ПОСЛЕДНИЕ БОИ

осьмого марта 1944 года после пятидесятиминутной артиллерийской подготовки наши войска перешли в наступление. Снег к этому времени уже стаял, и чернозем превратился в тяжелое липкое месиво. Автомашины буксовали, повозки еле тащились, пехота с трудом передвигала ноги. И все же неведомо откуда брались силы, и царица полей успешно наступала. «Неведомо откуда», — сказал я, но нет, я знаю, откуда брались силы у наших солдат, — мы наступали! Хоть и медленно, как нам казалось, однако продвигались все дальше и дальше, гнали врага, вызволяли из фашистской неволи наших людей, и именно это поднимало дух солдат, удесятеряло их энергию.

Противник неоднократно контратаковал нас, пытаясь застопорить наше продвижение, но каждый раз мы отражали его натиск. По мере приближения к районному центру Новоукраинка сопротивление врага усиливалось.

Впереди, примерно в полутора километрах от нас, виднелся курган со странным названием Могила раскопана. Там вел упорный бой соседний полк. Командир дивизии приказал и нам атаковать эту высоту. Перед курганом расстилалось ровное поле с высокой стерней и кучами прошлогодней соломы. Чуть поближе стояли какие-то копны. Враг вел одиночную стрельбу из винтовок. Откуда? Сколько мы ни наблюдали, обнаружить не удалось.

1-й батальон поротно начал выдвигаться на исходные позиции. Начальник артиллерии полка Николай Дмитриевич Целищев и я находились в это время в 3-м батальоне. Целищев из своего «личного оружия» (45-миллиметровой пушки) принялся бить по копнам. Оттуда выскочили и устремились к кургану неприятельские солдаты. 3-й батальон открыл огонь и многих уничтожил. Однако стоило ему подняться в атаку, как с поля снова послышались винтовочные хлопки. Несколько гвардейцев упали, сраженные фашистскими пулями. Майор Карп Алексеевич Бурак получил ранение в глаз.

Атака высоты с ходу не удалась. Наступил вечер. На фоне темного неба, словно на экране, было видно, как одна за другой проносятся, разбрасывая по ветру огненные хвосты, вражеские реактивные мины. Казалось, они неизбежно накроют нас. Но вот прогремел очередной взрыв — и все разом стихло.

Мы снова поднялись и двинулись к кургану. Неподалеку от него стояло несколько тридцатьчетверок. Не знаю, по чьему распоряжению были созданы две группы: в каждую входили танк и стрелковое отделение.

Как потом выяснилось, на поле имелись окопы без брустверов. За высокой прошлогодней стерней их не было видно. В этих ячейках укрывались гитлеровцы. Они-то и вели прицельный огонь. Наши танки проутюжили неприятельские окопы.

Ночью мы были усилены минометным полком из Резерва Верховного Главнокомандования, которым командовал майор Цурбанов, тот самый, что командовал у нас минометной ротой в сорок втором году.

После артиллерийского налета подразделения поднялись в атаку. Завязался ожесточенный бой. Со стрелками действовали три САУ-76. Но две самоходки почти сразу подорвались на минах. Несмотря на это, батальоны продолжали двигаться к вершине кургана. Казалось, победа уже в наших руках. Однако атака захлебнулась, и гвардейцам пришлось залечь. Мы чувствовали, что противник обороняется из последних сил. Требовалось небольшое усилие — и наступил бы переломный момент. Но и мы выдохлись. Целищев выставил свои батареи на прямую наводку, расчеты вели огонь почти в упор, а завершить штурм высоты не удавалось. Такая неясная обстановка — не победа и не поражение — сохранялась до второй половины дня. Нужен был какой-то толчок, чтобы бойцы дружно поднялись и смели со своего пути неприятеля.

Я уже говорил, что с нами помимо самоходок действовали танки. Когда стрелковые подразделения залегли, они оттянулись немного назад и находились перед полковым наблюдательным пунктом. Одна тридцатьчетверка, приблизившись к переднему краю, начала маневрировать. Ползала, ползала по склону и вдруг на полном ходу рванулась на высоту. Это было так неожиданно, что гитлеровцы даже не успели среагировать. Стреляя из пушки и давя врага гусеницами, Т-34 выскочил на вершину кургана. Первыми его поддержали артиллеристы Целищева. Один из расчетов быстро выкатил на захваченную позицию орудие. Потом в едином порыве поднялись наши стрелки. Курган был взят!

Тридцатьчетверка тем временем ушла на обратный скат и, как мы узнали после, одержала еще одну победу— уничтожила несколько вражеских минометов с солдатами. Пока экипаж Т-34 занимался этим, из глубины обороны противника выползли три фашистских танка. Тридцатьчетверка дала задний ход и незаметно спряталась под скирдой соломы. Подпустив неприятельские машины совсем близко, тридцатьчетверка почти в упор расстреляла их.

Командир полка подполковник Василий Семенович Палицын пригласил командира Т-34. Пред нами предстал высокий старший лейтенант с раскрасневшимся, возбужденным лицом. Светло-карие глаза его так и сияли от радости. Палицын выяснил, что отличившийся экипаж входит в состав одного из подразделений 5-й гвардейской танковой армии.

Мы все от чистого сердца поблагодарили танкистов за помощь, которую они нам оказали.

Наш полк снова устремился вперед. К утру мы подошли к населенному пункту, занятому противником, и быстро выбили его оттуда. За селом у немцев был подготовлен оборонительный рубеж с проволочными заграждениями и хорошо оборудованными траншеями в полный рост. Но фашистам не удалось занять их. Гвардейцы опередили.

На этом рубеже 39-й гвардейский стрелковый полк задержался на сутки. Затем вместе с другими частями дивизии продолжал наступать в направлении Новоукраинки.

16 марта соединение вышло к железной дороге и нависло над левым флангом группировки противника, находившейся в Новоукраинке. 17 марта соединения и части 32-го гвардейского стрелкового корпуса штурмом овладели этим населенным пунктом.

