Коллекция королевы

– Где второй? – кричал старший, – бросаясь к Дену. «Скорую» скорей! Полный свет! Оставаться всем на местах!

Притушенный в зале свет вспыхнул в полную силу, за окном завыли сирены. Первой из оцепеневших от страха гостей опомнилась полная живая синьора, сидевшая за столиком слева со всем своим многочисленным семейством. Она кричала, прижимая своего младшего к себе и глядя на неподвижного Володю, но рукой указывала вниз:

– Венерин камень! О святая мадонна!

Главный полицейский сделал невольно шаг вперёд и опустил глаза вслед за её указующим жестом. На полу из чёрной мраморной крошки в ярком свете многочисленных ламп, вылупившись из своей скорлупы, засияли крупные изумруды.

Глава 11

Красивый современный новый аэропорт в Москве ничем не отличался бы от таких же в Европе, но почему-то во всех его длинных, недавно отделанных переходах нестерпимо несло туалетом.

Толпа другая, – отметил Кирилл, – и я другой. Да ещё первый раз никто не встречает. Следовало, наверно, заранее договориться, где жить стану. Впрочем, ладно. Как решил, так и будет.

У выхода клубился народ, наперебой предлагающий пассажирам отвезти их немедленно хоть к чёрту на рога. Бисер отошел в сторонку и осмотрелся. Вокруг было шумно, люди окликали друг друга, звучала разно племенная речь, плакали дети и голосили встречающие.

– Господин Бисер? – услышал он вдруг женский грудной голос, Кирилл Игнатьевич, это Вы или я ошибаюсь? Вы меня, верно, не помните. Я Нина Белая из «Икара».

Кирилл обернулся и увидел невдалеке маленькую женщину лет сорока в деловом костюме, быстро пробирающуюся к нему. «Икар» была партнёрская фирма из Москвы, с которой у него года два назад завязались отличные деловые отношения. Эта Нина, как сказали бы раньше, зам по кадрам и…

– Здравствуйте, Ниночка, конечно, я Вас помню. Просто задумался о маршруте. Как и куда.

– А мы тут бельгийцев провожали. Они только что улетели. Иду я и вижу: Вы или не вы? – Нина приветливо пожала Кириллу руку.

Какими судьбами, Кирилл Игнатьевич?

– Это долгая история. Вот теперь надо решить, где поселиться, на чём доехать.

– А вас не встречают? – удивилась Белая.

– На этот раз я один как перст.

– Если хотите, я вас подвезу. Я с водителем. Знаете, самой за рулём сидеть, по Москве ездить, в пробках стоять – никаких нервов не хватит. А мне они для работы нужны.

Нина, наперекор своей фамилии чёрная как галчонок, с блестящими как маслины глазами улыбнулась, показав ряд отличных ровных мелких зубов.

– Выходит, мне вас просто ангел-хранитель послал. Неловко, правда, вас затруднять, – засомневался Бисер.

– Ерунда, что вы, право! Вы по делам?

– Что по делам, то по делам. Только не по работе. Мне нужно тут кое-что уладить. Я вылетел из Мюнхена пулей. Вот думаю сейчас, в какую бы гостиницу двинуть. Я хотел так: всё равно надо пообедать. Значит можно добраться до центра, сесть где-нибудь поесть, скажем, у «Петровича», ну и обзвонить пару отелей, где раньше был. Или в случае чего, если уж совсем не повезёт, я к тёте своей старенькой поеду на Каляевскую.

– Кирилл Игнатьевич, знаете что? Если Вам сейчас люкс не нужен… или нужен всё-таки? – спросила Нина.

Он засмеялся. Налоговый инспектор-консультант – важнейшая фигура для предпринимателя, давно объяснил Бисеру, что он может позволить себе по служебным делам останавливаться в очень хороших отелях и для встречи с деловыми партнёрами тратить в ресторанах солидные суммы. Эти расходы всё равно спишут ему с облагаемой налогом прибыли. И поэтому москвичи, посещавшие его по работе и знавшие его уже, как разумного и сдержанного человека, совершенно не склонного пускать пыль в глаза, удивлялись порой тихонько тому, что он, не пугаясь безумных московских цен, приглашал их к себе в «Шератон» или «Версаль».

– Ох, извините. Потом доскажу. Лёша, мы тут! – Нина, уверенно и быстро лавировавшая в гуще пассажиров и сопровождающих, вывела своего спутника к тротуару и зашагала к молодому человеку, стоявшему и курившему около синей «Ауди».

– Знакомьтесь, Кирилл Игнатьевич, это наш сотрудник – мастер на все руки. Водитель, связист, программист – всё что хотите!

– Да что Вы, Нина Юрьевна, какой там программист. Обычный пользователь, – отшутился молодой человек, забирая багаж. – Садитесь, пожалуйста. Такси свободен!

Кирилл, не обративший сначала на него особого внимания, вгляделся теперь пристальнее и заметил:

– Программист – не программист – бог с ним. Этих теперь навалом. А вот что Ильфа и Петрова читали – хвалю! Мы можем, кстати, запросто без отчества общаться. Я ведь уже и отвык.

Они ехали по направлению к городу на хорошей машине со скоростью километров в сто. На неровностях не особенно ухоженной дороги заметно потряхивало. От этого скорость, совсем не ощущавшаяся бы в Германии, казалась большой и опасной.

Отставить! Я при исполнении. Что за ерунда лезет в голову. Да и Нина что-то говорит.

– …без отчества мне неловко, – действительно закончила Нина фразу, начала которой он не расслышал. В общем, у нас сейчас затишье. Я вас могу в «Служебную» отвезти. Помните, где мы координационное совещание проводили с поставщиками? Там чисто, тихо, душ, туалет и телефон в номере. Но без фокусов. Никаких тебе баров, ковров и мраморов.

– Вы ещё скажите: будуаров и альковов, – включился Кирилл. – Я просто не знаю, как вас благодарить. Эта ваша «Служебная» прямо у МИДа. Лучше придумать нельзя. Метро рядом. Я, впрочем, машину непременно возьму напрокат. Вы понимаете, когда я по службе приезжал, меня всегда возили. А сейчас я сам с усам. Так может, вы мне посоветуете, куда обратиться?

– Сразу навскидку не скажу. Никогда с этим не сталкивалась. Пожала плечами Нина. – Гостей мы сами возим. Давайте до завтра. Я справки наведу.

Водитель Лёша, не принимавший участия в разговоре, обернулся:

– Нин Юрьевн… ?

– Конечно, Лёша. Займись, а как же. «Разобраться и доложить!» А у Кирилла Игнатьевича, как приедем, телефон номера запиши. Вы надолго, Кирилл Игнатьевич? – обратилась она к Бисеру.

– Больше двух недель я тут остаться никак не смогу. Мне, видите ли, нужно просто определённое дело сделать. Сколько для этого потребуется в целом – один Аллах ведает. Понадобится – ещё вернусь.

– Понятно. Это я для гостиницы. Мы для вас это «пребывание» без всяких вопросов организуем и, если надо, продлим. Я думаю, вам телефон обязательно потребуется.

– Так вы же сказали – в номере есть?

– Нет, этот… ну как его? Я имею в виду «мобильный».

– У меня есть.

– Не сомневаюсь. Только зачем же в Москву через Германию звонить? Просто покупаете сим-карту здесь и можете его вставить в свой аппарат или другой новый использовать – как хотите. Но чтобы его тут иметь, нужна московская прописка. Лёша, ты себе запиши.

Кирилл снова поблагодарил и подумал, что всё в этой необычной, спонтанной поездке словно в специальном ностальгическом путешествии «по памятным местам». Надо же, его везут именно туда, в этот район, где прошло всё – не детство, нет – но отрочество. Вот! Так будет правильно. Слово для современных ушей уже чужое. И в его время так не говорили. Ясно! Какие там отроки. Но и «тинейджеров» он тоже не любил. И как, собственно, образовать от них существительное среднего рода? Тинейджерство? Моё тинейджерство, стало быть, здесь протекало. Муть голубая.

В гостинице всё прошло как по маслу, и часа через полтора Бисер, сердечно простившись со своими спутниками, остался один. Он распаковал чемодан, выложил ноутбук с полагающимся к нему портфелем и, немного подумав, вышел сквозь прохладный и безлюдный вестибюль на улицу. Улица эта, зажатая спереди со стороны Садового кольца огромным сталинским небоскрёбом министерства иностранных дел, вся была запружена машинами.

Отсюда, прикинул Кирилл, – мне, даже если не спеша идти, надо всё равно только четверть часа. Господи, сколько же я не видел ребят? Старого тут, что по ту, что по эту сторону Арбата, немного осталось, однако дом, куда он сейчас шёл, стоял, как ни в чём не бывало. В целости и сохранности, старый, ничем не примечательный, слегка неряшливо подштукатуренный и подмалёванный, он выделялся разве только решётками с висячими замками, закрывающими со всех сторон входы и выходы в окружающие его проходные дворы. Кирилл, войдя в один такой двор, миновал вагончик с надписью: «Ремонт обуви. Быстро и дёшево» и подошёл к с детства знакомой двери, косясь на окна первого этажа, тоже, как и всюду теперь в Москве, забранные решётками.

Ох, ёксель-моксель, здесь же теперь, несомненно, код! Кода он, понятно, не знал. Телефона, наверняка нового, тоже. Так. Надо было как-то выходить из положения.

Почему мне не пришло в голову, что они уже вообще здесь не живут? – спросил себя с досадой Бисер, оглядывая дверь, и тихо выругался.

– Взял да явился, ничего не узнав, – бурчал он себе под нос, когда старческий чуть надтреснутый голос прервал эти невесёлые размышления:

– Вот я и говорю, Дусь, пензию Витька за хозяйку получил аль нет? Померла-то она когда? Осьмого, да! А пензия, чай, десятого. Дусь, а Дусь?

Старушки вполне деревенского вида, сидевшие на скамейке рядом с подъездом, громко гутарили о своём, как это нередко бывает у глуховатых людей.

Ну я осёл. Ищу, как в Мюнхене, таблички с фамилиями жильцов. Совсем одурел, москвич хренов. Вот они, таблички-то! Хотя… Может бабушки эти из новых? И пусть не лимитчики – таких теперь нет, так беженцы. Это верней. А, попытка – не пытка.

– Здравствуйте, извините пожалуйста, – обратился он к ближайшей к нему толстенькой в чёрном платке и очках пожилой женщине, которую её подруга называла Дусей. – Мне надо тут к доктору с первого этажа сразу направо в этом подъезде, а я код забыл. Такая незадача!

– Это к Марии Семёновне что ли?

– Точно, к Марии Семёновне Осиповой. У неё ещё дочка Соня и сын Коля помладше. А Вы её знаете?

– Как не знать, милай, – откликнулась соседка Дуси. Вся наша жизня, поди, здеся просвистала. Мария Семёновна, как же. Всегда тут всем помогала. И муж ейный доктор был, Матвей-то Ильич. Давно-о преставился, давненько. Ну, тот больше заразу всяку лечил. И строгий же был дядька, прямо беда!

– Ох, ты и скажешь, Клавдия Петровна. Вот деревенщина, прости господи. Восьмой десяток в Москве живёшь, а всё: «заразу». Он, Матвей-то Ильич, знаешь сынок, на Соколинке главный был. Там на Соколинке гошпиталь раньше стояла. Как сейчас – я не знаю. А раньше, кто – хоть малой, хоть и взрослый – корь там, али ветренницу, али свинку, али, борони боже, оспу каку подхватит – сейчас туда, -охотно приветливо затараторила Дуся.

Моисей Эльевич, про себя улыбнулся Кирилл. Когда-то он случайно узнал, что Сонины родители, оба подполковники медицинской службы, взяли фамилию жены. Имя с отчеством доктор Франк, несмотря на людоедские времена, не менял, просто так пациентам было проще. Из Моисея он стал Матвеем, а непроизносимого Элиевича переделать в ленинского Ильича просто сам бог велел.

– Про Матвей Ильича я знал, а Мария Семёновна?

– Жива, сыночек, жива, – успокоила его Клавдия. – И, дома, чай.

– Я её седни с кошёлкой видала, она из магАзина шла. Кошёлка така на колёзьях, знаш? Она с ней и на Кружок ходит, и в этот наш «СимОй импотент»!

