Коко

1. Вашингтон, округ Колумбия

Хмурился серый ветреный день середины ноября. В три часа пополудни детский врач по имени Майкл Пул смотрел из окон своего номера на втором этаже отеля «Шератон». Внизу, на стоянке перед отелем, микроавтобус «фольксваген» с полустертыми, напыленными баллончиком «пацификами» на бортах, управляемый то ли пьяным, то ли больным на всю голову, пытался развернуться в девяносто восемь приемов на узеньком пространстве между первым рядом припаркованных машин и однополосным въездом на парковку, уже сотворив своими маневрами пробку из вереницы нетерпеливо гудящих автомобилей. На глазах у Майкла «фольксваген» наконец завершил разворот, сокрушив передним бампером решетку радиатора и фары маленького пыльного «камаро» и погнув ему капот. Обиженно взвыл автомобильный гудок. Теперь микроавтобусу противостояла запертая и раздраженно-враждебная вереница машин. Водитель микроавтобуса сдал назад, и Майкл решил, что тот вознамерился удрать, смяв первый ряд автомобилей и тем самым освободив себе выезд на Вудли-роуд. К его удивлению, лихач умудрился втиснуть «фольксваген» на свободное место двумя машинами дальше. «Вот чертяка! – подумал Майкл. – Ради места на парковке не пожалел «камаро».

Уже дважды Майкл звонил на ресепшн справиться, нет ли для него сообщения. Однако ни один из троих, кого он ждал, еще не зарегистрировался в отеле. Если Конору Линклейтеру не придет в голову проделать весь путь из Норуолка на своем мотоцикле, они наверняка воспользуются челночным рейсом из Нью-Йорка. Однако на мгновение Майкл порадовал себя фантазией – вот прямо сейчас, стоя у окна, он увидит, как все трое выбираются из того самого «фольксвагена»: Гарри «Боб» Биверс, он же Чокнутый Босс и худший на свете лейтенант; Тина Пумо, или Пумо-Пума, которого Андерхилл называл Леди Пума, и неистовый маленький Конор Линклейтер – все, кто остался в живых из их взвода. На самом-то деле они наверняка приедут каждый по отдельности, на такси, прямо к входу в отель, но ему очень хотелось, чтобы сейчас именно они вылезли из микроавтобуса. Майкл даже не подозревал, насколько сильно ему хотелось, чтобы они поскорее приехали: в первую очередь он хотел сам осмотреть Мемориал, но еще больше хотелось сделать это чуть позже вместе с друзьями.

Двери микроавтобуса скользнули назад. Сначала показался кулак с зажатым в нем горлышком бутылки – Майкл тотчас опознал кукурузный виски «Джек Дэниелс». За «Джеком Дэниелсом» медленно появилась толстая рука, вслед за ней – голова, скрытая мятой армейской тропической панамой. Вылезший наконец целиком мужчина, грохнувший водительской дверью, казался много выше шести футов и весил никак не меньше двухсот тридцати фунтов. На нем был тигровый камуфляж[1]. Двое мужчин помельче, одетых так же, выбрались из-за левой сдвижной двери салона, а крупный бородач в поношенном разгрузочном жилете закрыл пассажирскую дверь «фольксвагена» и обошел его спереди, чтобы забрать у водителя бутылку. Он рассмеялся, помотал головой и опрокинул бутылку в рот, прежде чем передать другому. Все вместе и каждый по отдельности они выглядели в точности так же, как и десятки солдат, которых он прежде знал, – подумалось Пулу: прижавшись лбом к оконному стеклу, он пристально смотрел вниз.

Конечно же, из этих парней он не знал никого. Сходство было типическим. Здоровяк не был никаким Андерхиллом, как и все остальные – его однополчанами.

Просто ему хотелось, чтобы стоявшие внизу были ими – вот и вся такая простая истина. Ему хотелось грандиозной торжественной встречи, воссоединения со всеми до единого, кого помнил он по Вьетнаму, – с живыми либо павшими. И еще ему хотелось взглянуть на Мемориал, и чтобы тот тронул ему душу, и хотелось этого так страстно, что он почти страшился увидеть его. Судя по снимкам, которые попадались Майклу, Мемориал – мощный, мрачно-суровый в своей строгой красоте – стоил того, чтобы полюбить его. Мемориал представлялся Майклу неким символом разобщенности, принадлежащим каждому по отдельности, а на самом деле он принадлежал и ему, и этим «ковбоям» там, на парковке, потому что Вьетнам навсегда отделил их от этого мира, как навсегда отделил павших. Майкл остро почувствовал, что все они существовали в какой-то своей, не видимой другим стране.

Ему хотелось отыскать имена на Мемориале – имена, на месте одного из которых могло быть начертано и его имя.

Ковбой-здоровяк достал из кармана рубахи листок бумаги и принялся что-то писать, полусогнувшись над капотом микроавтобуса. Остальные взялись выгружать вещмешки из задней части салона. «Джек Дэниелс» гулял по кругу до тех пор, пока водитель не прикончил виски и не убрал пустую бутылку в один из мешков.

Майклу захотелось выйти и прогуляться. Если верить программе праздника, которую он прихватил внизу на стойке ресепшн, парад на Конститьюшн-авеню уже начался. Он успеет сходить взглянуть на Мемориал и вернуться до того времени, как подъедут в отель друзья. Если, конечно, Гарри Биверс не умудрился напиться в баре ресторана Тины Пумо и не сидит сейчас там, настойчиво выпрашивая «последний ма-а-аленький стаканчик водки-мартини, и необязательно ведь лететь в четыре, мы можем и в пять, и в шесть, а то и в семь»… Тина Пумо, единственный из их старой компании, с кем Пул виделся относительно регулярно, рассказывал ему, что Биверс порой проводит в его баре весь день. С самим Гарри Биверсом Пул за четыре или пять лет виделся лишь однажды – когда тот позвонил ему, чтобы зачитать статью из «Старз энд страйпс», которую ему прислал брат. Статью о серии не связанных между собой убийств на Дальнем Востоке, которые совершил некто, называвший себя Коко.

Пул отошел от окна. Не до Коко сейчас. Гигант в тигровом камуфляже и армейской панаме закончил строчить записку и пристраивал ее под один из дворников пострадавшего «камаро». Что он мог в ней нацарапать? «Извини, приятель, я раскурочил твою тачку, приходи, пропустим по стаканчику „Джека“»…

Пул присел на краешек кровати, снял трубку телефона и после секундного колебания набрал номер школы, в которой работала Джуди. Когда она ответила, Майкл проговорил:

– В общем, я на месте, но остальные ребята еще не подъехали.

– Мне, наверное, надо сказать: «Бедняжка Майкл»? – спросила Джуди.

– Нет, просто думал, тебе интересно, что здесь и как.

– Майкл, у тебя что-то особенное на уме? К чему этот разговор? Какой в нем смысл? Ты собрался провести пару дней в компании своих армейских друзей – пьянствовать, сентиментальничать и вспоминать былые дни. Я-то здесь с какой стороны? Какое отношение к этому имею я? В моем присутствии ты просто будешь чувствовать себя виноватым.

– И все же мне бы очень хотелось, чтобы ты была рядом.

– Знаешь, Майкл, я считаю, что прошлое должно оставаться в прошлом, потому что только там ему и место. Это тебе о чем-нибудь говорит?

– Думаю, говорит…

Повисла пауза, показавшаяся слишком долгой. Джуди молчала, и Майкл заговорил сам.

– Ладно, – произнес он наконец. – Вечером, наверное, увижу Биверса, Тину и Конора, а завтра намечаются кое-какие церемонии, хотелось бы в них поучаствовать. Домой вернусь в воскресенье, часам к пяти-шести.

– Твои пациенты на удивление терпеливы.

– Потничка редко приводит к смертельному исходу, – сказал Майкл, и Джуди выдохнула дым сигареты со звуком, который можно было бы принять за смешок. – Позвонить тебе завтра?

– Не беспокойся. Очень мило, что предложил, но – не стоит беспокоиться, ей-богу.

– Ей-богу… – невольно повторил Майкл и повесил трубку.

Майкл неторопливо пересек вестибюль «Шератона», поглядывая на выстроившихся в очередь у стойки регистрации мужчин – среди них гигант-ковбой в камуфляже и трое его приятелей, – и на группки людей, занимавших мягкие темно-зеленые стулья и банкетки. «Шератон» принадлежал к типу отелей, в которых бара как такового не имелось. Здешние официантки, казалось, происходили из одной семьи. Привлекательные, высокие, томные и неторопливые – этим принцессам больше пристало подавать джин-тоник и «Перье» с лаймом холеным мужчинам в темных костюмах с модными стрижками (такими, как, например, соседи Майкла Пула в округе Уэстчестер), – они же ставят рюмки с текилой и бутылки пива перед дикарями в армейских куртках и широкополых шляпах, в вонючей линялой военной робе и драных бейсболках защитного цвета.

От едкого разговора с женой Майклу захотелось приземлиться за столик среди «дикарей» и заказать выпить. Но подобное действо чревато: он непременно во что-нибудь ввяжется. Кто-нибудь заведет с ним разговор, и он закажет выпивку собеседнику, который воевал в тех же местах, что и он, либо где-то поблизости от тех мест, или же у того был друг, побывавший рядом с теми же местами. Ну, а потом собеседник угостит выпивкой его. После чего непременно последуют рассказы, воспоминания, размышления, новые знакомства, клятвы в нерушимом братстве. Кончится все тем, что он присоединится к параду в составе команды совершенно не знакомых людей и увидит Мемориал сквозь комфортную пелену алкогольного дурмана. Майкл не стал останавливаться и проследовал дальше.

– Спецназ навсегда! – раздался пьяный выкрик за спиной.

Через дверь служебного входа Майкл вышел на парковку отеля. В твидовом пиджаке и свитере было, пожалуй, холодновато, но возвращаться в номер за пальто он не стал. Мрачное, набрякшее тучами небо грозило дождем, но Майкла это не слишком заботило.

С улицы вверх по пандусу шли машины: номерные знаки Флориды, Техаса, Айовы, Канзаса и Алабамы, автомобили любых типов и моделей – от тяжелых «Дженерал моторс» до миниатюрных импортных японцев. Ковбой из «фольксвагена» и его дружки прибыли сюда из Нью-Джерси, Садового штата[2]. На клочке бумаги, прижатом дворником ветрового стекла «камаро», красовалась надпись: «Ты стоял у меня на пути, мать твою!!!»

На улице Майкл поймал такси и попросил отвезти его на Конститьюшн-авеню.

– Собираетесь участвовать в параде? – тотчас поинтересовался водитель.

– Совершенно верно.

– Значит, тоже ветеран, были там?

– Именно так, – Майкл поднял взгляд на таксиста. Со спины того можно было бы принять за одного из искренних, безрассудных, слегка чокнутых юношей, обреченных на отчисление из медицинского колледжа: очки в бесцветной пластиковой оправе, светло-русые волосы, нежная бледная кожа. На идентификационной табличке сообщалось, что водителя зовут Томас Страк. Засохший потек крови из огромного прыща красовался на воротнике его рубашки.

– И участвовали в боевых действиях? Типа, в перестрелке или что-то в этом роде?

– Случалось.

– Я вот всегда хотел спросить… вы только не подумайте, не в обиду вам…

Майкл уже знал, о чем хотел спросить таксист:

– Коль не хотите, чтобы я обиделся, не задавайте обидных вопросов.

– Ага, – парень на мгновение обернулся взглянуть на Майкла, затем снова стал смотреть на дорогу. – Только не злитесь, ладно?

– У меня не получится объяснить вам, каково это – убивать человека, – ответил Майкл.

– То есть, хотите сказать, вам не приходилось?

– Нет, хочу сказать, что не смогу объяснить.

Остаток пути таксист вел машину в возбужденном молчании. «Мог бы и сказать пару слов. Подпустить немного „расчлененки“, что тебе стоит? Увидеть, почувствовать, как грызет тебя застарелая вина, как шевелится в душе то жуткое упоение…» – Майкл будто читал его мысли.

«Прошлое должно оставаться в прошлом. Не стоит волноваться, ей-богу. Ты стоял у меня на пути, мать твою».

«Мне, пожалуйста, тройной мартини с „Финляндией“, со льдом, поменьше оливок, поменьше вермута, поменьше льда и, пожалуйста, то же самое моим четырем сотням приятелей, что здесь со мной, прошу вас. Они, может, выглядят странновато, но все они – мой клан».

– Здесь нормально? – предложил высадить его таксист: рядом с машиной стояла стена людей, в толпе Майкл видел флаги и баннеры, растянутые между парами шестов.

Он расплатился и вышел из такси. Через головы стоявших на тротуаре Майклу хорошо было видно происходящее. Да, собрался весь его клан. Люди, бывшие когда-то солдатами, одетые так, словно солдатами и оставались, заполняли всю ширину Конститьюшн-авеню: группами численностью до взвода, перемежаемые школьными оркестрами, они нестройно шествовали по улице. Горожане стояли на тротуарах и смотрели, как колонна следует мимо, – они одобряли то, кем те были в прошлом и что сделали. Люди смотрели и аплодировали. До сих пор, вдруг пришла в голову Майклу мысль, он сопротивлялся тому, чтобы окончательно поверить в реальность этого парада. Здесь не было торжественного кортежа с серпантином и лимузинами на Пятой авеню, как при возвращении из Ирана освобожденных заложников[3],– но во многом это действо ощущалось более проникновенным, искренним и всеобъемлющим, менее эйфорическим, но гораздо душевнее. Майкл стал пробираться сквозь толпу на тротуаре. Он сошел с края тротуара и пристроился за ближайшей многочисленной и нестройной группой. К удивлению Майкла, глаза его вдруг наполнились слезами.

Шагавшие перед ним на три четверти состояли из воевавших в джунглях бойцов, которым не хватало разве что «клейморов»[4] и М-16, и на одну четверть – из пузатых ветеранов Второй мировой, внешне смахивающих на бывших боксеров. Лишь заметив их длинные тени, протянувшиеся к нему по улице, Майкл понял, что выглянуло солнце.

Он представил себе, что видит шагающего перед ним Тима Андерхилла – еще одну длинную тень: круглый животик впереди, дымок сигары тянется следом. Тим на ходу цедит сквозь зубы уморительные непристойные замечания обо всех, кто попадает в поле его зрения. На нем летняя военная форма, свободные форменные штаны и пестрая бандана. На левом плече краснеет мазок от раздавленного москита.

Несмотря ни на что, Майклу остро захотелось, чтобы Андерхилл в самом деле очутился сейчас рядом. Внезапно он осознал, что Андерхилл не вдруг вспомнился ему – Тим жил в его подсознании все это время с того самого момента, когда в конце октября Майклу позвонил Гарри Биверс и поведал о газетных статьях, что прислал ему брат с Окинавы.

В двух не связанных между собой происшествиях в Сингапуре с интервалом примерно в семь-десять дней были убиты три человека: английский турист чуть старше сорока и пожилая чета из США. Убийства по времени почти совпали с возвращением домой иранских заложников. Труп англичанина обнаружили на территории отеля «Гудвуд парк», а тела американцев – в пустующем бунгало в районе Орчард-роуд[5]. Все три тела были изуродованы, а на двух из них были найдены игральные карты с небрежно нацарапанным причудливым и загадочным именем – Коко. Шесть месяцев спустя, летом 1981 года, в Бангкоке в номере отеля были найдены трупы двух французских журналистов, изувеченные таким же образом; на телах лежали игральные карты, подписанные тем же именем. Единственное отличие этих убийств от имевших место полтора десятилетия назад в Я-Туке, состояло в том, что карты были не полковыми (т. е. не из военного снабжения), а обычными игральными, «гражданского образца» картами, доступными везде.

Майкл полагал, что Андерхилл в Сингапуре, – во всяком случае, Тим всегда утверждал, что после демобилизации собирается переехать туда и остаться жить. Но обличить Андерхилла в убийстве – такое Майклу даже в голову не приходило.

