Когда стреляют гаубицы

— Скажите, почему вы чистите два автомата?

— Вот этот мой, а тот — унтер–лейтенанта Баумана, который сейчас… — начал объяснять солдат.

— Что с унтер–офицером Бауманом?

— Он мне приказал…

— Почему?

— Знаете, товарищ обер–лейтенант, унтер–офицер Бауман, так сказать… — замялся солдат.

— Ну–ну, говорите…

Солдат смущенно заулыбался. В этот момент на лестнице раздались чьи–то шаги. Появившийся на пороге Эрдман крикнул солдату:

— Слушай, поторапливайся! О, товарищ обер–лейтенант, извините, пожалуйста, я вас не заметил.

— Так я жду вашего ответа, — не отходил от солдата Кастерих.

— Товарищ обер–лейтенант, вас, кажется, ищет майор Глогер, — проговорил Эрдман.

— Минутку, я хочу знать, где сейчас находится унтер–офицер Бауман?

— Товарищ обер–лейтенант, к Бауману кто–то приехал, но мы и без него управимся, можете смело положиться на нас.

— Кто к нему приехал?

— Ну, девушка.

Кастерих шел, раздраженно думая о том, что его унтер–офицер без разрешения уходит из подразделения, пустив на самотек чистку оружия, а солдаты чистят его автомат и покрывают командира.

«Выходит, мои приказы не касаются унтер–офицера Баумана, — думал офицер. — Я, офицер, не ухожу из части домой, жду, пока все будет в порядке, а мой унтер–офицер исчезает без зазрения совести. Придется принимать меры. Отличная стрельба никому не дает права самовольничать…» — Кастерих вошел в свой кабинет и тяжело опустился на стул.

«Завел себе какую–то девчонку, бежит к ней, бросив службу, словно нельзя подождать подходящего момента. А я, женатый человек, ухожу из части последним. Я бы тоже давным–давно мог сидеть дома. — Кастерих покачал головой. — Учение считается законченным только тогда, когда боевая техника приведена в такое состояние, что часть в любой момент может быть поднята по тревоге и направлена на выполнение боевого задания». Неожиданно в дверь постучали. Командиры взводов один за другим докладывали об окончании чистки оружия и техники. Последним докладывал Брауэр. Он доложил о самовольном уходе из части унтер–офицера Баумана и добавил при этом, что первый взвод привел оружие в полный порядок.

Кастерих кивнул:

— Если вы все закончили, тогда пойдемте со мной.

Когда офицеры вышли во двор, Кастерих глубоко вдохнул свежий воздух и после долгого молчания сказал:

— На учениях наши люди действовали отлично, однако стоило нам оказаться в казарме, как один из унтер–офицеров тайком ушел из части.

Брауэр молча смотрел на командира.

— А я–то думал, что у нас все идет как надо: отлично стреляли, солдаты полны воодушевления. Оказывается, далеко не все в порядке. Почему же солдаты все–таки добились хороших результатов?

Несколько мгновений длилась пауза. Нарушил молчание Брауэр.

— Я думаю, что причину следует искать в том, что наши подчиненные по–настоящему поняли политическое значение и необходимость приказа. Солдатами нужно не только командовать. С ними нужно еще беседовать, убеждать их. Я имею в виду работу по отрывке и оборудованию ОП, где они показали, на что способны. Если нам удастся убедить их в необходимости того или иного мероприятия, мы будем иметь только отличные результаты. Кастерих ответил не сразу. Он заговорил только тогда, когда они подошли к общежитию.

— Мне кажется, вы правы. — И, пожав Брауэру руку, он по лесной тропинке направился домой.

«А с Бауманом я поговорю завтра утром, — думал он. — И солдаты покрывают его, руководствуясь чувством ложного коллективизма. Придется рассказать им, что такое настоящее товарищество. И навести порядок в подразделении. Да и дома тоже. Смешно, что Бетти до сих пор не поняла, чего я хочу. Нужно будет объяснить ей, убедить ее…» Кастерих ускорил шаг.

Навстречу ему кто–то шел.

— Клаус! — услышал он вдруг взволнованный голос Бетти. — Клаус! — Она бросилась к нему на шею. — Наконец–то! — шепнула она. — Наконец ты пришел! — В голосе женщины слышалась неподдельная радость.

Кастерих погладил жену по голове, поцеловал несколько раз в губы и, обняв, повел ее по дорожке домой, начисто забыв о том, что он только что собирался ей сказать.

В Картове транспаранты были вывешены еще накануне. На зданиях общины и ресторана полоскались на ветру красные и национальные флаги.

По селу промчался зеленый джип и остановился возле кооператива. Перед воротами шофер громко посигналил. Из машины вышел Брауэр. Навстречу ему спешили Шихтенберг, Герда и еще несколько кооператоров.

Шихтенберг дружески пожал Брауэру руку, вслед за ним к офицеру подошла Герда. Увидев хорошенькую девушку, солдаты в машине одобрительно заулыбались.

— Товарищ унтер–лейтенант, пойдемте, я вам покажу, где можно установить палатку для солдат, — сказал Шихтенберг.

Не прошло и часа, как палатка была установлена, а из полевой кухни, дымившей рядом, аппетитно пахло гуляшом.

Любопытных не пришлось долго ждать. Первыми подбежали мальчишки и девчонки, которые еще не ходили в школу. Сначала они держались от палатки на почтительном расстоянии, вполголоса делились впечатлениями. Особенно привлекала их внимание дымящаяся полевая кухня. Скоро они осмелели настолько, что рискнули заглянуть даже внутрь палатки. Их отвага была вознаграждена любезным приглашением войти внутрь. Посреди палатки горела чугунная печка–времянка. Повар вручил каждому малышу по железной кружке и куску сахара, угостил ребят горячим чаем.

После обеда детвора снова окружила палатку солдат. Как неугомонные воробьи, сновали ребятишки вокруг палатки и кухни, пока не появились взрослые жители, которые разогнали ребят по домам. Взрослые держались степенно, делали вид, что их сюда привело вовсе не любопытство, а чувство долга. По их поведению чувствовалось, что времени у них мало, а все знать и видеть очень хочется.

Интерес к солдатам не уменьшился и тогда, когда они приступили к работе. Жителям не терпелось посмотреть, как работают солдаты.

После ужина все солдаты собрались в палатке. Печка раскалилась добела. На веревках было развешано выходное обмундирование. У выхода из палатки сидел Брауэр, время от времени вытирая пот с лица большим пестрым платком. Порой он высовывался наружу и смотрел в сторону села, где в домах уютно светились окна.

— Товарищи, я думаю, что нам с вами нужно сейчас кое о чем поговорить, — начал Брауэр, обращаясь к солдатам. — Мы прибыли в село, чтобы помочь кооперативу. Один день уже отработали. Но я полагаю, что и вечером, в свободное время, мы не станем сидеть сложа руки. Поможем им организовать отдых? Что можно сделать? Например, устроить спортивные соревнования, концерт или что–нибудь подобное. Как вы на это смотрите?

— Правильная идея! Толковая! — раздались обрадованные голоса со всех сторон.

— Нам нужно установить контакт с местным населением, быть может, даже удастся убедить кого–нибудь вступить в кооператив.

Первым поднял руку Штелинг.

— Я считаю, что нужно разработать план мероприятий на каждый вечер, — предложил он и, вынув карандаш и блокнот из кармана, добавил: — Прошу высказывать предложения, которые и будут учтены в плане нашей культурной работы.

— В футбол нужно сыграть! — выкрикнул кто–то из угла.

— Я уже записал это.

— Совместную прогулку по окрестностям с приглашением местной молодежи, — предложил Гертель.

— А есть ли в селе комсомольская организация? — поинтересовался Лахман.

— Точно я не знаю, — сказал Брауэр, — но думаю, что есть.

— А то давайте организуем вечер встречи с комсомольцами села.

— Можно показать кинофильм для всех жителей села! — выкрикнул вдруг Дальке.

Все согласились.

— А я считаю, что неплохо было бы организовать танцевальный вечер, да не один… Пригласить небольшой оркестр… — высказался Бауман.

— А как же с девушками? — спросил кто–то с места.

— Они здесь есть, я уже заметил. И если с ними познакомиться и пригласить, то они не только придут сами, но еще и подруг своих приведут…

В палатку вошел Шихтенберг, вслед за ним молодой парень, а за парнем — Герда.

Солдаты, для которых приход гостей оказался неожиданным, с удивлением и любопытством рассматривали вошедших.

— Ваши ребята, товарищ унтер–лейтенант, уже говорили мне о своих пожеланиях, — начал Шихтенберг. — Вот мы и пришли к вам, чтобы все обсудить. Может, вопросы какие будут? — Он снял с головы фуражку.

Солдаты не заставили себя долго ждать, вопросы посыпались градом: есть ли в селе спортзал, имеются ли музыкальные инструменты, создана ли футбольная команда.

Шихтенберг и Герда едва успевали отвечать. К концу беседы распределили обязанности.

Штелинг встал и захлопнул свой блокнот.

— Мне нужен большой лист бумаги. Где найти?

Я бы составил план, а утром вывесил его на всеобщее обозрение.

— Пойдемте в наше правление, товарищ, там и составите свой план, — предложил ему Шихтенберг.

Когда они выходили из палатки, Бауман любезно приподнял край брезента, чтобы им было удобнее выходить, и при этом не спускал глаз с Герды.

Солдаты вышли из палатки, закурили, обмениваясь мнениями о руководителях сельхозкооператива.

* * *

По вечерам, когда с улиц исчезала детвора, а землю окутывали сумерки, сельские парни и девушки собирались в центре села на вечеринку: попеть, потанцевать, поговорить.

Сегодня Герда, Урсула и Гертруда пришли на вечеринку в числе первых.

Урсула была маленького роста, но очень красивая девушка. Ее миндалевидные серые живые глаза буквально обвораживали собеседника или даже просто соседа, сидевшего рядом с ней. Губы были полные, отчего казалось, что она постоянно чуть–чуть улыбается. Она была молчалива, поэтому ее родные и знакомые делали вывод, правда, ложный, что она во всем и со всеми согласна. Однако девушка была себе на уме.

Гертруда по сравнению с подругами выглядела крупной и сильной, и все знали, что эта девушка всегда придет на помощь в случае необходимости.

Девушки разговаривали о своих делах. Где–то в доме раздался бой часов: заводная кукушка прокуковала восемь раз. Позади девушек послышался резкий мужской голос.

— Ах, Гюнтер, ты нас перепугал! — проговорила Герда.

Гюнтер пришел со своим неизменным аккордеоном и сел на скамейку.

— Сыграй нам что–нибудь, — попросила парня Урсула. — Тогда другие скорее соберутся.

Гюнтер тронул клавиши, и над селом полилась мелодия.

Вскоре, заслышав звуки аккордеона, стали собираться и другие парни и девушки. Один тракторист пришел с транзисторным приемником, и звуки современного джаза смешались с музыкой аккордеона. Гюнтер перестал играть.

— Эй, ты, радист, выключи свой ящик или проваливай отсюда! — крикнула парню с транзистором Урсула.

Однако парень не выполнил просьбы девушки, напротив, он пустил приемник на полную мощность. Кто–то из парней засмеялся и начал выделывать ногами кренделя в такт музыке и хлопать руками.

— Прекрати, а то у меня зубы разболелись от твоей музыки! — крикнула парню Герда.

Парень послушно кивнул и приглушил звук.

* * *

В темноте домики, казалось, еще теснее прижались друг к другу. Играл аккордеон, и солдаты шли на звуки музыки. Некоторые их них подпевали аккордеонисту.

После песни Гюнтер заиграл танец. Солдаты переглянулись с сельскими парнями, однако никто из них не решался первым пригласить на танец девушек.

Вдруг от дерева отделился солдат. Он ловко скинул френч и, подойдя к Герде, поклонился и пригласил ее на танец. Вслед за смельчаком, а им оказался Бауман, танцевать пошли многие.

Солдаты, которые не танцевали, закурили.

Когда танец кончился, кавалеры отвели своих партнерш по местам, но не отошли от них. Бауман разговаривал с Гердой.

Вскоре пестрые девичьи наряды перемешались с военными френчами и гражданскими рубашками. Даже тракторист с транзистором не устоял: положив приемник на скамейку, он тоже пошел танцевать.

Гертель стоял рядом с Урсулой, которая часто посматривала на него, отчего он еще больше смущался и почти терял дар речи.

Когда часы с кукушкой пробили десять, Бауман подал солдатам знак, что пора уходить. Шли все вместе, громко стуча сапогами.

— Здесь–то мы все пели, как оперные певцы, а помните, когда хотели организовать хор на батарее, у каждого не оказалось голоса, — заметил Штелинг.

— Там не было девушек, понятно? — ответил кто–то из солдат.

На другой день Герда поднялась чуть свет. На доске объявлений она увидела лист бумаги, на котором крупными буквами было написано: «В субботу, 3 мая, в 20 часов состоятся танцы. Приглашаются все желающие».

Герда усмехнулась: приехавшие в их село солдаты уже начали действовать.

В коровник девушка пришла первой. Тщательно вытерла ноги на пороге и вошла внутрь здания. Приятно пахло молоком. Со всех сторон мелодично позвякивали цепи, которыми коровы были привязаны к столбам.

Вымыв руки, Герда подсела к корове. Упершись лбом в мягкий теплый живот буренки, Герда проворно работала руками, наблюдая, как тонкая струйка парного молока стекает в подойник.

Вспомнился вчерашний вечер. Она улыбнулась, вспомнив, как унтер–офицер весь вечер ухаживал за ней, танцевал только с ней. Вид у него был удивленный, будто он не ожидал встретить в селе красивую девушку. Танцевал он хорошо и за вечер наговорил ей немало комплиментов. Делал это он совсем не так, как деревенские парни.

Мысли Герды были прерваны появлением Гертруды.

Герда кивнула подруге и снова нагнулась к подойнику.

«Парень довольно симпатичный, — вернулась к своим думам Герда. — И пахло от него каким–то одеколоном, а вовсе не потом солдатским».

Герде казалось, что от ее свитера и сейчас пахнет тем же одеколоном. В этом свитере она была вчера. И сегодня снова надела его, чтобы унтер–офицер сразу же узнал ее.

Со двора донесся громкий смех. Заработал насос.

Переходя к последней корове, Герда взглянула в окошко. Солдаты, громко фыркая и смеясь, умывались, качая воду насосом. Баумана среди них почему–то не было.

Подоив своих коров, Герда налила в большой кувшин парного молока, а поймав на себе удивленный взгляд Гертруды, объяснила:

— Это я для солдат.

