#Коллекционер

Это происходит слишком быстро. Всё – слишком и всё – быстро. Я не знаю её. Я даже не знаю самого себя.

Я держу её в своих руках, пока она всхлипывает, уткнувшись лицом мне в шею. Медленно опускаю её, ставя на пол и смотрю в это красивое лицо, приподняв за подбородок.

Ничего не говоря, я выхожу из ванной и поднимаю свою одежду с пола. Натягиваю футболку прямо на мокрое тело, надеваю брюки и ухожу из квартиры. Стою, прислонившись спиной в двери, а затем шагаю к лифту.

В ванной, на горстке сложенной женской одежды, осталось тонкое золотое кольцо.

Обручальное.

ГЛАВА 13

Why didn’t you wake me up?

I’m pretty sure I would have told you to stop

Lets try again and say goodbye

Goodbye to yesterday

Elina Born feat. Stig Rдsta «Goodbye to Yesterday»

Заливая в себя виски, я изучаю очередную девушку, прошедшую мимо.

Знакомые шортики…

Невольно ухмыляюсь и поднимаю бокал в воздух, допивая остатки на дне. Хватаюсь за горлышко бутылки и наливаю ещё.

Я даже не замечаю, как расходятся люди. Не обращаю внимания на то, что танцовщиц на пилонах не осталось. Не вижу, что барменша нервно косится в мою сторону. Точнее вижу, но делаю вид, что меня это не волнует.

К утру я приговорил добрый литр хорошего, и, закономерно, дорогого виски.

– Мы закрываемся, – говорит охранник.

В ответ я махнул рукой в его сторону.

– Эй, – меня трясут за плечо, – Вот блин.

Тишина. Кажется, я в отключке.

– Глеб. Глеб, – голос Сабины слышится размыто, размазано, – Чёрт, помоги его поднять.

Чьи–то руки подхватывают меня, и я висну на шее, которая пахнет резким мужским парфюмом.

– Сам, – я отбрыкиваюсь и принимаю вертикальное положение, раскачиваясь из стороны в сторону, – Сам.

Выхожу из здания, не обращая внимания на кружащую улицу. Кажется, я ощущаю, как вертится Земля вокруг своей оси – неприятное чувство. Делаю несколько шагов в сторону и замечаю свою машину впереди.

– Ну почему все они – шлюхи? – бормочу я, глядя на неё.

– Глеб, – кто–то трогает меня за плечо.

Обернувшись, я различаю до боли знакомое лицо и хмурюсь. Затем расплываюсь в улыбке и хватаю её запястье, потянув за угол.

– Саби, – бормочу у её шеи.

– Глеб, ты очень пьян, – она пытается отвернуться, когда я накрываю её губы своими и мычит что–то неразборчивое.

Я не обращаю на это внимания. Совсем. Вместо этого я держу её одной рукой за шею, а другой расстёгиваю её джинсы.

Тепло. Какая же она тёплая…

Внезапно я трезвею. За секунду, или даже меньше. Злость заставляет кровь в жилах бурлить в буквальном смысле. Я отстранился, собирая её влагу пальцами и поднял ладонь на уровень её лица.

– Ты знаешь, что я больше всего полюбил за это время? – говорю я, – Твой вкус. Твой вкус Сабина, – облизываю пальцы одним за одним, и морщусь, – Но сейчас я гадаю: не ощущаю ли я на языке вкус другого мужика?

– Глеб, всё не так, – она ненадолго закрывает глаза и начинает дрожать, – Это не то, что ты думаешь…

– Шлюха, – резко дёрнув рукой, я ненароком ударяю её головой о кирпичную стену, – Шлюха.

Шагнув назад, я вытираю лицо и смотрю на неё в последний раз. Разворачиваюсь и выхожу из переулка.

Резкий поток головной боли сметает меня с ног. Мои руки на асфальте. В крови.

Почему мои руки в крови?

– Глеб! – кричит Анжела, – Стой! Тормози! Остановись!

Я чувствую хруст костей. Лицо Стаса превращается в кровавое месиво, когда я бью его кулаком.

Снова. И снова. И снова.

– Остановись! – визжит моя невеста, – Глеб, пожалуйста…

Она тянет меня за руку, пытается оттащить от него, а я продолжаю бить со всей дури.

Мой лучший друг обнимал мою девушку.

Девушку, на которой я хочу жениться. Девушку, которой я сделала предложение.

Моя девушка обнимала моего лучшего друга. Её губы были на его губах. Его член был в её вагине, и я видел это собственными глазами, потому что, когда зашёл в спальню, он удобно расположился между её разведёнными бёдрами.

Удар. Удар. Удар.

Хруст костей. Нос всмятку.

Когда лёгкие зажгло огнём, я отступил на шаг.

– Глеб, ты всё не так понял, – шепчет Анжела, – Это не то, что ты думаешь.

Резко разворачиваюсь и хватаю её лицо ладонью. Вжимаю в стену, сквозь слёзы видя ужас на её лице.

– Шлюха, – бормочу я, – Шлюха, – резко бью её головой и морщусь, когда она начинает скулить от боли.

Кольцо, которое я принёс из мастерской лежит тяжёлым грузом в кармане. Я достаю его, открываю коробку и швыряю в лицо этой суке, которая за моей спиной трахалась с моим другом.

– Глеб! – кто–то трясёт меня за плечи, – Глеб, что с тобой?

– Голова… – мычу я в ответ.

Боль разрывает меня на части. Я чувствую, будто с головы заживо снимают скальп и ору изо всех сил.

Где–то вдалеке звучат сирены…

Я помню этот звук.

На руках привычней видеть повязки, чем ролексы

Ведь в моей боли теперь нет места для совести.

Нет страниц в книге для новых историй,

Нет повторов для сук, что любят грязные роли.

Мои руки сжимают руль, а я толком не вижу дороги. Глаза застелило пеленой, или это слёзы, быть может.

– Сука.

Музыка разрывает салон машины, и я стучу окровавленным кулаком по рулю, постоянно задевая клаксон и кричу изо всех сил:

– Сука, сука, сука!

Зная, что память однажды сотрут внезапно.

Я помню эту песню.

Резкая вспышка света ослепляет, и я выворачиваю машину. Лечу, лечу, лечу…

Меня трясёт, я бьюсь головой о крышу. Ещё, и ещё, и ещё. Больно, чёрт, это очень больно… Повсюду осколки, дым, кровь, запах гари.

Музыка продолжает орать.

Когда нам казалось, что понимаем сигналы

Когда бокалы вдребезги разбивали

Когда под небесами клятву давали любви,

О том, что не перегорят изнутри огни

Когда мы гуляли ночью среди аллей

Мечты об алтаре, и как назовём детей

Когда как будто твоей была моя фамилия

Не знаю теперь, были ли это ты и я

Тишина.

Тишина.

Ти–ши–на.

ИсцелениеГЛАВА 14

I'm gonna stay

'Cause you're really tired

More than usual

Deep in your eyes

There's no desire burning anymore

Loreen «Heal»

Разлепив тяжёлые веки, я осматриваю помещение, в котором нахожусь и морщусь от яркого света люминесцентной лампы на потолке.

– Глеб? – звучит голос Анжелы, – Он очнулся.

Какого х..? Что она здесь делает?

– Глеб? – ещё один голос, не знакомый.

Мужской.

Я снова открываю глаза и смотрю на чужого мужика со странными усами – длинными, с закрученными в стороны кончиками и моргаю несколько раз, чтобы настроить зрение.

– Где я? – хрипит мой голос, и я вынужден прочистить горло.

– Вы в больнице. У вас был приступ, – отвечает мужик, косясь на Анжелу.

Я тоже перевожу взгляд на неё, и, не сдерживая своей злобы, шиплю:

– А ты что здесь делаешь?