За время службы во Вьетнаме Пул узнал двух удивительных личностей – двух человек, которых он выделял на фоне остальных как заслуживающих уважения и симпатии среди того полубалагана, полулаборатории человеческого поведения, которыми становится сложившееся боевое подразделение. Одним из них был Тим Андерхилл, другим же – паренек из Милуоки по имени М. О. Денглер. Храбрейшие из тех, кого он когда-либо знал, Андерхилл и маленький Денглер, казалось, чувствовали себя во Вьетнаме как дома.

Действительно, сразу же после войны Андерхилл вернулся на Дальний Восток и стал достаточно успешным автором детективных романов. М. О. Денглер из Азии так и не вернулся: находясь в кратковременном отпуске в Бангкоке, он погиб в довольно странном дорожном происшествии вместе с другим солдатом по имени Виктор Спитальны.

О, Майкл скучал по Андерхиллу. Ему так не хватало их обоих – Андерхилла и Денглера.

Майкла постепенно нагоняла группа ветеранов – такая же нестройная и разношерстная, как и та, за которой он пристроился. Он заметил, что шагает уже не один, но двигается между толпами, выстроившимися на тротуарах по обе стороны улицы, в которых ему почудились несколько Денглеров, – таких же низеньких «панамочников», с пышными усами, одетых в полиэстер ВЗВ[6].

Будто прочитав его мысли, один из таких малышей-панамочников, шагавший неподалеку от Майкла, подошел бочком к нему и что-то прошептал. Майкл нагнулся к нему, приставив ладонь к уху.

– Я был чертовски крутым бойцом, братан, – чуть громче прошептал бывший солдат. В глазах его блеснули слезы.

– Сказать по правде, – отозвался Майкл, – вы напоминаете мне одного из лучших солдат, каких я когда-либо знал.

– Ясен пень, – отрывисто кивнул «Денглер». – В каком «хозяйстве» служил?

Пул назвал номера дивизии и батальона.

– В каком году? – ветеран вскинул голову и заглянул Майклу в лицо.

– В шестьдесят восьмом, шестьдесят девятом.

– Я-Тук, – мгновенно среагировал «Денглер». – Да, помню… Значит, то были вы, ребята? Журнал «Тайм» и прочее дерьмо?

Пул кивнул.

– Уроды. Они должны были наградить лейтенанта Биверса гребаной Медалью Почета, а затем отобрать ее за то, что распустил язык перед этими шакалами журналистами, и все дела, – бросил малыш в панаме и «отстегнулся» в сторону неуловимым плавным движением, которое не произвело бы ни малейшего шума, если бы они шли по хрупким веточкам в зарослях.

Две полные женщины с прическами-одуванчиками, в пастельных брючных костюмах и с просветленными, как на церковном пикнике, лицами несли красный баннер с надписью резко выделяющимися черными буквами: «ВОЕННОПЛЕННЫЕ, ПРОПАВШИЕ БЕЗ ВЕСТИ». Отстав от них на несколько шагов, двое моложавых бывших солдат несли баннер: «КОМПЕНСАЦИЮ ЗА ЭЙДЖЕНТ ОРАНЖ»[7]. «Эйджент оранж»…

Виктор Спитальны запрокидывал голову и высовывал язык, изображая, насколько хорош вкус этой дряни. «Ну-ка, ублюдки, пейте до дна! Эта хренотень – настоящий бальзам для души!» Вашингтон и Спэнки Барридж, чернокожие солдаты, прикомандированные в их отряд, валились с диким хохотом на густые кусты у тропы, хлопая друг дружку по спине и бокам, повторяя «бальзам для души» и беся этим Спитальны, который, как все прекрасно знали, верный своей дурацкой привычке, всего лишь пытался шутить. Прилипчивая вонь «Эйджент оранжа» – нечто среднее между бензином и техническим растворителем – преследовала их до тех пор, пока не была смыта либо тело не покрывалось пленкой: пот, репеллент от насекомых и въевшаяся в кожу тропическая грязь.

Пул вдруг поймал себя на том, что вытирает ладони, однако смывать «Эйджент оранж» было слишком поздно.

Каково это – убивать человека? Я не могу объяснить этого. Не могу просто потому, что не могу, вот и все. Кто знает, может, меня самого убили, но не раньше, чем я убил своего сына. Ты обделался, чувак, потому и ржешь до колик.

К тому времени, когда Майкл Пул достиг парка, парад растекся в неторопливо бредущую толпу – колонна участников и зеваки теперь все вместе двигались через лужайку. Разрозненные, не связанные между собой группки брели напрямую, огибая редкие деревья, заполняя все видимое пространство парка. Еще не видя Мемориала, Майкл чувствовал, где именно тот находится. Примерно в сотне ярдов перед ним толпа стекала по склону в естественную чашу, озарившуюся невидимым ореолом энергии неисчислимого количества людей, а внизу, под ногами этих людей, лежал Мемориал. У Майкла зазвенело в ушах, и побежали мурашки.

Небольшая группа ветеранов в инвалидных колясках с усилиями пробивались через траву лужайки перед чашей. Одно из кресел опрокинулось набок, и из него выпал худой черноволосый мужчина без обеих ног. Лицо его показалось поразительно знакомым. Сердце Майкла замерло – Гарри Биверс! Майкл рванулся было на помощь, но в следующее мгновение одернул себя. Упавшего уже окружили друзья, да в любом случае он никак не мог оказаться бывшим лейтенантом Пула. Двое поправили кресло и держали его ровно, пока упавший опирался на свои культи. Затем он рывком поднялся на металлические подставки для ног, потянулся, ухватился за подлокотники и с ловкостью гимнаста поместил себя в кресло.

Мало-помалу мужчин в колясках нагнала и стала огибать толпа. Майкл огляделся по сторонам. Почудившиеся знакомыми в первое мгновение лица оказывались абсолютно чужими. Всевозможные бородатые гиганты-двойники Тима Андерхилла двигались то здесь, то там к поросшей травой низине-чаше, от них не отставали несколько жилистых Денглеров и Спитальны. Сияющий круглолицый Спэнки Барридж «дал пять» чернокожему мужчине в спецназовской кепке. «А как же дэп[8]?» – задался вопросом Пул, подразумевая сложную серию рукопожатий, которым во Вьетнаме приветствовали друг друга чернокожие солдаты, относясь к этому ритуалу с замечательной смесью безудержного веселья и сохраняя при этом каменные, бесстрастные лица.

А люди все стекали и стекали в чашу Мемориала. Пожилые женщины и детишки с крохотными флажками в кулачках. Справа от Майкла двигались двое молодых парней на костылях, за ними дедок с плешивой, белой-белой головой, над левым нагрудным карманом клетчатой рубахи позвякивал ряд медалей. Рядом с ним шагал краснолицый, далеко за семьдесят мужчина в пилотке ВЗВ, с трудом переставляя блестящие четырехопорные ходунки. Пул искал людей примерно одного с ним возраста и вглядывался в их лица, попадая под «перекрестный огонь» ответных разочарованных взглядов: будто его тоже пытались узнать и – не узнавали. Перестав озираться, он зашагал по вытоптанной траве и стал смотреть только вперед.

Отсюда Мемориал казался длинной прерывистой полосой чисто черного цвета, словно связывающей головы и тела людей перед ней. Вдоль верхнего края Стены, как бы упирающегося в лужайку коротко стриженной травы, некоторые стояли или прохаживались, будто меряя его шагами. Другие ложились на траву и, вытягивая шеи, пытались прочитать имена, выгравированные на полированном камне. Пул сделал еще несколько шагов вперед, и переполненная чаша вдруг распахнулась перед ним, явив взору картину всего комплекса.

Огромное черное изломанное крыло Мемориала было окружено человеческой массой, не будучи поглощенным ею. Чтобы полностью загородить его, подумалось Пулу, потребуется слишком много народу. Виденные прежде фотографии не передавали всего масштаба Мемориала[9], массы, от которой исходила его мощь. Высотой всего в дюйм на концах, уже к центру, на изломе крыла, Стена вздымалась на два человеческих роста. На расстоянии примерно фута от нее на земле, уже усыпанной маленькими флажками, веточками с приколотыми к ним письмами, венками и фотографиями погибших, – тянулась под отлогий уклон по всей длине дорожка из гранитных блоков.

Люди медленно шли вдоль этого выразительного шрама, вдоль все более и более высоких панелей. То и дело кто-нибудь останавливался, чтобы наклониться и коснуться имени на них. Многие обнимались. Ветеран – тощая версия нелюбимого сержанта курса базовой военной подготовки, – зажав в руке горсть маленьких красных диких маков, вставлял их один за другим в щели меж гранитных блоков. Непосредственно перед Мемориалом клин огромной толпы рассыпался вверх по склонам покрытой травой чаши лужайки. Майкл почти физически ощущал исходящую от этих людей плотную волну эмоций.

Вот и все, что осталось от Вьетнамской войны. Десятки тысяч имен на черных плитах Мемориала, да толпы бредущих мимо либо застывших перед ними людей. Для Пула реальный Вьетнам ныне стал просто местом – одним из многих, – где-то далеко-далеко, за тысячи миль отсюда, со своей трудной историей и непостижимой культурой. История и культура этой страны драматически пересеклись с нашими. И все же истинный Вьетнам был здесь, в начертанных на камне именах павших и в лицах тех, кто пришел поклониться им.

Андерхилл-призрак вновь материализовался рядом с Майклом, разминая мясистое плечо окровавленными пальцами, – яркие пятна раздавленных насекомых алели на загорелой коже.

«А, леди Майкл! Все они классные парни, просто дали втянуть себя в эту войну, только и всего, – сухой смешок. – Но мы-то здесь ни при чем, не так ли, леди Майкл? И должны быть выше всего этого, верно, леди Майкл? Ведь я прав, скажи».

«Мне показалось, я видел, как ты, паркуясь, разбил чужую машину», – мысленно ответил Пул воображаемому Тиму Андерхиллу.

«Я разбиваю машины только на бумаге».

«Андерхилл, убийства в Сингапуре и Бангкоке – твоих рук дело? Это ты оставил на их трупах игральные карты с надписью „Коко“?»

«Не стоит вешать это на меня, леди Майкл».

– За десантуру! – заорал кто-то.

– Да здравствует десантура! – подхватил другой голос.

Пул протиснулся к Мемориалу сквозь почти неподвижную толпу. Сержант, напомнивший Майклу его сержанта из учебки в Форт-Стилл, сейчас вставлял маленькие красные маки в щель между двумя последними высокими плитами – два крошечных красных дротика отбрасывали каждый по две черные тени на каждую плиту. Крупный, с растрепанными волосами мужчина держал огромный, размером с Техас, флаг с развевающейся золотой бахромой. Пул прошел рядом с мексиканским семейством, расположившимся рядом с гранитной дорожкой, и впервые увидел отражение в черной панели высокой плиты: плыли отраженные в ней люди, сидело отраженное мексиканское семейство – мужчина и женщина, пара девочек-подростков и маленький мальчик с флажком в руке, и все пристально смотрели в одну точку на Стене. Между ними отраженные родители держали перед собой фотографию в рамке молоденького морпеха. Отраженный Пул, приподняв голову, пытался, как и многие здесь, отыскать конкретное имя. И тут, словно в жутковатой оптической иллюзии, от черной плиты отделились имена и поплыли прямо на него. Дональд З. Павел, Мелвин О. Элван, Дуайт Т. Паунсфут. Он перевел взгляд на соседнюю панель. Арт А. Маккартни, Сирил П. Даунтейн, Мастерс Дж. Робинсон, Билли Ли Барнхарт, Пол П. Дж. Бедрок, Говард К. Хоппе. Брюс Г. Хиссоп. Все имена казались в равной мере знакомыми и незнакомыми.

Кто-то за спиной у него проговорил: «Альфа-Папа-Чарли»[10], и Майкл обернулся, в ушах у него зазвенело. Неширокая чаша Мемориала и пологий скат лужайки позади него заполнились людьми. «Альфа-Папа-Чарли». Без расспросов невозможно было определить, кто из них – лысых, седых, с затянутыми в конский хвост длинными волосами, с возбужденными взволнованными лицами, чистыми либо с отметинами шрамов, – проговорил позывные. Из компании четырех-пяти мужчин в армейских тропических панамах и зеленых форменных куртках прилетел другой, погрубее, голос:

– …потеряли его под Данангом.

Дананг. Его Вьетнам. Первый корпус. На несколько мгновений Пул замер, не в силах пошевелить ни руками, ни ногами, жадно впитывая названия мест, которые он не вспоминал четырнадцать лет. Чу Лай, Тамки. Пул будто наяву увидел грязный узкий проход за рядком хижин; нос уловил запах пучков сушащейся конопли, свисающих с потолка убогой лачуги, в которой жила и процветала сутенерша с неотразимым именем Си Ван Во. Драконова долина, боже мой! Фу-Бай[11], высадка десанта с вертолетов в Сью, Хью, Куангчи… Альфа-Папа-Чарли. По другую сторону от стайки крытых пальмовыми листьями хижин через топкую долину к горной тропе двигалась вереница азиатских буйволов. От мириадов жуков темнел напитанный влагой воздух. Мраморные горы. Все эти очаровательные местечки между Аннамскими Кордильерами и Южно-Китайским морем, в розоватой пене которого лениво крутился труп Коттона – полицейского из подразделения охраны, подстреленного снайпером по прозвищу Элвис. Долина Ашау[12]: да, если проскочу…

«Да, если проскочу долину Ашау, мне сам черт не брат». Майкл видит, как М. О. Денглер пританцовывает по узкой и крутой горной тропке, оборачиваясь через плечо и ухмыляясь ему, спина перечеркнута крест-накрест пулеметными лентами. Радостная физиономия Денглера маячит на фоне зеленого пейзажа изысканной, даже неправдоподобной сочности и глубины цвета, погруженного на тысячи футов в дымку, окрашенную в десятки оттенков зеленого и уходящего в зеленую же небесную бесконечность.

«Дрейфишь? – будто только что спросил его Денглер. – Если нет, тогда тебе не о чем беспокоиться. Да, если проскочу долину Ашау, мне сам черт не брат…»

Пул наконец осознал, что плачет.

– Поляки служили и вашим и нашим, – проговорила шедшая рядом с ним пожилая женщина. Пул вытер глаза, но они вновь наполнились слезами так быстро, что не видели перед собой ничего, кроме цветных размытых пятен. – Весь район был польским, с обеих сторон, там и сям. Отец Тома воевал на Второй мировой, но эмфизема не позволила ему сегодня прийти сюда, он остался дома. – Пул достал из кармана носовой платок, прижал его к глазам и попытался унять рвущиеся наружу рыдания. – А я сказала, старик, делай, что хочешь, но лично меня ничто не удержит и в День ветеранов я буду в округе Колумбия. Не переживай, сынок, никто здесь тебя не осудит, хоть все глаза выплачи.

До Майкла не сразу дошло, что последняя фраза адресована ему. Он опустил руку с платком. Тучная седовласая женщина лет шестидесяти смотрела на него с бабушкиной заботой. Рядом с ней стоял чернокожий мужчина в линялой куртке спецназа и анзакской шляпе[13] поверх непослушной копны волос в стиле «афро».

– Спасибо, – проговорил Пул и жестом показал на Мемориал: – Меня все-таки пробило…

Чернокожий ветеран кивнул.

– Вообще-то я слышал, как кто-то что-то сказал, но сейчас никак не могу вспомнить, что именно…

– Вот-вот, – подхватил чернокожий собеседник, – я тоже услышал, как кто-то вроде сказал: «Километрах в двадцати от Анкхе», и я… и меня как громом поразило.

– Второй корпус, – сказал Майкл. – Вы стояли малость южнее нас. Меня зовут Майкл Пул, приятно познакомиться.

– Билл Пирс. – Они пожали друг другу руки. – Эта леди – Флоренc Маджески. Ее сын служил в моей части.

Пул вдруг ощутил острое желание обнять пожилую женщину, но он знал, что опять не выдержит и расплачется, и спросил первое, что пришло ему в голову:

– Где это вы раздобыли шляпу АНЗАК?

Пирс ухмыльнулся:

– Да ехал на джипе и сорвал у одного с головы. Бедолага…

И тут Майкл понял, что на самом деле хотел спросить у Пирса.

– Как в такой толпе вам удается отыскать нужные имена?