* * *

Увидев идущую навстречу ему Герду с кувшином, Бауман широко раскинул руки в стороны и двинулся ей навстречу с таким видом, будто намеревался не только взять кувшин, но одновременно и заключить девушку в объятия.

От Хаука не ускользнуло, что Бауман решил поволочиться за девушкой.

— Хороша, не правда ли! — с восхищением произнес Бауман, когда Герда ушла. — Какая фигурка! Что за ножки! С такой неплохо позабавиться…

Бауман примерно так оценивал всех девушек, которые когда–либо нравились ему. Сначала он подшучивал над ними, затем завлекал, а уж потом, когда все было позади, хвастливо рассказывал о своей победе товарищам.

Хаук был разочарован тем, что Герда не отвадила от себя Баумана, не оттолкнула. «Неужели она не поняла, что он за человек? Неужели не чувствует инстинктивно? Все они такие, девчонки: стоит только вот такому надушенному хлыщу покружиться возле них, как они сразу же и тают».

Вытерев грязные руки ветошью, Хаук сердито сплюнул на землю.

— Ну как твой трактор? — спросил он у Дальке, который стоял у соседней машины.

— Машины не смазывались неизвестно с какого времени. Хорошо еще, что мы это заметили.

— Ничего, смажем их до обеда.

— Смажем.

После обеда солдаты вместе с членами кооператива должны были перебрать в старом сарае кирпичи для строительства коровника и свинарника.

Весь день Хаук не видел Герду и подозревал, хотя и боялся этому верить, что она с Бауманом.

«Тракторы мы до обеда приведем в порядок, а потом я поговорю с Гердой», — решил Хаук.

Хаук подошел к Дальке, который, лежа под трактором, смазывал какие–то детали, и присел возле него.

— Надо же так запустить машины! Черт бы их побрал! — ругался Дальке.

Около них остановился Шихтенберг. Вскоре к ним подошел какой–то мужчина, которого солдаты видели в первый раз.

— Здравствуй, Гельмут. Каким ветром тебя сюда занесло? — спросил Шихтенберг незнакомца.

— Да вот зашел посмотреть, как тут идут дела…

— Хорошо идут…

— Вижу, вижу… Солдаты вам всю дрянь уберут.

— Это уж точно, — буркнул лежавший под трактором Дальке, но Хаук сделал ему знак замолчать.

— И коровник построят.

— И притом бесплатно! — хмыкнул незнакомец.

— Успокойся, мы им все оплатим по тарифу.

— Жаль, что я раньше не додумался до этого, а то тоже поехал бы к командиру воинской части и попросил у него солдат.

— А чего ты, собственно, злишься?

— Я злюсь? — Незнакомец усмехнулся. — Ничего я не злюсь. — И пошел прочь.

Когда он ушел, Хаук спросил у Шихтенберга, кто это подходил.

— Это наш кузнец Грунделов.

— Он потому и сердится, что тут ему заработать не удастся.

— А вот в отношении дряни он, пожалуй, прав, — заметил Дальке.

* * *

Во время обеда солдаты из первого расчета вместе с пожилыми крестьянами сидели за одним столом.

Ни до обеда, ни во время его Хауку так и не удалось поговорить с Гердой, которая попала в бригаду Баумана.

Хаук мог привлечь внимание девушки, только добившись со своей бригадой самых хороших показателей в труде. И он старался. Но она этого не замечала. Он уже хотел отказаться от своего намерения, но один случай, происшедший после обеда, утвердил его в этом решении.

Во время работы на ногу Бауману упал кирпич. Разумеется, работать дальше он уже не мог.

Герда с озабоченным видом расшнуровала ему ботинок и забинтовала слегка кровоточащую рану, причем делала она это, стоя на коленях перед сидевшим Бауманом.

Хаук видел, какими глазами при этом смотрел на Герду Бауман. Он мысленно раздевал девушку, причем выражение лица у него было такое, что сомневаться в его намерениях уже не приходилось.

«Нет, я во что бы то ни стало должен поговорить с Гердой, — решил Хаук. — Пойду на вечер, приглашу на танец и все скажу. Пусть думает что угодно, но я расскажу ей о грязных намерениях Баумана. Главное, чтобы Она не попалась на удочку этого ловеласа. Да и что станут думать о солдатах крестьяне, если Бауман соблазнит девушку? Не только о солдатах, обо всей армии!»

И вот солдаты и местные парни и девушки собрались в клубе. В зале у стены среди девушек сидел Бауман с гордым видом, как петух среди кур. Он беспрерывно говорил, стараясь произвести впечатление на девушек.

Хаук отвернулся, чтобы не видеть Баумана. Заказав себе кружку пива, он медленно пил его.

«Еели я ей все расскажу, Герда, чего доброго, еще подумает, что я делаю это не из добрых побуждений. Правда, позже, когда она все поймет, она будет благодарна мне», — думал Хаук. Он допил пиво и заказал новую кружку.

Занятый своими мыслями, Хаук не заметил, как зал заполнился людьми.

«Ничего, я буду говорить с ней небрежным тоном, будто меня это нисколько не касается. Да оно и на самом деле так».

На сцену вышел Брауэр. Кто–то из зала громко крикнул:

— Тихо!

Брауэр заговорил о связи Народной армии с местным населением. Его короткое выступление было встречено аплодисментами.

Затем оркестр заиграл вальс. Солдаты поднялись с мест и бросились приглашать своих знакомых девушек. И лишь один Бауман остался сидеть на месте. Однако во время второго танца он не усидел и пригласил Герду.

Хауку никак не удавалось пригласить Герду — Бауман постоянно опережал его. Тогда Хаук снова пошел в буфет.

Под конец вечера на сцену вышел Бауман. В зале зашушукались, потом стало тихо. Бауман объявил, что сейчас он споет песню. Хаук знал, что голос у него есть, и к тому же довольно приятный. Бауман запел: «Ты моя мечта…»

И вдруг Хаук понял, что Бауман, собственно, поет не для всех, а только для одной Герды. Он встал и вышел из зала. Прохладный воздух освежил его. Из зала донеслись бурные аплодисменты. Когда Хаук вернулся в зал.

Бауман уже сидел рядом с Гердой. Заметив Хаука, Бауман лукаво подмигнул ему.

Вскоре настала очередь Хаука выходить на сцену. Представляясь, Хаук оговорился, и в зале засмеялись, а он смутился. Взяв аккордеон, начал играть. Играл он, полузакрыв глаза, а когда кончил, в зале было тихо–тихо. После продолжительной паузы раздались аплодисменты.

Хаук почувствовал, что краснеет, и еще ниже нагнулся к инструменту. Так, не поднимая головы, Хаук спустился со сцены и прошел на свое место.

После перерыва Герда вдруг подошла к Хауку и села рядом с ним. Он искоса поглядывал на девушку. На ней было красное поплиновое платье с большими золотыми пуговицами.

Как только оркестранты взялись за свои инструменты, Хаук тихо сказал Герде:

— Могу я вас пригласить на танец?

Играли медленный фокстрот, и под эту музыку можно было поговорить. Хаук стеснялся, смотрел куда–то мимо Герды и никак не решался начать разговор.

— А вы хорошо играете на аккордеоне, — начала разговор Герда.

— Неужели? Вам понравилось?

— Где вы так научились играть? — Герда посмотрела ему прямо в глаза.

— Еще в школе, а потом в кооперативе, где я состоял членом культгруппы.

— Так вы работали в кооперативе? — обрадованно спросила Герда.

Он кивнул.

— Так, значит, вы крестьянин?

— Да, и к тому же тракторист.

Герда снова взглянула ему прямо в глаза, и Хаук еще больше смутился, покраснел и сбился с ритма.

— Извините, — растерянно пробормотал он, глядя себе под ноги и чувствуя, что девушка улыбается.

«Жаль, что я не умею танцевать, как Бауман», — подумал Хаук, сердясь на себя. Он поднял глаза на нее. Она все еще улыбалась. Встретившись с ним взглядом, девушка чуть заметно кивнула. И Хаук снова сбился. Он уже ничего не видел вокруг, кроме крошечных веснушек на носу у девушки и ее полных красивых губ. Ему показалось, что он даже чувствует аромат ее волос.

Рядом проплыл в танце с какой–то девушкой Бауман Герда отвесила ему галантный поклон и ласково улыбнулась.

«А для нее, кроме него, никого не существует, — с обидой подумал Хаук. — Нужно будет все же предупредить ее». И он сказал:

— А я хорошо знаю унтер–офицера Баумана.

— Вот как! — Герда откинула голову немного назад, однако выражение лица у нее нисколько не изменилось.

«А что я ей, собственно, скажу дальше? Что? Мне и сказать–то, по сути дела, нечего. Но я не могу позволить Бауману обмануть девушку».

— Да, я хорошо его знаю, — снова повторил он. — И знаю, что у него по отношению к вам есть кое–какие намерения.

Что–то дрогнуло в лице Герды, она обожгла Хаука взглядом и спросила:

— А вас почему это беспокоит?

Хаук закусил губу, но ничего не ответил и отвел девушку в сторону.

— У него плохие намерения.

Герда покраснела.

— Вы просто пьяны, — сказала она, стараясь высвободиться из его рук. — Отпустите меня. У вас что, тоже намерения?

— Нет, — коротко сказал он и вышел.

* * *

В понедельник на общем собрании солдаты обсуждали поведение Гертеля, Эрдмана и повара, которые сильно напились и были выдворены из ресторана.

Наиболее жалкий вид имел Гертель. Он бледнел, краснел от стыда, не знал, куда девать собственные руки, которые он то скрещивал на груди, то прятал за спину или в карманы. Он признал, что грубо нарушил воинскую дисциплину и заслуживает строгого наказания.

Больше всего Гертель боялся, что его отошлют обратно в полк. И нужно же ему было встретиться с Эрдманом!

— Я считаю, что всех троих нарушителей нужно строго наказать и немедленно отправить в полк, — предложил Шрайер. — И пусть это послужит сигналом для других.

«Я так и думал, что все этим кончится. Сейчас еще унтер–офицеры примутся ругать», — волновался Гертель. И действительно, слово взял Хаук.

— Я, товарищи, придерживаюсь другого мнения: считаю, что и мы не должны снимать с себя ответственности. Что же будет дальше? Нельзя с плеча рубить. Мы ведь сейчас не на маневрах.

— Если их не наказать, то они и в другой раз напьются, — сказал Дальке. — Когда меня критиковали, никто никаких поблажек мне не делал. В том числе и сам Гертель…

— С вами произошло нечто другое, — перебил его Хаук. — Вы наводчик орудия и, следовательно, в первую очередь обязаны подавать пример другим, к тому же вы нарушили воинскую дисциплину на учении. Я лично не думаю, что эти товарищи не учтут наши замечания и еще раз напьются. Наказать мы их накажем, но в полк отсылать не стоит. В будущем же всем нам нужно лучше смотреть друг за другом.

«Ну и молодец мой командир!» — с благодарностью подумал о Хауке Гертель.

— Я, товарищи, обещаю больше такого не допускать, — пообещал он друзьям.

— Ваше решение, товарищи, справедливо, — согласился с мнением Хаука унтер–лейтенант Брауэр. — Однако мне хочется сказать несколько слов всем вам, и особенно этим трем солдатам. Настоящее товарищество состоит не в том, чтобы уговаривать провинившегося, а в том, чтобы вовремя остановить товарища от совершения проступка. Надеюсь, что у нас ничего подобного не повторится. А теперь все за работу!

* * *

Бауман, как мартовский кот, незаметно проскользнул через садовую калитку.

До сегодняшнего дня ему еще ни разу не удавалось остаться с Гердой наедине.

Когда вечером после кино Бауман пригласил Герду погулять, она отказалась, сославшись на то, что ей завтра рано вставать, тем более что Гертруда уехала в город, вернется оттуда лишь к обеду, и потому Герде придется доить всех коров одной.

Бауман сразу же решил, что девушка неспроста сообщает ему о том, что будет в коровнике одна. Засыпая, он рисовал в своем воображении самые приятные картины.

Бауман осторожно открыл дверь коровника, но нечаянно задел ногой пустое ведро, и оно загремело. Он услышал голос Герды: она уговаривала корову спокойно стоять на месте.

* * *

Как только зазвенел будильник Брауэра, в палатке началось оживление. Через несколько минут солдаты под командованием унтер–офицера Хаука построились на утреннюю зарядку.

Когда все, лежа на земле, выполняли жим на руках, вдруг скрипнула калитка, и в нее влетел человек. Это был Бауман, а следом за ним мчался огромный пес.

Взглянув на него, солдаты так и покатились со смеху. С ног до головы Бауман был облит молоком. Молоко текло у него по волосам и лицу. К мокрому тренировочному костюму прилипли соломинки. Бауман боялся, что пес укусит его, и потому закричал:

— Ну, чего вы рты разинули, помогите прогнать пса!

Однако солдаты все еще смеялись.

— А я и не думал, что ты так любишь молоко, — усмехнулся, глядя на Баумана, Хаук.

— Он, наверное, учился доить! — давясь от смеха, воскликнул кто–то из солдат.

Солдаты снова захохотали. Испугавшись их громового хохота, пес остановился, а затем повернул обратно.

* * *

Вечером того же дня был организован первый костер, идти на который отказался лишь Бауман.

Когда на лугу, где был сложен костер, появились девушки, они первым делом оглядели солдат так, будто кого–то разыскивали. Солдаты поняли, что они ищут Баумана, и все как один захохотали. Потом девушки расселись вокруг костра. Среди них не было только Урсулы.

Брауэр разжег костер. Штелинг коротко рассказал о задачах союза молодежи и о воспитании у юношей и девушек социалистической сознательности. В конце своего выступления он призвал молодых людей вступать в союз молодежи.

Костер горел ярко, отбрасывая отблески пламени на молодые лица. Кто–то запел: «Мы любим веселую жизнь…» Припев песни подхватили хором.

Унтер–офицер Хаук сидел недалеко от Герды, временами украдкой бросая на нее взгляды.

Неожиданно у костра появилась Урсула. На ней было пальто, в руке она держала большой чемодан. Она направилась прямо к Герде.

— Урсула, ты что это? — спросила подругу Герда.

— Отец не хотел меня пускать на встречу, говорил, что солдаты нехорошие люди.

Заинтересовавшись, молодые люди подошли поближе, прислушались.

— Когда же я сказала, что все равно пойду, он хотел поколотить меня, — продолжала девушка. — Потом он начал кричать: «Иди, иди в свой кооператив!» Я собрала вещички и ушла из дому…

Хаук подумал, как часто они на политзанятиях говорят о борьбе, которая проходит в деревне, а сами по–настоящему не представляют себе, что это такое. Случай с Урсулой явился красноречивым подтверждением, что такая борьба действительно ведется.

