Когти чёрных орлов

Глава 1

Свежее майское утро 1789 года для обитателей петербургского дома графа Александра Петровича Сергеева-Ронского началось непривычно рано. Едва стало светать, благородная чета, в сопровождении одного лакея и двух горничных, отправилась с Спасопреображенский собор, где в средоточии и молчании выстояла всю утреннюю службу. После принятия причастия и щедрого пожертвования в пять сотен рублей все вернулись домой и ненадолго разошлись по своим покоям, чтобы вновь собраться за завтраком.

Во время утренней трапезы, на английский манер состоящей из овсяной каши и сильно прожаренного ростбифа, сохранялось тоже нерушимое молчание, что и в храме, нарушаемое лишь звоном серебряной и фарфоровой посуды. Графиня София Фридриховна, будучи женщиной крайне суеверной, ещё накануне запретила всякие разговоры о предстоящем событии.

Событием этим, назначенным на вечер того же дня, обязано было стать торжественное действо по случаю окончания их старшим сыном и наследником Алексеем Морского кадетского корпуса. Поздравлять юных гардемаринов обещала сама императрица, что поднимало значимость события просто на небывалую высоту.

После завтрака наступило время утреннего туалета, во время которого молодому барину помогал учитель хороших манер француз Марис де Жуанвиль, происходивший из мелкого, окончательно разорившегося, шампанского рода и относящийся к неутомимому и неистощимому на выдумки сословию авантюристов и искателей приключений, на которых был так богат XVIII век.

Пятнадцать лет назад, покинув родную Шампань из-за проблем с неоплаченными долгами, он десять лет скитался по Европе, ввязываясь во всякие сомнительные затеи, пока, наконец, не осел в Санкт-Петербурге, так и манившим к себе проходимцев подобного рода. И именно Санкт-Петербург дал ему широчайшее поле для употребления всех накопленных знаний и применения всех врождённых талантов. Начав с банального учителя французского языка, он был и мундшенком, и церемониймейстером, и учителем танцев, и, наконец, знающим всё обо всём учителем хороших манер, спрос на которых был весьма высок в светских кругах столицы. Для юного Алексея, видавший виды месье Марис, был и учителем, и слугой, и добрым советчиком, и, наконец, просто хорошим другом, способным всегда прийти на помощь и выручить из любой ситуации. София Фридриховна изначально была против подобной кандидатуры на должность «учителя хороших манер», считая, что подобный проходимец только испортит их мальчика, но за месье Мариса заступился сам Александр Петрович, сказав, что прислужник Федот, произведённый в лакеи из крепостных мужиков, которого предлагала приставить к сыну графиня, испортит Алексея ещё больше. К тому же, как верно полагал граф, де Жуанвиль сможет наверняка научить его сына тому, что принято называть «изнанкой жизни», разбираться в которой необходимо учиться любому молодому человеку.

Погода была прекрасной. С Балтики дул лёгкий освежающий бриз, наполняя улицы столицы чарующим морским ароматом. За окнами, выходящими на Вознесенский проспект, слышался людской говор и постоянный стук лошадиных копыт от проезжающих мимо карет и повозок.

Усевшись у открытого окна, в пол оборота к большому венецианскому зеркалу, Алексей уединился в своей спальне с месье Марисом, чтобы следующий час должным образом посветить туалету. Как никто зная толк в этом деле, француз учил его как и в какой последовательности надевать платье, как укладывать волосы и затем выбеливать их пудрой, сколько пудры стоит наносить на лицо, куда лучше поместить мушку, и, конечно же, как и какой аромат духов следует выбрать. Каждый утренний туалет Алексея превращался в урок стиля и хорошего тона, за которым искушённый учитель не уставал преподносить что-то новое и постоянно заставлять своего подопечного повторять старое. Но зато Алексей мог быть спокоен за то, как он выглядит и ведёт себя в почтенном обществе. Но кроме прочего месье Марис учил его играть в преферанс, игрой в который он сам только и жил одно время, и разбираться в хороших винах, к коим сам был весьма не равнодушен.

