Когда вырастали крылья

Когда в институте приступили к строительству первого в стране металлического самолета из кольчуг алюминия, то даже подходящего помещения не оказалось, не будешь каждый раз ломать стену мастерской, чтобы вытаскивать наружу части самолета. Решили строить металлический «АНТ» непосредственно на алюминиевом заводе, в Кольчугине. Баранов помогал строителям, изыскивал средства, посылал в ЦАГИ на практику выпускников военно-воздушной академии.

ЦАГИ становился всемирно известным институтом. Немецкая газета «Берлинер тагеблат» писала, что в области авиации этот московский институт «представляет собою, пожалуй, самое большое и лучше организованное исследовательское учреждение в мире». Когда ЦАГИ отмечал свое пятнадцатилетие, Петра Ионовича уже не было в живых. Юбилейный сборник, выпущенный к знаменательной дате, открывался статьей, где отмечалось, что имя Баранова, «крупнейшего организатора и руководителя авиационной промышленности и советской авиации, тесно связано с жизнью и работой Центрального аэрогидродинамического института».

Среди кратких записей Баранова (тетрадь 1926 года) упоминается о перспективах опытного строительства самолетов, сближения научно-исследовательской работы с опытно-конструкторской и создания общего руководящего центра - Научного комитета. Баранов перечисляет фамилии ученых и конструкторов, с которыми обменивался мнениями: Туполев, Стечкин, Климов, Поликарпов… Где это было? В штабе ВВС или в самом ЦАГИ?

Сестра Баранова рассказывала:

- В этой записи названы Петины товарищи. Они к нему часто приходили на квартиру. Тут и чай, тут и совещание.

Квартира Барановых была широко открыта для авиаторов. В тесных комнатах на улице 25 Октября, а потом и в более просторных - на улице Серафимовича - горячо [117] обсуждали будущее самолетостроения и моторостроения. И развлекались игрой в шахматы - устраивали блицтурниры. Петр Ионович был заядлым шахматистом.

4

«Колумбус» прибыл в Америку.

Уже все пассажиры первого класса оставили корабль, а Петра Ионовича и его спутников все еще задерживали в таможне. Пришлось Баранову недвусмысленно намекнуть инспектору, что если тот вздумает распространить на пять советских граждан обычную для эмигрантов процедуру - карантин на «Острове слез» - то пусть лучше сообщит название корабля, который в ближайший час покидает Америку.

Об этом предупреждении стало известно представителям фирм, с нетерпением ожидавших приезда советской комиссии. Они связались по телефону с Вашингтоном, и уже через несколько минут пятеро русских беспрепятственно сошли на американский берег. Здесь их встретил старый знакомый Баранова по Москве - Петров (Сергеев). Руководитель авиационного отдела торгового представительства «Амторг» располнел, отрастил пышные рыжие усы, но Петр Ионович сразу узнал бывшего начальника Авиадарма. Петров повез гостей в гостиницу «Линкольн».

«24 декабря. Вечером мы вышли на балкон и увидели улицу в огнях реклам». Эту запись молодой инженер Евгений Урмин сделал в первый день своего пребывания и Америке. Урмин вел сугубо деловой технический дневник с рисунками-чертежами, лишь изредка доверяя ему свои личные впечатления. Дневник назывался так: «Путевые заметки. С комиссией П. И. Баранова по США».

Америка встречала новый, 1930 год, потрясенная кризисом. Мрачная тень кризиса лежала на всем пути следования комиссии Баранова. После трехнедельного пребывания в Нью-Йорке и его окрестностях, кратковременных посещений других городов центральной части страны, комиссия прибыла в Сиэтл. Отсюда на двух «бьюиках» поехали дальше. В начале февраля счетчики на машинах уже показывали около четырех тысяч миль, а маршрут далеко еще не был завершен.

Фирмы «Кертисс-Райт», «Локхид» и «Боинг»… Заводы, [118] мастерские и лаборатории этих фирм находились в разных концах страны. Но надо еще побывать на аэродромах и в авиационных школах. Пытливого и любознательного Туполева интересуют и весьма далекие от авиации технические новинки, - например, тепловые установки в гостиницах. Целую неделю занял осмотр всемирной авиационной выставки в Сен-Луи. А сколько времени отнимают разного рода встречи и банкеты!

А репортеры, которые охотятся за интервью с «начальником Барановым» и «главой гражданского воздушного флота России», как именовали в газетах Туполева! И как можно, побывав в Дантоне, не проведать еще здравствующего пионера авиации, одного из братьев Райт?

В Сиэтле у каждого члена комиссии - непочатый край работы. Но, оказывается, не так уж далеко от города есть «Русская Америка». Как же не поехать к давним поселенцам? Старожилы «Русской Америки» попросили показать им «начальника Баранова» и очень пристально его рассматривали. Оказывается, деды поселенцев знали генерал-губернатора Баранова, служившего здесь еще в ту пору, когда Аляска принадлежала России. Так не из губернаторского ли рода начальник, приехавший в Америку? Старики долго покрякивали от удивления, узнав, что Петр Ионович - сын водовоза. Охали и вздыхали старухи. И только молодые пучили глаза: русского разговора они не понимали.

Как ни упрашивали гостеприимные хозяева «Русской Америки» погостить у них день-другой, Петр Ионович приказал заводить «бьюик». В точно назначенное время надо прибыть в Сан-Франциско, а потом Лос-Анжелос, Кливленд, Балтимор… Затем, не нарушая графика, надо осмотреть предприятия разных фирм. Для того и приехали в Америку, чтобы видеть как можно больше, сравнивать, сопоставлять и безошибочно определить, какой фирме отдать предпочтение, у кого и что покупать. Кризис - не тетка, и сейчас многие фирмы жаждут заказов. Баранов не связывался с робкими дельцами, которые опасались санкции со стороны своего правительства. И, мало заботясь об этикете, велел гнать в шею нахальных спекулянтов и нечистоплотных коммерсантов, вроде бывшего белогвардейца Кюза.

Этот Кюз наживался на кризисе и на «сухом законе», запрещающем продажу спиртных напитков. Пронюхав, [119] что на складах военвода скопилось огромное количество авиационных моторов «Либерти», настолько устаревших, что их продавали частным лицам за бесценок, Кюз стал их скупать и, чуть модернизировав, устанавливал на лодки. Тайные торговцы спиртными напитками были клиентами Кюза. Вместо торговцев «бутлегеров», прятавших свои плоские бутылки в сапогах, появились лодки Кюза с моторами «Либерти», развивающие скорость до пятидесяти миль. Попробуй, полицейский, догони их! Излишек моторов Кюз пытался продать «Амторгу», но Баранов показал ему на дверь.

Основной фирмой, с которой комиссия Баранова заключила широкие соглашения, была «Кертисс-Райт».

* * *

Тридцать два года спустя в Центральном институте авиационного моторостроения имени П. И. Баранова, в связи с семидесятилетием со дня рождения Петра Ионовича, состоялся вечер. Хорошо знавшие Петра Ионовича товарищи выступили с воспоминаниями о своем бывшем друге и начальнике. Предоставили на этом вечере слово и профессору Евгению Васильевичу Урмину. Он направился к трибуне со своим старым дневником: «Путевые заметки. С комиссией П. И. Баранова по США».

Нет, не только о прошлом говорил в тот вечер профессор. Былое перекликалось с настоящим и будущим. Для такой аудитории естествен был вопрос, с которым профессор обратился к слушателям: какую линию в авиационном моторостроении отстаивал Баранов еще там, за океаном?

В Америке Баранов говорил советским специалистам:

- Мы выберем самый лучший тип мотора самой передовой фирмы и скопируем его. Этот лучший заграничный образец наши конструкторские бюро и институты должны рассматривать лишь как исходный рубеж, чтобы в кратчайший срок создать лучшие, чем у заграничных фирм, моторы.

Жизнь подтвердила реальность такой задачи. Уже в годы Великой Отечественной войны советские моторы имели такие параметры, каких лучшие заграничные фирмы не знали. А развитие турбореактивных двигателей - разве оно не подтвердило правильность целеустремленной [120] линии, которую проводил Баранов на заре отечественного моторостроения?

И еще рассказал профессор о приеме авиаторов в Кремле, когда один из членов правительства сказал:

- Хороший договор составили мы с фирмой «Кертисс-Райт». Десять лет назад именно такой договор нам и нужен был…

5

«Амторг» оформил договор с «Кертисс-Райтом», заключены торговые соглашения с другими фирмами, и пришла пора возвращаться домой. Теперь, на досуге, можно обменяться впечатлениями об Америке.

Все отдали должное практической сметке американских инженеров, по достоинству оценили удобные автострады и даже рекламы на дорогах. Вспомнили чудесные пейзажи Тихоокеанского побережья. Всякое бывало на большом маршруте по Америке.

Корабль вышел в океан. Исчезли, будто растворились в белесом тумане, очертания Нью-Йорка. До Европы далеко, еще дальше до Москвы… Думая о Родине и чужбине, Петр Ионович сравнивал их не географическими масштабами, а судьбами людей. Для него, политического работника, это самый верный критерий. В тетрадку-дневник Баранов записал лишь несколько слов. Когда-нибудь он прочтет их и вспомнит еще об одной встрече на американской земле.

* * *

Случилось это в Детройте, в кафе, где за стойкой отпускал безалкогольные напитки немолодой, светловолосый официант.

- Пошли, Петр Ионович!

- Стойте! - крикнул человек за стойкой. - Не уходите, бога ради. Вы русские? - обратился он к Баранову и сопровождавшему его сотруднику «Амторга».

Официант оказался из числа тех, кого мутный поток эмиграции захлестнул вместе с остатками бежавшей из Крыма белогвардейской армии Врангеля. Судьба сыграла злую шутку с солдатом, на время приставленным денщиком к генералу, - он оказался с чемоданами генерала на [121] борту корабля как раз тогда, когда матросы отрубили концы. И только тут понял, что с ним стряслась беда. Броситься в воду? Он не умел плавать. Не соображая, что и генерал бессилен ему помочь, денщик стал его просить, умолять. Жена генерала посочувствовала. «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…» - эффектно продекламировала она.