– С одного и другого конца Мемориала стоят морпехи, – ответил Пирс. – У них книги со всеми именами и номерами плит, на которых те выбиты. А еще можно спросить у одного из ребят в кепках с желтыми козырьками. Они здесь только сегодня, из-за большого наплыва народу, – Пирс глянул на миссис Маджески.

– В такой вот книге они и нашли нам Тома, – подтвердила она.

– Глядите, вон там один из «козырьков», – Пирс показал направо от Майкла. – Он найдет вам, кого надо.

Посреди небольшой группки людей высокий бородатый белый молодой человек в желтой «кепке-утконосе», справляясь с записями на листах планшета, находил спрашиваемые имена и затем жестами указывал на конкретные гранитные панели.

– Да хранит тебя Бог, сынок, – проговорила миссис Маджески. – Если случится тебе когда-нибудь побывать в Айронтоне, штат Пенсильвания, непременно загляни навестить нас.

– Удачи! – напутствовал Пирс.

– И вам обоим того же, – с улыбкой пожелал Майкл и повернулся уходить.

– Нет, я на полном серьезе! – крикнула ему вслед миссис Маджески. – Непременно приезжай к нам!

Майкл помахал ей и направился к волонтеру в желтой кепке. По меньшей мере две дюжины человек окружили парня, и все они, казалось, тянулись к нему.

– Я не могу заниматься всеми сразу, пожалуйста, по одному, – монотонно просил волонтер голосом жителя Среднего Запада. – Прошу вас, наберитесь терпения.

«А мои, должно быть, уже в отеле, – подумал Пул. – То, что я делаю сейчас, довольно нелепо».

Юноша в желтой кепке очередной раз сверился со своими записями, указал на гранитные панели, вытер пот со лба. Подошла очередь Майкла. На волонтере были голубые джинсы и расстегнутая наполовину джинсовая рубашка поверх взмокшей серой футболки. Его борода блестела от пота.

– Имя, – спросил он.

– М. О. Денглер, – назвал Пул.

Парень зашуршал страницами с именами на «Д», затем повел пальцем по столбцу.

– Вот. Единственный Денглер – Денглер, Мануэль Ороско из Висконсина. Кстати, я сам родом оттуда. Западная четырнадцатая панель, строка пятьдесят два. Вон там, – он показал направо. Яркие крохотные маки, словно маячки-ориентиры, алели по краям панели, перед которой замерла неподвижно большая толпа. «БОЛЬШЕ НИКАКИХ ВЬЕТНАМОВ», – провозглашал ярко-голубой баннер.

Мануэль Ороско Денглер? Какая неожиданность – испанские имена. Внезапная мысль остановила Майкла, когда он пробирался сквозь толпу к синему баннеру: волонтер назвал ему не того Денглера. Следом он вспомнил слова парня, что в его списках это единственный Денглер. И ведь инициалы совпадали. Значит, Мануэль Ороско и есть его Денглер.

Пул вновь очутился прямо перед Мемориалом. Его плечо касалось плеча лохматого плачущего ветерана с длинными, подкрученными вверх усами. Рядом с ним стояла женщина с платиновыми волосами до пояса своих синих джинсов – она держала за руку такую же светленькую девочку. Ребенок без отца – почти как и Майкл теперь навсегда останется отцом без ребенка. По другую сторону перепаханной тысячами ног полоски дерна, усаженной флажками и скрепленными деревянными палочками венками и фотографиями молодых солдат, перед ним высилась западная четырнадцатая панель. Майкл принялся отсчитывать строки, пока не дошел до пятьдесят второй. Высеченное на черном граните имя «Мануэль Ороско Денглер» бросилось ему в глаза. Пул невольно залюбовался почти хирургической точностью и неприукрашенным достоинством гравировки букв. Он знал, что у него никогда не было иного выбора, кроме как стоять перед именем Денглера на плите.

Денглеру нравились даже армейские сухпайки, которые проклинали все остальные бойцы. Он утверждал, что отдающая собачьей едой индюшатина из банки, законсервированная в 1945-м, вкуснее, чем любая снедь, приготовленная когда-либо его мамашей. Денглер любил ходить в дозор. («Парни, да я все детство провел в дозоре»). Жара ли, холод или сырость – все это мало занимало его. Денглер вещал, будто во время ледяных дождей в Милуоки радуги вмерзали в землю, и детишки, выбегая из домов, отламывали каждый по кусочку своего любимого цвета и лизали их, пока те не становились белыми. Ежели разговор заходил о насилии или страхе смерти, то Денглер говорил, мол, во вьетнамских перестрелках столько же насилия и жестокости, сколько перед любым кабаком в Милуоки, а если сунуться внутрь – увидишь кое-что и покруче.

В Драконовой долине Денглер под огнем вытащил с поля боя Тротмана, дотянул его до санинструктора Питерса, не умолкая при этом, – спокойной, юморной своей болтовней поддерживая раненого. Денглер был уверен: его не убьют во Вьетнаме.

Пул сделал шаг вперед, стараясь не наступить на фотографию или венок, и пробежался пальцами по острым граням букв имени Денглера, высеченных в холодном камне.

Перед глазами вдруг мелькнула до жути знакомая картина: Спитальны и Денглер бегут вместе сквозь густые клубы дыма ко входу в пещеру в Я-Туке.

Пул отвернулся от Стены. Ему стало настолько тяжко, что он боялся разрыдаться снова. Блондинка с девочкой подарила ему сочувственную, осторожную полуулыбку и притянула дочурку к себе, давая Майклу пройти.

В огромной толпе Пул чувствовал себя совсем одиноким. Ему остро захотелось увидеться со своими боевыми товарищами.

2. Записка

Майкл был настолько уверен, будто в отеле его уже ждет сообщение от друзей, что, вернувшись и миновав вращающуюся дверь, он прямиком зашагал к стойке регистрации. Гарри Биверс заверил его, что вместе с остальными прибудет «во второй половине дня». Часы показывали без десяти пять.

Пул еще на ходу стал искать глазами записку в ячейках на стене за спиной портье, едва различая цифры номеров под ними. Когда он миновал почти три четверти вестибюля и подошел к стойке, то увидел один из белых фирменных бланков сообщений отеля, лежавший по диагонали в ячейке его номера. Усталость как рукой сняло. Биверс и двое других прибыли.

Майкл подошел к конторке и поймал взгляд клерка.

– Для меня оставили записку. Пул, номер двести четыре, – сообщил он и, достав из кармана пиджака громадных размеров ключ, предъявил его клерку. Тот принялся рассматривать стену за своей спиной с неторопливостью, едва не взбесившей Майкла. Наконец нужная ячейка отыскалась, и клерк, вытянув из нее записку и передавая Майклу, попутно взглянул на нее, затем улыбнулся.

– Сэр.

Майкл взял бланк, взглянул сначала на имя и, повернувшись спиной к клерку, прочитал. «Пыталась перезвонить тебе. Ты правда бросил трубку, не дав мне договорить? Джуди» Время 3:55 было проставлено на бланке фиолетовыми чернилами – Джуди перезвонила тотчас после того, как он вышел из номера.

Майкл развернулся и встретился с безучастным взглядом клерка.

– Мне хотелось бы знать, заселился ли уже кое-кто из гостей, которые должны были прибыть к этому времени?

Пул проговорил имена друзей по буквам.

Клерк неторопливо поклацал клавишами компьютерного терминала, нахмурился, опустил голову, снова нахмурился и, ничуть не изменив позы, глянул искоса на Майкла и сообщил:

– Мистер Биверс и мистер Пумо еще не прибыли. Мистер Линклейтер номер не бронировал.

Конор, по-видимому, решил сэкономить, устроившись ночевать в номере Пумо.

Пул развернулся, сложил послание Джуди, убрал в карман пиджака и только сейчас обратил внимание, насколько изменился вестибюль отеля за то время, пока он гулял. Банкетки и столики теперь занимали мужчины в темных костюмах и галстуках в полоску. У большинства растительность на лице отсутствовала, на груди белели бейджики с крупно напечатанными именами. Они негромко переговаривались, справлялись с данными в блокнотах с линованной бумагой и заносили цифры в карманные компьютеры. В период восемнадцати фантастических месяцев после возвращения из Вьетнама Майкл Пул мог почти наверняка определить, побывал ли человек во Вьетнаме, по одной лишь осанке и движениям. С тех пор это его умение отличать ветеранов от гражданских почти угасло, однако сейчас он знал: насчет этой группы посетителей отеля не ошибся.

– Добрый день, сэр! – звонко прозвучало откуда-то рядом с его локтем.

Пул опустил взгляд на лучезарно улыбающуюся молодую женщину с фанатичным лицом в облаке взбитых светлых волос. Она держала поднос со стаканами, наполненными темной жидкостью.

– Позвольте поинтересоваться, сэр, являетесь ли вы ветераном Вьетнамского вооруженного конфликта?

– Я был во Вьетнаме, – ответил Пул.

– Компания «Кока-кола» вместе со всей Америкой благодарит вас лично за усилия, проявленные во время Вьетнамского конфликта. С радостью пользуясь возможностью выразить нашу благодарность, мы хотели бы представить вам наш новый продукт «Диет-колу» с надеждой, что напиток доставит вам удовольствие, которым вы поделитесь со своими друзьями и соратниками-ветеранами.

Пул поднял глаза и увидел, что высоко на стене над вестибюлем подвешен ослепительно-красный баннер из материала, напоминающего парашютный шелк. Белая надпись на нем гласила: «Корпорация „Кока-кола“ и ее „Диет-кола“ приветствуют ветеранов Вьетнама!» Он вновь опустил взгляд на девушку.

– Пожалуй, я пас.

Девушка включила обаяние улыбки на полную мощность и сделалась вдруг удивительно похожей на всех стюардесс рейса из Сан-Франциско, которым Пул летел во Вьетнам. Затем она отвела взгляд и отошла прочь.

Портье сообщил:

– Сэр, помещение для встреч ветеранов внизу. Вы можете спуститься – возможно, ваши друзья уже ждут вас там.

Управленцы в синих костюмах потягивали напитки, притворяясь, что не наблюдают за девушками, лавирующими между столиков с холодными улыбками на лицах и подносами с «Диет-колой» в руках. Майкл коснулся кармана пиджака, в котором лежала записка Джуди. Либо листок бумаги, либо кончики его пальцев были горячими. Хорошо бы сесть в баре вестибюля лицом к входной двери, чтобы понаблюдать за прибывающими, но если он так сделает, через пару минут его наверняка опять спросят, не воевал ли он во Вьетнаме.

Пул подошел к лифтам и дождался, пока странная компания нескольких ветеранов вперемешку с управленцами «Кока-колы» не покинула кабину, при этом каждая группа делала вид, что другой не существует. В лифт вместе с ним шагнул только один человек – гороподобное пьяное существо в тигровом камуфляже. Ветеран вгляделся в панель с кнопками этажей и нажал «16» четыре или пять раз, после чего привалился спиной к поручню задней стенки лифта и громко рыгнул, наполнив кабину густым духом бурбона. В этот момент Пул узнал в нем водителя микроавтобуса, смявшего на стоянке «камаро».

– Ты же знаешь ее, а? – спросил его человек-гора и, выпрямившись, начал горланить песню, которую Пул, как и все ветераны до единого, знали наизусть. – «Дорога домой, как бы я хотел вернуться домой!..»[14]

Пул подхватил его песню со второй строки, тихонько и фальшиво подпевая, но тут лифт остановился и двери раскрылись. Гигант, прикрыв глаза, продолжал петь, пока Пул делал шаг с коричневого ковролина лифта на зеленый палас холла. Двери сомкнулись. Лифт пошел вверх: из шахты, затихая, неслась песня.

3. Воссоединение

Северовьетнамский солдат, выглядевший как двенадцатилетний мальчик, стоял над Пулом, тыча ему в шею стволом контрабандного шведского пулемета, который он, должно быть, заполучил, убив кого-то. Пул притворился мертвым, чтобы боец ВНА[15] не застрелил его: глаза Майкла были закрыты, но он отчетливо видел лицо солдата. Жесткие черные волосы падали на высокий, без единой морщинки лоб. Черные глаза и резко очерченный, почти безгубый рот – ничего не выражающее бесстрастное лицо казалось почти безмятежным. Когда ствол пулемета больно вдавливался в шею, Пул, расслабив мышцы, позволял своей голове безвольно скользить по жидкой грязи, в реалистичной, как он надеялся, имитации смерти. Ему нельзя было умирать – он был отцом и просто обязан жить. Огромные жуки кружили в воздухе над его лицом, ему казалось, будто их радужные крылья клацают, словно ножницы.

Ствол перестал давить ему шею. Огромная капля пота выползла из-под правой брови Пула и сползла в маленькую впадину между переносицей и уголком глаза; одно из мерзко скрежещущих насекомых на лету врезалось ему в губы. Когда боец ВНА не перешел от него ни к одному из валявшихся рядом «настоящих» трупов, Пул понял, что умрет. Жизни его конец, и он никогда не узнает своего сына Роберта. Он остро почувствовал любовь к своему мальчику, которого никогда не видел, и следом – так же остро, – что прямо сейчас, здесь, на узеньком, заваленном мертвецами поле, вьетнамец разнесет ему голову.

Однако выстрела не последовало. Еще один из рыжих жуков шлепнулся ему на лоснящуюся от пота щеку, как пуля на излете, и прошло безумно долгое время, прежде чем насекомое, повозившись, стало на лапы и свалилось на землю. Затем Пул услышал негромкий щелчок и шорох, будто некий металлический предмет доставали из кожуха. Ноги вьетнамца чуть сдвинулись, когда он перенес вес своего тела: Майкл понял, что тот опускается на колени подле него. Действуя уверенно и безразлично, вьетнамец тоненькой, как у девушки, рукой вдавил его голову в жидкую грязь, а затем резко потянул за правое ухо. Видимо, Майкл так удачно сымитировал смерть, что боец ВНА решил заполучить его ухо в качестве трофея. Глаза Пула распахнулись как бы сами по себе и там, по ту сторону длинного серого лезвия ножа – где должны были увидеть небо, – уткнулись в застывшие черные глаза солдата врага. Северовьетнамец потрясенно ахнул. На полсекунды воздух между ними наполнился тошнотворным запахом рыбного соуса.

Резко согнувшись пополам, Пул слетел с кровати, и боец ВНА растаял. В номере звонил телефон. Первое, что Пул ясно осознал, было то, что его сына больше нет. Не стало также и трупов, и ковыляющих жуков. Пул нащупал рукой телефон.

– Майк? – звонко прозвучало из трубки.

Оглянувшись через плечо, он увидел безвкусные выцветшие обои, картину с туманным китайским ландшафтом над кроватью. Следом отметил, что может свободно дышать.

– Да, это Майкл Пул, – проговорил он в трубку.

– Майки! Привет! Что-то голос у тебя какой-то стремный, дружище, – Пул наконец узнал голос Конора Линклейтера; отвернувшись от микрофона, тот проговорил кому-то: – Эй, я дозвонился до него, он у себя в номере. Я же говорил, помнишь, Майкл будет в своем номере. – Затем снова в трубку: – Старик, а ты что, не получил нашу записку?

Майкл вспомнил, что разговоры с Линклейтером, как правило, носили более эмоциональный характер, чем с большинством других людей.

– Выходит – нет… А вы когда приехали? – он взглянул на часы и понял, что проспал полчаса.

– Примерно в полпятого, старик, и сразу же тебе позвонили, а нам сначала сказали, что здесь таких нет, а Тина заставил их проверить еще разок, и тогда они сказали, что да, здесь, но телефон у тебя в номере не отвечал. А что это ты не ответил на наше послание?

– Я ходил к Мемориалу, – ответил Пул. – Вернулся почти в пять, заснул, и вы вытащили меня из жуткого кошмара.

Конор не попрощался и не повесил трубку. Более мягким тоном он сказал:

– Старик, ты говоришь так, будто этот кошмар здорово тебя напугал.

Грязная рука тянет его за ухо, силясь оторвать; напитанная кровью земля… В памяти Пула всплыла картина: поле в голубоватой дымке раннего утра, смертельно уставшие люди несут тела убитых к нетерпеливо поджидающим вертолетам. На головах некоторых трупов чернели кровавые дыры в тех местах, где прежде были уши.

