Кока

13. Наркодяга

Под утро Коке приснилось пчелиное гнездо. Пчёлы суетились, дрожали, перелезали друг через друга, а под ними шевелилось нечто громадное. Что-то пугало пчёл, и они поднимались все разом, и обнажалась огромная пчела-матриарх размером с мышь. Пчёлы, пожужжав в воздухе, садились опять на неё, ползали по своему божеству, обхаживали его, грели и холили.

“Ну и гадость!”

Кока обследовал себя изнутри внутренним щупом – здесь ломка или пока что нет? Появились первые сопли, по телу пробегали струйки холода. Ещё не ломало по-настоящему, зелье ещё сидело в нём, но ясно было, что скоро несдобровать.

С брезгливостью оглядывая подвал, он твёрдо решил уехать в гестхаус и там переломаться. Дальше этого мысли не заглядывали – уж слишком темно и страшно становилось. Прав Мармеладов: человеку надо, чтоб было куда идти, а не плавать бесконечно, как та акула, что пятьсот лет живёт. Да, Мармеладов… Раскольников… Порфирий Петрович…

Когда-то Кока много читал. С детства бабушка вбивала ему в голову всех Майн Ридов и Фениморов Куперов, а в девятом классе он стал читать запоем, попробовав гашиш, с которым чтение оказалось куда красочней и сочней. Иногда, схватив где-нибудь добротной шмали, днями не слезал с дивана, глотая всё, что под руку попадётся, а попадалось многое: второй муж бабушки, чекист, перетащил кучи книг из конфискованных квартир в домашнюю библиотеку.

Сама бабушка читала постоянно. Даже когда готовила, гладила или штопала, умудрялась заглядывать на страницы открытой книги. Читала она на трёх языках: французском, грузинском, русском. По её словам, книги помогают жить, а писатели – подпорки человечества.

– Чем бы был наш человейник без “Золотого осла” или “Дон Кихота”? Сборищем грубых дураков и мужланов!

Книги были в квартире повсюду, что значительно облегчало их кражу и сбыт книгоношам, один из которых, неказистый хитроватый Арам, иногда появлялся во дворе с портфелем, полным книг, коротко и тихо-доверительно шептал, нажимая на “р”:

– Сар-ртр-р, хор-роший, сор-рок р-р-рублей! Бр-рюсов, полное, можно договор-риться! Елена Гуро, с кар-ртинками, отличная сохр-ранность… Бедная, в тр-ридцать шесть лет откинулась. Четвер-ртак! Цавотанем, клянусь, недор-рого! “Мелкий бес” Сологуба – тоже четвер-ртак. “Заветные сказки” Афанасьева, обхохочешься, р-рар-р-ритет, антиквар-р-риат – полтинник. Альбомы есть, Бр-рейгель, итальянская печать, сильно рисовал – стольник. Чурлёнис – полтинник. Как кто такой? Чур-рлёниса не знаешь, бр-рат? Музыку с кар-ртинками рисовал. Все бер-рут хорошо. Столько рисовал, что шарики за ролики заехали! Микалоюс звали, ахпер-р! Стихи Гиппиус – тридцатка. Кстати, Мер-режковский с Гиппиус у нас в Бор-ржоми познакомились! Товар-р хороший, свежий! Вер-рь мне, балик-джан, плохое не ношу!

Но Кока ничего не покупал – напротив, отводил Арама в сторону и сам пытался ему что-нибудь всучить.

– Что тебе надо? У меня всё есть.

Арам делал задумчивое лицо.

– Старые или новые? Всякие? Ну, Кнут Гамсун есть? Возьму за червонец. Есть ещё скандинавы? Стр-р-риндбер-р-рг? Ибсен?

– Поискать надо. Приходи через час на угол.

Рылся в шкафах, зачастую с помощью бабушки.

– Бэбо, мне что-то норвежцев почитать захотелось, Гамсуна или Стриндберга…

На что бабушка фыркала:

– Стриндберг – швед! – но показывала, где стоят скандинавы.