– Куда, Клавдия Петровна? – переспросил её с надеждой Кирилл, вдруг почувствовавший, что тягостные воспоминания и напряжение, владевшие им с момента получения письма, начали отступать.

– Эвон, в «Симой импотент», на угле на Арбате! – повторила бабушка внятно, и он понял, что не ошибся.

Кирилл охнул, плюхнул на скамейку портфель и опустился на валявшееся рядом ведро. Он хохотал долго, до слёз, с облегчением хлопал себя по коленям, порывался что-то объяснить бабушкам и не мог. Старушки тоже потихоньку начали хихикать.

– Их-ха-ха, что ты, милок? – слышалось их клохтанье на весь двор. Их – хи – хи – хи, господь с тобой!

Кирилл только отмахивался. Он был дома.

Глава 12

В подъезде было темно и пахло кошками. Лифт справа от квартиры остался тот же. Тяжёлый, с металлической решётчатой дверью, лязгающий на остановках и дребезжащий при движении всем своим дряхлым нутром. Сонька жила на первом этаже. Лифт был им не нужен, но ребята иногда катались на нём от нечего делать, когда выходили покурить в подъезд.

Мария Семёновна открыла дверь сама, и стоя спиной к свету, неуверенно сказала:

–Здравствуйте, Вы, наверное, к Соне с Костей? А их нет, они только

послезавтра будут.

– Мария Семёновна, это я, Кирилл Бисер, Кир Бис, Кирка Стеклярус, помните?

– Господи, Кирочка, это правда ты? Да проходи, проходи скорей! Вот Соня то огорчится. Она, видишь, как раз на два дня на дачу укатила. И Костя тоже прямо с работы туда ездит. Ой, ты что это белый стал, как я? Ты же ещё совсем молодой?

– Мария Семёновна, дорогая, дайте на вас хорошенько посмотреть! Сто лет я вас не видел. Я белый или серый – разница невелика. А вы молодцом! Разве что подстриглись. А так, вовсе не изменились. Вы не верите, а я, ей-богу, не вру!

Он обошёл вокруг пожилой женщины, улыбающейся ему такой знакомой материнской улыбкой, радостно чмокнул её в щёчку, ощутив лёгкий аромат «Красной Москвы», и снова подумал, почти не веря себе.

– Отпустило. Ещё немного отпустило меня!

Они сели за стол на большой кухне, выходящей окном во двор, пить чай. И Бисер, с уплетавший за обе щеки пышки и печенье с «витамином», рассказывал, спрашивал, смеялся и огорчался, чувствуя себя если не мальчишкой, то студентом. Вот он прискакал из Долгопрудного, из общаги Физтеха, и скорей отметиться сюда. Благо от его коммуналки до этого дома рукой подать. Вот так: две-три минуты до Кружка, до школы подольше – минут восемь, до Соньки -пятнадцать. Целую жизнь назад.

Он уже расспросил о Соне, о её втором муже Косте, о дочке Наде, вышедшей замуж за испанца и жившей теперь где-то рядом с Барселоной. Давно пора было перейти к делу, а он всё не решался. И вдруг Мария Семёновна вздохнула и негромко сказала.

– Кирочка, а ты про Андрюшу знаешь или нет? Соня тебя должна была найти, я понимаю. Я, старая, обрадовалась, да на радостях о плохом позабыла. Ты, наверно, потому и приехал?

– Соня? Нет, это я сам… Даже не знаю, как начать. Вы, конечно, обо всех наших запутанных отношениях слыхали. Я сейчас, действительно, из-за Андрея примчался. Так сказать – долг чести отдать. Срочно и не раздумывая. Но я толком ничего не знаю. Я, видите ли, от него письмо получил с указанием. А как мне дальше быть, всё это – у Соньки… Мы так ещё в десятом классе решили. Ох, я вам совсем голову заморочил, да?

Но Мария Семёновна сделала движение, и Бисер по её напряжённому печальному лицу понял, что она его просто не слышит.

– Ты не знаешь. Так вот как вышло. Значит мне и сказать придётся. Сколько я на войне смертей видела, скольких извещать приходилось, и писать, и так, и иначе… Но к такому нельзя привыкнуть…

Старая женщина сделала паузу. Кирилл, готовый к тому, что должен услышать, замер и весь обратился в слух.

– Нет больше Андрюши. Убили его, – выдохнула Мария Семёновна.

– Господи, кто? – ахнул он. – Почему? Где? Как так?

Бисер, ожидавший рассказа о больнице, инфаркте, может, пьянке с девчонкой лет на тридцать моложе фигуранта, потрясённо замолк.

– А Соня откуда узнала? Андрей, что и Вам письмо прислал? – наконец снова спросил он, пытаясь собраться с мыслями.

– Да как же это он напишет, что ты, голубчик? – растерялась Мария Семёновна, и Кирилл понял, что сморозил глупость. Однако она продолжала свой печальный рассказ.

– Соню, ты же знаешь Кирочка, вечной старостой называли. Да и адрес прежний остался. Может, мы одни живем, как и раньше, на старом месте. Так если что случится – школьная встреча, свадьба ли, дети ль нам и сейчас как раньше

звонят. Реже теперь, правда. Что и говорить. Сам Андрюша с полгода назад тоже был. С гитарой пришел. Не понравился он мне! Постарел, бледный, выглядит плохо. Я ему: «Дай, послушаю тебя!» Не дался. Смеялся всё. «Я, говорит, доктор, теперь с сигарет на трубку перешёл, что твой капитан. А капитаны – народ здоровый. И если уж помирать-то лучше на корабле!» Ну, выпил он тут за столом рюмки две коньяку. Косте с Кавказа настоящий армянский как-то прислали. И вот он, Андрюша, белый сделался, потом покрылся! Полежал, правда, пять минут, а потом давай песни петь под гитару. И что ты думаешь? У нас как раз внучка моя гостила, Надя, а с ней подружка. Так эта Инес из Барселоны ей, верно, года двадцать два, не больше. Глазищи свои кофейные как вытаращит, ресницами как захлопает, и давай с ним по-английски лопотать! Соня моя насчёт языков не очень, да и в школе вы немецкий учили. Но вот Костя, и, конечно, Надюша – те понимают. Они мне потом по секрету сказали, что Инес ему свой адрес вручила, его телефон у Сони просила и очень, ты знаешь, очень.

Она подняла глаза на Кирилла, осеклась и добавила без всякой видимой связи с предыдущим.

– Соня, как с дачи приедет. Да что это я? Ты прости меня, голубчик. Давай мы ей сейчас позвоним. Я, стыдно просто иногда, забываю про эти новые телефоны. Для меня, как и раньше, на даче так на даче. Связи нету! Погоди, я книжку записную найду. Она поправила очки, встала и направилась к дверям.

– Вы это про «мобильный»? Можно и по нему, но у них там и простой есть.

– Марь Семёновна, а можно я пока по квартире поброжу? Может, что ещё и осталось?

– Конечно, Кирочка, а как же! Книжки все наши, как были при Матвей Ильиче, так и стоят.

– А крокодил?

– Иди-иди. И крокодил тоже есть.

Бисер вышел в коридор, толкнул дальнюю правую дверь… Крокодил был на месте. Метровый деревянный, покрытый чешуйками, некоторые из которых отвалились ещё лет тридцать назад, он невозмутимо лежал на кушетке у окна, полу открыв зубастую пасть.

Знатная это была квартира по тем временам! Три большие раздельные комнаты выходили на разные стороны дома в разные же дворы. Кухня метров в двенадцать, ванная, коридор. Всё тут было солидным, просторным и добротным.

«Наши тогда почти все жили в коммуналках,» – думал Кирилл. Он перебрал в уме нескольких школьных ребят и задним числом удивился: не видел, не замечал.

А ведь Валька не просто в коммуналке – в подвале жила. Ваня и Лина, близнецы Силины, тоже. Женя, Димка, Вася Терской, Катя Сарьян получше, но все с соседями. А Лида, пусть не в подвале, так в «вороньей слободке» барачного типа. Какая там ванная! Да, так прилично у одной Соньки было.

Кирилл вошёл в столовую и посмотрел на стену. Часы тоже висели на старом месте. Тяжёлый тёмно-золотой маятник беззвучно качался в большом деревянном коричневом футляре со стеклянной дверцей, и батюшки светы. На часах, на макушке, сидел крупный пушистый кот с большими белыми усами.

– Чучело! – ахнул Кирилл, – коты столько не живут. Но полосатый, с такой же белой грудкой и лапами!

– Мать честная… Васенька? Ва-а-а… или всё-таки?

В часах что-то заскрипело, затрещало, застрекотало, раздался глуховатый, но сильный бой. Старый футляр и хрустальная люстра в мелких подвесках тоненько зазвенели в такт. В следующую секунду «чучело», с хриплым «мя-у-у-у-в» прыснуло мимо гостя и исчезло за шкафом.

***

Мария Семёновна подошла к новому телефонному аппарату в столовой и вздохнула. Сделанный в виде большой трубки, висевшей на стенке, он состоял из клавиатуры и микрофона, тёмно-красного на белом фоне.

Этих она тоже боялась. Эх, куда бы лучше старый добрый круглый циферблат, медленно вращавшейся вокруг своей оси и позволявший опомниться впредь до соседней цифры. Раньше-то ещё и с буквами были. Вот у них на Арбате – «Г-1». Все телефоны так начинались. А теперь эти бесконечные номера цифр по десять, коды! Разве упомнишь? Но, с другой стороны, все же хорошо. Всегда позвонить можно. Длинные гудки прервались, и Сонин голос издалека откликнулся.

– Мама? Мамочка, это ты? Что случилось?

– Ничего, Сонюшка, всё в порядке. Доченька, к нам Кирилл приехал! Помнишь? Покойной Саши муж Кирилл Бисер.

– Кирка приехал? Ох мам, ну ты уж скажешь – покойной Саши муж!

– Да не Стеклярусом же мне его называть!

– Давай его сюда скорей. Молодец, что позвонила. Целую, мамочка. Мы с тобой потом поговорим.

Кирилл быстро подошёл к телефону, пару секунд помолчал, а затем внешне спокойным, но слегка осипшим голосом отрапортовал:

– Здорово, мать. Это правда я. Прибыл в распоряжение главного командования.

– Слушай Кирка, – после приветствий, ахов, охов и обычных вопросов, сказала Соня, – ты ко мне просто так зашёл?

– Н-нет, – помедлив, ответил Кирилл.

– Я тебе только вчера факс отправила, и ещё, на всякий случай, E-mail. Вот я и думаю, то ли ты на метле прилетел, то ли совпадение.

– Сонь, мы с тобой это лучше не по телефону. Надо бы встретиться. Я-я избранник. Ты когда снова в Москве будешь?

– Значит, это точно ты. Избранник! Я так и думала. Кир, дело дрянь. Реагировать надо быстро. Всё, что знаю, я тебе при встрече расскажу. Ну а теперь, хочешь, смейся, хочешь нет, ты мне сначала стишок скажи. Видишь, после того как Синицу убили, у меня с чувством юмора плохо стало.

Съели вместе суп с котом,

Он сначала, я потом.

Новый супчик варит мышь.

Я болтаю, ты молчишь.

Каждый раз подчёркивая голосом первую букву первого слова новой строки, продекламировал Кирилл.

– Правильно. Что ж, теперь всё в порядке. Я сейчас маме скажу, она тебе письмо отдаст. Мой стишок ты в старых часах найдёшь. Он с тех самых пор там лежит. Футляр откроешь – внизу кошелёк такой замшевый. В одном отделении запасной ключ от часов, а он в другом. Теперь о встрече. Как письмо прочтёшь, сразу позвони. Я послезавтра приеду. Вот и обсудим, или ко мне или… Нет, я думаю, в кабаке лучше это не обсуждать. Ты учти, я понятия не имею, что он тебе написал. Я вообще знаю мало. Я запасной.

– Есть, товарищ командир. Разрешите выполнять?

– Выполняйте! И давай там поосторожней. Чёрт знает, что за дела. Ну всё, до связи!

– Стой, погоди, Сонька! Я тебя всё спросить хотел. Кот, что, тот самый Васька? Похож, собака, просто жуть как похож…

– Не собака, а кот. Васька-то Васька, да не тот. Внук это его, понял? Пока!

