Коллекция неловкостей

Глава 14

Всю дорогу они взахлеб обсуждали спектакль. Делились впечатлениями, смеялись, спорили. Рада чувствовала себя женственной и элегантной. Восхищенные взгляды и улыбки Романова она принимала со спокойной благосклонностью, как женщина, которая осведомлена о своей красоте и привыкла к восторгу окружающих. Удивительно, как одежда и прическа могут изменить самоощущение человека! Возможно и стоило бы прислушаться к советам матери… Впрочем, корсет был тугой, а два часа на прическу может потратить не каждый. И потом вот так станешь навеки роскошной, и пропадет это чувство праздника, радость замылится, да и в Лидочку или миссис Гарди недалеко превратиться. Нет уж! Рада качнула головой. Во всем этом она сама не своя.

В метро она предпочитала ездить в одиночку. Иногда толпа — лучший способ побыть наедине с собой. Поразмышлять, почитать, послушать музыку. Ехать в подземке вместе с кем-то бывает неудобно. Разговаривать приходится очень громко, почти кричать в уши, а стоять и молчать тоже странно, потому что не знаешь куда смотреть — на человека неловко, а отвернуться — неприлично.

Однако в этот вечер метро играло Раде на руку. Она встала у дверей, облокотившись на боковину сидений, а Романов стоял рядом и рассказывал студенческие байки. Чтобы донести до Рады свои повествования, он наклонился почти к самому ее уху, так, что его дыхание щекотало ей шею. И нервы. В этом положении Рада могла беспрепятственно упиваться его близостью, не опасаясь выдать себя: глаза смотрели в пол, а румянец… Разве его разглядишь в тусклом свете вагона?

Рада чувствовала себя какой-то распущенной, часть ее сознания кричала: «СТОП! Остановись! Ты его совсем не знаешь! Он — пре-по-да-ва-тель!» Но новая сущность, разбуженная нарядами, салоном и косметикой, стремилась завоевывать и растаптывать мужчин. Требовала если не любви, то самоутверждения. «Ты можешь быть красивой и желанной. Он — твой! Не упускай момента!»

Внутренние противоречия терзали Раду. Сердце колотилось от адреналина, словно она шла по канату, неловко балансируя на высоте и зная, что маты подложены только с одной стороны. Упадешь на другую — конец. Она понимала, что все это неправильно и ни к чему хорошему не приведет, но как же ей хотелось быть с кем-то! Антон, Денис — да у них полно девушек! Почему она должна переживать из-за себя? Тем более, она ничего плохого не делает, а только думает. Еще не факт, что Романов думает о том же, и их дурные мысли превратятся в действия. Между ними сохранялась некоторая неловкость, и в разговоре он периодически снова переходил на «Вы».

Романов засмеялся, и Рада поняла, что он только что пошутил. Она тоже рассмеялась.

— А у Вас было такое? — спросил Романов.

Она замялась. Едва ли она помнила хоть что-то из его рассказа. К счастью, за поцарапанными стеклами дверей вспыхнул свет платформы, и Рада с облегчением узнала свою станцию.

— Нам здесь, — сообщила она в ухо Романову и повернулась к дверям.

— Это Ваша станция или нам на пересадку? — спросил он, когда поезд отъехал и шум утих.

— Моя, — кивнула Рада. — Здесь недалеко, я и сама могу дойти, Вам не стоит беспокоиться.

— Да что Вы! На улице темно, мне совсем нетрудно Вас проводить. Мне и самому будет так спокойнее, тем более Вы говорите, что живете близко. Ну что, идем?

Она кивнула и приложила все усилия, чтобы не дать глупой блаженной улыбке растянуться на лице. В конце концов, он это из соображений безопасности, а не чего-то там. Чувствует ответственность, как любой нормальный преподаватель.

Они поднялись из метро и пошли вдоль трамвайных путей.

Все больше и больше Раде становилось неловко. Странно было идти к своему дому вместе с Романовым, которого она несколько дней назад даже в театр боялась пригласить.

— Рада! — окликнул он ее.

— Да? Простите, я задумалась.

— О чем, если не секрет?

— Да так, о спектакле.

— Спектакль и правда заставляет задуматься. Очень сильная вещь. Я в театре был сто лет назад, даже не думал, что спектакль может меня настолько поразить. Как любитель книг, текста, я всегда относился к театру скептически. А Вы знаете еще какие-нибудь хорошие постановки, которые сейчас идут? Я бы сходил.

— Во МХАТе или вообще?

— Все равно, где.

— Полно всего, на самом деле. Тут в двух словах не расскажешь.