Кока выжидал, когда бабушка уйдёт жарить картошку или стирать в ванную (стиральная машина, как известно, чудесным образом пропала), совал под рубашку за пояс книги и выходил с ними на угол, где топтался Арам. Тот подозрительно осматривал товар, выискивал потёртости, царапины и пятна. Щупал, придирался, перелистывал, обнюхивал обложки и после мелкой ценовой перепалки со вздохом вытаскивал из кармана скрученные в тугую трубочку красные червонцы и покорно отматывал Коке полагающееся…

…Плохо, что он не помнит телефона того гестхауса. Только название местечка около Дюссельдорфа. Какие другие варианты? В Париж не сунешься – рядом с отчимом-полицаем ломку не снимешь. Да и Сатана с Кокиным паспортом наверняка таких дел тут, в Европе, наворотил!..

Испытывал ли Кока ненависть или злость к Сатане? Нет. Он воспринимал его как явление природы, как дождь, гром, ветер, которые надо пережить; так, наверно, антилопы и буйволы воспринимают наличие хищников – с неизбежностью, с покорностью.

Кока вообще был незлобив, но порой чувствовал в себе два существа: одно – обычное, дневное, спокойное. А вот другое – злобное, сердитое, чёрное, слепое, ночное – иногда вырвется наружу, в секунду раздуваясь и заслоняя весь мир.

Эти взрывы бабушка называла “психи пришли”, советовала Коке обратиться к врачам и даже как-то пригласила на дом своего давнего знакомого, известного в городе психиатра с усами, как у Будённого, Корнелия Зубиашвили. Тот явился почему-то спозаранку, в шесть утра, с жадностью набросился на чай с хлебом и сыром и между двумя кусками отрывисто спрашивал у Коки, сколь часто у него бывают взрывы гнева и не принимает ли он наркотиков, на что Кока, честно глядя ему в глаза, твёрдо отвечал, что никогда и ничего не принимал, только один раз покурить попробовал.

– Ну и как, понравилось? – застыл с бутербродом в руке доктор Корнелий.

– Не очень. Плохо себя чувствовал, слабо!

– И правильно! Лучше пей – мой тебе совет!

– Хорошо, – согласился Кока.

– Только никогда не пей один, без закуски! Пить одному – с чёртом чокаться! Никогда стакан в левой руке не держи – к несчастью! Только в правой! Левая поганая! Пей, не кури! От гашиша импотентом станешь! Как, кстати, у тебя с этим делом? Всё стоит как надо? – подозрительно вбуравился он в Коку, ощериваясь.

– Нормально!

– Ну и отлично! Про кондомы не забывай!

Доктор Корнелий отставил чай, со скрежетом отодвинул стул, встал в позу и громко, на всю квартиру, заявил:

– Великий Экклезиаст учил: “И нашёл я, что горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце её – силки, руки её – оковы!” Посему будь осторожен – эти красивые сети и силки повсюду! Они будут сопровождать тебя до смерти!

– Буду! – кивнул Кока, заворожённый видом и речью психиатра.

А тот продолжал, размахивая куском хлеба с сыром:

– Люди не знают ответов на самые главные вопросы: как неживое собралось в живое? Как кислоты, гены, клетки, нейроны должны были встретиться, чтобы получился Эйнштейн? Неизвестно. Только гипотезы. Думай, мой мальчик, ворочай мозгами, всегда полезно! Авось Нобелевку получишь!

И психиатр, сунув недоеденный бутерброд в карман и ласково потрепав Коку по щеке, поцеловал руку бабушке и сорвался с места – спешил на обход в свою клинику.

