое доселе чувство пульсацией отдавалась в пальцах, которые сжимали ту самую монету. Попрошайка потребовала ее не случайно, конечно нет. Это ловушка. Но знание этого не избавляет его от участи оставшегося в дураках.

— Зачем тебе моя монета? — Попытался отмежеваться Брес, делая свой голос неприкрыто соблазняющим. В пекло его гордость, он предложит ей что угодно, но не отдаст этот долбаный серебряник. — Я могу дать тебе сотню, тысячу и не серебряных, а золотых. И почему ты отказываешься смотреть на меня? Взгляни, возможно, тебе не нужны будут деньги…

Не взглянула, очевидно, изначально дав себе установку, смотреть лишь под ноги, памятуя обо всех несчастных, которых сгубило любопытство.

— Я знаю, что мне нужно. Ты отказываешься заключать сделку? — Отрывисто и даже несколько раздраженно спросила женщина.

Отказывается ли он? Да если бы это было возможно, его бы уже здесь не было. Но как только Брес переступил границу миров, он уже на все согласился.

— Моя монета в обмен на твою душу. — Проговорил Эохайд, едва удерживая себя от рычания. В этот самый момент он понял, что эта деньга была необъяснимо дороже ему сотни людских душ.

Серебряный кругляш за долю секунды преодолел расстояние между их ладонями. Женщина поймала идола с удивительной ловкостью для того, кто за все время беседы даже не взглянул на своего собеседника.

А вдруг случится чудо, и мойры оборвут ее нить уже через секунду? Но нет, с каких пор он стал рассчитывать на чудеса?

Настороженно прищурившись, мужчина следил за тем, как человек подносит самую дорогую для него вещь к своим губам, омывая серебро долгим, горчим выдохом. А когда женщина начала шептать что-то хорошо заученное и страшно убедительное, все в груди волнительно сжалось. Брес смотрел на ее манипуляции как немощный ребенок, у которого взрослый отбирает любимую игрушку. И ненавидел ее за то, что она заставляет его чувствовать себя настолько жалким.

И сколько ему придется ждать момента воссоединения? Казалось, эта монета ничего для него не значит, но теперь, стоило ей исчезнуть из его рук, как Бресу кажется, что у него забрали небывалое по силе оружие. И он хотел вернуть его себе как можно скорее. Так когда? Год? Десять лет? Двадцать? Судя по голосу, женщина еще молода, а значит до момента ее смерти могут пройти и все пятьдесят.

Вот он, тот самый момент, когда Брес понял, что время — важная часть и его жизни тоже.

Нищенка же, не отвлекаясь на его терзания, достала длинную прядь обрезанных волос, обвязав ими монету. Брес напрягся сильнее, когда ее рука пренебрежительно кинула серебро в чашу, где на донышке чернела уже почти свернувшаяся кровь.

— Мое. — Произнесла она отчетливо, указывая на чашу, в которой блестела монета. — Мое. — Она указала не себя, намекая на душу. После чего гордо распрямила плечи и указала на Бреса. — Мое.

Постепенно нарастающий мужской смех, превращающийся в гомерический хохот, отрезвил Айрис. Нагнувшись, она подняла чашу и достала из нее монету. Первую она неглубоко закопала, вторую спрятала в складках одежды. И все это под неудержимое веселье ее нового фамильяра (умереть, не встать — это действительно работает).

— Твой? Твой?! Ха-ха-ха! — Кажется, от хохота сотрясались горы и небеса, но Брес был неумолим.

А Айрис не торопилась ему объяснять, что это — просто часть ритуала, а не слова ее мечты. Будь ее воля — она бы с радостью их опустила.

— В этот самый момент, смертная, над тобой смеется женская половина божеств всех существующих пантеонов. — Заявил он под конец, тяжело вздыхая.

— Четверть.

— Что?

— Женских божеств в общей сумме всех пантеонов, не половина, и даже не треть. А четверть. — Поправила Айрис тихо, запахиваясь в рубище, пронизываемое ветром. — Странно, что этого не знает их любимец.

Перед глазами стояла безынтересная земля. Откуда-то сбоку доносился соблазнительный голос мужчины, который покорил своей красотой эту «четверть».

— О, буду знать. А теперь, дорогуша, позволь откланяться. Можешь молиться на эту монету, хранить ее в изголовье, разрешаю целовать ее и даже представлять всякие непристойности. Но постарайся ее не потерять, потому что после твоей бесславной кончины, я потребую ее назад.

— Не стоит переживать. — Проговорила Айрис, подбираясь ближе к защитному кругу, начертанному на каменной неровной плите. — Свою монету ты получишь еще до рассвета. — Требовательный вопрос, облаченный в напряженное молчание, заставил ее продолжить: — Неосознанно, но неизбежно любой бог привязывается к какой-нибудь материальной вещи, которая с тех пор становится его олицетворением. Сами того не зная, он или она наполняют вещь смыслом, душой и в итоге сковывают себя с этим предметом… мы называем его идолом. Если идол попадет в руки знающего, что с ним делать, то божество или демон будет обречен служить ему. Так вот, дабы не наступить на те же грабли во второй раз, советую тебе держать ее все время при себе и никому о ней не рассказывать.

— Когда я соберусь прислушиваться к советам людей, я дам тебе об этом знать в первую очередь. — Отозвался раздраженно мужской голос. — Как ты и сказала, я всегда носил ее при себе. Даже я сам не знал о том, что долбаная монета — моя слабость. И какой в этом толк, если я все еще стою здесь?

— Это ненадолго. Просто, если бы вещица попала в руки другому человеку, он попросил бы у тебя гораздо больше за твою свободу…

— Гораздо больше? Больше, чем что? Ты еще не назвала цену!

Соскоблив с камня слой запекшейся крови, тем самым разрушив защиту, Айрис проговорила:

— Все что от тебя требуется — посетить со мной один пир. И претвориться на нем… — Девушка неловко замолчала на последнем слове. Выпрямившись, она повернулась к Бресу спиной. — В общем-то, моим…

— Боги-боги, да что с тобой не так? — Протянул Брес, оглядывая фигуру, замотанную в тяжелую, грубую ткань. — Ты всего две минуты назад смотрела на мою монету так, словно хотела с ней переспать, а сейчас боишься произнести «любовником»?

Поморщившись, Айрис едва удержалась от резких слов, а что еще сложнее — от прямого взгляда на наглеца.

— Рада, что ты такой понятливый. Не придется дважды объяснять. Исправно сыграешь эту роль, и уже сегодня отправишься восвояси.

— Глупая женщина. Ты проделала столько работы и довела себя до заикания, просто чтобы похвастаться перед своими подругами мужчиной, который уже завтра о тебе забудет? Которого ты еще даже в глаза не видела?

Ладно, она изначально знала, что идет на войну. С самой собой. Этот восхитительный тон умолял только об одном — повернуться и насладиться видом, который некогда поставил на колени даже могущественную Инанну. Сколько удовольствия сулил этот голос, сколько блаженства. Бери, говорил он, подтверди, что я «твой».

— Бойтесь… бойтесь данайцев, дары приносящих. — Бросила Айрис через плечо, после чего быстро двинулась вниз с холма, в сторону города. — Идем, но… сохраняй дистанцию.

Все еще озадаченный той легкостью, с которой нищенке удается им манипулировать, Брес замешкался, прежде чем сдвинуться с места. Очевидно, все сказанное ей было правдой. Это касается и монеты и того, что она отпустит его на все четыре стороны после пира, который им предстоит сейчас посетить. В любом случае, совет касательно его идола, он уже принял к сведению. Брес поклялся, что как только монета вновь окажется в его руках, он сделает все, чтобы защитить вещицу от чужих взглядов.

Посмотрев в спину человеку, идущему впереди, Эохайд недобро усмехнулся. Все-таки он ошибся, женщина была невероятной дурой. Из всего обилия благ, которыми он мог бы откупиться, она попросила прикинуться ее любовником. Неужели она так жалка и уродлива, что даже за деньги с ней никто не захотел идти на этот пир? Из-за безнадежности пришлось прибегать к таким ухищрениям?

И все же она обвела его вокруг пальца, это ж надо…

Но, так уж и быть, он милостиво наградит ее порядочность тем, что не свернет нахалке шею сразу после того, как получит свое добро назад.

Так рассуждал сам с собой Брес, не предавая значения тому, что чувствует себя в этот самый миг полностью излечившимся. В отличие от Айрис, тело которой сжала болезнь. Фигурально. Ее трясло от холода и волнения. Спину прожигал чужой взгляд, усиливая лихорадку. Все еще боясь своего скорого будущего и в то же время желая положить конец противоречиям, она то сбавляла, то ускоряла шаг.

А еще эта невозможность обернуться. Знание, что хватит всего одного взгляда, чтобы позабыть даже собственное имя. И Айрис боролась… не с любопытством, на самом деле. Куда труднее было сопротивляться гордости, которая уверяла на все лады, что она-то в эту сеть не попадется. Кого она только не видела за свою короткую, но насыщенную жизнь! И красавцев, от которых дух захватывало, и таких же уродов…

И все же Айрис упрямо смотрела под ноги, отсчитывая шаги, концентрируясь на мелькании сандалий в поле зрения. Когда она ступила на улицы города, то отметила удивительное затишье, которое его сковало. Весь свободный люд, который предпочел бодрствование сну, теперь гулял на свадебном пиру. А тот должен был начаться в доме отца невесты, а закончиться в доме мужа. Куда Сет внесет Таю на руках, показывая таким образом особое положение жены в его доме, в его судьбе.

Кусая губы от досады на саму себя, Айрис брела короткой дорогой, извивавшейся тонкой зловонной змеей между жилищами граждан полиса. И, казалось, в тревоге она позабыла о спутнике, который следовал за ней молча и незаметно. Созерцая, наблюдая, всматриваясь…

— Госпожа! — Тихое восклицание заставило Айрис отшатнуться назад. Дорогу ей перегородила рабыня, которая теперь упала на колени. — Благослови.

В отличие от свободных граждан, рабы, если не любили, то проявляли некую солидарность по отношению к ней. Айрис раздавала им хлеб и овощи, полученные Мортой от клиентов, а невольники называли ее «к????» и при встрече падали в ноги, прося благословения. Конечно, если только по близости не было жрецов.

Прочитав священные слова, Айрис коснулась головы женщины, давая понять, что в этой смиренной позе больше нет никакого смысла. Что она может встать и пропустить ее.

Рабыня лишь приподняла голову, впиваясь глазами в темноту, дышащую за спиной Айрис.

— Благословлена ты богами, госпожа, если за тобой следует сам Дионис.

Она уже было обернулась, но ее отрезвил циничный смешок Бреса:

— Дионис? И рядом не валялся.

— Видишь его? — На самом деле это следовало читать как: «можешь ли ты отвечать на вопросы при этом?».

— Вижу, как тебя. — Женщина умиленно сложила руки на груди.

— Ладно… Опиши его.

Что тут скажешь? нужно было знать хотя бы общие черты того, кого она собирается всем представить как своего мужчину.

— Не скупись на слова, дорогая. — Промурлыкал так неприкрыто вызывающе Брес, что у несчастной женщины сбилось дыхание.

— Адонис — копия, намалеванная калекой, по сравнению с вашим спутником, госпожа. Ласковый свет луны и звезд, жаркое сияние солнца…

— Хорошо-хорошо. — Торопливо оборвала дифирамбы Айрис. — Опиши мне его внешность.

Будь ситуация не так безумна, даже рабыня отказалась бы подчиняться такой нелепой просьбе. Но эта женщина, кажется, была благодарна предоставленной возможности любоваться им, описывать…

— Поэт не справился бы с этой задачей, что говорить о косноязычной рабыне, недостойной взирать на него. — Айрис молча стерпела и это. — Он высок, статен и строен. Молод, словно встречает лишь двадцать пятую весну. Его волосы темные и длинные, не в пример нашим мужчинам. А глаза даже в такой темноте сияют лазурью ласкового моря. И все в нем так мило женскому сердцу, что кажется… кажется, и неволя счастьем называлась бы рядом с ним…

— О, вот оно как… — Вздохнула тяжело девушка, покивав сама себе.

— Помни, что в любой момент можешь подтвердить ее слова. — Любезно подсказал Эохайд, чей голос звучал все так же непристойно, но теперь эффект добавляло отсутствие всякого расстояния. Мужчина стоял прямо за спиной.

— Идем. — Бросила глухо Айрис, обходя рабыню, которая провожала их остекленевшими глазами человека, достигшего катарсиса.

До шумного дома состоятельной, родовитой семьи невесты оставалось всего несколько метров, звуки музыки и веселья уже касались Айрис, и все равно ей казалось, что от момента истины ее отделяет непреодолимая, пугающая пропасть. И с каждым новым шагом эта пропасть лишь растет.

Ее очевидное волнение веселит.

Поглядывая на вышагивающую впереди него женщину, Брес уже открыто позволял себе улыбаться. Так дрожит от предвкушения и трепета, ожидая и не в силах дождаться момента, когда сможет представить его своим недалеким подругам. Какая тщеславная…

Перед воротами, за которыми уже несколько часов подряд пили, ели, делали возлияния богам, оглашали похвальные гимны молодоженам и небожителям, Айрис неловко остановилась. Скинула сначала капюшон, достала из-под полы дорожной одежды запечатанный кувшин с вином, после чего сняла рубище, оставаясь в белоснежном, тонком хитоне.

Поправив цветы в волосах и браслеты на запястьях, она, что-то решив для себя, вошла. Вошла, но не как подобает победителю, готовому сразить собравшихся беспечных гуляк одним лишь видом плененного бога. Женщина, на деле оказавшаяся молодой девушкой с печатью извечной тоски на по-благородному бледном лице, вступила на территорию праздника как рабыня.

И Брес шагнул за ней, отстранено понимая, что внимание смертных больше не досаждает ему. Потому что в этом самом внимании он только что им уподобился, назойливо разглядывая ее, желая тем самым вызвать ответное любопытство. Тщетно.

— Фалернское. Для стола. — Улыбнулась скупо Айрис, протягивая подоспевшему привратнику принесенный в дар кувшин вина.

— Проходи и раздели радость с хозяевами дома, госпожа. — Поклонился ей тот, не преминув оглядеть следующего за ней незнакомца. — Этот господин…

— Он со мной. — Отмахнулась девушка, словно необходимость подтверждать их связь даже на словах, угнетала ее.

Крытый проход — пастада — вел в андрон, комнату для приема гостей, в которой расположились достойные граждане и их жены, наслаждающееся теперь вином, разговорами и музыкой. Не останавливаясь ни на мгновение, Айрис отыскала взглядом невесту, которая как и полагалось сидела отдельно от жениха, в окружении своих подруг. Достойные мужи находились в стороне, возлежа на ложах, ели и вели неторопливую беседу, достойную философов.

Но стоило Айрис войти в гостиную, как разговоры стремительно стихли, а вскоре умолкли и звуки арфы. И Брес с удивлением понял, что онеметь этот праздник заставил не он. Не его божественное явление, а именно эта высокая, худая девушка с лицом, не умеющим улыбаться и глазами, его не признающими.

И то, как гости смотрели на Айрис, говорило о том, что она либо невероятно важная и желанная персона, либо же эти господа предпочли бы обнаружить в своих постелях змею, чем ее — на свадебном пиршестве.

Оглядев собрание, Брес убедился — безусловно, второе.

Занятно.

Когда внимание потревоженных гостей приклеилось к Эохайду и закрепилось там надежно и, кажется, навсегда, Айрис вышла вперед, стараясь держать спину прямо и голову гордо. Что удавалось с трудом. Сосредоточенно и внимательно Брес всматривался в нее, ожидая слов, действий, которые объяснили бы ему происходящее. Так же сосредоточенно и внимательно Айрис всматривалась в окаменевшую Таю.

Безусловно, невеста была предупреждена заранее своей матерью о такой досадной возможности — визит приживалки, а по совместительству, ее заклятого врага. И до последнего Тая надеялась, что Айрис хватит ума не приходить сюда, не выставлять себя на посмешище в очередной раз. Пожалеть хотя бы себя, если жалости к ним у нее не осталось.

Но нет, своим возмутительно дерзким появлением, она заставила их всё вспомнить и скривиться. Праздник был безвозвратно испорчен.

— Я была звана сюда твоей матерью, Тая. — Отозвалась Айрис, почтительно склоняя голову перед Агатой, стоявшей рядом с дочерью. Потом она выразила почтение отцу невесты. — Примите мои поздравления и пожелания безграничного счастья. Хотя в этом, как я вижу, уже нет нужды.

И ответила ей звенящая тишина, которую нежеланная гостья напрасно сочла за протест, возмущение и негласное указание на выход. Отдышавшись и приведя мысли в порядок, она в итоге осознала, что причиной молчания были не ее слова. А стоявший за ее спиной наследник жестокой крови фоморов.

Что ж, сегодняшним вечером этот дом благополучно перенес два серьезных удара. Хотя… насчет второго она сомневается, все-таки гробовое беззвучие едва ли было хорошим знаком.

Первым очнулся отец Таи, широким жестом приглашая гостей к столу.

— Приятно видеть тебя, Айрис, и твоего…

— Кто это?

Вот оно. Этот голос. Этот взгляд. Момент истины.

Повернув голову в сторону Сета, Айрис готова была признать, что время сделало его еще более красивым. Теперь он не был похож на молодого, наивного эфеба, некогда тайком добивавшегося свиданий с ней. Теперь перед ней стоял мужчина. Рослый, крепкий, женатый. Возмущенный не ее появлением, а появлением в паре с другим.