Начав с нательной сорочки, они продолжили плотно облегающими мужскими чулками. Затем, доходящими до колен, узкими штанами кюлотами, с боков застёгнутыми на пуговицы, и коротким безрукавным жилетом. Самой сложной и долгой частью «одевания» была укладка волос и обеление их пудрой, после которой, доходящие длиной до плеч волосы, приобретшие надлежащий белоснежный цвет, стягивались на затылке шнурком и затыкались в мешочек, украшенный чёрной розеткой. После укладки и побелки волос несколько тонких слоёв пудры были нанесены на лицо. Потом на правую щёку посажена крохотная чёрная мушка. В качестве галстука надевался квадратный чёрный платок, сложенный по диагонали и концами завязанный на затылке, а спереди украшенный большой булавкой. В самом конце месье Марис помог Алексею надеть роскошный тёмно-синий фрак.

В то время, пока француз обильно натирал пудрой его голову, Алексей решил заговорить со своим другом и наставником.

— Месье Марис, а каково же всё таки ваше настоящее имя? Готов поклясться чем угодно, что «де Жуанвиль» не настоящее имя, — как бы промежду прочим, жмурясь от попадающей в глаза пудры, спросил Алексей, старательно проговорив каждое слово по французски.

— Ах, мой дорогой друг. Вы проницательны не по годам и как всегда абсолютно правы. Но, увы, я вряд ли смогу его вспомнить. Я забыл его сразу же, как только пересёк границу Шампани и Лотарингии, и ничто не свете не заставит меня вспомнить его. Меня не заставит сделать это даже испанский сапог. Я был де Тервиллем, де Бриссаком, де Клиссоном, малышом Пьером и даже отпрыском тайной, мало кому известной, линии династии Робертинов. Пока ненастный балтийский ветер, в одну холодную дождливую ночь, не занёс меня в Санкт-Петербург, ко двору нашей любимой и обожаемой Софии-Фредерики-Августы, — витиевато, продолжая напудривать волосы своего господина, ответил учитель хороших манер.

— Если я не ошибаюсь, это сталось после того, как вам пришлось срочно бежать из Стокгольма, поскольку там вам грозила виселица, — тут же, прямо и беззастенчиво, спросил Алексей.

— Мой друг, кто вам мог сказать такую ужасную глупость? — немного деланно возмутился француз. — Стокгольм слишком холоден и чванлив, и только! У этих скандинавов снобизма, порой, больше, чем у лондонцев и парижан вместе взятых. К тому же, я всегда недолюбливал этих еретиков-протестантов, считающих, что каждый из них может напрямую общаться с господом Богом, не прибегая к помощи священников и их святых причастий. Да и король Густав Третий отнюдь не так добр и щедр, как наша государыня-императрица. Впрочем, одного шведа я всё таки обожаю, — также путано и витиевато ответил учитель хороших манер.

— Карла Линнея? — тут же спросил Алексей.

— Именно, мой дорогой друг! Его книга «Система природы» просто потрясающая! Многие говорят, что она бросает вызов самой Библии, — ответил месье Марис.

На считанную минуту вновь воцарилось молчание.

— И всё таки, месье Марис, почему именно Жуанвиль? Вас тяготит к давним былинным временам Людовика Святого? — спросил Алексей в момент, когда француз начал белить пудрой его лицо.

— Ну к золотым былинным временам Людовика Святого не может не тяготить. А что до летописца Жуанвиля- его книги о святом короле имелись в библиотеке моего покойного батюшки. Именно по ним я в детстве учился читать, — с горьким вздохом ответил месье Марис.

Помогая своему подопечному одевать фрак, учитель хороших манер, согласно долгу службы, решил ему кое что напомнить:

— И главное, мой дорогой друг, оставьте, наконец, вашу дурную привычку наедаться одними горячими закусками, кои подают в самом начале трапезы. Помните, как я учил вас трапезничать, так, чтобы не перегружать нутро и сохранить интерес к кушанию на протяжении всего застолья, каким бы долгим и обильным оно ни было. Всегда помните: когда, чего и сколько следует съесть. И самое главное, во время подачи пряных мясных блюд, будьте особенно осторожны с красным столовым вином.

