Кожаное небо - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Пимен Иванович Карпов (С. Куняев. Глухой, заколдованный плач…) #1

Пимен Иванович Карпов Кожаное небо

С. Куняев. Глухой, заколдованный плач…

120-летию со дня рождения Пимена Карпова

Роман «Кожаное небо» Пимен Иванович Карпов (1886–1963 гг.) начал писать в 1920 году и завершил в 1922-м, весьма для него тяжёлом.

В письме к знакомому библиофилу Александру Борисовичу Рудневу он сообщал, что

«пережил целую трагедию… едва только я приехал в Рыльск, оттуда домой, чтобы заняться работой над книгой, – вдруг узнаю, что дома у меня и у моих знакомых был обыск, что меня хотели арестовать, а за что – чёрт их знает! Перепугали старуху мать, она упала в обморок, лежала без чувств… и с тех пор она – в постели и сейчас не встаёт. Всю семью мою разорили. Я хотел было ехать обратно в Москву, просить Дивилковского, Каменева и др. о защите, потом махнул рукой. В случае чего дам телеграмму Воронскому. Решил писать большой роман, чёрт возьми, ведь я же в собственном государстве живу, на родине, на родной земле. каждую пядь которой отстаивали мои предки, чьи могилы безмолвно свидетельствуют об этом, – я русский писатель. сделавший вклад в сокровищницу русской культуры, – чего же мне бояться? А на политику я давно наплевал.

Ты, друг мой, пожури Воронского, а при случае и других – зачем меня терзают? Ведь это же скандал в бла-ародном семействе: преследуют „писателя – пролетария“, вышедшего из низов и т. д., ухаживают за каким-нибудь Вандервлипом, Урквартом, вообще – за целой сворой капиталистов, становясь перед ними на задние лачки. Нехорошо!..»

А одно из писем этого периода Карпов завершил следующей подписью: «Неудобный Пимен, умученный жидами».

Снова как будто все повторялось в жизни писателя, пережившего тюремное заключение за революционную пропаганду конфискацию издания романа «Пламень», изгойство в литературной среде. И вот изданы две новые книги стихов «Звездь» и «Русский ковчег», книга рассказов «Трубный Глас», – и все снова начинается по новому кругу.

Выходец из старообрядческой семьи, он настороженно встретил Великий Октябрь, разрушивший, по его мысли все социальные перегородки. Но уже летом 1922 года в родном селе при свете керосиновой лампы он записывает свои сокровенные мысли:

«Русскую революцию погубило германофильство ее вождей, особенно большевиков. Удивительно – ведь и старый мир погубило германофильство. Не отсюда ли это родство душ в дальнейшем: смертная казнь, охранка, крепостничество, ненависть к мужикам, барство, кастовая отчужденность от широких масс, ложь, достигшая геркулесовых столбов, и кровь, кровь без конца, беи края. Николай Кровавый – мальчишка и щенок перед Владимиром Кровавым. Чуть кто заикнется о гнете – „бандит“, и к ногтю.

А все-таки дело большевиков – в идее – христианское дело. Но проводит это дело в жизнь – Сатана, Но ведь в том-то и ужас, что иначе, как сатанинской тактикой, ничего нельзя пронести в жизнь – даже Божье дело. То есть сразу, сейчас. А ждать столетиями – кому охота? А впрочем, может в том и состоит каверза Сатаны, чтобы все сразу, сейчас.

Буржуи и вообще эксплуататоры, богачи – дети Сатаны. И поделом вору мука. Но если беднота их сейчас мучит, то какое право она имеет жаловаться на свои мучения в прошлом?

Нищие духовно – нищие материально. Сатана – отец в образе Христа. Заклание агнца – русского народа. Голгофа.

Параллель между Лениным и Николаем, Троцким и Распутиным, Дзержинским и Протопоповым…

Толпа единодушна только в несчастье и нищете. Но как только нищие дорвались до „общественного пирога“ – прощай единение, разговоры о солидарности трудящихся, о коммунизме и проч.!

Борьбу с крестьянами они называют „борьбой с эпидемией крупного рогатого скота“. Крестьяне для них – не больше, чем рогатые скоты. Отряды ЧК так и называются – „отрядами по борьбе с чумой рогатого скота“.