И глядя теперь в эти глаза, Айрис знала, что если она захочет осуществить месть прямо здесь и сейчас, ей достаточно просто улыбнуться. Всего лишь показать, что она не разучилась исполнять это мимическое движение, что оно, кроме того, подкреплено еще и эмоционально. Она жива, снова любит и любима. Наперекор всем и всему.

Но, будь все проклято, она не могла. Попав в плен этих знакомых, некогда любимых глаз, Айрис вновь ощутила себя зажатой, загнанной и окруженной со всех сторон. В ушах зазвучало эхо уже казалось забытого хохота… Страх сковал горло, не давая вымолвить ни слова. Милосердное небо, зачем она пришла сюда?!

Следя за ее мучениями, Брес мысленно обреченно вздохнул. И это та самая женщина, которая какой-то час назад обдурила его и притащила сюда против его же воли? Ему хотелось бы поверить в то, что ее подменили и эта онемевшая, перепуганная и готовая зарыдать девчонка — не тот расчетливый и упрямый человек, не так давно диктовавший ему свои условия.

Но уговор есть уговор, Брес согласился на роль ее мужчины, так почему бы, собственно, уже не начать представление?

— Я ее жених. — Проговорил медленно и отчетливо незнакомец, подходя к девушке вплотную и обвивая ее талию одной рукой. Айрис почти не сопротивлялась, скорее всего, просто не могла, когда он настойчиво притянул ее тело к себе. — Ну же, любимая, что ты так растерялась? Представь меня этим почтенным господам.

Словно ведро холодной воды взбодрило Айрис это фривольное прикосновение. Отрезвило и удержало от падения. Потому, рассматривая сейчас ошарашенные лица, которые уже готовы были превратиться в откровенное раболепные, Айрис не торопилась отходить от Бреса.

— Ах да… — Ее голос звучал сипло и все еще волнительно, но она постаралась взять себя в руки: — Просто… мы же с тобой как будто сто лет знакомы, вот мне и кажется, что тебя знают все. Эохайд.

Брес порочно улыбнулся, разглядывая сгрудившихся людей, которые поспешили подойти ближе. И против обыкновения их пристальное внимание нравилось ему.

Ох, он уже понял, какую игру затеяла эта маленькая глупая женщина, по уши влюбленная в того замершего с кубком в руках недоумка. О, люди-люди, как вы примитивны и в то же время непонятны. Вместо того чтобы попросить собственный остров с рабами, поклонниками, сокровищницами, с тысячью таких же вот Сетов, Айрис потребовала стать Бреса соучастником ее маленькой женской мести.

Эта непостижимая женская месть! Ни нож, ни яд, ни злые слухи, которые порой ранят больнее оружия, не добились бы того, чего получила она, просто приведя на эту свадьбу другого мужчину. Не просто мужчину, а лучшего среди смертных и бессмертных.

Сладчайший момент, пусть же Айрис насладится им. Вот она стоит перед своим бывшим возлюбленным, который некогда безболезненно отрекся от нее, молодая, гордая, красивая, в объятьях мужчины, с которым несчастному Сету было стыдно просто находиться в одной комнате. И Брес надеется, ему отлично видно от чего он некогда отказался.

Еще, конечно, он должен увидеть лицо невесты, то есть соперницы, которая так опрометчиво решила, что лучше этого сопляка — Сета — мужчин нет на свете. Ну так пусть взглянет, сравнит и признает, что ее муж не годится быть даже рабом того, кто называет Айрис своей невестой.

— Жених? — Эхом повторила Тая, осматривая незваного гостя медленно с ног до головы.

Изумление, досаду и возмущение невесты такой несправедливостью разделили все ее подруги, даже ее мать. Айрис же, наблюдая за ними теперь, вспоминала ту рабыню, встреченную по пути на свадебный пир. Невольница была многим суевернее и глупее этих образованных аристократок, и все же теперь разницы в выражении их лиц не было никакой. Похоть не разбиралась в социальных статусах, она разила одинаково метко и беспощадно как раба, так и господина. И вот теперь эти достойные женщины уподобились рабыням, пожирая глазами того, кто стоит за ее спиной. И выглядели они при этом столь беспомощно и отчаянно, что Айрис возблагодарила небеса за ту силу духа, которая до сих пор не позволила ей обернуться.

— Ты удивлена? — Айрис не собиралась заверять ее в своей лжи. Казалось, ее обман раскрыт. То, что присутствующие увидели в глазах «лазурных, как ласковое море», несомненно, явило им правду. Эти глаза говорили: «мне нет до нее никакого дела».

Ожидая худшего, Айрис внутренне сжалась.

— Я удивлен! — Раздался извечно пьяный (по крайней мере в трезвом варианте Айрис еще его не слышала) голос Хели, который вышел вперед, беспородно расталкивая гостей. — Ты все-таки явилась сюда, Айрис. А смелости тебе не занимать, начинает казаться, что у тебя есть то, чем обделен мой брат. — Хели заулыбался, как умалишенный, после чего протяжно заявил: — Яйца!

Славно, его шутку не оценили. Но гробовое молчание молодого мужчину не смутило, потому он развязно продолжил, присвистнув:

— А как нарядилась! Начинаешь понимать, почему Сет бегал к тебе тайком…

— Хели! — Прошипела раскрасневшаяся Тая, но мужчина ее проигнорировал.

— И все же Сет — одно, а этот Нарцисс — совсем другое. Где вы познакомились, а? Сколько ты ему заплатила?

Айрис испуганно замерла, не зная, как отреагирует Брес на заявление о том, что его купили как шлюху. Но его ответ был совершенно противоположным гневу: Эохайд рассмеялся.

— Твои слова много о тебе говорят, человек. Но не стоит всех мерить по себе: если женщины подпускают тебя только за деньги, это еще не значит, что все должны платить за любовь. — В яблочко. Судя по тому, как побагровел Хели, Брес ударил по больному. — А что касается того, как мы с ней познакомились… как сейчас помню этот чудесный, солнечный день. Я прибыл сюда из-за моря и как только сошел с опостылевшей и тесной палубы, стал искать покоя и простора. Внимание за время моего путешествия так мне опостылело (ну, ты понимаешь, о чем я), что я спешил удалиться от людей. Я шел по песчаному берегу, наслаждаясь ясной погодой и тишиной. И неожиданно, обходя прибрежные скалы, увидел купающуюся девушку. Боги, что это было за мгновение! — Брес наклонился, его руки обвили спутницу в собственническом жесте. Голос стал ниже и тише: — Окажись поблизости Венера и ее бы, уверяю, не заметили. Ты даже представить себе не можешь, насколько прекрасно это тело. Я повидал много женщин, но то что творит со мной она… Это не за какие деньги не купишь.

Айрис знала, что этот смущающий спектакль на деле был его местью, но все что она могла делать — молча сгорать со стыда. И когда мужские руки скользнули по изгибам ее талии, пришлось сцепить зубы и приказать своему телу окаменеть. Но какой там…

— Да-а. — Протянула Айрис, когда вернула себе дар речи. — Ты выглядел в тот раз, как невинный девственник. И когда подсматривал, зазевался и так неудачно упал, что распугал всех чаек.

— Но не тебя, ведь так? Мое внимание тебе очень даже польстило.

— Еще бы! Особенно, когда ты встал на колени, умоляя сделать своим рабом…

— Ладно. Думаю, это уже лишнее. Гостям такие подробности безынтересны. — Прошипел Брес, едва сохраняя свою натянутую улыбку. Он поклялся себе не убивать эту девицу и только теперь понял всю мудрость присказки «не зарекайся».

Хели слушал их раскрыв рот и смешно наморщив лоб, служа как бы отражением всех остальных лиц. Среди хрупкой тишины раздавались шепотки, разочарованные вздохи и звучные глотки поглощаемого вина — кто-то решил от досады напиться до беспамятства.

Айрис кинула мимолетный взгляд на Сета, убеждаясь: ее месть удалась. Услышав отповедь Бреса, Сет, в отличие от своего брата, поверил каждому его слову. И теперь зависть, досада и сожаление раздирали его бессмысленными «а ведь если бы я…».

Так вот в чем был ее главный недостаток, усмехнулась мысленно Айрис, ей просто не повезло оказаться четыре года назад ничей. Ведь, как выяснилось, Сета с особой силой тянули к себе именно чужие вещи.

— Да вы меня за идиота что ли держите!? — Вскипятился Хели, швыряя кубок на пол. — Да я скорее поверю в то, что земля круглая, чем в то, ты в нее втрескался! Не нужно при мне петь гимны ее красоте, я знаю ее с тех пор как она со своей старухой сюда притащилась, а это уже… шесть лет! И до этого я не замечал за ней ничего особенного… если так подумать, то даже денег, которыми бы она могла расплатиться с тобой за такую сложную работенку. Ведь чтобы ее трахнуть, необходимо сначала глаза закрыть!

Хозяин дома, как и отец жениха, после такой гневной отповеди потеряли всякое терпение.

— Уведите его!

— Гости, простите моего сына, и отнеситесь к его страсти к вину с пониманием. Молодость не знает меры…

— А может дело в том, что ты не в силах лечь с женщиной в принципе? — Усмехнулся Брес, неприкрыто наслаждаясь гневом Хели. — Ведь в таком случае даже боги тебе не помогут, что говорить о деньгах.

К брату Сета подошли два мавра, беря его под руки, но тот продолжал упираться и кричать что-то неразборчиво, но убежденно.

— Эй, импотент. — Окликнул его Эохайд и, когда нетрезвый взгляд впился в его лицо, прижал онемевшую от стыда Айрис сильнее к своей груди. — Гляди и завидуй.

С этими словами, Брес обхватил подбородок женщины рукой, повернул ее голову вбок, наклонился и накрыл дрожащие губы своими.

Она замерла. На несколько долгих секунд ее тело покинуло всякое движение: сердцебиение, дыхание, дрожь разом стихли. И потому Брес, не практикующий некрофилию, отклонился, заглядывая в глаза обмершей девушки. Она же не могла отключиться от одного лишь поцелуя…

Нет. Айрис не потеряла сознание. Живая, она все же в роковую секунду его страстного прикосновения поняла, что в мире на одного сумасшедшего стало больше.

В голове проносились проклятья. Ей, правда, не стоило затевать эту глупую месть, которая бумерангом к ней же и вернулась. Она посмотрела на него, и теперь, кроме прочего, размышляла о том, что Персею с Медузой Горгоной было в разы проще. Тут не помог бы зеркальный щит.

Его взгляд поймал ее, лишая свободы, лишая даже просто желания быть свободной. О, ему не стоило ждать ее смерти, серьезно… она была готова отдать свою душу в его руки прямо сейчас. Все это видел Брес в блестящих, больших, напуганных и очень темных глазах. В этих глазах он увидел себя. И это отражение ему понравилось… кажется, он нашел себе достойное «зеркало».

Когда Брес повторно наклонился к ее лицу, Айрис не сопротивлялась, и теперь уже совершенно осознано. В голову пришла безумная мысль, что его губы, такие решительные и настойчивые, в отличие от слов не лгали.

Понятия «реальность», «свидетели», «стыд» отошли на десятый план и стояли сразу после восторженного «о-всемилостивое-небо-этот-мужчина-целуется-как-бог». Даже эта неудобная поза, кажется, была намеренной деталью поцелуя. Никакого движения с ее стороны, покоренная и ослабевшая женщина имела право лишь смиренно принимать его поцелуи, соглашаться с его властью.

И когда Айрис одурманено подалась вперед, Брес допустил преступную мысль, в которой недвусмысленно фигурировали тот стол, стоявший слева от него, и эта женщина, посмевшая игнорировать его до сего момента. Однако этому желанию, будь все проклято, не дано было осуществиться.

— Значит, вот как ты занят, Эохайд Брес.

3 глава

Гадая ранее над тем, какой именно страх близок его сердцу, Брес приходил к выводу, что в отличие от людей и прочих богов, абсолютно бесстрашен. Ни одна по-настоящему пугающая перспектива, доводящая иных бессмертных до истерики, не страшила его.

Утрата свободы? Брес и сейчас не считал себя свободным в полном смысле этого слова. Он был слишком зависим от прихотей своей могущественной любовницы. Да и вообще, свобода представлялась ему муками праздности, которые как раз заставили его уйти в затвор, но никак не благом.

Кромешное одиночество? Опять же, нет. Брес считал самого себя своим лучшим другом и собеседником. Исчезнет публика? Ну так что ж, он был выше изменчивой толпы. Хотя в глубине души мужчина понимал, что природа, превзойдя саму себя в сотворении этого прекрасного тела, избавила его от такой участи. Уж что-что, а одиночество не грозит ему.

Боль? Смерть? Он знал об этих понятиях понаслышке. Богам чужды изъяны людей, а смертность и слабость тела — первые в списке человеческих недостатков.

Но сегодня ему пришлось разувериться в собственном бесстрашии, потому что Брес неожиданно понял: всю свою жизнь он боялся услышать эти самые слова произнесенные таким голосом и тоном. Потому что они сулили что-то пострашнее мук одиночества, боли, смерти.

— Ина! — Воскликнул растерянно Брес, поспешно отшатываясь от девушки, которая какую-то секунду назад была единственным, что он хотел.

Эохайд слышал, как Айрис пытается отдышаться и прийти в себя. Ей удалось это сделать в рекордно сжатые сроки. Всего несколько мгновений, и она поняла, что явлению, жестоко оторвавшему их друг от друга, люди дали название Инанна. Появление богини осталось незаметным для гостей пира — время застыло в просторном андроне, а может и во всем мире, как только сама жестокая величественность, облаченная в женское тело, ступила на территорию смертных.

Инанна выглядела божественно. Ее взгляд цвета грозового неба вместил в себя всю сокрушительную силу неукротимых стихий, тем самым делая незаметным отсутствие женственной привлекательности. Пусть и не желая это признавать, Айрис мысленно понимала, что стоит убрать обилие драгоценных камней и тканей, сияние которых образовывало вокруг богини ауру роскоши и важности, стереть нимб силы и власти, и останется только смуглая, сравнительно немолодая и не слишком симпатичная женщина. К тому же сейчас взбешенная сверх меры.

— Не ожидал… увидеть тебя здесь. — Уже тише проговорил Брес, откровенно ненавидя сложившуюся ситуацию.

— Вижу. Твои ожидания были направлены совсем в иную сторону. — С этими словами Инанна обратила свой прожигающий до костей взгляд на Айрис. — Дай-ка взглянуть, на кого ты меня променял в этот раз.

— Это не то…

— О чем я подумала?

— Читаешь мои мысли! — Заметил заискивающе Брес, после чего кинул взгляд на Айрис. Ладно, из двух зол, как говорится. Пусть не обессудит, но девчонка просто не знает, на что способна Инанна в порыве гнева. — Да ты взгляни на нее! Неужели она сравнится…

— С кем? С Венерой?

Проклятье, она и это слышала.

— Ина, я знаком с этой женщиной всего несколько часов.

— Это многое о тебе говорит. Несколько часов, а ты уже полез ей под юбку!

— Дай мне сказать!

— Что именно? Что это был твой сто первый «последний раз»? Хотя, вероятно, требовать от тебя верности — безумие. Не для этого ты создан.

— Нет, я…

— Я прощала тебе богинь и нимф, но людей? Человеческих женщин?

— Да не собирался я с ней трахаться! — Рявкнул Брес. — Это договор, ясно? Я заключил с ней сделку! Ты же знаешь, что мне запрещено появляться здесь без причины! Я спускаюсь на землю лишь с одной целью, этот раз — не исключение!

Тяжело дыша, Эохайд следил за тем, как лицо его любовницы меняет свое выражение. Его слова заставили ее усомниться в своей правоте (то бишь в его измене), что можно было бы счесть своей несомненной победой. Но он знал подозрительную Инанну слишком хорошо, потому не смог вздохнуть свободно, даже когда между ними улеглось молчание.

— Она потребовала, чтобы я изобразил ее любовника на этом пиру! — Продолжил утверждать ее в своей правоте Брес. — Хочешь узнать историю целиком? Ладно. Этот пир — свадьба вон тех двух. А эта девица до сих пор сохнет по жениху, который некогда ее выкинул. Она решила отомстить ему таким вот образом и потому притащила меня сюда в качестве своего мужчины.

Он просто озвучил правду! И как бы Бресу ни жаль было эту девчонку, над которой Фортуна уже не раз успела подшутить, себя ему было жаль многим больше. Рациональным, по его мнению, было считать, что благополучие прекрасного бога и жизнь жалкого человека находятся в разных ценовых категориях. Потому теперь он всем своим видом и словами уверял Инанну в том, что он — невинная жертва козней этой коварной человеческой женщины.

И когда осуждающий, испуганный взгляд черных глаз коснулся его, Брес раздраженно от него отмахнулся. Она поступила бы на его месте точно так же.

— Серьезно? — Богиня вздернула подбородок, колеблясь на грани между прощением и карой.

— Зачем мне обманывать тебя, Ина? — Видя ее нерешительность, Брес пустил в ход очарование. Он приблизился к своей любовнице на шаг, понизил голос, посмотрел так, словно уже видел, как обнимает ее, раздевает… — Ты же знаешь, как мне дорога твоя любовь, ты сама… ведь нам так хорошо вместе.

Айрис зажмурилась и стиснула зубы так сильно, что в ушах начал нарастать спасительный звон. Только не слышать этого голоса, который не так давно с той же нежностью и убежденностью заверял гостей в обратном. Нет, она не сошла с ума настолько, чтобы поверить в миф, который сама же придумала, пусть даже ложь звучала весьма убедительно из уст Бреса.