– Похоже, я снова побывал в Драконовой долине, – проговорил Майкл, вдруг поняв, что ему снилось.

– Ладно, не дрейфь, – сказал Конор Линклейтер. – Мы уже идем.

В ванной Пул плеснул в лицо водой, наспех вытерся полотенцем и всмотрелся в свое отражение в зеркале. Несмотря на краткий сон, выглядел он бледным и усталым. Рядом с его зубной щеткой на полочке лежал прозрачный блистер с поливитаминами. Он выдавил одну таблетку и проглотил.

Прежде чем прогуляться по коридору к льдогенератору, он набрал номер для прослушивания сообщений.

Мужской голос доложил, что для него оставлены два сообщения.

– Первое зарегистрировано в три пятьдесят пять, и в нем говорится: «Пыталась тебе перезвонить…».

– Это сообщение я забрал на ресепшн, – не дал договорить Пул.

– Второе – время регистрации четыре пятьдесят, его текст: «Мы только что прибыли. Ты где? Когда вернешься, набери 1315. Подпись: Гарри».

Они позвонили ему в тот момент, когда он был еще внизу, в вестибюле.

Майкл Пул расхаживал между окном, выходившим на парковку отеля, и дверью. Всякий раз подходя к двери, он останавливался и прислушивался. В шахтах, гудя, трудились лифты, по коридору персонал проворно возил тележки, повизгивающие колесиками. Вскоре на его этаже коротко дзинькнул остановившийся лифт, и Майкл, распахнув дверь номера, выглянул в коридор. К нему спешил подтянутый седовласый мужчина в белой рубашке и голубом костюме с именным бейджем на лацкане, на несколько шагов опережая высокую блондинку в сером фланелевом костюме и узорчатом платке, повязанном на шее замысловатым бантом. Пул втянул голову назад и закрыл дверь. Он слышал, как в коридоре мужчина возится с ключом у своего номера. Пул вернулся к окну и взглянул на автостоянку. С полдюжины мужчин, одетых в несочетаемые элементы военной формы, расселись на капотах и багажниках припаркованных автомобилей с банками пива в руках. Отсюда создавалось впечатление, будто они поют. Пул вернулся к двери и стал ждать. Едва заслышав, что лифт снова остановился на его этаже, он открыл дверь и высунулся в коридор.

Высокий возбужденный Гарри Биверс вместе с Конором Линклейтером шагнули из лифта в коридор, а через секунду за ними следом появился Тина Пумо – у последнего был какой-то опустошенный, задерганный вид. Конор заметил Майкла первым и, подняв сжатый кулак, расплылся в улыбке и крикнул:

– Майки, детка!

В отличие от того Конора Линклейтера, которого Майкл видел последний раз, этот был гладко выбрит, рыжеватые волосы были подстрижены коротко, почти как у панка. Как правило, Конор носил мешковатые синие джинсы и рубашки в клетку, однако нынче на удивление тщательно позаботился о своем гардеробе. Раздобыл где-то черную футболку с трафаретной надписью большими желтыми пляшущими буквами «Эйджент оранж» и поверх нее напялил свободный, с множеством карманов, черный джинсовый жилет с экстравагантной, отчетливо различимой белой прострочкой. Наряд довершали черные брюки с отлично заутюженными стрелками.

– Конор, я не сплю? Ты классно выглядишь! – Пулвышел в коридор, придерживая вытянутой левой рукой открытую дверь номера. Линклейтер, ростом на полфута ниже Майкла, подошел к нему и крепко обнял.

– Дружище, – проговорил он куда-то в подбородок Майклу и игриво поцеловал его. – Услада глаз моих печальных!

Ухмыляясь проявлению «зрелого линклейтеризма», к ним подкрался Гарри Биверс, окутанный облачком мускусного одеколона, и тоже неловко обнял Майкла, больно ударив уголком портфеля бедро.

– Майкл, мои «печальные глаза» тоже рады видеть тебя, – шепнул ему в ухо Биверс.

Пул деликатно отстранился, и его глазам предстал в увеличенном масштабе детальный вид крупных, перекрывающих друг друга желтоватых зубов Гарри Биверса.

А в это время Тина Пумо шагал перед ними по коридору взад-вперед, пряча свирепую ухмылку под густыми усами.

– Так ты спал, – спросил Пумо, – и не получал нашего сообщения?

– Виноват, можете меня расстрелять, – ответил Пул, улыбаясь Пумо.

Конор и Биверс отлепились от него и направились по отдельности к двери его номера. Пумо наклонил голову – в точности как Том Сойер, только не ковыряя носком ботинка ковер, – и проговорил:

– Черт, Майки, я бы тоже не прочь обнять тебя… – и обнял Пула. – Рад снова видеть тебя, дружище.

– Я тоже, – сказал Майкл.

– Давайте лучше зайдем внутрь, а то арестуют за организацию оргии, – предложил Гарри Биверс, стоя уже на пороге номера Майкла.

– Фу, противный, – схохмил Конор Линклейтер, тем не менее двинулся к дверному проему, глянув искоса на двух друзей. Пумо засмеялся, похлопал Майкла по спине, после чего выпустил из объятий.

– И что вы, ребята, поделывали с тех пор, как попали сюда? – спросил Майкл. – Помимо того что кляли меня на чем свет стоит?

Расхаживая по номеру, Конор ответил:

– Крошка Тина все парился о своем ресторане.

«Крошка Тина» было отсылкой к происхождению прозвища Пумо, которое поначалу было Тайни[16], когда он был маленьким ребенком в маленьком городке на севере штата Нью-Йорк, позднее поменялось на Тини и в конце концов – на Тина. Десяток лет проработав в различных ресторанах, Пумо сейчас имел свой собственный в Сохо: ресторан вьетнамской кухни. Несколько месяцев назад его заведение щедро расхвалили в журнале «Нью-Йорк».

– Представляешь, он уже два раза звонил куда-то. Он и Департамент здравоохранения, похоже, готовят мне бессонную ночку, – продолжил Конор.

– Да там на самом деле ничего серьезного, – заверил Тина. – Просто я выбрал неподходящее время, чтобы уехать. В ресторане оставались кое-какие дела, и я хочу убедиться, что все сделано как надо.

– Департамент здравоохранения? – переспросил Майкл.

– В самом деле, ничего серьезного. – Пумо растянул рот в бодрой улыбке, усы у него топорщились, радостные складочки в уголках глаз словно удлинились и сделались резче. – Дела у нас идут отлично. Почти каждый вечер аншлаг. – Он присел на краешек кровати. – Вон Гарри не даст соврать.

– Не дам, – сказал Гарри. – Ты воплощение истории успеха.

– Как вам отель, освоились? – спросил Пул.

– Сходили, взглянули на помещение для встреч ветеранов, побродили по отелю, осмотрелись, – рассказал Пумо. – Солидное намечается мероприятие. – Если есть желание, можем вечерком собраться посидеть.

– Тоже мне, солидное мероприятие! – сказал Биверс. – Куча мужиков собрались груши околачивать. – Он повел плечами, скинув пиджак на спинку стула, на котором сидел, и явив свету красные с белыми херувимчиками подтяжки. – Организации никакой, nada, rien[17]. Единственные, у кого здесь все более-менее организовано, – это Первая воздушная кавалерия[18]. У них есть свой выставочный стенд, они помогают ребятам своего подразделения найти друг друга. Да, мы осмотрелись здесь, но не уверен, что видели хоть кого-то из всей нашей чертовой дивизии. Мало того, нам отвели этот вонючий захламленный холл, который больше смахивает на школьный спортзал. Там, правда, тоже есть выставочный стенд – с «Диет-колой», если это кому интересно.

– Хм, школьный спортзал… – пробормотал Конор. Остановившимся взглядом он смотрел на прикроватный светильник.

Пул улыбнулся Тине – тот ответил улыбкой. Линклейтер поднял лампу и осмотрел внутреннюю часть абажура, затем поставил на место, провел пальцами по шнуру и, наткнувшись на выключатель, включил, а затем выключил ее.

– Да сядь ты уже, Конор, – попросил Биверс. – Ты меня нервируешь, когда вот так начинаешь возиться со всякой ерундой. Нам предстоит серьезный разговор, надеюсь, ты помнишь.

– Да помню, помню, – возмутился Конор, отворачиваясь от лампы. – А сесть, кстати, некуда: Тина занял кровать, а вы с Майклом – оба стула.

Гарри Биверс встал, сдернул со спинки стула свой пиджак и театральным жестом предложил Конору присаживаться.

– Если это поможет вам успокоиться, я с удовольствием уступлю свой стул. Это тебе, Конор, садись, – захватив свой стакан, он уселся на кровать рядом с Пумо. – Надеешься, что сможешь уснуть в одной комнате с этим типом? Он ведь наверняка до сих пор по ночам разговаривает сам с собой.

– Это наследственное, лейтенант, у меня в семье все разговаривают сами с собой, – сказал Конор. Он подвинулся вместе со стулом поближе к столу и принялся барабанить по столешнице пальцами, будто по воображаемым клавишам фортепьяно. – В Гарварде, полагаю, ведут себя несколько иначе…

– Я не учился в Гарварде, – вяло парировал Биверс.

– Майки! – с сияющей улыбкой Конор обратился к Пулу, будто только что заметил его. – Как же я рад видеть тебя! – Он хлопнул Пула по спине.

– О да! – подхватил Тина Пумо. – Как дела, Майкл? Давненько не виделись…

Сейчас Пумо жил с красавицей-китаянкой лет двадцати с небольшим по имени Мэгги. Ее брат работал барменом в «Сайгоне». До Мэгги у Тины была целая серия девушек, каждую из которых он, по его заверениям, беззаветно любил.

– Есть на уме кое-какие изменения, – ответил Майкл. – Забот полон рот, за день, бывает, так накрутишься, что ночью с трудом помнишь, чем занимался днем.

В дверь громко постучали.

– Обслуживание номеров, – пояснил Майкл и встал.

Официант вкатил тележку и расставил на столе бутылки и стаканы. Атмосфера в номере сделалась более праздничной, когда Конор открыл «Будвайзер», а Гарри Биверс налил в пустой стакан водку. Майклу не удалось поделиться с друзьями своим наполовину сформировавшимся планом продать практику в Вестерхольме и попробовать себя в каком-нибудь «суровом» районе – Южном Бронксе, например, – где детям действительно не хватает врачей. Всякий раз, когда дома он заводил разговор об этом, Джуди выходила из комнаты.

Когда официант ушел, Конор растянулся на кровати, перекатился на бок и спросил:

– Так, значит, видел имя Денглера? Там, на плите?

– Видел. Хотя кое-что стало для меня сюрпризом. Знаете, как его полное имя?

– М. О. Денглер, – ответил Конор.

– Не валяй дурака, – попросил Биверс. – Марк, если не ошибаюсь, – он взглянул на Тину, словно прося подсказки, но тот лишь нахмурился и пожал плечами.

– Мануэль Ороско Денглер, – объявил Майкл. – Сам себе удивляюсь, что не знал этого раньше.

– Мануэль? – поразился Конор. – Денглер был мексиканцем?

– Майкл, ты нашел не того Денглера, – со смешком проговорил Пумо.

– Черта с два, – отмел Майкл. – Там не просто один М. О. Денглер, там всего один-единственный с фамилией Денглер. И это наш.

– Мексиканец, значит, – задумчиво проговорил Конор.

– Кто-нибудь когда-нибудь слышал о мексиканцах с фамилией Денглер? Может, родители просто дали ему испанское имя. Кто знает? И кого это вообще волнует? Он был первоклассным солдатом, вот и все, что я знаю. Хотел бы я…

Не договорив, Пумо поднес к губам стакан, и все словно по команде умолкли, несколько секунд храня упругую тишину.

Линклейтер пробормотал под нос что-то невнятное, пересек комнату и уселся на полу.

Майкл встал, чтобы добавить в свой стакан свежих кубиков льда, и обратил внимание, что Линклейтер сидит, зажав меж коленей коричневую бутылку пива, привалившись спиной к стене, весь в черном – похожий на чертенка. Оранжевая надпись на его футболке была того же оттенка, что и его волосы. Конор смотрел на него с ответной загадочной полуулыбкой.

«Может, Боб Биверс и не учился в Гарварде или Йеле, – размышлял Конор. – Но несомненно побывал в таком заведении, где окружающие просто принимали все как должное». Конор полагал, что в Соединенных Штатах процентов девяносто пять людей всерьез озабочены лишь тем, где и как раздобыть денег, – их нехватка сводит американцев с ума. Они завязывали с выпивкой, пускались во все тяжкие и совершали грабежи: забвение, конфликт, забвение. Остальные пять процентов населения скользили над этой суматохой, как пена на гребне волны. Они ходили в школы, которые посещали их отцы, они вступали в брак и разводились, как Гарри женился и развелся с Пэт Колдуэлл. У них была работа, на которой они перекладывали с места на место бумажки и трещали по телефону. Сидя в кабинетах за рабочими столами, они наблюдали, как деньги текут в открытую дверь, возвращаясь домой. Даже работу свою они передавали друг другу: Гарри Биверс, который проводил за барной стойкой ресторана Пумо столько же времени, сколько и за рабочим столом, трудился в юридической фирме, которой руководил брат Пэт Колдуэлл.

Когда Конор был мальчишкой в Южном Норуолке, своего рода удивление и возмущенное любопытство заставляли его крутить педали своего старенького «швинна» по шоссе 136 до Маунт-авеню в Хэмпстеде. Жители Маунт-авеню были настолько богаты, что почти невидимы, как и их скрытые от посторонних взглядов дома: с дороги можно было рассмотреть лишь отдельные кусочки кирпичных или оштукатуренных стен. Могло показаться, что большинство этих стоявших на побережье особняков пустует и населяют их одни лишь слуги, хотя время от времени взгляд юного Конора подмечал очевидного жильца-владельца. Из своих кратких наблюдений Конор узнал, что хотя владельцы обычно носили такие же серые костюмы и синие рубашки, как большинство обитателей Хэмпстэда, иногда они красовались в рубашках разгульно-розового и кислотно-зеленого оттенков, уморительных галстуках-бабочках и тусклых двубортных костюмах. Происходящее напоминало сказку «Новое платье короля»: никому не хватало смелости сказать миллионерам-протестантам, насколько нелепо они выглядят. (Отчего-то Конор был уверен, что ни один из этих людей не может быть католиком.) Это ж надо, галстук-бабочка! Красные подтяжки с ангелочками!

Конор не мог не улыбнуться про себя: вот он я, почти без гроша в кармане, однако считаю преуспевающего адвоката достойным моей жалости. На следующей неделе у него работа – обшивка кухни гипсокартоном, за которую он может получить пару сотен долларов. Хотя Гарри Биверс, пожалуй, в состоянии заработать вдвое больше, просто сидя на барном стуле и болтая с Джимми Ла. Конор поднял глаза и встретился взглядом с Майклом Пулом – тот глядел на него с таким выражением, будто думал о том же.

Биверс как всегда припас в рукаве какую-нибудь ахинею, подумал Конор, но Майклу хватало ума не попасться на удочку.

Конор вновь улыбнулся про себя, вспомнив, как Денглер называл людей, которые никогда не испытывали страха и принимали все как должное, – мультяшными. Теперь мультяшные заправляли всем, они карабкались вверх, сшибая все на своем пути. В наши дни казалось, что половина посетителей «У Донована», любимого бара Конора в Южном Норуолке, имели дипломы MBA[19], пользовались муссом для волос и пили исключительно коктейли. У Конора было ощущение, что эти кардинальные изменения произошли все разом, что все эти новые люди только что выпрыгнули из экранов собственных телевизоров. И Конор почти жалел этих людей – настолько убогими и извращенными оказались их нравственные ценности.

Мысли о «мультяшках» удручили Конора. Ему захотелось как следует добавить, хотя он знал, что по количеству выпитого он уже близок к своей предельной норме. У них же встреча боевых друзей, разве нет? Тоже мне – сидят в гостиничном номере, как кучка старикашек. Он допил остатки своего пива.