Она удивлённо моргает и её лживые глаза наполняются слезами.

– Я… Я… – мямлит она.

– Пошла на хрен отсюда, – рявкаю я, – Пошла. На. Хрен.

– Глеб, успокойтесь. Анжелика здесь, потому что она – ваша невеста. Я – ваш психолог.

– На кой чёрт мне сдался психолог? – фыркнула я, обратив внимание на мужика, – Я вообще вас впервые в жизни вижу.

В палате повисает тишина.

Гробовая, в буквальном смысле.

Я перевожу взгляд с «моего» психолога, на мою бывшую невесту–изменщицу и замечаю недоумение на их лицах. Хмурюсь, и опускаю взгляд, только сейчас заметив, что я лежу в обычной палате, в обычной больничной рубашке, или как там они называются.

И на мне нет ни одной царапины.

Но я точно помню, как машина съехала в кювет. Меня же колбасило не по–детски, лобовое стекло разлетелось вдребезги… Должны быть хотя бы порезы, если уж с переломами пронесло.

– Глеб, – неуверенно начинает психолог, – Меня зовут Георг. Вы меня помните?

– Как я уже говорил – впервые вас вижу, – усмехаюсь я.

– Интересно… – мычит он, поднимаясь.

Схватив со столика фонарик, он начинает светить им мне в лицо, на что я резко отвожу его руку в сторону.

– Что вы делаете?

– Глеб, – он внимательно смотрит на меня, самым наглым образов направив луч света мне в правый глаз, – Что вы помните?

– Я помню, как застукал эту… – покосившись на Анжелу, я прищурился, – Со своим лучшим другом. Кстати, как он? Я помню, что его смазливая рожа превратилась в пюре в буквальном смысле, – смешок вырывается из груди, – Помню аварию.

– Какой сейчас год? – допытывается Георг, или как его там звать.

– Тринадцатый, я полагаю.

Анжела вскрикнула и прикрыла рот рукой. Я удивлённо посмотрел на неё, а затем снова на врача, который навис надо мной, потирая подбородок большим пальцем.

– Очень интересно, – бормочет он.

– Вы мне объясните, что происходит? – не выдерживаю я, – Сколько я был в отключке?

– Глеб, сейчас июнь две тысячи пятнадцатого.

Вот те раз.

Смех зарождается где–то в глубине моей груди, а потом я начинаю тихо фыркать, прикрывая рот рукой.

– Серьёзно? Я два года был в коме?

– Вы не были в коме, – тихо отвечает мозгоправ, – Вы восстановились после ДТП достаточно быстро.

– Я вас не понимаю, – я продолжаю смеяться, если честно, немного истеричным смехом – совсем непохожим на мой.

– Глеб, два года вы… Вы ничего не помните? То, что происходило с вами после аварии?

– Нет, я же только что очнулся, – широко улыбнувшись, я начинаю озираться по сторонам, – Это какой–то прикол, да? Программа «Розыгрыш» на эстонский лад? Куда помахать ручкой?

– Георг, объясните, что происходит? – шепчет Анжела и я уставился на неё.

Ужас, в буквальном смысле, отпечатался на её лице.

Я же просто ржу. Давлюсь смехом.

Когда я наконец–то успокоился, и перестал смеяться, они оба продолжали буравить меня взглядами. Георг ещё раз посветил фонариком мне в глаз, и мне пришлось потереть веки – свет слишком яркий и раздражает.

– Я читал о подобном, но никогда не сталкивался с такими случаями в практике, – после долгой паузы произносит врач, – Скорее всего, мой первичный диагноз был… Не совсем точным.

– В смысле? – произносим мы одновременно с Анжелой, – Какой диагноз? – добавляю я.

Георг поднимается, сцепляет руки за спиной и начинает ходить по палате туда–сюда. Молчит, вздыхает, а потом поворачивается ко мне лицом.

– Я поставил вам диссоциативную амнезию, – говорит он.

Меня сморщило – звучит отвратительно.

– Но, кажется, это было… Неверно.

– И какой же диагноз у меня теперь? – ухмыляюсь я, подтянувшись на руках и сев на койке.

– Фуга.

– Что за фуга? – снова спрашиваем мы хором с Анжелой.

– Есть такой термин, разновидность амнезии. Явление редкое и обычно длится несколько часов, дней. Самый длительный случай фуги наблюдался в течении нескольких месяцев. Ваш же… Длился два года.

– Бред какой–то, – бормочу я, потерев затылок, – Что это за фуга такая?

– Во время диссоциативной фуги пациент забывает свою прошлую жизнь и… Начинает новую. Скорее всего, вы слышали о случаях, когда люди резко уезжают в другое место, меняют документы, работу и ничего не помнят о своём прошлом. Некоторые врачи считают это расстройство памяти чем–то вроде раздвоения личности, – Георг быстро осекается и добавляет, – Но это не доказано, естественно.

– То есть, я псих?

– Нет, ни в коем случае. Просто… – он замолкает и останавливается напротив меня, – Слушайте, Глеб. Я никогда с таким не сталкивался. Сейчас я не могу ничего объяснить с точки зрения психологии, мне нужно проконсультироваться с коллегами. Но одно я могу сказать точно – с вашей личностью и психикой всё в порядке, просто… Вы не помните небольшой отрезок своей жизни. Два года – это немного, – добавляет он успокаивающим голосом.

Я моргаю. Смотрю на него, на Анжелу, снова на него.

И ни хера не понимаю.

– И, я хочу добавить, что все эти два года вы пытались вспомнить. Анжелика очень поддерживала вас, – говорит Георг, – Вы собирались пожениться.

– Звучит знакомо, – криво усмехнулся я.

Эта сучка спрятала лицо в ладони и разрыдалась.

Не верю. Ни одной слезинке не верю.

Тварь.

– Ладно, – я опускаю ноги на пол и встаю с кровати, на удивление уверенно держа равновесие, – Георг, да? – он кивает в ответ, – Я понял, что я ни черта не понял. Где мои вещи? Я хочу домой.

Он указывает на шкаф, стоящий в углу палаты, и я направляюсь к нему. Открываю дверь и вижу не знакомую одежду, но, честно – насрать. Надеваю брюки, затем снимаю больничный наряд и натягиваю футболку.

Осматриваю помещение внимательным взглядом и нахожу мобильный телефон. Явно новая модель, раньше у меня был другой. Кладу его в карман, и направляюсь на выход.

– Глеб! – кричит Анжела.

– Не сейчас, – громко отвечаю я, идя по коридору больницы, – Где здесь выход?

– Нужно спуститься на лифте, – она поравнялась со мной и семенит следом, указав направление, – Глеб, пожалуйста. Не заставляй меня проходить это снова. Я уже просила прощения.

– Анжела, я не собираюсь тебя прощать и вообще не хочу тебя видеть. У меня перед глазами, – я нажал на кнопку вызова и створки разъехались как по заказу, – Стоит картина, как ты трахалась с моим другом.

– Это было два года назад! – визжит она, залетая в кабину за мной следом, – Два. Года. Назад, – бьёт меня кулачком в грудь и топает ногой так сильно, что лифт качнуло, – Я была с тобой всё это время. Я поддерживала тебя, разгребала твоё дерьмо и вела все твои дела!

– Мне похуй, – я пожимаю плечами и отхожу от неё в сторону, оставив с ошарашенным выражением лица.

С каких пор я стал ругаться матом?

Выхожу на первом этаже и осматриваюсь. Замечаю окошко регистратуры и направляюсь в её сторону, чтобы взглянуть на календарь.

Наверняка, всё это – просто шутка. Не может человек не помнить два года своей жизни. Бред какой–то.

Остановившись у стойки, я смотрю на календарь и застываю.

Сегодня восьмое июня.

Две тысячи, сука, пятнадцатого года.

