Колумбелла

Глава 4

Спустившись по лестнице, я понесла поднос дальше по безлюдному прохладному коридору, пока не оказалась в гостиной.

Поставив блюдо на кофейный столик, я заметила с правой стороны просторную столовую, отделанную черным деревом, а слева дверь, ведущую, скорее всего, в кабинет. Заглянув туда, я увидела Кингдона Дру, стоящего перед большим письменным столом и рассматривающего какую-то фотографию. Я вошла в дверь и остановилась в ожидании.

Он не сразу меня заметил, поэтому какое-то время, я могла наблюдать за ним, как накануне вечером. Казалось, он был в дурном расположении духа, на его лице залегли настолько глубокие морщины, что у меня возникло странное желание заставить его улыбнуться.

— Вчера вы совсем обо мне забыли, — произнесла я. — Хоть вы и хозяин поневоле, но полагаю, могу вас упрекнуть!

Он невозмутимо посмотрел на меня:

— Простите. Я знаю, что вас проводила Эдит. Кто-нибудь позаботился о вашем завтраке?

— Об этом позаботилась ваша дочь, — ответила я. Это его заинтересовало, и он пододвинул мне стул.

— Ну и что вы о ней думаете?

— Она мне понравилась, — с готовностью сообщила я. — Очень приятная девочка, в ней много теплоты и ума!

Он бесстрастно кивнул в знак согласия.

— Да, иногда она бывает такой. Вы считаете, Лейла хочет участвовать в игре, которую затеяла ее бабушка?

— Не знаю, — призналась я. — На некоторое время мы расстались — она уехала с матерью за покупками.

— И вы ее отпустили?! — Его взгляд показался мне вызывающим. — Какой же вы преподаватель, если не можете установить свои правила и следовать им?

Я снова почувствовала его враждебное отношение ко мне, но не рассердилась.

— Это мое первое утро здесь, — кротко произнесла я. — У меня еще будет время установить жесткие правила. Но, прежде всего, надо хорошо познакомиться с Лейлой. Я уже начала это делать. Думаю, она не испытывает ко мне неприязни — так что для начала неплохо!

Он бросил взгляд на фотографию, которую держал в руке, давая понять, что разговор окончен, но у меня появилось извращенное желание достучаться до него, дать ему понять, что я на его стороне, хочет он этого или нет. Поэтому осталась на своем стуле, продолжая молча наблюдать за ним, пока мой взгляд не начал его сердить.

— Ну? — спросил он. — Что вы видите?

Я не могла ответить ему точно, но кое-что я все-таки придумала:

— Вижу то, что видела много раз, будучи преподавателем, а именно — озабоченного отца! Мне хочется вам помочь! — И, отвернувшись от его быстрого проницательного взгляда, поднялась, прошлась по комнате.

Она была оборудована как мастерская проектировщика и заполнена предметами его производства. На столе и на полках лежали свернутые в рулоны чертежи. У окна — чертежная доска, к которой кнопками была прикреплена калька. Повсюду были разбросаны карандаши, рейсшины, треугольники и линейки. На стенах висели вставленные в рамки фотографии современных домов, построенных на островах, и одно контрастирующее с ними изображение, привлекшее меня, — покрытые снегом вершины.

— Скалистые горы?

— Да, Колорадо. Мой родной штат. Я вырос в Денвере, Переводя взгляд с одной фотографии на другую, я остро чувствовала за спиной его присутствие. Теперь он наблюдал за мной так же, как я за ним. Это и смущало, и радовало меня.

— Эти дома сконструировали вы? — спросила я, остановившись перед фотографией здания с плоской крышей и верандой, возвышающейся Над крутым склоном холма.

— Да, дома — моя специальность. Мне нравится строить здесь, где меня не ограничивает суровый северный климат. Дом, который вы видите, находится неподалеку отсюда.

Он сказал об этом доме с какой-то особой значительностью, и меня заинтересовало, что кроется за этими на первый взгляд небрежными словами. Интересно, для кого он его построил?