Кулаки изобрели средство для борьбы с тружениками: чуть что заметил за бывшим эксплуататором и заговорил о законности – сейчас тебе: „А, бандит, саботажник! В Чеку!“ А так называемые ответственные и партийные работники, эти чекисты и проч., – это как сказка про белого бычка. Через 10 лет все нынешние ярые коммунисты будут ярыми защитниками собственности и „естественного подбора“ сильных, то есть кулаков и головорезов…

Расстрел сидоровских ребят. Накануне расстрела играли в орлянку, гуляли, плясали, играли на гармошке, веселились. А на рассвете – черная карета и расстрел у вырытой канавы. Недострелянные матюкаются, клянут палачей за плохой прицел. Сначала первую партию расстреляли скопом. Потом привезли другую партию (13 человек), залп по этим, и все-таки… не убили до смерти и всех закопал в канаву живьем, стонущих…доктора не было, да и вообще „волынка“.

О труддезертире, у которого произвели ревизию и самого взяли в трудармию, говорят: его выдали замуж за Ленина с приданым (корова, овечки и пр.).

В уездном город можно без конца наблюдать сцены, как ведут „ленинских невест“, а за ними приданое: коровы, овцы, свиньи, куры и проч. …

Что такое РСФСР? Тот же великий мастер Адонирама (легендарный строитель храма Соломона в Иерусалиме), в котором могут выступать за свою настоящую идею представители… народа – только не русского. Русским даже говорить о русской нации запрещено.

Что такое ВЦИК Советов? Корпорация половых, обслуживающих трактир „Совнарком“. Вместо всеобщего, прямого, равного и тайного голосования всеобщее воровство…

Страдания существуют для того, чтобы переплавить души, подобно огню, переплавляющего железо в сталь. Но бывает и так, что страдания совершенно уничтожают душу, из которой получается один только шлак, то есть ни годное ни для чего вещество. Вот кто в этом виноват? Кот виноват в безмерных страданиях человечества? Свобода? Глупость? Низость? Несправедливость? едва ли не более всего страдают именно угнетенные, а не свободные, умные, а не глупые, возвышенные, а не низменные, правдивые, а не лживые…».

Эти записи во многом служат ключом как к пониманию внутренней жизни Пимена Карпова, так и к пониманию сути его романа «Кожаное небо», впервые публикуемого.

Роман был завершен, но как видно, не был до конца отделан. И, похоже, Карпов до конца так и не решил – будет ли он предлагать его в печать под своим именем или под псевдонимом «Иван Котельников», проставленным наравне с подлинной фамилией автора на первой странице. Сам же он представил себя в прологе, написанном от имени «собирателя рукописей», как человека одержимого страстью к «безвестным исповедям, рассказам, заговорам, легендам», а роман – как «отрывки из рукописи кузнеца», найденные на «фабричном задворке». И вот в романе, написанном от третьего лица, временами происходит сбой: повествование герой романа «ковач Сидоров» начинает вести уже от своего имени.

Сам роман «Кожаное небо» – это, скорее, поэма в прозе, чем собственно роман. Произведение с рваным сюжетом, с несобранными концами, но пронизанное мощной единой лирической нотой, подобное предыдущему роману Карпова – знаменитому «Пламени».

Многое в «Кожаном небе» возвращает к «Пламени»: Сидоров – то клепальщик, то кузнец, то метельщик – отчетливо соотносится с вождем «пламенников» Крутогоровым. Его антипод Храповицкий – бывший офицер, режиссер и актер в рабочем клубе – производное от сатанаила Гедеонова. Дева Светлого Града кликуша Мария воскресла в «Кожаном небе» в образе Варвары – Аленушки – Лады – совершенно инфернального существа, первопричины всех кровавых катаклизмов, ибо «все вихри, все бури, землетрясения, битвы… из-за светлых глаз женщины… И восторг голода и кошмары предательств». Воплощение нечеловеческой силы, несущее и «проклятие и восторг»… «Откуда все эти змеиные дела?…Питер. Октябрь.»

Словом, женское начало – причина всех нестроений, влечений, разочарований, катастроф. Явление «полонянки-Лады» пред ликующей толпой вызывает в памяти явление Марии перед ликующими «пламенниками». А еще эта Лада слишком напоминает Фаину из блоковской «Песни судьбы».