За умелые действия и успешное выполнение боевых задач Указом Президиума Верховного Совета СССР 13-я гвардейская стрелковая дивизия была награждена орденом Суворова II степени.


Дальше наш путь лежал на Первомайск. Дороги были буквально забиты брошенной врагом техникой. Издали иной раз казалось, будто подходим к какому-то селению, а вблизи обнаруживали, что это крытые машины. Уж на что Николай Целищев был любитель повозиться с техникой — и то потерял интерес к ней. Приглядывался только к тягачам на гусеничном ходу.

Противник упорно сопротивлялся. На подступах к городу он подготовил оборонительный рубеж. Протаранить его с ходу не удалось, хотя с нами и взаимодействовала кавалерийская дивизия. У конников сороковых годов имелись танки, зенитные орудия и много другой техники. Т-34 у них были самых последних выпусков с длинноствольной 85-миллиметровой пушкой.

На рассвете 21 марта после артиллерийской подготовки гвардейцы прорвали оборону врага. Одним из первых в Первомайск вошел батальон Михаила Сазонова. В отдельных домах еще находились гитлеровцы. Они оказывали сопротивление. Но передовые подразделения не стали вступать с ними в бой. Не задерживаясь, они устремились к Южному Бугу, чтобы захватить мост и форсировать реку, не дать фашистам закрепиться на противоположном берегу.

Мост уже был разрушен. Взрывали его гитлеровцы, видимо, впопыхах: он всего-навсего осел, и только с противоположной стороны несколько пролетов развалилось. Не успевшие переправиться фашисты бежали вдоль берега вниз по течению реки. Некоторые бросались в весенние мутные воды Буга, пытаясь спастись вплавь. По ним били пулеметы. Продолжалась стрельба и в городе.

— Что будем дальше делать? — спросил Сазонов.

— Готовиться к форсированию. Хорошо бы хоть как-нибудь восстановить мост…

— Сейчас не даст. Вон, видишь? — И Сазонов указал на дот, который прикрывал устье реки Синюхи, впадавшей в этом месте в Южный Буг.

Слева от моста мы заметили еще одну долговременную огневую точку. Обе трехамбразурные. Я сказал Сазонову:

— Организуй сбор лодок у населения. Поищи бочки. Будем делать плоты.

Сазонов отдал приказание Мирошниченко, тот — в роты, и работа по заготовке плавучих средств закипела. К нам пришел капитан Михаил Иосифович Ерофеев.

— Что слышно?

— Думаем с Сазоновым, как форсировать Южный Буг, — ответил я. — Жители говорят, будто на аэродроме много самолетов, не могут подняться из-за грязи. Вот бы их захватить! Пехота захватывает самолеты. Здорово звучит! Не правда ли?

— Опустись на землю, мечтатель!

— На земле, Михаил Иосифович, мы собираем лодки, бочки и все, что можно приспособить для переправы.

Вечером командир полка позвонил мне по телефону:

— Готовьте подразделения к форсированию реки ночью. Что у вас уже сделано?

— Сазонов запасся пустыми бочками из-под бензина, сооружаем из них плоты, нашли две лодки.

— Начальник штаба направляет вам расчет на форсирование по эшелонам.

— А лодки будут?

— Даем четыре малые надувные лодки разведчикам, они прибудут в 1-й батальон.

С наступлением темноты Сазонов послал несколько солдат к мосту измерить глубину реки в том месте, где нет пролетов.

Бойцы вернулись с доброй вестью:

— Там неглубоко, можно пройти вброд.

Это несколько изменило наши планы. Решили начать форсирование в тишине, внезапно: взвод разведчиков на четырех лодках — выше моста, а 1-й батальон под прикрытием мостовых конструкций сперва переправит на лодках группу стрелков. Когда они зацепятся за берег, главные силы пойдут по мосту, а дальше — вброд.

Я решил переправиться вместе с разведчиками. Погода благоприятствовала нам: шел мелкий моросящий дождь. В кромешной тьме точно в назначенный час гвардейцы осторожно спустили на воду надувные резиновые лодки и, бесшумно работая веслами, медленно поплыли к противоположному берегу. Я плыл с командиром взвода. Над рекой стояла тишина: ни выстрела, ни стука, ни всплеска. Время тянулось томительно долго. Наконец лодка мягко толкнулась о берег. Мгновенно все выскочили и устремились к траншее, ведущей к доту. В ней никого не оказалось. Дот тоже был пуст. Рассредоточившись, мы ждали, когда 1-й батальон подаст сигнал, что достиг берега. Внезапно в темноте зазвучала немецкая речь. Голоса приближались. Мы изготовились. Я приказал подпустить фашистов вплотную. Нас было человек восемнадцать-двадцать.

— Приготовиться… Огонь!

Треск автоматных очередей слился с взрывами гранат. В считанные минуты фашисты были уничтожены. Одновременно с нами огонь открыл и 1-й батальон. Разведчики бросились к ближайшим домам. Застигнутые врасплох гитлеровцы не смогли оказать серьезного сопротивления. Очень скоро гвардейцы Сазонова достигли центра города. Мы встретились с ним у здания какого-то института. Его батальон и разведчики овладели основными магистралями. Плацдарм был захвачен, и противник теперь бессилен помешать переправе через реку главных сил.

Сазонов пошел в роты, чтобы организовать оборону занятого рубежа, а я с начальником штаба и разведчиками остался в здании института. Здесь у немцев, видимо, был госпиталь: повсюду валялись одеяла, белье, склянки с лекарствами. Мы очистили для себя несколько комнат на первом этаже и перед зданием отрыли окопы.