– Майки, а налей-ка мне водки, – попросил он и ловко бросил пустую пивную бутылку в корзину для мусора.

– Молоток! – похвалил Пумо, отсалютовав ему стаканом.

Майкл приготовил Конору выпивку и пересек комнату, чтобы передать ему стакан.

– У меня тост, – объявил Конор и встал. – И мне чертовски приятно его произносить. – Он поднял стакан. – За М. О. Денглера. Даже если он был мексиканцем, в чем я сомневаюсь.

Конор отпил обжигающе ледяной водки и тотчас проглотил. Он почувствовал себя настолько лучше, что не медля допил остаток.

– Черт, я порой настолько отчетливо вижу всю ту хрень, что творилась с нами там, будто это происходило вчера. А что произошло именно вчера, хоть убей, припомнить не могу. В смысле, я о том парне, что заправлял клубом в Кэмп-Крэндалл, помните, он еще соорудил гигантскую стену из пивных ящиков…

– Мэнли, – рассмеялся Пумо.

– Мэнли! Долбаный Мэнли. И как вспомню, так сразу начинаю ломать голову, как он умудрялся добывать все это пиво там? А затем начинает вспоминаться всякая мелочовка – что и как он делал.

– Этот парень словно родился за барной стойкой, – вставил слово Биверс.

– В точку! Держу пари, у него сейчас свой маленький бизнес, в котором все выстроено как надо, а еще жена, дети, хорошая тачка, а к стене гаража прикручено баскетбольное кольцо…

Конор на секунду устремил взгляд в пространство, как бы наслаждаясь своим видением нынешнего образа жизни Мэнли. Где-нибудь в провинции или пригороде Мэнли катался бы как сыр в масле. Этот человек мыслил как преступник, не будучи на самом деле таковым, и потому, наверное, сейчас зарабатывал кучу денег, занимаясь чем-то вроде установки систем безопасности. Затем Конор вспомнил, что в некотором смысле именно с Мэнли и начались все их беды там, во Вьетнаме…

За день до того, как они вошли в Я-Тук, Мэнли отбился от колонны и оказался в джунглях один. Не отдавая себе отчета в том, что он всех демаскирует, Мэнли вдруг поднял страшный шум, словно запаниковавший шестифутовый шмель. Все в колонне замерли. Снайпер, известный по кличке Элвис, преследовал их уже два дня, и переполох, устроенный Мэнли, оказался именно тем, что было нужно снайперу для фарта. Конор уже давно понял, как уметь «раствориться» на фоне джунглей. В этой его способности было что-то мистическое. Конор мог становиться практически невидимым (и по себе знал, как это работает: дважды вьетконговские патрули смотрели прямо на него и – не замечали). Почти так же, как Конору, удавалось прятаться Денглеру, Пулу, Пумо и даже Андерхиллу, но Мэнли маскироваться совсем не умел. В ярости и готовый прибить Мэнли, если это только заставит того замолчать, Конор начал беззвучно пробираться через джунгли на шум. В течение ничтожной доли секунды он – нет, не услышал, а словно телепатически понял, что за ним по пятам следует Денглер.

Мэнли они обнаружили в зарослях: тот прорубался через зеленую завесу с мачете в одной руке и М-16 у бедра – в другой. Конор начал было бесшумно скользить к нему, раздумывая, не перерезать ли ему глотку, когда рядом с Мэнли материализовался Денглер и перехватил его руку, сжимавшую мачете. На секунду оба замерли. Конор прокрался вперед, опасаясь, что Мэнли может вдруг заорать, как только его отпустит «столбняк». И в этот момент услышал одиночный выстрел справа от себя, где-то под зеленым пологом зарослей, и увидел, как Денглер упал навзничь. Конор ощутил такой внезапный и глубокий шок, что почувствовал, как вмиг похолодели руки и ноги.

Вместе с Мэнли они повели Денглера обратно к колонне. Несмотря на то что выстрел сбил его с ног и кровотечение не останавливалось, ранение оказалось лишь поверхностным. Пуля вырвала из левой руки кусок плоти размером с мышь. Петерс заставил его лечь на землю, тампонировал и перевязал рану и объявил, что он способен передвигаться самостоятельно.

Не будь Денглер ранен, даже так легко, Я-Тук мог бы остаться просто очередной брошенной деревней на их пути. Вид страдающего от боли Денглера ожесточил всех, усилив нервозность и страх. Быть может, дурную службу сыграла их слепая вера в неуязвимость Денглера. Увидев его раненного и окровавленного на земле, Конор вновь испытал тот же шок, как и в момент ранения. После этого ничего не стоило сорваться, потерять контроль над собой и начать все крушить в Я-Тук. После этого изменилось все и никогда уже не было как прежде. Изменился даже Денглер – возможно, из-за огласки и военного трибунала.

Сам Конор постоянно пребывал под таким сильным кайфом, что до сих пор не в состоянии вспомнить кое-что из того, что происходило в течение нескольких месяцев между событиями в Я-Туке и датой его возвращения домой по демобилизации. Одно он помнил точно: перед самым заседанием военного трибунала он отрезал уши у мертвого северовьетнамского солдата и сунул ему в рот игральную карту с надписью «Коко».

Конор понял, что рискует снова впасть в депрессию. Он пожалел, что вообще упомянул Мэнли.

– Пополнить запасы! – скомандовал он и, подойдя к столу, подлил водки себе в стакан. Трое друзей продолжали смотреть на Конора и улыбались своему заводиле, зная его способность обеспечить хорошее настроение.

– За девятый батальон двадцать четвертого пехотного полка!

Конор проглотил очередную порцию ледяной водки, и в его сознании вдруг всплыло лицо Харлана Хюбша. Буквально через несколько дней после появления в Кэмп-Крэндалле этот бедняга из Орегона споткнулся о растяжку и его разорвало пополам. Конор так отчетливо помнил гибель Хюбша, потому что примерно через час после нее, когда они наконец добрались до другого конца маленького заминированного поля, Конор растянулся на поросшей травой дерновой плотине и вдруг заметил длинный спутанный моток тонкой проволоки, зацепившейся за шнурки его правого ботинка. Единственное различие между ним и Хюбшем состояло в том, что мина Хюбша сработала так, как должна была. Теперь Харлан Хюбш стал именем на плите Мемориала – Конор пообещал себе, что непременно отыщет его, как только они все придут туда.

Биверсу захотелось выпить за Железного Дровосека, и, хотя все присоединились к его тосту, Линклейтер знал, что из всех один Боб был искренен. Майкл Пул поднял тост за Си Ван Во, что Конору показалось забавным. Затем Конор заставил всех выпить за Элвиса. А Тина Пумо провозгласил тост за Дон Куччио – проститутку, с которой он познакомился в отпуске в Сиднее, Австралия. Идея выпить за нее так развеселила Конора, что тот, хохоча, привалился спиной к стене, чтобы не упасть.

Однако следом его вновь стали одолевать невеселые мрачные чувства. Ведь если принять действительность как она есть – он всего лишь безработный малоквалифицированный работяга, сидящий в компании с адвокатом, врачом и владельцем ресторана настолько модного, что его фотографии печатают в журналах.

Конор поймал себя на том, что пристально смотрит на Пумо, который выглядел так, словно сошел со страницы GQ[20]. Тина всегда отлично смотрелся – особенно в интерьерах своего ресторана. Конор заглядывал в его заведение раз-другой в год, но большую часть денег, как правило, оставлял в баре. В свой последний визит видел там соблазнительную миниатюрную китаяночку – должно быть, ту самую Мэгги.

– А скажи-ка, Тина, какое блюдо в твоем ресторане самое-самое? – язык немного подвел Конора, и «самое-самое» он произнес слегка невнятно, но, как ему показалось, остальные этого не заметили.

– Полагаю, утка по-сайгонски, – ответил Тина. – По крайней мере, на сегодняшний день оно у меня самое любимое. Маринованная жареная утка с сушеной рисовой лапшой… Нечто потустороннее!

– С тем самым рыбным соусом?

– Ты про соус Ныок-мам[21]? Само собой.

– Не понимаю, как можно есть такую гадость, – скривился Конор. – Помнишь, старина, ведь когда мы были там, мы точно знали, что это дерьмо несъедобно?

– Нам тогда было по восемнадцать лет, – ответил Тина. – Нашим представлением о классной еде был гамбургер с картошкой фри.

Конор не отважился признаться Тине, что его представление о классной еде по-прежнему не изменилось. Он принял самое верное, как ему показалось, решение – выпил залпом еще одну порцию водки… и совсем приуныл.

Однако скоро все опять стало почти как в старые добрые времена. Конор узнал, что наряду со всеми обычными жизненными трудностями Тине Пумо теперь приходилось иметь дело с новыми впечатляющими заморочками, вызванными тем, что Мэгги мало того, что моложе почти на двадцать лет и такая же сумасбродная, как и он, но к тому же и умнее его. Как только она переехала к Тине, тот стал ощущать «слишком большое давление» на себя. Подобное случалось с Пумо и прежде, однако в отличие от прежних романов разница состояла в том, что через несколько месяцев Мэгги исчезла. И вот теперь морочит ему голову. Она позвонила ему по телефону, но отказалась сообщить, где остановилась. Время от времени Мэгги оставляла ему зашифрованные сообщения на последней странице «Вилледж войс».

– Можете представить, каково это – читать последнюю страницу «Воис», когда вам сорок один год? – возмущался Пумо.

Конор представить не мог, поскольку ни одного номера «Виллидж воис» не читал. Он покачал головой.

– Каждая ошибка, которую ты когда-либо совершал с женщиной, здесь пропечатана черным по белому. Запасть на чью-то внешность: «Красивая блондинка в футболке с Вирджинией Вулф в „Седутто“. Мы едва-едва поговорили, и теперь я кусаю локти». «Уверена, у нас может получиться что-то необыкновенное. Позвони человеку с рюкзаком. 581-4901». Романтика идеализации: «Сьюки, ты— моя падающая звездочка. Жить без тебя не могу. Билл». Амурные страдания: «Сердце разрывается с тех пор, как ты ушла. Потерявший надежду из Йорквилла». Мазохизм: «Драчунья. Не терзайся, я тебя прощаю. Гриб-дождевик». Милота: «Твинки-какашка. Бьет баклуши и любит сладенькое». Неуверенность: «Мескит. Я все еще думаю. Маргарита». Там еще столько всего… Молитвы святому Иуде. Номера телефонов, по которым можно позвонить, если хочешь слезть с кокса. Избавление от облысения. Масса объявлений о приватных танцах. И регулярно, каждую неделю – «Евреи за Иисуса»[22]. Но в основном – все эти разбитые сердца, страдания и муки прекрасных двадцатилетних. И вот, Конор, представь, я должен пожирать глазами эту страницу и ломать голову, как над Розеттским камнем. И каждую среду утром лететь за этой газетенкой, едва она попадает на лотки, чтобы потом перечитывать страницу объявлений четыре или пять раз, потому что одного-двух раз мало: можно пропустить то, что ищу. Сначала мне надо распознать из кучи объявлений то самое, что от нее. Иногда она себя называет «Тайп-А», или «типичный представитель А», что означает Тайбэй, где она родилась, в другой раз – «Кожаная леди». Или «Молодая луна» – недавно она наколола себе татушку – полумесяц.

– А в каком месте? – поинтересовался Конор. Его немного отпустило, и он лишь чувствовал себя слегка пьяным. По крайне мере, он не так облажался, как Пумо. – На попке, что ли?

– Чуток пониже пупка, – ответил Тина. Судя по его виду, он явно пожалел, что заговорил о татуировке своей девушки.

– Мэгги набила татушку полумесяца прямо на киску? – решил уточнить Конор, пожалев, что не присутствовал в тату-салоне во время процесса. Хоть Конор и не был фанатом китайских девушек – все они напоминали ему Леди Дракон из «Терри и пиратов»[23],– он все же не мог не признать, что Мэгги более чем просто хорошенькая. Все в ней казалось таким привлекательно кругленьким, и каким-то непостижимым образом ей удавалось выглядеть гармонично с короткой панковской стрижкой и в одежке, купленной, казалось, уже изодранной.

– Нет, я же сказал, – раздраженно ответил Пумо. – Чуть ниже пупка. Большую часть ее закрывает низ бикини.

– Так это ж почти на киске! – упорствовал Конор. – И полумесяц на волосы заходит, да? А ты был там, когда этот тип делал ей татуху? Ей было больно, она плакала, да?

– Еще б я не был. Стоял, следил за ним, чтоб не отвлекался. – Пумо отпил глоточек из стакана. – Кстати, Мэгги и глазом не повела.

– Большая татуха? С полдоллара? – не успокаивался Конор.

– Если это так тебя колышет, попроси ее показать тебе.

– А что – возьму и попрошу! Ух, вот прямо вижу, как я это делаю.

Тут до слуха Конора долетели обрывки разговора Майкла Пула с Бобом Биверсом: что-то о Я-Туке и рядовом, с которым Пул разговаривал во время парада.

– Участвовал в боевых операциях? – спросил Биверс.

– Выглядел так, будто неделю назад с поля боя, – чуть улыбнувшись, ответил Майкл.

– И что, этот ветеран реально вспомнил все обо мне и сказал, что мне должны были дать Медаль Почета?

– Да, так и сказал. Медаль Почета тебе должны были вручить за то, что ты совершил, а потом отобрать за то, что распустил язык перед журналистами.

Впервые Конор слышал, как Биверс столкнулся с некогда широко распространенным мнением, будто он по дурости своей хвастался перед прессой произошедшим в Я-Туке. Само собой, Биверс повел себя так, будто об этом мнении слышит впервые.

– Да ну, бред, – возмутился Биверс. – Я могу почти согласиться с ним только в том, что касается медали Конгресса. Я горжусь всем, что делал там, как, надеюсь, и вы тоже. Если бы это зависело от меня, нас бы всех наградили. – Он опустил взгляд на свою рубашку на груди, разгладил складки, затем гордо вскинул голову, выпятив подбородок. – Зато люди знают, что мы поступили правильно. Это так же хорошо, как медаль в награду. Люди согласны с решением трибунала, даже если и забыли, что он когда-то имел место.

Странно, думал Конор, как Боб может говорить такое. Каким, интересно, образом «люди» могли знать, что они поступили правильно в Я-Туке, когда даже те, кто там побывал, толком не знали, что именно там произошло.

– Ты удивишься, если узнаешь, сколько у меня знакомых адвокатов, да и судей тоже, которым известно мое имя благодаря той акции, – продолжил Биверс. – Сказать по правде, опыт своего рода героя низшей лиги не раз помогал мне в профессиональном смысле. – Биверс обвел всю компанию взглядом такой слащавой искренности, что Конора едва не стошнило. – Я не стыжусь ничего, что совершил во Вьетнаме. Надо уметь извлекать плюсы из всего, что происходит.

– Сказано от чистого сердца, Гарри, – рассмеялся Пул.

– Ну, а как иначе, это же так важно, – упорствовал Биверс. На пару секунд на его лице отразились обида и недоумение. – Такое впечатление, будто вы все трое в чем-то меня обвиняете.

– Я тебя ни в чем не обвинял, Гарри, – сказал Пул.

– Я тоже, – со злым раздражением подхватил Конор и показал на Пумо: – Как и он.

– Мы же все время были рядом, – сказал Гарри, и Конор не сразу понял, что Биверс вновь заговорил о Я-Туке. – Мы всегда помогали друг другу. Были одной командой – все мы, включая Спитальны.

Не в силах больше сдерживаться, Конор перебил его:

– Жаль, что этого подонка не прибили там. В жизни не встречал таких подлецов. И ведь Спитальны не любил никого, твою мать! Я прав? И взахлеб утверждал, что на него напали осы? В той пещере? Не уверен, черт возьми, что во Вьетнаме водятся осы. Жуков размером с собаку видел, а осы – ни одной.

– О чем угодно, только не об осах и жуках, вообще о насекомых! Ни слова при мне, – взмолился Тина.

– Это как-то связано с твоими ресторанными проблемами? – спросил Майкл.

– Департамент здравоохранения слишком неровно дышит к шестиногим, – пояснил Пумо. – Не хочу даже это обсуждать.