— Спасибо, что напомнили, месье Марис, — с благодарностью ответил Алексей.

Время, оставшееся до обеда, решено было занять праздной прогулкой по Троицкой площади, где Алексей, к тому же, намеревался встретить кого-нибудь из товарищей по Кронштадту. Перед выходом из дома он обул башмаки с большими пряжками спереди, а на голову надел треуголку, с загнутыми к верху овальными полями.

Троицкая площадь, уже избавленная от жуткой репутации места исполнения казней, коей её наделил Пётр Великий, была как всегда шумна и многолюдна, а прекрасная майская погода должным образом побуждала жителей столицы к прогулкам.

Алексею не пришлось долго рассматривать толпы гуляющих, чтобы заметить стоящий почти в самом центре площади открытый экипаж, в котором сидели двое его сокурсников в компании двух юных девиц. Будучи в прекраснейшем беззаботном настроении, весёлая компания громко смеялась и то и дело разливала по фужерам бутылку шампанского. Уже изрядно разозлённый усатый жандарм, в который раз подошёл к ним с требованием вести себя поприличнее, но, как и прежде, получил ответ, состоящий в том, что будущим адмиралам, в этот особый день, можно вести себя так, как им заблагорассудиться.

Не мешкая и секунды, Алексей, будучи в непременном сопровождении месье Мариса, подошёл к весёлой компании.

— Ха-ха, кого мы видим! Сам Сергеев-Ронский! Пожалуйте к нам, граф. Надеемся один граф не побрезгует компанией двух баронов, — став во весь рост и держа высоко поднятый фужер с шампанским, сказал один из товарищей.

— Один будущий адмирал стоит куда больше какого-то там графа, — с не меньшим сарказмом ответил Алексей, протягивая ему руку.

Немедленно, усадив товарища в экипаж, ему тут же вручили фужер с шампанским.

— Сколько же лет мы ждали этого чудесного дня, — сказал Павел, первым поприветствовавший своего однокурсника.

— Да, мой друг, семь лет без малого, — сказал Алексей, поднося к носу фужер с искрящимся напитком.

— Иногда мне казалось, что он никогда не наступит, — вздохнул Павел, допивая очередной фужер.

— А как по мне, то они пролетели как пара месяцев, — сказал Людвиг, названый так в честь деда-курляндца.

— Согласен с вами, Людвиг Карлович, но я, пожалуй, куда больше ждал производства в гардемарины, — тут же ответил Алексей.

— Все ждали. Не только вам доставалось от старших, — мгновенно помрачнев, сказал Людвиг.

На мгновение все умолкли.

— Кстати, наш дорогой друг. В каком же костюме вы намерены явиться на ночной маскарад? — спросил Павел, переведя разговор на другую тему.

— Я выбрал костюм алхимика, — тут же ответил Алексей. — А вы, Павел Валентинович?

— Я думал над этим с целый месяц, и остановился на образе трубадура.

— Прекрасно! Более подходящего образа для вас сложно представить.

Все рассмеялись.

— А вы, Людвиг Карлович, чем порадуете свет? — спросил Алексей.

— Наверное, костюмом тевтонского рыцаря. С моим горбатым немецким носом, доставшимся мне от отца, это, пожалуй, наиболее подходящий для меня образ, — с самоиронией ответил Людвиг.

— О, мой друг, перед вами будет трепетать вся Ингерманландия, — не менее иронично поддержал его Алексей.

Снова последовал всеобщий взрыв хохота.

— Кстати, сейчас меня заботит куда больше другой вопрос. Куда отправиться на каникулы? В Альпы или а Париж? — задумчиво, как бы сам себя, спросил Павел.

— Если я не ошибаюсь, в Альпах вы были в прошлом году, — допив свой фужер, ответил ему Алексей.