Против Коки даже выдвигалась тяжёлая артиллерия: чтобы отучить Коку от дурных привычек, привлечён был гипнотизёр и чтец мыслей Амиран Ломтадзе, одноклассник отца. Этот человек жил на улице Энгельса и, когда развёлся с женой, зачастил к ним в гости, всегда странным образом поспевая как раз к обеду, а за столом показывал разные фокусы вроде отгадывания чисел. Но как-то маг пришёл, когда было не до него, и больная гриппом бабушка, лёжа в постели и слушая маговы тирады о политике, думала про себя: “А хоть бы ты ушёл уже! Надоел! И голос нудный какой! Хватит! Устала! Иди домой!” И маг-гипнотизёр, прочитав, очевидно, бабушкино эфирное послание, ушёл и больше в гости не являлся, однако, говорят, стал давать гастроли по городам, где гнул вилки и ложки, отгадывал предметы и карты, вводил людей в ступор, а их мысли читал, как в книге для слепых: на ощупь, но правильно.

…Да, гестхаус казался Коке сейчас самым удачным выходом. Но деньги?.. Позвонить матери, сказать, что на лечение нужно, завязать хочу?

Кока знал, что мать чувствует вину перед ним и за развод, и за ту нелёгкую жизнь на два государства, какую сын с детства вынужден был вести, чужой среди своих, свой среди чужих. Как маятник – туда и сюда.

Конечно, были и плюсы – ребята в районе относились уважительно: “Он в Париже живёт!” Тогда слово “Париж” было равнозначно чему-то космически-далёкому и недостижимо-прекрасному. Кока их не разубеждал, привозил подарки и сувениры, из-за чего раз чуть не загремел на большой срок.

Дело было после перестройки, когда начался бардак и пертурбации. Кока, как всегда, летел из Парижа через Москву в Тбилиси. Вёз обычный набор для районных ребят: порножурналы, кнопочные ножи, презервативы (дефицит), зажигалку-пистолет, баночку из-под кофе с запрессованной марихуаной, грамм пятьдесят.

В Москве всё прошло спокойно – он сдал чемодан, пересел на тбилисский самолёт и через два часа спокойно и вовремя приземлился. Взял чемодан, показал служителю бирку для сверки. И вдруг… Что это?.. Господи, такого раньше никогда не было!.. Чтобы на выходе весь багаж просвечивали!.. А в его чемодане – полный набор фактов!..

Менты возле “телевизора” переговариваются, смеются, шутят, привязываются к каждому чемодану на экране.

– Это что у вас тут? А это? А ну, сюда пожалте, в сторону! – И отсылают к столу, где двое в штатском шмонают багаж вручную…

Вот наступает его очередь. Он ставит чемодан на ленту.

– Стоп! – А толстый голубоглазый майор в расстёгнутом сюртуке, стоящий за ним, тычет пальцем в экран: – Это что?

Кока увидел, что тот указывает на чёрный силуэт пистолета. Отлегло!

– Это игрушка! Зажигалка!

– Это мы понимаем, – ухмыльнулся майор. – А вот это что? – тычет он дальше.

– Это? Сувениры, районным ребятам в подарок…

– Вот-вот. Ножи? А ну бери чемодан, пошли со мной! Дайте сюда его паспорт и билет! – приказал майор, спрятал паспорт в карман кителя и, посерьёзнев, выбрался из кольца притихших ментов. Кока следом еле тащил чемодан.

– Что, наркодяга, тяжело? Вон тележка, поставь! Ты из какого района? Из Сололаки? Хороший убан! Там моя сестра живёт! На Чайковского. В сорок второй школе работает, математичка, – ласково сообщил майор, напевая “Гапринди, шаво мерцхало”[81]и подталкивая Коку, как барана на заклание, к неказистому незаметному домику метрах в пятистах от здания аэропорта.

“Куда он меня ведёт? Милиция же в другой стороне?” – в панике думал Кока, автоматически отвечая:

– Я рядом, на Чонкадзе живу. А в сорок второй школе учился. Ваша сестра случайно не калбатони[82]Тамар? Да? Она мне преподавала! – обрадовался Кока (смертный страх на минуту отпустил).

– Да? А ну, какие у неё волосы? Какого роста?