В Турции русскому генералу было не до денщика, самому бы прокормиться. И пошло мотать бобыля по белу свету, пока не занесло его в Америку. Здесь он тоже намаялся, хватил лиха, пока не устроился официантом в кафе. Хозяин, тоже русский, из семьи казанских купцов, вместе с отрядом барона Унгерна бежал от Красной Армии в Монголию, оттуда перебрался в Китай, в Японии на каком-то деле разбогател и подался в Америку, где приобрел помещение и оборудовал его под кафе.

Подобных историй Петр Ионович наслушался в Америке, но перебивать человека, с такой охотой рассказывающего свою «одиссею», было неудобно. В Детройте официант обзавелся семьей. Двое детишек у него; жена-американка и малыши русского языка не знают. Так и живет тут, постепенно приглушая тоску по Родине. Вспоминают Россию только на встречах земляков-эмигрантов. Одни проклинают Советы, другие не верят клевете на большевиков и осуждают себя за то, что бездумно порвали с Отечеством. Сходились в одном: старая Россия жила в беспросветном невежестве. Советам досталось разрушенное войной хозяйство, - значит, долго еще будут россияне пустые щи лаптями хлебать да скрипеть немазаными телегами. А в Америке, между прочим, даже авто - не роскошь…

- Вот тут и спикировала на наши головы русская телега об два крыла… Эх, что творилось нынешней осенью в Детройте! - воскликнул официант. - Сам Генри Форд оказал почести русским летчикам. В день их прилета я отсюда сбежал, хоть и досталось мне от хозяина, хотелось посмотреть своих, русских! С тех пор сверлит в мозгу одна мысль: как же так? Ничего у них в России нет, коптят лучины под соломенными крышами, а такие крылья отковали! Это как понять? И опять между тутошними русскими спор разгорелся…

Официант внезапно смолк. В дверях показался хозяин - тучный, в пикейном жилете, без пиджака. Видимо, [122] он подслушал разговор, так как сразу подошел к Баранову.

- Рад видеть русских бизнесменов. Мне говорили, что вы рядом, в отеле остановились. Приехали в Америку дела делать? Правильно! Мы никак не вылезем из кризиса, а вы хорошие оптовые купцы. Купцы из России!

Дымящаяся сигара прыгала перед мясистым носом хозяина, но он ее изо рта не вынимал. Только что подчеркнуто разделил себя и приезжих на «мы» и «вы» и вдруг перешел на панибратский тон:

- Кем бы ни был, - сказал он Баранову, - а русский. И раз пожаловал, то надо… Эх, да разве здесь, да еще из-за этого проклятого «сухого закона», отметишь встречу? - Он оглянулся и тоном заговорщика прошептал: - Есть одно прелестное местечко!…

- Нет! - резко оборвал Баранов.

- Зря! Виски будут, девицы… И все шито-крыто. Это мы умеем. Деньги ваши, хлопоты наши. Цыганские романсы послушаем… Не желаешь? Стран-но! А можно и русскую песню заказать. Есть одна актрисочка, в лучших ресторанах Петербурга пела. - Он оперся растопыренными пальцами в бока и, притопывая ногой, перевирая слова и мотив, запел: «И-эх да по речке, и-эх да по Казанке, утка с селезнем плывут».

Петр Ионович чувствовал, как приливает кровь к лицу: «За кого он меня принимает?» Но тут же укротил гнев. Не расскажешь же этому типу, как жандармы вели солдата-каторжника Баранова вдоль Казанки в губернскую тюрьму и как пели про свою речку Казанку и сизого селезня солдаты пульроты 94-го Казанского полка, отправляясь воевать в Карпаты. «Кем бы ни был, а русский…» Врешь! Даже здесь, на чужбине, вы разные. Петр Ионович убедился в этом, взглянув на официанта: тот стоял, потупив взор, испытывая жгучий стыд за хозяина.

Протягивая официанту руку, Петр Ионович попрощался только с ним.

Выплюнув сигару, хозяин кафе зло бросил вслед Баранову:

- Чалдон! Эй, чалдон, своих не признаешь?

Баранов задержался в дверях. Обращаясь только к официанту, спокойно сказал: [123]

- Право, земляк, я не жалею, что послушал ваш рассказ. Задержался и увидел… казанского селезня!

6

Теперь можно представить себе удивление детройтского хозяина кафе и его официанта, когда им в руки попала газета «Нью-Йорк Америкэн». Там была помещена фотография знакомого им посетителя. Под ней - краткое описание необычайной для американцев человеческой судьбы под сенсационным заголовком:

«Баранов, сын крестьянина, командует воздушными силами».

«Нью- Йорк Америкэн» публиковала выдержки из книги английской журналистки и путешественницы леди Друммонд Хей -первой женщины, перелетевшей Атлантический океан на дирижабле «Граф Цеппелин».

Издателя американской газеты интересовали впечатления леди Друммонд от пребывания в Москве и, главным образом, ее высказывания насчет советской авиации. Леди знала, для кого пишет и кто ей платит. Она обрушивалась на своих соотечественников-пацифистов, утверждая, что поскольку в красной России пацифистов нет, то никто там «не накладывает парализующую руку» на создание большого воздушного флота. Пугала читателей призраком могучего красного воздушного флота: «Для России он станет тем же, чем был британский морской флот для всей нашей жизни в течение веков».

Характеристика, которую Друммонд дала командующему Советскими Военно-воздушными силами П. И. Баранову, начиналась так:

«Начальник красных воздушных сил. Волосы цвета вороньего крыла. Черные глаза и приятный голос. Это русский Карло Бальбо».

Упомянуть популярного в то время итальянского министра авиации понадобилось леди Друммонд для того, чтобы подчеркнуть разницу между ним и Барановым, который «настолько же выдержан, насколько тот полон темперамента». Но разве только это их отличает? Как объяснить читателям, почему «сын крестьянина, без специального образования и не летчик», достиг такого высокого поста? Почему именно ему «поручено создать самый сильный в мире воздушный флот»? [124]

Леди Друммонд Хей видела Петра Ионовича на Красной площади во время первомайского парада, а общие сведения о Баранове могла почерпнуть из четвертого тома Большой советской энциклопедии за 1926 год: «Революционер, военный деятель, родился в Петербурге в семье ломового извозчика…» Буржуазной журналистке заказали книгу не для того, чтобы она размышляла о государственном и общественном строе, открывшем детям из «простонародья» широкий простор для развития их талантов. И все же она искала ответа на вопрос о причинах необычной карьеры «русского Карло Бальбо».

Немало, однако, воды утекло, пока Друммонд Хей писала свою книгу. Выдержки из ее книги появились в «Нью-Йорк Америкэн» в конце лета 1932 года, когда Баранов уже не был «начальником красных воздушных сил». Он занимал не менее высокий пост начальника Главного управления авиационной промышленности СССР и был заместителем Народного комиссара тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе. Занимал он этот пост недолго - через два с лишним года случилась катастрофа, о которой речь еще впереди. Но повременим расставаться и с «начальником красных воздушных сил». Леди Друммонд Хей не ошибалась, когда писала о Баранове: «У него организаторский талант и нужное большевикам дарование - направлять и вдохновлять».

Что верно, то верно!

Мы Родине служим

1

В биографиях первых крупных партийных, советских и военных работников есть примечательная особенность: занятые нелегкими служебными делами, они находили время для многообразной общественной и культурной деятельности. И диву даешься, откуда черпали они энергию.

В Москве есть Дом авиации и космонавтики. Первое его название - Аэрохиммузей. Сейчас в этом доме нет, к сожалению, на видном месте портрета П. И. Баранова, хотя именно он был председателем организационной комиссии [125] по созданию такого музея. Сохранилось обращение начальника ВВС Красной Армии и заместителя председателя ОДВФ Баранова, который еще на восьмом году Советской власти призвал всех работников воздушного флота и активистов Общества создать в Москве аэромузей: «Мы еще бедны, - писал в этом обращении Баранов, - и средства наши ограничены. Больше бережливости, инициативы, творческой энергии!»

Не лишне напомнить нынешним активистам Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту, что после трагической гибели Баранова его имя присвоили первому в Москве водномоторному клубу и Центральной планерной школе в Коктебеле. Не только летчики и планеристы, но и энтузиасты автомобильного и водномоторного спорта, строители первых аэросаней, первые «гирдовцы» Осоавиахима (группа, изучавшая реактивное движение) - все они получали горячую поддержку Петра Ионовича в смелых, интересных и многообещающих начинаниях. И наряду с этим - забота о человеке, о каждом ценном для партии и для страны работнике.

Обратимся снова к личному архиву бывшего начальника ВВС. Вот черновик его письма, датированный мартом 1925 года. Что побудило Петра Ионовича обратиться с письмом непосредственно в Центральный Комитет партии?

«В Москву из Донбасса приезжает по делам т. Акулов Иван Алексеевич. Убедительно прошу в партийном порядке обязать т. Акулова освидетельствоваться у врачей и (в том же партийном порядке) предписать ему строгое лечение». Баранов сообщал Центральному Комитету, что знает Акулова по революционному подполью, уже тогда он страдал туберкулезом, а теперь его здоровье ухудшилось, и это не может не тревожить партию. «Хороший товарищ, замечательный работник. Будет очень горестно потерять его. Надо принять решительные меры и заставить Акулова лечиться». Последняя строка: «Прошу не говорить Акулову об этом письме. Баранов».

Акулова вылечили, и он пережил Баранова. Старые коммунисты хорошо помнят бывшего секретаря ЦИКа и бывшего Генерального прокурора страны. Умер Иван Алексеевич Акулов не от туберкулеза - иная смерть настигла его в тяжкую годину жестоких репрессий… [126]

Перебирая чудом уцелевшие бумаги из личного архива Петра Ионовича (основной архив, переданный на хранение И. А. Акулову, исчез после его ареста), родственники нашли обрывок записки с почерком Беллы: «Фрося, я взяла до Петиной получки…» Ефросинья Ионовна и ее муж часто обнаруживали такие записки в ящике комода, где обычно лежали деньги. Зарплата члена правительства и заместителя наркома, ограниченная партмаксимумом, была значительно ниже зарплаты инженера, специалиста по авиационным моторам - мужа Ефросиньи Ионовны. И приходилось Белле одалживать. Семья была уже не маленькая, расходы - большие.