Сельские жители знали, что Раймерс, отец Урсулы, не раз подкупал трактористов из кооператива, чтобы они обработали его участок. Слышали они и о том, что он и другие сельские богачи не раз пытались сманить у них самых лучших работников, стараясь тем самым нанести вред кооперативу.

Когда костер прогорел, вся молодежь пошла провожать Урсулу, которую Герда пригласила пожить к себе.

* * *

Около одиннадцати часов вечера солдаты вернулись к себе в палатку. По дороге они оживленно обсуждали случай с Урсулой. Больше всех говорил Бюргер, от которого в другое время и слова–то не вытянешь.

— Какие это чудесные девушки, ну просто–таки великолепные! — то и дело восклицал Бюргер и оглядывал товарищей, словно искал у них поддержку.

— Посмотрите–ка на нашего Бюргера, его словно подменили, — заметил Шрайер. — Признайся честно, Артур, кого именно из девушек ты имеешь в виду?

Бюргер покраснел, а затем засмеялся:

— Ну, Гертруду, например, да и вообще всех без исключения!

Все громко засмеялись.

Расставаясь, Хаук и Герда пожали друг другу руки. Глаза у девушки при этом светились признательностью и добротой.

В тот вечер Хаук долго не мог уснуть: ему казалось, что он видит красивое лицо девушки с большими темными глазами. Он долго ворочался с боку на бок, но видение не пропадало.

На следующий день за обедом Герда поинтересовалась у свояка, когда он выполнит заказ кооператива.

Грунделов сначала проглотил несколько ложек супа, а уже потом ответил вопросом:

— А тебя–то это почему интересует?

— Мне поручили узнать у тебя об этом.

— Понятно: тот, кто обращается за помощью к солдатам, дает поручения и детям.

— Не надо, Гельмут! — упрекнула его Анна–Мария.

— Ну, так как дело с заказом?

— Посмотрим! — Гельмут не спеша взял буханку хлеба и отрезал большой ломоть.

— Ты же обещал закончить работу еще на прошлой неделе.

— Мало ли чего можно наобещать, Герда. У меня и своей работы невпроворот. А у вас и так солдаты…

— Нам нужно…

— Пусть вам солдаты и в этом помогут, они и денег не возьмут.

— Вон оно что! — Герда демонстративно бросила ложку на стол. — Значит, ты с умыслом тянул время и водил нас за нос! Выходит, ты становишься на сторону Раймерса, от которого даже родная дочь сбежала! Ты нам вредишь!

Грунделов как ни в чем не бывало продолжал есть, а потом сказал:

— Можешь позвать полицию!

Герда выскочила из–за стола:

— И это мой родственник?! Да я тебя и знать не хочу. Если тебе нужны деньги, ты их получишь!

— Деньги я и в другом месте могу заработать. — Грунделов налил себе в тарелку еще супа. — Ну, а вы чего на меня уставились, ешьте, если за стол сели! — прикрикнул он на остальных.

— Ну и продавай свои поделки где хочешь, мы без них обойдемся! — Герда вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Придя в кооператив, она разыскала Шихтенберга и рассказала ему о разговоре с Грунделовом.

— Больше я с ним разговаривать не собираюсь! — решительно заявила она.

— Не беспокойся, Герда, — успокоил ее Шихтенберг, — рано или поздно он придет к нам. Для нас он намного важнее какого–то навозоукладчика. Его нельзя бросать в одиночестве. Мы должны привлечь его на свою сторону, и ты поможешь нам в этом.

— Если вы считаете, что это так необходимо, ладно уж! — неуверенно произнесла девушка.

* * *

Хаук где только мог старался увидеть Герду. Однако стоило ему заметить ее издалека, как он сразу же краснел. Разговаривать им почти не приходилось. Хаук был счастлив, когда Герда дарила ему хоть мимолетную улыбку.

На прощальном вечере, организованном по случаю отъезда солдат из села, Бауман еще раз решил приблизиться к Герде. Опередив Хаука, он подскочил к девушке, чтобы пригласить ее на первый танец. Остановившись перед нею, он согнулся в поклоне. Девушка встала.

«Неужели она пойдет с ним танцевать?» — испугался Хаук, но все же подошел к Герде и едва слышно сказал ей:

— Могу я пригласить?

Девушка метнула ехидную улыбку в сторону Баумана и пошла танцевать с Хауком.

Когда танцы окончились, юноши и девушки проводили солдат до самой палатки.

Ярко светила луна. Терпко пахли только что распустившиеся почки. Со стороны реки несло сыростью. Стояла прекрасная майская ночь.

Прощаясь, Вернер Хаук долго тряс Герде руку, слова застревали у него в горле.

Герда бросилась догонять подруг, но вдруг остановилась и оглянулась. Хаук видел ее лицо, освещенное бледным светом луны. Он заметил, как девушка сделала шаг, один только шаг по направлению к нему, и быстро пошел ей навстречу. Герда слегка склонила голову набок и, дожидаясь, когда он подойдет, теребила пальцами пуговку на блузке.

— Как здесь хорошо! — прошептал Вернер, удивляясь тому, что еще может произносить какие–то слова. — Когда я вижу вас, я счастлив. Я вас никогда не забуду!

— И я вас тоже, — проговорила она. — Дайте мне ваш адрес.

— Ах, да, адрес! — спохватился Вернер. — Сейчас, — Он бросился в палатку, вырвал листок бумаги из блокнота и написал на нем адрес. Передавая сложенный в несколько раз листок Герде, он коснулся ее теплой руки.

— До свидания, — тихо произнес он.

— До свидания, — кивнула Герда.

Вернер вернулся в палатку и уже снял с себя френч, как кто–то из ребят сказал ему, что его ждут.

В трех шагах от палатки стояла Герда. Она застенчиво улыбнулась и сказала:

— Вы забыли взять мой адрес. — И протянула ему клочок бумаги. — До свидания! — Она повернулась и быстро побежала прочь.

Ночь Хаук провел беспокойно: часто просыпался, тяжело вздыхал, ворочался.

К завтраку Герда принесла молока. Оставила кувшин и ушла.

Когда молоко было выпито, Брауэр не без умысла послал Хаука отнести кувшин обратно.

Хаук нарочито медленно встал и не торопясь вышел из палатки, а потом бросился к коровнику как угорелый.

Герду он встретил на скотном дворе.

— Как вы сегодня спали? — поинтересовалась она.

— Я почти совсем не спал, — признался он.

— Я тоже плохо спала.

Они так медленно пошли по двору, что можно было подумать, что у них уйма времени.

Разговор клеился с трудом. Вернер опять почти лишился дара речи. Нащупав у себя в кармане записку с адресом Герды, он улыбнулся и сказал:

— Картов, площадь Ленина, дом восемь.

Она в тон ему произнесла:

— Полевая почта номер семьсот двадцать дробь тридцать четыре. Унтер–офицеру Вернеру Хауку.

Для проводов солдат на площади собрались все члены кооператива и многие жители села. Водитель подогнал машину. Председатель кооператива произнес короткую речь, поблагодарил солдат за оказанную помощь и передал Брауэру большую корзину яиц, половину свиной туши и письмо командиру полка.

Герда куда–то убежала, но скоро вернулась с книгой в руках. Она сунула книгу Вернеру в руки и попыталась улыбнуться.

Вернер хотел открыть книгу, но девушка положила свою руку на его руку и тихо попросила:

— В дороге посмотришь. — И, одарив его грустной улыбкой, отошла в сторону и уже не сводила взгляда с машины до тех пор, пока она не скрылась из виду.

Сидя в машине, Хаук раскрыл книгу. Это был роман Шолохова «Поднятая целина». На титульном листе в уголке было написано: «Не забывай Картов. 12.05.1958 г.».

6

После работы в кооперативе Баумана словно подменили: он стал злым и придирчивым. Узнав о том, что Хаук получил от Герды письмо, он не сдержался и съязвил:

— Девица вся пропахла коровником, я не удивлюсь, если так же будет пахнуть и наш Хаук.

Словно ища поддержки, Хаук взглянул на унтер–офицера Германа, но тот только махнул рукой. Остальные унтер–офицеры рассмеялись, и это прибавило Бауману смелости.

Хаук все эти дни пытался относиться к Бауману дружески, но тот не переставал задираться.

Книгу, которую подарила Герда, Хаук прочел. Читая, он все время думал о девушке.

Однажды, когда Хаук вернулся из умывальника, на его пути встал Бауман. От Баумана несло водкой.

— Привет! — развязно поздоровался он.

— Здравствуй, — тихо ответил ему Вернер.

— Ну, что новенького в Картове? Ты уже поцеловал свою коровницу? — Бауман снял фуражку и провел рукой по волосам. — Я сегодня провел время с очаровательной бабешкой. Сначала, правда, она упрямилась, а потом… — Бауман сощурил глаза, отчего стал похож на кота. — Мы зашли с ней в старый барак, там еще стояло несколько коек…

Вернер, наклонив голову и сжав руки в кулаки, ждал, когда Бауман замолчит и отойдет от него.

Солдаты на койках зашевелились.

— Тс–с!.. — Бауман приложил палец к губам и еще ближе подошел к Вернеру. — Твою коровницу я тоже кое–чему научил…

Дальше Вернер уже не слушал. Правой рукой он ударил Баумана по губам, а левой прямо в глаз.

— Вот тебе за сегодняшнюю девушку и за Герду тоже!

Бауман мешком свалился на пол, ударившись головой о койку. Потом медленно поднялся с пола, рукой вытер кровь с губ и, не сказав ни слова, вышел из комнаты.

Солдаты, еще не успевшие заснуть, приподнявшись на кроватях, смотрели ему вслед.

* * *

На следующее утро Бауман ходил с пластырем на затылке, в левом уголке губ засохла ранка, а под глазом синел кровоподтек.

«Это обойдется Хауку дорого, — решил Бауман, посмотрев на себя в зеркало. — Тем более что он ударил меня первым».

После утренней поверки Бауман доложил о случившемся Брауэру, который сначала даже не поверил своим ушам. Выслушав Баумана еще раз, офицер приказал позвать к нему Хаука.

Бауман торжествовал, надеясь, что командир строго накажет Хаука. За завтраком Бауман даже не смотрел в сторону Вернера, но в душе его росло злорадство.

После обеда их обоих снова вызвали к Брауэру.

Бауман весь сгорал от любопытства.

По требованию командира взвода Хаук попросил у Баумана прощения и пообещал в будущем вести себя по–товарищески. На этом инцидент был исчерпан.

«Не может быть!.. — В душе Баумана поднялась волна протеста. — Домашний арест?! Да разве это наказание!» От возмущения он даже не расслышал, что говорил ему унтер–лейтенант.

Во время пребывания в Картоне Вернер не раз намеревался поговорить по душам с ребятами из расчета, но так и не нашел для этого времени. А когда выдавалась свободная минутка, оказывалось, что не все солдаты были на месте.

Во время работы отошли куда–то на задний план учебные заботы, регулярно проводились только политзанятия.

У Хаука язык не поворачивался напомнить солдатам о том, что они взяли обязательство бороться за звание отличного расчета. К тому же он влюбился в Герду, а солдаты это заметили, что еще больше сдерживало его. Но уже в первый день занятий Хаук понял, что заблуждался: время, проведенное в Картове, сплотило солдат лучше всяких бесед и занятий, и отпала необходимость читать солдатам нравоучения.

Вернер сел писать письмо Герде. Написал первые строчки и задумался, охваченный воспоминаниями. Особенно памятной была последняя встреча.

Неделю назад он, получив увольнение, поехал в Картов. Остановился у Шихтенберга. В субботу утром он помог Герде на ферме, и, когда она освободилась, они бродили по лугу, зашли в лес, сели на поваленное бурей дерево и долго разговаривали. В тот день они не разлучались ни на минуту.

Воспоминания о Герде пьянили Вернера, как вино. Он решил жениться на Герде в этом же году, сразу после демобилизации. Жить они будут в Картове. У них родится ребенок, потом еще один… мальчики. Вернер всегда относился с уважением к женщинам в положении. А уж Герду–то он будет просто на руках носить.

Вернер подошел к окну. В этот момент в дверь постучали. Вошел Бюргер.

— Здравствуйте, товарищ унтер–офицер!

Вернер подал ему руку. Они сели.

— Я к вам с просьбой, товарищ унтер–офицер.

— Слушаю вас.

Бюргер достал из кармана письмо, положил его на стол и придвинул свой стул поближе к Хауку.

— Вы, наверное, знаете, что в Картове я познакомился с Гертрудой. И вот я получил от нее письмо. Прочтите его, пожалуйста! — смущенно попросил солдат.

— Когда вы получили это письмо?

— Неделю назад.

Хаук развернул лист.

«Мой милый Артур!

Все время меня мучает мысль, не забыл ли ты меня. А если не забыл, то почему от тебя нет никаких вестей?..

Мы уже давно перевели своих коров в открытый хлев. Работы у нас много, но мы справляемся, У нас уже создана комсомольская организация. Быть может, ты мне напишешь? Я все время вспоминаю то время, когда ты был здесь. Напиши, как живешь? Быть может, ты смог бы приехать? Я уже рассказывала о тебе дома, и никто слова против не сказал. Очень прошу тебя, дорогой Артур, напиши мне и скорее приезжай.

Я тебя очень люблю и жду.

Твоя Гертруда».

Вернер вернул письмо Бюргеру, который тихо сказал:

— Я сначала думал, что не нравлюсь ей, а теперь она пишет, что любит меня. Она очень хорошая девушка, добрая такая, правда?

Вернер кивнул в знак согласия.

— Я хочу ей написать, а вот писать–то грамотно не умею, читаю и то не ахти как…

«Сколько лет после окончания войны прошло, а еще есть и такие люди», — подумал Вернер, а вслух сказал:

— Тогда мы сейчас же с вами напишем ей письмо. Бумага у вас есть?

Бюргер кивнул и подал Хауку лист бумаги.

— Вы диктуйте, а я буду писать.

Бюргер подпер голову руками и, сосредоточенно нахмурившись, произнес:

— Моя дорогая Гертруда! — И уставился на Хаука, пока тот не закивал в знак одобрения головой.

Когда письмо было написано, Хаук прочел его вслух и отдал Бюргеру.

— Спасибо, товарищ унтер–офицер, — поблагодарил солдат. — Если бы я мог научиться так писать, но уже поздно…

— Никогда не поздно, товарищ Бюргер. Если вы хотите, мы с вами можем заниматься каждую неделю. Я вам помогу.