Кто-то нашел стеариновые плошки. Зажгли их, занавесив окна одеялами. Телефонисты, воспользовавшись вторым рейсом разведчиков, протянули через Буг связь, и я доложил обстановку подполковнику Палицыну. Он одобрил наши действия и пообещал прибыть к нам. Я попросил прислать сюда артиллеристов, так как ожидал контратак неприятеля. Только закончил разговор с командиром полка, как раздался звонок Сазонова.

— Помогите, нахожусь на втором этаже с командиром 2-й роты, а в первый этаж ворвались фрицы…

В трубке что-то затрещало, послышались выстрелы, потом взрыв гранаты. Связь прервалась. Взяв взвод разведчиков, я побежал с ними к дому, где дралась 2-я рота. Фашисты уже отходили. Бойцы, развернувшись в цепь, открыли автоматный огонь. Три гитлеровца упали. Приблизились к зданию, в котором находился Сазонов. У входа лежали два убитых гвардейца. Влетели в помещение. Внизу никого не было.

— Сазонов!

— Я здесь! — Михаил сбежал по лестнице со второго этажа.

— Цел?

— Цел. Жалко, двоих наших убили…

— А зачем тебя понесло на второй этаж?

— Хотелось посмотреть, виден ли аэродром.

— Надо было выставить охрану понадежнее.

— Так у меня никого не было, кроме связных, ординарца и телефониста. Двоих оставил внизу. Хорошо, что телефон взяли с собой наверх.

— Командиру всегда нужно быть с людьми. Особенно в населенном пункте нельзя отрываться. Как закрепитесь, похороните погибших.

Отправив прибывших со мной бойцов назад, в здание института, мы с Сазоновым проверили, как закрепляются роты, и вернулись в штаб. Ожидая, что неприятель попытается пробиться в район переправы и отрезать нас от реки, я приказал командиру разведчиков отрыть окопы у изгиба Южного Буга. Еще одну позицию, преграждавшую врагу путь к переправе, мы подготовили на левом фланге батальона, на случай, если гитлеровцы прорвутся в стыке между нашим и 34-м гвардейским стрелковым полком.

Первомайск в основном был освобожден. В руках противника остались лишь несколько улиц и аэродром.

22 марта город был полностью очищен от врага подошедшими частями. Москва отметила эту победу салютом. Указом Президиума Верховного Совета СССР наша дивизия была удостоена второго ордена Красного Знамени. Теперь она стала именоваться—13-я гвардейская Полтавская ордена Ленина, дважды Краснознаменная, ордена Суворова II степени стрелковая дивизия. Всему личному составу Верховное Главнокомандование объявило благодарность.

Настроение у всех было приподнятое. Ломая сопротивление врага, преследуя его днем и ночью, мы рвались к нашей государственной границе.


2 апреля 13-я гвардейская дивизия наступала в направлении станции Затишье. Батальон Сазонова двигался колонной прямо по полю. По дороге шла артиллерия. Мы с капитаном Ерофеевым верхом на лошадях ехали впереди орудий. К нам пристроились несколько человек из тыловых подразделений, тоже верхом. Левее наступал 42-й гвардейский стрелковый полк. Погода не благоприятствовала нам. Накануне ударил мороз, грязь сковало льдом, образовались кочки, идти было чрезвычайно тяжело. Повозки громыхали, как по булыжной мостовой.

Приблизившись к железной дороге, увидели на путях скопление вагонов. Когда до составов осталось метров триста — четыреста, услышали взрывы.

— Похоже, рвутся гранаты, — заметил я.

— Кто может там быть? — в раздумье спросил Ерофеев.

— Кто его знает… Возможно, разведчики…

— Давай подскочим, может, помочь нужно, — предложил Ерофеев.

— От нас помощь невелика! Два пистолета, да вот у них карабин, — кивнул я на тыловиков. — А впрочем, можно и подскочить.

— Тогда аллюр три креста…

И мы помчались к вагонам. Мать честная — да это же пятидесятитонные бензиновые цистерны! Где-то за ними опять раздались хлопки несильных взрывов — команда гитлеровцев взрывала рельсы.

Ерофеев спрыгнул с лошади и по буферам стал пробираться поближе к фашистам, я последовал его примеру. Когда мы открыли огонь, неприятельские солдаты дали стрекача, а их офицер, подбежав к одной из цистерн, попытался открыть кран. Но не сумел. Тогда он чиркнул то ли зажигалкой, то ли спичкой и поднес ее к застывшему отверстию. По трубке пополз голубой огонек. Ерофеев выстрелил в фашиста из пистолета. Офицер упал. А пламя уже охватило кран. «Если загорится бензин, быть большой беде, — подумал я. — Ведь тут не меньше двадцати цистерн, а в вагонах наверняка имеются боеприпасы». Ерофеев бросился к огню и шапкой погасил его. Вернулись бойцы, которые преследовали подрывников. Я оставил их в качестве часовых у спасенных цистерн.

— Какие проблемы решаете? — поинтересовался подошедший к нам Сазонов.

— Да так, просто разговариваем, — откликнулся Ерофеев.

— Как будем перетаскивать на ту сторону железнодорожного полотна орудия и повозки? — спросил Сазонов. — Вагоны стоят на многие километры сплошной кишкой.

— Пойдем посмотрим, может, где и найдем разрыв.

Ерофеев отправился в штаб полка, а мы с Сазоновым двинулись вдоль эшелонов. Чего только в них не было! Радиоприемники всех систем, бочки с повидлом и вареньем, мебель, проволока, гвозди, постели, боеприпасы и другое награбленное имущество. Сколько ни шли, «окна» между составами не обнаружили. Попытались сдвинуть вагоны. Кое-как это удалось. Через образовавшийся проход протащили пушки, повозки, провели колонны.

В близлежащем населенном пункте сделали привал, чтобы покормить людей. Сюда прибыли заместитель командира полка по тылу майор Афанасьев, из дивизии — подполковник Чеверда, из корпуса — полковник Андриец. Все они хотели запастись горючим, но на цистерны уже было наложено «вето» работниками тыла армии.

