Когда тебе пятнадцать

Глава первая

Школа стояла на перекрестке улиц Репина и Ломоносовской. После уроков дверь на тугой пружине от лихого толчка первого, самого расторопного мальчишки распахивалась и потом, не успевая закрываться, пропускала нескончаемые потоки истосковавшихся по воле ребят. И никто из них не в силах был пренебречь ледяной дорожкой, тянувшейся вдоль школьного двора до самого выхода на улицу.

Прекрасная дорожка! Ровная, скользкая, пробежишь по снегу четыре-пять шагов — метров десять катишься, душа поет, все неприятности, если за пять-шесть долгих уроков таковые случались, вмиг забываются.

А Косте и забывать было нечего. Отец вчера пришел поздно, Костя без помех выучил все уроки, почитал журнал «Наука и жизнь», успел поиграть с Юлькой в шашки. Семилетняя малявка играла цепко, никаких поблажек от брата-восьмиклассника принимать не желала. Играли до трех партий. Юлька две из них продула, едва не заплакала, и Косте в третьей, решающей, пришлось немало проявить выдумки, чтобы, не вызвав у Юльки подозрений, «зевнуть» выгодный ход. Белая шашка сестренки тотчас прорвалась в дамки и обратным ходом лихо слопала двух его черных удальцов. В общем, такой устроила погром, что и пожелай Костя отыграться — уже не смог бы. Обрадовалась Юлька и, заставив верзилу Костю встать на коленки, взобралась на него, как на лошадь, еще и пятками под бока пришпоривала. Все стерпел Костя, он любил и жалел Юльку, которой так мало радости выпадало дома. Костя мотал головой, пофыркивал и ржал, как заправский конь. Легонько потряхивая счастливую сестренку на спине, он провез ее три полных круга по комнате и даже собирался завернуть в кухню, но Юлька потребовала:

— Скачи по лугу!

«Луг» — зеленая ковровая дорожка — тянулся от двери, мимо кушетки к телевизору, потухшему и замолчавшему еще в начале осени.

Костя «проскакал» лишь до половины дорожки — увидел бурое, с тарелку величиной, давно примелькавшееся пятно и сказал:

— Приехали. Слезай…

Особенно прилежно Костя проштудировал страницы, заданные Валентиной Викторовной, которая была и классным руководителем в их 8-А. И вовсе не потому, что боялся: вдруг спросят? Не в том дело. Просто к географии он относился с большим интересом. Страны, моря, горы — все манило его. Все хотелось увидеть. Сам Костя пока нигде не был, за свои пятнадцать лет лишь два раза выезжал из города в пригородные пионерские лагеря. Еще Костя любил смотреть передачи «Клуба путешественников». Ни одной не пропускал. А теперь вот не работает телевизор…

Географию Костя учил вчера не напрасно — ответом его Валентина Викторовна осталась довольна. Красными чернилами старательно вывела в дневнике «5». Когда Костя повернулся, чтобы идти к своей дальней парте, то заметил: Таня Березкина, держа перед собой руку, подняла большой палец вверх — здорово ответил, молодец!

Почему именно таким образом Таня отреагировала на Костин ответ, было не совсем ясно. Оттого, что она — комсорг класса, член редколлегии школьной радиогазеты и еще ответственная за учебный сектор? Может быть. Вполне… Впрочем, вряд ли только это… Да, что-то в последние дни в Березкиной изменилось… Как бы там ни было, а Таниному поднятому пальцу Костя, словно первоклашка, сильно обрадовался.

И на других уроках у Кости не случилось никаких неприятностей. Ничем не огорчили его и минуты коротких переменок. Наоборот, перед началом последнего, пятого, урока Березкина сама подошла к нему в коридоре:

— Гудин, так не забудь: завтра — лыжный поход.

Ему было неудобно при ребятах показать свою радость, и он с излишней серьезностью посмотрел в Танины дымчато-серые глаза:

— А кто еще идет?

— Все читали объявление. Соберутся. Не променяют же снег и лыжи на телевизор. Сбор — в десять. Придешь?

