Колдунья-индиго

Глава 8

Весна только-только вступила в свои права. Еще робкое, нежаркое весеннее солнышко чуть согрело ступени мраморной лестницы зимнего сада, а Юлия, заботливая покровительница многодетной Клеопатры, уже вынесла ее многочисленное семейство на свежий воздух и уложила котят на пуховую перинку под живительные лучи ультрафиолета. Клеопатра, устроившаяся тут же, заботливо облизывала маленьких несмышленышей, а шустрые детки лакомились материнским молоком и получали витаминную подкормку из Юлиной пипетки. Закончив кормление подопечных, Юлия через зимний сад поднялась в свою гардеробную, чтобы подобрать наряд, подходящий для первого по-настоящему весеннего дня. Приглядывать за котятами она поручила Оксане, ну а Клеопатра как мать должна была заботиться о них по определению. Оксана же решила совместить приятное с полезным. Вооружившись шваброй, тряпкой и щедро окропив воду в ведре шампунем «Персиковый», она стала протирать италийский мрамор ступеней, одновременно бдительно следя, чтобы какой-нибудь зубастый питомец, случайно улизнувший из Юлиного собачьего пансиона, ненароком не позавтракал беспомощными младенцами. Но роковая опасность подкралась с той стороны, откуда ее не ждали…

Клеопатре вскоре надоело облизывать малышей, и она оставила свой материнский пост ради приятного утреннего моциона. Во время прогулки легкомысленная мать и попала в лапы Дэна. Ее печальный пример всему прекрасному полу, и не только кошачьему, наука: кто манкирует своими родительскими обязанностями, рано или поздно обязательно вляпается в нехорошую историю.

Оксана полоскала грязную тряпку в ведре, когда внезапно раздался дикий вой и мимо нее пронеслась в зимний сад, а оттуда на лестницу, ведущую на второй этаж, вопящая огненная комета, зажигая на своем пути все, что могло гореть. Это Клеопатра с китайским фейерверком на хвосте мчалась в Юлину комнату. Оксана, громко призывая на помощь, побежала по ее огненным следам, прихлопывая на ходу мокрой тряпкой очаги возгорания. Юлия в это время в своей гардеробной подбирала весенний наряд, что было делом нелегким, так как в огромном, во все стену, гардеробе зимние одеяния висели вперемешку с летними, осенние – с бальными, стильные – с субтильными, а весенние в экстремальном беспорядке путались между всеми сезонами. Поэтому Юлия, вытаскивая платья, брюки, сарафаны, пальто, шорты, спортивные костюмы, купальники-бикини, зимние шапки, летние шляпы и прочие произведения Кардена, Гуччи, Дольче Габбана и иных элитных поставщиков, все это швыряла на пол. И отвергнутых нарядов скопилась уже огромная куча, чуть ли не под потолок. За ее спиной стояла Лидия и мимикой, а также бурчанием себе под нос выражала свое отношение к такому способу выбора одежды.

И тут в гардеробную с жутким душераздирающим мявом ворвался огненный вихрь, ибо где еще могла искать защиты несчастная Клеопатра, как не у своей хозяйки и благодетельницы?! Но горящее животное, добираясь до своей спасительницы, наткнулось на высоченную мягкую огнеопасную преграду, наполовину преодолело заграждение и пролезло в самую середину, где силы оставили ее, и она скончалась, предварительно запалив всю гору элитного тряпья. Из остолбенения Юлию и Лидию вывела Оксана, ворвавшаяся вслед за Клеопатрой в гардеробную. Сначала орали все четверо, потом квартет перешел в трио. Оксана забивала огонь мокрой тряпкой, Лидия имитировала вой пожарной сирены, а Юлия схватила фарфоровую вазу с букетом цветов из Ниццы и швырнула ее в центр пожарища. Такая же участь постигла и другие цветочные вазы севрского, дрезденского, китайского, японского и отечественного фарфора. Грохот и звон бьющейся керамики, цветы из Ниццы, Голландии, Сингапура, Манилы и собственного зимнего сада вперемежку с черепками благородного стекла и тлеющими, чадящими, горящими и шипящими элитными тряпками, поджигаемыми снизу высококачественным, кустарной работы, китайским фейерверком и орошаемыми сверху водой, отчаянные вопли трех пожарниц – все слилось в одно. Из дыма, грохота и пламени, спасаясь бегством, выскочила Лидия и с криком: «Пожар! Горим! Спасите!» – понеслась по коридорам, лестницам и переходам особняка. Призыв о помощи услышал Новиков. С двумя огнетушителями в руках он первым примчался в гардеробную и залил пеной очаг возгорания.