Что за херня?

Смотрю на календарь ещё раз. Моргаю. Снова смотрю.

Нет, мне не кажется и на календаре действительно пятнадцатый год.

– Пиздец, – шепчу я.

– Глеб, – Анжела по–прежнему рядом, – Пожалуйста…

– Это не шутка? – я резко разворачиваюсь к ней лицом и в панике озираюсь по сторонам, надеясь увидеть камеры, или улыбающихся людей.

Господи, сейчас я был бы счастлив, если бы увидел, как кто–то надо мной смеётся.

– Нет. Глеб, – её ладонь ложится на мою щёку и тут же одёргивается, когда я морщусь, – Давай я отвезу тебя домой, и мы поговорим. Ты успокоишься, выпьешь кофе, и…

– Я терпеть не могу кофе.

– Ну, в последние два года ты его любил, – мягко улыбнувшись, говорит она, – И очень крепкий.

Продолжая озираться, я замечаю какую–то девушку слева от себя. Она что–то спрашивает у регистраторши, а потом поворачивается и смотрит прямо мне в лицо. Её рот приоткрывается, без того огромные глаза расширяются до невозможности, и она резко выдыхает.

Мне кажется, что она двинулась в мою сторону, но я нахмурился и внимательно оглядел её с ног до головы. Нелепую дешёвую одежду, спутанные волосы. Оборванка какая–то.

– Отвези меня домой, – наконец–то говорю я.

Анжела берёт меня под руку, и мы проходим мимо этой странной девчонки с большими карими глазами. Та провожает нас взглядом, на что Анжела спрашивает, когда мы поравнялись:

– Ты её знаешь?

– Впервые вижу, – честно ответил я.

ГЛАВА 15

'Cause the will to fight

Gets you slowly dying

In the heart of night.

How can you survive

When the dimest light

Barely touched your eyes.

Loreen «Heal»

«Дом, милый дом» – кажется, так обычно говорят.

Мой изменился. Не сильно, но всё же не заметить эти изменения невозможно.

И дело не в интерьере, мебели и цвете стен – они остались прежними. Кустарники и цветы, что появились на месте некогда ровного газона – небольшая перемена.

Атмосфера стала другой. Словно время в этом доме застыло, заморозилось.

Из отражения в зеркале на меня смотрит чужой человек. Сеточка морщин вокруг глаз – это в тридцать-то лет? И борода. Потирая волосатый подбородок, я нащупал нечто похожее на длинный шрам на челюсти, но густая растительность вполне удачно его скрывала.

И я поправился. Не сильно, но все же.

Жесть…

Я вышел на веранду и сел на деревянные ступеньки, разглядывая окрестности и соседский особняк вдалеке – в этом районе люди любят жить разрознено, скрываясь за высоким забором. Мне всегда нравилось это уединение, но сегодня я чувствую себя как–то иначе.

Позади раздаётся тихий шорох отодвигаемой стеклянной двери, а затем Анжела садится рядом со мной.

– Сигареты есть? – спрашиваю я, даже не взглянув в её сторону.

– Бросила год назад, – буркнула она.

Я ухмыльнулся и вытянул ноги, разглядывая куст каких–то причудливых цветов впереди. Затем повернул голову и пригляделся к Анжеле.

Она тоже изменилась. Оттенок волос стал пшеничным, более благородным что ли. И, кажется, она перестала делать эти жуткие коллагеновые губищи, которые, откровенно говоря ей совсем не шли.

Странно, я ведь был в неё влюблён. Без памяти, без…

– Мне надо кому–нибудь позвонить, – произношу я, отворачиваясь, – Я не могу поверить в то, что это правда.

– Ты можешь связаться с кем угодно, но за эти два года ты не соизволил поговорить даже с моими родителями, – с укором говорит она.

– Звучит хреново.

– Ага, – Анжела хмыкнула, – Особенно учитывая то, что я делала это за тебя, использовав, наверное, тысячу отговорок, почему ты не берёшь трубку и не являешься на семейные ужины, – она горько усмехается и бросает на меня взгляд исподлобья.

– Мы жили вместе? – уточняю я, оглядывая сад в очередной раз.

– Да.

– И готовились к свадьбе? – в моём тоне слышен сарказм и ирония, хотя я стараюсь быть вежливым.

– Да, – коротко отвечает Анжела, – После аварии мы отложили свадьбу на полгода, в надежде, что ты вспомнишь. Потом мы отложили её, потому что ты заявил, что это бесполезно, и ты хочешь немного оторваться. В последний раз ты сказал, что наша свадьба будет ошибкой и ушёл от меня.

– Вот как? – прозвучало так непохоже на меня, на самом деле, – И ты всё это терпела?

Замечаю лёгкое движение краем глаза и поворачиваю голову. Анжела просто пожала плечами, прижав колени к груди. На её безымянном пальце было кольцо, то самое, что я швырнул в неё в тот день.

То, что я сделал для неё. Лика.

Мы ведь были счастливы. По–настоящему счастливы. И дело не в том, что наши родители вместе строили бизнес. Не в том, что мы дружили с детства, с самых пелёнок. Не в том, что наша свадьба была предметом шуток в нашей юности, а затем стала чем–то большим, когда мы выросли.

– Почему ты так поступила? – вырывается у меня.

Она вздрогнула, но её лицо осталось невозмутимым. Лишь тонкая морщинка пролегла на идеальном лбу, когда она нахмурилась.

– Не знаю, Глеб. Я не знаю. Это было глупо и… Я не знаю, почему так поступила.

– Ты общаешься с ним?

– Нет. С той ночи я больше его не видела, – быстро выпалила она и тут же осеклась, – Я знаю, что ты не поверишь, но я не видела его.

Хмыкнув, я поднялся на ноги и глубоко вздохнул свежий воздух. Пахнуло сиренью, и я невольно нахмурился – запах раздражает и от него жутко болит голова. Одно время я даже думал выкопать этот злосчастный куст и отвезти его куда–нибудь подальше, но растение очень нравилось моей маме, царствие ей небесное.

– Ладно. Разберёмся, – произнёс я, направившись в дом, – Чай будешь?

– Буду.

– С жасмином? – я улыбнулся, припоминая её любимый напиток с горчинкой.

– Да.

– Тогда, жду на кухне.

ГЛАВА 16

I won't deny your lack of compassion

Pain is all you know

Even a life turn of a fire

Shouldn't burn alone

Loreen «Heal»

Сидя в уютном ресторанчике за столиком у окна, я разглядывал отремонтированную дорогу внизу и недоумевал – вот нафига здесь поставили круг?

То есть, раньше на развязке были светофоры. Вполне удобно, правда по вечерам скапливались пробки, но не смертельные.

Теперь же затор из автомобилей всех мастей стал, похоже, постоянным спутником этого места. За последние полчаса я не увидел ещё ни одной машины, что проехала бы тут свободно. Мысленно сделав заметку избегать эту часть Лиивалайя, я повернул голову и взглянул на своего старого приятеля.

– Так странно, – произношу я, – Вроде бы и город тот же, и люди, а всё другое.

– Мда, Глеб, – Илья передёрнулся, и отхлебнул вина, – То есть, я рад, что ты наконец–то объявился, но блин… Не помнить, что с тобой происходило два года?

– Если верить словам Лики и этого… – я запнулся, припоминая имя мозгоправа, – Георга, то я вообще не помнил своего прошлого. Ни родителей, ни друзей, ничего. Бред какой–то.

– Но теперь–то помнишь?

– Помню, конечно. Это и странно. Я чувствую себя так, как обычно, словно просто… Уснул ночью – проснулся утром и начался новый день, ничем не примечательный, – вздохнув, я потянулся к чайнику и плеснул в чашку на самое донышко, – Но, когда я выхожу на улицу, я не узнаю и половины того, что видел собственными глазами ещё вчера. Дороги, – я кивнул в сторону окна, – Вывески, рекламы. Новые магазины, в которых, оказывается, уже есть мои ювелирные салоны, а я даже не помню, как их открывал.