Тем не менее Афанасьев и Чеверда решили непременно наполнить бочки и скатить их под гору, в сторону от железной дороги: если этого не сделать, то автотранспорт дивизии отстанет. Некоторые машины находились еще под Кировоградом, застряли во время распутицы. Нам удалось наполнить и откатить от цистерн какое-то количество бочек.

Погода резко изменилась, подул ветер. Как ни странно, но 2 апреля разыгралась сильная метель. Видимость резко ухудшилась. На землю лег толстый слой снега. Артиллерия, минометы, повозки с пулеметами и прочим имуществом по полю двигаться не смогли. Поэтому было решено направить по целине пехоту, а артиллерию, минометы и повозки — по дороге в полосе наступления 42-го гвардейского стрелкового полка. Иного выхода у нас не было.

Наш полк должен был освободить Марьяновку. Мы с Сазоновым поехали верхом с колонной артиллерии. С дороги хорошо наблюдались стрелковые колонны. Похолодало. На Сазонове был трофейный прорезиненный плащ с пелериной, под ним стеганая телогрейка и обычные синие галифе.

— Что-то зябко, махнем рысью, может разогреемся, — предложил Михаил.

— Поехали, — согласился я.

Лошади пошли побыстрее. Вскоре показалась балка. Она упиралась в другую балку, образуя букву «Т». Прежде чем спуститься в лощину, мы осмотрелись. Слева на буграх я разглядел в снеговом вихре неясные фигуры людей.

— Кажется, фрицы…

— Откуда им быть? — возразил Сазонов. — Ведь тут должен находиться 42-й полк.

— Боя вроде не было.

— За метелью могли и не слышать. Раз противник не удержал станцию и дорогу, будет теперь откатываться дальше.

— Ну, а гражданским лицам что здесь делать в такую погоду?

Мы съехали в балку. Теперь ни мы, ни люди на буграх не видели друг друга. Недоброе предчувствие охватило меня, стало как-то не по себе.

— Подождем артиллеристов, они скоро подойдут, — предложил я. — Честно говоря, не хочется ехать дальше. И так сегодня с Ерофеевым по-дурацки выскочили к составам.

— Да ты, никак, боишься?..

Этот, хотя и заданный в шутку, вопрос стеганул по моему самолюбию.

— Ладно, поедем, только подержи Голубку. Я ненадолго сойду.

Спешившись, я отдал повод Сазонову, который, повернувшись спиной к ветру, стал напевать: «Накинув плащ, с гитарой под полою… не разбужу я сон красавицы моей…» У Сазонова был высокий конь огненнорыжей масти, а ноги в белых чулках. Моя Голубка — значительно ниже, шерстка у нее с заметной сединой, не отличалась особой красотой. Зато это была очень умная и быстрая лошадь, обученная всем кавалерийским приемам. За скорость солдаты называли ее «мессершмиттом», а Муха говорил:

— Товарищ майор, Голубка вас от любой смерти спасет. Она так разумна, что ей один раз покажи прием, и она повторит. И ест мало. Кармана овса хватает.

Эту убедительную речь в защиту Голубки Андрей Григорьевич Муха произнес, когда я хотел однажды оставить ее, раненную осколками при бомбежке…

Я начал проверять, как затянуты подпруги, словом, копался, чтобы выиграть время, в ожидании, что вот-вот подъедут артиллеристы.

Сазонов нетерпеливо обернулся и отдал мне повод:

— Как хочешь, а я совсем замерз.

Он повернул своего коня и поехал по ложбине вниз. Сев на лошадь, я догнал его, и вскоре мы увидели голубое пятно, оказавшееся, когда мы подъехали ближе, жилым домом.

— Вот и хорошо, сейчас уточним у жителей обстановку, — сказал как бы в успокоение самому себе Сазонов.

Это был хутор Веселая Балка. У крайнего дома в огороде стояла женщина. Мы подскакали к ней.

— Здравствуйте! Не знаете, кто на бугре, не немцы ли?

Женщина с минуту смотрела недоуменно, потом, обрадовавшись, кинулась к нам.

— Здравствуйте, здравствуйте… — и заплакала: — То фашисты…

А гитлеровцы уже бежали к нам. Уйти назад? Но тогда пришлось бы на виду у врага скакать на гору. Нам ничего не оставалось, как въехать в хутор и, прикрываясь домами, отстреливаться до подхода своей колонны.

— Давай, Михаил, за этот дом! — крикнул я Сазонову.

Голубка легко перемахнула через невысокую изгородь. В момент прыжка стрекотнул пулемет. Еще одна очередь — и пули вжикнули совсем рядом. Я соскочил с лошади: повод — в левой руке, пистолет — в правой. Из-за угла пытаюсь рассмотреть, откуда бьют.

Конь Сазонова лежал перед изгородью, а Сазонов метрах в пяти-шести от меня.

Неприятельский пулеметчик бил с порога дома, в котором Сазонов надеялся уточнить обстановку. Голубка натянула повод, колени ее подогнулись, и она рухнула, вырвав повод из моих рук.

— Михаил, жив?

— Жив… Ранен…

— Куда?

— В бедро.

— Ползи потихоньку ко мне.

— Не могу…

— Поднатужься! Если я выползу к тебе, он сразу откроет огонь.

— Не могу…

Я приблизился к Михаилу, отцепил от кобуры ремень — он был длинный — и бросил его Сазонову. Тот ухватился, и я стал потихоньку тянуть его, отползая к стене дома.

— Давай перевяжу.

— Не нужно, — выдохнул Сазонов. — Быстрее беги в батальон.

— Да ведь тут немцы, разве отсюда выскочишь? Доставай пистолет… Если полезут, будем отстреливаться, а батальон с артиллерией и так должны с минуту на минуту подойти.

— Помоги вытащить оружие…

Пистолет у Сазонова был маленький, словно игрушечный.