– Давайте вернемся к нашей теме, если никто не против, – призвал Биверс, устремив на Майкла Пула полный таинственности взгляд.

– Какой еще, черт возьми, теме? – удивился Конор.

– Как вы насчет того, чтобы пропустить еще по стаканчику, – предложил Пумо. – А потом спустимся перекусим и посмотрим, чем можно развлечься. Кстати, сюда должен подтянуться Джимми Стюарт. Мне он всегда нравился.

– Майкл, – сказал Биверс. – Ты, похоже, единственный, кто понимает, о чем я? Помоги мне, напомни им, чего ради мы здесь.

И Пул напомнил:

– Лейтенант Биверс считает, что настало время поговорить о Коко.

4. Автоответчик

– Тина, передай мне мой портфель. Он где-то там, у стенки, – не вставая с края кровати, Биверс протянул руку. Тина пошарил под столом в поисках портфеля. – Спешить нам некуда, целый день впереди.

– Ты задвинул его стулом, когда вставал, – сказал Пумо, скрываясь под столом. Вынырнув и держа портфель обеими руками, он протянул его Биверсу.

Гарри положил портфель на колени и, щелкнув замком, открыл.

Пул наклонился и увидел внутри стопку листов перепечатки уже знакомой страницы из «Старз энд страйпс»[24]. К ней были приколоты копии других газетных статей. Биверс достал стопку и сказал:

– Здесь по одной на каждого из вас. С некоторыми из этих материалов Майкл уже знаком, но я подумал, что каждый должен иметь на руках весь пакет. Так все будут в курсе, о чем идет речь, – он передал Конору первую пачку скрепленных листов. – Угомонись и вникай.

– Зиг хайль! – откликнулся Конор и уселся на стуле рядом с Майклом Пулом.

Вручив по такой же пачке скрепленных листов Пулу и Пумо, Биверс положил последнюю стопку на кровать рядом с собой, закрыл и поставил на пол портфель.

– Спешить нам некуда, целый день впереди, – повторил Пумо.

– Дело серьезное, – Биверс положил свои листы на колени, поднял их обеими руками, сощурился. Затем вновь опустил на колени и достал из нагрудного кармана пиджака футляр с огромными очками в тонкой овальной черепаховой оправе. Пустой портфель он положил на свой пиджак, затем водрузил очки на нос и вновь вгляделся в бумаги.

«Сколько раз в день, – подумал Майкл, – Биверс прогоняет этот глупый фарс „адвокатского“ поведения?»

Биверс поднял глаза от бумаг. Галстук-бабочка, подтяжки, огромные очки.

– Прежде всего, друзья мои, хочу сказать, что мы немного повеселились и еще повеселимся куда больше, прежде чем разъедемся, но… – Тяжелый взгляд на Конора. – Мы вместе в этом номере, потому что все обладаем неким важным опытом. И… мы выжили, познав этот опыт, потому что могли положиться друг на друга.

Биверс опустил взгляд на лежащие у него на коленях бумаги, а Пумо сказал:

– Гарри, давай ближе к делу.

– Если вы не понимаете, насколько важна работа, вы упускаете саму суть, – Биверс вновь оторвал взгляд от бумаг. – Пожалуйста, прочтите статьи. Их три. Одна из «Старз энд страйпс», вторая из сингапурской «Стрэйтс таймс» и третья из «Бангкок пост». Мой брат Джордж, кадровый военный, знал кое-что о происшествиях, связанных с Коко, и когда это имя попалось ему в «Старз энд страйпс», он прислал статью мне. Затем он попросил другого моего брата, старшего, Сонни – он тоже кадровый военный, сержант, служит в Маниле, – проштудировать всю азиатскую прессу, какую сможет раздобыть. И сам Джордж проделал то же на Окинаве. Вместе им удалось просмотреть практически все англоязычные издания Дальнего Востока.

– У тебя оба брата сержанты? – спросил Конор. – Сонни и Джордж – кадровые военные в Маниле и на Окинаве? Родом из семьи с Маунт-авеню?

Биверс раздраженно глянул на него:

– В конце концов эти две другие статьи сыскались в газетах Сингапура и Бангкока, вот и все. Кое-какое расследование я провел сам. Однако сначала прочтите статьи. Увидите: наш парень потрудился на славу.

Майкл Пул немного отпил из стакана и пробежал глазами верхний лист с первой статьей. 28 января 1981 года в Сингапуре был найден мертвым сорокадвухлетний турист из Англии, писатель-фрилансер Клайв Маккенна. Труп обнаружил садовник на заросшем садовом участке территории гостиницы «Гудвуд парк отель». Тело было изуродовано: глаза зверски вырваны, уши отрезаны. В рот мистера Маккенны была вложена игральная карта с надписью «Коко» на лицевой стороне. 5 февраля 1982 года оценщик, вошедший в пустующее, как он полагал, бунгало, обнаружил лежавшие бок о бок на полу гостиной тела мистера Уильяма Мартинсона из Сент-Луиса, шестидесятиоднолетнего топ-менеджера компании по торговле тяжелой строительной техникой, работающего в Азии, и миссис Барбары Мартинсон, сорока пяти лет, также из Сент-Луиса, сопровождавшей мужа в командировке. У мистера Мартинсона были выколоты глаза и отрезаны уши, в рот его была вложена игральная карта с нацарапанным на лицевой стороне словом «Коко».

В статье из «Стрэйтс таймс», датированной тремя днями позже, была добавлена информация о том, что, хотя тела Мартинсонов обнаружили менее чем через сорок восемь часов после их смерти, тело Клайва Маккенны оставалось ненайденным почти пять дней. Примерно десять дней разделяли две серии убийств. В распоряжении полиции Сингапура имелось немало зацепок, и арест считался неизбежным.

Статья «Бангкок пост» от 7 июля 1982 года была значительно более эмоциональной, чем предыдущие две. «Зверское убийство французского писателя», гласил заголовок. Возмущение и тревогу разделяли все добропорядочные граждане. Сферы как туризма, так и литературы подверглись жестокой атаке. Нежелательные события насильственной природы несли угрозу гостиничной индустрии. Они повергли в шок как туристов, так и водителей такси, компании по прокату автомобилей, рестораны, массажные салоны, музеи и храмы, тату-салоны, служащих аэропорта, носильщиков и т. д. Следует не только помнить, но и повторять: преступление почти наверняка – дело рук нежелательных гостей нашей страны, совершенное иностранцами в отношении иностранцев. Полиция всех округов предприняла похвальные усилия по взаимному сотрудничеству, направленные на то, чтобы в течение нескольких дней установить местонахождение убийц. Нельзя также сбрасывать со счетов политическую враждебность по отношению к Таиланду.

Но в оболочке этой довольно странной многословной и косноязычной истерии присутствовала информация о том, что 48-летний Марк Жильбер и 49-летний Ив Дантон, оба журналисты, проживающие в Париже, были обнаружены в своем номере отеля «Шератон Бангкок» горничной, когда она утром пришла прибраться в их номере. Обоим постояльцам, привязанным к стульям, перерезали горло, выкололи глаза и отрезали уши. Оба прибыли в Таиланд накануне и, как известно, в отеле не получали никаких сообщений и не принимали посетителей. Во рту каждой жертвы была оставлена игральная карта из обычной колоды малайзийских игральных карт со словом или именем «Коко», написанным от руки печатными буквами.

Тина и Конор продолжали читать: Тина – с выражением притворной беспристрастности, Конор – с максимальной сосредоточенностью. Гарри Биверс, устремив взгляд в никуда, сидел очень прямо и постукивал по зубам карандашом.

«От руки печатными буквами». Словно наяву Майкл увидел, как это выглядело: буквы так сильно вдавлены, что свободно читаются даже с обратной стороны карты. Пул вспомнил, как впервые увидел одну из таких вот карт, торчавшую изо рта мертвеца в черной пижаме… «Очко в нашу пользу, – подумал он. – Неплохо».

– Сдается мне, треклятая война все еще не окончена, – проговорил Пумо.

Конор поднял глаза от своей копии вырезки из бангкокской газеты:

– Слушай, старина, это же может быть кто угодно. Вот пишут же они, что здесь может быть замешана политика. Да в любом случае, пес с ними!

– Ты всерьез считаешь простым совпадением то, что убийца пишет имя Коко на игральной карте, которую вставляет в рот своим жертвам? – спросил Биверс.

– Всерьез, – ответил Конор. – Почему нет? А может и политика, как пишет этот парень.

– А я считаю, что это почти наверняка наш Коко, – медленно проговорил Пумо. Рядом с собой на столе он разложил три вырезки, как будто, если видеть их все три одновременно, поймешь, что совпадение кажется еще менее вероятным. – Твоим братьям удалось найти только эти статьи? Продолжения не было?

Биверс покачал головой. Затем наклонился, поднял с пола свой стакан и махнул им в безмолвном насмешливом жесте-тосте за всех троих, но не выпил.

– Не слишком ли ты жизнерадостно относишься к этому? – заметил Пумо.

– Когда-нибудь, друзья мои, это будет чертовски занятная история. Я не шучу. Я определенно чую права на крутую книгу. Мало того – права на фильм! Хотя, признаться, я б довольствовался и мини-сериалом.

Конор спрятал лицо в ладонях, а Пул сказал:

– Теперь я точно знаю, что ты и впрямь чокнутый.

Биверс повернулся и немигающим взглядом уставился на них:

– Когда-нибудь мне захочется, чтобы вы вспомнили, кто первым сказал, что мы можем заработать на этом хорошие деньги. Если сделаем все как надо. Mucho dinero[25].

– Аллилуйя, – подытожил Конор. – Чокнутый Босс собрался сделать нас богачами.

– Рассмотрим факты. – Биверс поднял ладонь, словно в жесте полицейского «стоп», затем отпил из стакана. – Студент юридического факультета, который у нас занимается сбором данных, провел по моей просьбе кое-какое расследование в свое рабочее время, так что денег с нас за это не возьмут. За год он проштудировал материалы полудюжины столичных газет и информационных агентств. И что в итоге? Помимо, конечно, историй о Мартинсонах в прессе Сент-Луиса, в Штатах не промелькнуло ни слова о Коко или об этих убийствах. Причем в статьях прессы Сент-Луиса не упоминались как игральные карты, так и Коко.

– Может ли существовать какая-либо связь между жертвами? – спросил Майкл.

– Рассмотрим факты. Английский турист в Сингапуре. Наш студент-исследователь выяснил, что Маккенна был писателем, автором книги о путешествиях по Австралии и Новой Зеландии, пары триллеров и книжки «Ваша собака может жить дольше!» Да, с восклицательным знаком. Может, и в Сингапуре он занимался каким-нибудь расследованием. Кто знает? Мартинсоны – обыкновенная американская чета предпринимателей среднего класса. Фирма Мартинсона торговала кранами и бульдозерами по всему Дальнему Востоку. Так, теперь два журналиста СМИ. Французы, работали на журнал «Экспресс». Жильбер и Дантон приехали в Бангкок ради тамошних массажных салонов. Они были старыми друзьями и каждую пару лет вместе отдыхали. В Бангкок приехали не по заданию редакции – просто повалять дурака.

– Англичанин, два француза и двое американцев, – подытожил Майкл.

– Яркий пример случайного выбора жертв, – сказал Биверс. – Полагаю, все эти люди просто оказались не в том месте и не в то время. Ходили по магазинам либо сидели в баре, где разговорились с внешне благовидным американским парнем с кучей интересных историй, который в конце концов заманил их в тихое место и убил. Образец мистера Ошибки. Чисто американский психопат.

– Он не расчленял труп жены Мартинсона, – возразил Майкл.

– Ну, да, просто убил, и все, – сказал Биверс. – А что, без расчлененки никак? Может, он забрал мужские уши просто потому, что воевал во Вьетнаме против мужчин?

– Ладно, – сказал Конор. – Допустим, это наш Коко. И что тогда? – он как бы неохотно взглянул на Майкла и пожал плечами. – Я к тому, что лично я не собираюсь ни к копам, ни к кому бы то ни было еще. Мне им нечего сказать.

Биверс наклонился вперед и вперил в Конора взгляд человека, пытающегося загипнотизировать змею.

– Согласен с тобой на все сто.

– А вы со мной согласны?

– Полиции нам сообщить нечего. На данный момент у нас даже нет стопроцентной уверенности, что Коко – это Тим Андерхилл. – Он выпрямился и взглянул на Майкла, растянув губы в подобии улыбки. – Хваленый, или не очень, автор триллеров, к тому же постоянно проживающий в Сингапуре.

Каждый из них, кроме Биверса, закрыл глаза.

– Его книги действительно бредовые? – нарушил паузу Биверс. – Помните, он любил гнать всякую жуть? Ты про ту самую книгу?

– Да, «Дезертир», – сказал Пумо. – Ушам своим не поверил, когда услышал, что Тим опубликовал несколько романов: он столько трещал об этом, что я был уверен, никогда ему писателем не стать.

– Стал, как видишь, – сказал Пул. Сам того не желая, он был удивлен и даже встревожен тем, что Тина не читал ни одного из романов Андерхилла. – Первая его книга вышла под названием «Увидеть зверя».

Биверс выжидающе смотрел на Пула, сунув большие пальцы рук за розовые подтяжки.

– То есть ты всерьез считаешь, что это Андерхилл? – спросил Пул.

– Рассмотрим факты, – в третий раз повторил Биверс. – Очевидно то, что Маккенну, Мартинсонов и двух французских журналистов убил один и тот же человек. Таким образом, у нас есть серийный убийца, который отождествляет себя с именемКоко, написанным на игральной карте, которую он оставляет во рту жертвы. Что означает это имя – какие есть идеи?

– Так называется вулкан на Гавайях… Кстати, не пора ли нам на встречу с Джимми Стюартом?

– Андерхилл как-то говорил мне, что «Коко» – это название песни, – сказал Конор.

– Кто и что только не носит имя «Коко»: и панда, которую содержат в неволе, и гавайский вулкан, и принцесса Таиланда, и джазовые песни Дюка Эллингтона и Чарли Паркера. Даже в деле об убийстве доктора Сэма Шеппарда фигурировала собака по кличке Коко. Но это все не то. Коко подразумевает, обозначает всех нас – и больше ничего другого. – Скрестив на груди руки, Биверс обвел друзей взглядом. – И я в прошлом году не был ни в Сингапуре, ни в Таиланде. Может, ты был, Майкл? Рассмотрим факты. Маккенна был убит сразу после того, как иранские заложники вернулись на парады и обложки журналов – вернулись героями. Вы видели, как примерно в то же время в штате Индиана вьетнамский ветеран, у которого поехала крыша, убил несколько человек? Але, я говорю вам что-то новое? Каково вам было, что вы тогда ощущали?

Ему никто не ответил.

– Вот и я тоже, – продолжил Биверс. – Я не хотел ничего чувствовать, однако пришлось. Меня возмутили почести, которые они получили всего лишь за то, что побывали в заложниках. Тот ветеран в Индиане испытал те же чувства, и они толкнули его за грань. А что, по-вашему, произошло с Андерхиллом?

– Или с кем-то другим? – предположил Пул.

Биверс усмехнулся ему.

– А по мне, так все это в первую очередь полное безумие, – подал голос Пумо. – Однако не рассматривал ли кто из вас возможность, что этим Коко мог быть Виктор Спитальны? Его ведь никто не видел с тех пор, как он бросил Денглера в Бангкоке пятнадцать лет назад. Не исключено, что Вик и сейчас обитает где-то в тех краях.

Конор удивил Майкла Пула, ответив:

– Спитальны скорее всего на том свете. Он пил такую шнягу…

Пул промолчал.

– Был еще один инцидент с Коко – уже после того, как Спитальны исчез из Бангкока, – сказал Биверс. – Даже если у настоящего Коко появился подражатель, то старый добрый Спитальны вне подозрений. Где бы он сейчас ни был.

– Вот бы сейчас поговорить с Андерхиллом, – сказал Пумо, и Пул про себя согласился с ним. – Тим всегда нравился мне. Чертовски нравился! Знаете, если бы не предстояло разгребать этот бардак у меня на кухне, я бы поддался искушению сесть на самолет и отправиться на его поиски. Может, мы смогли бы помочь ему, сделать для него что-нибудь.