— Значит, Париж, — задумчиво сказал Павел, и повернулся в сторону, где стоял в ожидании своего господина учитель хороших манер.

Тот, в свою очередь, стоял, лениво опираясь на трость, и плутоватым взглядом измерял стоимость убранства проходящих мимо дам.

— Месье Марис, не откажите нам в милости выпить с нами, — с обычной для себя иронией попросил Павел.

Будто, очнувшись от сна, француз тут же повернулся к ним.

— Ваше слово- закон, Павел Валентинович, — ответил он и тут же поспешил к экипажу.

Взяв предложенный ему фужер, он тут же осушил его. Но Алексей всё же подметил, что его тонкие чувства были немного оскорблены. Когда, распрощавшись с сокурсниками, они покидали Троицкую площадь, учитель хороших манер всё же позволил себе высказать своё «Фе».

— И почему вы, русские, кладёте в шампанское так много сахара? От этого оно у вас становиться похожим на лимонад, — с досадой посетовал он.

После обеда Алексей почувствовал непреодолимое желание лечь спать. Своё дело сделал ранний подъём, непривычный даже для морского кадета, да и предстоящий праздник, способный затянуться аж до следующего утра, требовал свежих сил. Проснулся же он лишь тогда, когда над Санкт-Петербургом стал опускаться вечер.

Ещё с час проведя вместе с месье Марисом у зеркала и доведя свой облик до совершенства, Алексей был готов к одному из наиболее волнительных моментов своей молодой жизни. Вместо тёмно-синего щегольского фрака на нём был смолянисто-чёрный морской офицерский мундир, без погон, с высоким стоячим воротником, а на голове- морская треуголка с кокардой и бантом.

Увидев сына, София Фридриховна расплакалась. После чего ей потребовалось ещё около получаса, чтобы вновь натереть лицо белилами. Отец- отставной полковник от кавалерии, с огромным трудом поднявший правую руку, бывшую почти недвижимой со времён битвы при Егерсдорфе, крепко, насколько мог, пожал её сыну. Младший брат Дениска- ученик Пажеского корпуса, вслед за отцом также пожал руку старшему брату. А младшая сестрица Аннушка, вслед за матерью нежно его поцеловала.

Времени оставалось немного и решено было трогаться в путь. Спустившись по мраморным ступенькам своего дома, графская чета уселась в уже давно ожидавший их экипаж. Позади всех плёлся месье Марис, таща за собой сумку с костюмом алхимика.

К вечеру заметно похолодало. Словно зимой из носа и рта валил пар. Ветер с Балтики стал сильней и куда холодней, чем был утром. Садящееся кроваво-красное солнце почти совсем скрылось за густым покрывалом туч, в любой момент грозивших разразиться дождём. По мере того, как темнело, то тут, то там загорались свечи и факелы.

Четырёхгранная Адмиралтейская площадь как никогда была полна народом. Юные гардемарины в чёрных мундирах, женщины и девицы в огромных широченных юбках с высоченными, взбитыми к верху, причёсками, иностранные гости в мундирах и фраках, услужливые лакеи в белоснежных париках с заплетённой на затылке косой, постоянно подъезжающие и отъезжающие кареты. Самым последним подъехал экипаж государыни-императрицы, бывшей в учтивом сопровождении генерала-фельдмаршала Потёмкина.

На Адмиралтейской башне зазвонил колокол, и вся собравшаяся публика потянулась в церковь Вознесения Христова, находившуюся в той же башне под высоченным шпилем. После торжественного молебна все стали спускаться в царскую залу, устроенную для себя ещё Петром Великим, с обоями на стенах, тафтой на окнах и троном с балдахином посередине.

Царская зала освещалась сотнями дорогих восковых свечей и десятками чадящих факелов. Таинственный полумрак, царящий под сводами, придавал всему действу некую мистическую торжественность. Классический оркестр, с двенадцатью скрипками и четырьмя альтами, исполнял Маленькие ночные серенады Моцарта. Заполняя собой залу, участники и зрители торжественного действа занимали свои места, в строгом согласии с титулом и знатностью положения.