— А в трех?

— Только если в трех, — она улыбнулась. — Из классики сейчас есть чудесная постановка — «Волки и овцы»…

Романов кивал и внимательно слушал. Рада так увлеклась, что не заметила, как они подошли к подъезду. И снова ей овладела неловкость.

— Ну вот… — сказала она, наклонив голову, — мы пришли.

— Ясно… — протянул он. — И правда, недалеко.

Она ждала, что он попрощается и пойдет назад, но он стоял, раскачиваясь на каблуках, сунув руки в карманы, и смотрел на нее задумчиво.

— Даа… — кивнула Рада, — а быстрым шагом всего минут пять.

Романов молчал. Она забеспокоилась. Неужели он ждет… Нет, этого не может быть. Но ведь он стоит и не уходит. И смотрит так выжидательно… Хочет, чтобы она его пригласила? Домой? А если он просто задумался? Она тогда окончательно опозорится. Или все же…

Рада бросила быстрый взгляд на окна свой квартиры. Свет не горел. Впрочем, после премьеры Денис на банкете, а Эндрю… Мало ли, где его носит. В конце концов, его совершенно не волнует, кто и кого приведет домой.

— Александр Николаевич, а не хотите зайти? — она приготовилась к отповеди.

Романов вопреки всем ее ожиданиям оживился.

— С удовольствием! Если честно, я был бы не против посетить… места, не столь отдаленные.

— Ооо! — понимающе выдохнула она. Оказывается, пылкий кавалер всего-навсего захотел в туалет. — Ну, тогда пойдемте.

Они вошли в квартиру, и она показала гостю, где уборная. Пока предмет воздыханий оправлялся, Рада включила чайник.

— Будете чай? — спросила она Романова, когда тот пришел на кухню. — Хорошего бара у меня нет, зато могу предложить настоящий английский чай. С крендельками.

— Ну, если только немножко, — улыбнулся Романов. — Слишком заманчиво звучит.

— Отлично! Пойдемте, я провожу Вас в комнату и быстренько все приготовлю.

Она включила свет в своей комнате, мысленно благодаря Бога за то, что накануне сподобилась на уборку. Только домашние штаны с футболкой на спинке дивана нарушали всеобщий порядок. Рада спешно запихнула их в шкаф, предложила Романову устраиваться и подкатила к дивану журнальный столик для чая.

— Вот, тут я и живу, — сказала она.

— У Вас красиво! — Александр Николаевич оглядел комнату. — А Ваши родители… я имею в виду, мистер и миссис Гарди, — они разве еще не доехали из театра?

— Не сомневаюсь, что доехали, — Рада улыбнулась. — Правда, не сюда, а в отель. Видите ли, мама не любит скоплений молодежи. А мы с братом — сплошное скопление, тем более, что у нас гостит еще наш сводный брат, сын мистера Гарди. Я бы Вас с ним познакомила, но не имею ни малейшего понятия о том, где его сейчас носит.

— Ясно, — кивнул Романов.

— Ну, осваивайтесь, а я пойду, приготовлю чай.

Рада забежала в ванную и торопливо избавилась от корсета. Пара лишних глотков напитка лишили бы девушку возможности дышать. Кроме того, дальнейший ход событий был непредсказуем. В любом случае, Романову не стоило демонстрировать позорную деталь гардероба.

На кухне Рада обнаружила, что не так уж просто заваривать чай, когда пальцы трясутся, и все валится из рук. Ее лихорадило при мысли о том, что Романов в эту минуту сидит на ее диване. Он ей нравился, но события принимали слишком крутой оборот.

Филологи-мужчины обычно целиком посвящают себя науке. Те, кто все же изменяет филологии с женщиной, долго мнутся, решаются, сомневаются, стоит ли вообще подходить к девушке, а потом еще дольше держат отношения в платоническом русле, а на свиданиях гуляют под луной, сравнивая Джойса с Кьеркегором. Это не технари, у которых все подчинено алгоритму «цветы-кино-поцелуй-кафе-поцелуй-в-гости-поцелуй-секс». При условии, что переменная XY не поставит точку раньше, разумеется.

Увлекаясь Романовым, Рада подсознательно надеялась, что за долгий период взглядов, сомнений и литературных диспутов она успеет понять, готова ли она к роману вообще и к роману с преподом в частности. Надежды рушились на глазах.

Рада глубоко вздохнула и медленно выдохнула, сделав губы трубочкой. Она пыталась унять волнение. Затем поставила на поднос чайник, кружки, миску с крендельками и английскую мятную шоколадку.