- Однажды Петя чуть не разбогател, - вспоминала Ефросинья Ионовна. - Сотрудник из финчасти Наркомата обороны приносит ему пачку денег, если не ошибаюсь, около трех тысяч рублей. Петя годами не получал за выслугу в армии, премии, и вот ему эти деньги надо получить. Петя не торопится расписаться в ведомости, деньги пересчитывает. А мы, женщины, уже свой счет ведем: к зиме купим шубу Белле, летом всей семьей поедем на курорт. И вдруг брат вырывает лист из блокнота, что-то пишет, завертывает в этот лист деньги и возвращает их почтальону. «Несите, - говорит, - в финчасть, в моем заявлении все объяснено». А нам сказал: «Не расстраивайтесь, посчитайте, сколько ребят из детдома можно будет на эти деньги обуть». Зная Петра, мы с Беллой только переглянулись и, вздохнув, распрощались с надеждами на шубу и на курорт.

2

И еще, в личном архиве Петра Ионовича сохранились убедительные свидетельства его дружбы с писателями, журналистами, художниками и композиторами. Начальник Военно-воздушных сил, а затем руководитель авиационной промышленности был кровно заинтересован, чтобы работники печати, люди искусства приобщились к такой благодарной теме, как авиация, и отразили ее в своем творчестве.

Поддержав идею выпуска первого сборника художественных очерков о людях авиации, П. И. Баранов написал предисловие для этой книги, названной «Крылья Советов». Интересны тезисы выступления Баранова на [127] встрече-беседе с большой группой писателей. Это лишь беглые карандашные наброски, но и они дают представление о той перспективе, которую развернул Петр Ионович перед слушателями.

У авиации небольшая, но богатая история. Двадцать лет назад француз Блерио перелетел через Ла-Манш и приземлился в Англии. Нас сейчас уже не удивляют перелеты через океан. Новые дали и высоты влекут людей. Романтика подвигов вдохновляет молодежь. Буржуазная пропаганда это учитывает. За рубежом наряду с воспоминаниями Рихтгофена, Иммельмана и других появляются «Тайны воздушной войны», «Трагические полеты» - книги, в которых правда и вымысел служат прославлению силы и славы. Обретут их те, кто сядут за штурвал самолета. Цель - привлечь молодежь в военную авиацию.

История советской авиации богата примерами истинного героизма первых, преданных революции красных летчиков. Теперь авиация вышла на широкую и прямую дорогу технического прогресса. Люди - творцы этого прогресса, их судьбы дают писателям увлекательный, динамичный сюжет и острую фабулу для романа, повести, рассказа, очерка. Народ любит авиацию и с интересом встретит посвященные ей пьесы и кинофильмы, стихи и песни. Маяковский в этой теме находил вдохновение для поэмы и для лозунга. Нет нужды учить литераторов, как писать. Но помочь им изучить новый для них материал - можно и нужно.

Группа писателей, выслушав Баранова, тут же изъявила желание поехать в авиационные части, к самолетостроителям. На следующий день Баранов отправил начальникам трестов и директорам заводов письмо, в котором подчеркнул необходимость оказать писателям «самый дружеский прием, товарищескую поддержку и доверие».

Особое место в личном архиве Петра Ионовича занимает пачка корреспонденции, присланных из ВМАП - так называлась существовавшая тогда «Ассоциация пролетарских музыкантов». Некоторые руководители этой «ассоциации» с усердием, достойным лучшего применения, пытались использовать авторитет начальника ВВС для расправы с авторами новой песни «Все выше». Чем большую популярность эта песня завоевывала, тем яростнее ВМАП нападала на ее композитора. [128]

Комбриг Александр Туржанский никак не ожидал, что ему придется участвовать в конфликте, затеянном ассоциацией ВМАП. Но однажды Баранов его спросил:

- Вы в музыке разбираетесь?

- Музыку люблю.

- Это мне известно. А песню «Все выше» поете?

- Ее все поют.

- Поют… А знаете ли вы, что эта музыка напоминает западный фокстрот? Не марш, а фокстрот, подумайте только, Александр Александрович! До чего мы докатились…

Туржанский уловил шутливую нотку в голосе начальника и в тон ему сказал:

- Это ужасно! Особенно для тех, кто не знает, что под любой марш можно танцевать фокстрот.

- Под любой? Вы в этом уверены? Нуте-с, нуте-с…

И Петр Ионович тут же связался по телефону с ассоциацией ВМАП.

- Говорит Баранов. Читал ваши петиции и разбирался в ваших претензиях. Я не композитор и поэтому консультировался… Туржанского знаете? Да, весьма авторитетный знаток музыки. Что? И вы такого мнения о Туржанском? - Петр Ионович ладонью прикрыл рот, чтобы сдержать смех. - Кстати, он и в авиации неплохо разбирается. Так вот, этот общепризнанный авторитет утверждает, что фокстрот можно танцевать под любой марш. Под авиационный тоже. Что? Не знаете и знать не хотите?…

Петр Ионович отложил трубку, и, пока смотрел на нее, легкий румянец играл на его щеках. Но злость прошла, румянец исчез, и, снова прижав трубку к уху, он заговорил спокойно:

- Допускаю, нечто похожее на этот мотив вы слышали там, на Западе, в кабаре. Пусть танцуют, шут с ними… - И снова вспыхнул румянец на щеках. Извольте не перебивать! Если вы ко мне обратились и ждете моего ответа, так выслушайте его. Нельзя наложить запрет на песню, которая полюбилась народу. Ее поют на собраниях, с нею шагают в строю. И она будет звучать на наших праздниках авиации.

Прошло немного времени, и песня «Все выше» стала авиационным маршем Советских Военно-воздушных сил. [129]

Комбрига Туржанского срочно потребовали к начальнику ВВС не для того, конечно, чтобы он участвовал в споре о судьбе песни «Все выше». В те дни решалось нечто более важное для авиации и, как впоследствии выяснилось, для судьбы самого Баранова. Петр Ионович вызвал Туржанского, который командовал авиационной бригадой Научно-исследовательского института ВВС, чтобы сообщить весьма важную новость. Правительство наметило смотр авиационной техники, образцы которой будут представлены на Центральном аэродроме. Надо готовить к этому смотру не только машины, но и лучших летчиков, лучшие экипажи.

Уже было известно, что смотр проведет Сталин и другие члены Политбюро.

3

В печати об этом не появилось и строчки.

Смотр состоялся в середине июня 1931 года, день выдался ясный, и на аэродроме уже с утра ждали гостей. Правительственные машины прибыли в одиннадцать часов. Баранов отдал рапорт Председателю Совнаркома, а комбриг Туржанский представился Сталину. Было заранее условлено, что Туржанский будет сопровождать Сталина, чтобы дать необходимые объяснения, если их от него потребуют. Туржанский доложил, что самолеты, которыми бригада располагает - отечественные и заграничные, - готовы к смотру. Экипажи построены. Сталин вытащил из кармана плаща коробку папирос, не спеша закурил и направился к строю самолетов.

Комбриг Туржанский последовал за ним.

На правом фланге стояли два истребителя И-5. Лучшие летчики бригады, Анисимов и Чкалов, ждали членов правительства у самолетов, готовые по первому приказу поднять машины, чтобы показать искусство высшего пилотажа и «воздушный бой». За И-4 и И-5 для наглядного сравнения стоял французский истребитель «Потэз», отечественные самолеты-разведчики Р-5 и другие машины. А в стороне, как бы подчеркивая свою необычайную исключительность, возвышался новый туполевский самолет, тяжелый бомбардировщик ТБ-3. Туржанский знал, что его миссия завершится, как только Сталин обойдет строй машин. Главный конструктор ТБ-3 и другие сотрудники [130] ЦАГИ были на аэродроме, чтобы представить правительству свое создание.

Кажется, по плану смотра все было заранее распределено. И все же все шло не так, как намечали. Сталин приближался к строю самолетов, дымя папиросой. Туржанский оглянулся: члены правительства, сопровождаемые Барановым, Алкснисом и другими военными, шли за Сталиным, строго соблюдая дистанцию. И когда до истребителей осталось не более десяти шагов, комбриг сказал:

- Извините, пожалуйста, Иосиф Виссарионович, но, может быть, вы здесь докурите? У самолетов нельзя…

Сталин остановился. Он, конечно, знал, что все смотрят только на него, и, ничего не сказав Туржанскому, каблуком стал вбивать в землю окурок. Туржанский понял, что поставил Сталина в неловкое положение. Поступить иначе комбриг не мог - курить у самолетов никому не позволено. Снова двинулись к самолетам, Сталин ускорил шаг и, поравнявшись с истребителями И-5, не дал Туржанскому доложить, что это за машины и кто ими управляет, а спросил на ходу:

- Радио есть на самолетах?

- На этих нет. Это истребители…

- Почему нет? - Сталин резко остановился и, не оборачиваясь, требовательно спросил Орджоникидзе: - Серго, почему нет радио? Скажи - почему?

Орджоникидзе, пытаясь понять, чем Сталин интересуется, вопросительно посмотрел на Баранова, и Петр Ионович напомнил о первых, пока экспериментальных, попытках радиообмена с истребителями в воздухе. Однако Сталин не стал слушать и направился к другим машинам. Теперь ничем, кроме радио, он не интересовался. Раций не оказалось не только на отечественных истребителях И-4, но и на французском «Потэзе». Радио было лишь на наших Р-5. Это, однако, не изменило мрачного настроения Сталина.