Однако эта ситуация… Она не столько оскорбила Айрис, сколько напугала. Потому что была поразительно схожа с той, четырехлетней давности. Трогательные заверения в любви, ласковые поцелуи и в следующую секунду — хлесткая пощечина отречения. Какая ошибка с ее стороны думать, что второй раз на те же грабли ей не наступить.

— Ты же знаешь, я не лгу тебе. — Прошептал горячо Брес, удерживая взгляд богини своим. — Давай вернемся домой? И продолжим разговор. Наедине.

Победа. Триумф. Да, Ина сдалась, теперь уже наверняка и полностью. А что касается монеты… Брес вернется за ней завтра.

— Что ж… — Вздохнула судорожно Инанна, не скрывая своего предвкушения. И прежде чем с чистой совестью отдаться удовольствию, они кинула на соперницу добивающий взгляд. Этот взгляд и погубил Бреса. — Ну-ка… смертная, покажи мне свою правую ладонь.

Мужчина мысленно выругался и обернулся через плечо, следя за тем, как Айрис покорно поднимает дрожащую руку вверх.

Тут же глаза Инанны с новой силой загорелись гневом и нашли любовника.

— Значит, сделка? И как ты объяснишь отсутствие клейма на ее ладони?!

В том-то и беда, что он не мог объяснить! Об его слабости — проклятом идоле — никто не должен знать, тем более кто-то настолько непредсказуемый, коварный и слепо желающий получить над ним безграничную власть.

— Я уже сказал, милая, это просто сделка…

— Это правда. — Брес сам от себя не ожидал такой реакции, но он вздрогнул, когда прозвучал этот тихий, надтреснутый, невероятно утомленный голос. — Если позволите, я произнесу свое слово.

О, нет, только, мать его, не это. Предчувствуя собственное разоблачение, Брес напрягся и уставился на Айрис немигающим взглядом: «молчи, чтоб тебя!»

— Почему бы и нет? — Бросила ядовито Ина. — Говори.

— Он не солгал вам. Это действительно сделка. Просто на других условиях.

— На каких же?

Момент истины настал. Прощай свобода, которой он не предавал значения.

— Я не могу разглашать детали контракта, это только между его участниками.

— А я, соплячка, могу порешить тебя прямо здесь и сейчас, наплевав на контракт и его детали! — Угроза прозвучала громогласно и в полной мере устрашающе.

Но, казалось, совершенно девушку не задела.

— В вашей власти, — Ответила Айрис все так же едва слышно и спокойно, — делать со мной, что хотите. Правда от этого не изменится. Ваш фаворит не виноват перед вами.

Инанна глянула на нее свысока и расправила плечи, словно кошка, которая распушила шерсть, желая казаться еще более величаво и внушительно. Богиня сомневалась (снова), а Айрис молчала. Потому Брес взял ситуацию в свои руки.

— Слышишь? Ты можешь верить мне, Ина. Я желаю только тебя, а до нее мне нет никакого дела! — Женщина перевела свой пронизывающий взгляд на его лицо. И то, что выдал Брес в следующий момент, казалось, спасет его, а на самом деле сгубило: — Ну, хочешь, убей ее.

Ему думалось, смерть — лучший выход. Мертвые не говорят, потому его тайна будет надежно сохранена этой женщиной. Второй плюс: Инанна, уничтожив свою «соперницу», выместит свой гнев на ней, а не на нем. В-третьих, смотря в данный момент на Айрис, создавалось впечатление, что смерть для нее — милость. Так что пусть поблагодарит его за снисхождение.

— Убить? — Хохотнула Ина, и Айрис, словно тоже углядела в его словах шутку, покривила губы в ухмылке.

— Как еще мне доказать тебе, что мои слова — читая правда?

— Убить?! — Повторила нараспев Ина, начиная откровенно смеяться. Но не весело, а зло, оскорбительно. — Что ж, теперь я уже не сомневаюсь…

— Отлично.

— Я не сомневаюсь в том, что ты полностью заслуживаешь то, с чем я явилась сюда изначально! — Развеяла она его надежды решительно. — Я все ждала, когда ты изменишься, Брес, когда ты повзрослеешь. Когда станешь мужчиной в полном смысле этого слова. Твои постоянные измены и все новые и новые прихоти терпеть было нелегко, но сносно. Но я не стану и другим не позволю терпеть в тебе малодушие, подлость и непомерную низкую гордыню.

— Не станешь… не позволишь… как это понимать? — Пробормотал недоуменно Брес, еще не веря в то, что в данную минуту решается его судьба. Крики Инанны обычно означали его скорое прощение.

— А понимать это следует так! Ты с этой самой секунды изгнан с небес. Тебе и это нужно объяснять? Я проклинаю все низкое, бесчестное и гадкое в тебе. А ты этим переполнен сверх меры, потому можешь считать, что я проклинаю тебя. Хочешь знать, зачем я так поступаю? Нет, причина не в твоей измене. Ее не было, я верю. Но верю не тебе, а этой женщине, которая непонятно зачем защищает тебя. Ценой своей скоротечной, нищенской, убогой жизни. То есть самого дорогого, что есть у человека! И почему, объясни мне, почему же злодейка, заставившая тебя пойти против твоего желания и совести, кажется мне благороднее, смелее и честнее, чем ты, бог? Думаешь, ты достоин носить это слово, этот венец? Думаешь, люди должны тебе поклоняться? Да самая жалкая из этих людей лучше тебя, Брес. Лучше! — Обличающе кричала Ина, тыкая пальцем в Айрис.

— Брось, ты же так не думаешь на самом…

— Все, что я слышу от тебя — сплошные оправдания! Тебе стоит многому научиться. Признавать свою вину, к примеру.

— Моей вины нет в том, что…

— И остальные со мной, несомненно, согласятся. С этих самых пор ты изгнанник, Эохайд Брес. И ты не сможешь вернуться до тех пор, пока не искоренишь свои гнусные пороки. Давно пора было заняться твоим воспитанием…

— Ладно-ладно, не горячись, Ина, я же знаю, ты не серьезно. — Поспешно проговорил Брес, решая для своего же блага, наступить на гордость: — Я уже все осознал и раскаялся.

— Мое слово твердо. Ты не вернешься в круг своей божественной семьи до тех пор пока… — Она задумалась, восстанавливая дыхание. — Раз ты так не ценишь человеческие самоотверженность и смелость, раз для тебя растоптать женщину — ничего не стоит, твоим проклятьем будет прибывать на земле до тех самых пор, пока ты не спасешь пятерых из них. Пять женских душ.

— Пять душ..? спасти..? Что?!

— Но это, конечно, еще не все. Ты! — На этот раз она обратилась к онемевшей Айрис. — Твоя храбрость достойна похвалы, однако не думай, что я прощаю тех, кто перешел мне дорогу. Я не милосердна, и люди знают это, потому и трепещут. Я не стану противиться своей сути из-за того, что чистота твоего сердца и отвага меня растрогали. Потому следующим пунктом проклятья будет твое непременное участие в нем. — С этими словами Инанна протянула к ней руку. И когда ее ладонь легла на щеку Айрис, девушка болезненно вздрогнула. — Ты станешь отличным напоминанием того греха, за который он расплачивается. Олицетворением совести, которой у него никогда не было. Ты будешь как эриния, безжалостно преследовать его весь срок наказания… Однако, я знаю, как тяготит человеческую душу земная жизнь. Потому, дабы твоя душа не превратилась раньше срока в тень, нить твоей жизни будет перерезаться на двадцать первом году. И так из раза в раз, пока пять женских душ не обретут покой в небесных чертогах вопреки приговору судьбы. — Инанна остро ухмыльнулась. — Кажется, ты тоже заинтересована в том, чтобы это закончилось как можно скорее.

Не было никаких страшных заклинаний, дыма и запаха серы. Просто в один миг, торжественно озвучив свой приговор, Инанна исчезла, выглядя при этом вполне довольной собой.

Брес не видел в ее пересыщенных негодованием глазах сожаления или быть может тоски… хотя бы ее предчувствия! И он не верил, отказывался верить, что от него можно так просто отречься!

Потому он еще долго стоял посреди зала, слушая нарастающий гул голосов. И только спустя минуту понял, что обступивший его шум — не рев внутренних гнева и возмущения.

— Господин. — Коснулся кто-то его плеча. — Ваша невеста… кажется, вам стоит поспешить за ней…

Брес даже не посмотрел на говорившего, повернувшись в сторону Айрис. Но девушки уже не было рядом, потому, все еще растерянный, но желающий покарать виновницу, он рванул следом. Всеобщее недоумение провожало его многоголосым ропотом.

Нагнать несносную Эохайд сумел лишь у ворот, тут же бесцеремонно хватая ее за предплечье.

— А теперь можешь начинать моли…

Его дикое рычание перебила оглушающая пощечина. Ладно, такой аргумент трудно переспорить, особенно тому, кто на женщину руку ни разу не поднял.

— Да как ты…

Больно! Проклятье!

Резко выдохнув Брес, подвигал челюстью, пытаясь привыкнуть к ощущению, которое раньше казалось ему чем-то фантастическим. Боль? Нет, только не в его жизни. А о том, что боль когда-нибудь обожжет его лицо, он и вообразить себе не мог.

— Убирайся. — Процедила холодно девушка, швыряя ему монету. Та отскочила от его груди, падая в грязь.

— Да ты ума лишилась?! — Прокричал ей в спину Брес. Процедив сквозь зубы ругательство, он наклонился, чтобы поднять идола, после чего бросился за Айрис. — Тебе не мешало бы… — Он вновь дернул ее назад и на этот раз перехватил женскую руку прежде, чем та успела угостить его очередной оплеухой. — Не мешало бы упасть на колени и умолять меня пощадить твою жизнь!

— Упасть на колени? Да я буду последней, кто признает тебя достойным этого! — Ответила с жестокой насмешкой Айрис, вырывая свою руку. — Ты и раньше-то этого не заслуживал, а теперь, стоя на земле, а не на небесах… чем ты отличаешься от обычного подлеца?

— Тем, что я необычный!

— Катись в тартар, там тебя по заслугам оценят!

Она вновь стремительно пошла вперед. Брес вновь последовал за ней.

— Да вы обе не в себе! Делать меня козлом отпущения?! Ты сама притащила меня сюда! Я не напрашивался тебе в спутники! Если бы не твоя задетая гордыня и желание примитивной мести, ничего этого не произошло бы! И ты и я жили бы счастливо, не зная друг о друге! Обвинять во всем произошедшем ты можешь только лишь себя!

Айрис остановилась, резко оборачиваясь. Ее темные глаза сверкали.

— Ты понятия не имеешь, что я сейчас испытываю. Обвинять? То, что творится в моей душе не так называется! Я презираю себя за то, что доверилась тебе. Почему же при заключении договора ты не предупредил о том, что если дело дойдет до разборок с твоей любовницей, ты трусливо отступишься?

— Не называй меня трусом. — Проворчал недовольно Брес.

— Не понимаю, что она нашла в таком слабовольном, самовлюбленном подлизе?

— Кроме прочего, милосердие, которое сейчас не дает мне тебя убить.

— А чего ты ждешь? Давай! Ну? — Она вызывающе стукнула его кулаком в плечо. — Валяй! Начни свое искупление прямо здесь и сейчас! Ведь, поверь, убив меня и избавив тем самым от необходимости тебя видеть, ты сделаешь мне огромное одолжение.

Удары этой гребаной совести были слишком ощутимы!

— Успокойся, женщина! — Брес схватил ее за плечи, отстраняя от себя. — Ты не имеешь права прикасаться к этому телу так!

— А чего ты еще заслуживаешь, после того как предложил своей любовнице убить меня?

— Я продемонстрировал ей таким образом свою верность!

— А она не оценила. Какая жалость.

— Как еще я мог доказать, что мне нет до тебя никакого дела?

— Да тебе ни до кого нет дела! Ты что, так и не понял, за что тебя прокляли? Инанна прежде всего не богиня, а женщина. И смотреть на то, как ты с легкостью отрекаешься от другой, от той, которой минуту назад клялся в любви, было для нее сюрпризом не из приятных. Может и не осознано, но она провела параллель между собой и «самой жалкой из женщин», и вот ты здесь. — Тяжело дыша Айрис презрительно усмехнулась, окидывая его быстрым взглядом. Разочарованным, насмешливым, унижающим. — Добро пожаловать в мир смертных. Уверяю, тебе здесь не понравится.

— Не смотри на меня так. — Пробормотал Брес, отворачиваясь.

Ее глаза, наполненные страстью, нравились ему куда больше. То отражение его, всемогущего и прекрасного, не шло ни в какое сравнение с нынешним.

— Да мне никак не хочется. — Бросила Айрис. — Не ходи за мной.

Естественно, он пошел.

— Интересно ты рассуждаешь! Ты обязана вытащить меня отсюда, ясно тебе? Я не собираюсь страдать из-за того, что тебе приспичило впутать меня в свои разборки с тем недомерком! Проклятье! И зачем я пошел сюда?! Клянусь небом, я никогда больше не буду заключать договоры с женщинами.

4 глава

А пока Брес зарекался и сыпал оскорблениями, преследуя виновницу своего проклятья, сама виновница разила себя проклятьями посильнее тех, которые мог выдумать божественный разум.

Посылая Айрис на свадебный пир, Морта, очевидно, хотела закрепить в ее голове понимание того, что человек может и должен преодолеть все свои страхи. Что не стоит бежать от них, что их надо встречать лицом к лицу, бороться с ними, побеждать их отважно и хладнокровно.

Однако вместо того, чтобы стойко перенести унижения, Айрис решила смухлевать: пойти на этот пир, но не в гордом одиночестве, без сожаления обрекая себя на растерзание. Если уж этот визит был неизбежен, она должна была появиться на нем не как затравленная, несчастная жертва, а как женщина, у которой вся жизнь еще впереди. И, гляньте-ка, у нее за это время появился тот, кто готов сделать эту жизнь счастливой.

И, кто знает? возможно, увидев в глазах Сета сожаление и раскаяние, она и сама поверит в то, что на этом человеке свет клином не сошелся. В то, что жизнь не сломана окончательно. В то, что она еще может быть счастлива.

Полный. Провал.

На все ее надежды небеса ответили решительным «не дождешься». И в добавок ко всем житейским неурядицам приложили еще и проклятье в лице этого причитающего, как скорбная вдова, божка, главным качеством которого была пустая красота без вкуса, цвета и запаха.

И как бы ни сильна была их взаимная антипатия, Айрис не могла не согласиться с ним в одном: нужно было как можно скорее решить возникшую проблему. Никто из них не хотел оставаться в сложившейся ситуации дольше еще на один день. И тут, казалось, Айрис знала выход: Морта.

Направляясь сейчас домой, Айрис была абсолютно уверена в успехе, помня и почитая то, кем являлась наставница. Уж она-то найдет способ сорвать проклятье, которое обязывает Айрис умереть на двадцать первом году, а Бреса находиться на незнакомой и враждебной земле до скончания вечности. Ведь факт остается фактом — его ремеслом было губить женщин, а не спасать.

Итак, она уже предвкушала спасение и расставание с головной болью под именем Эохайд, но все же не торопилась говорить Бресу о своем плане. Айрис не хотела утешать его, веря, что он полностью заслужил свой страх.

Их путь был долгим и нервным. Брес, видимо, не привыкший преодолевать такие расстояния на своих двоих, под конец отстал, потому последние метры были преодолены в немой тишине.

Когда же мужчина зашел в жилище, намереваясь сказать о том, что он так просто ее не оставит, Айрис находилась в ойкосе. Остановившись на пороге, он отыскал взглядом в полумраке девушку. Та стояла на коленях перед постелью, на которой возлежало неподвижное тело.

Догадка пронзила Бреса, и он уже было хотел попятиться назад, подальше от смерти и тления, которых откровенно боялся ввиду своей природы. И все же любопытство или упрямство вынудило его приблизиться на пару шагов.

Он посмотрел на старуху, которая пустыми глазами смотрела в потолок. Словно предчувствуя свою кончину, она успела облачиться в ритуальное одеяние и украшения и теперь просто ждала погребения. Немая, недвижимая, ужасающая.

— Она… еще даже не успела остыть. — Прошептала хрипло Айрис, проводя кончиками пальцев по седым волосам. — Она знала.

Кинув на нее быстрый взгляд, Брес еще раз сказал себе, что пора уносить ноги, потому что к духу смерти, нависшем над ними, вот-вот добавятся женские слезы. А их он просто не выносил. Однако все, что сделала девушка — легла рядом с покойницей и закрыла глаза.

— Выйди.

И он не посмел сказать ни слова против.

Дабы не оскорблять Аполлона, похороны осуществлялись в темное время суток. Потому Брес проснулся в саду до рассвета от ритмичных звуков работающей лопаты. Лениво поднимаясь с земли, держась за могучий ствол раскидистого платана, Эохайд оглядел место в котором оказался. И будь все проклято, но воспоминания не оставили ему ни мгновения блаженного замешательства; мужчина быстро вспомнил подробности вчерашнего вечера.

Неподалеку в сумраке рядом с уже отцветшим миртовым деревом, быстро, словно наказывая себя, готовила могилу для почившей старухи Айрис. На девушке уже не было той тонкой одежды и драгоценностей, которые украшали ее вчера. Ее платье было простым, а волосы — в беспорядке.