Романов ходил по комнате, разглядывая фотографии на стенах.

— Это Вы? — спросил он, указывая на черно-белый снимок.

Рада поставила поднос на журнальный столик и подошла к Романову.

— Да, это мы с братом и его другом Антоном в детстве, на даче.

— А где у Вас дача? Кругом одни сосны…

— Это в Малаховке. Старые генеральские дачи.

— Вы из военной семьи?

— Нет. Мой родной отец умер, когда я была совсем маленькой. Потом мама вышла замуж за известного хирурга Скобельникова. Это как раз его дача. У него не было родных детей, поэтому дача осталась нам после его смерти. Там я провела все детство.

— Я слышал, в Малаховке очень красиво.

— Ага. Вот, смотрите, — Рада показала на цветной снимок большого формата. Сосновый лес в розовых лучах солнца. — Это недалеко от нашего дома.

— Ух ты… Неудивительно, что там давали дачи только выдающимся людям.

— Да. Мой отчим, Виктор Павлович, не любил дачу. Даже не знаю, почему. Они с мамой ездили отдыхать на море, в Абхазию или в Сочи. А нас оставляли на даче с домработницей.

— У Вас даже была домработница?

— Не у меня. И не совсем домработница… Она была у нас всем — няней, поварихой… Настоящей бабушкой. Она работала в семье отчима много лет, по-моему, у нее совсем не было родных. Виктор Павлович ее очень любил, как и все мы. Она была настоящим членом семьи. Но потом она умерла… К тому возрасту Денис уже почти заканчивал школу, поэтому мы летом жили на даче одни, мама только иногда приезжала нас проведать.

— Неужели она не боялась оставлять вас с братом одних?

— Да тут и бояться нечего, — улыбнулась Рада. — С моим братом и Антоном нам ничего не грозило. Они хорошие няньки.

— Вам повезло со старшим братом. Он заботится о Вас.

— Ага. Ну, пойдемте чай пить, а то остынет.

Романов присел на диван и взял кружку.

— Кстати, все забываю Вас спросить, — сказал он, сделав глоток. — Как поживает Ваш перевод?

— Перевод продвигается семимильными шагами. Пока я валялась дома с ногой, сделала больше половины. Сейчас взяла за правило переводить по несколько страниц каждое утро, когда голова посвежее.

— Сложностей не возникает?

— Вроде нет пока. Хотя текст изобилует витиеватыми метафорами. Я решила сначала перевести текст с первого подхода, без размышлений над стилем. А потом буду перечитывать и корректировать.

— Разумный подход. Всегда лучше сначала охватить текст одним взглядом. А что за витиеватые метафоры?

— Это же дамский роман. К тому же исторический. Поэтому львиная доля книги посвящена описанию достоинств героя и героини. Золото ее кудрей, глубина его черных, как смоль, глаз и все в том же духе. Утомляет.

— Забавно, — улыбнулся Романов. — Никогда не читал подобную литературу.

— Вы совсем не много потеряли, будьте уверены! — воскликнула Рада. — А, кстати, не хотите посмотреть черновой вариант?

— О, с удовольствием!

— Я как раз позавчера делала себе распечатку для вычитки и корректировки. — Рада взяла с письменного стола пачку бумаг. — Смотрите, в одной колонке английский текст, а рядом справа — русский. Я распределила все по абзацам, чтобы было удобно сверять с оригиналом. Ну, если вдруг засомневаюсь.

— Ух ты, — Романов одобряюще кивнул и принялся листать распечатки. — У Вас задатки профессионального переводчика. Вы этому учились?

— Да нет. Просто подумала, что так удобнее.

Рада взяла в рот кусочек мятного шоколада и запила его чаем. Чтобы Романов не видел, как дрожат ее пальцы, она сцепила руки в замок и положила на колени. Непонятно, что ее больше нервировало: то, что он оценивает ее работу, или то, что он выглядит ужасно трогательным в очках, склонившись над бумагами. Внезапно он фыркнул.

— Что там? Что-нибудь не так?

— Да нет, к переводу у меня замечаний нет. Просто действительно очень забавный текст. Такой патетичный, что даже смешно. Вот, смотрите, — Романов сделал глоток чая и принялся с выражением читать: «Юная Роза в слезах выбежала из дома. Ослепительные молнии раскалывали небо на части. Ветер беспощадно трепал длинные локоны девушки, дождь хлестал по пламенеющим щекам. Но Роза не замечала ничего вокруг, ее сердце разрывалось от боли неразделенной любви. Для графа Уиллоуби она всегда была лишь бедной сиротой. Роза подхватила юбки и побежала по садовой дорожке, ничего не видя перед собой.