Это последнее «придешь» она произнесла тихо, будто одному Косте, и даже непонятно было — услышал ее вопрос кто-нибудь из ребят или нет.

Олег Чинов на его месте наверняка взял бы под козырек: «Танечка, с тобой хоть в космос и даже… в зубоврачебный кабинет!»

Не ударил бы в грязь лицом и Петя Курочкин, влюбленный, по его словам, в Березкину с пятого класса и время от времени посылающий ей с последней седьмой парты стихотворные послания (преимущественно из четырех строк). Тайны из своих чувств он не делал и тем, кто желал услышать, охотно цитировал свои творения:

Но Петю Таня насчет «сердца» явно не обнадеживала, и тому ничего не оставалось, как сочинять новые «шедевры».

А вот Костя сплоховал — растерялся от прямого Таниного вопроса и лишь кивнул, потупившись. Зато весь урок он через каждую минуту поглядывал на первую парту, где сидела Березкина. «Интересно, — думал Костя, — по какой улице она сегодня пойдет?..»

На этой неделе (то ли случайно получилось, то ли Костя немножко постарался) два раза, во вторник и среду, из школьных ворот они выходили вместе. И оба раза Таня сворачивала направо, на Ломоносовскую. И Косте было идти туда же. Если бы не Таня, он, может, и не нашелся бы о чем говорить — и в школе-то смущался, а здесь, на улице, вдвоем, и подавно слова застревали, как-то не выговаривались. А Таня легко находила темы — завтрашние уроки, чемпионат Европы по фигурному катанию, погода, новый фильм… С Таней ему было интересно, в среду он и не заметил, как до хлебного магазина дошли. Таня сказала, что зайдет купит батон, Косте бы тоже зайти хлеба купить, а еще лучше двести граммов медовых пряников, которые Юлька очень любит, но он не зашел, помешало что-то.

А в четверг, лихо пронесясь с разбега во всю длину ледяной дорожки, Таня обернулась, глядя на катившегося следом Костю, и сказала:

— А видел, Котин-то молодец! Самого Бобрина обставил! Золотая медаль!

Про медаль Костя уже слышал от ребят, а вот видеть его чемпионское катание не пришлось.

В воротах Таня замешкалась и будто саму себя спросила:

— Куда свернуть? Налево, направо?.. — И повела в ту и другую сторону головой. — А, — решилась наконец, — идем! И тебе по дороге.

— Чудно у тебя, — сказал Костя. — Хоть налево, хоть направо.

— По Ломоносовской — мама с отчимом. А налево сверну, на Репина, — к бабушке с дедом попаду. Правда, на трамвае надо ехать.

И пока шли до ее дома (Косте пришлось сделать небольшой крюк), Таня с удовольствием рассказывала о бабушке и деде. Зовут бабушку, как и Таню, — Татьяна Сергеевна. Она пенсионерка. Почти тридцать лет проработала инженером на ТЭЦ и сейчас еще активная — ходит на лекции, в домоуправление, где состоит на партучете, любит шить, вязать, разводит кактусы, а пироги печет — первое место заняла бы в городе. Дед Сергей Егорович до пенсии работал слесарем на заводе, у него в комнате три тяжеленных ящика с инструментами и железками. К Сергею Егоровичу часто приходят с просьбами — замок исправить или будильник. Денег за починку дед не берет, но если кто в благодарность принесет какую-нибудь старую железную безделушку — не отказывается. И еще разводит в аквариуме петушков. Сердится, что бабушка весь подоконник заставила кактусами. Про бабушку с дедом Таня знает все — вот уже пять лет как мама вышла замуж за скульптора Дмитрия Кирилловича, и Таня, бывает, неделями живет у стариков…

Костя закрыл тетрадку и, наверное, в двадцатый раз устремил взгляд на первую парту. «А куда же сегодня пойдет?» — вновь подумал он, с тихой радостью глядя на склоненную голову Тани, на ее чуть волнистые, русые, коротко подстриженные волосы.