И когда Брес приблизился, не решая нарушить священное молчание, он отметил, что глаза ее воспалены и окружены болезненными тенями.

— Нет. — Произнесла она в итоге по привычке тихо, но решительно.

— Чего?

— Мне не нужна помощь.

— Как будто я готов был тебе ее предложить. — Бросил задето Брес. Он и в правду только что думал над тем, что справился бы с этой задачей куда лучше. Каменистая, сухая почва не поддавалась лопате, отчего руки девушки уже были в кровавых мозолях.

— Колодец во дворе за домом. — Добавила Айрис, тяжело дыша и по прежнему отказываясь на него смотреть.

Могло бы показаться, что она читает его мысли. Думая над тем, возможно ли это, Брес направился за дом, торопясь утолить жажду. Провозившись с журавлем с несколько минут, Эохайд вспомнил те беззаботные дни, когда все необходимое доставлялось в его покои по щелчку пальцев. Однако теперь, вода полученная собственными усилиями показалась ему намного слаще.

Размышляя, вспоминая, пытаясь найти выход, Брес простоял на заднем дворе, наверное, с час. Пока его не застало врасплох явление Авроры, которая на своей крылатой колеснице проскакала над спящим городом, пронзая ночную тьму первым, ярким лучом. Так вот как рассвет выглядит с земли…

Потрясенный, Брес быстро направился обратно к миртовому дереву, чтобы показать чудо пробуждения нового дня невежественной человечке. Странное дело, но у него даже не возникло мысли, что нечто настолько пленительно-прекрасное и волшебное может быть рядовым событием или же достоянием каждого.

Обойдя дом, он приблизился к Айрис. Та стояла над могильным холмом, опираясь на лопату. Плечи ее подрагивали то ли от тяжелого дыхания, то ли от плача, то ли от холода. Как бы то ни было, Брес отважился заглянуть в ее лицо. Было несколько любопытно увидеть это лицо неприкрыто страдающим.

Айрис смотрела на горизонт, в сторону моря, где еще упрямо чернел вчерашний день. Ее глаза были сухими и излучали завидную безмятежность.

— Почему ты не плачешь? — Несколько растерянно пробормотал Брес, не собираясь долго выбирать тему для разговора.

— Прости? — Когда она посмотрела на него, глаза в глаза, он отвернулся. Ненавистное отражение! Почему в ее глазах он кажется самому себе уродом?

— Вы, женщины, кидаетесь в слезы даже без повода. А ты увидела смерть. Разве это не пугает тебя?

Ему нет дела до ее жалости к старухе, без этой карги мир не обеднеет. Но как же страх? Это чувство точно должно было коснуться ее смертного сердца.

— Да. Видеть смерть страшно. — Пробормотала она, прекращая его мучить взглядом и обращая глаза обратно к горизонту. — Но избегать ее вида нет смысла. Смерть должна находиться перед глазами у каждого, ведь Аид вызывает нас не по некому временному списку. Тем более когда мы выяснили, что мне тоже недолго осталось.

Закинув лопату на плечо, Айрис побрела к дому.

— Недолго? — Брес поспешил за ней, начиная ненавидеть ее привычку оставлять его за своей спиной. — Сколько тебе? Семнадцать? Восемнадцать?

— Я не знаю точно. Больше двадцати. — Ответила она, проходя по комнатам и собирая мешковатую суму как будто в дорогу.

— Больше? То есть… ты можешь умереть в любую минуту?

— Кто знает.

— Нет. Ина не могла так поступить, ты же не успеешь помочь мне… — Обеспокоенно начал Брес, замирая, когда остановилась Айрис.

— Кто сказал, что я буду тебе помогать?

— Но ведь…

— Разбирайся со своими проблемами сам. — Бросила девушка сухо. — Теперь нет смысла рассчитывать на мою помощь. Если бы Морта была жива… она знала всех богов и их слабости наперечет, потому быстро нашла бы выход. А ныне от нее осталась лишь недописанная книга.

Ох ты ж, чертова карга! Нашла время, чтобы уйти на покой! однако…

— Отлично! Книга? Где она? Там точно…

— Там ничего нет.

— Откуда ты можешь это знать?

— Потому что я писала ее. — С этими словами Айрис прошла к лестнице, поднимаясь в верхние комнаты. — Я не помогу тебе. Даже не потому что не хочу, хотя что уж тут скрывать, я не хочу. Моих знаний недостаточно, даже чтобы себе помочь.

— И что же… — мне теперь делать?

Силы небесные! он — прекрасное, могущественное божество — правда хотел задать этот вопрос слабой человеческой девчонке?

Остановившись перед входом в гинекей, Брес напряженно следил за тем, как девушка открывает сундуки, начиная доставать оттуда еще несшитые между собой «тетради» отдельных глав книги. Их оказалось не так уж много. Листы пергамента ровные и испещренные мелким-мелким набором букв латинского алфавита были бегло ей просмотрены и в итоге завернуты в лоскут выскобленной, растянутой телячьей кожи.

— Ты куда-то собираешься? — Решил он спросить, когда в тревожном молчании прошло несколько минут.

— В Александрию.

Это прозвучало так, словно она намеривалась просто перейти на другую улицу, а не плыть на корабле в течение долгих дней. Вместе с крысами, вонючими матросами, опасностью чумы и катастрофической нехваткой продовольствия и воды.

— И что там, в Александрии?

— Кроме прочего: философы, библиотека, Мусейон, гимнасий.

— Что ж, ладно…

— Я не беру тебя с собой. — Отрезала Айрис, делая видимость чрезвычайной занятости.

— Не берешь? Меня не надо «брать», тем более кому-то вроде тебя. Я в состоянии и сам добраться…

— Ты не понял. Чтобы попасть на корабль нужно иметь при себе много денег. Очень много. Только так ты убедишь экипаж корабля в том, что вместо еще одной бочки с перстной водой они должны взять на борт тебя. А таможенный налог? У тебя ведь при себе одна единственная монета и та — серебряная.

— Мне льстит твое беспокойство.

— Я лишь говорю, что не буду платить за тебя.

— Я бесценен, женщина. Так что если и есть такие деньги, которые могли бы покрыть мою стоимость, ты их в глаза не видела! — Последние слова он уже кричал ей вслед, потому что Айрис, забрав тетради и суму, покинула гинекей и ушла во двор.

Игнорирует его! Словно он внезапно стал походить прозрачностью на воздух. Словно вчера не она, а другая, мысленно умоляла трахнуть ее прямо на том симпосии.

Брес нашел Айрис у колодца: она наполняла водой большой бурдюк. Девушка уже успела посетить кладовую, забрав оттуда хлеб, припеченные края которого выглядывали теперь из сумы.

— Но ведь у тебя в Александрии ничего нет! — Разрушил неуютную тишину Брес, ходя вокруг колодца.

— А что у меня есть тут? — Айрис заткнула бурдюк пробкой. — Охапка недоброжелателей, число которых возросло после вчерашнего. С сотню постыдных воспоминаний, на которые я натыкаюсь чуть ли не на каждом углу. Злобы, презрения, отвращения, как из рога изобилия. Больше меня тут ничто не держит.

Словно подтверждая свои слова, она решительно распрямилась, закинула суму на одно плечо, а на другое — бурдюк и с той стремительностью, на которую вообще способен человек, не спавший всю ночь, пошла к морю.

— А как же дом?

— Хочешь, забирай себе. — Бросила Айрис через плечо, после чего добавила: — Не ходи за мной.

Естественно, он пошел.

5 глава

Уже через час они сидели в порту, по одиночке ожидая отправление одного керкура (прим.: торговое судно). Молча и словно не замечая друг друга, они следили за тем, как матросы грузили тюки с товарами и бочки с вином и водой на борт.

Айрис, как и предупреждала, заплатила исключительно за себя. Брес же даже не пытался договориться с начальником экипажа о месте на корабле, вероятно, думая, что этот вопрос решен и так. Ведь он везде к месту и нигде не лишний.

— Ладно. — Протянул тихо Брес и Айрис напряглась, готовая на любое его слово ответить резким «нет». Однако, как вскоре выяснилось, обращался он не к ней. — Хорошо, Ина, ты победила. Слышишь? Я раскаиваюсь! Ты же не можешь на самом деле обречь меня на эти муки — жизнь под одним небом со смертными? Среди этой вони, нищеты и уродства? Конечно, нет, ты милосердна и знаешь мою привязанность к тебе. Да и что говорить, ты и сама не сможешь долго без меня обходиться…

Айрис обреченно закатила глаза. Даже умоляя о прощении он не уничижал, а восхвалял себя. Что ж, ему придется очень скоро разувериться в том, что мир вращается вокруг него.

— Ты же слышишь меня, любимая?! — Повысил голос Брес. И потому, и без того приковывающий к себе взгляды, он стал буквально центром внимания всего порта. — О, великая, коварная, могущественная, прекрасная, гордая…

Он произнес еще с сотню торжественных эпитетов, и остановила его не явившаяся Инанна, а попытка Айрис уйти. Схватив ее за руку, Брес заставил девушку сесть обратно.

— Пусти. — Она раздраженно вырвала руку, потирая запястье.

— Будь добра, сиди на месте. — Настойчиво проговорил Эохайд. — Я не хочу, чтобы эти люди сочли меня сумасшедшим.

— Поздновато ты спохватился. — Прошипела девушка, но все же осталась. Просто потому что на запруженной людьми площади было трудно подыскать место лучше.

— Совсем скоро… — Брес вздохнул, поморщившись от запаха рыбы и тины. — Совсем скоро, она одумается и заберет меня отсюда. Она никогда не могла переносить долгой разлуки со мной. Инанна импульсивна и жестока. Принимая решения, она подчиняется порыву и потому вскоре начинает жалеть о своем поступке. Она сотню раз грозилась наказать меня, однако, всегда одумывалась. Я нужен ей. Лучше меня она не найдет.

Айрис слушала эти хвалебные гимны собственному эго вполуха, больше занятая размышлениями о предстоящем путешествии. Неизвестность, лежавшая по ту сторону Средиземного моря, пугала ее и в то же время манила. Собственно, если бы в случае с рабами можно было бы говорить о мечте, то для Айрис такой мечтой была далекая, почти что сказочная Александрия.

Наслушавшись в свое время от Морты рассказов об этой далекой земле, некогда принадлежавшей грекам, у Айрис сама собой возникла привычка: когда она шла по узким улицам своего полиса, то представляла, что идет по Александрии. И улицы становились шире, прямее, чище. Пустые разговоры знакомых и сплетни кумушек обретали новое звучание, становясь похожими на эхо речей седых философов. Богатые жилища свободных граждан делались подобием александрийских дворцов.

Теперь, когда Морта пересекла реку Стикс, Айрис была вольна поступать по своему желанию. Наставница, купившая ее некогда на невольничьем рынке, оставила завещание, согласно которому Айрис переставала быть рабыней после смерти своей госпожи. Отныне она была совершенно свободна. А еще… спасибо Инанне, угроза скорой смерти (с которой она была категорически не согласна, но кого, в конце концов, интересует ее мнение?) ощутимо отрезвляла и поторапливала. Айрис понимала, что если уж сейчас не решится на это опасное предприятие, то уже никогда не увидит Александрию.

— … слышишь меня, смертная? — Брес наклонился к ее уху, вырывая из плена раздумий. — Я говорю, что когда это случится, ты окажешься в опасном положении. Я верну себе милость Инанны, силу и власть, и в тот час могу решить покарать тебя за те беды, которые мне причинило твое тщеславие. Так что тебе лучше относиться ко мне почтительно и по возможности не злить. А больше всего меня злит пренебрежительное отношение ко мне.

Отодвинувшись от мужчины, Айрис сардонически хмыкнула.

— А ты до сих пор не спустился с небес на землю. Нет смысла рассчитывать на ее милость. Потому что ты ей не нужен такой.

— Какой? — Оскорбился Брес. — Она любит меня…

— Не смеши. Любит? Она любила не тебя, а положение вещей, согласно которому ты ей принадлежал. Потому и вышвырнула тебя без жалости. Думаешь, ей есть дело до твоего нынешнего состояния? Скорее всего, твоя Инанна рассматривает твое отсутствие, как утрату красивой безделушки, которая ранее очень шла ей. Была частью ее наряда. И все ее мысли теперь о том, как бы достойно ее заменить. Пусть Инанна и понимает, что с предыдущей ничто не сравнится, она рано или поздно найдет что-нибудь подходящее ее глазам и овалу лица… И новинка увлечет ее надолго и всерьез, стирая воспоминания о досадной потере подчистую.

Замерев и уставившись в пространство перед собой, Брес представлял все ей сказанное, чувствуя в душе бурю несогласия. Руки его чесались, как хотелось вцепиться в тонкую шею смертной, посмевшей просто помыслить о такой перспективе, не то что сказать вслух… И все же он не шевелился, в глубине души понимая, что это все про них, про Инанну, про него.

— А ты ее не любишь тем более. Сомневаюсь, что богам вообще известно значение этого слова, но дело даже в другом. Ты кичился местом в ее фаворе, тебе ее интерес льстил. Вероятно, даже скучая в ее обществе, ты гордился собой. Мол, она добивается моего внимания, а мне откровенно наплевать — вот, как я умею. Так что тем, что ты сейчас взбиваешь пыль дорог нашего мира, ты можешь быть обязан еще и показной холодности к женщине, которая сильнее, важнее и старше тебя. Женщины отлично чувствуют тот момент, когда становятся не нужны своим мужчинам… кто знает, может она почувствовала его уже давно и просто ждала подходящего повода, чтобы выкинуть тебя из своей жизни, спальни, мира. И вот, дождалась.

С минуту обдумывая такую вероятность и понимая, что она, к несчастью, очень похожа на правду, Брес пытливо прищурился.

— И когда ты стала так хорошо разбираться в вопросах любви. Вчера ты не показалась мне такой уж искушенной.

Айрис прикусила губу от досады. То, что произошло вчера останется на ее совести как позорнейшее из поражений. Ведь она сдалась ему без боя в тот сокрушительный миг, когда их взгляды встретились, когда встретились их губы…

— Возможно… возможно, именно потому что я неискушенная, я имею право рассуждать об этом. В отличие от тебя, для которого любовь стала повседневностью и потеряла всякий цвет и вкус, я смотрю на нее как на чудо, желанное, но недоступное. Я знаю ей цену. — Мотнув головой, Айрис поспешила увести тему в иную сторону. — Вместо того, чтобы ждать помощи от изменчивых небес, тебе стоит взять ситуацию в свои руки. Ждать и причитать — удел женщин и детей, мужчин же характеризует действие, непрерывное преодоление препятствий. Именно об этом тебе и пыталась сказать Инанна.

— О, гляжу, ты не только в любви, но и в мужчинах разбираешься. — Насмехался Брес.

— Лучше тебя. — Огрызнулась Айрис. — Ты настоящего мужчину, очевидно, в глаза не видел. И даже не пытайся найти его в зеркале.

— А где же мне его искать? Может, в твоем Сете?

Стиснув зубы, девушка резко отвернулась, словно от болезненного удара.

Наступила та особая неуживчивая тишина, которая тревожит сильнее криков и оскорблений. Которую жизненно необходимо нарушить, даже при условии, что первый ее прервавший будет неофициально признан проигравшим в споре.

— Что ж, ты отлично справляешься с ролью моей совести. — Протянул Брес, неохотно признавая, что перегнул палку. — Возможно, у тебя найдется еда, женщина? Я дико голоден.

Он спросил, не надеясь получить ничего, просто чтобы сказать хоть что-нибудь. И крайне удивился, когда Айрис достала краюху из сумы и отломила ему порядочный кусок. На деле девушка была просто рада посидеть несколько минут в тишине, пока рот Бреса будет занят едой.

Мужчина принял ломоть осторожно, даже опасливо. Долго смотрел на него, поднес к носу, после чего все же попробовал откусить. Жесткий, несвежий, пахнущий сыростью, испеченный из крупно смолотых отрубей.

— А что-нибудь съедобное в твоей сумке не завалялось? — Проворчал он, не сопротивляясь, когда Айрис забрала хлеб из его рук и убрала обратно, стараясь не проронить ни крошки.

— Жди. — Бросила она лишь и вновь принялась следить за погрузкой корабля.

В молчании прошла еще одна минута.

— Чего?

— А?

— Чего ждать? — Нетерпеливо спросил Брес, все это время думая, что она вот-вот соберется сходить на ближний рынок и принести свежих фруктов или молока.

— Жди, когда голод сделает этот несъедобный хлеб амброзией и нектаром.

Эохайд возмущенно нахмурился, однако, когда он уже собрался озвучить свое недовольство, девушка отвернулась и, кажется, опять забыла о его существовании.

Вздохнув и сев ровно, Брес вспомнил Энки. А точнее, его желание поговорить на равных с человеком. Знал бы он, какая это мука, на самом деле, ведь людей не переговоришь…

— Простите меня, господин.

Тонкий голосок заставил его и Айрис обернуться в сторону подошедшей к ним женщины. Говорившей оказалась не слишком молодая, но красивая гречанка, привлекательность которой добавляли драгоценности, богатая одежда и недвусмысленная улыбка.

— Вы… супруги?

— Нет. Я его впервые вижу. — Ответила первой Айрис и, словно в подтверждение слов, отодвинулась на край нагретой на солнце каменной плиты.

— Ох… и правда. — Рассмеялась игриво аристократка, за которой следовала темнокожая рабыня. Теперь невольница остановилась поодаль, а ее госпожа села между Бресом и Айрис. — Простите, господин, что я вообще могла допустить такую мысль.