В тот день все надежды возлагали на коронный номер смотра - показ нового туполевского бомбардировщика. Машина всем понравилась, и Сталин пожелал увидеть ее в полете. Было известно, что единственный пока экземпляр ТБ-3 доставил на Центральный аэродром летчик ЦАГИ Михаил Громов, внезапно, перед самым смотром, заболевший. Кроме Громова (он находился в госпитале) ТБ-3 испытывал летчик ЦАГИ Волковойнов. Однако [131] и его не было в Москве, и это тоже знали те, кто побоялся сказать Сталину о причине, по которой ТБ-3 не может сейчас взлететь.

Петр Ионович понял, что ничто и никто его не оправдает, если ТБ-3 не взлетит. Он отозвал в сторону комбрига Туржанского и, заложив руки за спину, кусая губы, тихо сказал:

- Нуте-с, что будем делать? Приехало правительство, а мы не можем показать в полете самую интересную машину? Распишемся в нашей беспомощности?

Туржанский предложил Баранову пойти на риск. Два летчика из его бригады, Козлов и Залевский, пилотировали раньше ТБ-1. И хотя тот самолет по размерам был значительно меньше и имел лишь два мотора, Туржанский был уверен, что летчики и на новом, четырехмоторном бомбардировщике, если им прикажут…

- Действуйте! - приказал Баранов.

Кое- кто из военных не советовал Баранову рисковать, некоторые пытались даже протестовать, но Баранов был непреклонен и приказ вступил в силу. Однако самые большие волнения еще были впереди. Опробовав моторы, Козлов и Залевский, уже готовы были вырулить на старт, когда Сталин вдруг заявил:

- А почему бы мне не полететь на этом бомбардировщике? Возьму и полечу…

Он шел к самолету, не слушая советов и просьб окружающих отказаться от своего намерения. Было ли это капризом или жестом, рассчитанным на внешний эффект, но все растерялись. Несколько дней назад, после гибели при авиационной катастрофе заместителя начальника штаба РККА Триандофиллова, было принято негласное постановление, коим запрещалось ответственным работникам, без особого разрешения ЦК, пользоваться воздушным транспортом. Никто не решился напомнить Сталину об этом постановлении, а он упорствовал:

- Почему мне нельзя, товарищ начальник воздушных сил? - уже с вызовом обратился Сталин к Баранову.

Петр Ионович сдержанно ответил:

- Можно, Иосиф Виссарионович, если вы этого хотите. Но существует порядок: сначала надо проверить новую машину в воздухе, а потом брать на борт пассажиров. [132]

- Вот как? Что ж, я подожду, если это нужно для порядка.

Баранов и Туржанский поспешили к летчикам. Те получили приказ летать в окрестностях аэродрома не менее сорока минут. ТБ-3 плавно оторвался от земли, набрал высоту и замкнул над аэродромом широкий круг. В воздух поднялись два истребителя - И-4 и И-5. Редко когда над Центральным аэродромом видели такой искусный пилотаж, какой показали в тот день летчики Анисимов и Чкалов. Пикируя с высоты в две тысячи метров, они взмывали в считанных метрах от земли, на встречных курсах завязывали бой и, чуть не касаясь колесами машин, расходились в стороны.

Когда программа была завершена, туполевский бомбардировщик уже заходил на посадку. Летчики блестяще посадили машину, и Сталин с явным укором посмотрел на Баранова:

- Видите? Зачем я вас послушался? - обратился он к окружающим. - Зачем меня пугали?

Сталину напомнили, что приближается время, назначенное им для заседания.

- Пора, - согласился Сталин и пальцем поманил Баранова. - Летчикам передайте благодарность. Лучших - наградить.

Не попрощавшись с Барановым, Сталин направился к своему автомобилю.

«В конечном счете ничего плохого не произошло, - утешал себя Петр Ионович. - Скоро Туржанский построит летчиков, инженеров, техников, и я сообщу им о благодарности человека, который почему-то сам не захотел ее высказать. Строй дружно отзовется: «Служим Советскому Союзу!». Это будет самый достойный и справедливый ответ, потому что служат они Родине. И благодарность Родины ценят превыше всего».

Петр Ионович хорошо знал любого из стоявших в строю летчиков. Чкалов и его товарищи только приобщались к авиации, когда Петр Ионович здесь, на Центральном аэродроме, сколачивал первую учебную эскадрилью. Немного их тогда было - эскадрилий и отрядов, - и память Петра Ионовича хранит фамилии каждого красного летчика, который готов был в самую трудную для авиации пору оседлать даже самую перелатанную машину [133] - только бы крылья, чтобы взлететь, только бы горючее, чтобы залить в баки мотора. Да еще носовой платочек, чтобы по его трепету определить силу и направление ветра.

Летали…

Баранов вспомнил первый смотр авиационных отрядов. Проводил смотр Фрунзе. Михаил Васильевич был очень озабочен тем, чтобы из трех основ, на которых, как он говорил, зиждется мощь вооруженных сил, - моральной, организационной и технической - Красная Армия скорее обрела ту, в которой больше всего нуждалась - техническую основу. Как бы обрадовался сейчас Фрунзе, если б узнал о новых авиационных заводах. К концу первой пятилетки они уже вступят в строй. Как мечтал он о времени, когда страна сможет щедро давать средства на создание могучего воздушного флота.

Шесть лет прошло после первого смотра красных авиационных отрядов. Армия располагает сейчас авиационными бригадами. У нее есть истребительная, разведывательная, штурмовая и бомбардировочная авиация. Четко работают штабы летных частей и соединений. Не на пустое место придет новый начальник Военно-воздушных сил. Что будет назначен новый начальник - об этом Петра Ионовича предупредили.

Через неделю после смотра Серго Орджоникидзе сообщил Баранову, что его освободили от «занимаемых должностей» и временно ему предстоит руководить авиаобъединением. А через полгода П. И. Баранов на правах заместителя наркомтяжпрома СССР Серго Орджоникидзе возглавил ГУАП - Главное Управление авиационной промышленности.

Потомки нас рассудят

1

Ранней весной 1932 года несколько тысяч грабарей двинулись к городу, в окрестностях которого развернулось строительство большого авиационного завода.

Грабари! В большой армии строителей нет сейчас такой профессии, но в годы первой пятилетки именно они, грабари, начинали первыми. Заводы, производящие автомобили, [134] бульдозеры, экскаваторы, краны, тогда только строились. «Конячий пар» был великой силой. Петру Ионовичу пришлось ходатайствовать перед Орджоникидзе о том, чтобы тысячи грабарей, завершивших земляные работы на одной из новостроек, были направлены на строительство авиационного завода. Для этого требовался приказ наркома.

Петр Ионович приехал на строительство в середине апреля. Когда-то он служил в этом городе и после Февральской революции уехал на Румынский фронт рядовым солдатом и председателем полкового ревкома. Прямо с вокзала Петр Ионович направился в партийные и советские организации города, обсуждая реальные возможности открытия авиационного факультета и техникума. Еще не выкорчевали деревья на том месте, где поднимутся корпуса завода, а начальник Управления авиационной промышленности уже заботился о будущих инженерах, мастерах.

В годы первой пятилетки авиационная промышленность досрочно выполняла свой производственный план и, осваивая сложное производство, наращивала темпы выпуска самолетов. В этих условиях особое значение приобретала проблема кадров специалистов и рабочих. В шести высших и тринадцати средних авиационно-технических учебных заведениях советская молодежь овладевала наукой. Но этого было мало. Создавались краткосрочные курсы, - фоны (факультеты особого назначения), заводские школы передового опыта, широкое распространение получили кружки рационализаторов.

Петр Ионович знал, что в конечном счете судьбу авиации, набирающей силу для больших стартов, решат кадры. Конструктор, в тиши кабинета склонившийся над чертежом, и мастер у станка, студент, мечтающий стать инженером на авиазаводе, и грабарь, который только начинает строить, директор завода и рядовой боец из заводской охраны, которому поручено стоять на страже объекта особой важности.

Так и не побывав еще в гостинице, Баранов поехал на участок будущего строительства. Выслушал объяснения начальника и главного инженера. Фронт строительных работ только разворачивался. Пока же рабочие копали для себя землянки. Холостые селились бригадами, семейные - отдельно. [135]

Стемнело. Меся резиновыми сапогами грязь, Баранов добрался и до землянок. Пожелав сопровождавшему инженеру спокойной ночи, Баранов повернул к ряду «семейных» землянок и заглянул на «огонек». Стол, скамья, нары, печурка - все смастерил грабарь из глины и кирпича.

- Чайком побалуетесь? - спросил хозяин, уступая место гостю.

- Спасибо.

Разговорились. На стройку крестьянин прибыл с женой и сыном. В наглухо застегнутых ватничках они сидели по другую сторону стола и крошили сухари в чай.

- Однолошадные мы, - пожаловался грабарь. - Кабы на семью еще одну лошадь с повозкой!… Не только о заработке пекусь. Деньги что! А харчи и так получаем по трем рабочим карточкам.

- Можно посменно работать, - сказал Петр Ионович.

- Мы согласны. Лошадь жалко. Она у меня и в деревне от зари до темна не тягала.

- Верно, - поддержал разговор Петр Ионович, - лошадку надо жалеть.

Грабарь косо посмотрел на Петра Ионовича, но, видимо убедившись в искренней жалости «начальника из Москвы» к лошадке, еще раз предложил чаю.

- Людей тоже не мешало бы пожалеть, - глухо сказал он. - Очень себя подстегиваем. Только и слышишь одно слово - темпы! А лошадка, вишь, одна. И та худая. Так зачем поспешать?

Подумал немного Петр Ионович и в тон собеседнику ответил:

- Да, на лошадке не скоро до коммунизма доедем. На весь наш век хватит, пожалуй.

Грабарь по-своему понял Петра Ионовича.

- То-то и оно! Деревня веками нетронутой жила, а теперь, будто очумелая, сорвалась с места. Если хотите знать, так я в грабари пошел потому, что грозились меня раскулачить. А вот они, кулаки мои! - он вывернул огрубевшие ладони, и тут, поняв главу семьи с одного взгляда, жена и сын тоже показали Петру Ионовичу свои ладони.