В этот момент в хуторе разорвалось несколько мин. Наши! За войну я и во сне научился различать по звуку, какое из орудий ведет огонь. То были 120-миллиметровые мины. Раздались автоматные очереди и взрывы 45-миллиметровых снарядов. Из дома, где был установлен пулемет, выбежало двенадцать вражеских солдат.

Справа появилась еще одна группа немцев. Там завязался бой. Я несколько раз выстрелил из пистолета. К дому, за которым мы скрывались, подбежали с несколькими артиллеристами Целищев и санинструктор 1-го батальона Вера. Она хотела тут же перевязать Сазонова, но он потерял сознание. Мы внесли его в горницу, уложили на лавку, и Вера занялась им. Пришел начальник штаба Александр Васильевич Мирошниченко и доложил, что хутор освобожден и нам приказано здесь закрепиться. Я отдал необходимые распоряжения. Сазонова перенесли на кровать и послали за линейкой на рессорах, чтобы отправить его в медсанбат или же в полковую санроту.

— Тебе лучше, Михаил? — спросил я.

— Дай пистолет…

— Ты сошел с ума! Сейчас отправим в медсанбат, все будет в порядке.

— Нет, это конец.

— Ты же был пять или шесть раз ранен, и каждый раз возвращался к нам, так будет и теперь, — принялся я уговаривать Сазонова. — Потерпи еще немного… Вот, попей…

Ему дали вина, и он успокоился.

Полковые связисты установили телефон. Когда я доложил обо всем, что произошло, командиру полка, тот отчитал меня за эту вылазку. А мне и без того было тошно: не удержал Сазонова, и вот расплата…

— Иван Иванович, подойди сюда, — тихо позвал Сазонов.

— Что, опять пистолет? Не получишь…

— А Тоню наповал… Хорошо, хоть не мучилась… — заговорил он вдруг об Антонине Гладкой, и я вспомнил о давнишнем разговоре с ней, когда она просила совета выходить ли замуж за Михаила. А теперь уж и ее не стало, и в Михаиле жизнь едва теплилась, и в самый трудный свой час он думал о ней.

Пришла линейка. Мы положили на нее перину, подушки и бережно перенесли Михаила. Завернули его потеплее, стали прощаться.

— Ну, Миша, выздоравливай побыстрее и обязательно возвращайся к нам. Пиши из госпиталя.

— Мертвые не пишут.

— Да выбрось ты из головы эту глупую мысль! — вскипел я. — За жизнь нужно бороться, а ты говоришь так, словно тебя уже нет в живых.

— Мне очень плохо…

Линейка увезла Сазонова.

…Отчетливо помню тот злосчастный день и разговор с командиром дивизии, который перед отъездом с хутора подозвал меня и поинтересовался, как был ранен Сазонов. Я ему все рассказал, как на духу.

— Ты уже не мальчик, а заместитель командира полка, — заметил генерал Бакланов. — Пора уяснить, что командуют боем командиры до роты, а начиная с батальона — управляют боем. Вот и потеряли лучшего в дивизии комбата.

— Виноват, товарищ генерал.

Бакланов все время смотрел прямо мне в глаза, и я, чувствуя свою вину, опустил голову, кляня себя в душе за браваду, которая так дорого обошлась нам.

— Голову опускать нечего, впереди еще много дела, а на будущее учти.

— Есть!

— Сазонову сделали операцию, ему стало легче. Вечером поезжай к нему, возьми с собой чего-нибудь повкуснее, заверни в штаб дивизии за письмом, я ему напишу. Машину даст командир полка.

Генерал уехал.

Вечером на машине Палицына я поехал к Сазонову. В темноте разыскал населенный пункт, где должен был находиться медсанбат, но он уже свернулся и уехал отсюда. Мне сказали, однако, что часть раненых еще здесь и ждет эвакуации в госпитали. Я стал расспрашивать жителей, не знают ли они, где лежит раненый капитан. Мне указали на хату, где будто бы был какой-то капитан. Постучался. Долго никто не открывал. Затем женский голос спросил:

— Кто там?

— Свои. Скажите, не у вас ли лежит раненый капитан?

— У нас.

— Откройте, пожалуйста…

Дверь открыла хозяйка хаты. Ко мне метнулась Вера и горько заплакала: капитан умер.

— Где он?

— Здесь…

Потрясенный несчастьем, я вошел следом за хозяйкой и Верой в горницу. Михаил Александрович Сазонов лежал на широкой лавке в чистой отутюженной форме. Я оторопел, зачем-то положил к рукам Михаила конверт с уже ненужным письмом генерала Бакланова и сел в ногах.

Не стало еще одного героя, ветерана полка, а ведь победа уже близка…

Бакланов приказал мне организовать и провести похороны. На следующий день, сопровождаемый небольшим оркестром, почетным караулом и эскортом, Миша Сазонов отправился в последний путь. Он похоронен на станции Затишье в привокзальном сквере недалеко от перрона, под сенью трех деревьев. Выбирая место, мы хотели, чтобы оно было на виду, чтобы люди ухаживали за этой священной могилой и чтили светлую память об отважном офицере-гвардейце, кавалере многих орденов.


Преследуя противника, наш полк 12 апреля вышел к Днестру в районе Ташлыка. Мы получили пополнение, и снова у нас вместо одного батальона стало три. Правда, третий еще не был обмундирован и находился в тылу.

В подготовке к переправе через реку незаметно пролетели сутки. К вечеру провели рекогносцировку. Плацдарм на противоположном берегу Днестра уже был захвачен частями другой дивизии. Переправляться туда полк начал во второй половине следующего дня. С 1-м батальоном, которым теперь командовал Мирошниченко, переправился и я. Со мной был секретарь комсомольской организации полка лейтенант Александр Николаевич Шалупенко, смелый и скромный офицер. Все, что нужно, он делал самым добросовестнейшим образом. Целищев остался на переправе и был занят переброской артиллерии.