Глава 13

Бисер вышел на улицу и вместо того, чтобы проходным двором пройти прямиком на Арбат, отправился налево по переулку, упирающемуся в небольшой круглый скверик. Его так и называли старожилы – «Кружок». Слева наискосок высилось американское консульство с куполообразной крышей ротонды. Справа от него возле скучного здания средней школы расположился прелестный ампирный особняк, раньше беспорядочно заселённый коммунальной голытьбой, сушившей в палисаднике пелёнки и бельишко. Заново отреставрированный, он превратился тоже в обиталище чьих-то дипломатов и гордился теперь перед богатым соседом оградой и охраной.

Было тепло. Апрель часто лучше мая в Москве. Когда на майские выпадало два-три свободных дня, они с ребятами, обычно, отправлялись в поход. С погодой везло редко. Куда чаще их ожидали черемуховые холода с ветром, дождём, а то и снегом.

Рядом со сквериком лепились, один рядом с другим, маленькие магазинчики на колёсах. Тут продавалось всё на свете: от молока и хлеба, до дорогих разносолов и свежей выпечки. Он подошёл и приценился:

«Тут дешевле, чем в «Импотенте». Вот они – эти вагончики, куда Мария Семёновна с сумкой на «колёзьях» ходит. А ты, браток? Куда ты сейчас?»

Кирилл и сам не мог объяснить, почему не открыл у Осиповых «второе письмо». Он получил его от Сониной мамы, а потом подошёл к часам. Внизу на дне футляра лежало маленькое портмоне. Бисер отстегнул кнопку и извлёк на свет божий пожелтевший листок клетчатой бумаги. На нём были только четыре строчки, выведенные старательным крупным почерком:

Мыши ходят за котом,

Ищут пёстрого с хвостом,

Шарит первая в норе,

А вторая в конуре.

Выцветшим от времени красным карандашом кто-то выделил первые буквы каждой строки. Бисер аккуратно вложил бумаги во внутренний карман пиджака, распрощался и вышел.

Скверик с чудесной старой церковкой, послуживший когда-то моделью для знаменитого Поленовского «Московского дворика», давно облюбовали мамаши с детьми. Солнце осветило её и ласково засияло на золочёных крестах.

– Благолепие! – умилялась, глядя на эту церковь мрачная богомольная домработница Фаина, как обычно недолго продержавшаяся в доме матери Кирилла. Блестящая, талантливая, но инфантильная, она не любила хозяйство и дом. Прислуга немедленно садилась ей на шею, чувствуя слабину. И, в свою очередь, не любила её. Ни доброта, ни щедрость не помогали вовсе. Времена менялись. Уже можно стало беглым колхозникам где-нибудь приткнуться дворником или

истопником, и все эти Оли, Нюры и Фаи со склоками, мелкой сварливой злобой и слезами, быстро покидали свою молодую красивую, по их понятиям, богатую хозяйку.

Кирилл вздохнул, последний раз взглянул на «Кружок» и свернул направо.

Высокий парень в яркой красно-белой куртке, шагах в тридцати следовавший за ним от гостиницы до арбатского дома и переждавший его «гостевание» в проходном, не спеша подошёл к колокольне и скрылся за углом. В это же время от соседнего дома отделился плечистый, лысый мужичок в синих джинсах и кожанке и, закурив на ходу, потрусил за Бисером.

* * *

– Давай, докладывай! Как дела?

– Да в общем… Они о важном либо в глубине, где-то говорили, или вообще пока не доехали. Но! Чудная одна штуковина.

– Говори-говори. Никогда не знаешь, где найдёшь – где потеряешь.

– Ты понимаешь, датчик на кухне стоял, и там он с бабушкой этой и ля-ля-ля и ля-ля-ля! И о детях, и о внуках, и «ох, печенье у Вас, Марь Семёновна, как всегда лучше всех», а ещё о крокодиле каком-то!

– Чего-чего?

– Да крокодил там у них. Я не понял, в аквариуме что ли? Сейчас всякий на свой манер с ума сходит. Ты можешь запись потом послушать. Само собой. Но я тебя послушать тоже хочу.

– Угу, так вот. А потом бабушка своей дочке, помнишь, этой «рыжей и ражей», что в ориентировке командиршей зовут, по мобильнику позвонила. Затем наш подошёл. Ну, сначала опять трали-вали, да ой-ой-ой, давно не видались, да как я рад. А дальше коротко так, не называя имён. Потом она его о чём-то спросила, и он ей, представляешь, стишок прочёл. Детский такой.

– Стишок говоришь? И впрямь, чушь какая-то. Снова, верно, в воспоминания ударились. Может, это у них отрядная песня была такая.

– Тебе шеф про них толком объяснил? Я, веришь, вообще не в курсе что за люди. Задание получил, и вперёд.

– Я тоже сначала думал – меньше знаешь, лучше спишь. А сегодня шеф сказал, что это дело по классу «very important person» пойдёт. И важняк из органов подключился. И вообще – «аллюр три креста!»

– А это что за петрушка?

– Да ерунда. Одним словом, срочно. Вот он нас завтра в «Мурзилке» собирает и обещал просветить.

***

Кирилл вышел на Арбат, повернул налево, и не торопясь, пошёл по направлению к Арбатской площади.

– Как я любил когда-то эти места, и вот… Я так давно тут не был, и не тянет, честное слово, – огорчился он. – Всюду кич, беспросветная пошлость и утомительное многолюдство. Именно не весёлое оживление красивого туристического центра, которое, как шампанское в бокале, шипит и выплёскивается, поднимая настроение и случайным прохожим, и спешащим по неотложным делам горожанам. Нет, такое вот бестолковое, как бы это сказать? Толпление, что ли. И странно, даже здесь на удивление мало иностранцев, несмотря на бесчисленные лотки с матрёшками, «русскими» ушанками, аляповатыми подделками под Палех, Гжель и Хохлому. Не сравнить с чудесным Замоскворечьем, или скажем, с чистопрудными переулками. Жалко ужасно.

Надо было где-то поесть. Задумавшись, он миновал сам Арбат, а вместе с ним и Прагу, куда собрался зайти. Возвращаться назад стало лень. Кирилл глянул по сторонам. Слева от себя он заметил широкую мраморную лестницу, украшенную ажурным бронзовым литьём в виде виноградной лозы, уставленную терракотовыми вазами с цветами. Вывеска многообещающе приглашала в новый грузинский ресторан, а из окон лилась нежная мелодия «Сулико». Бисер, почувствовавший голодные спазмы в желудке, больше не раздумывал. Он поднялся по лестнице, миновал усатого кавказца в черкеске с газырями, исполнявшего роль швейцара, вошёл в высокие двустворчатые двери и оторопел. Огромный трёхсветный зал был стилизован под горное ущелье. Далеко внизу струились ручьи, по настоящим гранитным глыбам вились ползучие растения, а официанты бегали по деревянным мосткам, тут и там перекинутым через «пропасти». Кирилл двинулся наискосок и стал искать глазами удобное место. Он выбрал небольшой столик, укрытый между двух «горных уступов», увенчанных турьими рогами, сел и только тут почувствовал, что страшно устал.

– Я бы заказал Мукузани или Киндзмараули к мясу. Только что за вино у этих теперешних! Как известно, если на клетке с тигром написано: «верблюд», не верь глазам своим, – пожал плечами Бисер и развернул меню. Он выбрал лобио, сациви и, конечно, шашлык, подивившись, что уже целую вечность сразу так много не ел. Цены были парижские, а еда… Да разве сравнишь с настоящим тбилисским застольем? Вина он вообще взял, а, запивая лобио холодным нарзаном, озяб. Шашлык принесли тоже не особенно горячий, и Бисер попросил быстроглазую длинноногую официантку.

– Будьте добры, я поел, сейчас поработаю немного. Вы мне принесите погодя капучино, только очень горячий, пожалуйста.

Официантка Милочка, подхватив поднос, завернула за ширму и быстро побежала по служебному коридору. Услышав позади себя шаги, она обернулась и увидела лысого солидного широкоплечего дядьку со скуластым лицом.

– Красавица, на два слова! – ласково зажурчал он, одновременно обнимая девушку за плечи правой рукой, а левой опуская в карман её фирменного фартучка зелёную банкноту. – Вас как зовут?

– Меня зовут Мила, – на ходу ответила она, – чего надо-то?

– Милочка, моя дорогая! Там у вас за столиком один такой седой сидит. С чемоданчиком плоским.

– Это с ноутбуком что ли? – проявила осведомлённость Мила.

– Ну да, ну да. Он важный гусь. Мне с ним поговорить надо, не то начальник в порошок сотрёт. А он, Бисер вот этот клятый…

– Какой такой бисер?

– Фамилие его такое! – негромко заржал лысый, – Он, понимаете, не желает! Времени у него нет. К телефону не подходит. Не подписывает заказ. Хоть плачь! Мы у них кофеварки и чайники покупаем, а они…

– Да погоди ты, кот Матроскин! – перебила его скороговорку Мила. – Мне тоже работать надо, а то шеф в порошок сотрёт. Говори толком, что ты хочешь?

– Слушай, этот седой уже поел?

– Ага. Он только – кофе под занавес заказал, и я сейчас…

– Нет, вот как раз и не ты, а я! Я ему кофе отнесу, лады? Ты мне только ещё твой фартучек дай. Глядишь, и подобреет. Глядишь, и рассмешу! Слышь, Милочек, я сразу назад. Поговорю вот только коротенько. Ты меня тут дождись. А я тебя, как вернусь, снова не забуду.

Глаза лысого, тараторившего всю эту чепуху, вдруг глянули на неё вовсе без улыбки. Девушке на минуту стало не по себе, но она быстро отогнала неприятное ощущение.

«Подумаешь, кофе отнести! Он, вроде, ещё добавит. Через два дня надо снова к маме в Тулу съездить. Вот Мила им с папой и отвезёт. И себе ещё на бельишко останется. Девочки из «Денизы» такое красивое продают.»

– Ну чёрт с тобой. Только быстро. Метрдотель узнает – выкинет моментально.

Кирилл читал. Как только официантка упорхнула, убрав со стола, он выложил на белую крахмальную скатерть конверт, вскрыл его и углубился в пухлую ученическую тетрадь, исписанную небрежным почерком.

Глава 14

Как меня привезли в больницу – не помню. Сначала был ресторан, «грильяж», потом поехали с Гришкой «на плэнер». Я пел, его девчонки смеялись. А Ленка всё просила: «Вальсок». Спой, говорит, Андрюха, «Вальсок». Возьмём шампанского, я люблю. Тебе, если хочешь – «Метаха», и поедем ко мне!» Гришка передал мне гитару. Да, гитару ещё я помню. Потом только боль, чёрная огромная воронка с золотыми искорками, да сирена: громко-громко. Врачи сказали – обширнейший инфаркт. И запретили! Если сейчас спросить меня, что… Легче перечесть, что они разрешили. Ну, я плюнул, конечно. Э, братцы, кукиш. Пан я или поганка? Врёшь, буду жить как жил, пить как пил, дружить с кем дружил. Да я! Да мы!!! И вдруг чувствую – нет… Нет, стоп. Что нет-то? Вот и решил разобраться. Попробовать написать. Поговорить сам с собой. И уж как выйдет тогда.

В больнице я месяц провалялся. Потом две недели у Гришки на ВДНХ в его квартире прожил, благо он со своей президентской командой в Китай утёпал. И что же теперь в сухом остатке? Желаний нет! Вот написал я: пить там да спать, жить да дружить. «Не боюся никого кроме Бога одного». Но надо ж хотеть по крайней мере хоть что-нибудь. А ты? А я от всего устаю, как собака. Сплю паршиво. Кислый как уксус. Брррррр! Это болезнь, наверно. А если себе правду попробовать сказать, хоть и неохота? Правду – себе – говорить – неохота… Да нет, я, хоть и свинья, но это сам понимал. Себе обычно не врал, и людям… ммм… лень было врать.

Послезавтра.

Я хотел что-то вроде дневника. Но замечаю: прежде чем тут две строчки написать, сам с собой их просто часами и обсуждаю, и обсуждаю! Ёлки-палки, что же такое? По-моему, я понял. Всё-таки, видно не для себя пишу. Вот и стараюсь перед «читателем». Что за читатель? Кому? Кто у меня есть? Хорошо. Я однажды эту самую правду скажу – и хватит. Итак. Никого у меня нет, ни к кому не привязан, никого не люблю. Любил, правда, раньше. Часто. Очень сильно. Очень недолго. Что было, то было.