Отвернувшись от их разговора, Айрис поджала губы, пряча улыбку. Намек на то, что она никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет заполучить такого мужчину, что ей вообще должно быть по закону запрещено даже просто сидеть с ним рядом, веселил.

— Вы не против, если я составлю вам компанию в вашем ожидании? — Пропела с придыханием женщина, придвигаясь к Бресу так, что их бедра соприкоснулись. — Вы тоже направляетесь в Александрию?

Брес ответил не сразу. Сначала он посмотрел на Айрис и потом, убедившись, что ей будет слышно каждое слово, проговорил:

— Это моя мечта, госпожа, но кажется на корабле больше нет места.

— Какие глупости! Для вас и нет места? Для живого воплощения Аполлона место всегда найдется.

— Вы так считаете?

— Я считаю, что нет ни единой проблемы, которую бы не решили деньги… — Женщина недоуменно обернулась, когда ее фраза была прервана смешком. — Десма. Передай главному на этом корабле, что со мной поедет еще и этот господин, и… вот это.

С этими словами она протянула рабыне увесистый мешочек, в котором позвякивали монеты. Очевидно, не медные.

— Вы не против, если… я хотела бы вам предложить свою каюту. Путь долгий, и я умру от скуки, если поблизости не будет того, с кем можно… поговорить. — Продолжала без особого стеснения гречанка, даром что не просила уединиться для продолжения «разговора» прямым текстом. — Меня зовут Мелита.

— Красивое имя. Мелита. — Повторил намеренно сладкозвучно Брес, давая Айрис в очередной раз убедиться, что с исполнением роли преданного любовника у него никогда проблем не возникало. И действительно, стоило ему просто посмотреть на женщину, произнести ее имя, сказать пару посредственных комплиментов, и та верила ему безоговорочно. И вот сейчас, скажи Брес, что небеса все это время были зеленого цвета, и эта Мелита бы удивилась лишь тому, как она раньше этого не замечала. — И что ждет вас в Александрии? Муж, быть может?

— Муж? — Она кокетливо рассмеялась. — Нет. Я вдова.

— Вы еще так молоды и красивы, чтобы быть вдовой.

— Я знаю, что это в любое время можно исправить. — Промурлыкала в ответ Мелита, взглядом предлагая место своего мужа. Прямо сейчас. — А что насчет вас? Вы…

— Один, как перст. — Ответил Эохайд, окинув едва дышащую Мелиту взглядом не отставляющим альтернативы: — Хотя… думаю, уже нет.

Путь пугающе огромного судна проходил по воле богов гладко вот уже четвертый день, который сейчас догорал на западе. И Айрис, предоставленная сама себе все эти мучительно долгие дни, признала, что ее жизнь уже подходит к концу. Что она, здоровая, молодая, полная жизни все равно обречена умереть.

Мысль о смерти не отпускала ее с начала путешествия, и как бы Айрис ни пыталась отделать от нее, мысль эта возвращалась снова и каждый новый раз имела большее воздействие.

Примитивный страх небытия постепенно сменился негодованием: ведь она ничем не заслужила такой участи!

Затем негодование уступало место гневу: все случилось из-за того, что у одного посредственного божества не оказалось ни капли благородства. И в отличие от Айрис его наказали всего лишь неудобствами. Это даже не было проклятьем в полном смысле этого слова! Его не послали на немыслимые муки, которые боги обычно так щедро раздают смертным. Его не лишили свободы, даже напротив — предоставили полную независимость от прихотей верховных богов, в частности — от его любовницы. Что касается уважения и почитания — так на земле число его поклонников куда многозначнее. Брес никогда бы не добился столько слепого обожания и упивания одним лишь его взглядом от небожителей. Старость и смерть не грозят ему, потому что спустившись на землю, он тем не менее не заразился «человечностью», он не потерял свою божественную суть. Он и на земле остается царем и богом, и берет лучшее от своего положения. В эту самую минуту. И Айрис могла поклясться, что меньше всего сейчас Бреса заботит несправедливость, которой она обижена.

Ее, еще никогда и не вкушавшую сладкие плоды удовольствий этого мира, приговорили к смерти в столь юном возрасте, а его, который всегда был баловнем Фортуны, просто выселили из божественных чертогов.

Теперь, направляясь в Александрию, Айрис надеялась, что страна, преисполненная мудрости, поможет ей разрешить эту несправедливость. Однако, в глубине души она понимала, что надежды эти так и останутся надеждами вплоть до ее смерти. Которая казалась Айрис такой близкой… ближе, чем долгожданный берег.

Кутаясь плотнее в дорожный плащ, девушка забилась в угол, образованный ящиками. Достав из сумки оставшийся хлеб, она отломила небольшой кусок, и спрятав остаток, принялась за поздний ужин.

Именно этот хрупкий, почти что священный момент выбрал Брес, чтобы нарушить ее одиночество. Он еще долго оставался незамеченным, следя за тем, как, низко склонив голову, Айрис трепетно, чуть ли не молитвенно ест свой отвратительный ужин. Отщипывая от краюхи по крошке, она подносила ее к губам, еще долго пережевывая, как будто наслаждаясь вкусом. И смотря на это, Брес чуть было не поверил, что за четыре дня несъедобный хлеб действительно стал амброзией, а не еще более отвратительным и твердым, как камень, сухарем.

Его божественное присутствие разоблачили, когда Айрис потянулась к бурдюку за глотком воды.

— Чего тебе? — Поразительно, но ее вопрос звучал не вызывающе и раздраженно, а неизменно тихо и спокойно. Словно его присутствие лишь несколько удивляет ее, но не возмущает.

И если еще секунду назад Брес хотел было рассказать ей о том, как устал от пустой болтовни и ласк навязчивой женщины, что вышел подышать свежим воздухом и поговорить с ней, с Айрис, — а ведь это почти одно и то же, и, если она не против, пригласить ее присоединиться к их столу, теперь найдя себя, неизменно уродливого, в ее глазах, бросил:

— Решил напомнить о том, чтобы ты не особо расслаблялась. Ведь прибыв в Александрию, ты обязана будешь дни и ночи напролет искать средство, которое избавит от проклятья не только меня, но и тебя.

— А разве с тобой этот вопрос уже не решен? — Усмехнулась она непонятно.

— В каком смысле?

— Я думала, что Мелита решила все твои проблемы. Ведь, видит небо, денег у нее столько, что она может подкупить самого Зевса.

И это было еще одной несправедливостью. Почему-то теперь Инанна не думала приходить и карать женщину, которая прибрала Бреса к рукам. По непонятным причинам на Мелиту гнев богини не распространялся.

— Да, денег у нее много… — Протянул тихо Брес, улыбаясь, словно углядел в словах девушки ревность. Однако ее безразличные глаза смотрели мимо него, следя за слаженной работой матросов. — Но деньги не помогут мне, и ты это знаешь. Я хочу услышать от тебя план действий. Когда ты собираешься приступить к решению этой проблемы?

— А если никогда?

— Это еще как понимать?

— Раз уж мне жить осталось меньше года, почему бы не потратить это время на себя? Все двадцать лет я жила для других и свои последние дни собираюсь посвятить, уж извини, не тебе.

— Ты… ты в своем уме? — Проговорил Брес, начиная выходить из себя. — Ты так просто смиришься с тем, что тебе придется умереть… — он произнес это слово, не скрывая священного ужаса — …и даже не попытаешься это остановить?

Айрис задумалась.

— Несправедливо, тебе тоже так кажется?

— Да, пожалуй.

— Как показывает мой жизненный опыт, все мои попытки борьбы с несправедливостью заканчиваются весьма плачевно. Кто знает, как обернется эта?

— Приди в себя! Если ты умрешь, что… — будет со мной?

Чтоб его, Брес снова чуть было не оговорился. Ну почему, боги, почему у него складывается нелепое впечатление, что слабая девчонка не просто поможет ему избавиться от уже начинающего надоедать проклятья, а что она и только она одна сможет это сделать. Что он без нее ничто?

Эта мысль показалась Бресу настолько преступной, что, казалось, успей он ее озвучить, и основы мира пошатнулись бы.

— …что тогда ты собираешься делать все оставшееся время? — Закончил он, пытаясь выглядеть ненавязчиво.

— Ну, например, то, что тебя никаким боком не касается. Хотя если ты так и будешь мне надоедать, все что я буду успевать — искать уединения.

— Брось. — Его глаза изучающе прищурились. — Еще ни одна женщина не предпочла меня уединению.

— Вероятно, ни одну из этих женщин ты не предлагал убить своей любовнице. — Ее голос не изменился совершенно после его чувственного намека.

А ведь Бресу не так давно пришла в голову гениальная мысль: если уж они находятся в одной лодке, почему бы не просто помочь друг другу, но и насладиться возникшим положением? К тому же, с чего он должен страдать за то, чего не совершал? Если уж он обречен на это проклятье, нужно его сначала заслужить. И, что уж скрывать, он уже почти простил эту смертную.

Присев перед девушкой, Брес, уже не скрывая своего интереса, заглянул в ее глаза, которые она старательно прятала.

— Что с тобой? Не хочется смотреть на меня?

— Просто… смотреть на тебя, это как смотреть на мертвую Морту… заставляет думать о преждевременной кончине. Неприятно.

Брес отпрянул от этих слов, как от удара. Сравнение с мертвой уродливой старухой было непостижимо даже для его всеохватного ума. И потому, когда в отдалении раздался голос ищущей его Мелиты, Эохайд не стал прятаться. Ему было необходимо немного женского поклонения в качестве лекарства.

6 глава

Еще несколько дней утомительного, тошнотворного плаванья, и вот с марса на мачте раздалось громогласное и долгожданное «земля». Еще пара минут лихорадочного ожидания, и в отдалении засветлели очертания знаменитого на весь мир Фаросского маяка, от которого в небо уходили черные клубы дыма. И в этот самый миг Айрис показалось, что последние минуты растянулись на часы, на дни… она не могла дождаться!

— Говорят, найти работу молодой девушке там не так уж и сложно. — Раздался за ее плечом голос, от которого ей, очевидно, никогда не удастся сбежать.

Айрис задумчиво смолчала. Кажется, скажи она «опять ты» и не ошибется с оскорблением, все-таки обозвать его обыденностью… страшнее для Бреса не придумаешь.

— Забавно слышать это от тебя.

— С чего бы?

— Ведь ты уже нашел себе ту самую работу. И, видимо, не находишь ее гнусной.

— В моем случае это поклонение. А в поклонении нет ничего постыдного.

Айрис не стала его разуверять, в конце концов, он — бог и все, за что бы он ни взялся, будет растолковано им как исключительно благородное и честное дело, даже если под ним подразумевается убийство беззащитной девушки.

— А вот как ты будешь оплачивать себе проживание в незнакомом городе… мне даже интересно.

— Понимаю, в это трудно поверить тому, кто всегда выезжал лишь на смазливой внешности. Однако, в жизни я научена не только строить глазки.

— Но ты ведь этому не научена.

— Может, я просто не хочу отнимать у тебя твой хлеб. Все-таки, совращать людей — твоя прерогатива.

— А спускать богов на землю — твоя.

— Ты и так был достаточно приземлен. Кто знает, может Инанна ошиблась. Может, тебе и не захочется покидать этот мир, вы ведь глядитесь друг в друга и находите себя поразительно похожими.

— Ну-ка, ну-ка.

— Мир уже симпатизирует тебе, совсем скоро, уверена, ты ответишь ему взаимностью, углядев в нем близкие сердцу порочность, испорченность и извращенность.

— Ох, постой. Так ты хотела увидеть меня разбитым, на коленях, слезно умоляющем о прощении? Раз уж я оказался в такой ситуации — получу от нее все до капли, и кто знает, возможно, к тому времени сердце Ины смягчится. От тоски и желания. А вот что с тобой, мне не понятно. Перспектива смерти не за горами. Бойся.

— Чувствовать себя несчастным просто от того, что когда-нибудь будешь несчастным, — бессмысленный расход эмоций. К тому же, если ты так и продолжишь преследовать меня, я буду искать смерти как отдохновения. Да, начинаешь понимать, почему тебя вытурили и не нашлось никого, кому бы такое решение пришлось бы не по вкусу.

— Говори, что хочешь, смертная. Но стоит мне исчезнуть, и ты затоскуешь и будешь искать встречи со мной.

— Звучит так, словно ты решил оставить меня в покое.

— Мелита умоляет меня посетить ее дом. А я милосерден.

— Воистину, я ведь думала, ты никогда не отвяжешься.

Но Брес «отвязался».

Стоило кораблю причалить, как Айрис в числе первых сошла на благословенную землю, тут же прячась в пестрой, галдящей толпе. И когда, спустя много-много минут обернулась, назойливого мужчины не оказалось за ее спиной. И нет, то, что она испытала при этом, не было похоже на разочарование!

Найти работу кому бы то ни было (и молодой девушке тоже) было довольно просто в Александрии, без разницы какими талантами поденщик обладал. Город этот был настолько многонационален и так стремительно рос, что нужда в смышленых, выносливых работниках никогда не отпадала. Подыскать же себе должность по вкусу можно было на Эмпорионе — огромной торговой площади, расположенной в восточной части города, недалеко от бухты.

И все же, прежде чем окунуться с головой в устроение своей дальнейшей жизни, Айрис задержалась на мгновение, чтобы просто насладиться мгновением. Мыслью, что ее мечта окружает ее прямо в этот самый миг, что наконец-то Айрис стоит на ней твердо обеими ногами. «Александрия» — музыкальность и величественность названия отражали суть города в полной мере.

Оказавшись же на запруженной людьми рыночной площади, Айрис растерялась. Деятельная, худо-бедно образованная, привыкшая считать себя не самым никчемным человеком на земле, теперь она казалась самой себе незначительной, невероятно мелкой. Избавившись от плена одного моря, она оказалась окружена новым — вечно клокочущим, беспокойным и громогласным. Многоязычная толпа стремительным потоком текла по площади, переговариваясь, торгуясь, ругаясь, предлагая.

Возможно, она переоценила свои возможность?

Мелита гордилась своим положением, но и в половину не так как своим домом и многочисленным штатом рабов. Все это добро, естественно, не было ей заслужено единолично, а досталось вместе с денежным состоянием, от скоропостижно скончавшегося мужа.

К мужу Мелита никогда теплых чувств не питала, зато была без памяти влюблена в его богатство. Не имея возможности жить отдельно от таких денег, она была вынуждена выйти за обрюзгшего зануду. И, кто знает, возможно, решив, что третьим лишним в круговороте этой страсти был именно муж, Мелита избавилась от ненужного элемента при помощи цикуты.

Как бы то ни было, сейчас она считалась богатой, еще сравнительно молодой, привлекательной вдовой, руки которой добивались многие патриции. Но буквально неделю назад Мелита поняла, что замуж не выйдет. А если и выйдет, то исключительно за этого мужчину, который смотрит на нее как на рабыню, заставляя именно так себя и чувствовать. Оскорбляло ли это ее? Отнюдь. Привыкшая к беспрекословному повиновению и уважению, она встретила его грубую страсть как долгожданную изысканную ласку. И теперь, поднимаясь к крыльцу своего дома, Мелита со сладостным отчаяньем признавала свое поражение: некогда она торжественно поклялась, что сердцем никогда золоту не изменит.

На пороге ее встречал управляющий и рабы, как будто соскучившиеся по своей госпоже за время разлуки. И Мелита, помнящая свое наставление, тут же решила узнать, уволен ли вороватый казначей и назначен ли на его место другой. Пусть она и не собиралась сегодня заниматься делами, а предпочла бы похвастаться перед новым фаворитом своими богатствами, вопрос денег всегда был для нее очень щепетилен.

Управляющий поспешно доложил, что все было исполнено по ее желанию. И что вот буквально несколько минут назад, пока госпожа отдавала распоряжения насчет разгрузки ценных товаров, он вернулся с новыми рабами, а так же нашел парочку смышленых писцов — ей выбирать, кого из них назначить хранителем своей сокровищницы.

— Если позволите мне сказать, госпожа, я рекомендовал бы вам обратить внимание на одну женщину…

— Женщину? — Возмутилась Мелита, проходя следом за старым управляющим в окруженный колоннадой двор. И она намеренно делала шаг медленным, дабы ее любовник, идущий следом, мог восхититься роскошью и красотой ее жилища.

— Не спешите с выводами, досточтимая госпожа! Представьте: вина не признает в принципе, не требовательна к пище и жилью, не придется давать ей денег на шлюх, кроме того она образована и рассудительна. Молода, потому может приступить к изучению иврита, вы же знаете, как важно поддерживать торговые отношения с этими евреями. Будь они неладны, скоро выселят нас из наших же домов…

Слова старика прозвучали в высшей мере убедительно, и потому, еще даже не успев осмотреть претендентов, Мелита уже решила на кого падет ее выбор. И все же с выводом она поспешила.

— Ты? — Воскликнула Мелита, когда ее взгляд выхватил из немногочисленного мужского ряда девушку. Голова той дернулась, лицо, обратилось к ней, давая вновь рассмотреть отмеченные песью ресницы и бровь. Кажется, она была удивлена не меньше. — Что ты тут делаешь?

Ох, ладно, она уже знала ответ на этот вопрос.

— Госпожа, это та самая…

— Я ухожу. — Перебила Айрис управляющего. Ее глаза нашли за спиной Мелиты улыбающегося Бреса. — Я ошиблась.