— Как бы то ни было, а я хотел бы жить в то время, когда было воздвигнуто это жилье! — Кингдон протянул мне фотографию, которую все еще держал в руках, и я увидела большое изысканное здание, принадлежащее давно минувшим временам. — Это дом семьи Хампденов на Санта-Крусе, — пояснил он. — Эдит и Кэтрин выросли в нем. Их прапрадед построил его для своей невесты и назвал «Капризом».

«Каприз»! Это название я уже слышала. Именно это слово произнесла вчера вечером на лестнице Кэтрин в разговоре с Эдит.

— Прекрасный дом и прекрасное название, — заметила я.

— На Санта-Крусе это не редкость. Там много старых домов с названиями «Причуда», «Фантазия», «Надежда», есть даже «Высшая Любовь» и «Низшая Любовь»! Но боюсь, «Каприз» сейчас подходит как никогда. Сохранять этот дом и есть каприз!

— Это было сахарное поместье, о котором мне рассказывал, а тетя Джанет?

— Было. Старая мельница уже совсем одряхлела, хотя я пытаюсь спасти ее от полного разрушения. Надо бы сделать из дома музей, пока он тоже не превратился в руины, но здесь есть проблема. Дом принадлежит Кэтрин. Я пытался обустроить его и хоть что-нибудь — спасти ради Лейлы. Хотя боюсь, его состояние безнадежно, чтобы Поддержать дом в жилом состоянии, нужно действовать более разумно.

В его голосе прозвучал такой горячий интерес, что я поняла: этот уроженец Колорадо влюблен в усадьбу на карибском острове.

Он бросил быстрый взгляд на часы, стоящие на письменном столе.

— Простите, мне нужно в офис. Сегодня у меня встреча с сенатором, а сенаторы ждать не любят, даже в нашем беззаботном городе. Не знаю, как вы намерены провести время, потеряв ученицу, но вам надо чем-то развлечься. Кэтрин ни за что не доверит вам Лейлу! Она мне это уже сказала.

— Мне тоже, — сообщила я, когда мы вместе вышли из кабинета.

Он вопросительно посмотрел на меня, а я помотала головой:

— Ну, не так прямо! Но были намеки, взгляды и утверждения, что я ничего не смогу сделать для ее дочери!

— Это ее метод, — коротко пояснил он. — Если вы останетесь, вам придется столкнуться с изощренным противником! До свидания, мисс Аббот!

Я посмотрела, как он уверенной поступью прошел по главному коридору к передней двери. Когда он двигался, его энергия, казалось, вырывалась наружу.

Я вернулась в гостиную, где оставила поднос, и, заметив высокого худощавого мужчину, стоящего спиной ко мне, с поразительной быстротой его узнала. На этот раз вместо плавок на нем были голубая рубашка и серые широкие брюки, но его затылок — темные с проседью волосы — мне был знаком. Именно этого мужчину я видела с Кэтрин Дру на Уотер-Айленде.

Он услышал мои шаги и обернулся. Тут моя уверенность пошатнулась. Спереди его черные волосы были едва тронуты сединой, он носил острую черную бороду, блестящую и тщательно ухоженную. Рот обрамляли усы, оставляющие на виду довольно тонкие губы, так, что, пока он изучал меня, я разглядела чуть заметную улыбку. У него было тонкое, костистое, почти аскетическое лицо и светло-голубые любопытные глаза.

— С добрым утром, — поздоровался он. — Я Алекс Стэр. А вы, конечно, учительница мисс Аббот?

— Боюсь, учительница без ученицы, — заметила я. Тут его взгляд упал на поднос, стоящий на кофейном столике, и он протянул руку к звонку.

— По крайней мере, я могу показать вам комнату, в которой вы будете работать, когда вернется ваша ученица. Насколько я понимаю, каждое утро мне придется на несколько часов предоставлять вам мой кабинет.

— Простите, если это причинит вам беспокойство, — извинилась я, осторожно нащупывая путь.