– Звучит неважно.

– Не то слово, – я отсалютовал своей чашкой и сделал глоток, чуть поморщившись от горечи, – Немного раздражает, если честно. Особенно то, как смотрит на меня Анжела – словно что–то знает, но не хочет рассказывать.

– Что думаешь делать с женитьбой? – Илья откинулся на диванчике и чуть прищурился.

Я, молча, пожал плечами.

– А ты, что сделал бы?

Он ухмыльнулся и постучал кончиками пальцев по поверхности стола, а затем наклонился вперёд, вытянув руки. Стол немного качнуло от этого движения и крышка на заварнике звонко стукнула.

– Ну, в народе наш с тобой возраст называют либо идеальным для первого брака, либо для первого развода, так что… – улыбнувшись и подмигнул мне, – Она, кажется, была с тобой всё это время и много вытерпела. Как минимум, ты можешь ей доверять, ведь так?

У меня перед глазами мгновенно всплыл образ из той ночи, когда я застукал Стаса и Лику вместе. Пришлось откашляться и поправить ворот рубашки – стало невыносимо жарко.

– Глеб? – послышался сбоку тонкий голосок.

Мы с Илюхой одновременно повернули головы. У столика стояла миниатюрная брюнетка в слишком коротком платье для дневного времени суток. Стояла и широко улыбалась, глядя на меня.

– Привет, – выпалила она, – Можно присесть?

– А ты кто вообще? – брякнул я удивлённо.

Она замолчала и приоткрыла рот, щедро намазанный помадой, а потом резко сжала губы и её лицо пошло пятнами.

– Козёл, – каркнула она, развернулась на каблуках с жутким визгом металлических набоек по полу, и быстро пошла прочь.

– Во дела, – промычал Илья, – Ты её знаешь?

– Вообще–то нет. Но она, похоже, знает меня. Блин, мне это не нравится, – я потёр лицо ладонями и глубоко вздохнул, – Я, похоже, перетрахал полгорода за эти два года, а теперь ни сном, ни духом. На меня некоторые бабы так смотрят, словно я им алименты задолжал или пожизненное содержание.

– На тебя это непохоже. Совсем, – Илья рассмеялся, – Альтерэго Глеба оказался мегапихарем.

– Заткнись, – простонал я, закрыв глаза.

– Ты лишился невинности, друг, – продолжил глумиться Илья, – Поздравляю.

– Если я этого не помню, значит этого не было, – покачав головой, я вытащил вибрирующий мобильник из кармана и посмотрел на мигающий значок электронной почты.

Судя по всему, сообщение от какой–то маклерской фирмы. Быстро пробежав глазами, я нахмурился.

– Странно, – вырвалось у меня, – Некто Пилле сообщает мне, что я задерживаю выплату за аренду квартиры на Тартусском шоссе, – из меня вырвался очередной разочарованный вздох, – Судя по всему, я ещё и снимал квартиру. Блеск.

– А ключей не находил?

– Нет вроде. Правда, я и не искал ничего толком. Может в машине есть?

– Давай поищем и посмотрим, что за квартира. Вдруг найдём что–нибудь?

– Ага. Гору использованных презервативов или ещё чего похуже, – пробормотал я, – Может я сторчался? Или проигрался в казино?

– Да брось ты, я думаю, что тебе бы уже об этом доложили. Пошли, поиграем в детективов на старости лет, – он поднялся на ноги и бросил на стол десятку.

Я последовал его примеру.

Ключи, предположительно от квартиры, были найдены в бардачке среди горы чеков. Пока я ехал по адресу, указанному в сообщении, Илюха перебирал бумажки и озвучивал суммы, которые я просаживал в барах и отелях вслух, гогоча, как баклан.

– Может, я просто ночевал в гостиницах, – попытался оправдаться я, – Это ничего не значит.

– Ну–ну, Глебушка, – продолжил смеяться он, – В Радиссоне тебя должны знать в лицо. Зайди туда на досуге и спроси, один ты приходил или нет. Ты там постоянным клиентом был, можешь даже скидку выклянчить. На будущее.

Закатив глаза, я наконец–то добрался до Fahle maja – бывший целлюлозный завод, который несколько лет назад перестроили под многоэтажку. Поглядел на стеклянные окна, прислушиваясь к внутренним ощущениям – ни–че–го. Пустота, полная пустота.

Пока поднимались на лифте и искали нужную квартиру, я без остановки озирался по сторонам, ища хоть какие–то отголоски воспоминаний. И опять полный ноль.

Квартира оказалась… Нетипичной. Без мебели, только большой матрас у окна, кухня и сантехника. Не думаю, что я стал бы снимать подобное жильё, если бы не только…

– Глеб, – Илья уже вовсю исследовал кухню, – Похоже, ты жил не один.

Он вынес кружку, в которой на дне плескался уже заплесневевший кофе, но не это привлекло его внимание. След от светло–розовой губной помады по краю керамики.

Всунув найденный предмет мне в руки, он удалился, а я посмотрел на него с абсолютно пустой головой. Чьи–то розовые губы касались этой чашки – и что? Даже цвет помады не вызывает никаких ассоциаций. Я стёр большим пальцем пятно и помыл кружку, поставив её у раковины.

Бред, сюрреалистичный берд.

– Глеб, тут помада, – Крикнул Илья из ванной, – И отпечатки ладоней в душевой. Определённо, – он высунул голову и улыбнулся, – Ты жил не один.

– Может, она просто приходила на ночь или что–то типа того.

– Может и так, – пожав плечами, Илюха снова скрылся в ванной, а затем вышел оттуда и оглядел комнату, – Сирень.

Я проследил за его взглядом и нашёл букет осыпавшихся цветов в стеклянной банке на полу.

– Я терпеть не могу сирень. Голова от запаха болит, – поморщился я, – И кофе. Судя по всему, я пил кофе, но я его на дух не переношу.

Чёрт… Может, я правда сошёл с ума? И это что–то вроде раздвоения личности?

– Здесь мои старые эскизы, – я кивнул на барную стойку на кухне, – И отчёты.

– Наверное, ты проверял дела. Ну что, глухо? Ничего не вспомнил?

Оглядевшись, я подхватил листки бумаги со стола и ещё раз внимательно осмотрел квартиру.

– Нет. Ничего.

– Может, стоит съездить в гостиницу?

– И что они мне скажут? – фыркнул я, – Ну ходил я туда, ясно, что не один. А толку?

Ответить Илья не успел, потому что из кармана моих брюк раздались трели мобильника. Я вытащил трубку и покрутил её в руке, гадая – стоит отвечать или нет.

В итоге я сдался:

– Да.

– Глеб, ты где? – голос Анжелы был напряжённым, и от этого, раздражал ещё больше.

– Я с Ильёй встретился, – я покосился на друга, который продолжал разглядывать квартиру с нескрываемым любопытством, – Скоро буду.

– Хорошо. Я жду тебя дома, на ужин.

– Угу, – промычал я, сбрасывая вызов.

– Лика? – уточнил Илюха, скалясь, когда я положил трубку.

– Да.

– Что будешь делать?

– Не знаю, – я вздохнул и подошёл к панорамному окну, разглядывая вид за стеклом.

Такой знакомый город, но всё в нём стало чужим. Знакомо–незнакомым.

Парадокс.

– Ладно, – я развернулся, – Здесь больше делать нечего.

– Хочешь совет?

– Валяй.

– Не расторгай договор аренды, – Илья задумчиво взглянул на меня и быстро добавил, – Вдруг пригодится.