— Нет… но постой! — Спохватился старик. — Ты не найдешь работу лучше! За такие деньги…

Не ответив, Айрис быстро вышла из ряда тут же повеселевших претендентов, направляясь к выходу. И проходя мимо Бреса, услышала:

— Быстро же ты соскучилась, смертная.

В тот же день, после долгих, изнурительных поисков, Айрис все-таки нашла место мелкого переписчика при библиотеке.

Мудрый сказал «мир тесен». О, знал бы он насколько!

Так рассуждала сама с собой Айрис, когда с того рокового момента, как она ступила на александрийскую землю, прошло две сумасшедших недели. Выплачивали жалование ей по количеству и качеству исполненной работы, а так как ни первое ни второе не оставляли желать лучшего, жалование это позволило ей довольно скоро найти себе недорогое жилье.

Хижина эта, конечно, несколько отличалась от дворцов Регии — царской резиденции, и стояла далеко от нее, на окраине Греческого квартала — Неаполя. Потому хозяйка брала за эту символическую крышу над головой такую же символическую плату. К тому же, не успела Айрис обрадоваться простору двух комнат, как Вергия — а именно так звали хозяйку — поспешила ее разубедить: Айрис заплатила лишь за нижнюю комнату, а верхняя, на которую вела внешняя лестница, также сдается в наем и, вероятно, скоро найдет своего хозяина. Конечно, если Айрис тяготится соседством, то Вергия может за соответствующую цену уступить ей и вторую. У Айрис таких денег не было.

Конечно, сытое житье с Мортой никак нельзя было сравнить с нынешним положением почти бесправного чужестранца, да еще в придачу ко всему — женщиной. И все же был во всем этом огромный плюс — ее должность открывала доступ к любым секциям богатейшей библиотеки. И Айрис активно пользовалась этой привилегией: рано вставая, поздно ложась, недоедая и порой забывая обо всем, она просиживала в обнимку со свитками часами. Из-за чего почти не вспоминала о своем знакомце, который, вероятно, был слишком занят «спасением» женских душ. Ну одной, это точно.

Но вот прошло две недели и им вновь пришлось столкнуться, хотя численность населения и соответствующие размеры города могли бы с легкостью избавить людей от нежелательных встреч.

— … вероятно, вы не привыкли к таким условиям, господин. Но уверяю вас, там чисто и просторно. А еще открывается вид на море, на храм Посейдона, на дворцы Регии… Сверху все видно, взгляните сами. — Заискивающе тараторила старуха за дверью, заставляя Айрис, этим поздним вечером сидевшей за книгой, поднять от работы голову.

— А что там? — Раздался до боли знакомый мужской голос, от которого все внутри скрутило. Сердце и дыхание замерли в страшном предчувствии.

— Ах, там… там живет ваш сосед… соседка. Она тихая девочка, не будет вам мешать, мой господин. Ее практически и не бывает дома, все время проводит в Мусейоне или Серапеуме… мужчин к себе не водит, не стоит переживать. Конечно, если вы хотите посмотреть..?

Конечно же он хотел посмотреть!

Сцепив зубы, Айрис смотрела на дверь, которая уже через секунду содрогнулась от громкого стука. О, если бы она могла претвориться отсутствующей, но запертый засов говорил об обратном. И потому Айрис поднялась и подбрела к двери, как на убой.

— Добрый вечер, Айрис. — Улыбнулась довольно дружелюбно Вергия, у которой нынче настроение было подозрительно хорошим. — Познакомься с этим господином, он будет жить наверху. Постарайся вести себя…

Нарастающий шум в ушах утопил слова старухи. Уставившись на Бреса осуждающим, утомленным от него и переписи взглядом, Айрис пробормотала:

— Счастью моему нет предела.

— Мы знакомы с Айрис. — Протянул тихо Брес, после чего, не дослушав радостные возгласы угодливой Вергии, шагнул вперед, заставляя Айрис отступить.

Мужчина закрыл дверь и резко задвинул засов.

— Неужели и Мелита тебя вытурила? — Нарушила стремительно наполняющуюся чувственностью тишину хозяйка комнаты: — Удивительно, она ведь мне не показалась такой умной…

— Я сам ушел, и ты знаешь об этом, смертная. — Перебил ее Брес, оглядывая тесное, убогое помещение. — Чем это пахнет?

— Чернилами. — После недолгого замешательства ответила Айрис. — Варятся из вишневого клея и золы…

— Неважно. — Оборвал мужчина, продолжая наступать. — Теперь уже нет смысла отрицать очевидное. И раз уж я здесь случайно оказался и обнаружил тебя…

— Брось. Я знаю, что ты притащился сюда нарочно.

— …не собираюсь больше тратить время. — Брес кинул взгляд на растерзанную постель, которая оставалась такой все две недели. — Сойдет.

— Катись в тартар.

И опять он не понял ее интонации. Не яростная и раздраженная, а такая тихая, словно обреченная на вечную усталость. Покачав головой, как будто не в состоянии поверить, что он мог на это рассчитывать, Айрис обошла подставку с книгой, села на низкий стульчик, поправила фитиль светильника и вновь принялась за кропотливую работу.

И в окружении сумрака и тихих раздумий она выглядела… неплохо.

— Ничего, я не тороплюсь. — Решил в итоге Брес, проходя к кровати и бесстыдно на нее заваливаясь. — Расскажи-ка мне, женщина, как твои успехи? Ты уже нашла способ снять это проклятье?

— Да.

— Правда? — Он впился в нее взглядом полным надежды. — Говори! И, клянусь, я одарю тебя по-царски, когда верну себе положение.

— Ну… не поверишь, тебе надо спасти пять женских душ. Не благодари.

В молчании затаились невысказанные гневные проклятья, плавно перетекающие в смертоубийство… или изнасилование.

Оглядев ссутулившуюся, хрупкую фигуру, Брес раздраженно вздохнул.

— Кажется, тебе скудно платят. — Пробормотал он, просто чтобы не сидеть в молчании, разбавляемом скрипом палочки.

— А тебе не платят вообще. И тем не менее ты здесь.

— Не льсти себе, смертная. Я не искал с тобой встречи. Я люблю почитание и обожание, а от тебя их, очевидно, не дождешься.

— Ты поразительно догадлив. Не прошло и месяца, как ты это понял.

— Все может в любой момент изменится, тебе лучше не обострять…

— И почему же ваше величество не остался у Мелиты?

— О, не прошло и месяца, а ты уже поняла, как ко мне надо обращаться. А что касается Мелиты… видеть одно и то же раболепное выражение ее лица изо дня в день — Прометей не знавал таких мук.

— И ты решил, что отлично справишься и без нее?

— Я уже отлично справляюсь.

— Я не стану платить за тебя.

— Я тебя об этом и не прошу.

— А чего тебе тогда надо? И встань с моей постели, мне еще спать на ней сегодня.

Чего ему надо?

Откинувшись на подушках и заложив руки за голову, Брес, преодолевая внутреннее сопротивление, признался самому себе, что даже если бы они не встретились сегодня, то это случилось бы завтра, через два дня, через три… Ведь он помер бы с тоски, если бы не нашел ее. Собственно, нет смысла отрицать — они нужны друг другу. Дело тут даже не в проклятии, просто Айрис единственная на земле, кто знает Бреса. Его суть, его положение, его проклятье. То же и с ним: только Эохайд знал, что произошло с ней на том пиру, частично знал ее прошлое, знал от чего она бежала в Александрию. Если они потеряют друг друга, то останутся совершенно, абсолютно, беспросветно одинокими.

— Эй, женщина… — Позвал через несколько минут Брес, и когда тишина стала сосредоточенной, продолжил: — Чего ты хочешь?

— Для начала, чтобы ты…

— Нет-нет-нет. Я спрашиваю про твою награду. Тебе нужен стимул, чтобы полностью отдаться поискам способа разрушить проклятье. И вот я хочу узнать, чего ты хочешь? — Тишина стала растерянной. Брес, взяв в руки серебряную монету, висящую у него на шее, пояснил: — Я могу в качестве платы за твои услуги показать тебе свой мир. Хочешь? Ни один живой смертный еще не был там. И если учесть, как ты восхищалась здешними дворцами, тебя накроет экстаз от одного взгляда на мои чертоги. Возможно, ты склоняешься к более материальным дарам? Я могу дать тебе денег. Очень много денег, ты столько даже не видела. Что скажешь?

— Скажу, что ты бредешь. — Пробормотала она, подавляя зевоту. — Для меня настоящий рай — это любое болото, главное чтобы тебя там не было. А что касается денег, так они еще никого богатым не сделали.

— Совсем с ума сошла? — Проговорил несколько обеспокоенно Брес.

— Деньги… деньги — странная штука. Сколько бы их ни было, их все равно мало. Так что да… они сделают человека жаднее, скупее, корыстнее. Но не богаче.

— Исходя из твоих слов богатства вообще нет на свете.

— Почему же, есть. Собственно, с ним тесным образом связана моя работа.

— Ясно. Ты одна из тех ненормальных людей, которые ходят на философские дебаты, как на оргии. Возможно, ты даже удовлетворяешь себя сама, читая свитки. Прямо там в библиотеке, а?

— Куда тебя понесло, глянь-ка.

Утробно рассмеявшись, Брес заговорил тонко и с придыханием:

— Да! Да, еще! Я хочу большего! Мне нужно это! Сильнее!

— Громче, а то твоей Инанне не слышно.

— И кто у тебя любимый? Геродот? Протагор? Платон? А может тебе нравится разнообразие?

— Удивлена, что тебе вообще знакомы эти имена.

— А если бы пришлось выбирать? Скажи мне, женщина, кого бы ты хотела из них поиметь?

— Кого-нибудь, кто смог бы тебя заткнуть. — Она раздраженно встала и прошла к кровати. — А теперь иди отсюда. Мне завтра рано вставать.

— Знаешь… — Задумчиво пробормотал Брес, глядя в ее лицо. — Там у меня остался младший брат. — Айрис недоуменно нахмурилась. — И он был одержим одной мечтой… поговорить с человеком. И… кажется, я начинаю понимать, почему.

— Поразительно.

— Да, я считал его ненормальным.

— Поразительно, что младший брат умнее старшего. А теперь, будь так добр, уберись из моей комнаты.

7 глава

Многие годы подверженный скуке, которой не было ни конца ни края, сейчас Брес о ней даже не вспоминал. Казалось, спроси у него о том, как он понимает это слово, и Эохайд не нашел бы, что ответить. Он забыл о скуке, он забыл саму скуку. Он действительно не знал больше, что таит в себе это понятие.

Время от времени он, правда, мог сказать, что бремя проклятья нещадно давит на него, но это было просто бравадой. Проклятье не тяготило его совершенно, разве что только иногда уязвляло его гордость: Инанна так и не вспомнила о нем за этот месяц. И как бы Брес не хотел это признавать, было похоже, что смертная оказалась права — Ина не просто решила отомстить ему, богиня ко всему прочему устала от его холодности.

Прошло еще немного времени, и Брес убедился в том, что говорить правду — это, вообще, главное свойство смертной. Поначалу его это раздражало, потому что правда ее была весьма нелицеприятна. Потом начало удивлять, ведь все сказанное ей сбывалось.

Похоже ему действительно придется заняться спасением этих душ, что бы это ни значило. Мысль эта заставляла Бреса мучительно морщиться каждый раз, потому он поспешно отгонял ее, обещая подумать над этим завтра. А, как известно, завтра никогда не наступит — потому жизнь его текла сладостно безмятежно, полная чувственных наслаждений. Лишь одна тревога мешала ему спать спокойно первое время — Айрис могла умереть в любую минуту, ведь, исходя из ее слов, двадцатиоднолетие девушки не за горами. А если оно вот-вот подойдет? Если оно наступает сейчас? Или пришло секунду назад, а он даже не знает об этом? Что если сейчас, разрывая спокойствие ночи, раздастся вопль Вергии, обнаружившей мертвое тело? Или он сам, зайдя к Айрис завтра, найдет ее умершей?

Такие мысли держали его в плену еще долго, заставляя каждый раз подниматься с кровати и идти к работающей допоздна девушке. Та встречала его как всегда «радушно», но, зная, что не сможет выгнать его силой, терпела его божественное присутствие молча. А Брес просто не мог, не умел объяснить ей, что боится ее смерти больше, чем она сама.

Однако и эти тревоги прошли спустя несколько недель. Каждый вечер встречая Айрис живой и почти здоровой, слыша от нее сделавшиеся привычными «приветствия», Брес уверил себя в том, что Ина пошутила. Она просто припугнула его проклятьем. И пусть он и в самом деле не может вернуться домой, сколько бы ни пытался, спасать женщин и смотреть на гибель самой близкой из них, она его не заставит.

С каких пор Айрис перешла в разряд близких и надежно там укрепилась, Брес и сам не знал. Просто в один момент он понял, что предпочтет скорее увидеть на месте умирающей смертной умирающую Инанну.

Возможно, такая мысль возникла в его голове, когда он в очередной раз без предупреждения и спроса в одну из темных, безлунных ночей проник в ее комнату. Брес знал, что застанет ее бодрствующей, ведь смертная была помешана на том, чтобы дописать книгу, некогда начатую Мортой. И теперь колдовские рецепты и заклинания дополнял исторический и географический раздел, посвященный Александрии.

Эохайд так привык видеть ее сгорбленную, сощурившуюся и едва дышащую над этой проклятой книгой, что, казалось, Айрис проводит так всю свою жизнь. Что положение ее тела вообще никогда не меняется.

И, возможно, когда он зашел в очередной раз без стука, его больше всего удивил именно тот факт, что она не гробила себя писаниной. А может то, что она была совершенно обнаженной и, стоя к нему спиной рядом с кадкой с водой, обтирала свое тело. Ее волосы были подобраны и заколоты на затылке, а по телу скользили капли. Ее кожа покрылась мелкими мурашками от холода, потому Айрис иногда вздрагивала и переступала с ноги на ногу.

Брес замер, словно его застали врасплох. Мысль о том, что ему надо бежать, была единственно правильной, но совершенно невыполнимой. Он знал, что вернет себе дар движения, лишь когда Айрис обернется и обнаружит его возмутительное присутствие. Когда выставит его вон криком, который, скорее всего, разбудит всю Александрию. Но, небо, этот самый момент стоит того, чтобы вытерпеть любые муки.

Тусклый свет лишь одного светильника окружал ее таинственным ореолом. И Брес, кажется, уже успевший пресытиться видом женских тел, чувствовал теперь нелогичную слабость. Словно все происходило с ним в первый раз. Словно он вновь стоит на пороге открытия великой, неразгаданной тайны плотской любви. Словно никогда до этого не любовался красотой обнаженной женщины, вид которой заставлял предвосхищать скорое наслаждение.

А теперь… двойственность его желаний сводила с ума. Эохайд хотел, чтобы она повернулась, ведь он должен увидеть ее всю. В то же время, повернись она, и чудесному видению придет логичный конец, который будет сопровождаться воплем и, возможно, разбиванием глиняной посуды.

И ведь, боги, однажды он был так близок к этому телу, держал в своих руках. Возможно ли, что Айрис сейчас думает о том же? Эти воспоминания, которые не вытравишь из его мыслей, возбуждают ее?

С какой-то пугающей стремительностью весь мир сузился до этой самой комнаты, до этой самой женщины, упрямо его не замечающей. И если бы в этот момент с небес спустилась Инанна и объявила, что своею милостью его прощает, он послал бы сучку. Ведь ему будет куда лучше в объятьях смертной, чем на небесах…

Айрис провела смоченной тряпкой по своей спине. Ее голова слегка повернулась.

И, когда ее вечно уставшие, большие глаза заметили его, девушка испуганно вскрикнула, поворачиваясь. Но тут же поняв, что допустила ошибку, неуклюже закрылась руками и, попятившись назад, наткнулась на бадью. Опрокинула воду, резко отвернулась и принялась лихорадочно искать взглядом брошенный пеплон, в который в итоге завернулась, на ходу крича:

— Отвернись! Не смотри на меня! Что ты здесь делаешь?! Как ты здесь оказался?! Ведь было заперто! Заперто!

Поразительно, но стоило ей закричать, как Брес, словно неопытный молокосос, поспешно отвернулся и почувствовал, что ему… ему стыдно? Хотя смысла в его маневре не было никакого: перед глазами все равно стояло ее восхитительное, мокрое тело. Хрупкие плечи, изящно выступающие ключицы, небольшая, высокая грудь, худой, почти впавший живот, упругие бедра, длинные ноги. И ее обвинения справедливы, конечно, он похитил этот чудесный момент откровения, хотя хотел бы, чтобы она показала ему себя сама. Но знала бы она, как ему тяжело было все это время просто смотреть.

— Как ты… как..? — Айрис хватала ртом воздух, раскрасневшаяся и кажется уже готовая заплакать. И он утешил бы ее, если бы она позволила. — Зачем же… как долго… как же ты…

На самом деле, она, конечно же, не хотела знать ответов на эти вопросы.

— Для таких, как я, замки и двери — пустяковое препятствие.

— Что?

— Я просто… оказался здесь. Вот и все.

— Вот и все? — Переспросила она сипло, выглядя такой вызывающе беззащитной. — Как это понимать? Ты… ты можешь оказаться, где хочешь… силой мысли?

— Никогда не задумывался над этим. Но, если тебе так удобнее считать, то да. — Проклятье! почему они говорят об этом? Ведь их обоих волнует сейчас совсем другое.

— Получается, тебе… тебе и не нужен был корабль, чтобы попасть в Александрию?

— Нет.