— Роза, — прогремел голос Ричарда. — Роза, стой!

Граф Уиллоуби увидел, как мелькнуло в темноте сада платье Розы, и помчался за ней.

— Не уходи! — кричал он. — Дьявол, Роза, ты нужна мне!»

Романов откашлялся и хлебнул чая. Слишком убедительно он изображал могучий голос графа. Она улыбнулась. Александр Николаевич весело подмигнул и стал читать дальше:

— «Бедная девушка сбилась с пути. Туфли размокли, и Роза упала, подвернув ногу. Она попыталась подняться, но жгучая боль пронзила лодыжку»

«Прямо как я давеча. Только немного изящнее», — подумалось Раде.

— «Девушка закусила губу от боли и опустила лицо на руки. Хрупкие плечи подрагивали от безудержных рыданий.

— Роза! — донеслось из-за кустов.

Сквозь шум дождя Ричард услышал, как Роза застонала. Он кинулся к ней и увидел, что девушка плачет, сидя на земле. Платье было разодрано колючими ветками, а на нежной коже рук темнели кровоподтеки.

— Святые небеса, что случилось? — воскликнул граф.

— Я упала, Ваша светлость, — слабо проговорила девушка.

— Ты можешь встать?

— Я пыталась, но… моя нога… Кажется, я ее повредилла.

— О, Роза!

Граф подхватил девушку на руки, будто та была легче пушинки. Сквозь влажную ткань рубашки Роза чувствовала, как тверды его мускулы. Она опустила голову на его широкую грудь, потому что знала, что никогда больше не сможет вновь быть так близко нему. Ричард прерывисто вздохнул и крепче сжал нежное тело девушки.

Он внес ее в гостиную и бережно опустил на софу у камина. Свечи еще не были зажжены, и зала была погружена в полумрак. Граф бережно взял в руки поврежденную ногу.

— Я немедленно пошлю за доктором.

— О, нет, право, не стоит. Это всего лишь вывих, я уверена.

Граф провел рукой по изящной ножке, не в силах сдержать внезапного порыва. Кожа была прохладной и гладкой, как шелк. Глаза Ричарда потемнели, в них мелькнула жаркая искра страсти.

— О, Роза! Почему же ты убежала?

— Ваша светлость, я не могу больше здесь оставаться. Вы были очень добры ко мне, но теперь все изменилось. Я люблю Вас, Ричард. Я знаю, Вы никогда не сможете ответить мне взаимностью, я не подхожу Вам, я не имею титула, денег, недостаточно образована… Вы должны жениться на такой, как леди Аннабель…

— Но я не хочу жениться на леди Аннабель.

— Почему же?

— Потому что мне нужна только ты.

Граф притянул Розу к себе и накрыл ее мягкие губы своими. Его язык настойчиво проник в ее рот. Ричард упивался медовой сладостью поцелуя. Роза прижалась к графу всем телом, трепеща от страсти. Она ответила на поцелуй любимого, нерешительно лаская его язык своим. По телу Ричарда прошла волна неукротимого желания. Он сдерживал свое влечение уже давно, теперь же робкая ласка девушки, ее хрупкое дрожащее тело в его руках лишили графа остатков благоразумия».

Рада нервно сглотнула. Забавная шутка грозилась перейти в опасную ситуацию. Когда она занималась переводом, подобные эпизоды казались ей слишком пафосными и смешными. В устах Романова слова становились чувственными, пробуждали ненужные фантазии. Но Александр Николаевич ничего не замечал и продолжал декламировать:

— «Ричард распустил ленты, стягивающие корсет, и платье опустилось к ногам девушки. Горячими губами он целовал молочную кожу шеи, опускаясь все ниже. Роза прерывисто вздохнула, когда он коснулся ее обнаженной груди. Бронзовые жилистые руки темнели на белоснежной коже ее тугих холмов. Ричард испустил львиный рык, крепко прижал к себе невинную девушку, и Роза явственно ощутила, как напряжен его жезл мужественности…» — Романов ошарашено уставился в текст. — Эм… Жезл чего?!

Рада расхохоталась.

— Я тоже сначала не поверила глазам, — выдавила она сквозь смех. — Можете посмотреть оригинал, это не ошибка.

— И правда… Какую надо иметь больную фантазию, чтобы придумать такое…

— Это еще что! Там было и того круче… — она хихикнула.

— Что?

— Не-а, не скажу.