Неделя прошла.

Видно, я для Петьки пишу. И для Катьки. И, может, ещё для Кирилла. Тоже чудно, черт возьми. Если я откину коньки… Лучше сказать, когда я откину коньки, он, Кирилл Бисер, по определению, рад должен быть. Я-то ему прицельно зла не желал. Бяку не делал. Но! Соревновались, конечно. В разных командах играли. Можно сказать, я пел, он играл. А я самолюбив был чертовски. И тут я ещё раз эту самую правду скажу. Грело, что он Сашку любил, а она – только меня. И это Я В СЕБЕ НЕ ЛЮБЛЮ. Э, да ты, братец, правда помирать собрался? Совсем разделся. Так сказать, раны обнажил. А то! Окей, я еду дальше.

Мы тогда в горах по случайности вместе все втроём оказались. И для меня он, Кирилл, по страшному важным стал. Ну как же! Он альпинист, разрядник, а я… Просто так, слабак. Никто не должен был видеть. Никто понимать. Никто? Верно. Никто. Но, главное, Катька. Их в нашей группе всего только две девчонки было. Катя Сарьян и её подружка. Катька смотрела, а я выпендривался. Катька восхищалась Бисером командиром. Я страдал. Катька варила кашу, ставила палатку, тащила рюкзак. Я придирался и ревновал. А вот эту её подружку, Постникову, просто не замечал. Саша Постникова тоже тащила рюкзак, но плелась обычно в хвосте. Тоже кашу варила – деток кормила. Да не замечал я её! А то, что Бисер всё чаще ей помогал? Нет, я тогда… Вот если бы он Катьке руки грел или там лямки подтягивал, я бы помер от злости. Просто взорвался наверно.

Ещё вспомнилось, как наш Бисер Ирбисом стал. Бисер – это просто фамилия. Мы её по-всякому изменяли. Он для нас был чаще Стеклярус. Я, к примеру, был Пан. Володька Дедулин – граф. Это самое «Пан», к слову сказать, ко мне крепко пристало. А ещё тогда модно было на английский манер имена сокращать: из Петьки Пита сделать, из Кольки Ника ну и т. д. Но с Киркой мы выкомаривали иначе. Его звали обычно Кир Бис. От фамилии с именем по кусочку. И вот когда мы в горы попали, кто-то снежного барса вспомнил. Они, правда, водятся в Азии, но не важно. Вот и стал наш командир тогда – Ирбис. Звучит похоже и интересно, и даже грозно. Нам годилось. А я боялся, что Катьке тоже годиться будет. Кирка и Катька с детства дружили, только… Знаем мы эту дружбу!

Я тогда уже целых четыре недели был влюблён, как всегда, думал, что насовсем, но, если серьёзно. Катю как раз не любил. Нравилась она мне давно, конечно. Я бы так сказал – задевала. Вечно мы цапались, спорили с ней. «Влюблён»-то я был, тогда в горах, но это другое.

И ещё странно. В Катю был влюблён. Потом её из-за Саши бросил. От Саши тоже скоро ушёл. Но вечно к ним ко всем возвращался. И какого лешего он (то есть я!) вечно ко всем возвращался? Не объяснить. Ни себе, ни другим не объяснить.

Петя, если ты это прочтешь, тут мы с мамой твоей, Катей, согласны. Мы себя не выбираем. Я никогда себе особенно не нравился. Пытался, бывало, с собой бороться. И он победил! Этот, с которым боролся. Но главный вопрос остался – с кем? С кем боремся, а? Ну, ладно. «Шизофрения, как и было сказано». Это я нашу с твоей мамой главную в жизни книгу цитирую. Осторожно надеюсь, что ты читал. В общем, как говорили актёры во времена моей юности, «по большому счёту»

Катю я не любил, хоть никогда и не забывал. Когда ты родился, никакого отцовского долга сроду не исполнял. Дурацкие деньги этим самым долгом я не считаю. Деньги я попросил её принять, имя тебе выбрал сам и на двадцать пять лет это было всё. Я даже не знаю, сколько у меня вообще детей. Но ты первый, Петь. Надо, наверно, тебе ещё вот что сказать. Катя меня никогда ни о чём не просила. Она хотела тебе дать свою фамилию – мы не были женаты. И «на отцовство» бы подавать не стала, и алименты оформлять не хотела. «Это, конечно, не много сделано. Но это сделал я».

Через неделю.

Гришку тут Зубры из университета искали. Деньги нужны. В экспедицию захотели «на Севера». А не двинуть ли и мне, братцы, тоже? Так сказать, прощальный концерт. Встречайте, приветствуйте! Надо бы точней – провожайте… Во, придумал. Гришке скажу, дай денег, старый хрен! У своего босса попроси. Но пускай они меня с собой возьмут. А что, я поваром могу. Или из себя одного агитбригаду сбацаю. Жаль только, выборы не близко. Ведь тогда, если «наш придёт первым», бедолагам-биологам снова денег бы дали. И пускай, мол, эти блаженные своих птичек да рыбок дальше ловят и ищут.

На следующий день.

Подфартило! Уладилось! Но по порядку. Гришка вчера позвонил из Нанкина. Как, говорит, поживаешь? Квартиру не спалил ещё? А «пламенный мотор» как, фурычет? Ты, говорит, только с бензином не очень. Я отвечаю, с керосином, брат, с керосином. Эти моторы – они у пилотов были. А самолёты на керосине ходят. Ох, он обрадовался, скотина! «Не керосинь, Пан, хохочет, не то помрёшь! А «ходят» парни к девкам, да катера». И тут я ему осторожно:

– Гриш, ты приедешь скоро?

– Дней через десять, басит, и не один.

– Вот бабник. Чуяло моё сердце, старая образина. Ну и зачем тебе здесь третий лишний?

– Это я, значит, бабник. Чья бы корова мычала. Ты воду-то не мути. Говори толком, что придумал! – ободряет меня этот тип из Китая.

– А очень просто. Нечитайло со мной тут общался. Из МГУ с Биофака. Большой «позвоночник».

– Академик?

– Он самый. Он хочет на Север. Ему Деньги нужны до зарезу. Слушай, Гриш, сделай ему, будь ласка, а меня в придачу отправь, как бесплатное приложение.

Как он орал! Я, мол, мальчишка и щенок. Он, мол, с профессором говорил, когда меня из больницы забирал. Я, если ещё пожить хочу, должен эту Землю Франца вместе с Иосифом засунуть в и дальше прямо по Далю.

Я это всё переждал, и тихонько говорю:

– Там есть такие места! Как тебе например «Остров уединения?

– Закурить, может? – откинулся на спинку стула Бисер. Его почему-то трясло. – Надо передохнуть. Больше не могу.

Из-за ширмы вынырнул официант, и он боковым зрением отметил синий дорогой клубный пиджак и тёмно-бордовый галстук, с которыми плохо вязался фартук с эмблемой фирмы.

– Ваш капучино, пожалуйста, – проворковал официант.

– Ишь ты, «ваш», – восхитился Кирилл, – Помнит, что кофе мужского рода. Попросить его, что ли, принести сигареты? Но он бросил курить, когда подумал, что дочка однажды тоже может начать, и сейчас не хотел бы снова втянуться, а поэтому только поблагодарил.

Официант испарился. Бисер попытался расслабиться и согреться и быстро сразу как воду опустошил всю свою чашку. Напиток был отвратный. Пышная молочная пена ровно ничего не спасала.

«Двину-ка я сейчас в туалет, расплачусь и к себе. Там дочитаю. Вот, кстати, и давешняя девица. Ага, тогда сделаем наоборот» – решил Кирилл.

– Счёт, будьте добры, – попросил он, и расплатился. – А где у вас тут заведение?

– Вниз по лесенке и сразу налево, – прощебетала довольная Мила, получивши щедрые чаевые.

Кирилл поднялся, с недоумением ощутив, что во рту у него совершенно пересохло, да ещё кружится голова.

«Вот поди ж ты, и не пил совсем. Возраст или? Может и возраст. А скорее вся эта передряга, что сразу швырнула в прошедшую жизнь, самое её тяжелое время и это, видно, только начало.»

Ватерклозет в псевдогрузинском дворце был роскошный. Мраморный зеленоватый пол сиял чистотой. Мягкий свет струился из тяжелых светильников, имитирующих бронзовые подсвечники. Вдоль узорных кафельных стен стояли высокие обливные вазы с цветами, а посередине журчал фонтан. Кирилл сделал несколько шагов. Страшно хотелось пить. Он повернулся к шоколадным с золотыми кранами раковинам и опёрся было о стену. Однако ноги его уже не держали. Бисер без кровинки в лице медленно сполз на пол. Последнее, что он увидел, был латунный дельфин, из которого в чашу стекала вода.

Через две-три минуты в дверь быстро вошёл приземистый скуластый мужичок в синем рабочем халате с ярлыком «электросети». Он оглянулся, туалет был пуст. Тогда «электрик» наклонился над лежащим, осторожно освободил кейс из его рук, немного поколдовал над ним, а затем снова положил на прежнее место. Теперь движения скуластого сделались размеренны. Он, не спеша, вышел в коридор и едва не столкнулся с шумной парой студентов навеселе, бодро вышагивающей к туалету.

– А я тебе говорю, это Рэй Чарльз. Не спорь, если не знаешь, – услышал скуластый.

– Да ла-а-но, Коль. Ты, главное, диск береги, понял? Ты, понял – нет?

Они уже отворили дверь, как вдруг их перегнала крупная тётка в белом с синим фартуке с вышитым по синему полю словом «сервис» и стопкой бумажных салфеток.

– Ребятки, погодьте немного, – бормотала она, протискиваясь мимо студентов и старательно улыбаясь, – я щас тут для рук. Она сделала несколько шагов внутрь и чуть не споткнулась о лежащего на спине Кирилла.

– Ой, ты лишенько! Вся напускная елейность мигом слетела с монументальной уборщицы. -Уже набрался один. Зенки налил, паразит, а я за ним тут убирай!

Тонкую масляную пленку учтивости, а то выгонят, тут же сдуло, словно с украинского борща пенку, и тётка немедленно налилась свекольной яростью. Её голос сделался визглив, отборная колхозная ругань уже готова была политься из перекошенного рта доблестной работницы сервиса. Но в это время снова распахнулась дверь и появился…

– Нет, верно говорит своячница – неча! Если уж так карта легла, если виновая дама, да еще туз вместе вышли! Сидела бы, ты, Зойка, дома. Как-как? На бюлетне, вот как! Да она бы и сидела. Так не советское ж время. Хорошо своячнице. У ней сын-соколик, пивом торгует. Заводик уж у него. К самим этим германцам, туды их в качель, дальнобойщиков гонит. А я одна, почитай. Генка-пьянчуга не в счёт»

– Что тут происходит, Зоя Петровна? – ледяным голосом осведомился посреди этого внутреннего монолога высокий гнедой с сединой красавец, словно тать в нощи, материализовавшийся у неё за спиной.

– Вы можете оставить салфетки и вообще больше не «убирать тут». Пришлите ко мне Никиту. Вы меня поняли? – директор, оглядевший сверкающий мраморно-кафельный Room, низко наклонился над Кириллом, мгновенно оценил ситуацию и, одной рукой прикоснувшись к его сонной артерии на шее, другой выхватил телефон.

– Аркадий, это я. Давай малый аврал, – скомандовал он. – Да, клиент. Жив, слава богу. Никакого запаха алкоголя. Что ты говоришь? Нет, сначала ко мне в кабинет и туда же врача. Вещи не забудь опечатать, у него рядом кейс.

– Гражданин Германии, – открыв бумажник и проглядев документы Бисера, пробурчал он. – Этого ещё не хватало!