Помните сцену, где страстный монолог Человек в очках о Фаине называют «плохой аллегорией»? ведь то же самое писал и Блок о карповском «Пламени»: «Плохая аллегория, суконный язык и … святая правда».

Карпов пишет роман, где аллегория сменяется символом, символ – аллегорией, и уже совершенно реалистическое описание поджога барской усадьбы, народный дом в городе Буйтуре и деревенские спектакли воспринимаются в нереалистическом ключе. В своем герое-повествователе Карпов акцентирует неискушенность, наивность, простодушие писательское, при том, что за внешней фабулой ощутим далеко не простодушный смысл.

Оба героя-антипода – и Храповицкий и Сидоров – переделыватели жизни, революционеры, бунтари, но Сидоров и в социальном, и в любовном бунте – вечно обманутый, тогда как Храповицкий – вечный оборотень и обманщик. Для Сидорова бунт – путь к общему свету, для Храповицкого – путь к достижению собственных целей.

Вся пореволюционная жизнь в романе – страшное похмелье для тех, кого «тянуло в кровь, как зачарованных птиц». Светлое и темное начала сливаются воедино как в Буйтуре – «проклятом гробовщике», так и в селе, где не жизнь, а сплошной ад. В городе носится по улицам «черный автомобиль», из которых неведомые расстреливают всех, кого не попадя (в реальной жизни подобный автомобиль-палач носился по петроградским улицам в 1916 году – слухи связывали этот кошмар с Распутиным), а в селе «бога отменили… расшерстили-перешерстили: кого на торфяники загнали, кого в каталажку за гордыбаченье, а иных заложниками взяли, вроде как бы на склад».

«…В крови – дух угасал». Но свято место, как известно, пусто не бывает.

«…Востлевало лукавое праздное слово. И чем темнее, тлене, грубее, кровавее, ядовитее были уста, из которых извергалось слово, тем неожиданней одурманивало оно толпу, как магия, взрываясь порохом». Это было в той жизни, но это же повторилось в нашей – кто не помнит, что творилось на «демократических» митингах и сборищах пятнадцатилетней давности.

Крики «Да здравствует радость!» кажутся предсмертным стоном, прерываемым смехом филина. Филин – символ ночного мрака, и его смех – как смех сумасшедшего. Над «режь-публикой» нависает кожаное небо. И сразу вспоминаются слова 103 псалма, предначинательного Великой Вечерне: «…простираяй небо яко кожу… Бездна яко риза одеяние ея…». У Николая Клюева эти слова отзываются жалостливой задумчивостью: «Распростерлось небо рваной кожей. Где ж игла и штопальная нить?» У Карпова же – «небо – чертова кожа Столбы пыли вверху – что струпья на коже». И мнится оно чекистской кожанкой, чертовым кожухом. Где спасенье?

В собрании «истинно русских» во дворце барона Толля? В тайном сборище тех, кого «ловили и расстреливали на месте»? жуткую картину этого собрания рисует Карпов. Крики, шум, гам, «прожекты», планы… Храповицкий и здесь успел – чекист, рядящийся под истинно русского… «Планы. Тысячи планов! А выполнение всех планов поручить Храповицкому – этот спасет!»

В ответ на возглас «Объявляю денежный сбор!» раздался не менее внушительный ответ: «Красные на лестнице!» И все разбежались. «На этом спасение России и окончилось».

И единственный, кого мучит в романе неотступная дума о любви и свете на святой Руси – Сидоров, ведущий тайный дневник, где «запутались давно уже тайники скитские, лесная скифская дрема, глушь и поддонные пророчества о Горнем Светлом Граде Грядущем», Сидоров, покрытый тьмой и тщащийся разорвать ее пелену. Сидоров, переживший все трагедии, перевидавший все смертоубийства. «Небо – кожаный мех, заря – пылающий горн. Куёт кузнец солнце – молотом лучей по кувалде земли – чертит, выковывает булат-жизнь…».

Роман «Кожаное небо», судя по всему, так и не дошел ни до одного редакторского стола. Он остался частично в машинописи, частично в рукописи в архиве Пимена Карпова и ныне публикуется по его единственному первоисточнику, хранящемуся в РГАЛИ (ф. 1368, оп. 3, ед. хр. 2).