- Где тот бухгалтер, что посчитает, сколько хлебушка взрастила бы одна моя семья? - уже кричал хозяин [136] землянки. - А сколько таких рук землю побросали? А страну кормить надо? Жрать-то всем хочется. Мы с этими колхозами да стройками торопимся, будто на пожар…

- Вот как?…

Петр Ионович оживился, заинтересованный разговором. С поразительной ясностью вспомнил спор, который пять лет назад разгорелся в эскадрилье: инженер тоже хотел, чтобы потише да вернее, - мол, все в свой срок. Медленно, будто советуясь с грабарем, а не поучая его, Петр Ионович заговорил:

- Страна у нас большая. Вместо лошадок нужны автомобили. И когда тот завод, который мы в Нижнем начали строить, будет выпускать автомобили, люди с лошадками не очень-то понадобятся. Земли у нас много, а народу прибавляется. Без тракторов большого хлеба не жди. Опять завод нужен. И без самолетов нам никак нельзя. Много нужно самолетов: и для хозяйства, и на случай войны…

- Эту политграмоту я понимаю.

- Все понимают! Все грамотные! А тянет сиднем сидеть на своем клочке земли. И вас тянет, сознайтесь?

- Обо мне разговор особый…

- Для того мы царя свергли, для того революцию отстояли, чтобы всем народом тронуться в большой поход. И обогнать Европу, даже Америку. Был я там недавно. Хоть и нелегко нам будет, а придет срок - уступят они дорогу, если только не сбавим шаг… В армии служили? - неожиданно спросил Петр Ионович.

- Воевал.

- В армии слово «темп» редко употребляют. А команда «Шире шаг!». Знаете небось такую команду?

Грабарь согласно кивнул головой.

Помолчали.

- Главного вы не сказали, товарищ начальник, - тихо вымолвил грабарь.

- Нуте-с?

Грабарь уставился на жену, точно ее присутствие мешает ему вести суровый мужской разговор, потом махнул рукой и зло сказал:

- Спросили бы вы меня: «Кто тебя, черта окаянного, здесь держит?» Истинное слово - не деньги и не харчи. Второй год Марья меня пилит - домой ей хочется. [137]

Чтоб под своей крышей, у своей печки. И пошел я однажды с заявлением к начальнику, но от конторского двора повернул назад. И заявление порвал… На том дворе - огромная Доска почета. Увидел я там себя на фотографии, бригаду нашу, товарищей… Тяжко порой, муторно, вот и ругнешь в сердцах непорядки. Так ведь и болеешь за них!

Круто, всем корпусом грабарь повернулся к Баранову:

- Рассуди нас с женой, товарищ начальник. Можно мне сейчас жить не на людях и не для людей?

И сам себе ответил:

- Нет!

2

В Москве дел накопилось много.

Когда Петр Ионович приехал домой, была полночь. Все уже спали. Петр Ионович наскоро поужинал. До рассвета он так и не заснул. Тихо, чтобы не разбудить детей и жену, оделся и вышел на улицу.

Огромный дом, в котором жили теперь Барановы, находился близ Кремля. Стоило перейти мост через Москву-реку, свернуть направо, и начиналась Кремлевская набережная. Петр Ионович направился туда. Глубоко засунув руки в карманы плаща, он долго ходил по набережной и думал, думал…

С реки веяло прохладой. Утренний ветерок ласково освежал непокрытую голову, и смутные мысли, всю ночь тревожившие Петра Ионовича, постепенно приобретали ясность, логическую завершенность. Петр Ионович не был красноречивым оратором. Лишь по крайней необходимости выступал с докладами. Длинных речей не произносил.

«Что тебя так встревожило? - спрашивал теперь сам себя, начав беззвучный монолог и заранее зная, что перейдет потом на такой же диалог с невидимым спорщиком. - В самом деле, что меня так взволновало? Разве наши дела не идут хорошо? Даже недруги вынуждены отдать дань уважения советской авиации. Англичанин Грей, редактор журнала «Аэроплан», убежденный в неспособности русских управлять самолетами, стал вскоре пугать своих соотечественников: «Россия появляется на [138] сцену с воздушным флотом, и цивилизованному Западу надо с этим считаться». А немец Людвиг, генеральный директор рейнских машиностроительных заводов? Недавно он заявил журналистам, что ехал в Советский Союз кое-что показать, а уезжает обученным. А президент американской авиационной фирмы «Кертисс-Райт» мистер Томас Морган? Что его побудило выступить в печати с заявлением: «СССР будет скоро в первых рядах мировой авиации»?

Что ж, мистер Томас Морган, я продолжу спор, который мы начали еще в конторе «Амторга» на Пятой авеню. В вашей индустриальной Америке я многим восхищался. Но никогда не забывал, что поважнее потрясающих небоскребов, широких автомобильных магистралей, до блеска вылизанных автомобилей. Ваш переводчик хотел нас поразить, когда сказал об одном хозяине фирмы: «Он стоит полтора миллиона долларов». И не понятно было вам, почему такая аттестация нас забавляла. Мы вас другим поразим. Через год советский грабарь увидит шагающий экскаватор Уралмаша - таких экскаваторов будет много на наших стройках. Еще через год пустим конвейеры на моторостроительных заводах. Не блохою, которую подковал тульский кузнец, нет - мы удивим вас первоклассными самолетами, институтами, конструкторскими бюро. В наших светлых и чистых цехах будут трудиться тысячи мастеров-умельцев.

В Москве вы видели наш авиационный завод и вели деловые беседы со специалистами. Но при этом вы оставались в полном неведении о природе нашего строя, нашего образа жизни, характера советских людей. В Нью-Йорке вы навязывали мне свою примитивную философию. Дескать, бизнес есть бизнес, он сближает людей, а человек всегда остается человеком, и ему присуще извечное желание обогатиться. Благие намерения, мол, в любом смертном уживаются с врожденными пороками. И все - от бога.

Я усомнился тогда в вашей искренности: неужели верите в эту галиматью? А вечером слушал ваш гимн, ваш молебен: «Америка, Америка, да хранит тебя господь!» Зачем лицемерите, уповая на бога? Чтобы удержать свое богатство и узаконить бесправие, вы строите дредноуты, авиаматки, бомбардировщики. Наш гимн провозглашает неизбежный приход нового мира. Наш гимн сулит людям [139] не рай на небесах, а счастье на земле. Пока еще наш грабарь кряхтит, орудуя лопатой, но обратите внимание, Томас Морган, - он уже не может жить не для людей… Наши дети унаследуют не только материальные богатства, но и те идеалы, что не отливаются в золото, не вмещаются в сейфы, не продаются и не покупаются. Не кривите рот, мистер Морган! Придет время, и оно вынудит вас на новые признания.

А пока должен признаться, не столь уж вы наивны в своих расчетах на несовершенство человеческой натуры. Ох, до чего цепки, до чего яростно живучи инстинкты и привычки, которые старый мир веками насаждал. Мистер Морган, директор фирмы «Кертисс-Райт», тая злорадство в споре со мной, вы могли бы сейчас похлопать по плечу директора советского завода. Вы бы даже ему посочувствовали: «За что тебя, беднягу, судить? Ты - настоящий делец! Неважно как, но твой завод дал три лишних мотора. Хвала тебе! Ты хотел прославиться и получить премию? А кому этого не хочется? Это же так естественно!»

Лжете, мистер Томас Морган! Десятками примеров могу доказать, что для нас этот случай противоестественный. Но почему он так меня встревожил?

Двенадцать лет назад на Восточном фронте, под Озинками, бородатый мужик, куриловец, грозил мне расправой. Ему сказали, что коммунисты покушаются на его село, дом, землю. И он кричал: «Мой, мое, моя!» Он готов был, не хуже Колчака, перегрызть любому горло, только бы отстоять свое добро. Что общего между тем мужиком и нынешним директором завода, из-за которого идет у нас спор? А то, что мы называем психологией собственника. Откуда она в нем - в советском директоре? Почему мы ее замечали, как по недомыслию (а это прощалось) или из ложных патриотических побуждений (а это не осуждалось) директор хвастал: «Мой завод!», «Мой коллектив». И вот он уже стал забывать, что служит не тому, кому шлет победные рапорты и от кого ждет премии. Завод рос, набирал силу, и мы терпели честолюбие директора. А оно породило ложь, обман. Извечные пороки человеческой натуры? Но мы никогда с ними не примиримся. Изменяя мир, мы и сами изменяемся.

Вы, мистер Морган, хотите видеть Америку лишь такой, какая она есть. «Америка, Америка, да хранит тебя [140] господь!» Бога, как вы знаете, мы отвергаем. Уважаем вашу деловитость, ценим вашу практичность. Но этого нам мало. Научимся строить заводы и машины не хуже ваших. Нам и этого мало! Во сто крат важнее для нас возвысить человека - честного, бескорыстного борца за народное счастье».

Партия коммунистов тем и сильна, что отвергает слепую веру. В негласном споре с мистером Томасом Морганом Петру Ионовичу все ясно. Такой же ясности хотел он сейчас в споре с самим собой.

Два с половиной года назад, когда с необычайной торжественностью отмечали пятидесятилетие Сталина, самый близкий друг Петра Ионовича спросил его: «Позволил бы Ленин, чтобы его так возвысили?» Речь шла о статье, где все победы Красной Армии на фронтах гражданской войны приписывали Сталину, поскольку самыми решающими, по утверждению автора статьи, оказывались как раз те участки фронтов, на которых Сталин побывал. Историю минувшей войны Петр Ионович и его друг знали не по статьям, не по учебникам - они ее сами творили как солдаты партии, как командармы и комиссары. Они считали себя учениками и соратниками полководца Фрунзе, и Петр Ионович в свою очередь задал другу вопрос: «Что сказал бы Михаил Васильевич по поводу статьи «Сталин и Красная Армия»?