***

Кирилл очнулся примерно через час. Он лежал на диване в небольшой, очень комфортабельной обставленной, скорее, даже «оборудованной» комнате. Такие «комнаты отдыха» появились уже во времена «позднего советского рококо» у разнокалиберного начальства с коврами, хрусталём, удобной мебелью и ванной. У здешнего шефа всё было устроено рациональнее, хоть тоже, конечно, не бедно. Сине-белые соцветия мелких розеток светильников, разбросанных по потолку, освещали удобные лёгкие кресла цвета кофе со сливками. Стол, стулья, шкафы и полки подобранны в тон. Всё здесь выдвигалось и откидывалось. Плоский суперсовременный телевизор с причиндалами укрывался за деревянной панелью. Столешница в случае нужды быстро складывалась и убиралась внутрь стойки. Красивую, вернее сказать, модную посуду дизайна «поп-модерн» за стеклянной створкой, видневшуюся на стене напротив далеко наверху, можно было нажатием кнопки доставить вниз. Полка просто с лёгким шипением опускалась.

Понемногу приходя в себя, Бисер осознал, что лежит на боку, укрытый мягким пушистым пледом, в комнате звучит негромкий блюз, а около него почти у самого лица. Ну да, это была чёрная большая собака! Она лежала, свернувшись, на полу, на ворсистом ковре у его изголовья, а сейчас, будто что-то почувствовав, подняла голову и посмотрела на вытянувшегося рядом человека. Из соседний комнаты слышались голоса. Кирилл постепенно начал различать отдельные слова.

– Хорошо, Никита. Ты можешь идти. Я сам дождусь, пока наш клиент очнётся. – Донесся до него уверенный баритон.

– Добро, Руслан Леонидыч. Да Вы не волнуйтесь. Доктор сказал, он в порядке. Анализ, правда, с собой забрал. -Ответил чей-то дискант.

– Постой, он же утверждает… Анализ был сделан тотчас же! Экспресс-анализ, да. Он, видите ли, меня спросил, надо нам – то есть вам – чтобы всё в полном ажуре было? Это-де подороже станет.

– Ну а ты?

– А я, Руслан Леонидыч, я – как отрубил: только в ажуре, и никаких гвоздей. Фирма веников не вяжет! Наш шеф, это вы то есть, берёт всё одним первым сортом!

– Ладно-ладно. Правильно. Иди уж. Что бы я без тебя делал, Никита! Нет, кроме шуток, грамотно всё решил. Спасибо.

– Да, шеф, забыл сказать. После врача тут электрик зашёл. Стабилизаторов напряжения, говорит, ещё не купил. А удлинители есть уже. Один для кабинета, другой для задней комнаты. Вот только длину кабеля померить нужно, чтобы под ногами не болтался. Ну, померил там и смотался.

– Какой электрик? Ничего не понимаю. Я не вызывал.

– Да лысый такой, скуластый, в синем халате.

– Не знаю. Может Семёныч что заказывал? Ты сам-то тут был? Не стащил он чего?

Кирилл, не особенно вникая, слушал весь этот диалог, как вдруг собака, крупный ризеншнауцер со свежим первоклассно сделанным триммингом встала, потянулась и совершенно явственно, как-то по-человечески требовательно произнесла: «гаав, гаавс». Дверь сразу отворилась, и вошёл высокий красивый мужчина.

–Здравствуйте, господин Бисер! Как Вы себя чувствуете? По-немецки я не говорю, но язык «владычицы морей» кой-как освоил, – обратился он к своему невольному гостю на вполне приличном английском.

–Так со мной можно и по-русски. Я, собственно говоря, бывший москвич, – слабым голосом тоже по-английски парировал Кирилл, с некоторым даже уже удовольствием наблюдая за изумлённой миной собеседника.

Глава 15

Я не был тут целую вечность. Десять лет? Нет, больше, пожалуй. Сам после смерти отца не приезжал, но помню всё как сейчас. А особенно голос. Его низкий и хриплый, немного надтреснутый голос:

– Венера любила острова. Она была весела и проказлива, мой мальчик, и даже в бедах и войнах искала радости. Никто не мог ей противостоять, если она чего-то хотела – ни бог войны Арес, ни даже сам Юпитер Громовержец. И вот когда Юпитер преследовал Тифея в борьбе против гигантов и бросил вдогонку этому чудовищу огромную гору, Венера на быстрой колеснице Ареса проследила его. Это было в самом прекрасном заливе мира, сыночек. И все они стали островами! Опустились с небес в огне и дыму! Поднялись из волн как спины китов! – Голос отца становился глуше, Алекс уже едва различал отдельные слова, ему было интересно и страшно. Отец смотрел поверх головы ребёнка куда-то вдаль.

– Папа, ну папа же! Как это – все? И Венера, и Юпитер, и Арес? И где острова – здесь?

– Что ты меня путаешь, кто тебе это сказал? Да разве могут превратиться в камень сразу гроза, война и любовь? Но сам тысячеглавый Тифей, стал, верно, камнем. Он опустился в море словно гора базальта. А из своих бесчисленных огненных зевов рассыпал множество скал вокруг главной горы. И тут Венера совсем укротила Тифея. Ее нельзя было не любить! Она велела своим служанкам соткать серебряное покрывало и укрыла им чудовище, превратив его спину в зелёный сад. Слёзы Тифея сделались ручьями, струящимися по острову. Слава Аполлону, они стали целебны. Он наделил их свойством излечивать болезни. С тех пор Тифей лежит островом в море и только порой вздрагивает, вздыхает. Тогда сыпятся огромные камни, и его горячее дыхание белым облаком вырывается на поверхность. Огромные чёрные обезьяны Чиркопы.

– Ой, папочка, я боюсь обезьян! – жалобно проговорил мальчик и взрослый человек очнулся.

– Не бойся, маленький. Обезьяны были, и правда, злые. Они поселились на острове и грабили мореплавателей. Но Юпитер с помощью Немезиды – богини мщения, наказал их и вот… Да что это я забиваю тебе голову на ночь глядя! Давай, я лучше расскажу тебе про тёплую, даже горячую воду зимой, в которой можно купаться в январе. А ещё мы можем тут испечь бабушкины яички прямо в земле!

– Хватит, – Алессандро Риццоне тряхнул головой и поднялся, – я пришёл сюда подумать, принять решение. Отца не вернёшь и прошлое не изменишь, но может, моё время ещё не вышло!

Непроглядная тьма стояла на острове. Луна скрылась в тучах. Он был один на самой вершине. Земля предков лежала под ногами у Алекса. Нельзя выбрать лучшего места, чтобы подумать, как дальше жить. Этот пик Эпомео из зелёного туфа с пещерой, где солдаты стояли дозором, охраняя остров от пиратских судов! А с тех пор гору стали называть «Гора стражи». С шестнадцатого века начали здесь селиться отшельники. В небольшом скиту церкви Святого Николая, выстроенной ещё лет на сто раньше. Вот поэтому Эпомео называли также и «Сан-Никола.»

– Уж не податься ли и мне в монахи и поселиться в этом уединённом месте, щедро пожертвовав на церковь? А что, фра Валентино Моретти Аморрейский, фра Георгий Баварский, брат Никола Рами и пожалуйста, брат или лучше отец Алессандро Риццоне. Начну народ лечить. Грязи, источники, море, песок целебный. «Тут всё волшебно и так целебно.»

Алессандро Риццоне, Алекс, он же Вовкин друг Шурка – десантник. горько хмыкнув, опустился на камни. Он прислонился спиной к скале, и его фигура совершенно слилась с губчатой поверхностью камня, обращённого прямо к морю. Луна снова выплыла из-за туч и осветила древнюю любимую игрушку Венеры.

Питекуза, Энария, Иския этот остров менял имена, как менял и хозяев, оставаясь, впрочем, самим собой. Вот он – тогда и сейчас – со своими вулканами, фумаролами, гротами и пещерами, бесчисленными виноградниками и поросшими пиниями холмами. Кто первым поселился на этих берегах? Холкедонцы, мастера амфор из терракотовой глины, или может быть, финикийцы? Куман, разбивших этрусков, сменил тиран Сиракуз Герон. Но всех сильнее оказались всё же вулканы, которые выгнали сиракузцев назад успешней любых завоевателей.

На этом, однако, дело не кончилось. Последовало германское нашествие, затем вторжение подданных Арагонской и Анжуйской династий. Остров переходил из рук в руки. Он был то во владении Рима, то Неаполя. Но самое удивительное не это. Его дарили! Дарили прекрасным женщинам – как дарят брошь, ожерелье, перстень в знак благодарности и любви. Мало того, что до рождества Христова в 82 г.д.н.э. его обменяли в угоду дочери Октавиана Юлии на другой остров – Капри. Но Альфонс Арагонский сделал его залогом любви к Лукреции Д' Аланьо, а в Фердинанд Католический презентовал его храброй Констанции Д'Авалос за её помощь против деспотичных французов..

Так не сделать и мне тут подарок прекрасной даме? Если и не весь остров, то хоть кусочек? Холм, где могилы предков, «осла и вола», «виноградник и дом». Что же, дело за малым. Даме так даме. Надо только её найти. Всё правильно. Я чувствую, что всё теперь снова должно быть «тип-топ». Сейчас я спущусь с вершины и дальше двину уже на тачке.

Они сняли квартиру и взяли напрокат машину. Когда надо было предъявлять паспорт, Алекс попытался развеять тревогу Дена.

Мы не сделали плохого этой стране. Нас не должны искать. Да и в бывшей Совдепии тоже не наследили.

Теперь он похвалил себя за предусмотрительность и сел за руль. Небольшой оливковый Фиат мягко тронулся с места и быстро набрал скорость на пустынной ночной дороге.

Три места. Я должен найти клятые камни, и мы с Деном будем свободны. И я обязательно Мерину этому… Нет, это мы – обязательно! Вместе с Володькой и отдадим. В парк я поеду, когда откроют. Не для чего лезть на рожон. В замок пойду, как рассветёт. Ну а под воду… Нет, как бедный больной Синица умудрился попасть под воду? Не пойму я, нырял он что ли? И еще… эти его чуднЫе слова – найди ключ для «Януса»!

Стоило набежать облаку, как становилось темно, хоть глаз выколи.

Остановлюсь где-нибудь рядом с перешейком, что соединяет замок и остров, и там подожду рассвета, – думал молодой мулат, напряжённо глядя на шоссе, освещённое только светом фар. Так прошло ещё около часа.

Ну вот, тут уже недалеко, – с облегчением пробормотал он после очередного крутого витка. Действительно, дорога выводила на набережную, где стало немного светлей от воды, отражающей невидимые глазу лучи. Алекс услышал мерный шум прибоя и остановился под естественной аркой из бурого камня. Слева от шоссе лепились домишки без единого огонька. Справа дышало море. Прямо перед ним вставала из воды тёмная громада Арагонского замка, выстроенного на конусе вулканической лавы. Серый и при свете белого дня, он стал грозно антрацитовым сейчас на фоне неба, начавшего светлеть. Зубчатая стена первой террасы отвесно спускалась к воде. Она оканчиваясь дикими валунами, кое-где сверху поросшими лишайником, а снизу скользкими от морских водорослей.

Ах если бы у меня было время! Посмотреть планы замка, побродить тут при дневном свете. Можно же смешаться с бесчисленными экскурсантами и шляться, пока не надоест. А потом найти место и прийти ночью, вот как теперь. Зрение у меня как у кошки, память как у почтового голубя. Э, да что себе душу травить! Надо скорей стекляшки найти и смотаться домой отсюда. Домой. Где он у меня? Нет, это позже. Надо собраться. Слишком жарко с обеих сторон.

Он вышел из машины. Стало ещё немного светлей.

Так неохота идти к замку по этому мосту. Каждый просто как на ладони. Если у кого бессонница, непременно запомнит. Но в воду лезть тоже не с руки.

Молодой человек быстрым шагом преодолел небольшое расстояние по перешейку от острова до замка. Ворота были закрыты решётками, но между их створок, соединённых толстой металлической цепью, можно было протиснуться.

– Мне нужно в центральную башню Маскино, значит придётся идти через туннель, – бормотал Алекс себе под нос. – Сначала Порта маре, где раньше была батарея, потом галерея ведёт направо, а оттуда уж можно видеть старинный вход в Фортини. Там и начнется настоящий туннель!

Алекс двигался ловко и почти бесшумно.

Тут можно запросто шею сломать, на этой старой галерее. Проломы в полу, амбразуры в потолке… Андрей не знал, что меня ему здесь не задержать. Я ж и с закрытыми глазами помню! Сначала часовенка для принесения обетов, потом старинная капелла святого Леонарда, после «Врат сарацинов» направо «Казарма караульного отряда», налево лесенка к Оружейной площади.