– Чёрные волосы, короткие… Рост средний… Она ещё вместо “л” говорила “в”… Мы её очень любили! – поспешил добавить Кока, на что майор усмехнулся:

– Ещё бы! А ну, руки покажи! Вены! Хм, чисто… Сам чем занят?

– В институте работаю, – соврал Кока.

Подошли к домику. На двери табличка – от руки написано “Таможня”. Запах казённый, душный, прокуренный, прогорклый. За столиком – молодой мент, что-то пишет под голой лампочкой. Майор направился дальше, в другую комнату, зажёг свет и указал Коке на железный, вроде морговского, стол у стены:

– Ну, чего стоишь? Вынимай своими руками факты!

Кока силой воли утихомирил руки, приподнял крышку и стал шарить впотьмах, боясь открыть крышку полностью. “Вот пистолет-зажигалка… Где проклятые ножи?..”

Майор взял пистолет-зажигалку, щёлкнул пару раз, позвал:

– Гоча! – И, когда молодой мент вошёл, прицелился в него. – Пиф-паф! Доктор-доктор Айболит, у меня яйцо болит!

Под их смех Кока нащупал ножи – по счастью, все в одном целлофане. Вытащил их и закрыл крышку поплотнее.

Гоча, подержав в руке пистолет-зажигалку, к чемодану интереса не проявил и ушёл к себе, а майор высыпал ножи из пакета. Их было четыре штуки.

– Там квитанции есть, из магазина, – вякнул Кока сквозь сушняк, сковавший рот от волнения.

– Садись! – Майор щёлкнул, полюбовался лезвием. – Красиво! Сколько стоит?

– Недорого, в турецком магазине брал. По шестьдесят франков.

– Но зарезать можно, будь здоров… Вот, четыре пальца разрешено! – положил майор свои красные пальцы на лезвие. – А тут все семь будут! За это срок! И немалый! Контрабанда оружия! Пять лет минимум.

– Какая контрабанда? Ребятам из района хотел подарить…

– Эй, Гоча! Иди сюда! На́ тебе на память! Только не забудь копейку дать, ножи нельзя дарить!

Пришедший Гоча был одарен ножом, положил на стол мелочь и молча ушёл к себе в предбанник, где заскрипел стулом и затих. А майор сгрёб мелочь в ящик стола, вынул лист серой бумаги и обгрызенную ручку.

– Пиши объяснительную!

– О чём?

– Что у тебя обнаружено и конфисковано четыре ножа. С какой целью привёз, на продажу или как… Пиши, как Пушкин, на имя замначальника милиции аэропорта майора Майсурадзе, – уставился майор на Коку голубыми свинячьими глазками.

Делать нечего, Кока начал корябать непослушной рукой. Написал кое-как три строчки: “Привёз четыре ножа в подарок товарищам, сувениры, купил в магазине, квитанции есть”.

– Давай сюда! – Майор взял бумагу, пробежал глазами, прихлопнул ладонью: – Всё. Есть признание. Пять лет обеспечено!

Но глаза у него были не злы, а веселы. Он щёлкал пистолетом-зажигалкой, смотрел на пламя и, казалось, чего-то ждал.

И Кока решил попробовать:

– Может быть, как-нибудь решим этот вопрос? Меня бабушка ждёт…

– А как решим? По-мужски или по-блядски? – вдруг спросил майор, отчего Кока опешил: “По-блядски – это как по-ихнему, по-ментовски?” – но понял, что надо говорить.

– По-мужски. Готов заплатить штраф. Я нарушил закон. Мне очень стыдно.

– Да ладно, стыдно тебе! Что стыдного убанским корешам подарки привезти? Святое дело! Ты откуда, кстати, летел? – Майор заглянул в паспорт. – Ты смотри, из Парижа! Что там делал?

– Там мама замужем, к ней ездил, навещать, – испугался опять Кока (если из Парижа – может и в чемодан заглянуть, за шмотками и парфюмом).