— Да?! — обрадовался солдат и, положив письмо на стол, добавил: — Тогда давайте сейчас и начнем!

* * *

В понедельник артиллерийские расчеты занимались на местности. Унтер–офицер Бауман вел свой расчет через холм в направлении леса. На занятия он вышел голодным, потому что вернулся в казарму незадолго до подъема и не успел позавтракать. Выстроив расчет в одну шеренгу, он крикнул:

— Не разговаривать в строю!

Бауману явно было не по себе. «И как только Брауэр додумался в понедельник утром проводить занятия на местности, когда в воскресенье многие солдаты были в увольнении!» — недовольно думал Бауман. Правда, просматривая план–конспект Баумана, командир взвода похвалил его. Это, конечно, приятно. Бауман лениво зевнул, вспомнил, что ему предстоит сначала провести занятие на тему «Ориентирование на местности», а затем — по отработке приемов преодоления препятствий.

Солдаты тихо переговаривались между собой.

— Придется ползти по–пластунски, — прошептал Эрдман.

— Как будто нам, артиллеристам, это когда–нибудь понадобится!

— Я еще никогда не ползал, — признался кто–то.

— Запомни, если мы полчаса будем ползти вот в том направлении, то как раз приползем в пивную, — сказал Эрдман, чем очень насмешил всех.

— Тихо, в строю все–таки находитесь! — сердито прикрикнул на солдат Бауман.

Пригревало солнце. «Хорошо бы сейчас завалиться где–нибудь в траве да хорошенько выспаться!» — думал Бауман.

Когда расчет достиг опушки леса, Бауман на минуту остановился, прислонился к дереву и, закрыв глаза, вздохнул: «Эх, поспать бы сейчас часика четыре! Солдаты и сами неплохо умеют ориентироваться на местности».

Отойдя от дерева, он остановил расчет и сказал:

— Товарищи, сегодня у нас занятие по ориентированию на местности и преодолению препятствий. Мы и тем и другим не раз занимались раньше. Я не собираюсь напоминать вам о том, насколько необходимо солдату уметь ориентироваться и преодолевать различные препятствия, встречающиеся на местности. Вы это и так понимаете. Сейчас я проведу короткий опрос в целях повторения. Если окажется, что кто–то из вас не знает этого вопроса теоретически, тогда мы проведем практическое занятие, если же таких товарищей не окажется, тогда ограничимся коротким опросом. — Бауман усмехнулся, поймав хитрый взгляд Эрдмана.

Разрешив расчету сесть на траву, Бауман начал задавать солдатам вопросы. Все отвечали довольно бойко. И лишь заряжающий Рост немного запинался в своих ответах, но ему умело подсказывал Эрдман.

Все получилось так, как и задумал Бауман. Он был доволен.

— Товарищи, я поражен вашими глубокими знаниями. Сейчас я вас распущу, но с условием, что вы далеко не уйдете и будете соблюдать тишину. Товарищ Эрдман, вы меня предупредите, если сюда подойдет кто–нибудь из начальства.

— Все будет в полном порядке, товарищ унтер–офицер! — обрадовался Эрдман. — Мы выставим наблюдателей, а уж они нас не подведут.

Бауман отошел в сторону и улегся в густую траву под раскидистым кустом. Через минуту он уже крепко спал.

Когда пришло время вести расчет в казарму на обед, Бауман уже выспался и чувствовал себя хорошо. Унтер–офицер не боялся, что солдаты могут его выдать. Беспокоило его только то, что унтер–лейтенант Брауэр хорошо знал маршрут и мог их незаметно проконтролировать.

Они шли по пыльной дороге, и Бауман со стороны заметил, что вид у солдат отнюдь не усталый, обмундирование не помятое, руки и те чистые. Никто, конечно, не поверит, что эти солдаты четыре часа прозанимались на местности.

Когда в небе показался самолет, Бауман крикнул:

— Воздух!

Солдаты кинулись в кусты и, упав на землю, стали целиться из автоматов в самолет, который летел довольно низко.

Самолет пролетел, и Бауман приказал расчету построиться и надеть противогазы.

— Для полного удовольствия нам только этого и не хватало! — недовольно проворчал Эрдман, но все же натянул маску на голову. Бауман скомандовал:

— Бегом, марш!

И солдаты побежали, поднимая сапогами дорожную пыль.

Бауман несколько раз приказывал им ложиться. Через полкилометра он остановил солдат и, построив, внимательно осмотрел. На этот раз он остался доволен их внешним видом. Уж теперь–то никто не заподозрит его в обмане, а на вопросы командира взвода он всегда ответит.

Подходя к казарме, Бауман увидел, что остальные расчеты стоят в строю и перед ними прохаживается Брауэр. Унтер–офицера тотчас же охватило беспокойство.

Последнюю сотню метров Бауман заставил расчет бежать в противогазах, чем вызвал их возмущение.

— Вот это занятие! — проворчал подносчик снарядов. — Сначала нас ведут на прогулочку, а потом гоняют до седьмого пота. Неужели нельзя все делать, как положено?..

— Тихо, ты! — оборвал солдата Эрдман. — Тебя сюда не в дом отдыха прислали.

Бауман подошел к командиру взвода для доклада.

— Товарищ Бауман, что все это значит? — удивленно спросил командир взвода, выслушав его доклад.

Баумана бросило в пот. «Все пропало», — подумал он.

— Вы меня удивляете, товарищ унтер–офицер, — продолжал командир. — Солдаты расчета все в противогазах, а ваш противогаз в сумке. Или вы думаете, что меня радует такая подготовка?

Бауман выпрямился и, понурив голову, тихо сказал:

— Так точно, товарищ унтер–лейтенант! Я поступил неправильно. Больше такое не повторится.

— Распустите расчет, пусть солдаты отдохнут, — усмехнулся офицер.

Бауман молодцевато повернулся кругом и пошел к расчету.

* * *

Неделю из своего отпуска Вернер провел дома, у родителей, а потом поехал в Картов. Автобусом добрался он до нужной остановки и сошел, Ему предстояло пройти пешком около двух километров. Полевая дорога вела через луг к лесу. Дул легкий ветерок.

Вернер миновал лесок, перешел через легкий деревянный мостик и увидел перед собой деревушку, из которой доносилось пение петухов и мычание коров.

А вот и разлапистая ель, под которой совсем недавно стояла их палатка.

И вдруг он заметил женскую фигурку, которая приближалась к нему.

Это была Герда. Вернер сразу узнал ее. На ней было рабочее платьице, на голове косыночка, а руки почему–то забинтованы. Подбежав к нему, Герда в нерешительности остановилась и прерывающимся от волнения и быстрого бега голосом сказала:

— Здравствуй, Вернер!

— Герда, что с тобой?! — Он нежно обнял девушку за плечи и повторил: — Что с тобой?

— Кто–то поджег копну сена.

— Что?!

— Копну сена, что стояла возле коровника. Стог сгорел, коровник цел.

— Кто это сделал?

Герда недоуменно пожала плечами:

— Этого никто не знает.

— Мерзавцы! — Вернер ласково провел пальцами по лицу и волосам девушки.

— Хорошо еще, что удалось спасти коровник. Пойдем к нам.

* * *

— Герда, прошу тебя, не смотри на меня с таким упреком! — Грунделов откинулся на спинку стула, положив руки на край стола.

— У тебя что, совесть не в порядке? — Герда облокотилась на стол.

— У меня–то в порядке. И к этому случаю я не имею абсолютно никакого отношения, — равнодушно произнес кузнец.

— Это только ты так считаешь, — не успокаивалась Герда. — Тебе мало одного пожара?

— Почему ты мне все это говоришь? — недоумевал Грунделов.

— Потому что тебе давно пора решить, с кем ты: с нами или против нас!

— Не смеши меня, пожалуйста! — Грунделов убрал руки со стола.

— Не увиливай от ответа.

— Кто знает, как это случилось? Может, сено само загорелось?

— Доказано, что это поджог, но нам пока не удалось установить личность преступника. Только ясно: это один из тех, к кому тяготеешь и ты.

— Я ни к кому не тяготею.

— Вон как?!

— Оставь меня наконец в покое! Я ничего не поджигал.

— Ты должен решить, с кем тебе по пути.

Вернер нервно постучал пальцами по столу:

— Герда, безусловно, права: кто не с нами — тот против нас. Третьего пути нет. А тот, кто пойдет против нас, будет сметен с нашего пути…

— Я никому не мешаю.

— Ты этого просто не замечаешь, — не отступалась Герда.

— Тогда направь меня…

— На правильный путь? — подхватил Вернер. — И направим!

Грунделов молча уставился в пол, а затем, оттолкнув стул, встал и вышел из комнаты.

Анна–Мария поставила стул мужа на место и вслед за ним тоже ушла из комнаты.

* * *

Поговорив с Гердой, Вернер отправился во двор. Он подошел к кузнице, сквозь закопченное окошко которой было видно, как вырываются языки пламени из горна, возле которого стоял Грунделов.

Вернер подошел к наковальне и взял в руки молот. Грунделов вытащил из углей раскаленный железный стержень. Вернер ударил по стержню, отчего тот в месте удара немного расплющился. При каждом ударе из–под молота сыпались искры. Когда стержень принял нужный вид, кузнец предложил Вернеру передохнуть.

— Мне частенько приходилось работать в кузнице нашего кооператива, — пояснил Вернер.

— То–то я смотрю… — согласился Грунделов и замолчал.

Вернер рассказал кузнецу, как вступил в кооператив.

Сначала кузнец слушал его рассказ равнодушно, но постепенно заинтересовался, прислушался, стал переспрашивать.

* * *

Дни бежали быстро, и вот наступил день расставания. Перед отъездом Хаука Герда и Вернер отправились погулять.

Они шли плечом к плечу, слушая пение птиц.

— О чем ты задумался? — спросила Герда.

— О тебе, точнее, о нас обоих.

— Я все еще не верю, что мы вместе. А теперь ты уезжаешь… — Герда грустно улыбнулась. — Когда–то ты сюда приедешь опять?!

— Скоро, — ответил Вернер. — Очень скоро, вот увидишь! — Он повернулся к Герде. — Ах, Герда, если бы ты знала, как я хочу, чтобы поскорее настал день демобилизации.

— А что тогда?

— Тогда я приеду в Картов, навсегда!

— И что же ты будешь здесь делать?

— Работать трактористом… и…

— И что еще? Вернер молчал.

— Ну скажи, что ты еще надумал? — просила она.

Вернер обнял девушку и рассказал ей о своих планах на ближайшее будущее. В этих планах самое большое место Вернер отводил Герде.

7

Вернувшись из отпуска, унтер–офицер Вернер Хаук принял командование расчетом от замещавшего его штабс–ефрейтора Дальке. Поинтересовавшись, как идет служба, он рассказал солдатам о поездке в Картов, передал приветы, рассказал о делах кооператива и о пожаре на скотном дворе.

— Вот мерзавцы! Они думают, что им удастся развалить кооператив! — громко возмущался Лахман. — Мы должны сделать что–то такое, чтобы помочь им… — размечтался он.

— Я знаю… я знаю… — заерзал на стуле толстяк Штелинг. — Нам нужно взять шефство над кооперативом. Для вредителей это послужит предупреждением!

— Идея хорошая! — подхватил Лахман. — И сделать это нужно как можно быстрее!

— Товарищи, мне такое предложение нравится! — обрадовался Хаук. — Вы, товарищ Штелинг, посоветуйтесь по данному вопросу в комсомольском бюро, а вы, товарищ Гертель, напишите статью в стенгазету!

— Охотно напишу! — согласился Гертель.

— Товарищи, мы все обсудим и решим в перерыве, — сказал в заключение Хаук.

Но поговорить с солдатами во время перерыва между занятиями Хауку не удалось, нужно было быстро переодеться и успеть построиться на плацу.

Когда расчет построился, Хаук крикнул:

— Прекратить разговоры!

— И это называется перерыв?! Каким уставом он предусмотрен? Никаким!

Хаук узнал голос Шрайера.

— Я, кажется, не разрешил разговаривать в строю и тем более открывать дебаты. Смирно! Шагом марш!

Расчет направился в казарму. Разобрав оружие из пирамиды, солдаты бегом бросились на плац, объявленный местом построения.

«План занятий составлен не совсем удачно, — подумал Хаук на бегу. — Солдатам совсем не остается времени для перекура. Нужно будет внести в план кое–какие изменения».

То, что произошло позднее, подтвердило необходимость изменения плана. Но сделать это оказалось не так–то просто.

* * *

Уже полчаса шли занятия по стрельбе на ящике с песком. Солнце палило нещадно, и пот бежал по солдатским лицам.

Все, что объяснял солдатам унтер–офицер Хаук, было им не ново, и потому они слушали его объяснения без особого внимания. И вдруг Хаук почувствовал запах дыма.

— Что такое? — удивленно спросил Хаук. — Кто курит?

Шрайер каблуком раздавил окурок и сказал:

— Товарищ унтер–офицер, я курил.

— Вы курили? На занятии?

— Да, я курил у вас на занятии…

— Мы поговорим об этом позже.

— Я только два раза курнул. В перерыве не успел, а на бегу я курить не умею…

Когда расчет собрался в учебном классе, Хаук сказал:

— Товарищи, если дела у нас и дальше так пойдут, то мы с вами окажемся на первом месте по нарушениям. То вы критикуете учебный план, то курите на занятиях. Такого у нас еще никогда не было. Курить на занятии, подумать только!.. Что вы можете сказать на это, товарищ Шрайер?

Шрайер встал:

— Мы все время куда–то бежим, торопимся, а нормальных перерывов нет, некогда даже выкурить сигарету. — Он оглядел товарищей. — Спросите у остальных, они тоже недовольны…

— Сейчас мы говорим не обо всех, а о вас лично, товарищ Шрайер!

— Шрайер, конечно, прав, нужно пересмотреть план, чтобы и перерывы у нас были, — поддержал кто–то Шрайера.

— Вот видите, расчет согласен с моим мнением.

Лахман повернулся к Шрайеру:

— Ты всегда выскакиваешь, хочешь выделиться, а кое–кто тебе поддакивает. Так дальше продолжаться не может!

— А ты возьми и напиши обо всем в стенгазету, — проговорил Дальке.

— Да, напиши, а мы все подпишемся под статьей. Лично я подпишусь, — уточнил Штелинг.