Смотря в окно, как мой друг превратился в крошечную точку, двигающуюся по переулку, я еще раз вздохнул и оглядел квартиру. Затем подхватил ключи и спустился вниз, на парковку. Подумав пару минут под тихо гудящий в салоне кондиционер, я завел мотор и поехал туда, где по определению должен был чувствовать себя лучше. Или хотя бы близко к тому.

Лика встретила на пороге, кутаясь в вязаную шаль, что принадлежала моей матери. Я взглянул на неё, отмечая про себя точёные черты лица – удивительно, как из пухлощёкой девочки с вечным румянцем и веснушками на щеках выросла такая красивая девушка. «Порода» – обычно говорят про таких. Я породы в ней не видел никогда, напротив, для меня она остаётся простой, как пять копеек – все эмоции написаны на лице, даже когда Анжела молчит.

Наверное, поэтому я настолько доверял ей – ведь если лжёт, сразу видно по глазам и прикусанной нижней губе. А ещё, у неё есть эта дурацкая привычка теребить золотую серёжку в ухе, когда нервничает. Вот и сейчас – теребит.

Нервничает.

– Привет, – она привстала на цыпочки, чтобы поцеловать меня в щёку.

– Привет, – щёку я подставил и тут же отстранился, самым наглым образом игнорируя банальный жест вежливости.

Ни к чему.

Я ведь не простил. Ну не могу я перебороть в себе отвращение, что испытываю каждый раз, как она проходит в нижнем белье мимо меня после душа. Всегда красивом нижнем белье, соблазнительном – такое надевают, чтобы привлечь внимание. У меня же внутри ничего, кроме брезгливости.

Понимаю, что глупо – два года прошло. Понимаю, что нечестно – держать её рядом и делать вид, что всё в порядке. Понимаю, что тварь неблагодарная – она столько терпела мои выходки и загулы, а я…

Не могу.

Вчера ночью она стояла у кровати с широко распахнутыми глазами и медленно стягивала тонкие бретельки полупрозрачного пеньюара по плечам, а у меня даже член не дёрнулся. Вообще – ноль эмоций. Я поначалу даже испугался – уж не стал ли импотентом, но нет – не стал, просмотр видеороликов любопытного содержания показал, что с моим аппаратом всё в порядке.

Дело в ней. Или в моей голове. Я не знаю.

Поужинав, я вызвался убрать со стола, а затем поднялся в кабинет и прямо на полу разложил бумаги, которые нашёл в той квартире. Да, мои старые эскизы – даже кольцо с подписью. Но для чего я их приволок туда? Пытался вспомнить? Или просто показывал кому–то?

И кому?

Невольно усмехнулся – Георг говорил, что два года – срок небольшой. Однако, загадок эти два года оставили столько, что на всю жизнь хватит.

И почему–то не покидает ощущение, что я упускаю что–то. Что–то важное для меня. Что–то, что имело ценность.

Но что? Слишком много вопросов оставил этот «небольшой срок».

***

– Это твои рисунки? – спрашивает женский голос.

Он кажется мне знакомым, но на самом деле я впервые его слышу.

– Красиво, – добавляет она.

Что–то промычав я вижу собственные руки и листки бумаги перед собой. Эскизы. Стол завален эскизами, некоторые из них уже изрядно потрёпаны и испачканы кругами от кружки. Даты, даты, даты – история. Моей семьи, моей жизни.

Эти серёжки отец сделал для матери. Я помогал ему продумывать каждую деталь, подбирал огранку для камней – мы остановились на «принцессе» и хризолите редкого холодного оттенка. Я помню, что он отлично подчёркивал её глаза. Мне тогда было около восемнадцати, или двадцати – я только учился, наблюдая за тем, как папа создаёт украшения со стороны. Но не в этот раз. У мамы юбилей и мы с отцом впервые работали вместе. Серьги назывались просто: «Аврора». Он учил меня никогда не искать сложных названий изделиям, а давать им имена тех, для кого они созданы.

А почему я это помню?

– Ты больше не рисуешь? – продолжает девушка, обхватывая мои плечи руками.

От этого жеста я вздрагиваю, но она словно не замечает. Тёплый поцелуй в шею, а затем её подбородок ложится на моё плечо.

– Ты боишься, – с улыбкой произносит она.

Я не вижу её лица, но почему–то уверен, что она улыбается.

– Ты боишься, что у тебя не получится рисовать, Глеб. Но ты даже не пробовал.

Картинка меняется, в моих пальцах карандаш. Я рисую, правда рисую, словно впервые в жизни. Это – колье. Широкое, но оно не должно быть массивным. Я пытаюсь нарисовать цветы, какие–то цветы – крошечные, с четырьмя лепестками. Думаю, что для него нужно будет использовать крошку, а не камни – что–то нежно–фиолетовое или голубое. Подойдёт топаз. Топазы подходят карим глазам.

Почему именно карим?

Моя рука двигается над бумагой, пока я вывожу каждый штрих. Когда я заканчиваю, я остаюсь доволен своей работой – оно получилось великолепным. Лёгким, невесомым – словно две ветки сирени.

Сирень?

– Глеб, пойдём спать.

Касание руки к моему плечу. Я пытаюсь разглядеть её лицо, а оно как в тумане – размыто. Но я чувствую, что я знаю её. Её прикосновения не отталкивают, вкус её губ кажется знакомым.

– Тебе нравится? – спрашиваю я, показывая рисунок.

– Очень красиво, – отвечает она, и я опять уверен, что она улыбается.

Я снова беру карандаш и вывожу дату в левом нижнем углу рисунка.

30 мая 2015.

Затем я даю название эскизу.

Я вижу, что пишу имя. Но я не могу его прочитать. Буквы словно пляшут.

А, б, с, и…

Не понимаю.

Пытаюсь сосредоточиться, но…

– Как тебя зовут? – говорю я.

Но рядом никого нет.

Тишина.

Темнота.

Я остался один с листком бумаги в руке.

Кто же она?

Из окна льётся голубоватый свет, тонкая тюль шевелится потоком тёплого воздуха. От этого движения на потолке появились причудливые узоры, заставляя меня хмурить брови и гадать – эти сны связаны с воспоминаниями или просто причуды моего больного разума?

Спрыгнув с кровати, я размял затёкшие мышцы. Натягиваю спортивные штаны и подхожу к комоду, чтобы взять чистую футболку.

– Глеб? – сонный голос Анжелы нарушает тишину.

Вздрогнув, я открываю ящик, теперь уже не заботясь о том, разбужу я её или нет.

– Глеб, почему ты не спишь? – мольба в голосе, перекрываемая лёгким раздражением – противоречивое сочетание.

– Не уснуть. Я пойду, прогуляюсь.

– Глеб! – её голос начинает дрожать, – В чём опять дело?

– Лика, – закатив глаза, я натягиваю футболку и поворачиваюсь лицом к кровати, на которой восседает раскрасневшаяся Анжела, – Что ты хочешь от меня услышать? Я просто не могу уснуть и хочу пойти на свежий воздух.

– Почему ты так со мной поступаешь? – шипит она, – Мы с тобой жили два года нормально. Да, были трудности, но…

– Нормально? – теперь я повышаю голос, – Ты считаешь нормальным просто ждать меня, пока я занимаюсь хрен поймёт чем? Ждать, пока я, как ты то сказала – оторвусь? Ты считаешь, что два года у нас была нормальная жизнь?

– Тебе было тяжело, и я поддерживала тебя!

– Ты считаешь это поддержкой? – я скрещиваю руки на груди и одариваю её задумчивым взглядом, – Сидеть здесь, на всём готовом и делать вид, что всё отлично – это ты считаешь поддержкой? Сделать вид, что ничего не было – это, по–твоему, поддержка? Ответь честно – ты поддерживала меня, – я произношу слово «поддерживала» с иронией, пропитываю его ядом, но я хочу знать, – Потому что любишь; или потому что я так выгодно для тебя забыл, как мой лучший друг совал член в тебя, и ты получала от этого удовольствие?