Так, по обе стороны центральной галереи выстроились блестящие кавалеры в разночинных военных мундирах с крестами и звёздами на груди, длинных щегольских фраках с высокими волнистыми галстуками-жабо, набелёнными волосами и модными овальными треуголками в руках. Сопровождавшие их дамы блистали роскошными платьями, с утончёнными корсажами и огромными широченными юбками, с большими овальными фижмами и волочащимися по полу шлейфами. Высоко над их головами вздымались взбитые к верху причёски, с боков завитые валиками и на затылке связанные в шиньоны.

Первыми с торжественными поздравлениями к выпускникам-гардемаринам обратились высшие военно-морские чины, в годы учёбы и стажировки бывшие наставниками и преподавателями юных кадетов и гардемаринов. В основном это были адмиралы и капитаны Балтийского флота, из которых, пожалуй, наиболее важной персоной был адмирал Василий Яковлевич Чичагов.

Затем настал черёд иностранных делегаций, среди которых главное место занимала английская делегация во главе с английским послом, так как многие из учащихся Морского кадетского корпуса стажировалось и набиралось первого практического опыта на военных судах британского флота.

Предпоследним, перед самой государыней, слово взял директор Морского кадетского корпуса и вице-президент Адмиралтейств-коллегии Иван Логинович Голенищев-Кутузов. А следом, под грандиозную торжественную мелодию оркестра, настал черёд и самой государыни-императрицы Екатерины Второй.

Встав с трона, облачённая в подбитую горностаем золотую мантию с чёрными двуглавыми орлами, с маленькой бриллиантовой короной на голове, она приняла поданный ей фужер с шампанским и произнесла краткую поздравительную речь. После чего залпом осушила фужер, и, пред тем высоко подняв руку с уже пустой посудиной, тут же, с силой, разбила его о пол.

В завершении торжественной части юные гардемарины исполнили перед императрицей танцевальный менуэт, для чего к каждому из них было приставлено по одной юной благородной девице. Покидая Адмиралтейство, государыня сказала, что каждый из выпускников, по своему желанию, может продолжить своё веселье в Петергофе. Когда императрица, и за ней все остальные, вновь вышли на Адмиралтейскую площадь, пушки Петропавловской крепости грянули мощным салютом, окрасив ночное петербургское небо красными и зелёными огнями.

Попрощавшись с родителями и младшими братом и сестрой, Алексей вместе с месье Марисом направились к Петергофу, куда тут же поспешили все до единого выпускники Морского кадетского корпуса и их юные пассии. Уже подъехав к окрестностям императорской резиденции, они на пол часа задержались в карете, пока Алексей, снимая гардемаринский мундир, переодевался в костюм алхимика.

Императорская резиденция, с их царской милости на одну ночь уступленная выпускникам, как всегда была неотразимо великолепна. Освещённая тысячами огней, с сотнями величественных колон, широченными парадными лестницами, фонтанами и садами она являла собой зримый символ могущества и роскоши императорской власти. Алексей и раньше бывал раньше в Петергофе, сопровождая родителей на нескольких торжественных приёмах. Но тогда ему и в голову не могло прийти, что сие грандиозное место станет поляной для их юного озорного веселья.

Когда Алексей, уже облачённый в свой маскарадный костюм, подъехал к Петергофу, по широченной мраморной лестнице уже поднимались весёлые хохочущие компании трубадуров, алхимиков, рыцарей, мавров, арлекинов, звездочётов и ещё не весть кого. У каждого из участников маскарада на лице, как и положено, была пёстрая, разной формы и цвета, венецианская маска.