— Да ладно! Круче того, что я прочел, уже точно ничего не может быть.

— Может, может.

— Докажи.

— Нет, я такое вслух сказать не могу.

— Скажи на ушко, — Романов уже откровенно веселился.

Она прищурилась, словно размышляя, стоит ли говорить. Потом наклонилась к нему и прошептала:

— Нефритовый стержень.

Мгновение он ошалело смотрел на нее, а потом зашелся от смеха.

— А я-то думал, женские романы — скучное чтиво, — сказал он, снимая очки, чтобы вытереть слезы. — Оказывается, у тебя очень веселая работа.

— Давайте только на занятиях не будем это читать, я Вас очень прошу.

— Это еще почему?

— Шутите? Это филфак. Вы же будете единственным мужчиной в аудитории. К тому же Вы молодой и симпатичный. Вас растерзают живьем!

— Ты правда считаешь меня симпатичным?

Рада замялась. Развеселившись, она сболтнула лишнее.

— Ну… Мне кажется, это объективно… — она почувствовала, как предательски горят щеки.

— Я вот, например, — серьезно сказал Романов. — Считаю тебя не просто симпатичной, а очень красивой и привлекательной.

Она молчала. Сердце бухало где-то в животе, как перед экзаменом.

— Рада, — позвал он.

Она подняла глаза.

— Можно я тебя сейчас поцелую? — спросил он.

— Да.

Внутри у нее царил хаос. Способность мыслить куда-то улетучилась. Разум пытался пробиться через буйство гормонов. Не получалось.

Романов отложил очки на столик, обнял ее и поцеловал. От него пахло свежим одеколоном. Губы были сухими и теплыми. Она ответила на поцелуй и запустила пальцы в его волосы. Все происходило с ней, и одновременно с кем-то другим. Вместо того, чтобы услышать фейерверк и испытать блаженство, Рада почему-то отчетливо осознавала каждое свое движение и ощущение. Вот он гладит ее по спине, ласкает языком нижнюю губу. Вторая рука лежит на бедре. Она касается языком его языка, и делает все это вполне сознательно. Ее охватило замешательство. Конечно, она целовалась по-настоящему и до этого. В Англии, с Джеймсом. И в Москве, с Ромой из театра. И в школе, когда играли в бутылочку. Это было что-то вроде… Поцелуй, как поцелуй. Иногда любопытно, иногда просто приятно. Но сейчас она целовалась с мужчиной, которого, как ей казалось до этого, действительно хотела, а никакой жгучей страсти не получила. Ей было приятно, но ведь ненормально же целоваться, и при этом анализировать происходящее.

Романов не замечал ее озадаченности, и продолжал целовать ее. Он оторвался от губ и принялся за шею, одновременно запуская руку под блузку и поглаживая спину Рады. Когда он легонько прикусил мочку уха, по спине девушки пробежали мурашки, и гормоны взяли, наконец, верх над самоанализом. Она придвинулась к нему поближе и прижалась грудью к его груди. Ей овладела обостренная чувственность, она вцепилась в его плечи и закинула голову назад. Романов целовал ее под ключицей, приспустив блузку, и только он положил руку ей на грудь, как хлопнула входная дверь.

Рада отпрянула от него и отодвинулась на другой конец дивана. Поправила одежду. Глаза застилал туман, все тело превратилось в пульс и гулко колотилось. Пи-пец. Пиииии-пец. Хорошо хоть, что не сказала это вслух. Она взглянула него. Тот надел очки и казался не менее смущенным. Только бы это пришел не Денис. Господи, пожалуйста, не Денис. Рада понимала, что уже не в том возрасте, когда нельзя привести в дом мужчину. Тем более, что женщин Денис приводил регулярно. Но Денис настучит маме — это раз. И Антону — это два. И Тоха, как верный друг, определенно расскажет, что это был преподаватель. И вот это даже не три. Это пипец.

Романов заговорил первым.

— Извини, кажется, я зашел слишком далеко.

«Главное, до жезла мужественности не дошли», — подумала она. А вслух сказала:

— Ничего, все нормально.

— Точно?

— Ага.

— Слушай, уже поздно, мне, наверное, стоит пойти.

— Да, пожалуй.

Он встал и вышел в коридор. Никого не было. Рада мысленно молилась, чтобы не столкнуться с братом. К счастью, в квартире стояла тишина. Девушка выразительно посмотрела на своего гостя и приложила палец к губам. Тот понимающе кивнул, молча поднял руку в прощальном жесте и вышел. Она бесшумно закрыла за ним дверь. Кажется, пронесло.