Командир

3. Анна

Возьми хотя бы этот ветер: я знаю, куда он гонит наших морячков, отбывающих в плавание: он их гонит на верную смерть. Я-то слыхала, что говорят армейские врачи: если война будет короткой, вернется только одна из пяти подводных лодок, а если затянется – одна из десяти. И ни одной, если продлится долго. Парни эти обречены на смерть, но ты погляди – смеются, наяривают и поют: «Хочу тебя хоть на часок». Те же слова шептал мне сегодня ночью Джиджи`но: я жизнь отдам за час с тобой, моя ненаглядная Анна, в чреве нашего «Каппеллини», на дне морском. Хоть часик в день, шептал он мне, а в остальные двадцать три я буду тверже кремня. Джиджино ведь повар, он как кормящая мать для своих сослуживцев, и тоже погибнет в тот час, когда их кормит. Я вся до сих пор в его сперме, но мне не противно. Он сорвался и убежал, поцеловав меня в последний раз, потому что сильно опаздывал; на плечах тяжеленный ранец с привязанной к нему мандолиной, улыбается от счастья, которое я ему подарила; умчался как на пожар, полуголый, а я даже не подумала зайти в ванну и смыть с себя его семя.

Наоборот, я встала, напялила на себя свою форму, прямо на голое тело, без трусиков, чулок, комбинации, без косынки, прикрывающей волосы, без пальто на этом собачьем холоде, в одной серой форме сестры милосердия на голое тело с потоками его спермы я выскочила и пошла вслед за ним. Он меня не видел, перебрасывался шутками с ожидавшими его товарищами, слушал командира, про которого говорил, что тот колдун и волшебник. Я пошла за ним, но на расстоянии, уже светало, ветер носил по воздуху всякую дрянь, из казарм выскакивали последние опоздавшие, расхристанные в точности как Джиджино, и вступали в хор, в котором пел даже командир-чародей. «Хочу тебя хоть на часок». Все в один голос. Были там еще две девушки, две сестры милосердия, как я, Анджелина и Нунция, которые подарили счастье и улыбки двум другим морякам, отправлявшимся на погибель. Только мы, три медсестры, дарим счастье и улыбки этим парням, только мы не в силах им отказать. Привет-привет, мы даже поздоровались, но каждая из нас была занята своими мыслями, хотя они у нас похожие, голову даю на отрез, но они наши, и мы молча обдумывали их, без косынок, стягивающих волосы, которые ветер треплет как бешеный, в то время как мы мысленно в последний раз ласкаем парней. Этих парней, уходящих на войну, худущих, взвинченных, с кипящей в жилах кровью. Я прекрасно знаю, что нельзя всякий раз уступать, но отказать я им, ей-богу, не в силах. Особенно с тех пор, как переехала из Неаполя в Специю, здешним морякам я даю с пребольшим удовольствием. Я знаю, мать моя считает, что я жертва, а дядя Феличе говорит, что я блудливая кошка, но их здесь нет, и какое мне дело до того, что они думают. Я знаю, а они – нет, ни сном ни духом не ведают.

Я знаю, что эти парни с гладкой кожей и ослепительной улыбкой должны были бы нырять и нырять за жемчужинами, а они уходят воевать и уже не вернутся. У каждого из них есть мать, сестра, невеста, которые должны были бы находиться здесь и наблюдать, как они друг за другом исчезают в брюхе огромной железной рыбины; они должны были бы видеть, как парни смеются и шутят в последний раз, но здесь они находиться не могут, здесь находимся только мы – блудливые сестры милосердия; есть и добродетельные девицы, которые не дают к себе прикоснуться, но в этот час они спят, и только нам трем остается их провожать и плакать. Потому что не надо быть прорицательницей, чтобы знать, что они не вернутся, а если вернутся из этого плавания, то не вернутся из следующего, а если вернутся и из того, то не вернутся из какого-нибудь очередного. Не надо быть прорицательницей, чтобы знать, что в конце войны, когда начнут подводить итоги и станет известно, что погибли почти все наши подводники, мы зажмем рот ладонью. Достаточно послушать, что говорят военные врачи, чтобы знать, что моряки навеки останутся на дне моря, куда сейчас устремляются с такою гордостью и отвагой, и сколько в них жизненной силы, и как бездарно они ее тратят в этом металлическом гробу. У каждого есть женщина, которая его оплачет, но их здесь нет. Есть только мы, три блудливые сестры милосердия, единственные в мире, кто в данную минуту знает, до чего паскудна война.

`