Друг детства отца был смотрителем замка. Алекс мог беспрепятственно сколько угодно играть в пиратов в его таинственных закоулках. Строго воспрещалось только бродить одному без старших мальчишек. Доктор Маскино был отменный рассказчик. Он умел увлечь ребят историей замка, устроив им при свете факелов экскурсию после закрытия музеев в один из бесчисленных его храмов и мавзолеев. Мальчики называли его – дядя Франко, катались у него на плечах – кто помладше, ныряли с ним вместе со скал. Он покупал им мороженое и кормил виноградом из своего сада. Его жена Изабелла пекла для ребят вкуснейшие слоёные пирожки – сфольятелло. И Алессандро, как звали его на Искии, и его бесчисленные двоюродные братья и сёстры знали о замке всё. Они могли без запинки ответить, что он назывался сначала замком Герона из Сиракуз, чьи подданные жили здесь ещё до рождества Христова. Рассказать, что в 1036 году здесь проживал граф Искии Марино Меллузо. Они знали, например, что затем в нём устроили свой аванпост норманны, и тогда доступ в замок был только снаружи. Но потом король Арагонский соединил замок с островом с помощью моста, соорудив для этого проход в самой скале.

Имена, даты, завоевания, Джованни Бокаччио, поместивший сюда своих героев «шестой новеллы пятого дня», любовные истории, предательство и преданность – всё оживало для загорелых ребят, когда среди дикого камня и замшелых стен где-нибудь среди развалин кафедрального собора на закате, или на тёплых, нагретых солнцем ступенях у фортификационных укреплений их дядя Франко, блестя глазами и волнуясь, рассказывал о бурном прошлом, словно это было только вчера.

Шершавые камни туннеля, вырубленного вручную в цельной скале, понемногу выступили из темноты с рассветом. Утренние лучи из квадратных амбразур, служивших когда-то защитникам замка, чтобы лить кипящее масло на головы нападавших, упали на огромные плоские ступени, уходящие вперёд в сумрак.

Скоро туннель кончится, теперь совсем близко, Алекс пошёл быстрее, внимательно глядя вперёд. Стало ещё светлей и дохнуло холодом, как бывает перед рассветом. Он завернул за угол, песок скрипнул под подошвами его ботинок, громким эхо отозвавшись под серым сводом.

Перед глазами мулата открылась площадка. Он поколебался немного и решительно свернул к постаменту.

Вот и он. Точно, как на рисунке. Полуразрушенный, терракотового цвета. А где надпись? – мулат всмотрелся.

Нижний цоколь каменной стелы снизу опоясывала полустёртая надпись на латыни, только три слова еще можно было прочесть. Ага, порядок – «Non plus ultra».12 Это здесь. Пока никаких помех! -обрадовался он и бросился прямо к цели.

Между постаментом и дальней стенкой оставалось пустое пространство, в котором было почти совсем темно. Алекс опёрся рукой о камень и пошарил наощупь. В ответ раздался испуганное фырканье и топот крошечных лапок.

«Ах ты пропасть! Кто это, крыса? Нет, просто ёжик! Как напугал паршивец! Ёжик – это не штука. Штука в том, что, похоже, пусто… Быть этого не может. Андрей не мог обмануть. Надо посветить. Дай-ка ещё посмотрю.» – Он вытащил крошечную карманную лампу с мощным светодиодом, её тонкий луч прорезал темную щель у стены. И точно! С тыльной стороны постамента оказался выступ. Алекс снова нагнулся и провёл рукой по выступу.

«Опять пусто! Попробовать с другой стороны? Тут выпуклость. А справа?» – Он обошёл сооружение справа, опять посветил и увидел круглое углубление. Ещё минута, и он с замирающим сердцем нащупал в нём маленький гладкий предмет и осторожно извлёк его на свет. На ладони мулата лежал керамический цилиндрик с крышечкой, плотно прилегающей к верхней части.

«Перечница или солонка? Да не всё ли равно!» – Алекс покрутил в руках находку. – «Разбить что ли? Да может это вовсе не то!» Молодой человек с рассеянным видом перевернул безделушку вверх ногами и тут увидел процарапанные буквы. «СИНИЦА» – отчётливой кириллицей было написано на донышке находки.

***

Это было несколько часов назад. Несколько веков, тысячелетий назад. Ну вот и всё – ни возвращения в Москву, ни лучшего друга, одна боль и позор… Алекс последний раз взглянул на мёртвого Володьку. Снизу уже слышались быстрые шаги. На раздумья времени не осталось.

Лестница вниз шла к туалету с мальцом на горшке, вверх на чердак. В середине на следующей площадке виднелась другая дверь. На медной табличке красовалась девчонка с косичками.

Взлетев по лестнице, мулат осторожно нажал на ручку двери и вошел внутрь. Из дальней кабинки спиной к нему мамаша не спеша выводила за ручку девочку. Слева от неё окошечко вело на узкую галерею, опоясывающую дом снаружи. Алекс в два прыжка оказался у окна, и протиснувшись сквозь него, повис на руках.

– Мама, дядя из цирка! А где твоя обезьянка? – радостно воскликнул ребёнок.

Не дожидаясь ответа возмущенной испуганной и мамы, Алекс ловко как кошка приземлился, скользнул по галерее, мягко спрыгнул на землю и был таков.

– Машину нашли. Он её бросил! – сердито кричал в трубку высокий седой полицейский, – Джино, вы что свихнулись? Он же такой приметный! Да, нет! Нет, говорю! Что ты чушь порешь! Как может знать остров как свою задницу этот проклятый русский? Да, я и не отпираюсь! Я сказал, что он негр, но он русский! Как не бывает? Вот ведь бестолочь! – он бросил трубку и устремился к выходу, на ходу надевая фуражку.

Глава 16

Алекс ушёл. Он домчал в темноте по проулкам до порта и оставил машину. Потом пешком добрался до гавани и присмотрел небольшую яхту. Рядом курили двое в меру обросших загорелых мариманов. Мулат вытащил сигареты и попросил огоньку. Они негромко поговорили. Под занавес раздалось:

– Isola Vivara?

– No, Signore, isola di Procida.13

– Si Signore,– старший из двух кивнул головой.

Пару хрустящих бумажек перешли из рук в руки, и минут через пять яхта без лишнего шума отчалила от берега. Вскоре они миновали крошечный островок Вивара, а когда пришвартовались у Просида, стояла уже глухая ночь.

Ещё один короткий обмен репликами, сопровождавшийся жестикуляцией, вполне достойной небольшой активной зарядки, урчание мотора – и яхта исчезла в сгущавшемся всё больше тумане. Мулат остался один. Дальше он повёл себя так же уверенно. Быстрым шагом, почти бегом одолев склон у моря, он углубился в сплетение слабо освещённых узких улиц и переулков. Ещё поворот и вот она – La Tavernetta del Piratta! Грозное название на вывеске с бородатым корсаром и чёрным флагом венчало развалюшку – домишко с виноградником и крольчатником. Тёмные окна Тавернетты, казалось, не оставляли надежды на приют. Но Алекс, не сомневаясь ни минуты, постучал по стеклу. Сначала было тихо, потом где-то в глубине дома зажегся свет, шаркающие шаги приблизились к окну и раздался неожиданно громкий женский голос:

– Кого носят злые духи в такую темень?

– Синьора Анжелика, меня к Вам послал Сальваторе. Он просил передать Вам записку.

– Откуда я знаю, что ты за птица? Не стану я ночью открывать дверь кому попало!

– И правильно сделаете, синьора! Но Сальваторе сказал, пусть мама откроет кошачий лаз у входа.

– Тогда ступай туда и не торчи у окна! – задорно откликнулся голос. Алекс сделал, как велено. Нагнувшись к порогу, он нащупал дверцу из жести, в самом деле, величиной с крупную кошку. Она со скрипом отворилась, и он просунул в отверстие сложенный вчетверо листок. Очередная надёжная европейская хрустящая бумажка сделала свое дело – спустя несколько минут открылась большая дверь. Крупная полная зрелая женщина в цветастом халате впустила пришельца и снова загремела замками, закрывая на ночь запоры.

Мулат проснулся через несколько часов под шум дождя. Погода безнадёжно испортилась. Порывы ветра трясли крышу домишка. В трубе гудело. Но его узкая спальня сияла побелкой, рядом с кроватью лежала выстиранная и выглаженная одежда, а на тумбочке дымился стакан с горячим какао.

Синьора Анжелика, уперев руки в бока, молча смотрела на него.

– Доброе утро сеньора, Вы очень добры, и Дева Мария Вас не оставит! – улыбнулся приветливо Алекс.

– Дева Мария? Разве она помогает паршивцам, что наставляют добрым христианам рога? Сальваторе пишет – ты утёк от ревнивого мужа. Впрочем, что удивляться. Уж очень ты красивый парень. Как было устоять бедняжке? Вставай, умывайся, я принесу тебе сюда завтрак. У нас мужчины не любят шутить. И если кто увидит тебя, то недалеко до беды.

Она засмеялась. Её лоснящаяся светло-оливковая кожа и блестящие большие глаза, ровные белые зубы и правильный большой рот, всё смеялось вместе с ней и её крупным и полным телом.

– Давай, торопись, парень. Мои младшие скоро проснутся. А сестрёнка мне кое-что рассказала. Я тебе нашепчу, как ты соберёшься. Алекс сел на кровати и молча без улыбки кивнул. Тогда хозяйка повернулась и ушла, притворив за собой дверь.

Хорошо, что дождь. Хорошо, что рюкзак со мной. И из машины я сумел захватить пару шмоток. Сейчас шесть утра. Я надеюсь. Нет, верю, что они не очень проворны.

Алекс быстро собрался и с удовольствием съел сытный горячий завтрак. Затем он щедро расплатился. Хозяйка вывела его через тёмный коридор на задний двор, наклонилась, еле слышно проговорила несколько фраз.

Судно на воздушной подушке, подвалившее к гавани через полчаса после описываемых событий, едва можно было разглядеть сквозь сплошную пелену дождя. Матросы спустили сходни, и с хохотом, писком и визгом на берег посыпалась молодежь, парни и девушки с полсотни ребят в одинаковых оранжевых с белым куртках. Они мигом заполнили узкую пристань и устремились в ресторанчик, сувенирные лавки, в морскую кассу. Словом, туда, где сухо и тепло.

Шумная ватага рассредоточилась. Они распрямились, отряхнулись, сложили зонты, сняли капюшоны и сбросили куртки в кучу. Вот тут и стало видно, что цвет кожи у них от халвы до молочного шоколада. Попадались изредка белые или совсем чёрные ребята, но большинство принадлежало к промежуточным частям спектра. Они болтали, вернее, трещали между собой на английском и французском. И скоро из оживлённых диалогов не осталось, к сожалению, сомнений, что:

– Ни одна мокрая курица не рубит на итальянском! – верещала по-английски хорошенькая кудрявая девчонка в кассе. – Я замёрзла, мне есть охота. Я хочу купить зонт и карту. И что? Как я объясню? Я не хочу крысу вместо кролика! Эй, есть кто не бессловесный?

Высокий красивый парень в красной майке с надписью «Профи» протиснулся к ней через толпу.

– Есть! А что мне за это будет? – он состроил многозначительную мину, девчонка стала с готовностью кокетничать, позабыв про капризы, как вдруг стоящий рядом с ней малый энергично запротестовал:

– Стой, полегче, это моя подружка!

Но конфликта не вышло. Первый, широко улыбнувшись, протянул ему руку.

– Привет, ребята, будем знакомы. Я – Рикардо.

– А я Бернадетт. Мы с Даниэлем оба студенты из Камеруна. А ты? -девчонка уже была не против дружить втроём.

– Я предлагаю выпить кофе и потрепаться. Пошли, тут рядом в двух шагах «La Veranda». Есть возражения? – предложил им Рикардо.

По отсутствии возражений троица проследовала мимо расписания и окошек кассиров к выходу, снова облачилась в свои оранжевые куртки, нахлобучила капюшоны и вынырнула в промозглый сумрак. Рикардо заказывал студентам еду и кофе, помогал выбрать сувениры. Они купили бейсболки и очки с белым кантом. Они болтали, он больше слушал. Наконец пришла пора прощаться. Договорились созвониться и непременно встретиться.