Полку предстояло расширить плацдарм, наступая в направлении Пугачени и далее, на днестровские кручи. Занимаемый нами пятачок пока ограничивался поймой реки, покрытой кустарником и невысокими деревьями.

Когда батальон выходил на исходный рубеж, Шалупенко сказал, что меня просит подойти подполковник Харитонов (бывший наш командир полка); его окоп находился в кустарнике.

— Здравствуйте, Александр Данилович!

— Иван Иванович, помоги, — попросил Харитонов. — Мне сейчас доложили, что близ окраины села Пугачень накапливаются гитлеровцы. Там их уже более двухсот человек. Если они пойдут в контратаку, отражать нечем.

Наши задачи совпадали. Мы готовились атаковать противника как раз на этом направлении. Единственное, что нам требовалось; это поддержка артиллерии: наша еще не переправилась.

— Попробую дать такую команду, — пообещал Харитонов.

Тем временем батальоны, с ходу атаковав и разгромив противника у Пугачени, очищали кустарники и лес. Слышались автоматные и пулеметные очереди, изредка взрывались гранаты. Никого не было видно, бой и продвижение подразделений угадывались только по выстрелам. Помогая друг другу, шли к переправе раненые.

Уже стемнело, когда батальоны, прочесав окрестность, расположились на большой поляне. Появилась полковая артиллерия во главе с Целищевым и саперы под командованием Кулешова. Здесь я встретился со своим земляком майором Вишневским — командиром батальона из 97-й гвардейской стрелковой дивизии. Он сказал мне, что связи ни с кем не имеет и намерен взаимодействовать с нами. Я доложил об этом командиру своего полка.

Перед нами высились обрывистые, почти отвесные кручи, забраться на которые не представлялось возможным. Послали разведчиков поискать проходы. Дорога была найдена, и все три батальона и артиллерия двинулись по ней. Под утро овладели небольшим населенным пунктом и стали закрепляться.

Когда рассвело, мы увидели левее себя незнакомых нам солдат. Оказалось, это одна из частей 3-го Украинского фронта (мы входили в состав 2-го Украинского фронта). Потеснив неприятеля, наш полк занял часть господствующих высот и в течение дня улучшал свои позиции.

Меня вызвал генерал Бакланов и поставил задачу: утром 16 апреля перейти в наступление, разгромить противостоящего противника и овладеть холмом, который вытянулся по фронту более чем на километр. С нами должен был наступать танковый батальон. Атаку, предупредил Бакланов, предварит двадцатиминутный артиллерийский налет. Левее будет наступать 42-й гвардейский стрелковый полк.

От Бакланова я поехал к командиру танкового батальона. У него в строю было пятнадцать или шестнадцать тридцатьчетверок. Мы договорились о совместных действиях, сигналах, сверили часы. После этого я отправился к артиллеристам уточнить порядок арт-обеспечения завтрашнего наступления. Командира 32-го гвардейского артиллерийского полка подполковника И. А. Агеева и его заместителя застал на НП, и мы также быстро решили все вопросы, связанные с взаимодействием. Комбатам был отдан приказ к утру незаметно сблизиться с противником и занять рубеж атаки.

Теперь можно было хотя бы час-другой поспать. Мы с Шалупенко, Целищевым и связистами разместились в немецком блиндаже, в котором оказалось полным-полно одеял, шинелей и прочего барахла. Лег и сразу, как убитый, заснул, наказав перед тем телефонисту, чтобы разбудил в 4.00. А если прибудет командир полка — немедленно.

Поспать пришлось мало. От дурного сна подхватился и больше уже не ложился. Скоро должна была начаться артподготовка, и я отправился на НП к артиллеристам. Там находились и Николай Дмитриевич Целищев, и командир истребительно-противотанкового дивизиона Иван Григорьевич Розанов, которому, кстати, вскоре было присвоено звание Героя Советского Союза.

— Пехота готова? — спросил, улыбаясь, Агеев.

— Пехота всегда готова, надо только, чтобы бог войны проложил ей путь.

— Постараемся. Все пристреляно, ждем сигнала.

Когда все готово, последние минуты тянутся особенно долго. Наконец загремели залпы. Снаряды ложились точно в расположении противника. Постепенно все вокруг заволокло дымом и пылью. Затем пошли танки, поднялись стрелковые подразделения. Все действовали дружно, напористо. Гитлеровцы не выдержали натиска, попятились.

— Ну, друзья, — сказал я артиллеристам, — мы поехали вперед, сопровождайте огнем.

Мой водитель Гриша подал мотоцикл. Я сел в коляску, в которой был установлен спаренный трофейный пулемет, стрелявший патронами от автомата и парабеллума. Целищев устроился сзади водителя. Сиденье на моем БМВ было плохонькое. Гриша обшил его куском малинового бархата, и оно не очень-то гармонировало с общим видом боевой машины.

Бой складывался удачно. Пока отходившие гитлеровцы не закрепились на высоте, надо было завладеть ею и лишить противника возможности контролировать прилегающую к ней местность. В свою очередь нам это позволило бы скрытно сосредоточить войска и технику для последующих ударов.

Неприятель изо всех сил старался оторваться от наших подразделений. Вот он откуда-то справа обстрелял тридцатьчетверки. Они остановились и стали маневрировать перед высотой. Это грозило сорвать наш замысел.

Мы с Целищевым, обгоняя стрелков, помчались к командирскому танку.

— В чем дело? Почему не атакуете высоту?

— Впереди противотанковый ров.

— В нем есть проход!

— Он наверняка заминирован, а саперов нет.

Действительно, полковых саперов здесь не оказалось. В этот момент вблизи тридцатьчетверок начали рваться снаряды. Мы с Целищевым стали наблюдать и по еле заметным облачкам дыма определили, что огневые позиции вражеских орудий располагались на скошенном поле.