2 декабря 1925 года Карпов писал в очередном письме к А. Рудневу: «За что меня истязают, и пьют ведрами мою кровь, и не дают печататься, подлецы, костоглоты? Ведь эдак можно с ума сойти! Ведь это наиважнейшая из казней – не давать писателю печататься! Я понимаю, журналистику иногда можно щемить, потому что вообще журналистика ничто, гнойник на теле русской культуры (Карпов сам много лет был корреспондентом различных газет. – С. К.), но – художественное слово! Ведь без него же все превратятся в орангутангов, обрастут мхом, поделаются людоедами!»

В это время произведения Карпова уже не появлялись в печати. Лишь в 1933 году вышла маленькая книжечка «Верхом на солнце» – отдельные небольшие главки из огромного мемуарного романа «Из глубины». Следующей публикации пришлось ждать еще 23 года, когда в «Советском писателе» книга «Из глубины» была наконец издана в чрезвычайно урезанном виде.

В 1985 году подборка стихотворений Пимена Карпова была опубликована в антологии поэтов есенинского круга «О Русь, взмахни крылами!» Тогда же было найдено ставшее знаменитым стихотворение «История дурака». Предложенное в альманах «День поэзии-1989», главными редакторами которого был Петр Вегин, Алексей Марков и Дмитрий Сухарев. Оно было отвергнуто тем же Сухаревым и составителями Татьяной Бек и Тамарой Жирмунской со следующими резолюциями: «Таня, я против. Т.Ж.», «Я против… Т.Б.», «Я против, т. к. в этой вещи общая трагедия народов страны изображена как исключительно русская трагедия, что несправедливо. Д.С.» В общем, снова Пимен Иванович оказался неудобным. Как большевикам, так и либералам впервые это стихотворение появилось в печати в «Литературной газете» 28 апреля 1989 года.

В 1991 году в издательстве «Художественная литература» вышло первое избранное Пимена Карпова в серии «Забытая книга», включившее в себя роман «Пламень» в поздней авторской редакции 1924 года (вопреки утверждению А. Дугина, при жизни Карпова не публиковавшейся), книгу стихов «Русский ковчег» и неизвестные главы из романа «Из глубины». По выходу этой книги в издательство пришло письмо из Старого Оскола от писателя Николая Харченко, в котором он сообщал буквально следующее:

«Пимен Карпов и Н. С. Хрущев – земляки. До появления „с грудой написанного“ в „Советском писателе“ он, насколько мне известно, побывал с рукописями у Хрущева, оставлял их у него. Сам Хрущев вряд ли что читал, но кто-то из доверенных лиц ознакомился и поморщился. Но Хрущев посоветовал дать хоть что-нибудь приемлемое. Выбор пал на воспоминания о былом, и они, якобы в страшно отцензуренном виде, опубликованы. Земляки с трудом достали эту книгу, но местные идеологи не разрешили выставить ее на стенде в районном музее рядом с портретом Пимена Карпова. Якобы чуть не сам Суслов сказал, что опубликование воспоминаний было крамольной ошибкой, идеологической беспринципностью Хрущева. Сейчас же тот экземпляр затерялся, и Пимен Карпов на родине в музее гол как сокол».

Трудно сказать, что реального и что легендарного во всей этой истории. Но с 1996 года на курской земле в селах Хомутовка и Турки ежегодно проходили карповские чтения, делались доклады, читались стихи. В конце концов в Курске вышла книжка «Певец Светлого Града» с текстами Карпова и материалами чтений, составленная Николаем Шатохиным. Вот только ни собрания сочинений, ни полновесного однотомника поэта и прозаика «новокрестьянской» плеяды нет до сих пор. А прошло уже пятнадцать лет со времени издания небольшого «избранного», и в прошлом году исполнилось 120 лет со дня рождения полузабытого писателя.

Как писал сам Пимен Карпов,

…За мои же пророчества

Обречен я – святой и палач –

На мучительное одиночество,

На глухой, заколдованный плач…

Плач «глухой», но «заколдованный». И расколдовать его по-настоящему еще предстоит.

Хотелось бы, чтобы публикация романа «Кожаное небо» заново всколыхнуло память о русском поэте и прозаике, которому когда-то Сергей Есенин написал на своей фотографии: «Друг ты мой, товарищ Пимен! Кинем мы с тобою камень в небо, кинем. Исцарапанные хотя, но доберемся до того берега и водрузим свой стяг. А всем прочим осиновый кол поставим».