Мне было трудно избавиться от мысли, что именно его я видела тогда с Кэтрин на пляже, хотя это впечатление несколько ослабло, когда он повернулся. Но если это так, тогда становится понятно, почему у Эдит с сестрой такие натянутые отношения.

— Ничего, — достаточно любезно заверил меня Алекс. — Утром я обычно отправляюсь в магазин. Хотя точного расписания не придерживаюсь.

В ответ на звонок появилась горничная — хорошенькая смуглая девушка, которую он называл Норин. Когда она подняла поднос, Стэр увидел раковину и протянул к ней руку с тонкими, длинными пальцами и ухоженными ногтями.

— Странная компания для завтрака! — сказал он мне и, взяв раковину, слегка постучал по ровному пространству между шипами. Раковина издала глухой звук.

— Миссис Дру оставила ее в моей комнате, чтобы следить за мной, — улыбнулась я.

Мне показалось, что на его лице промелькнула натянутая улыбка.

— Кэтрин воображает, что она может навести порчу, — пояснил он. — На самом же деле она любительница. Пойдемте, я покажу вам, где вы будете проводить ваши уроки. Если они вообще будут!

Я прошла за ним к двери, находящейся недалеко от лестницы, и вошла в комнату, которая была увеличенной копией моей спальни. Пол, покрытый плитками теплых терракотовых тонов, устилали плетеные соломенные ковры с Доминиканских островов. В дальней части комнаты находился красивый письменный стол из красного дерева, на котором стояли бронзовые безделушки, настольная лампа с пергаментным абажуром, красивая африканская статуэтка из какого-то красноватого дерева, изображающая мужскую голову, и серебряная рамка для фотографии, повернутая обратной стороной. «Вряд ли на ней изображена Эдит», — подумала я. Алекс Стэр почему-то казался мне неподходящим мужем для этой суровой и мрачной женщины.

Хозяин комнаты стоял и терпеливо ждал, пока я осмотрюсь, и, когда я повернулась, мне все стало ясно — одна из стен была заставлена книжными полками, но вместо книг каждый фут их пространства занимали раковины. Должно быть, их было несколько сотен, всех размеров, от огромных до самых крошечных. Самые маленькие лежали в коробочках, чтобы не рассыпаться.

Когда я вдоволь насмотрелась на эту бесподобную выставку, Алекс поставил на угол стола murex.

— Красота с изъяном, — заявил он. — Именно уродство этой вещи меня и интригует. Это вполне естественно. Противоестественно совершенство. Добро и зло дополняют друг друга и часто мирно сосуществуют, вы не находите? Вероятно, это относится как к природе, так и к людям!

Я невольно подумала о Кэтрин и задалась вопросом, не думает ли и он о ней.

— Когда изъян преобладает, это не очень удобно для тех, кто вынужден с ним жить, — возразила я. — Эта murex, например. Я разглядела ее, но смотреть на нее все время мне не хочется!

Он одобрительно засмеялся:

— Некоторые из нас более охотно мирятся с изъянами, как в других, так и в себе. Вы, вероятно, моралистка? Но сейчас слишком рано, чтобы рассуждать о добре и зле.

От нашего ни к чему не обязывающего разговора мне почему-то стало не по себе. Казалось, говоря о добре и зле и ссылаясь на изъяны красоты, Алекс подразумевал нечто гораздо более серьезное. Может, намекал, что мне что-то угрожает? Или я опять слишком далеко зашла в своих фантазиях?

— Тяжело, наверное, ухаживать за такой коллекцией? — поинтересовалась я.

Он пожал плечами:

— Кое-что из этой работы действительно неприятно. Моя жена выполняет значительную часть подготовки. И, разумеется, вся семья ныряет и ловит. У Стива и Майка О'Нил, которые были здесь вчера вечером, есть катер, они мне очень помогают. Лучшие находки я оставляю себе, а остальные отсылаю торговцам в Штаты. Сегодня раковины гораздо более выгодный бизнес, чем вы думаете.