Хаук задумался: «Шрайера, разумеется, нужно наказать, но вопрос с перерывами давно пора уладить. Хотя вряд ли об этом следует писать в стенгазету… Вряд ли…»

— Нет, этого мы делать не станем. — Лахман стукнул кулаком по столу. — Учебный план для нас — это приказ, а приказы, как правило, не обсуждаются. Тем более в стенной газете… Вот вы все время твердите: перерыв, перерыв… — Он перевел дыхание. — А я считаю, что нужно прежде всего повысить дисциплину на занятиях, тогда они вовремя будут заканчиваться. Я согласен, что нужно что–то делать, но только не так… — Лахман бросил взгляд на Хаука, словно желая сказать ему: «Я тебя поддержал, теперь уж ты сам выпутывайся как знаешь».

— Товарищи, я думаю, Лахман совершенно прав: нам нужно повысить дисциплину на занятиях, тогда не придется жаловаться: мол, перерывы короткие. Я, конечно, поговорю с унтер–лейтенантом Брауэром.

* * *

В тот же день у Брауэра состоялся разговор с обер–лейтенантом Кастерихом. Командир старался сохранить спокойствие и потому говорил особенно тихо:

— Я уже не первый год занимаюсь планированием, и голова у меня, кажется, на плечах есть. До сих пор никто из солдат не имел никаких возражений против моих планов. И вдруг солдаты первого расчета нашли, видите ли, недостатки.

— Не волнуйтесь, товарищ обер–лейтенант, солдаты и сами поняли, что они не имеют права обсуждать план. Я смогу их убедить, солдаты у нас сознательные. Они и сами поняли, что нужно поднять дисциплину на занятиях…

— Я не потерплю на батарее никакого самоуправства! Приказ есть приказ, его выполнять надо, а не обсуждать. Я довольно долго служу в армии и знаю, как нужно планировать занятия. Видите ли…

— А вы сейчас очень похожи на майора Глогера.

— При чем тут Глогер? Я вас не понимаю!

— У меня с ним состоялся почти такой же разговор перед стрельбами.

— Я не могу пойти на уступки подчиненным. Если я уступлю им сегодня, завтра они потребуют большего.

— У меня сложилось впечатление, что солдаты последнее время неважно учились. Но вы, кажется, не очень–то доверяете им. На следующей неделе мы проведем партийное собрание. Вопрос, который мы будем обсуждать, интересует и других товарищей. Мне бы хотелось, товарищ Кастерих, чтобы вы выступили на этом собрании и коротко рассказали о единоначалии в армии. — Унтер–лейтенант Брауэр усмехнулся, чем еще больше разозлил Кастериха, который крепко сжал зубы и вместо ответа только кивнул.

* * *

— Я так и знал, что этим все кончится, — заметил Дальке, когда вечером унтер–офицер Хаук рассказал солдатам о результате разговора с командиром.

Слухи о затеянном первым расчетом разговоре дошли и до других расчетов, однако никто не верил в успех затеянного, а некоторые даже злорадствовали.

Хаук сидел за столом в спальной комнате. Вокруг него толпились солдаты.

— Головой стену не прошибешь, сколько ни старайся! — заметил кто–то.

— Стоило ли весь сыр–бор затевать попусту? — засмеялся Дальке.

— Товарищи, я думаю, дело вот в чем, — произнес Лахман. — Обер–лейтенант Кастерих не понял, чего мы хотим, поэтому нам надо еще раз поговорить с ним. Ведь все мы убеждены, что план занятий можно улучшить. Парторганизация поддержит нас. Быть может, мы просто неубедительно изложили свои доводы. Ведь речь–то, по сути дела, идет вовсе не о перерывах, а о достижениях батареи. Если нам чего удастся добиться, за нами потянутся и другие расчеты. Я предлагаю пригласить к нам обер–лейтенанта Кастериха и еще раз поговорить с ним. Нам не следует так просто отступать…

— В этом я не согласен с вами, товарищ Лахман, — сказал Хаук.

Все сразу притихли.

— Слушай! — Дальке локтем толкнул соседа.

— Я не согласен, хотя в принципе вы правы, — продолжал унтер–офицер. — Не надо приглашать обер–лейтенанта. Давайте поручим товарищу Штелингу изложить наше предложение на заседании комсомольского бюро. Обер–лейтенант Кастерих — комсомолец и на заседании будет обязательно. Можно пригласить еще некоторых товарищей. Думаю, что только так нам удастся достигнуть своей цели.

— Хорошо, я согласен, — сказал Штелинг, — Вот увидите, я все сделаю…

— Правильно, сделаешь! — Дальке дружески похлопал Штелинга по плечу.

Когда Хаук выходил из спальни, к нему подошел Бауман.

— Я хотел бы тебя предостеречь, — сказал он. — Не забывай, что мы здесь не в кооперативе находимся, а в армии. Учебный план для нас равносилен приказу, а приказы, как известно, не обсуждают. На месте Кастериха я не стал бы с вами и разговаривать. Он и без вас знает, что ему следует делать, потому что несет ответственность за свои действия.

— Армия действительно не кооператив, но не в этом дело. Я прекрасно знаю, где мы находимся, и именно потому хочу, чтобы наша служба стала еще лучше. Нам радоваться надо, когда рядовые вносят такие толковые предложения. И незачем меня предостерегать. Речь идет о нашей подготовке. Мы хотим, чтобы она стала лучше. К тому же я вовсе не боюсь, что это может не понравиться командиру батареи: ведь цель–то у нас общая.

Бауман пожал плечами. Он не был согласен с товарищем.

* * *

— Посмотрим, что из этого получится, — сказал обер–лейтенант Кастерих Брауэру, когда они возвращались домой после заседания комсомольского бюро. — Я внимательно слушал все выступления товарищей. Вообще–то они, конечно, правы… Короче говоря, посмотрим…

Некоторое время они шли молча.

Кастерих был доволен, хотя начало заседания ему не понравилось. Однако очень скоро он понял, что солдаты, критикуя учебный план, прежде всего беспокоятся о хорошей подготовке солдат в целом.

— На наших ребят можно положиться. С ними не пропадешь! — сказал командир батареи, прощаясь с Брауэром. — А мой доклад? Нужно ли мне выступить и перед другими?

— Я думаю, будет хорошо, если об этом узнают и остальные ребята. — Брауэр улыбнулся. — Доклад остается в силе, только вы внесете в него кое–какие коррективы.

— Хорошо, товарищ Брауэр. Тогда… до завтра!

Бауман рассерженно переступал с ноги на ногу.

«Чего они пристали ко мне? Я ведь не член партии. А Кастерих требует, чтобы я каждый вечер в течение целого часа рассказывал солдатам о ходе партийного съезда. Этак у меня и свободного времени не останется. Как будто об этом не говорят на политзанятиях! Оставили бы они меня в покое. Я не затем пошел в армию, чтобы с раннего утра и до позднего вечера крутиться на ногах да убеждать солдат лучше учиться. Свободное время дается мне для отдыха. Я ведь человек! Два увольнения я пожертвовал маленькой жене одного вахмистра, который лежит в госпитале. Она и сейчас меня ждет, и если я не приду, то потеряю ее навсегда».

Бауман чертыхнулся и вышел из комнаты. Сбежал вниз по лестнице, заглянул в учебный класс. Солдаты расчета уже ждали его.

Выслушав доклад Эрдмана, Бауман спросил:

— О чем сегодня пишут в газетах?

— О съезде партии, — в один голос ответили два солдата.

— Так, ну, а конкретнее? — Бауман подождал немного, а затем приказал: — Принесите газеты! Даю вам две минуты.

Солдаты помчались за газетами.

«Газеты они еще не прочли, так что и говорить с ними пока не о чем. Пусть занимаются самообразованием. Вот Эрдман пусть и займется с ними. Я еще могу успеть…» Отдав распоряжение, Бауман пошел вниз. У двери комнаты, в которой жили солдаты его и Хаука расчетов, он остановился, прислушался.

— А я еще на заводе хотел вступить в союз молодежи, но не успел, — сказал кто–то. — А теперь я подам заявление о приеме.

«Интересно, кто бы это мог быть?» — подумал Бауман и в тот же момент услышал голос Хаука:

— Это хорошо, что вы так думаете, товарищ Лахман… ну, а теперь, товарищи, поговорим с вами о международном положении… Кто хочет выступить первым?..

«Значит, это Лахман… Интересно, сам ли он до этого додумался? Ну да ладно!..» — мелькнуло у Баумана в голове. Быстрым шагом он направился к КПП и через минуту был уже за пределами части.

Более трех месяцев пролежал Пауль в госпитале, но рука у него все еще болела. И хотя ребята из расчета часто писали ему, он все же чувствовал себя одиноким. Гулять по госпитальному двору ему надоело, там можно было увидеть только таких же, как он, больных, врачей да сестер. Тогда он увлекся чтением книг. Однажды он получил письмо от товарищей по службе. Вот что было написано там:

«Дорогой Дитер!

Пишу тебе письмо, на которое ты должен побыстрее ответить, так как нам нужно узнать твое мнение. Мы взяли на себя обязательство бороться за звание «Лучший расчет в полку». Правда, мы не очень ясно представляли себе, что от нас для этого потребуется. Но унтер–офицер Хаук нам все подробно объяснил. Посылаем тебе наше обязательство, чтобы ты с ним ознакомился и написал нам о своем согласии, ведь ты являешься членом нашего коллектива».

Пауль сел поудобнее, на миг закрыл глаза, словно решаясь на что–то очень важное, а затем продолжал читать:

«1. До 7 ноября выполнить все учебные программы на «отлично», а спортивные нормативы на «хорошо».

2. Добиться взаимозаменяемости всех номеров расчета. Бюргера подготовить как водителя тягача, тем более что после демобилизации он собирается работать в Картове трактористом.

3. Выполнять все нормативы по стрельбе из стрелкового оружия с оценкой не менее чем на «хорошо».

4. Добиться такого положения, чтобы ни у кого из расчета не было дисциплинарных взысканий, а в расчете — ЧП.

5. Все члены нашего коллектива обязуются регулярно читать художественную литературу, часть прочитанных книг обсуждать на читательских конференциях.

6. Всем солдатам сдать нормы спортивного разряда.

7. Не нарушать правил социалистической морали.

8. Принимать активное участие в культурно–массовой работе, взять культурное шефство над кооперативом в Картове.

Дорогой Дитер, прежде чем принять все эти пункты, мы долго спорили. В наших спорах принимал участие и унтер–лейтенант Брауэр, причем он не всегда был согласен с нами. Кое с чем не согласился сначала и Гертель. Да, у нас новость: Лахмана приняли в комсомол.

Унтер–офицер Хаук убедил нас всех в том, что мы вполне может добиться звания «Лучший расчет».

Надеемся, что ты быстро нам ответишь. Желаем тебе скорее выздоравливать.

Привет ото всех нас и от унтер–лейтенанта Брауэра.

Ганс Шрайер».

Паулю было приятно, что товарищи не забыли о нем, интересуются его мнением.

«Бюргер учится на водителя! Он им станет! Тягач попадет в надежные руки. А мне во что бы то ни стало нужно освоить орудие и получить квалификацию номера расчета!» — Пауль достал ручку с твердым намерением сразу же ответить товарищам на их письмо.

* * *

Во всех комнатах и коридоре пахло мастикой для натирки полов. Правда, в спальных комнатах этот запах перемешался с запахом цветочного одеколона, и это страшно раздражало солдат.

Вернер сидел у окна и смотрел во двор.

Трава заметно позеленела, а хвойный лес, окружавший казарму, стал как–то приветливее. Сидевшие в комнате унтер–офицеры шумели, не обращая никакого внимания на Хаука. Бауман уже полностью был готов к увольнению в город и торопил Германа, который хотел пойти вместе с ним.

Призыв первого расчета уже распространился в полку. В клубе и столовой висели листки–молнии, призывающие всех последовать примеру первого расчета. Никто не возражал против этих призывов, но никто и не следовал им. Все ожидали, что на батарее вот–вот произойдут коренные изменения, но ничего не происходило.

Каждый шаг любого солдата из первого расчета не оставался незамеченным, а если случайно ими допускалась хоть какая–нибудь ошибка, насмешки так и сыпались со всех сторон. За глаза все ругали выскочек из первого расчета, но открыто говорить им что–либо никто не решался.

Хаук чувствовал, что это нервирует солдат. Атмосфера была напряженной.

Подперев голову рукой, Хаук продолжал смотреть в окошко. На лбу его залегли морщины, глаза утратили обычную живость.

— Ну, командир передового расчета, — ехидно начал Бауман, — когда я получу причитающееся мне, согласно пари, пиво?

Хаук сделал вид, что не расслышал вопроса, и посмотрел на Германа, который застегивал карманы.

— Ну, я готов, — как–то по–детски сказал Герман. Бауман кивнул и, повернувшись к Хауку, продолжал:

— Ах, да, я чуть было не забыл, что по правилам социалистической морали распивать алкогольные напитки запрещается! — А про себя подумал: «Ну, подожди, я тебе покажу!»

Спустя несколько минут Хаук увидел в окно, как Дальке, Бауман и еще кто–то из солдат уже подходили к КПП.

* * *

Первому расчету приказали собраться после завтрака в подвальном помещении.

Первым спустился в подвал Дальке, уселся на скамейке, прислонившись спиной к стене и засунув руки в карманы. Вслед за ним подошли и другие. Рассаживались молча, последним вошел Шрайер, улыбнулся во весь рот:

— Доброе утро!

— Чего это ты радуешься? — осадил его Дальке.

— Интересно, что надумал Хаук? В воскресенье и то покоя не дает, — тихо заметил кто–то.

Вскоре появился и Хаук. Можно было подумать, что он провел бессонную ночь, так осунулось и побледнело его лицо.

— У нас не все получается, — сказал Хаук, присаживаясь на край стола. — Многие злорадствуют, как будто мы им что плохое сделали.

— Я вам давно говорил, что из этого ничего хорошего не получится, — не выдержал Дальке. — Но вы меня не послушались! Зачем нам нужно, чтобы о нас все говорили? Что, нам больше других нужно? Давайте откажемся от этой идеи!

— Мы взяли на себя обязательства и должны их выполнить. Не заявлять же теперь о том, что мы отказываемся от них. — Хаук укоризненно посмотрел на Дальке.

Все молчали. Первым нарушил молчание Лахман: — Мы не имеем права идти на попятную только из–за того, что кто–то подсмеивается над нами! Новое всегда рождается в трудностях. Возьмем, например, ударников на производстве, которые рушат старые нормы и утверждают новые.

— Я простой солдат, а не ударник производства! — воскликнул Дальке.

— По–своему мы тоже новаторы, — заметил Хаук.