В спину Косте вдруг уперлась чья-то рука, и тотчас над плечом забелел бумажный квадратик. Костя взял его. Это была записка, сложенная просто, без секрета, вчетверо. Бери любой, разворачивай. И не синела бы сверху фамилия адресата: «Березкиной» — Костя из любопытства, может, и развернул бы. А тут — нет, ни за что! Хотя — чего уж правду скрывать — очень хотелось узнать содержание. Тем более хотелось, что по характерному почерку (все буквы наклонены влево) Костя сразу признал отправителя — Курочкин. Очевидно, сочинил новые стихи.

Костя передал записку впереди сидящему, и через минуту очередное послание Курочкина попало в Танины руки.

Костя не мог видеть — развернула Таня записку или спрятала, не читая. Но когда под русыми волосами он неожиданно приметил краешек красного, словно горевшего уха, то, не сомневаясь, подумал: прочитала. И ему почему-то стало обидно.

Что же там сочинил этот рыжий стихоплет? Косте хотелось обернуться, посмотреть на последнюю парту, где сидел длинный, с буйными кудрями Петя Курочкин, но удержался, не повернул головы. Побоялся, что выдаст себя.

Так и просидел до самого звонка. А как только тот прозвенел, он, нисколько не стараясь хитрить, поспешно, не глядя на Таню, натянул свою синюю, тесноватую в плечах куртку, застегнул пояс, надел перчатки и, взяв сумку, вышел из класса.

Только, видно, и Таня не мешкала. Внизу, у выхода, Костя вдруг увидел ее. Она даже успела первой шмыгнуть в приоткрытую дверь с повизгивавшей тугой пружиной, и Косте пришлось дверь чуть придержать, за что Таня, как огоньком, обогрела его улыбкой и, выдохнув облачко белого пара, сказала:

— Большое спасибо!

Над крышами, в морозном голубом небе, низко стояло большое и от золотистых лучей словно косматое солнце. На дереве, предчувствуя уже недалекую весну, истошно кричали воробьи. На соседней улице Репина звенел проходивший трамвай.

По скользкому льду радостные мальчишки и девчонки уносились в конец сверкающей дорожки. Разбежавшись, помчалась так же и Таня в своих красных сапожках и серой шубке с откинутым капюшоном. И Костя не стал медлить. Он вмиг забыл и свою отчужденность, и придуманные обиды. Разбег у Кости получился мощный — длинной дорожки не хватило, чтобы погасить скорость. Выпрыгнул на утоптанный снег и едва не сбил с ног Таню.

— Ого? — хватаясь за его руку, удивилась она. — До самого дома ехал бы! И на лыжах так же катаешься?

— В этом году еще не пробовал.

— Чего ж ты! Снег четвертый месяц лежит… А ты завтра… — Таня подняла настороженные глаза, — не испугаешься?

— Кого мне пугаться? — Костя недоуменно пожал широкими плечами.

— Да я так, шучу, — засмеялась Таня. — В самом деле, кого же тебе с такими плечами бояться!

Она оглянулась, увидела, как летит по дорожке Петя Курочкин, пламенея выбившимся из-под меховой шапки чубом, и, потянув Костю к воротам, торопливо сказала:

— Сегодня иду к бабушке… Лыжной мази у тебя нету? А то захвати. Ладно?

Не успел Костя проводить взглядом Таню, быстро шагавшую к трамвайной остановке, как вдруг слева и справа его крепко сжали, со смехом хлопнули по спине. Конечно, это были они: франт Олег Чинов и длинный Петя Курочкин.

— Сто тысяч извинений! — хохотнул в лицо Косте Чинов. — Мы вас слегка, пардон, задели.

А Курочкин загадочно продекламировал:

— И в даль голубую он долго смотрел…

Не понять намека было невозможно. Костя вспыхнул, но ребята уже понеслись дальше, говорили о чем-то своем, размахивая руками.

На что Курочкин намекал, Костя понял сразу, а вот для чего так ловко «взяли в коробочку», сообразил лишь у самого своего дома. Сообразил и, мигом сняв перчатку, сунул руку в карман. Точно — записка. И тем же приметным, наклоненным влево, почерком написано: «Гудину! (Копия)»…