– Я… Я… Я извинилась! – вопит она.

– Я думаю, что на тот момент мне было ни холодно, ни жарко от твоих извинений, – пожимаю плечами и продолжаю буравить её взглядом, – Я же ничего не помнил. Это удобно, чёрт возьми. Можно начать жизнь с чистого листа сыграв роль порядочной женщины.

– Я – не шлюха!

– Конечно, нет. Ты просто оступилась, с кем не бывает. Или я опять сделал что–то не так, – хмыкнул я, – А твои родители знают о твоём грехопадении?

Анжела замолкает, тяжело дыша. Я ухмыляюсь.

– Что ты им сказала, Лика? Что я попал в аварию и потерял память? Ты опустила все подробности, да?

– Они не должны знать, – она мотает головой из стороны в сторону, – Отец… У него сердце…

– Конечно, у него сердце. Единственная дочь не оправдала надежд. Слияние двух семей, общий бизнес… И всё то пошло под откос из–за твоей слабости на передок. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я женился на тебе, сделав вид, что ничего не было?

Тишина.

– Ты хочешь, чтобы я сыграл роль твоего мужа; появлялся на всех светских тусовках с тобой под руку, как раньше, изображая вселенскую любовь и обожание?

Тишина.

– Этим я и занимался последние два года, да?

Ответом мне снова становится молчание.

– Как ты думаешь, я могу это сделать сейчас? – я отворачиваюсь и смотрю в окно на свежестриженный газон и кустарники, которые в ночном свете кажутся зловещими тенями, – Когда я помню. Когда я вижу это перед глазами.

Ти–ши–на.

– Лика, ты не оправдала и моих ожиданий тоже. И я не хочу с этим мириться. Ты была у меня первой. Я был у тебя первым. Но не единственным.

– Я тоже была у тебя не единственной! – вопит она, – Думаешь, мне не передавали, как ты развлекался все эти два года? Как ты снимал потаскух и…

Вот тут я не выдержал и разразился смехом. Нахохотавшись от души, я снова взглянул на неё, на этот раз с жалостью.

– И я должен чувствовать – что? Вину? За то, что не был собой?

– А может быть ты всё помнил и просто мстил! – Лика подошла ко мне, уставив обвинительный перст в мою грудь, – Хотел ужалить побольнее, видя, что я мучаюсь!

– А ты мучалась? – чистый, неразбавленный сарказм вырывается из моего горла.

Я улыбаюсь, глядя, как она пытается переложить ответственность на меня. Это на самом деле смешно.

Но так было всегда, сколько я себя помню. Лика упала с велосипеда – виноват Глеб, не показал, как пользоваться тормозом. Лика поранила пальчик – Глеб старше и должен был сам нарезать яблоко. Лика выросла и стала изгоем в школе – Глеб не поддержал её заносчивость. Лика получила аттестат с одной четвёркой по физкультуре – Глеб не помог подтянуть норматив. Лику не взяли в художественную академию – Глеб мог бы замолвить словечко.

Лике было больно в первый раз – Глеб был слишком грубым. Лика залетела и пришлось делать аборт – Глеб не позаботился о контрацепции.

Почему я вообще был с ней? Потому что – удобно? Потому что я чувствовал себя виноватым? Потому что я её знал, знал все её слабости? Знал, что несмотря на избалованность, она никогда не предаст?

Но ведь предала.

– Я не буду мириться, – повторяю я, – Не собираюсь. Даже в мыслях нет.

С этими словами, я отступаю на шаг и выхожу из спальни. Спускаюсь вниз по лестнице и громко хлопаю дверью. У гаража стоит моя машина, не думая запрыгиваю внутрь и срываюсь с места.

Еду, под громко орущую музыку, открыв окно и вдыхая ветер, гуляющий в салоне авто. На подъезде в город останавливаюсь на заправке и беру стаканчик чёрного кофе. Морщась пью ровно до половины, а потом выливаю терпкий напиток прямо на асфальт.

В бардачке по–прежнему лежат ключи от съёмной квартиры – я последовал совету Ильи и не стал расторгать аренду. Куча бумажек – чеки. Я перебираю их, ухмыляясь и гадая – получал ли я удовольствие от такой жизни? Ночные клубы, алкоголь, секс… Это на меня не похоже.

Я был домашним мальчиком – и этим всё сказано. В детстве носил брекеты и очки, занимался плаванием. Зубрил точные науки, учился на отлично. Годам к четырнадцати вытянулся в росте и плечах, тогда же мать впервые сменила мои страшненькие оккуляры в широкой роговой оправе на контактные линзы. Брекеты тоже убрали, и улыбка стала идеальной. Тогда же появились друзья, увлечения помимо школы и бассейна.

Наши с Ликой отцы учились вместе, вместе открывали бизнес – сначала это была мастерская, потом – первый ювелирный салон, затем – сеть. К двадцати годам я стал сыном одного из самых богатых людей Эстонии. Она – тоже.

Я помню одно из тех старых семейных видео, которые снимали на чёрно–белую плёнку. Пухлая девочка с косичками и мальчик – ей два года, ему четыре. Они играются в песочнице, а голос оператора за кадром смеётся и произносит: «Мы ещё погуляем на их свадьбе». Тот смех сливается с другими голосами, одна шутка перебивает следующую…

Мальчик отрывается от пластикового ведёрка – цвет на плёнке серый, но я помню, что оно было зелёным – и хмурится, глядя в камеру. Потом смотрит на девочку и улыбается ей, помогая вылепить куличик из песка. Он разваливается, девочка шлёпает ручкой по непонятной фигуре и начинает плакать. Мальчик утешает её, размазывая слёзы по красным щекам, а затем они вместе уходят из песочницы, оставив игрушки одинокими и забытыми, никому не нужными.

Кадр всплывает так отчётливо, что я не могу сдержать усмешку. Я ведь всегда был рядом – чего ей не хватало? Поддерживал, старался приободрить. Писал за неё рефераты и делал домашние задания. Дрался в школе, а потом неделями замазывал фингалы маминым тональником и терпел насмешки одноклассников – как я уже сказал, до четырнадцати я был хлюпиком. Появлялся на её встречах с одногрупниками, игнорируя свои – ей всегда было страшно идти одной.

Всё, что я хотел от неё – это верности. Ответной поддержки, я хотел, чтобы она была той самой нитью, что держит меня в этом мире.

Но, даже когда мои родители погибли в авиакатастрофе четыре года назад, возвращаясь из отпуска, всё, что она могла сказать:

– Глеб, ты должен быть сильным. Ты же мужчина.

Вот так просто.

Ключи звякнули в моей руке, когда я поднял ее, чтобы потереть лицо, и у меня в голое что-то щелкнуло. Я развернул машину и поехал прямиком в центр, на Тартусское, туда, где была то ли моя, то ли чья-то еще квартира.

ГЛАВА 17

Flying high above in a magic motion

Nothing holding you so stay away

And may I hold to you only feel devotion

Just let go and let us…

He–al

Loreen «Heal»

В мастерской гулял сквозняк – и дверь, и окно были нараспашку. Я медленно проходил между столами, сцепив руки за спиной, и разглядывал восковые макеты потоковых украшений – те, что продаются в салонах без предварительного заказа.

Мда. А ювелирная мода сильно изменилась. Раньше на кольцах сияли драгоценные камни: бриллианты, изумруды, рубины, а теперь большинство было украшено крошкой, что обычно остаётся после огранки, или вообще… Эмалью.

Хотя, не спорю, в коллекции широких колец из белого и жёлтого золота, с замысловатыми узорами ярких красок (и ни одного похожего), есть что–то интересное. Простота и элегантность.