— Какие мы новаторы, ну какие? — не успокаивался Дальке. Он был зол на Хаука: «Прав был Бауман, говоря, что Хауку все это понадобилось для того, чтобы как–то выделиться. Выскочка!»

Слово попросил Лахман:

— Отказываться от обязательств мы не имеем права. Обязательства–то мы взяли, но еще ничего не сделали для их выполнения. Вывесить обязательства мало!..

— Правильно, — поддержал Лахмана Хаук. — Так дело, товарищи, не пойдет! Вот давайте сейчас с вами и обсудим, как нам следует работать.

И снова встал Лахман:

— Наши обязательства, так сказать, являются для нас производственным планом. Вот и давайте их выполнять, будто мы на производстве! Составим себе планы на неделю, даже, может, на день. Каждый получит определенное задание, и за выполнением этих заданий будем следить ежедневно. Дело–то и пойдет!

Дальке закрыл глаза. Ему очень хотелось возразить Лахману.

— Правильно! — поддакнул Хаук, вскакивая со стола. — Вот тогда дело и пойдет!

Все заговорили наперебой, так что ничего нельзя было разобрать.

* * *

Через несколько дней Герман, оставшись с Вернером наедине, спросил его:

— Скажи, Вернер, что теперь будет с твоим расчетом?

Вернер рассмеялся:

— Я сначала тоже немного сомневался, но товарищи, с которыми я сегодня советовался, вселили в меня уверенность. Особенно деловым оказался Лахман. По его предложению мы составили план на целую неделю, определили задания на каждый день и ежедневно проверяем их выполнение.

— И на все это у тебя хватает времени?

— Время находим.

— И все с этим согласны?

— Дальке пока не очень, но ему ничего не остается, как идти за всеми.

— Может, и моему расчету включиться в соревнование? — задумчиво произнес Герман, хотя на самом деле ему не хотелось спешить. Надо бы посмотреть, что получится у Хаука. Командиры некоторых расчетов, особенно Бауман, с большим недоверием отнеслись к почину первого расчета. Но если поддержать Хаука, ему легче станет.

— А почему бы и нет!

Герман смущенно улыбнулся:

— Хорошо тебе говорить! У вас самое трудное уже позади.

— А чем солдаты твоего расчета хуже моих? Да нисколько не хуже! Брать на себя повышенные обязательства, соревноваться с передовиками — это тяжело. Но солдаты — парни толковые. Вот возьмем хотя бы Бюргера: ведь он с грехом пополам умел читать и писать. Я, например, писал за него письма в Картов.

— Я об этом слышал, — кивнул Герман.

— Сейчас он уже самостоятельно пишет. Или возьмем Гертеля. Он слово «спорт» даже слышать не мог, а теперь! Так что включайся и ты в соревнование!

— Я подумаю! Правда, я уже думал об этом.

— Ну и хорошо. Я тебе помогу, кое–какой опыт у меня имеется.

Герман знал, что обещания Хаука никогда не расходились с делом, и потому решительно ответил:

— Я согласен.

— Вот и прекрасно. Теперь нам с тобой есть о чем поговорить.

* * *

Вечером того же дня Герман спросил Хаука:

— Скажи, твои солдаты знают, что мы соревнуемся?

— Конечно.

— Тогда я не понимаю, почему Штелинг мешает мне на занятиях.

— Как мешает?

— Когда я излагаю учебный материал, он часто перебивает меня, выскакивает. Я, конечно, понимаю, что сам он все это уже знает, ему скучно, но нельзя же мешать другим! Я его не раз одергивал, но он забывается и снова мешает.

— Я этого не знал.

— Спроси у своих солдат. Они тебе подтвердят.

— У меня на занятиях он ведет себя нормально.

— У тебя он не осмеливается…

Хаук знал, что Штелинг умный парень и действительно может недисциплинированно вести себя на занятиях, если чувствует послабление со стороны руководителя занятий.

— Я разберусь в этом и накажу его.

Штелингу был объявлен наряд вне очереди за нарушение дисциплины на занятиях.

* * *

Как–то вечером, когда солдаты первого расчета собрались идти на читательскую конференцию, Штелинг демонстративно лежал на койке.

— А ты что, вставать не собираешься? — спросил Штелинга Лахман.

— Эй, Толстяк, вставай! Мы тебя ждать не будем! — крикнул Шрайер.

— Я не пойду.

— Почему?

— Не пойду, и все!

— Пойдешь! — Лахман подошел к кровати Штелинга и потряс ее за спинку.

— Оставь меня в покое!

— А, понимаю, тебе не понравился наряд, который ты схлопотал!

— Ну и что? — Штелинг перевернулся на другой бок.

— Мы не хотим, чтобы у нас в расчете появились новые взыскания, — подошел к Штелингу и Дальке. — Срывать занятия никому не положено…

— Вы правы, — вмешался в перепалку Хаук, — занятия нельзя срывать. Именно за это он и получил наряд вне очереди. Мы взяли на себя серьезные обязательства, и их нужно выполнять…

— Наряд он, конечно, получил за дело, — сказал Гертель. — А мы с вами и впредь не должны проходить мимо нарушений дисциплины. Принципиальностью мы только завоюем уважение других.

* * *

На очередном обсуждении результатов дня Штелинг сказал:

— Товарищ унтер–офицер, мне не нравится то, как и чему Бауман учит нас. Вот, например, сегодня мы должны были познакомиться с методами преодоления зараженной ОВ местности, а унтер–офицер Бауман рассказал нам то, что мы учили еще две недели назад.

Все согласно закивали, а Шрайер сказал:

— Так оно и было. Он всегда так объясняет, что спать хочется.

— Многие и засыпают на его занятиях, — подтвердил Лахман.

— Нам нужно об этом сказать самому Бауману, пусть он изменит методику преподавания, — заметил кто–то.

— Я уже говорил ему, — сказал Штелинг.

— Ну и что?

— «Я преподаю, — сказал он, — строго по план–конспекту». И ушел…

— Он часто повторяет пройденный материал. Вряд ли это предусмотрено его конспектом.

— Нет, конечно, — согласился Вернер. — Прежде всего он обязан тщательно готовиться к занятиям и учить вас тому, что потребуется на практике.

— У меня идея. — Штелинг нахмурил брови. — Мы напишем статью в стенную газету и попросим Баумана высказаться, что он думает об этом.

— Чепуха! — махнул рукой Дальке. — Это только разозлит его, потому что подорвет его авторитет.

Штелинг вспыхнул и, сняв очки, сказал:

— Дался тебе этот Бауман! Здесь речь идет не о Баумане, а о нас.

— Делайте что хотите, только без меня, — буркнул Дальке и хотел выйти.

— Ефрейтор Дальке, останьтесь! — приказал ему Хаук.

Дальке неохотно вернулся на свое место.

— Я сам напишу статью, — предложил Штелинг.

За ужином Вернеру пришла мысль, что унтер–офицер впервые подвергнется критике в стенгазете. Можно представить, как прореагируют на статью солдаты!

«Собственно говоря, пора уже сделать Бауману серьезное предупреждение, заставить его работать по–настоящему. Бауман комсомолец, и нужно будет покритиковать его как комсомольца».

На следующее утро солдаты толпились перед стенной газетой, в которой была помещена такая заметка: «Занятие или послеобеденный сон?

Сегодня на занятиях после обеда наш друг Бауман многих товарищей из первого взвода поверг в глубокий сон. Занятие было скучным, так как руководитель рассказывал солдатам то, что они уже слышали на прошлых занятиях. Это безответственно!

Мы требуем от нашего друга Баумана, чтобы он тщательно готовился к каждому занятию и давал нам нужный материал, учил тому, что нам пригодится на войне, чтобы мы могли хорошо выполнить свой долг.

Солдаты первого расчета ждут от товарища Баумана ясного ответа на эту критику».

Всем солдатам первого взвода заметка понравилась. Не понравилась она только одному Эрдману.

— До чего дошли! Это же наглость! — возмущался он.

— Тебя можно понять: ты так сладко спишь на занятиях, — усмехнулся Штелинг. — Я сам видел!

— Как вам только такое в голову могло прийти?!

— А мы хотим не спать на занятии, а учиться.

— Этак завтра вы напишете статью, в которой пропесочите командира батареи!

— А почему бы и нет, если он этого будет заслуживать?

— Первый расчет правильно сделал, — заметил Линднер. — Учиться они стали значительно лучше. Благодаря расчету Хаука у нас теперь настоящие перерывы. Мы должны последовать их примеру.

* * *

Дверь в комнату унтер–офицеров распахнулась, и на пороге появился солдат, который громко спросил:

— Видели, как солдаты в газете одного пропесочили?

Бауман отложил в сторону книгу, которую читал, и спросил:

— Кого и где пропесочили?

— И вы еще спрашиваете! Солдаты первого расчета в стенной газете!

Бауман встал и медленно вышел в коридор. Через несколько минут он вернулся. Подойдя вплотную к Хауку, Бауман со злостью произнес:

— Ты уже начал подрывать авторитет унтер–офицеров?

— Во–первых, статью написал не я, а солдаты, — спокойно ответил Хаук, — а во–вторых, они абсолютно правы.

— Ты, наверное, спятил! — воскликнул Бауман. — Неужели не понимаешь, что этим ты подрываешь авторитет унтер–офицеров? Даже в том случае, если твои солдаты и правы тысячу раз!

— Ты сам подрываешь свой авторитет.

— Какая наглость! — Бауман сжал кулаки, а когда Хаук хотел пройти мимо, дернул его за рукав и крикнул: — Стой здесь!

Хаук слегка улыбнулся и, опустив руку, в которой он держал полотенце, спросил:

— Пожалуйста, что тебе нужно от меня?

Бауман повернулся к остальным и обиженно произнес:

— И он еще спрашивает, что мне от него нужно!

— Солдаты первого расчета правы, — заметил Герман, медленно выговаривая слова, — ты должен пересмотреть свое отношение к занятиям.

— Однако доводить дело до стенной газеты, как мне кажется, все–таки не следовало бы, — вмешался в разговор Калирек.

— Это точно! — подхватил его слова унтер–офицер из второго взвода. — Завтра очередь дойдет до меня.

— Если ты этого заслужишь, — спокойно заметил Хаук.

— Я требую немедленно снять газету со стены! — взорвался Бауман.

Хаук рассмеялся и на шаг приблизился к Бауману:

— Ты внимательно прочитал заметку? В ней товарищи просят ответить им. И их просьба законна. Могу дать совет: ответь им, это только поднимет твой авторитет! — Проговорив это, Хаук вышел из комнаты.

Бауман посмотрел на товарищей, но в их глазах он не увидел сочувствия.

* * *

Когда солдаты вернулись с занятий, унтер–офицер Хаук заметил, что под стенной газетой приколота небольшая бумажка, на которой рукой Баумана написано, что он обязуется проводить все свои занятия на более высоком уровне.

Прочитав записку, Вернер усмехнулся и, подозвав к себе Дальке, сказал:

— Вот тебе доказательство того, что мы поступили правильно.

— Кто его знает?.. — все еще сомневался Дальке.

— Товарищ Дальке, нужно иметь мужество, чтобы признавать собственные ошибки.

— Я тоже выступаю за дисциплину, но считаю, что не все вопросы можно обсуждать в стенгазете. Никто меня не переубедит в том, что ваша заметка подорвала авторитет унтер–офицеров.

— Переубедить вас дело не такое уж и легкое, товарищ Дальке, но коллектив — это сила.

— Это я знаю. Знаю я и то, что иногда унтер–офицер Бауман поступал неправильно, но с ним все–таки можно поговорить… по–человечески…

— Хорошо, товарищ Дальке, мы будем чаще беседовать друг с другом! — Хаук похлопал солдата по плечу.

* * *

Вернувшись в часть из очередного отпуска, унтер–лейтенант Брауэр внимательно выслушал доклады командиров орудий и похвалил действия командира первого расчета. Затем он предложил тут же обсудить опыт первого расчета.

Слушая командира, Бауман с беспокойством думал о том, что сейчас обязательно кто–нибудь произнесет его фамилию.

Неожиданно слова попросил Герман.

— Сначала я не одобрял инициативу первого расчета, но, внимательно понаблюдав за действиями солдат, я понял, что они гораздо добросовестнее, чем другие расчеты, относятся к службе, стали более сознательными. Я не раз разговаривал с товарищем Хауком, который постоянно помогал мне, и при всех я благодарю его за эту помощь.

— Уж не за то ли благодаришь, что ваш расчет никогда не укладывается в норматив, а в помещении у вас никогда не бывает порядка? — съязвил Бауман.

— И у нас все изменится, да и сами мы уже меняемся. Не сегодня–завтра и мы станем лучше.

— Поживем — увидим! — с недоверием заметил Бауман.

Заметив нахмуренное лицо Хаука, который вот–вот мог вспыхнуть, унтер–лейтенант задал вопрос Бауману:

— Тогда вот вы сами и поделитесь опытом, расскажите, как нужно действовать, чтобы уложиться во все нормативы.

— Я? Почему именно я?! Пусть унтер–офицер Хаук скажет, ведь его расчет здесь хвалят!

— Ты не увиливай! — выкрикнул с места Хаук.

— А я и не увиливаю. Разве я неправильно сказал? Вы, передовики, пишете воззвания, вам и опытом делиться. Правда, у Хаука в расчете имеются даже дисциплинарные взыскания. — Бауман посмотрел на Брауэра, словно ища у него поддержки.

— Товарищ Бауман, расскажите о себе, о том, как вы руководите подчиненными, — попросил офицер.

— Очень просто — командую, строго требую…

— А в свободное время?

— Все солдаты моего расчета принимают активное участие во всех культурных мероприятиях батареи.

— Кроме вас самого…

— А как вы занимаетесь с солдатами? — спросил Хаук.

— Я считаю, что самое лучшее воспитание — коллективное.

— Отговорки. Ты мало занимаешься с подчиненными! — В голосе Хаука слышалось возмущение.

— Ас какими критериями вы подходите к своей работе? — поинтересовался Брауэр.

Бауман не отвечал.

— Вам удается научить солдат, но только с помощью муштры. Хорошо стрелять умеют и солдаты капиталистических армий, а наши должны быть способны на большее. Наш солдат должен быть убежденным бойцом, убежденным в правоте своего дела. Политзанятия вы проводите хорошо, но нужно научить солдат самостоятельно мыслить…

Бауман по–прежнему молчал.

— Я еще раз повторяю, товарищ Бауман, что вы слишком мало занимаетесь с солдатами, Как только находите свободное время, вас как ветром сдувает. Так дальше не пойдет! — Офицер сделал паузу. — Первый и третий расчеты находятся на правильном пути. Солдаты первого расчета сплотились, помогают друг другу. — Помолчав, унтер–лейтенант обратился к Хауку: — Товарищ Хаук, расскажите нам, как идут дела в вашем расчете.