Но майор сидел, вертел паспорт.

– Я хочу дочку в Париж послать учиться. Ты, случайно, не в курсе, как это организовать?

Кока подхватился:

– Конечно, знаю! Всё узнаю, что вам надо! Моя мама переводчица, она часто в университете бывает. – Ощущение, что может обойтись без шмона, забрезжило в нём.

Майор пробормотал, играя паспортом:

– Что надо там – деньги, паспорт, визу я всё сделаю, – лишь бы за ребёнком там присмотрели, помогли… – И шлёпнул паспорт на стол. – Короче, сколько ты можешь заплатить штрафа?

Кока честно признался:

– У меня много нет, бабушке везу, она больна. Сто долларов?

– Гоче тоже надо – он что, не человек?

– Двести?

– И начальнику! – многозначительно ткнул майор ручкой в потолок.

– Значит, триста…

Когда он признался бабушке, что из посланных ей денег пришлось ментам отдать триста долларов штрафа за ножи, бабушка отложила “Детей Арбата” и сказала:

– Я знала, что ты безголовый, но не до такой же степени! Ещё бы автомат в подарок привёз!

…Выбравшись из подвала в пустой двор, Кока украдкой попи́сал под деревом и юркнул обратно. Лежал в полудрёме, мысли расползались, как муравьи.

Надо, надо ехать в гестхаус… Одно только останавливало – нестерпимая вонь, которая царила там, когда гости, китайцы или индусы, готовили на кухне свои тухлые мерзости.

Да, вот где Кока узнал, что кухонная вонь может иметь национальность, ибо понять, что в общей кухне хозяйничают азиаты, можно было безошибочно, даже не входя в дом. Иногда взбешённый Кока врывался в кухню и кричал:

– Во время готовки – открывать окно! Закрывать двери! Всё за собой убирать! – На что д-р Ли, гумбольдтовский лауреат, покорно складывал руки на тощей груди и кивал ушастой головой, памятуя, очевидно, о своих земляках, недавно изгнанных из одного немецкого общежития за антисанитарию.

Много было мусульман (или, по-немецки, “муслимов”). С одним марокканцем, биологом Ахмедом, Кока сдружился, угощался у него в гостях пловом, а на вопросы о том, не готовит ли Ахмед плов с гашишем, получил объяснение, что гашиш растёт на севере Марокко, в горах Атласа, центром его добычи является город Кетама – он же, Ахмед, родился на юге, где такая страшная жара из Сахары, что ничего не растёт.

– А Кетама – родина святого курильщика Си Ди! Тот жил две тысячи лет назад и учил: “Киф[83] – как огонь: когда его немного, согревается сердце, когда его много – сгорает душа”.

Сам Ахмед не пил, не курил, женщин не водил, ел каждый день по курице и молился по пять раз. Напоследок купил немецкий “опель” и на вопрос, неужели в Марокко нет “опелей”, ответил, что машины, собранные в Германии, и собранные где-нибудь в другом месте, – это разные машины.

Но самыми трудными соседями были, как ни странно, немцы. Это мнение разделяла и фрау Воль. Немцы вечно были всем недовольны, хотя и приезжали на короткие сроки по разным мелким университетским делам. Всё их злило и раздражало: качество уборки, шум после десяти, не запертая на два оборота входная дверь, открытое зимой окно, закрытая летом форточка. Доходило до инструкций в кухне. Одна называлась “Инструкция по проветриванию”. Казалось бы, чего там – открывай окно и проветривай! Но не тут-то было!

Фрау Воль шутила, что в Германии всё имеет свои рамки, и даже инструкция к презервативу занимает добрую страницу с чертежами и схемами, а в руководстве к лифчикам можно, наверно, прочитать: “Лиф надевать на сиськи, а не на ягодицы”. Когда к ним определялся очередной жилец-немец, фрау Воль горестно качала головой: теперь без жалоб и претензий не обойтись!