Целищев сориентировал командира танкового батальона. Тот направил туда три машины. Медленно продвигаясь вперед, тридцатьчетверки стреляли из орудий по фашистским расчетам. По огневым позициям гитлеровцев с правого фланга ударил и наш станковый пулемет. Пушки противника замолчали. Уцелевшие гитлеровцы бросились врассыпную.

Я вернулся к танкистам и стал уговаривать их атаковать высоту, не дожидаясь, пока прибудут саперы и проделают проходы. По дороге через ров совсем недавно кто-то прошел, об этом свидетельствовали свежие следы.

— Товарищ капитан, дорога каждая минута, — продолжал я настаивать на своем. — Если не займем высоту, то и здесь не удержимся.

— Из машин плохо видно. Можно завалиться в ров.

— Хорошо. Мы с начальником артиллерии поедем на мотоцикле впереди, а вы за нами. Договорились?

— Ладно.

Мы направились к проходу. Во рву я увидел командира 1-го батальона Мирошниченко.

— Быстрее веди своих на высоту. Смотри, вон слева 42-й гвардейский стрелковый полк уже опередил нас.

— Сейчас подтянутся остальные.

— Ориентируйся на передовых, а не на отстающих.

Мирошниченко выбрался из укрытия и повел подразделение к холму.

Мы с Целищевым медленно ехали на мотоцикле. За нами метрах в тридцати лязгали гусеницы танка. Целищев сидел на малиновом сиденье и обеими руками держался за ручку. Не знаю, о чем думал он, а меня неотступно преследовала мысль: «Что, если и впрямь дорога заминирована?» Но пока никто не подорвался. Проехали сто, сто пятьдесят метров… Как будто все в порядке. Тогда мы прибавили скорость, танки тоже. Они стали обгонять нас. Тут нам бы и вернуться назад или остановиться, но мы почему-то продолжали ехать следом за танкистами. Пехота ровными цепями поднималась по скату вверх. Вот несколько тридцатьчетверок уже на высоте. Остановившись и опустив стволы пушек, они стреляли почти в упор.

Слева у дороги стоял какой-то памятник в виде скорбной мадонны.

— Гриша, давай за этот крест, — сказал я водителю.

Но маневр выполнить не удалось: колесо мотоцикла влетело в траншею. В ней мы увидели немцев.

— Товарищ майор, фрицы, — почему-то шепотом сказал Гриша.

Целищев по-прежнему невозмутимо сидел в своем седле. «Влипли», — пронеслось у меня в голове. Пистолет в кобуре, гранаты в коляске, магазины с патронами там же. Смотрю, не мигая, на фашиста. Каска обтянута куском материала, выдранного, видимо, из плащ-накидки. Не брит, мундир заляпан грязью. Если потянусь за пистолетом или гранатой, он, конечно, выстрелит. Но нет! Сначала робко, а потом как будто окончательно решившись, немец поднял руки. Я скосил глаза вправо и увидел еще несколько поднятых рук. В это время подъехал танк. С него спрыгнули и подбежали к нам полковые разведчики.

— Заберите пленных, — медленно произнес я, боясь, что сорвется голос. В горле все пересохло, язык стал шершавым, как наждак.

Когда бойцы увели гитлеровцев, мы вытащили мотоцикл и той же дорогой покатили назад. Батальоны к этому времени уже достигли гребня высоты. Задача была выполнена. Теперь оставалось закрепиться и подготовиться к отражению контратак.

В том, что противник попытается выбить нас оттуда, я не сомневался. Тем более что над нами уже появились первые группы фашистских бомбардировщиков. Они обрушили свои удары на танки. Здесь я впервые увидел модернизированный Ю-87. У него была длинная пушка и, пикируя, «юнкерс» бил из нее довольно точно. Некоторые наши машины загорелись. Затем показались «Фокке-Вульфы-190». Наши зенитчики сбили несколько вражеских самолетов. Вскоре, однако, у артиллеристов кончились снаряды.

Подошли подполковник Агеев и майор Розанов. Они решили оборудовать общий НП и выбирали для него место. Отрыв несколько щелей, подтянули связь. Тут же неподалеку занял огневые позиции противотанковый дивизион.

Комбаты доложили, что перед высотой накапливается пехота противника. Я снова поехал к холму, на этот раз один, так как Целищев занялся установкой полковых орудий и минометов.

Действительно, гитлеровцев набралось уже немало. Они двинулись на наши позиции. Их подгонял какой-то офицер, челноком сновавший на бронемашине позади цепи. Подпустив поближе, гвардейцы открыли по неприятелю ружейно-пулеметный огонь. Цепь сломалась. Вражеские солдаты кто упал, кто стал окапываться. Некоторые побежали. Потом все они скрылись в лесопосадке.

Мирошниченко просил ускорить пополнение боеприпасами, и я вернулся на НП. Спросил Агеева, не знает ли он, где командир нашего полка.

— Не знаю, — последовал ответ.

Я поехал в штаб полка.

Авиация противника обстреливала и бомбила дороги. Вдруг до моего слуха донесся свист. Обернулся, смотрю — из окопа поднялся адъютант генерала Бакланова и машет мне: мол, подойди. Подбежал: здесь же и генерал. Только было начал докладывать о выполнении задачи, как он перебил меня:

— Все видел сам. Ты куда?

— Товарищ генерал, хочу передать своим, чтобы побыстрее подбросили…

— Этим уже занимаются там, на переправе, — снова перебил меня Бакланов. — Где твой «виллис»?

— На той стороне.

— Распорядись, чтобы прислали мне. Мой — вон, видишь? — догорает.

Я повернул к НП. Какая-то девушка бросилась наперерез мотоциклу, Гриша резко затормозил.

— Здравствуйте, товарищ майор!

— Здравствуй, красавица! Ты что остановила меня, чтобы поздороваться?

— Да нет, — зарделась она. — Вы не видели случаем подполковника Агеева?

— Видел, а что?

— Везла ему обед, а попала с ездовым под бомбежку. Лошадей побило, а подполковник голодный.