Хаук встал. Голос его дрожал от волнения:

— Мы сообща обсуждаем все вопросы. Каждый солдат знает свои обязанности. Приказы выполняются быстро, беспрекословно и в срок. Все соблюдают правила социалистической морали, оказывают друг другу помощь. Ежедневно беседуем о политических событиях, происходящих в мире. Все знают, что и где происходит. — Хаук покраснел. — Разумеется, не все и далеко не всегда проходит у нас гладко. Однако сейчас нам стало намного интереснее служить, чем раньше.

Унтер–офицер Герман сделал какие–то пометки у себя в блокноте.

Брауэр поднялся с места и пожал Хауку руку со словами:

— Я поздравляю вас с достигнутыми результатами и желаю всего хорошего. Все свободны, прошу остаться только унтер–офицера Хаука.

Когда они остались вдвоем, офицер сказал:

— Мы можем только радоваться твоим успехам.

— Спасибо, товарищ унтер–лейтенант. Думаю, что теперь дела у нас пойдут еще лучше.

— Славный ты парень, Хаук! А как дела с Гердой?

— Хорошо. Через недельку поеду к ней на воскресенье.

— Одобряю, а когда свадьба?

— В этом году, но когда именно, мы еще не решили.

— Очень хорошо. Оба рассмеялись.

— Есть у меня к тебе один разговор. — Лицо офицера снова стало серьезным. — Ты у нас один из лучших командиров на батарее, а лучшие, как тебе хорошо известно, являются коммунистами. Скажи, ты не подумывал о вступлении в партию?

Вернер не ожидал такого вопроса и не был готов на него ответить. Он только покачал головой.

— Подумай над этим. Тебя мы охотно примем в партию. Вот тебе устав, ознакомишься с ним. — Офицер протянул Хауку тонкую книжицу. — А позже мы с тобой поговорим.

Вернер кивнул.

— А книгу «Подпольный обком действует» ты читал?

— Нет, не читал.

Брауэр достал книгу из шкафа и подал Хауку со словами:

— Несколько толстовата, но ничего: прочти ее! Узнаешь, как действовали коммунисты Советского Союза в нелегальных условиях.

Поблагодарив за книгу, Вернер пошел в казарму. Шел, а сам думал: «Да, я должен вступить в партию. Буду состоять в одной организации с унтер–лейтенантом Брауэром. Он строгий, но справедливый командир взвода, умеет воодушевить солдат. Это я не раз чувствовал на себе. Умеет он и убеждать, дает ценные, умные советы. Быть членом партии — большое и ответственное дело».

8

Когда Грунделова приглашали вступить в сельхозкооператив, он чувствовал себя польщенным. Однако после того как солдаты приезжали помочь кооперативу, к кузнецу несколько охладели, а после поджога сена почти совсем забыли о его существовании.

Если бы ему просто сказали, что в нем не нуждаются, он засмеялся бы, и только. Но теперь он сам почувствовал, что не нужен кооперативу: дела там и без его помощи идут хорошо. Кооператив окреп, а слух о том, что он вот–вот развалится, рассеялся как дым.

Когда кузнец продал навозопогрузчик, сделанный им для кооператива, крестьянину из соседнего села, он ожидал, что члены кооператива будут укорять, ругать его на чем свет стоит, но ничего подобного не произошло. Селяне по–прежнему относились к нему довольно дружелюбно.

Вскоре он узнал, что правление кооператива собирается заключить товарищеский договор с воинской частью, солдаты которой работали в селе на постройке коровника. Тайком от Герды кузнец прочел проект договора.

Сегодня вечером в кафе должно было состояться подписание договора; на эту торжественную церемонию приглашались все члены кооператива и симпатизирующие ему.

«Симпатизирующие! Слово–то какое выдумали! Наверняка из книжки вычитали!» — злился кузнец, но решил, что и он все–таки пойдет в кафе и посмотрит, что там будет.

После обеда Грунделов пошел в кузницу. Через закопченное оконце он наблюдал за улицей, чтобы не пропустить момент, когда по ней пройдут солдаты.

«Эти солдаты даже за нашими девками ухаживают. Кое–кто из девиц уже собирается выходить замуж», — подумал он.

Оконце было настолько закопченным, что сквозь него можно было что–нибудь увидеть, только прижавшись к нему лицом, но кузнец боялся, что тогда его заметят с улицы.

Он вышел на улицу и, вспомнив слово «симпатизирующие», почему–то улыбнулся. Он здоровался с односельчанами, которые проходили мимо него. Проехало несколько повозок, груженных зерном.

Часов около шести он услышал шум моторов. По улице ехали три военных грузовика.

С одного грузовика на ходу спрыгнул Хаук и побежал к его дому.

Грунделов придал лицу приветливое выражение, но унтер–офицер, не заметив его, пробежал к двери.

«Интересно, пригласит ли он меня на торжество?» — подумал кузнец, входя в дом.

Хаук уже сидел на диване рядом с Гердой. На Герде было красное платье, которое она надевала лишь по праздникам.

— Ты весело смеешься… — услышал кузнец обрывок фразы Хаука.

Поздоровавшись с парнем, кузнец спросил:

— Когда у вас торжество начнется?

— В девять.

— И ты еще здесь сидишь!

— Успею.

И как ни в чем не бывало Хаук продолжал свой разговор с Гердой, так и не пригласив кузнеца на торжество.

— Я вижу, меня вы не причисляете к симпатизирующим?! — крикнул кузнец, когда Хаук с Гердой выходили из дому.

Ответом его не удостоили.

«Я им и не нужен! Не нужен, и все тут!» — с раздражением подумал кузнец.

* * *

В надежде, что муж возьмет ее с собой на торжество, жена Грунделова надела лучшее платье. Она ждала, что муж пригласит ее, но ждала напрасно. Убедившись, что она ничего не дождется, женщина встала и, ничего не сказав мужу, вышла из дому.

Увидев это, кузнец рассердился.

«А что, собственно говоря, связывает меня с богатеями? По сути дела, ничего. Правда, они принимали меня за своего. За это и Герда меня не раз упрекала. А теперь вот я остался один–одинешенек. Не ошибаюсь ли я? Хотя нет! Посмотрим, кто дольше выдержит: так просто я к ним на поклон не пойду. Они еще попросят меня!»

Кузнец прислушался. Ему показалось, что он слышит музыку, доносившуюся из кафе. «Неужели они танцуют? Посмотреть бы!»

Он встал и пошел туда. Теперь музыка слышалась отчетливо. Поднялся по ступеням, вошел. В зале было накурено и шумно. «Интересно, где сидит Анна–Мария?» И тут он увидел жену, которая сидела и разговаривала с солдатами.

Кузнец подошел к стойке и заказал себе рюмку водки. Осмотрелся и увидел, что неподалеку от него Шихтенберг разговаривает с каким–то офицером.

— Гельмут! — воскликнул Шихтенберг, заметив кузнеца. — Значит, и ты пришел! — И он похлопал его по плечу. — У нас теперь есть настоящий шеф. — Он показал на офицера. — А ты к нам еще не надумал переходить работать?

Грунделов выпил водку и подумал: «Значит, еще не отказались от своего?»

— Зачем мне ваш шеф? — спросил он. — Мне лично шеф не нужен, Желаю успеха! — Расплатившись, он вышел из кафе.

* * *

Уезжая в подшефный сельхозкооператив, Кастерих решил не брать с собой жену. Теперь ему не с кем было танцевать, да и крестьяне его не отпускали: все тянулись чокнуться с ним и выпить, так что он, можно сказать, не отходил от стойки.

Кастерих провел рукой по волосам. От выпитого немного шумело в голове. Он решил выйти на свежий воздух.

«Бетти, наверное, уже спит», — подумал он, оказавшись на улице. Вспомнил о том, что им скучно живется, что отношения их фактически зашли в тупик. В зале много женщин, но все они не такие красивые, как Бетти. Исключение — Герда. Она чем–то похожа на Бетти, только намного моложе. Все женщины, что танцуют тут, веселые и довольные. Да и может ли быть иначе: у них есть любимая работа, которая увлекает их. Все они пустили в землю, на которой живут и работают, глубокие корни. Кастерих услышал звуки польки и радостные голоса танцующих.

Он вернулся в зал и пригласил Герду на танец.

Чтобы лучше видеть лицо девушки, Кастерих немного откинул голову назад.

Неожиданно Герда спросила его:

— А вы давно женаты?

Он молча кивнул.

— Хочу задать вам один вопрос, да вот боюсь…

— Пожалуйста, спрашивайте, Герда.

— Понимаете, у нас в кооперативе много скота, а животноводов с образованием нет.

— И что же?

— Я хотела бы пойти учиться в институт, но это три года!..

— В наше время учиться никому не запрещается, было бы желание.

— Конечно, это так. Но мы с Вернером хотим пожениться, а я не знаю, как он к этому отнесется…

— Не беспокойтесь, я сам с ним поговорю.

— А ваша жена тоже училась?

— Н–нет… — замявшись, ответил он.

Танец кончился. Офицер отвел Герду на ее место.

«Какая девушка: красивая, умная, — подумал он. — Я вот учу солдат военному делу, учу их жить, а сам дома никак не могу найти общего языка с женой. Значит, я что–то просмотрел, что–то сделал не так».

* * *

В полк Вернеру нужно было вернуться только утром в понедельник, поэтому, распрощавшись с товарищами, он с Гердой вышел из кафе. Взявшись за руки, они, пошли по улице мимо палисадников, из которых на них смотрели белые, желтые и красные георгины.

Герда шла, прижавшись к Вернеру.

Несколько дней назад Шихтенберг сообщил Герде решение правления кооператива послать ее на учебу в институт. Она с радостью заполнила все полагающиеся анкеты и теперь ждала вызова. Единственное, чего она не знала, как рассказать об этом Вернеру.

Они вышли за околицу, свернули на луг и сели на траву. Герда придвинулась к Вернеру поближе и поцеловала его.

Ее охватило чувство радости оттого, что она поедет учиться в институт. Будущее казалось ей радужным. Жаль только, что им предстоит разлука. Вернер, наверное, очень огорчится.

Жить ей придется в городе, и в течение трех лет они будут встречаться только по воскресеньям.

* * *

Однажды вечером в окно правления кооператива постучали. Фукс, маленький мужчина лет сорока, открыл дверь. На пороге, прижавшись к притолоке, стоял бывший батрак кулака Раймерса — молчаливый старик с мрачным лицом.

Фукс выбил свою трубку о подоконник, не торопясь положил ее на стол и спросил:

— Что, Фридрих, и ты захотел в кооператив?

Фридрих молча покачал головой и, пугливо осмотревшись по сторонам, поманил Фукса в угол.

— Что, Фридрих, у тебя за тайна? Отчего ты так скрытничаешь?

Старик провел рукой по выцветшим усам и снова пугливо осмотрелся.

— Ну, так что у тебя? Выкладывай, — сказал Фукс, заметлв, что гость что–то прячет за спиной. — Клади на стол!

Фридрих энергично затряс головой:

— Отойдем от окна, председатель.

Фукс закрыл окошко и сел к столу, недоумевая, что это стряслось с Фридрихом.

— Ну, садись, рассказывай.

Фридрих снова закрутил головой и сказал:

— Дело очень важное, председатель. Все нужно быстро сделать.

— Что нужно быстро сделать?

— Быстро вызвать сюда полицию.

— Зачем нам полиция? — удивился Фукс. — Да покажи наконец, что ты там прячешь?!

— Вот, — сказал старик, подходя к столу и ставя на него большую бутыль с какой–то жидкостью. Затем он положил коробку спичек и какой–то круглый предмет.

Фукс понюхал горлышко бутылки.

— Бензин! — Взял в руки круглый предмет, на котором была какая–то надпись — то ли по–французски, то ли по–английски. — Что это за штуковина? И чего ты хотел сделать с этим?

— Должен был поджечь сено в стогах, — прошептал бывший батрак.

— Что такое?! — воскликнул Фукс.

— Зови скорее полицию, вот что!

— Откуда это у тебя?

— Мне дал Раймерс.

— Разберемся, — проговорил Фукс и схватился за телефонную трубку. Набрал номер: — Пришлите кого–нибудь в Картов, в кооператив, у нас обнаружен диверсант. Говорит Фукс.

После этого он позвонил членам правления. Шихтенберга Фукс послал за Грунделовом, потому что в селе только кузнец умел читать по–французски и по–английски. Грунделов вошел в комнату, ехидно ухмыляясь: он, видно, решил, что его снова будут агитировать вступить в кооператив, так как Шихтенберг не сказал ему, зачем вызвали. Однако, увидев Фридриха и строгие лица членов правления, кузнец понял, что на этот раз дело совсем необычное.

Фукс попросил Грунделова прочесть надпись на круглом предмете, похожем на патрон.

— Это зажигательный патрон английского производства…

— Все, нам этого вполне достаточно, — перебил кузнеца Фукс.

Спустя минуту на пороге появился вахмистр–полицейский.

Фридрих еще раз рассказал, кто и куда его послал.

Через полчаса Раймерса арестовали. После долгого отпирательства он признался, что получил задание от человека из Западного Берлина, которого знал раньше. Признался он и в том, что поджог сена — дело его рук.

При обыске в доме Раймерса обнаружили несколько десятков таких же зажигательных патронов и склянку яда, которого вполне хватило бы на то, чтобы отравить в селе весь скот.

Кузнец Грунделов присутствовал при допросе и при обыске. Возмущенный, он почти бегом бросился домой и обо всем с гневом рассказал Герде, которая, услышав это, не могла себе места найти от охватившего ее гнева.

— До чего обнаглели эти кулаки! Они собирались отравить весь наш скот! Преступники!

Грунделов ушел в кузницу, чтобы побыть одному и привести в порядок свои взбудораженные мысли.

«Значит, Раймерс работал на Запад. Вредитель! А я–то защищал их! Тогда и меня могут арестовать: как–никак я часто встречался с Раймерсом. Нас не раз видели в пивной. А кому теперь передадут его землю? Конечно, в кооператив. Кооператив станет еще богаче и крепче. Члены кооператива теперь получают отпуска. Где это видано, чтобы крестьянину давали отпуск? В кооперативе и мне дали бы землю. А теперь я для них пустое место! — От волнения он забегал по кузнице. — Герда рассказала, что часть демобилизованных солдат приедет в село и останется здесь жить. Среди них есть и слесаря, и механики. Обещали прислать и кузнеца. Тогда я им совсем не буду нужен. Они прекрасно и без меня обойдутся. А я, дурак, отказывался ремонтировать им инвентарь! — Кузнец почесал затылок. — Быстро, очень быстро все изменилось! Нужно что–то делать, чтобы не остаться на старости лет без работы и без куска хлеба».