– А вот это любопытная идея, – заметил Биверс.

– Прошу разрешения встать, сэр! – рявкнул Конор.

Биверс сердито зыркнул на него. Конор встал, хлопнул Майкла по плечу и спросил:

– Знаете ли вы, что это за время такое, когда сгущается темнота, воздух наполняется летучими мышами и начинают выть дикие собаки?

Майкл поднял взгляд на Конора и смотрел на него с добродушным изумлением, Гарри Биверс – карандаш застыл на полпути ко рту – с раздражением и недоверием.

Конор склонился над Биверсом и подмигнул:

– Это время еще по пивку! – он вытянул из ведра со льдом мокрую бутылку и свинтил пробку. Биверс по-прежнему сверлил его сердитым взглядом. – Итак, лейтенант полагает, что мы должны выслать за Андерхиллом маленькую поисковую партию, посмотреть на него и разобраться, насколько он спятил.

– Ладно, Конор, раз уж ты спрашиваешь, – совсем негромко и легко проговорил Биверс, – что-то в этом роде вполне можно попробовать.

– То есть реально поехать туда? – спросил Пумо.

– Ты первым озвучил это.

Непрерывной серией глотков Конор влил в себя почти полбутылки пива. Причмокнул губами, вернулся к своему стулу и глотнул еще. Все только что вышло из-под контроля, и теперь он может сидеть сложа руки, и расслабляться, и ждать, пока это дойдет до остальных.

Если Чокнутый Босс скажет, что он все еще считает себя лейтенантом Андерхилла, подумал Конор, меня тут же стошнит.

– Не знаю… Хотите – называйте это моральной ответственностью или как-то еще, – сказал Биверс, – но я считаю, что мы должны справиться с этой ситуацией сами. Мы знали этого человека, и мы были там.

Конор открыл рот, набрал в легкие воздуха и через секунду-другую смачно рыгнул.

– Я не прошу вас разделить мое чувство ответственности, – сказал Биверс. – Но было бы неплохо, если бы вы перестали вести себя, как дети малые.

– Да как я, черт возьми, могу поехать в Сингапур?! – заорал Конор Линклейтер. – У меня нет денег даже на то, чтобы прокатиться вокруг своего квартала! Последние я потратил на проезд сюда, блин. Я сплю на диване в номере Тины, потому что мне не по карману отдельный номер на встрече с боевыми друзьями. Давайте серьезно, а?

Конор тотчас ощутил неловкость за то, что сорвался при Майкле Пуле. Он слишком быстро разозлился – так всегда случалось, когда он превышал свою норму спиртного, – и сейчас ему захотелось все объяснить, не выставляя себя еще большим дураком.

– Да я к тому, что… Ладно, я придурок, я не должен был так орать. Просто я… не такой, как все вы, парни, я не врач, не адвокат и не индейский вождь, я на мели, черт, и если прежде был частью старой бедноты, то теперь я часть новой бедноты[26]. Я элементарно без гроша.

– Положим, и я не миллионер, – сказал Биверс. – Несколько недель назад я уволился из «Колдуэлл, Моран, Моррисси». Серьезных причин тому было немало, но факт в том, что я нынче безработный.

– Брат твоей жены выдал тебе «розовый листок»[27]? – удивился Конор.

– Я сам подал в отставку, – ответил Биверс. – Пэт – бывшая жена. Между мной и Чарльзом Колдуэллом возникли серьезные разногласия. Как бы там ни было, зарабатываю я не больше, чем ты, Конор. Однако я выторговал себе довольно приличный «золотой парашют» и с большим желанием одолжу тебе пару тысяч долларов беспроцентно, вернуть которые сможешь тогда, когдабудет удобно. Полагаю, это поможет тебе.

– Я бы тоже помог, – сказал Пул. – Не скажу, что готов прямо на все, но думаю, что разыскать Андерхилла особого труда не составит. Он же должен получать авансы и авторские вознаграждения от своего издателя. Может даже, ему пересылают письма от поклонников. Уверен, один телефонный звонок – и мы узнаем адрес Андерхилла.

– Я, наверное, сплю, – сказал Пумо. – Вы трое умом тронулись?

– Ты же первый вызвался ехать, – напомнил ему Конор.

– Я не могу бросить все и выпасть из жизни на месяц. Мне надо рулить рестораном.

«Тина, похоже, и не заметил, в какой момент ситуация вышла из-под контроля, – подумал Конор. – Ладно, какого черта, Сингапур так Сингапур!»

– Тина, ты нам нужен.

– Себе я нужен больше, чем вам. Так что давайте как-нибудь без меня.

– Если останешься в стороне, будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

– Господи, Гарри, завтра утром все происходящее тебе будет казаться хохмой в духе Эбботта и Костелло[28]. И что, черт возьми, вы собираетесь делать, даже если когда-нибудь найдете его?

«Пумо хочет остаться в Нью-Йорке и продолжать играть в загадки с Мэгги Ла», – подумал Конор.

– Там видно будет, – сказал Биверс.

Конор навесным броском отправил пустую пивную бутылку в мусорную корзину. Не долетев трех футов и отклонившись от цели, она улетела под комод. В какой, интересно, момент он перешел с водки на пиво? Или, начав с пива, перешел на водку, а затем – обратно на пиво? Конор пригляделся к бокалам на столе, пытаясь определить, какой из них его. И вновь трое друзей, словно группа поддержки, подбадривающе смотрели на него, и Конор пожалел, что его бросок не попал в корзину. Философски подойдя к решению, он плеснул на несколько дюймов водки в ближайший стакан, после чего зачерпнул горсть кубиков льда из ведерка и плюхнул их вдогонку.

– Итак, за «С» – поднял он бокал в последнем тосте. И выпил. – За «И». За «Н», за… «Г». За «А»…

Биверс велел ему сесть и помолчать, что Конор, не возражая, и сделал. Все равно он не помнил, какая буква шла за «а». Усаживаясь рядом с Майклом, он пролил водку себе на брюки.

– Ну, а теперь мы можем сходить к Джимми Стюарту? – услышал он, как спросил Тина Пумо.

Чуть погодя кто-то предложил ему прилечь на кровати Майкла и вздремнуть, но Конор отказался: нет-нет, он в порядке, он ведь со своими друзьями-балбесами, и все, что ему нужно сейчас, – это не лежать, а двигаться, и вообще, если человек в состоянии произнести по буквам «Сингапур», значит, он еще не в хлам…

Без какого-либо перехода Конор вдруг обнаружил себя в коридоре. Отчего-то плохо слушались ноги, и Майки крепко держал его за левую руку.

– А какой у меня номер? – спросил он Майки.

– Ты в одном номере с Тиной.

– Славный старина Тина…

Они повернули за угол и очутились прямо перед славным стариной Тиной и Гарри Биверсом, ожидавшими лифт. Биверс причесывался перед большим зеркалом.

Следующее, что запомнилось Конору, – как он сидел на полу кабины лифта, но умудрился подняться на ноги до того, как открылись двери.

– А ты классный, – сообщил он затылку Биверса.

Двери лифта раскрылись, и они довольно долго шли по каким-то бесцветным длинным коридорам, заполненным людьми. Конор то и дело натыкался на парней, слишком нетерпеливых, чтобы выслушивать его извинения. Он слышал, как люди пели «Дорогу домой», самую красивую песню на свете. От ее слов ему хотелось плакать.

Пул следил за тем, чтобы он не падал. Интересно, подумалось Конору, знает ли Майк, какой он славный парень, и решил для себя: нет, не знает, и именно это делает его таким славным.

– Да я правда в порядке, – заявил он.

Потом он сидел рядом с Майклом в затемненном зале. Черноволосый мужчина с усами ниточкой, с чем-то вроде чемпионского пояса под смокингом, пел «Америку прекрасную»[29] и скакал по сцене перед оркестром.

– Джимми Стюарта мы пропустили, – шепотом пояснил ему Майк. – Это – Уэйн Ньютон.

– Уэйн Ньютон? – изумился Конор и следом понял, что сделал это слишком громко: люди засмеялись над его словами. Конор страшно смутился оттого, что Майкл разъяснил ему происходящее: Уэйн Ньютон был просто толстым подростком, который пел, как девчонка. Этот «крутик» из Лас-Вегаса вовсе не Уэйн Ньютон. Конор прикрыл глаза, и весь темный зал тотчас принялся катать его огромными, все увеличивающимися кругами. Конор обнаружил, что не может поднять веки. Слух заполнили аплодисменты, свист, одобрительные выкрики. Он успел еще услышать, как первый раз всхрапнул, и – отключился.

– У нас не так много групи[30], как у музыкантов, – сказал Пулу Гарри Биверс, – но они сюда подтянулись. По сути, они женщины-матери, с неудержимой и малость извращенной тягой к развлечениям. Что, тяжелый? Уложи его на свой диван и спускайся к нам в бар.

– Я бы сейчас и сам поспал, – сказал Пул. Конор Линклейтер, сто шестьдесят фунтов мертвого груза, завещанные ему Тиной Пумо, едва стоял, привалившись к его плечу. От Биверса несло алкоголем.

– «Вьетнамские» групи не так просты, но со временем я разобрался в них. Они отталкиваются от идеи, что мы – солдаты и бойцы, но в какой-то мере более духовные, чем другие ветераны. Это раз. В них жива частичка социальных работников, и они желают продемонстрировать, что наша страна все же любит нас, – это два. И третье – они не знают, что мы там делали, и это их заводит, – глаза Биверса холодно блеснули. – Это их обитель. Они, не напрягаясь, в состоянии преодолеть тысячи миль только ради того, чтобы просто потусоваться в баре.

У Пула возникло неприятное ощущение, что Гарри Биверс, сам того не зная, описывает Пэт Колдуэлл, свою бывшую жену.

Майкл откатил Конора к другому краю кровати, которую горничная не застелила, затем стянул с друга черные кроссовки и расстегнул ему ремень. Конор застонал, бледные, с заметными прожилками веки трепетали. С коротко остриженными рыжими волосами и бледной кожей Конор Линклейтер выглядел лет на девятнадцать: без своей неряшливой бороды и усов он очень походил на себя того, каким его Майкл помнил по Вьетнаму. Пул укрыл Линклейтера запасным одеялом из шкафа, затем включил прикроватную лампу у другого края и погасил верхний свет. Если Конор собирался ночевать в номере Тины, то последний, должно быть, забронировал себе люкс: в нынешнем номере Пула диван для перебравших посетителей не предусмотрен. Биверс уж точно заказал себе люкс (самому Гарри не пришла в голову мысль предложить Конору собственный диван).

До двенадцати оставалось несколько минут. Пул включил телевизор и убавил громкость, затем сел на ближайший стул и скинул ботинки. Сняв пиджак, повесил его на спинку другого стула. На фоне изысканного безлюдного пейзажа, напоминающего западную Ирландию, на травянистой обочине дороги стоял Чарльз Бронсон и смотрел в бинокль на серый «мерседес», остановившийся на засыпанном гравием дворике перед георгианским особняком. Краткое мгновение наполненная тревожным предчувствием тишина окружала «мерседес», а затем огромный огненный кокон стер машину с лица земли.

Майкл взял телефон и поставил на стол рядом с собой. Горничная выстроила бутылки в ряд, собрала в стопку чистые пластиковые стаканы, убрала пустую посуду, а тарелку с сыром завернула в целлофан. В ведерке по горлышко в воде стояла последняя бутылка пива, окруженная плавающими кусочками льда. Взяв верхний стакан, Майкл погрузил его в ведерко, зачерпнул воды вместе со льдом и сделал маленький глоток.

Конор пробубнил непонятное «гугол»[31] и уткнулся лицом в подушку.

Поддавшись импульсу, Майкл снял трубку и набрал домашний номер. Быть может, Джуди в постели, но еще не спит, читая что-нибудь вроде «Одноминутного менеджера»[32] и успешно игнорируя телевизионную программу, которую включила лишь для того, чтобы та составила ей компанию. В трубке прогудело один раз, затем последовал щелчок, как будто на том конце сняли трубку. Пул услышал легкое шипение пленки и понял, что жена включила автоответчик и тот сообщит от третьего лица, что «сейчас Джуди не может ответить на ваш звонок, но если вы представитесь, оставите свой номер и сообщение после звукового сигнала, она свяжется с вами так скоро, как только это станет возможным».

Он дождался сигнала.

– Джуди, это Майкл. Ты дома?

Автоответчик Джуди был подключен к телефону в ее кабинете, примыкающем к спальне. Если она лежит в кровати и бодрствует, то должна слышать его голос. Джуди не отвечала; пленка крутилась. Он наговорил на автоответчик несколько банальных фраз и попрощался:

– Дома буду поздно вечером в воскресенье. Пока.

В постели Майкл прочел несколько страниц романа Стивена Кинга, который прихватил с собой. На другом краю кровати постанывал и сопел Конор Линклейтер. Ничто в романе не казалось Майклу более странным или более угрожающим, чем события реальной жизни. Неправдоподобие и жестокость произрастают из реальной жизни, и Стивен Кинг, похоже, хорошо это знал.

Прежде чем успеть погасить свет, Майкл, уже обливаясь потом, пронес свою копию «Мертвой зоны» через военную базу, размерами во много раз превосходящую Кэмп-Крэндалл. Вокруг обнесенного по периметру колючей проволокой лагеря в двадцати или тридцати километрах горбились холмы, когда-то густо поросшие деревьями, а теперь – настолько добросовестно разбомбленные, сожженные и удобренные дефолиантом, что лишь обугленные палки торчали вверх из коричневой, похожей на пудру земли. Он миновал ряд пустых палаток и только сейчас услышал тишину лагеря: он остался один. Все покинули базу, а его бросили здесь. Флагшток без флага торчал перед штабом роты. Он устало поплелся мимо опустевшего здания и выбрался на участок пустой земли; в нос ударила вонь горящего дерьма. Тогда он понял, что это не сон, – он действительно во Вьетнаме, а сном была вся остальная его жизнь. В своих снах Пул никогда не ощущал запахов, да и цветными почти все эти сны не были. Пул обернулся и увидел старушку-вьетнамку: устремив на него лишенный эмоций взгляд, она стояла за бочкой из-под нефтепродуктов, в которой горели пропитанные керосином экскременты. Густой черный дым валил из бочки и застилал небо. Его отчаяние было каким-то застарелым и ожидаемым.

«Стоп! – встрепенулся он. – Если это реальность, то не позднее тысяча девятьсот шестьдесят девятого года». Он раскрыл «Мертвую зону» на страничке с публикационными данными. Глубоко в груди сердце сдулось, как проколотый воздушный шарик. Год датировки авторского права – 1965. Он никогда не покидал Вьетнам. Все, что происходило впоследствии, – лишь сон длиною в девятнадцать лет.

5. Боб Биверс у Мемориала

Пул проснулся с угасающим воспоминанием о дыме и шуме, артобстреле и людях в форме, бегущих неправдоподобно и карикатурно строем нога в ногу через горящую деревню. Подсознательная экспертиза отбросила этот эпизод сна в забвение. Очнувшись, он первым делом подумал о том, что надо бы заглянуть в магазин «Уолден букс» и купить книжку своей двенадцатилетней пациентке Стейси Тэлбот, а потом съездить навестить ее в больнице Святого Варфоломея. Тут он вспомнил, что находится в Вашингтоне. Вторая полностью сформированная мысль обернулась вопросом: действительно ли Тим Андерхилл все еще жив? На краткое мгновение в сознании сложилась картинка: он стоит на уютном крохотном сингапурском кладбище и с чувством потери и облегчения глядит на надгробие Андерхилла.

Или отравленный тлеющим безумием Андерхилл все еще там, на войне?

Конор Линклейтер словно испарился, оставив после себя расплющенную подушку и порядком измятое стеганое покрывало. Пул подполз к дальнему краю кровати и заглянул за него. На полу, похожий на капустный лист, свернувшись калачиком, с расслабленным ртом и обтянувшими неподвижные глазные яблоки веками спал Конор. Оттолкнувшись руками, Майкл перекатился на свой край, встал и тихонько прошел в ванную принять душ.