– Глеб Антонович, – поприветствовал меня один из наших мастеров, – Рад вас видеть.

– И я тоже, Юрий. Я смотрю, вы больше на потоке сейчас работаете?

– Ну да, – седовласый мужчина поправил густые усы и ухмыльнулся, – У нас дизайнеров, сами знаете, по пальцам пересчитать, – произнёс он с укором, и я невольно улыбнулся – почти как отец, – Вы от работы отошли, так что пришлось выкручиваться. Вот, нашли девочку по эмали – что б этот… Как его…

– Имидж, – подсказал я.

– Да. Имидж кампании не терять. Анжела Максимовна талдычит об уникальности каждого изделия, но, – Юра вздохнул и взглянул на заготовки, – Какая уникальность в этом? Вы с отцом создавали шедевры.

Кивнув, я подошёл к его станку и принялся разглядывать серёжки, что по всей видимости принесли для ремонта.

– Замок сломался. Стояла скоба, я предложил заменить на булавку. Хотя, что то, что это снимать на ночь надо, но не слушают ведь, – взмахнув руками, Юрий покачал головой, – А потом жалуются на качество.

– Дай инструмент, – я уселся на его стул, который чуть скрипнул от веса моего тела, и взглянул в микроскоп.

Повертев в пальцах серьги–кольца, я посмотрел на пробу. Классическое розовое золото, с виду изделие массивное, но опытный взгляд не обманешь – внутри пустота. Юра тихо прокашлялся рядом, и я вскинул голову, а затем взял в руки маленькую отвёртку и зажим–пинцет.

Помню, когда я только учился, пальцы дрожали, как у алкоголика, а дыхание само собой прерывалось – страшно было до жути. Сейчас несколькими отточенными движениями я снял крошечный винт и вытащил скобу. Отложив её в сторону, я подхватил пинцетом прямую застёжку и тем же отточенным движением вставил её на место, а потом закрутил винт и проверил надёжность крепления.

– А руки–то помнят, – тихо прошептал я себе под нос, а затем, выпрямляясь, добавил громче, – Готово.

– Талант не пропьёшь, – Юрий хлопнул меня по плечу, и тут же вытянулся и придал лицу выражение серьёзности, когда я недоумённо изогнул бровь, – Рад вас видеть, Глеб Антонович. Вас здесь не хватало.

Молча кивнув, я ещё раз оглядел мастерскую и невольно улыбнулся. Но моя улыбка тут же померкла, когда я услышал звонкий стук каблуков, а затем в помещение вошла Анжелика.

Первым порывом было спрятаться за стеллаж и тихо удалиться, пока она меня не заметила. Но стеллаж стоял далеко, а голубые глаза метнулись прямо в мою сторону.

– Глеб! – громко произнесла Лика и, продолжая вколачивать набойки на каблуках в кафельный пол, подлетела ко мне, – Мы повсюду тебя ищем! Почему ты не отвечаешь на звонки?

– Потому что мне нечего тебе сказать, – я обошёл её и направился к выходу.

– Глеб, ты ведёшь себя, как подросток! – взвизгнула она, – Ты не можешь бросить меня без объяснений.

– Да ну? – я усмехнулся, выходя на улицу и спускаясь по ступенькам, – Я уже это сделал.

– Ты не можешь так со мной поступить, – прошипела она, схватив меня за локоть.

Когда я развернулся, эта бешеная уткнула острый ноготок в мою грудь и продолжала тыкать им, злобно рыча:

– Я терпела твои закидоны два года. Я терпела твои загулы, ночные «прогулки», постоянное «хочу – не хочу жениться». И теперь ты бросаешь меня?

– Зачем терпела? – вырывается у меня с улыбкой.

Анжела замолкает и смотрит на меня, раскрыв рот от удивления. Я вижу, как она смыкает губы и снова приоткрывает их, ища какие–то слова, но, по всей видимости, их попросту нет.

– Анжела, мы взрослые люди. Мы не подходим друг другу – пора признать. Ты мне изменила, и я не собираюсь с этим мириться. Как ты себе представляешь нашу совместную жизнь и брак?

– Мы можем с этим справиться, – упрямо протянула она.

– Мы уже не справились, – я пожал плечами и перехватил её запястье, – Мы уже не справились, – повторил чуть тише и поцеловал костяшки её пальцев – как раньше.

Но раньше она вздрагивала от этого жеста, а сейчас всего лишь напряглась. Раньше меня волновало, когда я делал так, а сейчас внутри вакуум, как в тех самых серёжках, которые с виду – тяжёлые и массивные, но на деле – пустышка.

– Лика, прости, но так будет лучше, – я вымучено улыбнулся и отпустил её руку – та безвольно повисла вдоль тела, – Я могу поговорить с Максимом Евгеньевичем, скажу, что причина не в тебе…

– Не надо, – она перебила меня, тряхнув головой, и один золотистый локон из её причёски выбился, упав на лицо.

Я поправил его, машинально убрав за ухо и тут же одёрнул руку. Лика шмыгнула носом, её глаза наполнились слезами, но она не заплакала, как обычно, а лишь расправила плечи.

– Что будешь делать с домом родителей?

– Выставил на продажу, – я пожал плечами, – Я хочу жить в городе.

Она хмыкнула и окинула меня внимательным взглядом, а затем уголок её губ дрогнул в ухмылке.

– Да, я старалась не замечать того, но ты и вправду изменился.

– Буду надеяться, что в лучшую сторону. Тебя подвезти?

– Не нужно, – она снова покачала головой и повернулась к стеклянной двери, – Хотела проверить, как идут дела.

– Ты отлично справилась, – похвалил я.

– У меня были отличные учителя, – язвительно бросила она.

Кивнув – а что на это ответишь? – я вытащил ключи от машины из кармана брюк, и покрутил брелок сигнализации на пальце.

– Ну что ж. Мне пора, – неуверенно протянул я, стараясь не смотреть в её сторону.

– Я сообщу тебе, когда вывезу свои вещи.

Вот так и оборвались все связи. Одной фразой, одним предложением, набором букв и символов. История моей семьи, моей жизни – наших жизней – она закончилась. Нет её.

И это правильно. Я не могу починить эти отношения, как тот несчастный замок. Нет таких отвёрток и инструментов, которые смогли бы исправить череду глупостей и ошибок – обоюдных, но от этого не легче.

– Глеб, я хотела сказать, что всегда винила себя в той аварии. Если б не я, и не мой поступок, ты был бы… – Лика запнулась и осторожно коснулась моего плеча, заставляя меня посмотреть на её лицо, – Мне очень жаль. Я не хотела, чтобы ты пострадал.

– Всё в порядке, – отрезал я, – Ты не виновата.

Она поджимает губы и хмурит брови, а затем кивает и отпускает меня.

– Ну, счастливо. Надеюсь, мне не придётся искать новую работу, – она ухмыляется собственной шутке.

– Нет, не нужно. И тебе – удачи.

Махнув рукой, я развернулся и зашагал на парковку, не оглядываясь назад.

Всё наладится, пусть не сразу, но… Мы сможем работать вместе, не будучи женихом и невестой. Мы сможем сохранить дружеские отношения, или хотя бы деловые – мы оба профессионалы и потратили всю сознательную жизнь на то, чтобы дело наших родителей процветало.

Лика найдёт себе достойного мужчину и начнёт новые отношения без лжи и обмана. Она выйдет замуж, нарожает кучу детишек и будет счастлива.

А я… Я что–нибудь придумаю.

Когда я сажусь в машину, мой взгляд натыкается на очередную бумажку. Выписка из банкомата в центре города. Время – пять утра, снятая сумма – почти пять сотен евро. Тихо присвистнув, я начинаю рыться в чеках и нахожу несколько по тому же адресу.