В качестве первого, и самого грандиозного, действа предстоящего ночного веселья была исполнена величественная опера-сериа «Митридат, царь Понтийский», без малого девятнадцать лет назад написанная великим Моцартом по заказу Миланского оперного театра. Австрийские и немецкие скрипачи, выступавшие перед гардемаринами, были прямыми учениками гения, а итальянские оперные певцы исполняли его произведения в самом Ла-Скала. Но практически всем присутствовавшим был ясен намёк, содержащийся в выборе исполненного произведения. И намёк сей был на очередную русско-турецкую войну уже с два года грохочущую на юго-западных рубежах империи, и участниками которой предстояло стать многим из новоиспечённых мореходов.

По окончании исполнения «Митридата» и небольшого последовавшего за этим перерыва, оркестр принялся исполнять танцы. Были станцованы баланес и мазурка, после чего снова последовал перерыв. Во время таких антрактов услужливые лакеи, в уже выходящих из моды париках и камзолах, разносили огромные серебряные подносы с бутербродами, тартинками, канапе и пирожными, и, конечно же, с хрустальными фужерами доверху наполненными шампанским, а молодые люди отдыхали и набирались сил для продолжения своего веселья.

Далее, по мере разгара праздника, были станцованы русская народная барыня, украинский казацкий гопак, ирландская народная джига и страстный испанский фламенко. После каждого из танцев приходилось делать должной длины перерыв, чтобы остыть и восстановить силы. Несколько раз все дружно пускались отплясывать кадриль, хлопая в ладоши и от души топая по полу каблуками.

Глубокой ночью, уже изрядно уставшим от танцев гардемаринам, было предложено прослушать оперу Кристофа Виллибальда Глюка «Ифигения в Тавриде». И опять выбор произведения был прямым назидательным намёком на злосчастную русско-турецкую войну, главным камнем преткновения которой и была та самая Таврида.

После, снова начались танцы.

Во время одного из антрактов Алексей, одетый в пышный барочный костюм с широкими рукавами и огромными брыжами, со старинным беретом на голове, подошёл к одной юной особе, одетой в костюм домино. Перед тем как заговорить он снял с лица маску, но его собеседница предпочла этого не делать.

— В чём дело, Елизавета Адольфовна? В этот вечер я уже два раза пытался пригласить вас на танец, но вы, кажется, попросту избегаете меня, — с плохо скрываемым негодованием спросил Алексей.

— Не знаю. Я совершенно ничего не заметила, — не снимая маски и глядя куда то в сторону, ответила та.

— Я немедленно велю музыкантам сыграть анданте или менуэт, и тут же приглашу вас на танец, — настойчиво сказал гардемарин.

— Ах, как меня это утомило. Лучше станцуйте менуэт ещё раз с той же особой, с которой вы танцевали его в Адмиралтействе перед государыней, — тем же холодным тоном ответила девушка.

— Но что я мог поделать, если церемониймейстер поставил меня в пару с той особой, — изо всех сил пытаясь скрыть раздражение, оправдывался Алексей.

— Тогда в чём же моя вина? — подняв к лицу веер и окончательно отвернувшись в сторону, спросила Лиза.

— Идёмте же танцевать, — настойчиво сказал Алексей, бесцеремонно беря её под руку. Но та сразу же с силой её одёрнула.

— Оставьте меня! Я не хочу танцевать с вами, — со злостью ответила девица, и направилась в сторону, где стояла весёлая компания во главе с самовлюблённого вида щёголем, одетым в костюм арлекина.

Но Алексею не хотелось так просто отступать. Догнав Лизу, он ещё крепче схватил её под руку.

— Это из-за Модеста? Этот пустой пижон больше достоин вашего внимания? — уже не скрывая всего своего раздражения, спросил Алексей.

Лиза вскрикнула. Поскольку в эту минуту оркестр молчал, все окружающие, услышав её крик, тут же обратили на них внимание.

— Вы надоели мне. Оставьте меня! — с пылом сказала девица, и чуть ли не бегом поспешила прочь.

Алексей остался стоять не солоно хлебавшим. Но сия малая драма уже готова была принять более трагический поворот.

Облачённый в костюм арлекина Модест тут же подошёл к Алексею и смерил его надменным, полным холодного презрения, взглядом.