За окном прояснилось, но дул холодный ветер. Ребята пожали друг-другу руки и разошлись в разные стороны. Бернадетт побежала в парикмахерскую. Даниель отправился прямо в отель, а Рикардо…

Старый рыбак, чинивший сети напротив, смотрел на улицу из своей мастерской. При первых лучах солнца он приоткрыл окно.

– Чёрт его знает, не поймёшь этих нынешних. Во, разбежались. Кто из них девка, кто парень? Все в штанах, как солдаты, честное слово. Очки на всех, фуражки на всех, то ли дело в пятидесятых, – махнул он рукой и занялся снова работой.

– Комиссарио? Лейтенант Пиранделло, к Вашим услугам. Не нашли, но найдём, я уверен. Мы всех оповестили на островах, но… Что Вы, ну какой он приметный! Не забудьте, что у нас игры «Рома». Начинают как раз сегодня. Да, спортсмены, и болельщики тоже. Хлопотно будет, кстати. У одного уже куртку стащили. Ну конечно, студенческие. Только это же «ЕА Рома». Что это за свинские буквы? Есть не повторять за Вами каждое слово! Есть объяснить, но не повторять! «ЕА» – это европейско-африканские игры, значит здесь полно африканцев! Есть в следующий раз не быть балбесом и докладывать сразу толком!

Глава 17

– Екатерина Александровна, а Екатерина Александровна? – окликнула Катю немолодая акушерка, когда она, придя с «пятиминутки» спешно рассовывала по карманам обычные мелочи. – К Вам тут один настырный такой! Уж я ему говорила, чтобы попозже. А он талдычет: знаю, что обход, знаю, что времени нет. Мне бы, говорит, представиться только, а потом, говорит, и подожду сколько надо, и тут пока в холле посижу.

– Если хамит, гоните в шею, Марь Афанасьевна, – пробурчала занятая своими мыслями Катя. – У меня неправильное положение плода, эндомитриоз, очередная четырнадцатилетняя мамаша.

– Да нет, так он вежливый, но.

– Но что? – Катя первый раз внимательно посмотрела на пожилую женщину. Верно, молодой отец из этих новых. Что-нибудь, ясно, сунул уже, вот она и мнётся. Зарплаты грошовые, что удивляться. Ох, да всегда так было и будет. Только со мной этот номер не выйдет, и я.

– Катерина Александровна, он передать просил. – Акушерка опять заколебалась, и Катя, тихо свирепея, резко спросила:

– Ну?

– Вы, говорит, доктору Сарьян только скажите: «Котик, это Барсик» – и всё. – Несчастным голосом пролепетала Мария Афанасьевна, с ужасом ожидая расплаты от строгой завотделением.

– Ирбис, батюшки, Ирбис! – вместо этого засияла Катя, и, не глядя на ошеломлённую Афанасьевну, вылетела за дверь. Она бросилась ему на шею, сразу и не колеблясь узнав в седом модном господине с молодым загорелым лицом школьного друга Кирку, выскочившего как чёрт из табакерки в самый нужный момент из своей заграницы.

Когда через несколько часов они встретились у метро, была уже половина шестого.

– Нет ты мне скажи, как же ты это вспомнил? – тараторила Катя, уцепившись обеими руками за рукав Кирилла и счастливо улыбаясь.

Сейчас трудно было бы, пожалуй, узнать в этой, порозовевшей от радости оживлённой стрекотухе строгую «патологиню», «шефу» в белом или зелёном халате, шествующую по коридорам больницы в сопровождении ординаторов и студентов.

– Ты бы хоть позвонил сначала, у меня дома хоть шаром покати, я же с дежурства. Надо ведь нам спокойно потрепаться, так куда бы. Ну ничего, сообразим. Да, а Афанасьевна-то моя, акушерка! Котик и Барсик. Это ко мне-то! Умереть и не встать! Скажи, ты меня сразу узнал? А то у меня тут Валька Попова была. Я открываю дверь, а она: доктор Сарьян, говорит, здесь живёт?

– Объясняю по пунктам. Не спеши. Я тебе уже двадцать лет твержу, – начал Кирилл.

– «Свадьба в Малиновке». В ней мой папа когда-то одну партию пел. Но мы с тобой и «Свадьбу в Малиновке» переплюнули. Двадцать пять.

– Не перебивай старших. Я тебя на целый год, между прочим, опередил. Так или нет? И что это твоя акушерка Котику удивилась? Вас, Катек, отродясь этими Котиками звали.

– Ну, не колхозники же из Загорья. Кстати, а про то, что ты Барсик? Кто ещё это знает?

– Да никто, Кать, конечно. Стеклярус – это давно. Снежный барс Ирбис – после Кавказа. Барсик – наше с тобой. Я тогда ведь к тебе во время сессии один притопал. На окно посмотрел от Проточки, лампу твою зелёную увидел и рискнул, хоть уж часов двенадцать было. Помню, звонить не стал. Постучал просто в стенку. И надо же было маме твоей услышать!

– Ох, не могу, – подхватила Катя, – я сидела латынь учила. Входит мама и говорит: «Зубришь, доченька? Ах ты, бедняжка. Ой, кто-то стучит, я посмотрю».

А потом тётя Лера меня впустила, сама вперёд прошла и эдак громко: «Котик, это Барсик!» – пропели они одновременно и залились хохотом. Они не теряли друг друга из вида – Кирилл и Катя. Перезванивались иногда, поначалу встречались, когда он приезжал. Но прошлого оба старались не касаться, старых больных мест не задевать.

– Слушай, Катюша, я предлагаю повечерять. Вот хотя бы в этих «Ёлках-палках». А потом пригласи меня лучше в гости, ладно? Нам, правда. надо поговорить.

Кирилл положил ей руку на плечо и заглянул в глаза.

– И договорить до конца, верно? – вздохнула Катя.

– И договорить.

Они уселись в красный Фольксваген, со вчерашнего дня раздобытый заботливой Ниной Белой, и тронулись по проспекту в путь.

– Тачка пошла. Объект в тачке, – доложился по мобильному «кожаный», принял дежурство, сел в свою неприметную машину и пристроился Бисеру в хвост.

Весенняя Москва шумела за окнами. Звуки разухабистой музычки из ларьков то и дело перекрывали шум шин. Запах разогретого масла, шипящих чебуреков, кебаба и бастурмы смешивался с ароматом апельсиновых корок, раздавленных каблуками прохожих, дымом бесчисленных сигарет, дорогого трубочного табака, дешевого пива и бензиновой гари. Автомобильные гудки, брань, смех, скрежет металла об асфальт, щебет детишек – огромный город гудел, набирая обороты перед последним броском в ночные огни, когда цветные фонтаны повиснут в сумраке ночи, когда зажгутся гирлянды над заблестевшей рекой, а у бессонных таксистов и официантов придёт пора урожая.

Пока они добрались до Смоленской, совсем стемнело.

– Значит, тебе Валька всё рассказала, – сказал Кирилл, рассеянно глядя на глянцевый пакетик в Катиных руках.

– Точно. Я сидела дома в отвратном настроении. Вот и решила за собой поухаживать – как следует сварить кофе. Тогда до этого так и не дошло. Зато я тебя сейчас побалую. Ты как, ещё мой кофе не разлюбил?

– Что ты, конечно нет! Я теперь, не поверишь, кофе очень редко пью. Потому, что чаще всего не вкусно. И если да, то уж это должен быть high class.

– Вот и отлично. Я покупаю кофе в зёрнах только в «Tchibo». Потом… Она высыпала зёрна на толстую чугунную сковородку, поставила на небольшой огонь и начала их помешивать.

– Ты жаришь зёрна? – удивился Кирилл.

– Скорее подсушиваю. Жарить или сушить? У меня однажды не получилось. Я пыталась зеленые кофейные бобы в духовке до ума довести. А эти зёрнышки сейчас сильнее пахнуть начнут, даже капельки масла покажутся, и тогда готово.

Из зажужжавшей затем кофемолки полился уже совершенно восхитительный аромат. Катя бросила в неё две горошинки чёрного перца и продолжала:

– Смотри Кирка. Они совсем в пыль должны смолоться. Вот, словно пудра. А теперь начнётся самое главное.

Она извлекла новую сковородку, засыпанную ровным слоем мелкого белого речного песка. Затем, подогрев слегка серебряную с чернью турку, положила туда кофе, щедро отмерив порошок ложечкой.

– Так. Заливаем холодной водой и добавляем две щепотки сахара.

– Даже если ты несладкий пьёшь? – уточнил Кирилл.

– А в присутствии сахара экстракция идёт интенсивней. – Она поставила турку в песок и прибавила огонь. -Видишь, пока варится будет, я эту турку. Её, кстати, в Турции как раз «джезве» называют, поворачиваю вокруг своей оси раза два или три. Как пена поднимется, надо сразу снять, немного подождать и опять поставить. И так три раза.

– А говорят, кофе закипел, значит готов?

– О, это только невежды. Да отсохнет у них их поганый язык! Погоди, не перебивай. Я под конец добавляю кристаллик соли. Можно ещё немного корицы положить. Это будет по-армянски.

– Apropos14 по-армянски. Давно хотел тебя спросить. Художник Сарьян тебе не родня?

– По папиной линии – да. Когда-нибудь расскажу, если интересно. Кстати, о родне…

– Это я так. С духом собраться хотел. Я сейчас начну.

Они помолчали. Катя налила кофе в две прозрачные чашечки и положила сверху отдельно душистую пенку. Кирилл поблагодарил кивком головы, взял свою чашку, затем достал из нагрудного кармана конверт и протянул его ей. Пока Катя читала, Кирилл с откровенным удовольствием маленькими глотками пил кофе, стараясь на неё не смотреть. Наконец, он не выдержал:

– Вот видишь, я получил письмо. Оно для меня, в общем, из трёх частей состоит. Во-первых, это, конечно, «Весть».

– Да что там, извещение о смерти, – зябко пожала плечами Катя.

– Если хочешь. Но он пишет, что тяжко болен, а мы теперь знаем, что он убит.

– Мы пока ничего толком не знаем.

– Ты, наверно, права. Но подожди. Он пишет, что хочет сыну Пете что-то отдать. Это вторая часть. Я должен пойти по цепочке. И я пошёл, и дальше пойду. Только сначала ты мне скажи, а что тебе известно? Кирилл, наконец, взглянул на Катю и подивился выражению её лица. Она встала, прошлась по комнате, вздохнула и горько сказала.

– Ты мой старый друг. Я тебе сейчас расскажу, а потом мы постараемся больше к этому не возвращаться. Знаешь ты или нет… Может, знаешь… В общем, Андрей, он со своими особенностями был. Всех нас когда-то, долго ли, коротко ли любил. Всех нас бросал: Вальку, меня и Сашку, многих других. И вот как к другим – я не знаю, но к нам – «школьным» без конца возвращался. Он меня тогда после гор ради Саши оставил. Сашу тоже быстро оставил после пылкой любви. Но примерно так через год у меня опять появился, и появлялся, и появлялся. Когда я поняла, что у меня ребёнок будет, ничего такого книжного в моей голове не мелькало. Никаких таких идей, что я де только и мечтала от любимого человека ребёнка иметь, что я вообще ребёнка хочу, что это ценность и драгоценность. Мучилась: сказать или не сказать ему, это да. Паника ещё была, потому что… Ну например, сумею ли одна воспитать? Ребёнку нужен отец! Или совсем простая деталь. Мысли о том, как я приду в институт. Как стану всё круглей и круглей, и месяца через три все поймут! А тогда неизбежные вопросы! Ох, как вспомнишь… Ну, одним словом, однажды я ему всё сказала. И тут он, надо ему отдать должное… – Она запнулась, бессознательно терзая лежащую около прибора салфетку, а Кирилл вспомнил фразу: «Это, конечно, не много сделано, но это сделал я». Между тем, Катя продолжила. – Андрей тогда… Если трезво подумать, он поступил как взрослый. Хоть взрослым не был. Какое там, в двадцать лет! Да он и ещё через двадцать… Он взрослым так и не стал!

Кирилл снова налил себе кофе и в который раз подавил желание задать вопрос, боясь вспугнуть этот нелёгкий рассказ. Катя, тем временем, принуждённо рассмеялась.