— Так зачем же… что ты ко мне привязался?! И тут… что ты делаешь?! — Брес краем глаза видел, как она запахнулась в грубое полотно сильнее, словно пытаясь скрыть от него то, что и так скрыто. — Что ты делаешь?!

— Я… — Аид и иже с ним, ему правда нужно было убираться отсюда. — Тебе нечего смущаться, Айрис. Ты… очень красивая… твое тело прекрасно.

И это все, что сумел в тот момент придумать Брес, который некогда славился изысканными комплиментами, способными покорить сердце даже уставшей от поклонников Афродиты. А теперь… да, он действительно жалок.

— Пошел вон! — Прошипела Айрис, едва сдерживая слезы стыда.

И Брес пошел, даже не думая возмущаться такому непозволительному отношению к его сиятельной персоне.

С тех пор прошло несколько дней, прежде чем он отважился вновь показаться ей на глаза. И даже тем вечером проходя в ее комнату, Брес чувствовал себя преступником. Кто бы мог подумать, что его совесть проснется так поздно и то, не от осознания своих многочисленных пороков, а от мысли что он без разрешения увидел (только увидел!) тело Айрис.

На этот раз девушка, конечно, не была занята водными процедурами. Однако возникшая перед Бресом картина впечатление произвела куда более сильное. Склонившись над разложенной на полу картой, очень-очень близко друг к другу, сидели Айрис и какой-то взъерошенный птенец — смазливый блондин. Очевидно, появление Эохайда нарушило их культурную программу, и слава за это богам. А то, кто знает, до чего они могли бы вдвоем договориться в этой комнате, далеко от посторонних глаз.

Когда Брес встал напротив, положив руки на бедра, Айрис подняла на него свои напуганные глаза. С того случая с купанием она будет смотреть на него так постоянно, словно не зная, что можно от него ожидать. И правильно, ведь Брес сам этого не знал.

— А… — Нечленораздельно протянул ее гость, вперившись в мужчину взглядом полным восхищения и зависти.

— Чего тебе? — Встретила его Айрис как обычно.

— Жду, когда ты нас представишь. — Ответил тихо Брес, подтверждая свои мирные намерения улыбкой.

Паренек поднялся.

— Это Кастор. Кастор, это мужик, живущий наверху.

О, так вот кем он стал для нее с некоторых пор. Хотя, возможно, так было всегда?

— Вы сосед Айрис? — Голос парнишки звучал тонко и тихо, словно появление Бреса сдавило ему горло. Или яйца. — А я…

— Кастор.

— Да… мы с Айрис познакомились в театре. Оказывается, она переписывает библиотечные свитки, а я ведь часто бываю в Мусейоне. Забавно, что мы до этого не встречались…

Несколько мгновений Брес молча рассматривал парня перед собой. Длинный, субтильный, костлявый — в общем-то, Кастор не был образцом греческих скульптур. И потому Эохайд намеренно задержал его возле себя на несколько мгновений, которые дали бы Айрис сравнить мужчин и понять, что Кастор может больше здесь не появляться.

— Эм… ну я… я уже собирался уходить. — Положил конец напряженному молчанию Кастор, обходя Бреса. — Я зайду за тобой завтра.

— До встречи. — Ответила ему Айрис, сворачивая карту в рулон и поднимаясь на ноги. И когда дверь закрылась, девушка обратилась к Бресу, давая понять: она уже забыла тот досадный конфуз. — Меня абсолютно не интересует, где тебя носило, но тут несколько раз к тебе приходили рабы от Мелиты. Еще немного и за твою голову назначат награду… или что там ей в тебе больше всего приглянулось.

Услышав эти слова, Брес с облегчением вздохнул: оказывается, все это время он был невероятно напряжен, даже не замечая этого за собой. Как будто ждал приговора, который странным образом его миновал.

— Что ж, подожду их здесь. — Ответил Эохайд, привычно заваливаясь на постель. Однако теперь он не мог сказать, что этот жест ничего для него не значит. Потому что мысль о том, что за эти дни в ее кровати мог побывать тот хлюпик, беспокоила… вернее, жутко мучила, тем, что была вполне вероятна.

— Не знаю каким образом, но ты все же платишь за другую комнату. Так почему бы…

— До нее далеко.

— А разве… разве тебе не хочется быть ближе к небу?

Теперь? Нет. Однако Брес предпочел смолчать на этот счет.

— И что будет завтра?

— Завтра? — Она быстро догадалась, что все его мысли теперь заняты ее новоиспеченным поклонником. — Из военного похода возвращается император Септимий Бассиан. Он посетит Александрию, и в честь этого в городе устраиваются гуляния.

— Ах да, что-то слышал… — Пробормотал Брес, подперев голову рукой и следя за тем, как Айрис складывает в суму свитки. — Ты его любишь?

— Что-что?

— Того мальца? У вас какие-то амурные дела? — Он пытался предать голосу максимум пренебрежения.

— Кастор мой друг.

— А это не одно и то же, когда дело касается мужчины и женщины?

— Нет. — Бросила она, начиная ворошить листы папируса, словно пытаясь отыскать какой-то конкретный.

— Дело в постели? В этом разница?

— Не… не только.

— Поясни.

— Разница заключается в том… — она вытащила нужный лист, бегло его осматривая, — в том, что дружба еще никому боль не причинила, а вот любовь… примеров, хоть отбавляй. Друг он всегда верен и всегда любит, а любовник не всегда верен и не всегда… является другом.

Она даже не спросила, успел ли он поймать ее мысль, проходя к выходу.

— Когда уйдешь — закрой дверь. — Кинула она только, оставляя Бреса наедине с подозрением.

Все оказалось куда хуже. Ведь из ее слов следует вывод, что к тому мальчишке Айрис прикипела сильнее, чем Бресу хотелось бы.

8 глава

Незаметно догорел светильник, облекая комнату в тайну. И естественным показалось для Бреса, что его мысли в этот момент изменили направление своего течения. Опасения и откровенное недовольство, которое он не хотел называть ревностью (ведь это звучало постыдно и его недостойно), уступили место какой-то сумрачной надежде. Брес знал, что может добиться любую женщину, а что касается своевольной смертной, то он готов пойти на какие угодно уступки и жертвы, чтобы заполучить ее, потому что сладкий момент ее поражения превратит его проклятье в благословение.

Просто увидеть ее покоренную, признающую его власть, умоляющую не покидать, не останавливаться…

Думая об этом, Брес негодующе провел рукой по месту рядом собой. Одиночество никогда не было состоянием ему навязанным, он всегда был окружен вниманием. А теперь… но пускай, все же это ее кровать, что уже было победой, пусть не в войне, но в одном сражении точно. И услаждая себя мыслью, что этих простынь касалось лишь ее тело и его, мужчина уснул.

Естественно, мечты о покорении этой неприступной вершины пробрались в его сон. Он запомнил тело Айрис так отчетливо, что закрыв глаза мог вспомнить даже маленькую родинку на плече. Выступающие позвонки, ключицы, ребра. Какая же она худая. Кажется такой хрупкой, заставляя его быть невероятно осторожным, контролировать каждое свое движение, что отзывается болью во всем теле… в самом низу.

Скрип двери освободил Бреса из плена мучительно-сладких грез, заставляя прислушаться. Все его напряженное тело, переполненное нетерпением, замерло в предвкушении.

— Есть кто? Тут было открыто…

Брес не сильно расстроился, когда узнал в незваной гостье Мелиту. Ее дрожащий от холода и волнения голос, выдавал кроме прочего чрезмерное возбуждение. Что ж, не трудно догадаться, о чем думала женщина, направляясь сюда ночью в одиночестве.

Мелита негромко вскрикнула, когда ее резко втянули в темноту комнаты, захлопывая дверь. Беспомощная и напуганная женщина все же не сопротивлялась рукам, бесцеремонно снявшим с нее дорожный плащ, под которым было только ее непристойно возбужденное тело.

— Я… я искала тебя… почему ты ушел? — Прошептала она, подчиняясь мужчине, который поставил ее на колени на холодный, сорный пол. — Мне так одиноко… так плохо без тебя.

Брес не ответил. К тому же уже через минуту в словах не было никакой надобности. И спасибо этой темноте, которая поощряюще окружала его, позволяя отдаться желанной фантазии. Хотя, что уж говорить, сочное тело Мелиты не было похоже на то, которое он так отчаянно хотел.

Зная, как женщину возбуждает грубость, Брес обхватил копну ее завитых, надушенных волос, дергая на себя. И когда Мелита уже перестала сдерживать рваные стоны и бесстыдные просьбы, дверь в комнату распахнулась. И, воистину, лучше бы это была привлеченная шумом Вергия.

— Боги! — Сдавленно вскрикнуло за дверью, которая тут же закрылась.

Брес, тяжело дыша, кинул взгляд в сторону выхода, зная, что свидетель их преступления до сих пор стоит по ту сторону порога.

— Кто… кто это был? — Прошептала Мелита, тут же зайдясь стоном от очередного резкого движения.

— Моя жена. — Ответил Брес, чувствуя, как губы растягивает улыбка.

— Же… жена?! Но ведь… ах… ведь ты говорил, что…

— Я солгал.

Прикусив губу, прижав суму со свитками к груди, Айрис стояла под дверью собственной комнаты, не имея, однако, возможности зайти внутрь. Оглядываясь по сторонам, натыкаясь взглядом на все новые угрожающие тени, прислушиваясь к подозрительным шорохам и шагам, которые пробивались сквозь приглушенные стоны разнузданной женщины, Айрис понимала, что оставаться на угрожающе тихой, ночной улице не может ни минутой дольше.

И потому, рассмотрев свое положение как совершенно безвыходное, Айрис обошла хижину, поднимаясь по внешней лестнице наверх. Дверь комнаты не была заперта, собственно, от воров Брес был защищен не замком, а отсутствием всякого имущества.

Заперев дверь на засов, девушка быстро огляделась. Пустая комната очень походила на ту, которую занимала сама Айрис. С разницей лишь в том, что кровать тут была нетронута.

Скривившись, Айрис потратила некоторое время на то, чтобы отрешиться от назойливых звуков грязного соития, которое шло полным ходом этажом ниже.

Никогда особо не брезгуя, она и теперь без долгих колебаний легла на кровать, веря, что голова Бреса еще не касалась этих подушек. Ведь мужчина предпочитал в качестве ложа ее постель. И в качестве борделя ее комнату.

Вопреки потрясению, измученная работой и бессонными ночами, Айрис достигла царства Морфея быстро. И прежде чем уснуть, пообещала завтра же подыскать новое жилье.

Никогда не привыкший выставлять женщин вон сразу после того, как проведет с ними ночь, Брес и сейчас не настаивал на уходе Мелиты. Но, очевидно, здешняя обстановка аристократке претила, а может она была оскорблена открывшейся «правдой». Как бы то ни было, его маленькое лукавство заставляло Бреса улыбаться каждый раз, стоило ему вспомнить шок, почти ужас любовницы. На деле же он сам не понимал, что дернуло его сказать эту глупость. Однако, стоило ему эту глупость озвучить, и внутри разлилось блаженное тепло…

Лежа на не своей кровати и смотря в не свой потолок, Брес предположил, что Айрис по принципу талиона забрала себе его комнату вместо своей, узурпированной им. И дабы убедиться в своей правоте, он навестил свои нищенские «покои».

И вид, открывшийся ему, пришелся ему по вкусу.

Дабы насладиться картиной полностью, Брес принес светильник и зажег его в отдалении от кровати, чтобы свет лишь слегка касался спящей. Скованная сновидением, повернувшись к нему лицом, закинув руку за голову, с туникой, которая задралась и обнажала ноги, Айрис была прекраснее Венеры. Теперь уже без шуток.

Сев у противоположной стены, сложив руки на коленях, Брес смотрел. Только смотрел, понимая, что еще никогда созерцание не доставляло столько удовольствия. А еще, что наслаждение можно получать и в муках. Например, в воздержании и терпеливом предвкушении. Ведь когда-нибудь он спросит ее «моя?», и она ответит ему сразу, безоговорочно, утвердительно.

Брес сидел долго, тихо, лишь иногда поправляя фитиль светильника. И просидел бы так до самого рассвета, если бы одно единственное движение не спугнуло его сдержанность. Женщина плавно шевельнулась, перекатившись на спину, и провела рукой по телу словно в приглашающем жесте полном томления. Ее пальцы задели тунику, сбивая широкий ворот в сторону, почти обнажая грудь.

Убеждая себя в том, что не перейдет границу, Брес подсел ближе. Через несколько минут он уже сидел у самой кровати, млея от мысли, что Айрис спит на территории, условно принадлежащей ему. О, если бы она могла видеть его настоящий дом! Как бы он хотел предложить ей себя настоящего, необъятно богатого, сильного, почти всемогущего. Увидеть ее восхищение… он в нем нуждался, но не мог вызвать его вот уже целый месяц. Какая жалость.

С ее приоткрытых губ соскользнул вздох, похожий на тихий стон. И уставившись на этот соблазнительный женский рот, Брес полностью познал смысл выражения «танталовы муки». А ведь когда-то он целовал ее, а она отвечала. И ради чего он так необдуманно пренебрег ее страстью?

Все еще веря, что держит ситуацию под контролем, мужчина наклонился, замирая в миллиметре от женских губ. И каким бы жалким ублюдком он в этот момент не выглядел, Брес чувствовал себя почти счастливым. А потом теплый, нежный выдох прикоснулся к его губам, заставляя мужчину податься вперед.

Айрис проснулась не сразу. Эохайд сначала едва ощутимо, затем откровенно, а под конец нескрываемо жадно поцеловал ее, проводя ладонью вдоль женского тела, которое в ответ выгнулось ему навстречу. И все еще находясь в полусне, девушка простонала, а ее руки потянулись к нему, обнимая, привлекая к себе. О, боги, что это был за момент! Ее тихий, жалобный стон прозвучал как призыв к действию, тому самому, о котором Брес мечтал с возрастающим отчаяньем. А теперь она была в его руках, полностью в его распоряжении, готовая и жаждущая…

— Сет. — Выдохнула Айрис сонно, находя взглядом склоненного над ней мужчину.

Словно оглушенный прозвучавшим именем Брес замер, всматриваясь в темные глаза. Которые медленно, очень медленно наполнялись осознанностью, пониманием ситуации, страхом. А потом Айрис дернулась, разбивая безопасную неподвижность. Ее желание сбежать было естественным, но и в половину не таким сильным, как его желание вытеснить собой мечты о мальчишке, который, будь все проклято, все еще стоит между ними.

И после всего, на что сопляк ее обрек, она еще смеет мечтать о нем? Вспоминать его? Хотеть его? Когда рядом тот, кто только ждет снисходительного взгляда, слова, не обжигающего безразличием, кто лучше этого Сета во всем, кто может дать ей больше, несравнимо больше, чем какой-то смертный недомерок.

Следующий его поцелуй был яростным, наказывающим, требующим ответа, покорности и согласия. И когда Айрис отвернулась, хватая ртом воздух, чужая рука обхватила ее за подбородок, вынуждая принимать жестокую ласку. Она продолжала отбиваться до тех пор пока мужчина не оказался сверху, а его руки резко задрали подол туники, обнажая судорожно сведенные бедра.

Когда Брес оставил ее губы, первым порывом было протестующе закричать, однако твердая ладонь зажала ее рот. Напрягшись от страха и отвращения, Айрис чувствовала его рваные поцелуи на шее, на плечах, на груди, и слышала хриплый полусумасшедший шепот.

— Айрис… Айрис, стань моей… тебе будет хорошо… ты даже представить себе не можешь, как хорошо тебе будет со мной…

Зажмурившись, она не сдержала тихого всхлипа. Эти слова были мучительно похожи на те, которые Сет произносил ей в саду в тот раз. И слышать теперь их от того, кто уже однажды отвернулся, было настоящей пыткой.

Тяжело дыша, едва сдерживая себя от насилия, Брес поднял взгляд к ее лицу. Мокрому от слез.

— Нет. Проклятье! Нет! — Прорычал он, слетая с кровати. — Ну что? Что ты хочешь?! — Не доверяя себе, Эохайд отошел в самый угол и повернулся к кровати спиной. — Твой Сет бросил тебя, ты уже давно не нужна ему! К тому же он остался там, в прошлом, за морем, а ты здесь, и я… — Внезапное осознание того, что сам некогда уподобился Сету, предложив Инанне в качестве доказательства собственной верности забрать ее жизнь, пронзило Бреса резкой болью. Значительно позже он поймет, что люди эту боль называют мукой совести. — Возможно, ты хочешь, чтобы тебя трахнул этот мальчик… Кастор? По нему видно, что он к женщине еще ни разу не прикасался, кроме боли и унижения он не даст тебе ничего! А я покажу тебе то, чего еще ни одна смертная не видела. Я подарю тебе чистое наслаждение. Ни с одним мужчиной ты никогда не испытаешь ничего даже отдаленно похожего. Я хочу показать тебе всю прелесть положения моей женщины.

— Я тебя прощаю.

Брес растеряно обернулся. Увлеченный своей обличительной речью, он даже не заметил, как Айрис встала, поправила одежду, взяла свои вещи и теперь направлялась к выходу. Оставляла его за своей спиной. Опять!

— Что? Прощаешь?! Ты меня прощаешь?! Да ты хоть знаешь, что сделала со мной? Во что ты меня превратила?! — Прорычал он ей вслед, пытаясь тем самым вывести на скандал. На крик. На рукоприкладство.

Пусть ударит его, ведь он заслужил! Пусть накричит, он хочет услышать в этом крике толкование ее непонятного, глухого «я тебя прощаю». Потому что эти слова ужаснули его своим тихим звучанием и убежденностью.