Уже тогда искали они ответа на естественно возникающий вопрос, и ответ как будто сам напрашивался. Партия верит в неисчерпаемые силы народа, а народ верит своей партии. Сталин подвергался яростным нападкам троцкистов, на возглавляемый им Центральный Комитет партии до сих пор ведут атаки Зиновьев, Бухарин, Партия не может допустить, чтобы авторитет ее руководителя был ими поколеблен, этот авторитет надо оберегать. Все это, бесспорно, справедливо. Но разве можно в угоду вождю приспосабливать историю к его, вождя, биографии?

Тревогу заглушить можно, если по горло занят работой. Да и не имел Петр Ионович склонности к теоретизированию. Он всегда жаждал дела, прекрасно себя чувствовал среди людей, любящих авиацию и самозабвенно преданных ей. Центральный Комитет партии, возглавляемый Сталиным, относился к авиаторам с ревностным вниманием. Петр Ионович не забыл, как на одном совещании [141] Сталин сказал: «Для авиации ничего не пожалеем». Так оно и было. Слов на ветер Сталин не бросал.

«Нет, - твердо решил Петр Ионович, - не надо терзать себя сомнениями. Потомки нас рассудят. Они все учтут, ошибки и промахи, а судить о нас будут все же по нашим делам. Они не забудут и суровое время, в котором мы жили. А сейчас - Серго прав - надо работать».

Не пошел Петр Ионович в комендатуру Кремля. И писать никому не стал. В то утро он успел до начала занятий в наркомате соснуть часок-другой, и этого было достаточно, чтобы явиться в Главное управление, как всегда, бодрым, уверенным, спокойным.

- Доброе утро, Клавдия Александровна, - приветливо поздоровался он с секретарем Озеровой. - Нуте-с, какие ждут нас дела?

* * *

Баранову исполнилось сорок лет.

День рождения совпал с празднованием пятнадцатилетия Октября, и на торжественном собрании работников авиационной промышленности в Большом театре, куда были приглашены представители ВВС, Осоавиахима и научных учреждений, юбиляру вручили адрес: «Мы хотим перед лицом всей советской общественности засвидетельствовать твои заслуги». И, перечислив их, пожелали юбиляру «на долгие годы обеспечить крепкое большевистское руководство дорогим для всех нас делом».

Самой наглядной и убедительной иллюстрацией этого дела был первомайский воздушный парад 1932 года. В тот день над Красной площадью прошли в четком строю сотни самолетов, и все - новейшего советского производства. Москвичи увидели уже не один, а девятку самых больших в мире сухопутных самолетов ТБ-3, за ними следовали девяносто ТБ-1 и еще большее количество истребителей. А назавтра Баранов встретился с участниками воздушного парада на приеме в Кремле.

- Погодите, еще не такие машины будут! - говорил летчикам Баранов. - Любовался с трибуны вашим полетом. Молодцы! Но, когда вы пролетали над Красной площадью, больше всего меня взволновала радость людей. Вы не слышали, какой гул стоял над площадью, - он заглушил рокот ваших моторов. Вы не видели, как навстречу вам взметнулись сотни шапок… Любит народ свою авиацию, и нет для нас ничего дороже этой любви. [142]

3

Была в дореволюционной Москве мастерская Меллера. В 1909 году ее расширили и переоборудовали для сборки самолетов «Блерио» и заодно - велосипедов «Дукс». Московские старожилы помнят, как на месте «Дукса» появился завод «Авиахим». Эта «техническая эволюция» заняла пятнадцать лет.

В первой советской пятилетке армия грабарей начинала только строить авиационные заводы, а когда пятилетка завершилась, Баранов уже мог собрать Всесоюзную конференцию директоров этих заводов. Кажется, совсем недавно, три-четыре года назад, поздравлял Петр Ионович выпускников военно-воздушной академии, ставших теперь директорами. Сколько поднялось замечательных командиров производства, инженеров! Сколько знакомых в зале лиц: Марьямов, Побережский, Чаромский - всех не перечесть! Уже сейчас вершат большие дела, а какие перспективы открываются перед ними в новой пятилетке! Не знал, не мог знать Петр Ионович, что через несколько лет поредеет славная когорта, что репрессии обрушатся на достойных людей и среди чудовищных обвинений, которые предъявят честным, преданным специалистам, будет фигурировать и его, Баранова, имя: ведь это он их пестовал, им доверял командные посты…

Был 1932 год, и о другом думал Баранов, обозревая с трибуны конференции пройденный путь и намечая новые рубежи. Меллер и его «Дукс» давно канули в Лету. Переплавлен в мартенах металлический лом от старых самолетов. По всем данным, новый туполевский самолет превзошел разрекламированный юнкерсовский Г-34. Новый авиационный мотор Микулина освоен, и вот-вот пойдет в серийное производство. Баранов привел в своем докладе только эти два факта, но оценил их, как победы, выигранные в нелегком сражении. Вот почему авиационная промышленность будет и впредь держать курс на всемерное развитие научных и конструкторских организаций - ЦАГИ, ЦИАМ, заводов опытного строительства. Там решается исход борьбы за полную экономическую независимость от заграницы.

Пятилетка еще не завершена, но уже утроился выпуск самолетов и в шесть раз увеличился выпуск моторов. Растет сеть специальных учебных заведений, и созданы [143] авиационные факультеты во многих институтах. Но сколько еще недостатков в работе главка, трестов, заводов.

Когда Баранов пришел в воздушный флот, то, встречаясь с летчиками и механиками, не уставал напоминать им, какую исключительно дорогостоящую технику доверил им народ. Называл цену одного лишь прибора, приобретенного за валюту, чтобы подчеркнуть - он стоит столько же, сколько дом и весь инвентарь крестьянина, сколько зарабатывает рабочий за полгода на заводе. И сейчас, на совещании директоров, он остро критиковал нерадивых руководителей, злоупотребляющих щедрой заботой государства. Он называл их по именам - необычайно энергичных, когда надо получать, и малосостоятельных, когда надо дать. Строго предупредил любителей штурмовщины, парадной шумихи и особенно - бракоделов.

И еще Баранов говорил о культуре производства. Судьбы авиации уже тесно переплелись с судьбами самых передовых отраслей промышленности - с металлургией, машиностроением, электротехникой. Своим бурным прогрессом авиация влияла на эти отрасли промышленности, требуя их радикального технического перевооружения. Настало время, когда только высокообразованный командир производства может работать в самолетостроении.

В заключительном слове, точно предчувствуя, что это его последняя речь на таком представительном совещании, Петр Ионович сказал:

- Не знаю, когда мы в следующий раз встретимся… Да и время сейчас не для речей. Мы вышли на широкие просторы строительства. Работы - непочатый край, и крыльям нашим - большой полет.

Он чуть помолчал, раздумывая о тревожной в мире обстановке. В Германии пришла к власти фашистская партия, партия войны. Но разве директора не понимают, что это значит и к чему это их, строителей авиации, обязывает? Сам сказал: «Сейчас не время для речей». Только повторил последние слова:

- Крыльям нашим - большой полет!

Конференция состоялась в феврале, а через шесть месяцев в СССР впервые праздновали День воздушного флота. [144]

Восемнадцатое августа 1933 года Михаил Кольцов, друг Баранова, энтузиаст авиационного строительства, напомнил читателям «Правды» о первом советском майском параде на Ходынке. Туда, на смотр революционных вооруженных сил, приехал Ленин. Владимир Ильич обошел строй войск, обрамлявших зеленую лужайку, и приблизился к самолетам. Стоял тогда на старте старенький «ньюпор». К нему подрулил еще более изношенный самолет. И все же на них летали.

В мае 1918 года Владимиру Ильичу очень хотелось посмотреть с высоты на весеннюю праздничную Москву. Как не порадовать Ильича таким зрелищем? Но разрешение на полет Ленину не дали - слишком велик был риск.

Вспомнив об этом, Михаил Кольцов писал пятнадцать лет спустя: «Чтобы праздновать День авиации, надо иметь авиацию».

В 1933 году Страна Советов ее имела.

Все выше и выше!

1

Есть у человека право на законную гордость, когда в первый День воздушного флота СССР его отмечают самой высокой наградой - орденом Ленина «за особо выдающиеся заслуги и умелое руководство авиацией и всей авиационной промышленностью». Так было сказано в постановлении правительства о награждении Баранова. Этим же постановлением отмечены были заслуги многих летчиков и конструкторов, рабочих и ученых.

Человек безмерно благодарен судьбе, если довелось ему увидеть плоды своего труда. И ничто так не радует человека, как зримый след его добрых деяний на земле. В первый День воздушного флота СССР все это щедро выпало на долю Петра Ионовича Баранова.

Парад открыли самолеты-истребители, управляемые слушателями военно-воздушной академии. Строй самолетов образовал в небе четыре буквы: СССР.

В сопровождении двух АНТ-9 проплыл над аэродромом могучий АНТ-14, равного которому не знала еще Европа и Америка. А потом небо ярко расцветилось купонами [145] парашютов. В массовых прыжках участвовали спортсмены Осоавиахима.

Еще юнцом увидел Баранов над Коломяжским ипподромом заграничную диковинку - летающую этажерку «фарман». А теперь, в этот час, над многими аэродромами Страны Советов летчики показывают народу свое искусство высшего пилотажа. Как же не быть признательным судьба, если десять лет назад, на первом организационном собрании друзей воздушного флота, услышал Баранов напутствие Фрунзе, - «В добрый час!» - а теперь на его глазах окрылилась юность страны - комсомолия, шефствующая над Военно-воздушными силами!

…Парни и девушки гасят парашюты. Уже много в стране аэроклубов. После авиационного праздника Петр Ионович поедет в Крым открывать юбилейный слет планеристов, встретит там своих молодых друзей. Их имена пока мало кому известны, но дайте только срок… Петр Ионович знает каждого из энтузиастов безмоторной авиации. Старший среди них, Сергей Ильюшин, сказал как-то о самодельных «стрекозах» и «буревестниках», «гаманюках» и «икарах», что надо покачаться в их люльках, прежде чем начать ходить самостоятельно. И вот уже не только он, но и его младшие товарищи - Яковлев и Антонов - вышли на большую дорогу самостоятельного конструкторского творчества.

