Через неделю из сороковой палаты выписали молодайку на костылях. На ее место положили загипсованную женщину с ногой, нацеленной в зенит.
Лариса смотрела на Камилла с веселым ожиданием.
— Здравствуй, — сказал он и принялся выгружать банки со свежей клубникой и черешней.
— Не так, не так! — закапризничала Лариса и вытянула губы. Камилл поцеловал ее около уха, ощутив как нежная щека налилась жаром. Теплые и мягкие женские губы раскрылись.
О-о-ох! — выдохнула женщина. — Еще… Как я люблю целоваться!
Камилл гладил бледную руку, угловатые плечи, тоже бледные и прохладные.
— Видишь, уже шевелится? — сказала Лариса и действительно шевельнула гипсовыми пальцами.
— Ого! А ну-ка мизинцем.
— Все, все хорошо. Врач сказал, что через неделю вытащит спицу, а там и выписка.
— Хорошо…
— Еще бы не хорошо! Знаешь, как надоело лежать? Так хочется к тебе сил нет терпеть.
— Бесстыдница ты.
И они опять целовались.
— Как дела в институте?
Она уже вторую неделю интересовалась жизнью отдела. Камилл отвечал уклончиво, но сегодня решил сказать все.
— Знаешь, в отдел тебе возвращаться не надо.
— Почему?
— Почему, почему — по кочану! — Иных слов у него не нашлось. Интересной работы везде много.
— Нет, ты все-таки скажи.
— В общем было собрание…
— А-а-а, понимаю! Ты сидел в уголочке и молчал. Комсомольско-молодежная Таня Боровик выступила с «пламенной» речью. Замдиректора Михайлов, конечно, орал и пучил от натуги глаза. — Все это было настолько достоверно, что Камилл невольно улыбнулся. Лариса едко продолжала:- Андреев лил крокодиловы слезы и становился на колени. В результате его простили, а меня…
— Андреев уволился. «И в кубе» берет тебя на участок.
Начальника алмазного участка Инну Ивановну Игнатьеву звали в институте «И в кубе» или просто «Кубышкой».
— Здрасти! Что я там буду делать?
— Будешь по-прежнему выращивать алмазы.
— Торчать у «Тора», да? Я исследователь, а не технологическая дама! Я хочу заниматься углем!
Усманов смотрел в открытое окно. Небо было высоким, безоблачным и голубым. С него словно стекал зной и собирался над землей в виде непрекращающегося птичьего щебета, яркого огня цветов и зыбкого марева над асфальтированной аллеей. Неторопливо пролетела ворона, посматривая по сторонам. Высоко, высоко стригли небо две ласточки. «Что-то их в этом году мало, — подумал Камилл. — Уж не попала ли стая над морем в шторм? Бедные птички!.. Впрочем, за такое жаркое лето они, наверное, успеют вывести и выкормить два потомства. А осенью все небо будет в ласточках».
— Почему ты молчишь? — сердито спросила Лариса;
— Что? — Камилл увидел, что она положила его ладонь себе на грудь.
— Я не хочу на участок. Пожалуйста, поговори с отцом.