9

Незадолго до боевых стрельб батареи Пауль выписался из госпиталя. В присутствии всего расчета он принял тягач.

Пауль не спеша обошел машину, дотронулся рукой до нескольких слишком сильно смазанных деталей, понюхал смазку, закрыв от удовольствия глаза. Подняв капот, заглянул в мотор, затем залез в кабину и перетрогал все рычаги и кнопки. Запустил мотор и немного проехал, все время наращивая скорость. Развернувшись, он поставил тягач на старое место и, заглушив мотор, подошел к Хауку.

— Все в порядке, товарищ унтер–офицер, — доложил он командиру орудия и уже совсем не по–уставному добавил: — В лучшем состоянии машина и у меня не была. А я–то еще думал, что артиллеристы не любят машин. — Проговорив это, Пауль повернулся к расчету и сказал: — Бюргер научился водить тягач, а я решил овладеть профессией одного из номеров расчета. И я этого добьюсь!

* * *

Вернер получил от Герды письмо. Уединившись, он жадно читал страницу за страницей. Девушка сообщала ему об аресте кулака Раймерса, о покупке кооперативом новых машин и о своих планах, а в самом конце письма она как бы вскользь упомянула о том, что ее кандидатура в институт утверждена и с первого сентября она начнет учиться.

Последняя новость ошеломила Вернера. Он, казалось, окаменел. Ведь это означало конец! Все его радужные планы лопнули, как воздушный шарик.

В порыве гнева Вернер скомкал письмо и бросил в траву, но, опомнившись, сразу же поднял. Перечитал его еще раз, и, хотя каждая написанная рукой Герды строчка была дорога ему, разочарование все же не покинуло его.

«Мы строили такие планы! Я радовался тому, что мы будем вместе, получим квартиру, у нас родится ребенок. А она сама, не спросив моего совета, распоряжается своей судьбой. Учеба в институте кажется ей важнее, чем наши общие планы. По–моему, она поступила нечестно».

Вернер, сколько ни старался, никак не мог представить себе Герду за институтским столом. Она создана для работы и в коровнике смотрится лучше, чем в студенческой аудитории.

Неожиданно возле него оказался унтер–лейтенант Брауэр.

— Ну, что, письмецо получил?

— Да, письмо…

— Но не забывайте и о своих обязанностях…

— Нет, простите! — Вернер вскочил, вспомнив, что в эту минуту должен быть в казарме.

* * *

Командир взвода приказал командирам орудий накануне боевых стрельб еще раз повторить с солдатами правила стрельбы бризантной гранатой, обратить внимание на установку взрывателя.

Унтер–офицеру Бауману такое приказание пришлось не по душе: на вечер у него было назначено свидание.

Бауман спросил у Эрдмана, сможет ли тот объяснить солдатам принцип действия бризантной гранаты.

— Конечно, я хорошо могу об этом рассказать, ведь я же наводчик. Я уже не раз стрелял.

— Прекрасно, тогда возьмите моих солдат, а то сегодня я очень занят.

— Привет ей от меня! — усмехнулся Эрдман, «Какая разница, кто будет повторять пройденный материал с солдатами, я или кто–нибудь другой? — словно оправдываясь перед собой, подумал Бауман. — Они все ждут, что я со своим расчетом последую примеру этого чудака Хаука. Как бы не так! Я предпочитаю прилично нести службу, а свое свободное время использовать в свое же удовольствие».

* * *

Ефрейтор Дальке был зол. И все из–за того, что в день рождения он не получил ни одного письма, ни одной открытки. Да и товарищи почему–то его не поздравили.

О нем забыли. На уме у всех были предстоящие боевые стрельбы.

«И это называется коллектив! А еще говорили, что теперь они все будут делать вместе: отмечать праздники, дарить друг другу подарки. Где все это?.. Не хотят — не надо. Я и один могу отметить собственный день рождения», — думал Дальке, подходя к кафе.

Посетителей было немного. Дальке сел за стол и огляделся. Несколько солдат пили пиво прямо у стойки.

Официант принес ему кружку пива.

«Все твердят о дружбе, товариществе, о совместной учебе. Что я, хуже других?..» — Он знаком подозвал официанта к себе и заказал еще кружку пива и рюмку водки.

— Что ты здесь делаешь? — раздался за его спиной голос Баумана.

— Видишь, я праздную…

— Празднуешь? У тебя ведь день рождения? — Бауман протянул Дальке руку: — А я никак не смог выбрать минуту, чтобы поздравить тебя. Желаю тебе всего хорошего… А где же твой спаянный коллектив? — В голосе Баумана звучала неприкрытая ирония.

— Коллектив? Они меня забыли: ведь утром стрельбы. Для них это самое важное.

— Официант! — громко крикнул Бауман. — Сегодня у моего друга день рождения. Две кружки пива, две рюмки водки! — И, повернувшись к Дальке, продолжал: — Не сердись на меня, дружище! Я знаю, что все выскочки сейчас учатся, что у нас с тобой завтра тоже стрельбы. Но… — он стукнул Дальке по плечу, — ведь сегодня день твоего рождения! За твое здоровье!

На следующее утро, когда труба возвестила подъем, Дальке в подразделении не оказалось. Он появился в части несколько позже. Обмундирование на нем было измято и перепачкано грязью. Фуражку, у которой был оторван козырек и отсутствовала кокарда, он держал в руках.

Унтер–лейтенант Брауэр осмотрел ефрейтора с ног до головы.

— Переоденьтесь, приведите себя в порядок — и во взвод. Поговорю я с вами позже.

Низко опустив голову, Дальке поплелся в казарму. Унтер–офицер Бауман возглавлял небольшую группу солдат, которой было приказано разведать огневые позиции, располагавшиеся на опушке старого леса,_: Земля здесь была изрыта старыми полуразрушенными траншеями и ходами сообщения.

Пауль на своем тягаче тащил первое орудие, вслед за ним другие водители везли свои пушки.

Унтер–лейтенант Брауэр лично указывал командирам орудий места их ОП.

Вернер Хаук, находясь на позиции, старался сосредоточиться, но не мог: мысли о Герде никак не выходили у него из головы.

Держа флажок в руке, Хаук ждал, когда приблизится орудие. Вдруг за своей спиной он услышал скрежет и страшный грохот: орудие провалилось в глубокую яму.

Вернер побежал к тягачу, а следом за ним — унтер–лейтенант Брауэр.

— Вы что, заснули, что ли, товарищ унтер–офицер? — Обойдя вокруг орудия, офицер подошел к Хауку вплотную: — Дружище, как же ты мог допустить такое?

Хаук молчал, не находя слов. «Ну и дела! Все идет вверх тормашками… Сначала Дальке, теперь орудие… Черт бы их побрал!..» — ругался он про себя.

Артиллеристы молча обступили орудие.

— За работу! — бросил Хаук, опомнившись. — За работу, ребята!

Почти до самого вечера солдаты возились с орудием: подрывали землю, подкладывали под колеса деревянные жерди, засыпали яму и наконец вытащили пушку. Техники из артмастерской тщательно проверили орудие. К счастью, оно не пострадало, и можно было вести огонь.

На следующий день, когда Шрайер рассказывал Паулю об обязанностях заряжающего, показывал, как он должен действовать, командир батареи приказал открыть огонь по заранее пристрелянным целям.

Был полдень, неумолимо палило солнце, солдаты изнывали от жары.

Брауэр расположился неподалеку от первого орудия, наблюдая, как Бюргер устанавливает взрыватель.

Раздался выстрел, и над орудием поднялось облачко порохового дыма. Не успело оно рассеяться, как вслед за ним поднялось второе облачко.

Расчет работал сноровисто и быстро. Видя, как метко ложатся снаряды, Брауэр улыбался, забыв на время даже о вчерашних неприятностях с ефрейтором Дальке.

В этот момент поступила команда перейти на поражение.

Сложив ладони рупором, Брауэр крикнул:

— Взвод, заряжай! — Подняв вверх правую руку с красным флажком, он посмотрел на второе орудие, возле которого сновали номера расчета, и на месте заряжающего увидел Баумана.

«А где же Эрдман?..» — мелькнуло в голове у Брауэра, но разбираться было некогда, пора было подавать команду «Огонь!».

Унтер–лейтенант резко опустил флажок вниз.

Лахман дернул за спусковой шнур: раздался выстрел.

Через десять секунд Брауэр скомандовал «Огонь!» второму орудию, а еще через десять — третьему.

После третьего выстрела радист передал команду: «Прекратить огонь! Проверить установки!»

— Расчеты, в укрытие! — крикнул Брауэр и, подбежав к первому орудию, проверил установки прицела: все было в порядке. Он бросился ко второму орудию. За годы службы в армии Брауэр еще ни разу не допускал ошибок в стрельбе. Он прекрасно знал, что во время боевых стрельб любая, даже самая маленькая небрежность или неточность может стоить жизни артиллерийским наблюдателям. Особенно опасны ошибки, допущенные во время установки взрывателя у бризантной гранаты.

Бюргер установил взрыватель правильно, Брауэр видел это собственными глазами. Правда, Брауэр не видел, как сделали это другие расчеты. Проверить установку лично он не мог из–за отсутствия времени, а командиры орудий докладывали ему о готовности открыть огонь.

У второго орудия установки также оказались правильными.

В этот момент из леса показались две штабные машины. Они подъехали к ОП, и из одной вылез командир полка.

Брауэр побежал к нему с докладом:

— Товарищ подполковник, проверяю установки…

Подполковник Петере махнул рукой и, нахмурив брови, сказал:

— Вы хоть знаете, что произошло?

Брауэр растерянно покачал головой.

— Один снаряд, второй по счету, разорвался у НП. Хорошо еще, что мы оттуда вовремя уехали к вам.

У Брауэра потемнело в глазах.

Подойдя ближе к артиллеристам, командир полка сказал им то же самое.

Бауман побледнел. Эрдман нервно дергал нижней губой, судорожно сглатывая слюну.

— Снарядом разбита рация… — довершил удар подполковник.

— Но ведь я… показывал вчера все взрыватели… — с трудом выдавил из себя Эрдман.

— А вы? — Командир полка посмотрел в сторону Баумана.

Бауман принял стойку «смирно» и как ни в чем не бывало доложил:

— Я вчера вечером не присутствовал на занятиях.

Подполковник Петере повернулся к командиру взвода и тихо, но строго спросил:

— Что вы скажете на это, товарищ унтер–лейтенант?

Брауэр ответил, что тема «Установка взрывателя» основательно пройдена на занятиях по огневой подготовке.

— А где же вы были вчера вечером? — спросил подполковник Петере Баумана.

Бауман вытер пот с лица и, бессмысленно дергая ремешок каски, ничего не ответил.

— Товарищ Бауман, вы же мне доложили, что вчера было проведено повторное занятие! — сказал Брауэр.

— Да… но я ведь не говорил, что занятие проводил я.

— Товарищ унтер–офицер, вы не ответили на мой вопрос! — уже строже повторил командир полка.

Бауман молчал.

— Он вчера в поселок ходил, к своей девушке, — опустив голову, тихо произнес Эрдман, — а меня заставил проводить повторное занятие. Я все рассказал ребятам, что знал. Ну, были вопросы… на некоторые я не мог ответить… Я об этом докладывал унтер–офицеру Бауману.

— Товарищ подполковник… извините… — сбивчиво начал Бауман. — Я…

— Прекратите, я не хочу вас слушать! — Командир полка отвернулся от Баумана. — Унтер–офицера под арест! — приказал он штабному офицеру. — А вы, товарищ унтер–лейтенант, разберитесь во всем и доложите результаты сегодня вечером лично мне! Товарищи офицеры, продолжать стрельбу! — И командир полка, сопровождаемый офицерами, направился к своей машине.

* * *

После окончания стрельб обер–лейтенант Кастерих вызвал к себе унтер–лейтенанта Брауэра.

Чувствуя свою вину за случившееся, Брауэр сказал, что ему следовало бы лично еще раз убедиться в том, что все солдаты хорошо усвоили материал.

— Проверить, разумеется, было бы неплохо, — заметил в ответ Кастерих. — Но ведь другие ваши расчеты действовали правильно. Да и сам Бауман подготовлен хорошо, а вот его подчиненные действовали неуверенно.

— Я вам раньше уже докладывал об увлечении Баумана женским полом. Я словно предчувствовал, что с ним что–то произойдет. Все мы об этом знали, иногда даже посмеивались, а мер никаких не принимали. Теперь его, по–видимому, нужно снимать.

— Не стоит спешить! Ведь до этого он зарекомендовал себя неплохим командиром орудия.

— Я с вами не согласен. Посмотрите на унтер–офицера Хаука, на Германа. Каких результатов добились они за короткое время! А Бауман всю свою работу строил на окрике и муштре. Командир должен уметь не только командовать, но еще и воспитывать.

— Но у нас и без того не хватает унтер–офицеров. Где мы возьмем командира орудия?

— Вы, конечно, правы, лишних унтер–офицеров у нас нет. Зато у нас есть товарищи, которые хотят ими стать, и я знаю таких, из которых получатся превосходные командиры орудий. Возьмем, например, ефрейтора Лахмана из первого расчета. Я уверен, он будет хорошим командиром. У него есть для этого все данные. Орудие будет в надежных руках. Но сначала посмотрим, как пройдет комсомольское собрание.

— Согласен! Скажите мне, товарищ Брауэр, что случилось в первом расчете?

— История глупая. Унтер–офицер Хаук уже докладывал мне об этом. У Дальке был день рождения, а товарищи как–то забыли о нем. Дальке на них обиделся — ну и напился. Мы его отругаем, конечно. Но решили отметить его день рождения сегодня. Я тоже буду с солдатами.

* * *

В субботу солдаты поехали в Картов, чтобы помочь кооперативу. Вернер работал рядом с Гердой. Вечером они не спеша пошли в село. По дороге разговорились.

Герда хотела начать разговор об учебе, но Вернер остановил ее словами:

— Не надо об этом, дорогая, в письме я все тебе написал. Я тебя понимаю. — И он нежно обнял девушку.

Когда они проходили мимо кузницы Грунделова, Вернер заметил, что в ней горит огонь.

— Интересно, что он там сейчас делает? — спросил Вернер.

Словно в ответ на его вопрос, из кузницы донеслись удары молота. Герда, взяв Вернера за руку, потащила его к двери.