Колдовские ворота

42

Адреналин — хорошее средство от усталости. А во фляге у пьяного янычара был если не жидкий адреналин в чистом виде, то наверняка что-то близкое к нему.

Второе дыхание открылось у Барабина после первого же глотка. А когда стальная решетка под ударами тарана обрушилась на каменный пол, придавив самурайствующих молодчиков с длинными копьями, Роман уже чувствовал себя так, словно позади вовсе не было сверхчеловеческого напряжения безнадежного неравного боя в мостовой башне.

Теперь начался новый бой, и Барабина охватил небывалый азарт.

Казалось, адреналин вливается в кровь целыми стаканами, как водка, и телу не страшна уже никакая боль, а остановить его не сможет ни одна преграда.

Сыграло свою роль еще и то, что Барабин был зол, как черт.

Он злился на тупых и безалаберных баргаутов, которые способны при штурме самого укрепленного из известных замков забыть в тылу таран.

Но еще страшнее он свирепел при мысли об Эрефорше, которая погибла, спасая его именной меч, а вместе с ним — его рыцарскую честь.

Черных гоблинов, которые убили ее, навалившись скопом и наплевав на закон честной драки, известный любому ребенку с детства — «лежачего не бьют», — Роман был готов рвать на части голыми руками. Чем он, собственно, и занимался — правда, не голыми руками, а двумя мечами.

Это было уже привычно, и Барабин орудовал клинками с энергией электрической мясорубки. Запах крови пьянил его, а предсмертные крики черных гоблинов вводили в экстаз.

Не исключено, впрочем, что и пьянила его, и вводила в экстаз вовсе не кровь, а знаменитое пойло янычар — то самое пойло, которое более благоразумные воины не рискуют даже пригубить.

Со стороны Барабин, наверное, был похож на того последнего героя, который помог штурмовой группе выиграть время в самый жаркий момент прорыва к механизму подъемного моста. И это даже хорошо, пожалуй, что он не видел сейчас себя со стороны. А то ведь недолго испугаться аж до заикания.

Рядом с Романом то и дело оказывались свежие янычары, буквально только что преодолевшие мост и туннель в составе сводных подкреплений и не успевшие допить свои запасы зелья. И некому было сказать им сакраментальную фразу:

— Барабину больше не наливать!

Первого, кто посмел бы произнести нечто подобное, Барабин разорвал бы пополам. А янычара, который рискнул бы зажилить свою фляжку, вбил бы по уши в каменный пол.

Все вокруг понимали это совершенно отчетливо, и потому никто не решался Роману перечить.

Свежие янычары только спешили допить то, что у них еще осталось, пока все не выпил иноземный колдун. И в результате накачались не хуже его.

У всех — и у Барабина в первую очередь — начались провалы в памяти и потеря ориентации. Но они были вместе, и на пути у них лучше было не стоять.

Несладко пришлось бы даже своим, окажись они поблизости — но к этому времени Барабин с группой самых отмороженных янычар прорвался уже чуть ли не к центру замка, где в помине не было никаких своих.

Янычары неслись вперед подобно стае зверей или разъяренному пчелиному рою, в котором каждая отдельная особь лишена разума, но все вместе прекрасно видят цель.

Впрочем, и цель была не такой уж хитрой — пройти замок насквозь, убивая все, что шевелится, и расчищая дорогу основным силам.

Основные силы завязли было на подступах к башням прикрытия, с которых самурайствующие молодчики обстреливали мост и были уже близки к тому, чтобы разбить его тяжелыми камнями или поджечь огненными снарядами, летящими с катапульт.

Но паника, вызванная стремительным прорывом Барабина и янычар к центру замка, перекинулась и в эти башни. Гонцы по подземным ходам несли туда противоречивые приказы.

Два гонца, одновременно влетевшие в правую башню из разных ветвей подземного лабиринта, чуть не убили друг друга, потому что один требовал стоять до конца, а другой настаивал на переброске части воинов вглубь замка, где уже вовсю орудуют баргауты.

Оба ссылались при этом на приказ Ночного Вора и окончательно сбили с толку начальника башни.

Кончилось тем, что примчался еще один гонец, весь в крови и с безумными глазами, крича, что баргаутские янычары громят покои господина Робера.

Рефрен его словоизвержения — нечто среднее между «Спасите, помогите!» и «Спасайся кто может!» — вызвал вполне предсказуемую реакцию. Одни ринулись на помощь господину Роберу и защитникам его покоев, а другие озаботились собственным спасением, и баргауты как-то вдруг обнаружили, что правую башню уже никто не защищает.

А когда над правой башней взвились баргаутские стяги, в левой тоже по нарастающей пошло брожение. Тем более, что там баргауты просочились в подземные коммуникации, и перед защитниками башни встала реальная опасность оказаться запертыми в каменном мешке.

Нервы у них не выдержали, и часть черных гоблинов пошла на прорыв. Другая часть пыталась стоять до конца, но не устояла.

Внутри башни еще шел бой, но на вершину ее уже поднялись баргауты, и это означало, что путь по мосту свободен.

Основные силы баргаутского войска покатились по мосту неудержимой лавиной, и теперь уже казалось, никакая сила не поможет Ночному Вору удержать замок.

В считанные минуты железный поток баргаутских воинов проложил путь до центральной части замка — каменной громады в форме восьмиконечной звезды с восемью башнями по углам и девятой, самой высокой — в центре. По этому пути, не встречая никакого сопротивления, проскакал сам король Гедеон в сопровождении наследника.

В разгромленных покоях Робера о’Нифта и в главном зале замка не было никого — ни своих, ни врагов. Король должен был войти в этот зал первым.

На самом деле через главный зал пронеслись до него по меньшей мере три всесокрушающих волны — отступающие защитники замка, безумные янычары с Барабиным во главе и авангард баргаутского войска. Но это не имело значения.

Сейчас в зале не было никого. И никто не мог с уверенностью ответить его величеству на вопрос, куда девался сам Робер о’Нифт и его рыцарский меч, имя которого все забыли по приказу короля.

А ведь пока именной меч не отнят у предводителя врагов сам по себе или вместе с жизнью, войну нельзя читать законченной.