Слетаются сейчас к горе Узун-Сырт парители. Будут штурмовать небо обладатели первых рекордов - Степанчонок и Головин, Юмашев и Анохин… Дайте срок - мир еще услышит их имена, когда они сядут за штурвалы первоклассных самолетов.

Есть кому принять воздушную эстафету.

Есть!

2

Дети Барановых - Юрик и Ирина - находились в Крыму с сестрой Петра Ионовича Ефросиньей.

После рождения третьего ребенка, Оленьки, Беллу стали еще больше донимать недуги, и скрепя сердце она вынуждена была надолго расстаться с работой, взять в Дом няню. Большие любители театра, супруги Барановы теперь там редко бывали. Из Наркомата Петр Ионович [146] возвращался поздно. На этот раз он сказал, что в Коктебеле его ждут планеристы, только предупредил жену, что прибудут они в Крым разными путями: он - на самолете, она - поездом.

- Может быть, вместе полетим? - спросила Белла.

- Нет, мы полетим не прямо в Крым, а в Запорожье. Там у моих попутчиков есть дела. Да и спокойнее тебе поездом.

- Когда ты полетишь?

- Завтра.

Белла привыкла к неожиданным командировкам мужа. Надо собрать его в дорогу. Но она не торопилась.

- Петя, ты ведь знаешь, как я соскучилась по детишкам. Самолетом скорее…

- Нет! Не проси! - резко оборвал он.

Эта резкость была так несвойственна Петру в отношениях с женой, что он почувствовал неловкость и сразу переменил тему разговора.

- Знаешь, кого я встретил? Соню Давыдовскую. Такая же шустрая. В академию воздушного флота решила поступить. Отлично сдала экзамены, но ее почему-то до сих пор не оформляют…

- Слабый пол? - безразлично спросила Белла.

- Она считает, что по другой причине. Ты ведь знаешь: Соня происходит из дворянской семьи.

- Нашли дворянку… - Белла усмехнулась. - Я знаю бойца Туркестанского фронта коммунистку Соню Давыдовскую. Она просила тебя заступиться?

- Нет, хотя я предложил свою помощь. Смущает меня эта подозрительность, которую пытаются выдать за бдительность. Как раньше принимали на работу нового человека? Достаточно одной-двух надежных рекомендаций. А теперь заполняй огромную анкету, жди, пока проверят твою родословную.

После долгой паузы Белла сказала:

- По-разному жизнь у людей складывается…

- Ты о ком? - не понял ее Петр.

…Не слушательницу академии представила сейчас Белла, а ту Сонечку, что четырнадцать лет назад, совсем еще девчонкой, прибыла с группой коммунистов на Восточный фронт. Петр был тогда начальником политотдела [147] Южной группы войск. Соня рвалась на фронт, но Петр, щадя не в меру порывистую москвичку, нашел для нее работу в штабе.

Белла близко сошлась с Соней уже в Туркестане. Соня появлялась во дворе дома, который занимали Барановы, верхом на лошади. Ладные сапожки, под кожанкой белая мужская косоворотка. Пряди коротко остриженных волос выбиваются из-под лихо заломленной фуражки. Петр, завидев Соню, говорил: «Прискакал комиссар по женским делам». А та врывалась в квартиру, и гнев клокотал в ее горле.

- Позор! - кричала она. - У коммуниста жена носит паранджу. Позор! Гнать такого коммуниста из партии!

Она называла фамилию местного работника, еще не порвавшего с байскими обычаями, требовала, чтобы член реввоенсовета Первой армии Баранов лично вмешался и наказал феодала с партийным билетом.

А у Петра - неотложные дела, он умоляюще смотрит на жену, и та уводит Соню в другую комнату, где они подолгу беседуют и обсуждают, какие меры надо принять. Положение в Туркестане сложное, с местными обычаями приходится пока считаться, а главное - не действовать сгоряча. Белла не раз слышала, как сдерживал Петр иных вояк. «Мы здесь, - говорил он, - не только командиры, но и политики, а в политике рубить сплеча нельзя». Исчезала Соня внезапно, как и появлялась, задорная, неуемная, одержимая одной страстью - служить революции, партии.

Почему вдруг вспомнили: дворянка? Легко ли ей было порвать с родителями, с семьей?…

- Нет, таких не согнешь!

Белла сказала это вслух и опять надолго задумалась. Не согнулась ли она сама под тяжестью домашних забот? Не растратила ли попусту энергию, которой, казалось, до самой смерти не исчерпать? По-разному сложились судьбы ее и Сони. Но разве она, Белла, не счастлива? Разве не признателен ей Петр за все, что между ними было и есть? Жена комиссара, она была не только матерью его детей - его другом, его помощником, И если он вырос настолько, что уже давно в ее помощи не нуждается, - гордиться надо! Радоваться надо, а не печалиться. Не ей роптать на свою судьбу, не ей… [148]

Белла резко встала и подошла к мужу. Петр увидел тот влажный блеск в ее больших, красивых глазах, который всегда его так волновал. Но Белла не дала ему и слова произнести, приложив палец к губам. Она повела Петра к письменному столу, открыла правый нижний ящик, где хранился его личный архив, и вынула тетрадь - толстую тетрадь в черном коленкоровом переплете с круглой сургучной тюремной печатью. В тетради лежала тоненькая дарственная книжечка стихов - «Звездные песни» Николая Морозова.

Белла раскрыла ее на загнутой в уголке страничке и тихо прочла:

Мы тоске немой и ненавистной

Овладеть сознаньем не дадим.

Будем жить любовью бескорыстной…

И Петр перебил ее, закончив строфу наизусть:

Счастлив тот, кто счастье дал другим.

Она улыбнулась и не стала его поправлять.

- Я знаю, нелегко тебе последнее время, - Петр обнял жену. - Зато целый месяц проведем в Крыму. Вместе! Неразлучно…

- Нет, с этого часа! - и она умоляюще посмотрела на мужа. - А завтра полетим вместе. Я не прошу, я уверена.

Петр понял, что не в силах сейчас отказать жене.

- Тебе очень хочется лететь?

- Да.

Он распахнул окно, выглянул наружу.

- Погода испортилась. Но ехать завтра на аэродром надо.

- Не полетим - вернемся домой. Я ведь никогда не была навязчивой, - почти извиняясь, добавила она.

- Знаю. Потому и удивляет твое упрямство.

- Нет, это не упрямство!

Он понял, что спорить бесполезно.

Утро вечера мудренее.

На всякий случай Белла собрала в дорогу два чемоданчика - для мужа и для себя. [149]

* * *

Утро пятого сентября выдалось мглистым.

На аэродроме пассажиры и провожающие долго ждали очередной метеосводки и разрешения на вылет.

Петр Ионович советовался с летчиком Дорфманом.

Наконец самолет вырулил на старт, принял пассажиров и поднялся в воздух.

Через несколько минут за Подольском, близ станции Лопасня, полет оборвался катастрофой. Она была настолько страшной, что ее жертв уже никто в Москве не увидел.

…В Колонном зале Дома союзов семь гробов были закрыты и обтянуты красной материей.

3

Как это могло случиться?

Специальная правительственная комиссия по расследованию причин катастрофы самолета АНТ-7 (ее председателем был М. Н. Тухачевский) исчерпывающе ответила на этот вопрос. Полностью «Заключение правительственной комиссии» было опубликовано в журнале «Техника воздушного флота» № 8 за 1933 год. Машина была исправной. А погода неблагоприятной: сплошная низкая облачность и лишь местами разрывы. К слепому полету экипаж не был достаточно подготовлен, хотя знал, что именно такой полет его ожидает.

Последний пункт заключения комиссии гласил:

«5. Причиной катастрофы явились крайне трудные метеорологические условия, при которых вылет самолета, не подготовленного к слепому полету, был недопустим».

Недопустим! Почему же его выпустили?

В заключении комиссии нет ответа на этот вопрос. Нет, вероятно, потому, что только погибшие могли бы исчерпывающе ответить. Да и стоит ли за давностью лет к этому вопросу возвращаться?

Стоит! Давно утихла боль многих тяжелых утрат, но люди, как известно, учатся и на ошибках. И люди, хорошо знавшие экипаж и каждого пассажира самолета, искали ответа.

Петр Ионович, верный своему правилу абсолютно доверять летчику, советовался с Дорфманом. Тот хорошо [150] знал всех пассажиров, прибывших на аэродром. Помимо Петра Ионовича и его жены там были: начальник Главного управления гражданского воздушного флота Гольцман, его заместитель Петров (Сергеев), член президиума Госплана Зарзар, директор авиационного завода Горбунов. Седьмым на борту был механик Плотников.

Перед вылетом вручили метеосводку. За Курском - ясно. Разве это уж так далеко? Летчик согласился лететь, если последует разрешение. И такое разрешение было получено, хотя в тот день ни один самолет с аэродрома не поднимался…

Истинное мужество проявил бы летчик, если бы отказался от полета. Он не мог не знать, что машина, помимо всего прочего, еще и перегружена сверх допустимой технической нормы. И все-таки он пошел на риск.

И расплата не замедлила прийти.

4

Назавтра все газеты вышли с траурными рамками.

«Центральный Комитет ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров Союза ССР с глубоким прискорбием извещают о безвременной смерти в результате авиационной катастрофы: тов. Баранова П. И., кандидата в члены ЦК ВКП(б), заместителя Народного комиссара тяжелой промышленности, начальника Главного управления авиационной промышленности, крупнейшего организатора военного воздушного флота и авиационной промышленности Союза ССР, старого большевика, активнейшего участника гражданской войны…»

Велика была утрата, и особенно остро ее почувствовали те, кто рядом с Барановым жил, воевал, трудился. Серго Орджоникидзе писал в те дни: «Авария вырвала из наших рядов выдающегося большевика-хозяйственника, испытанного в подполье, закаленного в боях за пролетарскую диктатуру». Тухачевский, Каменев, Егоров, Якир и другие боевые друзья Баранова так отозвались о своем соратнике: «Только великая партия большевиков могла выпестовать таких людей». Яков Алкснис, сменивший Баранова на посту начальника Военно-воздушных сил, и другие командиры ВВС клялись быть верными делу, которому отдал жизнь их учитель, старший товарищ, друг. [151]

9 сентября 1933 года урна с прахом П. И. Баранова была захоронена в Кремлевской стене на Красной площади. Плита, наглухо закрывшая урну, находится за Мавзолеем Ленина, недалеко от могилы Михаила Васильевича Фрунзе.