Попадались и совки. Кроме здоровенной бой-бабы из Челябинска, жила одна неказистая пара с плаксивым ребёнком, который вопил не переставая, и мамаша спешила закрывать окно, что, очевидно, вызывало у младенца новые приступы удушья, и он вопил ещё громче. Немцы делали кислые лица, но молчали, опасаясь, что их обвинят в фашизме и инфантициде, – это всегда сильный козырь в кухонных спорах с немцами: на их вялые возражения, что и Сталин много убивал, надо отвечать, что Сталин убивал своих, а Гитлер чужих, что всеми молчаливо принималось как серьёзный довод сталинской невиновности – своих можно, а иногда даже и нужно.

Питались совки хлебом из пластика, самой дешёвой колбасой и манкой, что оставалась от младенца, а муж, кажется, и кошачьими консервами не брезговал – Кока пару раз видел в мусорном ведре пустые жестянки из-под собачьего гуляша, хотя собак в гестхаусе не было. Малорослый и плешивый, то ли физик, то ли химик пребывал в вечном страхе, что его выгонят с работы, и обсуждал это с Кокой при каждой встрече. Кока ободрял его:

– Если взяли – так просто не выгонят. Зачем-то они тебя взяли?..

– Ты думаешь? – зависал тот в надежде. – А если сокращение штатов? Меня первого выпрут, у меня виза временная, нет ПМЖ!

Иногда его начинала грызть совесть.

– А как же с моральным долгом? Наши разработки идут в местную оборонку. А вдруг война с Россией?

– Тоже мне, “Молодая гвардия”! – успокаивал Кока. – Без тебя разберутся!

– Но всё же, всё же, – качал то ли физик, то ли химик плешью, снимая с плиты закипевшую манку.

Иногда он начинал развивать планы спасения родины: ясно, что из кризиса самим не выбраться, поэтому надо разделить Россию на три части: Западная Русь – до Урала, Средняя Русь – Сибирь, Восточная Русь – Дальний Восток, так будет легче управлять. И каждому региону помогать в отдельности, а не посылать деньги в Москву, где их растаскивают алчные чиновники и воруют свирепые бывшие партийцы и комсомольцы.

Помимо раздела Руси на три части, он имел ещё запасной план.

– Отдать Сибирь Китаю на откуп! А Курилы продать Японии! Вот было бы хорошо! Даже отлично! И рабочие места откроются! И работа закипит! И через десять лет всё будет в лучшем виде! Но кремлёвцы не допустят!

В итоге этот моралист оказался иудеем и, получив разрешение из американского посольства в Бонне, тихо перебрался в Бостон, куда Кока несколько раз пересылал ему почту, на которую было оставлено десять марок.

Болгаро-чехо-поляки чаще всего бывали заняты грязноватыми гешефтами: скупкой битых автомобилей, сбором по свалкам старых холодильников и стиральных машин, отправкой на родину просроченных лекарств и продуктов, закупкой и паковкой одежды секонд-хенд и подобными делами и делишками.

Самые лёгкие в общении – азиаты. Они всем довольны, уважительно-приветливы. Д-р Ли подобострастно уверял Коку, что белая раса в мировой научной литературе обозначается как “кавказская”, Kaukasier, и что именно между Чёрным и Каспийским морями началась история белого человека.

– Ведь Кавказ на карте – это центр мира, ты не замечал?

– А как же хетты? Шумеры? Гильгамеш? Ур Халдейский? – вспоминал Кока.

– Где-то чуть раньше, где-то чуть позже, какая разница? – примиряюще отвечал д-р Ли, отмечая, что Ур Халдейский находится совсем недалеко от Кавказа.

Кока и д-р Ли часто болтали о всякой всячине. Про поедание собак д-р Ли говорил, что это происходит в южной части Китая, а на севере собака – друг человека. Зато на севере есть снежные люди, йети, которых китайцы в горных деревнях держат вместо слуг, а нынешний тибетский далай-лама – не что иное, как одна из реинкарнаций короля-йети.