Стриптиз–клуб. Слышал об этом месте, но ни разу не рискнул туда заявиться. Забавная аллюзия – похоже, пребывая в забвении, я решил воплотить в жизнь все свои скрытые желания.

Альтерэго, не иначе.

Подумав несколько секунд, я решил поглядеть сегодня вечером, что же из себя представляет подобное заведение на практике.

ГЛАВА 18

This time we will

Turn around and say the words that make us heal

And then we win

We will know and never more go back to this

You gotta give something something something to love

You gotta give something something

You gotta give something something something to love

You gotta give something something

To Love…

Loreen «Heal»

– В спортивном нельзя, – отчеканил охранник, смерив меня хмурым взглядом.

Я пожимаю плечами и достаю из кошелька десятку.

– А так?

– В спортивном нельзя.

К красной купюре присоединяется ещё одна.

– Так? – невольно ухмыляюсь, глядя, как молодой ещё в принципе парень с коротким ёжиком светлых волос приподнимает бровь.

– В спортивном нельзя, – снова отрезает он, – Тебя увидят – меня уволят. От твоих двадцати евро мне на бирже труда будет ни холодно, ни жарко, – почти дружелюбно объясняет секьюрити.

Если каменное лицо и дрогнувший мускул на челюсти можно считать проявлением дружелюбия.

– Понятно, – вздыхаю я, отойдя в сторону.

Вот знал бы, оделся бы поприличнее.

Я смотрю на улицу, раскинувшуюся впереди; и редких прохожих, что ловят такси и заходят в питейные заведения. Мимо меня проплыла толпа молодых парней и благополучно прошла фейсконтроль в SOHO – тот самый стриптиз–клуб, куда: «в спортивном нельзя». Наверное, мальчишник.

Ухмыльнувшись, я думаю о том, что наверняка мой собственный выглядел бы так же. Классика.

Решив оставить машину и немного прогуляться, я иду по переулку, разглядывая обновлённые витрины магазинов, подсвеченные тонкими полосками лёд–лампочек на ночь. Яркие вывески на каждом углу гласят: «Новая коллекция», однако, я уверен, что подобное уже видел несколько лет назад. Всё новое – хорошо забытое старое. Основной принцип всех торгашей, да и вряд ли кто–то заметит.

Ноги сами ведут меня через Таммсааре парк, и я оказываюсь у ворот Виру. Не думая, бреду по узким улочкам и брусчатой дорожке, разглядывая старинные здания. Поднявшись на Вышгород, я сажусь на скамейку и смотрю на старый город, что раскинулся впереди.

Сколько бы я не путешествовал, возвращаясь домой всегда понимал, что Таллинн – волшебный город. Тихий и спокойный, жизнь в нём размеренная и какая–то особенная. Здесь нет буйства красок, экзотики или бешеного ритма мегаполиса, но есть ощущение уюта.

Ощущение дома.

Странно, почему я поселился так далеко от города? Глядя на мелькающие огни вдалеке, я поймал себя на мысли, что мне нравится сидеть вот так и смотреть на мирно посапывающую столицу. Я бы мог засыпать, разглядывая этот вид и просыпаться, когда огни гаснут. Там, за чертой города, ночью нет ничего, кроме стрекота каких–то букашек, а тут всё иначе.

Я достал мобильный из кармана и сделал фотографию. Не знаю зачем я нажал на кнопку, но так или иначе, на экране появилось немного смазанное изображение церквей и старинных домов. Затем я вспомнил, что не проверял свой мобильник с тех пор, как очнулся в больнице, и я принялся изучать список контактов, историю звонков и галерею фотографий – но ничего нового, к сожалению, там не нашёл.

Все контакты были прежними, а снимок на карте памяти – только один.

Вздохнув, я поднялся и пошёл обратно к клубу, у которого оставил свою машину. Посмотрев на вывеску ещё раз, я сел на водительское сидение и открыл бардачок. Гора чеков выпрыгнула из него, как чёрт из табакерки. Я принялся перебирать их, откладывая в сторону те, что не связаны с этим заведением, а затем взял в руки несколько бумажек и нахмурился.

Судя по всему, в последнее время я часто заходил в SOHO. Причём, прямо перед закрытием и всего за чашкой кофе. А вот в день, когда я оказался в больнице, снова погулял на кругленькую сумму – бутылка виски.

Странно.

Я покосился на охранника, стоящего у входа. Если я был тут завсегдатаем, он должен был меня узнать, ведь так? Впрочем, может и охранники меняются тут каждую неделю, или работают посменно…

Но я ведь могу подойти и спросить, видел ли он меня здесь раньше. Я от этого ничего не потеряю.

Полный решимости, я снова выполз на улицу и подошёл к амбалу. Тот смерил меня любопытным взглядом и ухмыльнулся.

– Ты меня видел здесь раньше? – без прелюдий начал я.

Он в ответ пожал плечами.

– Мы не разглашаем такую информацию. Конфиденциальность и всё такое.

– У меня чеков из вашего заведения по самые, – я хлопнул рукой по собственной шее, – Гланды. Мне уже похер на конфиденциальность. Я был у вас?

Снова небрежный жест – плечи вверх–вниз.

– Это не ответ, – пробормотал я.

– Видел тебя пару раз.

– С кем я был?

Я начинаю медленно закипать, потому что он – догадайтесь что? Правильно.

Он пожимает плечами.

Их этому обучают что ли?

Дверь за его спиной резко открывается и он, даже не обернувшись, отступает в сторону – определённо натренированным шагом. На улицу выскакивает белобрысая девица и я смотрю на неё, а потом снова открываю рот, чтобы задать вопрос, но замолкаю.

Я где–то видел её раньше.

Она бросает на меня беглый взгляд и быстрым шагом проходит мимо, махнув рукой охраннику. Её хрупкая фигура удаляется по Рявала и почти скрывается за углом, когда я кричу:

– Стой!

Пустившись почти бегом, я нагоняю её и хватаю за руку, резко развернув к себе лицом. Её глаза прищуриваются, и она вырывается из моей хватки, отступая на шаг.

– Чего тебе? – рявкает девчонка.

– Я тебя знаю.

Она с шумом втягивает воздух, так сильно, что её ноздри раздуваются. Щёки быстро краснеют, а глаза смотрят на меня с чистым презрением.

Я вспоминаю, что видел её в больнице. Да, определённо, это была она. Она ещё хотела что–то сказать, или мне так показалось.

– Это уже не смешно, – шипит она, – Чего ты хочешь?

– Я просто хочу знать…

Грубый мужской голос прерывает меня:

– Сабина, всё в порядке?

Обернувшись я натыкаюсь на охранника, который стоит, скрестив руки на груди и поигрывая мускулами. Усмехаюсь и снова смотрю на девушку, но от неё я не вижу никакой реакции, кроме злобного взгляда.

– Всё в порядке, Расмус. Молодой человек обознался, – произносят её губы, чуть скривившись.

Она отворачивается и уходит. Я пытаюсь пойти за ней, но крепкая рука, что легла на моё плечо, меня останавливает.

– Чувак, ты не пойдёшь за ней. Даже не думай.

– Я её знаю, – бормочу я, глядя, как её макушка с растрёпанными белыми волосами скрывается в подземном переходе.

– Может быть. Но она тебя явно знать не хочет.

Он держит руку на мне несколько минут, а затем отпускает и молча возвращается на своё рабочее место. Я стою один на тротуаре, растерянно моргая.

А потом меня как обухом по голове ударили.

Сабина. Он назвал её Сабина.

Перед глазами всплывает рисунок, что мне снился, и пляшущие буквы, которые я никак не мог разобрать

А, б, с, и…

– Саби, – шепчу я пустой ночной улице, – Её зовут Саби.

Я должен её вспомнить.

[1] L’One – Помни меня