Михаил Фрунзе и Петр Баранов. Их видели рядом на фронтах гражданской войны, вместе строили они Красную Армию, и жизнь каждого оборвалась в расцвете сил. Фрунзе шел сорок второй год. Одного дня не дожил Баранов до сорока одного года. Древние камни Кремлевской стены хранят прах тех, кто пал

от трудов,

от каторг

и от пуль

и никто

почти -

от долгих лет.

Не числом лет определяется ценность прожитой жизни.

5

Тридцать с лишним лет миновало с тех пор. Выросли и окрепли крылья Страны Советов. История отечественной авиации за эти три минувших десятилетия - тема большой и совершенно другой книги. Но представим себе, что такая книга написана. Откроем некоторые ее страницы…

Первая глава этой книги посвящена знаменитой челюскинской эпопее. Именно тогда было учреждено высокое звание Героя Советского Союза. На Красной площади чествовали семерых из крылатой когорты покорите лей Арктики. Все они еще при Баранове получили путевку в авиацию. Младшим в этой семерке был Николай Каманин.

А первый в мире космонавт в тот год только родился…

…Будет в этой книге и глава, посвященная героическим перелетам АНТ-25 из Москвы в Америку. Давно ли АНТ-9, управляемый Семеном Шестаковым, штурмовал воздушную стихию, пока не пробился к берегам Соединенных Штатов? И вот уже экипажи Чкалова, потом Громова осуществили беспосадочный перелет в Америку через Северный полюс. А за год до этого АНТ-25 совершил [152] свой знаменитый беспосадочный перелет из Москвы в Петропавловск.

Мы теперь знаем, какую роль в становлении ЦАГИ играл Баранов. Знаем о его дружбе с Туполевым, с Громовым. И еще одно важное обстоятельство: перелеты Чкалова и Громова явились серьезным испытанием нового советского авиационного мотора. Когда чествовали героев, создатель этого мотора Александр Микулин писал: «Дорогу моему мотору открыл покойный Баранов».

Заглянем в завершающие главы будущей книги. Пере листаем страницы нетленной славы советской авиации в годы Великой Отечественной войны. Эстафету этой славы приняли наши современники - покорители космоса, создатели самых мощных в мире ракет. О таких ракетах мечтал Циолковский, а активисты Осоавиахима, энтузиасты «Гирда» пытались еще в тридцатых годах такую ракету построить. Тогда это казалось многим настолько пустой затеей, что «Гирд» в шутку прозвали «группой инженеров, работающих даром». А «гирдовцы» строили, экспериментировали, дерзали. И Баранов им помогал. Баранов им верил.

Где и когда зародилась эта вера?

Вспомним зарю…

Владимир Ильич Ленин ехал по безлюдным улицам ночной заснеженной Москвы. Автомобиль, миновав Лубянскую площадь, поравнялся с Политехническим музеем, и Ленин попросил шофера остановить машину. Огромная афиша с необычным извещением поразила Ленина. Какой-то инженер-изобретатель, Фридрих Цандер, обещал слушателям рассказать о будущих межпланетных путешествиях. Владимир Ильич вышел из машины, долго стоял перед этой афишей…

Ленин знал, что на рассвете по Лубянской, Мясницкой и другим улицам Москвы выстроятся очереди голодных за осьмушкой черного хлеба. На заседаниях Совнаркома в те дни говорили о дровах, топорах, гвоздях. Ильич вспомнил, что два месяца назад он подписал протокол распорядительного заседания Малого Совнаркома о назначении калужскому учителю Константину Эдуардовичу Циолковскому «пожизненной усиленной пенсии», поощряя работу изобретателя и ученого в той области, которую многие считали бесплодной фантастикой. И вот уже в полуголодной Москве читают лекции о межпланетных [153] путешествиях, читают для тех, кто с завернутой в газету осьмушкой хлеба пойдет с утра в холодные цехи мастерских и заводов.

Назавтра они встретились - Ленин и Цандер. С исключительным вниманием Ленин слушал и расспрашивал инженера-изобретателя о его учителе Циолковском. Инженер чистосердечно признался Владимиру Ильичу, что многие не верят в успех их начинаний, считают это чудачеством. И Ленин сказал Цандеру:

- Не расстраивайтесь. А я вот верю. Верю!

Так ли уж давно это было?…

Уже стали для нас обычными полеты космонавтов. Мир знает их фамилии и их позывные в космосе. Только позывной космодрома, позывной одной планеты не менялся. Для всех наших космонавтов позывной Земли звучал одинаково:

- Я - «Заря»! Я - «Заря»!

«Заре» откликались «Сокол», «Ястреб», «Чайка»… Космические корабли «Восток» и «Восход» стартовали по команде «Зари» и к «Заре» возвращались. Главный конструктор космических двигателей сказал однажды: «Человек, любующийся солнцем в зените, никогда не должен забывать зарю».

Уже перевалило через зенит солнце двадцатого века, и трудно предвидеть, какими новыми победами обогатится авиация и космонавтика до начала третьего тысячелетия. Даже самые яркие, блистательные, они не затмят подвиг тех, кто на заре двадцатого века расчищал рабочую площадку для взлета своим потомкам. Расчищал оружием солдата Октября. Пламенным словом коммуниста-фронтовика. Дерзостью конструктора. Смелостью летчика. Проницательностью ученого. И неистовым упорством грабаря, рывшего лопатой фундамент для завода первой пятилетки.

* * *

…Их будет много.

Как и первые космонавты, придут они перед новыми стартами на Красную площадь, к Мавзолею Ильича. Пройдут от Спасской до Никольской башни. И каждый остановится на секунду у плит с дорогими именами, с датами рождения, смерти…

Баранов Петр Ионович

1892-1933 [154]

Нет, не числом лет определяется ценность прожитой человеком жизни.

6

Был теплый августовский день, когда к даче в Барвихе, которую занимали Барановы, подошел старик и робко постучал в калитку. Сестра Петра Ионовича - Ефросинья открыла калитку и увидела незнакомого ей человека. Старик снял с головы широкополую соломенную шляпу, поклонился Ефросинье Ионовне и попросил разрешения войти.

На дворе две девочки катали деревянные шары, а мальчик-подросток втыкал в землю крокетные дужки. На веревке сушилось детское белье. Старик остановился посреди двора. В дом заходить не стал. Жестом пригласил Ефросинью Ионовну сесть на скамейку, сам сел и, поглаживая густую бороду, долго смотрел на играющих детей. Ефросинья Ионовна молчала, терпеливо выжидала, когда незнакомец заговорит.

- Был у Пешковых, - сказал старик и уточнил: - У Максима Горького гостил. Там и узнал, что живете вы рядом, и не смог уехать, не повидав ребятишек, вас… Фамилия моя Морозов Николай Александрович. В почетных академиках состою. Не слыхали?

- Как же! - обрадовалась Ефросинья Ионовна. - От Пети и Беллы сколько раз слыхала… Спасибо вам!

- За что благодарить? Это я так и не отблагодарил Петра Ионовича за все, что он сделал для авиации, для науки. Надеялся на скорую встречу. Книгу свою хотел ему подарить. Ну, что сейчас об этом?…

Посидел он недолго. Заботливо расспрашивал Ефросинью Ионовну, не нуждается ли она в помощи, о здоровье детишек и кто их будет опекать. Обрадовался, что дети остались на ее попечении, а их опекунами готовы стать многие друзья - Якиры, Акуловы, Туполевы…

- И меня, пожалуйста, не забывайте. Сочту за честь остаться другом семьи Петра Ионовича.

Вытащив из жилетного кармана часы, Морозов заторопился:

- Уезжаю ночью ленинградским поездом, а надо еще на Красной площади побывать…

Тихо добавил:

- Праху его надо поклониться. [155]

* * *

На Красную площадь Морозов приехал в сумерках. Он приблизился к Мавзолею и повернулся лицом к Кремлевской стене.

Перед ним гранитная плита с именем Петра Ионовича Баранова.

Здесь, у этой стены, было над чем поразмыслить старому народовольцу, ученому и борцу, человеку с необычайно большой и необыкновенно интересной биографией. Сколько очищающих бурь пронеслось на его веку! На рубеже двух столетий, когда он томился в «царевом каземате», молодой Ленин создавал революционные кружки. И вот уже десять лет покоится в Мавзолее создатель первой в мире страны социализма. И сколько соратников Ильича уже уснули рядом вечным сном. А жизнь нетленна, и над планетой по-прежнему маняще светят далекие звезды…

Звезды! Морозов вспомнил последнюю встречу с Барановым и его рассказ о том, как на подпольной сходке Белла читала «Звездные песни». Чтение оборвали жандармы.

Одну строфу из этих песен Баранов запомнил на всю жизнь. Только последнюю строку переделал на свой лад:

Счастлив тот, кто счастье дал другим.

1962- 1964 гг.

Примечания

{1}См. «Вестник воздушного флота», 1924, № 1.

{2}Киевская газета «Коммунист», 1935, № 251.

{3}«Вестник воздушного флота», 1925, № 10-11.

{4}«Красная звезда», 1925, № 251.

{5}Стихи Я. Хелемского.

{6}ЦАГИ - Центральный аэрогидродинамический институт.

{7}В. Маяковский. «Во весь голос». Поэма.

{8}«Вестник воздушного флота», 1924, № 6-7.

{9}«Вестник воздушного флота», 1924, № 2. Статья «Наши задачи».

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

21.09.2015