Как только огонь был затушен, Юлия, несмотря на уговоры охранников покинуть задымленное помещение, стала копаться в чадящих и дымящихся остатках своих нарядов и докопалась наконец до того, что осталось от бедной Клеопатры. Окропив ее бренные останки слезами поверх противопожарной пены, Юлия велела Оксане принести ларец из драгоценных пород дерева и поместила туда все, что осталось от ее некогда пушистой любимицы. Затем вместе с Оксаной, в слезах и саже, как два печальных ангела афроамериканского происхождения, они понесли ларец со скорбным грузом к месту временного упокоения, намеченного у подножия декоративной «Мазаевой внучки». Но не успели плакальщицы спуститься по лестнице к зимнему саду, как Юлия остановилась и встревоженно обернулась к Оксане:

– А как же котята?! Ты что, забыла? Они там одни!

– А что она может помнить? У нее голова дырявая! – тут же встряла спускавшаяся в конце процессии Лидия.

Ахнув, Оксана всплеснула руками и побежала вниз, к покинутому ею посту. Горестные крики и рыдания, тут же донесшиеся снизу, со ступеней зимнего сада, заранее известили Юлию о новой трагедии. И правда, выйдя из дверей Юлия увидела Оксану, плачущую и порицающую сквозь слезы Дэна за зверскую жестокость. Одновременно горничная доставала из ведра тела утопленных Дэном котят и раскладывала маленькие трупики в ряд на мраморной ступеньке. В нескольких шагах от нее стоял Дэн и, мерзко ухмыляясь, любовался плодами своих дел, не предвидя для себя ровно никаких неприятных последствий.

«Неприятности из-за каких-то кошек?! – вполне справедливо мог бы рассуждать Дэн в свои неполные четырнадцать лет. – Побойтесь Бога! Я и любой мой ровесник можем изнасиловать, а потом убить первую попавшуюся девчонку, а покажется нам мало – и двух, и трех! Или сначала убить, а насиловать уже мертвых. И нам по мудрым российским законам ничего за это не будет! Разве что пышнобедрая тетя с большими звездами на погонах погрозит пальцем: “Больше не шалите, малыши!” Так если закон позволяет мне безнаказанно убивать людей, как встречных, так и поперечных, и вообще всех, кого мне только заблагорассудится, то ответьте, положа руку на сердце: какие могут быть возражения против моих шалостей с кошками?!» И, уперев руки в боки и нагло усмехаясь прямо в лицо своей сводной сестры, Дэн возразил в ответ на стенания Оксаны:

– Подумаешь, стоило так орать. Я просто типа пошутил…

Возможно, Дэн и вправду был способен рассуждать и даже рассуждал здраво. Но при этом он не принимал во внимание некоторых особенностей менталитета столичных жителей. Тысячи и тысячи их сограждан, искалеченных, зарезанных, застреленных, задушенных, замученных, сожженных заживо, съеденных каннибалами и растерзанных бродячими собаками на улицах города-героя Москвы, – для них лишь отвлеченные цифры статистики и воспринимаются ими с равнодушием, удивляющим как социологов с политологами, так и психологов с психиатрами. Но если какой-нибудь злодей и изверг в ответ на нечаянный укус покалечит, а то и убьет доброго двортерьера Шарика или лохматую очаровашку Жучку, негодующие москвичи выйдут на демонстрацию протеста с красочными плакатами и транспарантами, запикетируют суд, требуя сурового наказания для преступника, а затем обязательно добьются установки бронзового памятника безвременно погибшему другу или подруге человека. Да что москвичи! А жители второй нашей столицы? Разве они не установили бронзовый памятник Чижику, который на вопрос: «Чижик-пыжик, где ты был?» – неизменно отвечал: «На Фонтанке водку пил. Выпил рюмку, выпил две – закружилось в голове». Водка, как это часто бывает, оказалась паленой, кружением головы последствия возлияний не ограничились, и летальный исход воплотился в бронзу… Вот так, Чижику, загубленному метиловым спиртом, поставили памятник. А как почтили память сотен тысяч россиян, уморенных представителями среднего и малого криминального бизнеса точно таким же способом? Где монумент погибшему от белой горячки крепко выпивающему россиянину или памятник неизвестному умеренно пьющему гражданину России, польстившемуся на дешевую ядовитую бормотуху? Нет ни того, ни другого! И не будет! А памятники Шарику, Жучке и Чижику стояли, стоят и будут стоять вечно как символы двух столичных менталитетов в рамках одного российского либерально-гуманистического проекта! И Юлия, горячая поклонница либерального гуманизма, жила и постоянно боролась под лозунгом «Животнолюбивые идеи – в жизнь!» Этих-то обстоятельств и не учел Дэн, позволив себе беззаботно и гадостно усмехаться. Он знал либеральный гуманизм с хорошей для него стороны, теперь ему предстояло узнать его с плохой…

Увидев своего обидчика, погубителя всего кошачьего семейства, и узрев его мерзкую ухмылку, Юлия бережно опустила ларец с обугленными останками Клеопатры на ступеньку, затем мгновенно схватила орудие Оксаниного поломойного производства и, вся в саже и противопожарной пене, со шваброй наперевес, с яростным визгом ринулась на Дэна. Со стороны это, наверное, напоминало лихую атаку Дон Кихота Ламанчского на ветряную мельницу. Только Дон Кихот был женского рода, пеший и «африканского происхождения». А Дэн, хоть и махал руками, словно ветряк крыльями, отразить атаку Ламанчской фурии, как его механический прототип, не сумел и получил шваброй сначала по скуле, потом по спине, далее по пятой точке. Сам характер этих ранений свидетельствовал о позорном бегстве юного живодера. Преследуемый разъяренной черной Немезидой, он улепетывал во все лопатки, путая следы. Затерялся в коридорах и переходах особняка и в конце концов затаился в маминой спальне под кроватью, с наливающимся здоровенным синяком под глазом. А Юлия все носилась по особняку в поисках кошкоубивца и то истерически рыдала, то, потрясая шваброй, разражалась страшными угрозами в его адрес. Она ворвалась в комнату Дэна и принялась там крушить компьютеры и наиновейшую электронику, которой интересовался разносторонне развитый ребенок. Разгромив электронно-компьютерную студию Дэна, мстительница переместилась в будуар мачехи. Не обнаружив изверга и там, она в ярости стала лупить шваброй по изящному туалетному столику мадам Никандровой. Флаконы с дорогими французскими духами разлетались вдребезги, чудодейственные мази и притирания разноцветными пятнами залепили стены будуара и антикварное венецианское зеркало, перед которым Нелли обычно наводила красоту. Впрочем, и зеркало неукротимая преследовательница напоследок безжалостно разнесла на мелкие сверкающие кусочки, разлетевшиеся по гламурным будуарным закоулкам. Удушливый запах французских, индийских, арабских, тайских и прочих благовоний распространился по всему особняку. Нелли безуспешно пыталась воззвать к помутившемуся разуму падчерицы, призывала ее к спокойствию, но миротворство вела на расстоянии, боясь получить под горячую руку шваброй по лбу.