– Ну ты себе представляешь, да? Двадцатилетний Синица. Такой с бородой и гитарой. Только что из похода и через час на премьеру на Таганке! А тут он мне просто отрубил. «Катька, про аборт думай, не смей!» Подумай, Кир! Это удивительно. Он, мальчишка так сразу, сходу сказал. Я тут же послушалась. Могла же я сказать нет! А дальше… Мы сняли дачку-халупу в Кусково. Лучше ничего не нашлось. Денег было в обрез. И до рождения Пети жили вдвоём. Что тебе сказать, Кира… Сняли в сентябре – золотая осень была. Но скоро наступила зима! А у нас керосинка, печка типа буржуйки. Вода в умывальнике промерзала до дна. Мы ложились в постель в пальто и раздевались под одеялом. Петя у меня к новому году родился, как подарок под ёлкой. И вот наш папа, Синица, меня в роддом, как положено доставил. Имя мальчику выбрал. Обратно нас уже сюда вот привёз. Не оставаться же с малышом в шалаше в январе. Потом пошёл по конторам – отцовство оформил. Ты не забудь, тогда ещё этот незабвенный прочерк в метрике был, когда ребёнок не в браке родился. Но если отец добровольно отцовство признает, разрешалось Пете в свидетельство о рождении его и по-людски записать. Как это прочерк? Очень просто. Была бумажка. Метрикой называлась, не помнишь? А там, к примеру, стоит: мать – Екатерина Александровна Сарьян. Отец… А напротив слова «отец» пустое место и в-о-о-о-т такое тире!

– Я понял, – вздохнул Кирилл, – извини.

– Ладно. Уже недолго. Ещё Андрей настоял, чтоб я на алименты подала. Я, говорит, охламон. Про деньги могу забыть, могу загулять… ну, ты знаешь. Пусть лучше идёт автоматом. Я опять послушалась, чёрт знает почему. Да ну, он тогда месяца два с нами вместе кое-как пожил, потом съехал и… Кира, – прошелестела Катя Сарьян, – с тех пор моя первая любовь, такая вот «любовь с большой буквы», отец моего ребёнка Андрей Синица нашего сына больше ни разу не видел, видеть не пытался и никаких контактов с ним никогда не имел!

Кирилл вскочил с места, подошёл к Кате, по лицу которой, наконец, побежали слёзы, и повинуясь душевному порыву, обнял её и стал гладить по дрожащим плечам.

– Катенька, не надо, родная. Нет, ты поплачь, это даже лучше, – сбивчиво начал он. – Чёрт побери, ты же никогда… Я ничего не знал! Ох, ничего, Кать, ты у меня молодец! Я вот, жалко, не могу плакать. Веришь, хотел бы, да не могу. Давай мы с тобой сейчас… Вообще, я тебя хочу со своей дочкой Лизой познакомить!

Он что-то ещё ей несвязно говорил, пытаясь отвлечь, она только всхлипывала. Наконец, Катя нашла платочек, и светлея, грустно улыбнулась сквозь слёзы.

– Стой, Барсятина! Мы где с тобой остановились? Ты думаешь это всё?

– Wo waren wir stehengeblieben?15 – машинально пробормотал Бисер.

– Du hast mich gefragt, ob mir uberhaupt was bekannt ware,16 -непринуждённо отозвалась Катя.

– Ты где это так навострилась? – изумился Кирилл.

– Да не всё ж только вам – арийцам. Я с фирмой «Байер» постоянно работаю, они лекарства производят. О, ты знаешь, что я ариец?

– Нет, я шуткую просто. Как так – ариец? Я ничего не понимаю.

– Окей, к бесу арийцев пока. Нам слишком много надо друг другу сказать, лучше делать это по порядку. Катя вздохнула и нахмурилась.

– Кира, я ведь понятия не имею, что Синица хотел Пете оставить. Тут ещё такое дело. Строго говоря, алименты по закону платят до восемнадцати лет. Петя давно старше. Но нам Деньги всё равно приходили. Совершенно разные суммы. Иногда два гроша. Иногда просто много. Это были переводы по почте. Наконец, мне стало неловко. Я решила при первой возможности его известить. Сказать, чтоб больше денег не посылал. И значит, надо его найти. Понимаешь, после Петиного рождения Андрей тоже «появляться» пытался. К примеру, со мной на нейтральной территории пересечься с продолжением. Я это однажды прекратила раз навсегда. И с тех пор тысячу лет его не видела. У меня не было его адреса, ну ничего. Поэтому я принялась его искать по старым каналам через ребят. Гришка Симаков тогда уже большим человекам стал, в президентской команде «играл». Он мне и разузнал. Синица, де, ни мало ни много, создал коммуну на Кипре, где сам и живёт. Они там пашут, сеют и ведут натуральное хозяйство.

– Что-то такое я слышал краем уха, – пожал плечами Бисер.

– А я не хотела долгое время ничего задевать. Забыть старалась и знать поменьше. Поэтому с Петей, возможно, ошибок наделала. Словом, Гришка сказал, чтобы я в голову не брала. Уж по крайней мере пока Петя университет не окончит.

– А он на каком факультете?

– Ох, это отдельная песня. Он на юрфак поступил, проучился до конца, очень прилично проучился, а перед дипломом в раскрутку пошёл. Я тебе сейчас совсем коротко, в двух словах. Просто нет сил уже. Петька целый год со мной не живёт. Он снял квартиру и беса празднует. В университете академку взял. Глаз не кажет. Дурацкую музыку слушает без конца. С какими-то прохиндеями дружбу водит.

– Попивает?

– Да, не без этого. Хотя душа и не принимает, как у отца. Но фирма не останавливается перед затратами. Ещё что-нибудь?

– Насколько я знаю, мухоморы и анаша. Но больше для понта. Так, а тогда почему? Или…

– Нет, я думаю, вернее, надеюсь, именно «почему», а не «или».

– По-моему, во-первых, возраст такой. А во-вторых, он очень хочет знать про отца. Затем богоискательство с богоборчеством пополам, сомнения в собственной гениальности…

– А ты ему что вообще рассказала?

– В том то и дело. Предыдущее поколение отправляла таких папаш на Северный полюс. Мол, папа – полярник, приедет, но позже. Или ещё лучше: герой был, на войне воевал. Полковник! Нет, генерал! Смотри, я даже в рифму заговорила. То есть примерно так: твой папа геройски погиб при исполнении, а я согласно заветам.

– Партии и правительства?

– Видишь, как мы с тобой с тобой друг друга понимаем. А этим желторотым что объяснишь? Трудно, больно, стыдно. Но теперь я должна. Время пришло. Надеюсь, что не ушло ещё.

Кирилл подошёл к окну, посмотрел на знакомый с детства «дом Жолтовского», с одной стороны которого располагалось «старое метро», как называли Смоленскую по Филёвской линии раньше, и попытался представить себя там напротив на Садовом кольце.

– А что, все на месте! Вон почта как была, так и есть, большая арка, где он часто курил, чтоб кто-нибудь не застал.

– Катя, давай сделаем так. Я Петю сам найду без посредников. И поговорим, как мужчина с мужчиной.

Они немного поболтали, стараясь отвлечься. Получалось это не очень.

– Кира, ты мне не сказал, а кто «второй»? – спросила Катя после короткого молчания. Бисер вовсе не удивился вопросу.

– Сейчас скажу. А собственно… Ведь ты всех знать должна? Ты же писала эти ключи?

– Да, писала. Но мы решили, что и я знать не буду, кого выберет он. Всерьёз играли, – пожала плечами Катя.

– Кто – он? Как это так?

– Ну, ты помнишь, что всё возглавил Андрей. Мы так сделали: я выбрала своих, а он своих. Доверенных лиц?

– Вот именно. Потом мы все эти имена на листочках начирикали и бросили в шапку-ушанку. Помнишь его ушанку?

– Ну как же, из белого кролика. Я тоже такую хотел.

– Так вот, я из неё четыре скрученных бумажки вытащила, а Синица в конверт положил, запечатал и двинул домой.

– Стоп. Пока я не запутался, получается так. Синица всю эту нашу «четвёрку лошадей» выбрал один, а также ключи? Но…

– Не удивляйся, и ключи тоже он. Просто я ему несколько вариантов настрочила в запас. Оставался ещё «избранник». Я, конечно, не знала точно. Но я тебе скажу Кирка, ты во всех четырёх предложениях был.

– В каких предложениях?

– Ну я ж тебе говорю, среди ребят, что больше всех голосов набрали и…

– А понял, и среди ваших. Знаешь, странно. Ведь Синица как раз меня выбрать бы и не должен.

– Нет, а я и не сомневалась. Я считаю, он что с тобой, что со мной соперничал на свой лад. Но! Должное отдавал. Хотя, знаешь, вот он Сашу очень недолго любил, но искренно, до печёнок. А меня – нет!

– Да с чего ты взяла?

– Ах, перестань. Ты мне лучше скажи, кто там дальше после Соньки в цепочке? Мишка-Кореец. Ты знаешь, где он?

– Ким? Здорово, это просто удача! Мы с ним видимся регулярно. У него трое детей, и все у меня рождались. Чудно, он мне бы, точно сказал. Впрочем, увидим. Тебе адрес дать? Или лучше мне позвонить?

– Кать, позвони, сделай милость. Давай так: я отправлюсь Петю искать, а ты узнай, что там Ким скажет. Кстати, Сонька, пока я ей пароль не назвал, ни о чём не хотела слышать. И правильно сделала.

– А что она сказала?

– Сказала, что дело пахнет керосином, и сочла нужным по крайней мере выполнить всё, как было велено, чтобы потом не казниться.

– Хорошо. Так я пароль назову, если ты мне, гражданин начальник, доверишь.

– Значит, договорились. .

– Ладно, Кира. Я тебе только вот что ещё хочу рассказать. Примерно так с полгода назад раздаётся у меня звонок. Недоросля моего тогда не было уже. Как полагается, мне к шести на работу. Операционный день. Я, слава богу, легла пораньше, а тут трезвон аккурат в полпервого ночи. По привычке ещё думаю: Петьку, небось. Потом начинаю соображать и пугаюсь – верно, наоборот, у сыночка что-нибудь стряслось. Затем здравая мысль, шеф меня к «кесаревичу» вызывает. Что ж, у нас обычное дело. Ну, чертыхаюсь мысленно, трубку снимаю и на всякий случай «доктор Сарьян, я Вас слушаю» говорю. Кира, а это он! Как ни в чём небывало, словно только вчера расстались. Нет, ты подумай только! И такой текст примерно. Сейчас тебе воспроизведу: «Привет, Катрина, это Андрей. Я недавно прибыл в столицу. Мы тут с ребятами в «Пушкине» сидим. Бери такси и приезжай. Я сейчас «Дон Периньён» закажу в твою честь. У них тут бокалы красивые – тебе понравятся. Выпьем за встречу, а то соскучился ужасно!» Веришь, я просто онемела. Послать бы его, да не могу! Что, неужели ругаться так и не научилась?

– Ты же знаешь, я человек постоянный. Нет, хоть я и хирург, но ни одного этого гнусного слова за всю свою жизнь не сказала. Пива, кстати, тоже не пью, как и раньше не пила.

Кирилл беззвучно рассмеялся и погладил её по крепкой смуглой руке с коротко остриженными «докторскими» ногтями.

– Давай дальше Катя ты моя без мата и маникюра. Так ты ему…?

– Дурак, говорю, отстань и номер забудь. Ну, это со сна. Она поднялась и подошла к книжным полкам, занимавшим всю стену необычно длинной гостиной. Потолки в этом дряхлом доме были тоже высокие, три и три четверти, и толстые семейные альбомы стояли на самом верху, выше довоенного издания Броккгауза и Эфрона, выше трепетно сберегаемых бесценных томов Граната и любимого Катей, тёмнозелёного трёхтомника Брэма «Жизнь животных». Она встала на табуретку и вытянула самый тонкий альбомчик. На первой его странице Бисер увидел круглолицего рыжего парня с густыми вьющимися волосами, спускавшимися на широкие плечи. Нос у молодца был откровенно курносый. Пухлые губы прикрывали усы. И Кириллу стало не по себе совершенно синицынские глаза улыбались ему в лицо.