Я взяла с полки раковину длиной не более чем в дюйм и принялась рассматривать ее коричневые и кремовые пятнышки.

— Это колумбелла, — пояснил он. — В последнее Рождество я позолотил редкую колумбеллу, чуть побольше этой, повесил ее на золотую цепь и подарил Кэтрин. Когда ей хочется порезвиться и поиграть, она называет себя Колумбеллой. А раковина была очень красивая — без единого изъяна.

— Видела ее! — вспомнила я. — Но, на мой взгляд, от позолоты она проиграла. Мне больше нравятся вещи в их естественном виде, такими, как их создала природа.

— В этом была грандиозная, скрытая шутка! — отозвался Стэр.

Его борода казалась маской, за которой скрывалось не только лицо, но и сам человек. От взгляда его светлых глаз мне становилось все более неуютно. Улыбаясь себе, словно радуясь своей «скрытой шутке», он подошел к столу, взял серебряную рамку и молча протянул ее мне.

Вместо мрачного лица Эдит я с удивлением увидала глядящего на меня мужчину. Это была не фотография, а карандашный рисунок, изображающий человека, голова которого была обвязана платком, а в одном ухе сверкала серьга. У него были тяжелые черные брови, свинцовый нос, напоминающий клюв, и чуть раздутые ноздри. Рот — тонкий, губы — чуть искривленные, что говорило о жестокой натуре, и густая черная острая борода. Это была карикатура на Алекса Стэра, в которой присутствовал злой юмор.

— Рисовала Лейла, — пояснил он. — Иногда ребенок проявляет большую проницательность, чем его мать.

Что он хотел этим сказать? Этот вопрос я задавала себе, переводя взгляд с пирата, изображенного на рисунке, на вполне цивилизованного человека, стоящего передо мной.

— Почему она нарисовала вас пиратом?

— Наверное, разглядела во мне фамильные черты. — Он положил рисунок на стол. — Семейное предание гласит, что мой предок пират порвал со своим рискованным занятием и женился на дочери карибского экс-губернатора. У них родилось двенадцать детей. Предполагается, что я произошел от одного из этих двенадцати. Гордиться тут особенно нечем, все они были мошенниками и вряд ли ровней Хампденам.

В его голосе слышалась горечь, и я поняла, что он из тех, кому ненавистно богатство, на котором он женился. Вероятно, Эдит для него значила именно это — положение и деньги. Скорее всего, это и было решением загадки их брака.

— Вы с Санта-Круса? — спросила я. — Кажется, миссис Хампден говорила, что у вас там магазин одежды?

— Сначала он принадлежал моей матери. После смерти отца ей удалось послать меня за границу получить образование. Когда я вернулся, она заболела, и мне пришлось взять управление магазином на себя. По-видимому, у меня оказалось особое чутье на то, как доставлять удовольствие путешественницам, любящим все особенное и непривычное. Бизнес пошел неплохо, хотя второй магазин, здесь, на Сент-Томасе, приносит мне гораздо больший доход.

Когда он говорил о раковинах и магазинах, его глаза загорались. Наконец Алекс положил на место рисунок с пиратом и подошел к большому потрепанному сундуку, обитому проржавевшими железными полосами.

— Позвольте мне показать вам более совершенные произведения Лейлы, — сказал хозяин кабинета. — Это лучший способ понять девочку.

Он снял с крюка огромный железный ключ и вставил в массивный замок, со скрипом повернул и поднял тяжелую крышку.

— Это настоящая вещь. — Алекс постучал по сундуку. — Я нашел его на останках затонувшего корабля у скалистого берега недалеко от особняка Хампденов «Каприз» и поднял на поверхность. Замок и ключ были сделаны позже, но все остальное — подлинное. Лейла приспособила его под собственные нужды.