– Черт… – пробубнил Конор, когда Майкл вышел из ванной. Обхватив голову обеими руками, он сидел на одном из стульев. – Который час, а?

– Почти пол-одиннадцатого. – Пул вытянул из сумки трусы и носки и стал одеваться.

– Ни хрена себе я отрубился, – проговорил Конор. – Голова раскалывается… – Он взглянул на Пула сквозь пальцы: – А как я вообще здесь оказался?

– Ну… я как бы помог тебе.

– Спасибо, дружище, – простонал Линклейтер. Его голова вновь опустилась на руки. – Нет, пора начинать новую жизнь. В последнее время я что-то слишком много ураганил. Старею, пора сбавить обороты… О-ох! – Он выпрямился, обвел комнату удивленным взглядом, будто слабо соображая, где находится. – А где моя одежка?

– В номере Пумо, – ответил Майкл, застегивая рубашку.

– Память отшибло. Я у него оставлял все свое барахло. Было б здорово, если бы он поехал с нами, правда? Пумо-Пума… Нет, он должен быть с нами. Слушай, Майки, ты не против, если я воспользуюсь туалетом и душем, прежде чем топать наверх?

– Черт, – сказал Пул. – Я только что там прибрался к приходу горничной.

Конор поднялся на ноги и пересек комнату – его походка ассоциировалась у Майкла с выздоравливающими жертвами инсульта в гериатрических отделениях. Доковыляв до ванной, Конор оперся на дверную ручку и закашлялся. Его торчащие дыбом волосы напоминали рыжие шипы.

– Скажи, я вконец сбрендил или Боб в самом деле пообещал одолжить мне пару тысяч баксов?

Пул кивнул.

– Думаешь, он на полном серьезе?

Пул снова кивнул.

– Боюсь, никогда я не пойму этого парня, – проговорил Конор и захлопнул за собой дверь ванной.

Сунув ноги в мокасины, Пул подошел к телефону и набрал номер Джуди. Никто не ответил, автоответчик был отключен. Пул дал отбой.

Через несколько минут позвонил Биверс и сообщил Майклу и Конору, что к одиннадцати заказал завтрак на всех у себя в номере и Майклу лучше поторопиться, если он хочет, чтобы ему досталось больше одной порции «Кровавой Мэри».

– Больше одной?

– Вряд ли этой ночью вы разминались так, как довелось мне, – позлорадствовал Биверс. – Милая дама, о которой я вам рассказывал, ушла час или два назад, а я так расслаблен, как после месяца в деревне. Майкл… попытайся убедить Пумо, что в мире полно вещей куда более важных, чем его ресторан, хорошо? – Он положил трубку, прежде чем Пул успел ответить.

В люксе Биверса имелась не только длинная гостиная с раздвижными окнами на балкон, но также и столовая, где Майкл, Пумо и Биверс расселись за круглым столом, уставленным тарелками с едой, корзинками с булочками, подставками для гренок, питчерами с «Кровавой Мэри», кастрюлями с подогревом с сосисками, беконом и яйцами Бенедикт.

С дивана в гостиной, где сидел, сгорбившись над чашкой черного кофе, Конор, донеслось:

– Я съем что-нибудь, только попозже.

– Mangia, mangia[33]. Перед нашей прогулкой надо набраться сил, – Биверс помахал вилкой, с которой капал яичный желток вперемешку с соусом Голландез[34]. Его черные волосы блестели, а глаза сияли. Белая рубашка с закатанными рукавами была свежа – только что из упаковки, а галстук-бабочка в строгую полоску идеально завязан. Темно-синий пиджак в широкую бледную полоску висел переброшенный через спинку стула. Биверс выглядел так, будто вместо прогулки к Мемориалу ветеранов войны во Вьетнаме собрался предстать перед Верховным судом.

– В общем, вы по-прежнему настроены серьезно? – спросил Пумо.

– А ты? Тина, ты нужен нам – ну как мы без тебя?

– Придется попробовать, – ответил Пумо. – Но это же чисто гипотетическая ситуация, разве нет?

– Во всяком случае, не для меня, – заявил Гарри. – А ты что скажешь, Конор? Тоже думаешь, что я прикалываюсь?

Трое мужчин за столом смотрели на сидящего в другом конце гостиной Конора. Он опешил, ощутив вдруг себя объектом всеобщего внимания, выпрямился и проговорил:

– Нет, если вы одолжите мне деньги на авиабилеты, то какой тут прикол.

Майклу отчего-то не понравился раздражающе ясный, насмешливый взгляд, который устремил на него Биверс:

– А ты? Was sagen Sie,[35] Майкл?

– А разве ты вообще способен прикалываться, Гарри? – ответил вопросом Майкл, не желая быть фишкой в новой игре, затеянной Гарри Биверсом.

Биверс продолжал так же смотреть на него, ожидая большего, поскольку точно знал, что получит его.

– Похоже, ты меня уговорил, Гарри, – ответил Майкл и поймал на себе косой взгляд Пумо.

– Чисто из любопытства. – Гарри Биверс наклонился вперед к водителю такси. – Вот что вы подумали, когда увидели нас четверых? Какое создалось у вас впечатление о нас как о команде?

– Вы это серьезно? – спросил таксист и повернулся к Пулу, сидящему рядом на переднем сиденье. – Этот парень не шутит?

Пул кивнул, а Биверс продолжил:

– Да не шучу я. Давайте начистоту. Мне правда интересно.

Таксист взглянул на Биверса в зеркало, вернул взгляд на дорогу, затем оглянулся через плечо на Пумо и Линклейтера. Водитель был небритый, обрюзгший мужчина лет пятидесяти. Всякий раз при малейшем его движении обоняние Пула улавливало смешанные запахи застарелого пота и горящей электропроводки.

– По мне, так вы, парни, вообще ни разу не команда. Вы не подходите друг другу. Никаким боком, – сказал водитель, затем бросил подозрительный взгляд на Пула. – Эй, если это «Вас снимают скрытой камерой» или что-нибудь в этом роде, можете прямо сейчас выходить из машины.

– Что значит, не подходим друг другу? – удивился Биверс. – Мы боевая единица!

– Ладно, вот что вижу я, – таксист снова посмотрел в зеркало. – Вы, например, похожи на крутого адвоката, или на лоббиста, или еще кого из тех, кто вступает в жизнь, украв блюдо с пожертвованиями. Парень рядом с вами смахивает на сутенера. Тот, что рядом с ним, похож на работягу с крепкого бодуна. А вот он, на переднем сиденье, напоминает преподавателя средней школы.

– На сутенера! – взвыл Пумо.

– Ну, так засудите меня, – сказал таксист. – Сами же просили.

– Я, кстати, в самом деле работяга с бодуна, – сказал Конор. – А ты, Тина, что греха таить, сутенер и есть.

– Ага, значит, я угадал? – заулыбался водитель. – Какой будет приз? Вы же из «Колеса фортуны», ребята, верно?

– Вы серьезно? – спросил Биверс.

– Я первый спросил, – ответил водитель.

– Нет, я просто хотел знать… – начал Биверс, но Конор попросил его заткнуться.

Весь остаток пути до Конститьюшн-авеню с лица водителя не сходила самодовольная ухмылка.

– Все, дальше дойдем сами, – сказал Биверс. – Тормозите.

– Но я думал, вы просили к Мемориалу.

– Я сказал, тормози!

Таксист свернул к обочине и резко остановился.

– Можете устроить мне встречу с Ванной Уайт[36]? – спросил он, глядя в зеркало.

– Отвянь, – бросил Биверс и выскочил из машины. – Тина, расплатись. – Он придерживал дверь, пока Пумо и Линклейтер не вылезли из салона, после чего с силой захлопнул ее. – Надеюсь, ты не дал этому говнюку на чай? – спросил он.

Пумо пожал плечами.

– Ну, тогда ты тоже говнюк. – Биверс повернулся и зашагал в сторону Мемориала.

Пул поспешил догнать его.

– А что я такого сказал? – огрызнулся Биверс. – Разве я не прав? Борзый таксист попался. Жаль, не врезал ему как следует.

– Да ладно, Гарри, угомонись.

– Сам же слышал, что он мне сказал, а?

– А Пумо он обозвал сутенером, – напомнил Майкл.

– Тина – сутенер в сфере общественного питания, – не унимался Биверс.

– Сбавь ход, а то ребята отстанут.

Биверс остановился и развернулся, чтобы подождать Тину и Конора, шагавших футах в тридцати позади. Конор поднял взгляд и улыбнулся им.

Биверс повернулся лицом к Майклу и спросил полушепотом:

– Тебе не надоело нянчиться с этими двумя?

Затем крикнул Пумо:

– Так ты дал этому придурку на чай?

– Сущие гроши, – с каменным лицом ответил Пумо.

– Водитель такси, которое я вчера поймал, очень интересовался, каково это – убить человека, – рассказал Майкл.

– «Каково это – убить человека?» – визгливо передразнил Биверс. – Бесит от этого вопроса. Если так интересно, пусть испробуют на себе – грохнут кого-нибудь, и тогда узнают. – Он почувствовал, как его отпустило. Двое отставших нагнали их. – Но мы-то знаем, что как бы там ни было, мы единое целое, верно?

– Мы беспощадные убийцы, – сказал Пумо.

– А кто такая Ванна Уайт, черт ее дери? – спросил Конор, и Пумо взорвался смехом.

Когда они вчетвером приблизились к Мемориалу на сто ярдов, то уже были частью толпы. Мужчины и женщины, устремляющиеся к гранитной стене с тротуара через лужайку, казались Майклу теми же людьми, которых он видел накануне: ветераны в разномастных деталях форменной одежды, немолодые мужчины в пилотках ветеранов зарубежных войн США, женщины – ровесницы Пула, тянущие за руку ошалелого вида детишек. Гарри Биверс в своем синем в светлую полоску адвокатском костюме выглядел среди них как слегка расстроенный гид экскурсии люкс-класса.

– А ведь по сути мы все просто сборище неудачников, – прогудел в ухо Майклу Биверс.

Пул в ответ промолчал – он наблюдал за двумя мужчинами, пересекавшими лужайку. Один, лет шестидесяти пяти, худой как шест, передвигался, опираясь на железный металлический костыль и занося по широкой дуге несгибающуюся ногу, тоже наверняка металлическую; его бородатый спутник, плененный деревянной инвалидной коляской, вынужден был приподнимать свое тело с сиденья всякий раз, когда требовалось толкать колеса. Оба спокойно переговаривались и смеялись, продвигаясь к Мемориалу.

– Нашел здесь вчера имя Коттона? – спросил Пумо, ворвавшись в его мысли и тем самым как будто расширив их полет.

Пул покачал головой:

– Давай сегодня вместе найдем его.

– Да мы, черт побери, найдем всех! – подхватил Конор. – Иначе зачем мы здесь?

На обороте чека «Америкен Экспресс» Пумо записал все имена и номера панелей, на которых они были выбиты. «Денглер – 14 западная, строка 52,– эту Пул запомнил. Коттон – 13 западная, строка 73… Тротман – 13 западная, строка 18. Питерс – 14 западная, строка 38. И Хюбш, Ханнапин, Рехт. И Барридж, Вашингтон, Тиано. И Роули, Томас Чемберс – единственный из их роты погибший в Я-Туке. И павшие от пуль снайпера-вертизада Элвиса: Лоури, Монтенья, Бливинс. И дальше еще много фамилий. Обратная сторона зеленой странички чека «Амекса» была сплошь исписана аккуратным бисерным почерком Пумо.

Они стояли на каменных плитах пешеходной дорожки и вглядывались в имена, высеченные на полированном черном граните. Найдя имя Денглера, Конор заплакал, а Конор и Пумо оба не сдержали слез перед именем их санитара «Питерс, Норман Чарльз».

– Проклятье! – проговорил Конор. – Питерс сейчас должен сидеть за рулем своего трактора и переживать, что дождей нынче маловато…

Семья Питерса хозяйствовала на земле одной и той же фермы в Канзасе на протяжении четырех поколений, а сам он ни от кого не скрывал, что, пока временно с удовольствием исполняет обязанности госпитального санитара, ему по ночам порой чудится запах его канзасских полей. («Это запахи не Канзаса, а Спитальны», – шутил служащий подразделения SP4 Коттон.) А теперь поля Питерса возделывали его братья, а все, что осталось от Питерса Нормана Чарльза после того, как вертолет, на борту которого он делал переливание плазмы Рехту Герберту Уилсону, разбился и сгорел, – покоилось под слоем несомненно плодородной почвы местного кладбища.

– И перемывал бы кости властям за то, что вконец закручивают гайки ему и всем остальным фермерам, – добавил Биверс.

Майкл Пул увидел справа от себя большущий, с золотой бахромой, флаг, развевающийся на ветру, и вспомнил, что уже видел его вчера. Флаг держал высокий лохматый мужчина, прикрепив древко к широкому ремню. Рядом с ним, почти не видный из-за блестящего венка, стоял круглый белый знак, на котором красными заглавными буквами было написано: «Нет любви сильнее». «Где-то писали, – подумал Пул, – что этот лохматый бывший морпех вот уже два дня подряд стоит на одном и том же месте».

– Об этом парне писали сегодня в утренней газете, читали? – спросил Пумо. – Он стоит с флагом в знак памяти военнопленных и без вести пропавших.

– От этого они не вернутся быстрее, – заметил Биверс.

– Разве в этом дело… – проговорил Пумо.

И тут долгая черная стена Мемориала словно заявила о себе: Пулу даже почудилось, что гранитная громадина заговорила и сделала шаг к нему навстречу – в точности как вчера. Он невольно чуть отодвинулся от остальных. Мир вокруг поплыл, обретая неясные очертания, словно окутанный дымкой. Однажды Пул несколько часов простоял в воде, кишащей пиявками, держа М-16 и клеймор над поверхностью: руки сначала стали болеть, потом наливаться свинцом, потом он перестал их чувствовать… Роули Томас Чемберс застыл рядом, точно так же держа над вонючей водой свой арсенал. Москиты черными роями гудели вокруг – они оседали на лицах, заползали в нос, и каждые несколько секунд приходилось выдувать их оттуда. Пул отлично помнил навалившуюся тогда усталость: предложи в тот момент Роули поддержать ему руки, он бы тотчас прямо там провалился в сон. Так же хорошо он помнил свои ощущения, когда к его бедрам присасывались пиявки.

– Господи боже… – обронил Пул, заметив вдруг, что дрожит. Он вытер глаза и оглядел остальных. Конор тоже плакал, и эмоции наполнили красивое, обычно бесстрастное лицо Пумо.

Гарри Биверс наблюдал за Пулом – лицо Майкла казалось таким же эмоциональным, как у отгадчика веса на ярмарке штата.

– Что, зацепило?

– Ясное дело… – ответил Пул, почувствовав острое раздражение от самодовольства Биверса. – А у тебя иммунитет?

– Едва ли, Майкл, – покачал головой Биверс. – Просто привык держать чувства в себе. Так воспитали. Знаешь, я думаю, что к этому списку нужно добавить кучу имен. Маккенна, Мартинсоны. Дантон и Жильбер. Помнишь?

Пул не нашел в себе желания пытаться объяснить то, что он только что пережил. Он тоже мог припомнить хотя бы одно имя, которое можно было бы добавить к выбитым на плите.

Биверс едва ли не подмигнул Майклу:

– Ты же понимаешь, что мы разбогатеем на этом, не так ли?

По какой-то «биверской», абсолютно не понятной для Майкла Пула причине, он дважды постучал его по груди вытянутым указательным пальцем, на котором Майкл успел разглядеть маникюр. Затем Биверс повернулся к Пумо и Линклейтеру, очевидно, говоря им что-то о Мемориале. Майкл словно все еще чувствовал, как указательный палец Гарри игриво тычет в его грудину…

– Вот только беда в том, что здесь не все имена… – донеслись до него слова Биверса.

Сотни подыхающих москитов забили ноздри Пула; подыхающие пиявки впились в онемевшие от усталости ноги. Майкл понял: решение принято. Как бы повторяя самих себя – невежественных, напуганных и каждого по-своему безрассудного девятнадцатилетних мальчишек, – сегодняшние они действительно собирались вновь отправиться на Дальний Восток.