Словно она прощала его не только за грубость и несдержанность, а за все то зло, которое она по его вине была вынуждена пережить. Словно отпускает ему все его грехи, что были до нее, что будут после. Эти чудовищно безжизненные слова прозвучали, не как прощение, а как прощание.

Гораздо позже, размышляя над этим самым моментом, Брес поймет, что должен был удержать ее. Как угодно: угрозами, просьбами, цепями. Но подчинившись реву уязвленной гордости, он предпочел отпустить Айрис и даже убедить себя в том, что на самом-то деле, ему до нее нет никакого дела. И что во всей ойкумене тысячи женщин нуждаются в его внимании, и кто она против них со своей спесью? Неужели он станет ее, рабыню, человека, умолять о снисхождении к себе? Он и так по воле Инанны пал ниже некуда, не хватало только чтобы его унизительное положение довершили мольбы обращенные к человеку.

Называя Сета сопляком и мальчишкой, Брес даже представить себе не мог, как недалеко сам ушел от того, что стояло за этими понятиями.

9 глава

Септимия Бассиана, прозванного Каракаллой, народ не любил. Даже знать и префект, устроившие в честь его отнюдь не триумфального возвращения праздник, были не в восторге от мысли, что коварный, жестокий и переменчивый император вместе со своей одичавшей армией, солдаты которой до сих пор не получили ни денария, остановится в Александрии на неопределенный срок.

Потому теперь, когда властитель Римской империи торжественно проезжал по главной улице усыпанной цветами, приветственные «ave» и восторженные крики подкупленных плебеев перекрывали голоса недовольного люда.

В отличие от аристократии простых граждан Александрии куда сильнее беспокоил не тот факт, что в их прекрасном городе осядут не получившие своей добычи звери, а что Каракалла ославился как кровосмеситель и братоубийца. О том, что он убил Гету, знали или догадывались все поголовно, но молчали, потому что войны за престол не были такой уж новинкой для римских императоров. Однако связь императора с собственной матерью горожане воспринимали неприкрыто возмущенно. И потому в сторону императора то тут, то там сыпались оскорбления, сравнения его с Эдипом, а его мать — с Иокастой и призывы немедленно убраться, захватив с собой своих псов.

Каракалла из Александрии не убрался, но судя по хмуро надвинутым бровям, недружелюбный настрой своих подданных к сведению принял.

— Первый раз в жизни вижу императора! — Пытался перекричать рокот толпы Кастор, наклоняясь к Айрис. — Не думал, что это будет так!

Так громко, ярко, многолюдно, всеохватно, помпезно.

Айрис смогла лишь ответить согласной бесцветной улыбкой. Благо шум избавлял от необходимости разговора. Ведь независимо от темы, беседа была бы в данный момент совершенно бесполезна, и дело тут совсем не в визите императора и ее волнении по этому поводу.

Смотря на раздираемую противоречиями толпу, часть которой посылала к небу восторженные «виват-виват», а другая часть, стараясь перекричать первую, изощрялась в оскорблениях и проклятьях, Айрис казалось, что она заглянула в свою душу. Нынешней ночью произошло то, что разрушило гармонию ее мыслей, порождая полнейшую анархию. И вот теперь часть ее кричит «виват», а другая «убирайся».

Невнимательно следя теперь за движением золоченой колесницы, Айрис пыталась понять, что именно мешает ей всем сердцем возненавидеть высокомерного мужчину. Помимо того, что Брес уже однажды оставил ее в беде, несмотря на заключенный уговор, что был обеими руками «за» ее смерть, что, являясь просто избалованным, назойливым, ленивым божеством, он не признает остальных, ставя свои желания во главу угла… помимо всего этого вчера он готов был добиться своего примитивной силой. Прямо после того, как отымел Мелиту на полу комнаты, которую Айрис уже привыкла называть своим домом. И его нетерпеливые, требовательные прикосновения казались Айрис намеренным оскорблением и долгожданной местью. И все же сейчас, вспоминая его, она не чувствует праведной ярости, хотя, казалось бы, имеет на нее все права. Не странно ли?

Досаду, жалость к себе, растерянность, страх… но не гнев, не ненависть. А ведь в случае с Бресом третьего не дано, его можно было либо ненавидеть, либо боготворить до гроба. Как бы то ни было и в первом и во втором случае смерть обещала быть скорой.

И вот теперь, размышляя над своим положением, Айрис хотелось оттянуть момент встречи с Бресом. Дом представлялся ей теперь местом казни. Ведь увидев мужчину, Айрис не сможет отвертеться, ей придется решить окончательно и бесповоротно, как отныне смотреть на него, что говорить, как себя держать.

Потому, когда следом за своим предводителем усталыми, озлобленными тенями прошагали его легионы, и Кастор спросил, проводить ли ее домой, Айрис ответила отрицательно.

— Знаешь, мне хочется погулять… долго-долго гулять и ни о чем не думать. — Виновато проговорила она, чувствуя, как рука Кастора, словно поощряя, мягко обнимает ее ладонь.

— Значит, будем гулять допоздна! И в кои-то веки ни о чем не думать!

Александрия нарядилась в праздник, опьянела, зазвучала смехом и песнями. И каждый житель города от раба до префекта урвал от этого пиршества свой кусок. Брес не был исключением, хотя, сказать по правде, он не знал, что именно празднует, но подчиняясь общему настроению и собственным потребностям тратил день на вино и женщину.

— О, Яхве… — Прошептала смуглая красавица Мирьям, смущенно смотря на мужчину, стоящего у оконного проема. — Я никогда не… никогда раньше не делала это так, понимаешь? С незнакомым мужчиной.

— И как ощущения? — Поинтересовался Брес с кривоватой улыбкой.

— Я хочу еще. — Едва слышно призналась женщина, закрывая лицо ладонями. — Но ведь я тебя совершенно не знаю…

— Нестрашно. — Ответил он, приближаясь к кровати нарочито медленно. — Я себя не знаю тоже.

Женщина рассмеялась; хотела игриво, но вышло несколько нервно, пугливо. Мирьям заключила его в объятья, даже не желая задуматься над словами, которые беспокоят Бреса на протяжении всего утра, незаметно переходящего в день. Кем он стал теперь, после своего падения? Во что она его превратила? И под «она» Брес с некоторых пор подразумевал не Инанну.

Ина отобрала у него положение, но ведь даже без небес (которые ему наскучили, что уж тут скрывать), без своих чертогов и богатств Брес оставался богом. Так считали люди, так считал он сам. Ведь не он для небес, а небеса для него. А теперь… Эохайд откровенно не понимал, почему этот мир до сих пор живет, дышит и даже не замечает, что на их глазах свершилась чудовищная катастрофа: он захотел смертную, а та отвергла его. Отвернулась и сказала, что прощает. Это было так непостижимо и несоизмеримо с его представлением о законах жизни, что Брес верил: совсем скоро наступит то, что люди в священном ужасе называют концом света. Реки потекут вспять. День станет ночью. Звезды упадут на землю. Ведь поведение Айрис стоит в одном ряду с этими аномалиями.

Отвергла его, да, но это еще полбеды. Поразительно, конечно, что нашлось что-то хуже этого, но думая сейчас о своей милой попытке покорить смертную, Брес помимо злости и возмущения ощущал то, что люди называют виной. Потому те слова, обращенные к Мирьям, были полны тревожной истины: он себя не узнавал. Теперь каждую минуту Брес с ужасом ожидал от своей души новых эмоциональных сюрпризов. Возможно, еще несколько дней, и он пойдет к Айрис просить прощения. Начнет петь ей хвалебные гимны и дарить подарки. То есть вести себя так, словно они поменялись местами, словно это он — простой смертный, а она внезапно приобрела в его глазах небывалую ценность и достигла недосягаемых высот, стала хозяйкой его судьбы и прочая, и прочая…

Получается, что Айрис забрала у него куда больше, чем Инанна. И следовало бы ненавидеть за это смертную, а он думает лишь над тем, что она сейчас слишком далеко от него. Где-то там, среди толпы, а может отделенная от нее стенами комнаты. В любом случае, рядом с блондинистым сопляком, который рассматривает ее как жертву своего первого раза. И пусть боги отметят силу воли, удерживающую Бреса на месте.

Эохайд не помнил, как долго пытался вытеснить вопиюще жалкие мысли красотой женского тела. Казалось, ему это почти удалось, и все же сейчас Мирьям заворачивалась в пеплон, а мужчине казалось, что он что-то упустил.

— Кто она?

Пусть Мирьям и сказала, что торопится домой к мужу, ей хватило времени, чтобы задавать вопросы такого рода.

— Она?

— Женщина. Ты… — Любовница вновь смущенно зарделась, словно знала, что не имеет права на ревность и все равно ничего не может с собой поделать. — Ты несколько раз произнес ее имя.

Отличная новость, оказывается кроме всего прочего, ему перестает подчиняться собственное тело.

— Айрис. — Повторила едва слышно Мирьям, «разгадав» суть его замешательства: такой мужчина вполне оправдано может запутаться в женских именах.

И прежде чем задуматься над ответом, Брес уже его дал. С его языка как-то сама собой сорвалась та самая глупость, которую он некогда сказал Мелите.

— Жена? — Прошептала растеряно Мирьям. — О, Яхве… у тебя есть супруга? Но как… как же…

Как же у нее вышло получить тебя? Как же ей удается оставаться в твоих мыслях, даже когда ты находишься в объятьях другой? Как же она посмела назвать тебя только своим?

Вопросы, на которые он бы хотел получить ответы и сам.

— Какая это мука, должно быть. Она, наверное, сходит с ума от ревности. — Добавила глухо женщина.

— Хотел бы я в это верить.

Увидеть неумелую, тщетно скрываемую ревность Айрис было бы все равно что получить ее страстное признание. Предел мечтаний.

Когда Мирьям ушла, Брес еще долго пытался унять внутренний зуд — хотелось спуститься и обнаружить смертную в ее комнате. Ведь в последнее время он стал как-то ненормально зависим от разговоров с ней.

С целью отрешения от глупых надежд он допил вино. Встал с постели и долго расхаживал возле окна, за которым уже сгущались сумерки. Пытался представить, в каких именно красках будет рассказывать Энки о своих злоключениях. Но эти размышления все равно вполне логично вывели его к несносной женщине. Которой он сдался опять, но, слава богам, она пока об этом не знает.

Признавая поражение, Брес спустился в ее комнату и лег на ее постель, мгновенно обретая покой. Весь день пытаясь унять хаос мыслей и чувств, прибегая к, казалось бы, верным средствам, он даже представить себе не мог, что решение всех его проблем было так близко.

Ранее представляя себе роковой день ее гибели (наперекор острому нежеланию его представлять), Бресу казалось, что сие действо будет проходить по иному сценарию. Это могла бы быть болезнь, несчастный случай, старость (а почему бы и нет?). Как бы то ни было, Эохайд видел себя рядом с ней при этом трагическом, но неизбежном моменте.

И никогда бы не подумал, что роль Гермеса — глашатая богов и проводника мертвых — будет исполнять Вергия. Теперь же растрепанная, обезумевшая женщина ворвалась в комнату, распахивая дверь настежь. Пуская в облюбованный Бресом мир спокойствия анархию, дикий шум и запах гари.

— Бегите! Бегите, господин… — И она уже развернулась, чтобы последовать своей же команде, однако, полностью вернувший себе сознание Брес остановил ее за руку на пороге.

Он еще не успел задать интересующий его вопрос о том, какого, собственно, дьявола происходит, однако полоумный вид Вергии, который она переняла от такой же растерзанной и сходящей с ума Александрии, объяснил ему все без слов.

Вдалеке, там где находились дома философов, Мусейон с библиотекой и театр, светлело зарево костра. Люди проносились мимо Бреса и вопящей Вергии, неся на руках малолетних детей или тот нехитрый скарб, который успели с собой прихватить. Крики и стоны стояли повсеместно, призывая убегать, прятаться, спасаться.

Еще никогда Бресу не доводилось становиться частью чего-то настолько неподконтрольного, стихийного и жуткого, как человеческая паника. Несомненно, это было нападение. Но кто осмелился, ведь здесь находится император с армией?

— Это он… он окаянный! — Взывала Вергия. — Каракалла приказал своим солдатам разграбить наш город! Ох, что они делают, господин! Что там творится!

Вергия была права. Не так давно старуха, разбуженная криками, вышла на улицу и от убегающих соседей узнала, что римские легионеры устроили резню. И что действуют они по приказу оскорбленного императора, как звери кровью насыщаясь легкой добычей, которую не смогли добыть в далекой Месопотамии.

Повторив свой призыв убегать, Вергия унеслась, утопая в толпе спасающихся горожан.

Брес замер, смотря в сторону надвигающейся бури. И ужас, поразивший его, был никак не связан с угрозой собственной безопасности. Единственный раз за всю свою жизнь Эохайд забыл о себе.

И несясь в противоположную толпе сторону, борясь с потоком, он уже знал, что опоздал, но продолжал себя слепо убеждать в обратном.

Он не мог ничего не почувствовать! Он не мог предаваться сну в момент, когда жизнь единственного важного человека на этой земле была под угрозой! Он не мог допустить ее смерть!

Проносясь мимо убийц и их жертв, мимо мародеров, мимо уже мертвых и еще живых, Брес искал, звал, надеялся, пока не достиг Мусейона.

Взбегая по лестнице, шаря беспокойным взглядом по окровавленным телам престарелых мужей, их изнасилованных женщин, их рабов, Эохайд ворвался в просторы обесчещенной библиотеки. И то тревожное ощущение, которое он испытывал в тот миг, люди именуют предчувствием. Ненавидя это предчувствие, споря с ним, мужчина искал тело… проклятье, сама мысль, что цель его поисков — всего лишь тело, заставило его мучительно, протестующе простонать.

Видели бы его боги. Узнали бы они в ошалевшем, глупо надеющемся, откровенно жалком мужчине своего собрата? Едва ли.

Брес нашел Айрис лишь спустя десятки минут бесцельных поисков и криков. Она лежала отдельно от остальных убитых, отдельно от своего мертвого друга, за стеллажами, в окружении разбросанных свитков.

Когда Брес, все еще уповая на то, что она, возможно, успела сбежать до того, как солдаты устроили в библиотеке резню, увидел ее, недвижимую, сломанную, убитую… он не поверил. Айрис, которую он знал, была совершенно иной. Казалось в определение этой женщины входила невозможность быть такой… зверски замученной, испачканной кровью, в изорванной одежде и при том совершенно к этому безразличной.

Но заставляя себя всматриваться в нее, Брес понимал с каждой секундой все отчетливее, что — вот она, он наконец нашел ее. Но не в том состоянии, в каком хотел. На которое глупо надеялся.

Теперь уже не размышляя над своей гордостью, он рухнул на колени и подобрался к девушке ближе. Брес не знал название тому, что он испытывал в тот момент. Не знал, чувствовал ли кто-нибудь до него подобное. Но одно он знал наверняка — ему стало ненавистно его бессмертие. Его неспособность умереть в данный момент сулила не вечные наслаждения, а обрекала на непрекращающиеся муки.

Лжет тот, кто называет смерть вечным сном. Брес видел сон Айрис, это волшебное, неприкосновенное, хрупкое состояние, превращающее ее в беззащитную, прекрасную жертву, которую он хотел, но не смел получить. А то, что он сейчас видел в темных, открытых глазах изуродовало ее, осквернило, расхитило. Она была похожа на руины, пустые, мрачные и такие холодные, что, казалось, нет ничего холоднее ее тела. И Брес не мог поверить в то, что люди, которые так восхищаются красотой и светом, сделали это с ней. С самой прекрасной из них. Руки ее убийц не дрогнули, когда они заглянули в эти по-детски доверчивые, умные глаза? Когда прикасались к ее девственному, драгоценному телу? Когда их меч пронзил ее, умоляющую о смерти, как о пощаде?

Все звуки этого мира перестали для него существовать, Брес потонул в абсолютной тишине, безвольно откидываясь на мраморную стену, прижимая к себе мертвое тело. И ирония происходящего поразила его своей жестокостью: вот она, Айрис, в его руках, но в то же время, обретшая желанное расстояние. И этот путь он никогда не сможет пройти. Она наконец смогла оставить его за своей спиной, и на этот раз он за ней не последует.

И… называя ее смертной, он ведь не предавал этому и толики значения. Обращаясь к Айрис подобным образом, Брес только принижал, демонстрировал различия между ними, указывал на ее низкое положение. Повторяя это из раза в раз, он не хотел даже задуматься над тем, что она смертна: хрупка, слаба, недолговечна.

А ведь всего каких-то несколько часов назад она была жива. Нуждалась в нем, дрожа от страха, отвращения, боли. Возможно, звала на помощь. Возможно, в этом призывном крике было заключено его имя. Как бы то ни было, в один миг Айрис поняла, что никто не придет. Момент осознания своего абсолютного одиночества, дающего понять: она умрет здесь вопреки своей молодости, красоте, желанию жить. Вопреки тому, что он, бесполезный ублюдок, чувствует к ней.

И Брес был не настолько силен, чтобы, подобно Айрис когда-то, глядеть на смерть с холодным презрением. Уродливость, беспощадность, могущество этой древней стихии, ломающей чужие судьбы и калечащей души, ужаснула его, заставила сжаться, притянуть к своей груди мертвое тело девушки и спрятать лицо в ее растрепанных темных волосах.

Той ночью Брес наконец понял, что проклят.