Он вынул из сундука папку и разложил на столе хранящиеся в ней рисунки. На них были изображены раковины, великолепно выполненные темперой, в которых присутствовали и воображение, и реальность. Сами раковины были воспроизведены тщательно, во всех деталях, но помещены в необычную обстановку, что создавало довольно нелепое впечатление. Одна огромная раковина с красным отверстием лежала на подушке элегантного французского кресла, другая — рядом с белыми рыбьими костями на мокром песке, на третьем рисунке я увидела колумбеллы, небрежно разбросанные по складкам ткани, похожей на тот арабский бурнус, который накануне вечером был На Кэтрин Дру.

Рисунки, сделанные Лейлой, взволновали меня, и мне вдруг захотелось узнать, что она чувствует по отношению к своему таланту, как собирается им распорядиться.

— Они прекрасны, — восхитилась я. — Спасибо, что показали их мне. Такой талант должен найти применение!

Алекс сложил рисунки и убрал их в сундук. А закрыв крышку и повесив ключ, скептически посмотрел на меня.

— Возможно, вы во что-то вторгаетесь глубже, чем надо, мисс Аббот. Вероятно, в психологическую борьбу, которой лучше избежать.

Опять предостережение — на этот раз менее завуалированное, зато явно прозвучало желание лишить меня присутствия духа, а возможно, даже напугать. Все это мне не нравилось.

— Миссис Хампден говорила мне, что здесь все ополчились против моего присутствия, — призналась я. — Хотелось бы понять, почему. По-моему, заниматься с девочкой не так уж сложно.

— Вы и теперь, познакомившись со всеми нами, думаете, что вас пригласили сюда для того, чтобы заниматься с девочкой?

— Если честно, не понимаю, зачем я здесь! Когда вчера мы говорили с миссис Хампден, у нее, кажется, был в голове какой-то план. Но какой именно, ума не приложу. Но вы-то, по крайней мере, могли бы мне сказать, почему вас не устраивает мое присутствие?

— Я? — Он пожал плечами. — Я не в счет. Я ни во что не вмешиваюсь, да и вмешиваться не хочу!

Мне удалось поймать его на слове.

— Тогда, как нейтральное лицо, помогите мне разобраться во всем, что происходит в этом доме, понять, почему миссис Хампден хочет, чтобы я жила здесь, а мистер Дру не хочет.

Он рассеянно провел тонкими пальцами по столу, пока не наткнулся на пеструю, коричневато-белую раковину. Затем немного поиграл ею, нервно ощупывая чувствительными пальцами поверхность, как обычно делают люди, чем-то обеспокоенные. Городской лоск, казавшийся частью натуры Алекса Стэра, имел свой изъян.

Наконец он мне ответил:

— Миссис Хампден боится прошлого. Боится повторения истории. Кэтрин в юности отослали в школу, и результаты этого оказались ужасающими… Полагаю, в основном Мод тревожит то, что Лейле вне дома придется нелегко.

Я не сказала ему, что тетя Джанет сообщила мне о плачевных результатах обучения Кэтрин в школе, но я не могла понять, при чем тут Лейла.

— Не излишняя ли это предосторожность держать ее здесь? — спросила я. — По-моему, девочка нисколько не похожа на мать.

— Вероятно, — осторожно согласился он. — А забавно будет посмотреть, что произойдет, если вам дадут возможность вмешаться в эту заварушку.

— Вряд ли слово «забавно» тут уместно, — резко огрызнулась я.

Он положил раковину, которую все еще держал в руках.

— Что ж, если я не могу вас отговорить, остается только к вам присоединиться, — сказал он. — Вероятно, я помогу вам перевоспитать вашу подопечную. Но теперь простите, мне пора в город. Живите здесь столько, сколько хотите, мисс Аббот. Чувствуйте себя как дома.

Его последние слова прозвучали несколько издевательски. Когда он ушел, я вернулась к столу и вновь взяла в руки портрет пирата. Все-таки его или не его я видела на пляже вместе с Кэтрин? В одном, боюсь, Алекс абсолютно прав: я влезаю в нечто совершенно мне неведомое, неопределенное. А неопределенности с меня достаточно!