— Что за поведение, граф? Вижу вы совсем разучились вести себя в обществе, — на безупречном французском язвительно сказал Модест.

— Спасибо за замечание, Модест Арнольдович. Приму ваши слова к сведению, — стараясь не уступать в холодности, ответил Алексей.

— Отлично. В таком случае вам стоит испросить извинения у одной юной мадемуазель, которую вы только что, прилюдно, оскорбили, — с назиданием и нескрываемой злобой сказал Модест, взглядом указав в сторону, где в том момент находилась Лиза.

— Конечно. В самом скором времени я сделаю это, — с не меньшей злобой постарался ответить Алексей.

Снова смерив его своим взглядом, в котором презрение тесно сочеталось с брезгливостью, Модест сделал мелкий глоток из бокала и развалистой щегольской походкой на два шага ближе подошёл к своему оппоненту.

— И ещё, повторите, пожалуйста, то, что вы сказали, так же, в мой адрес, — с унижающей ухмылкой попросил Модест, уже предвкушая как Сергеев-Ронский прилюдно будет перед ним извиняться.

— О чём вы, сударь? Я и не поминал вашего имени, — с такой же саркастичной улыбкой ответил Алексей.

— Неужели? — с деланным удивлением, подняв брови, спросил Модест.

— Да, да, сударь. Как же я мог в суе помянуть ваше имя? — немного склонив голову, ответил Алексей.

— Значит нам послышалось? — с ещё более деланным удивлением переспросил Модест.

— Да, вполне вероятно, — со снисходительным вздохом ответил его оппонент.

Рядом стоял Павел, и именно к нему, за товарищеской поддержкой, обратился Алексей.

— Павел Валентинович, вы не слышали, чтобы кто-нибудь из здесь стоящих сколько-нибудь дурно отозвался о Модесте Арнольдовиче? — с уже куда большей издёвкой спросил Алексей у своего товарища.

Павел снял маску и с широко открытыми глазами уставился на Модеста.

— Что вы, сударь, помилуй Бог. И кому в голову могла прийти мысль оскорбить арлекина? Как такое вообще возможно? — разведя руками, ответил товарищ.

Окружающие разразились ехидным хихиканьем. Модест понял, что проиграл. Глотая подступивший к горлу ком, он надел маску и молча отправился прочь.

— Ух, сударь, ваш театральный диалог был вполне достоин настоящей дуэли, — сказал Павел, беря друга под руку и уводя его с глаз долой.

— Да, мой друг. У меня сразу возникло желание выстрелить в голову этой жертве компрачикосов, — со всей досадой ответил Алексей.

— Ладно вам. Будет до боли печально, если эта прекрасная ночь закончиться чьей нибудь гибелью. Давайте лучше порассуждаем, куда отправиться летом. Помнится мне днём мы говорили о Париже. Кстати, вам наверняка уже приходилось бывать там, — проговорил Павел, желая поскорее забыть об инциденте с Модестом.

— Приходилось. Но один раз. И то, в детстве, вместе с родителями, — пытаясь успокоиться, сказал Алексей.

— Значит, мы сделали правильный выбор. А из Парижа, потом, отправимся ещё куда-нибудь. Например, в Марсель. А на север вернёмся через Женеву и Безансон. Как вам сия идея? — продолжая держать товарища под руку, спросил Павел.

— Прекрасно, — кратко ответил Алексей.

И тут же подозвав лакея, они взяли с подносов по пирожному и ещё одному фужеру с шампанским.

Тем временем заиграла музыка и все снова отправились в пляс.

Незаметно настало утро. Ветреное и прохладное. Огромные залы Петергофа осветились вставшим из-за карельских лесов солнцем. Бушевавшее всю ночь веселье подходило к концу. В качестве последней композиции оркестр исполнял легендарную сороковую симфонию Моцарта, а слуги сметали с мраморных полов пятна пролитого вина и груды битой посуды. По широким белоснежным ступеням спускались компании юношей и девушек, на встречу новому дню и новой, полной превратностей, жизни.