Я все еще рассматривала рисунок, когда в комнату вошла Эдит Стэр с большим подносом, полным мокрых раковин. Она остановилась и, нахмурившись, посмотрела на меня:

— А, вы здесь! А где девочка?

— Лейла уехала с матерью, — объяснила я. — Ваш муж показал мне свой кабинет и коллекцию раковин.

Она донесла поднос до стола и поставила рядом с разбросанными книгами. На Эдит было желтое ситцевое платье, казавшееся слишком ярким для ее желтоватой кожи и крашеных каштановых волос. Поверх она надела коричневый хлопчатобумажный халат с карманами в виде подсолнухов. При дневном свете ее скулы казались еще более выдающимися, а глаза еще глубже посаженными. Она выглядела так, словно не выспалась.

— Что это у вас? — спросила Эдит, заметив в моих руках рисунок.

Я отдала ей рамку, и она уставилась на искусное изображение свирепого пирата. Очевидно, до сих пор Эдит его не видела, потому что неожиданно с негодованием бросила на стол.

— Девочку надо отсюда отослать! Она совершенно отбилась от рук. Да это же просто неслыханная наглость!

— А вашего мужа эта картинка, похоже, забавляет, — заметила я. — Мне не показалось, чтобы он был оскорблен!

Она нервно сжала и разжала кулаки.

— Кэтрин имеет на девочку сильное влияние! Но не учит ее ничему, кроме того, что она не должна слушаться ни бабушку, ни меня! Чем скорее Кинг отошлет в Денвер, тем лучше!

В ее словах звучало нечто большее, нежели злоба. Я предположила, что Эдит тоже участвует в войне, развернувшейся вокруг Лейлы. Увы, в такой борьбе всем участникам обычно наносится серьезный ущерб. Несмотря на то что Мои симпатии все больше и больше были на стороне девочки, Вовлеченной в конфликт, я не понимала, как могу повлиять на его исход.

Эдит повернулась к подносу и что-то на нем поискала. Заметив, что я наблюдаю за ней, она взяла серовато-белую раковину и протянула ее мне:

— Иногда трудно вытащить моллюска из вот такой раковины. Алекс не любит их чистить и обрабатывать, это моя работа. А в них больше жизни и очарования, если не давать моллюску сгнить и высохнуть внутри. Раковины, найденные на пляже, обычно мертвы, и в них нет такого блеска, как в тех, что мы добываем глубоко под водой, опуская проволочные корзины.

Я никогда еще не слышала от Эдит столь пространной речи. В ее словах чувствовался истинный интерес к увлечению Алекса, выдававший ее преданность мужу.

— В этой группе нет ничего интересного, но никогда не знаешь, чего ожидать, — продолжала она.

— А вашей сестре нравится нырять за раковинами? — спросила я, пытаясь как бы невзначай завести разговор о Кэтрин.

Эдит нервно взглянула на меня, затем вынула из ящика мягкую тряпку, натерла раковину до блеска. Казалось, она старалась успокоиться, чтобы найти слова для ответа.

— Кэтрин не интересуют раковины Алекса, — произнесла она наконец. — Нисколько не интересуют!

Я не стала ее больше расспрашивать и принялась лениво ходить по комнате, рассматривая коллекцию. Пока не вернется моя ученица, мне нечего делать, но никто не мог сказать, когда это произойдет.

Протерев последнюю раковину, Эдит Стэр резко повернулась ко мне:

— Вас хотела видеть мама. Раз вы сейчас свободны, мы могли бы к ней подняться. Надеюсь, вы обдумали то, что я вам сказала вчера вечером?

Я с любопытством посмотрела на нее:

— Вы хотите спросить, обдумала ли я ваши слова о том, что все мои усилия повлиять на Лейлу будут бесполезны? Почему вы так считаете?

Она не ответила. Губы ее сжались, засунув руки в карманы халата, она направилась к двери, предоставив мне самой решать, следовать за ней или нет.