— Садись в коляску со своими кастрюлями, сейчас накормишь своего командира.

— Спасибо…

И вот мы на НП.

— Товарищ подполковник, обед прибыл, — в шутливой форме доложил я.

В мое отсутствие на НП приехал полковник из штаба армии, и Агееву пришлось разделить свою трапезу на четверых. С обедом была доставлена фляга виноградного вина. Мы выпили, поели, закурили.

День клонился к вечеру, когда наконец обеспечили связь со штабом полка. Я попросил ускорить доставку боеприпасов.

Несколько «фокке-вульфов» принялись штурмовать зенитную батарею, что стояла рядом с НП, и нам пришлось спуститься в окопы. Едва кончился этот налет, как снова прилетели неприятельские самолеты и стали бомбить нас. Все прижались к земле… Наконец вражеские машины улетели.

— Гриша, Гришка, где ты, черт бы тебя побрал!

Водителя рядом не было. Я побежал к кустам, где стоял мотоцикл.

С гребня холма покатилась вниз вражеская пехота. На беду, мой мотоцикл заглох. Я сделал несколько попыток завести его — безуспешно.

«Неужели кончился бензин?» — подумал я. Заглянул в бензобак — пусто. Достал из багажника запасную канистру. Из нее через пробитые пулями отверстия струйками вытекал бензин. Остатки залил в бак. Горючее попало на горячие цилиндры, и машина вспыхнула. Я попробовал землей сбить пламя.

— Поторопитесь, а то немцы близко, — предостерег подбежавший ко мне старший сержант Николай Федорович Кириллов.

— Помоги погасить, сейчас поедем.

Вдвоем сбили пламя.

— Садись!

Кириллов в мгновение ока очутился в коляске, а я, поставив на педаль правую ногу, начал заводить мотоцикл. В этот момент ногу что-то сжало и дернуло. Ранен… В бедре сильно запульсировало, в сапог потекла кровь. Я прислонился к сиденью, вынул из кобуры двадцатизарядный трофейный пистолет.

— Кириллов, приготовься!

— У меня только наган.

— И это хорошо.

— Давайте побежим, наши-то все ушли, мы одни остались.

— Я ранен в правую ногу, наверное, идти не смогу.

— Попробуйте, я подсоблю вам.

Мне казалось, если я встану твердо на ногу, она переломится. Оглянулся. Неужто конец?.. Прямо на нас бежали трое фашистов — нас разделяли какие-нибудь сто метров, — основная цепь гитлеровцев находилась еще далеко, метрах в четырехстах.

— Кириллов, слева противник… Огонь!

Вражеские солдаты замедлили шаг.

Кириллов из-за мотоцикла стал стрелять — один упал. Я тоже открыл огонь: упал еще один фриц. Кто из нас его сразил, не знаю. Последний, третий, вскинул карабин, но мой выстрел упредил. Фашист уронил оружие, колени его подломились, и он упал. Я встал, сделал несколько шагов: нога не сломалась. В сапоге хлюпало, перед глазами поплыли разноцветные круги, видимо, я закачался, потому что Кириллов подхватил меня и, опасаясь, что упаду, все время твердил:

— Товарищ майор, потерпите еще чуточку, добежим до своих, сделаем перевязку.

Вскоре мы добрались до петеэровцев. Силы мои иссякли, голова кружилась. Ко мне подошел старший лейтенант, командир роты ПТР.

— Я помогу вам.

— А рота?

— У меня в спине пять осколков…

И он с Кирилловым повел меня дальше. Противно вжикали пули, но мне все уже было безразлично…

— Дойдем до кустов, перебинтуйте, — попросил я. — Индивидуальные пакеты в карманах шинели.

— Хорошо…

Подойдя к кустам, где раньше стоял мотоцикл, я опустился на землю. Кириллов начал по шву рвать мои брюки.

— Рви, как рвется, чего прицеливаешься?..

Он дернул — и я увидел на внутренней стороне правого бедра огромную рану. Кровь сочилась не переставая. Кое-как двумя большими пакетами перевязали. Встать я не смог. Старший лейтенант подозвал двух солдат, меня положили на плащ-палатку и понесли. Несли почему-то ногами вперед, поэтому мне видно было, что делается у нас.

— Что, Исаков?

— Ранен, товарищ генерал.

Как долго продолжалось бы это «путешествие» и насколько благополучно закончилось бы оно, не знаю, если б не Гриша и не Зоя Ивановна Зырянова, неведомо как узнавшие о моем ранении. На «виллисе», который дал Зое майор Розанов, они подъехали к нам. Меня усадили на переднее сиденье рядом с шофером, раненый старший лейтенант, который помогал мне, сел сзади, и машина помчалась к переправе. Только когда мы миновали зону ружейно-пулеметного огня, шофер сбавил газ. Мне ужасно хотелось пить. На сиденье образовалась лужа крови. Правой рукой я провел по ноге.

— Зоя, у меня там еще одна дырка…

Шофер остановился. Была забинтована и эта рана. Поехали дальше.

На берегу Днестра я увидел Кузьмича. Здесь как раз переправлялись тыловые подразделения нашего полка.

— Дай попить, — попросил я Кузьмича.

Он повертелся, никакой посудины под руки не попалось. Тогда Кузьмич зачерпнул из реки воду шапкой и подал мне. Я с жадностью напился.

Машина въехала на паром. Я попросил офицера дивизионного саперного батальона вне всякой очереди переправить «виллис» назад, чтобы машина могла скорее вернуться к орудиям.

Меня доставили в Ташлык, где в здании школы разместился наш медсанбат, почти тотчас же положили на операционный стол.

— Позови, пожалуйста, Баранчеева, — попросил я сестру.

Я верил в Володю Баранчеева, как в бога, мне казалось, что он может сделать даже невозможное.

Но ко мне вместе с Володей подошел мой тезка ведущий хирург Иван Иванович Глущенко.

— Ну что, Иван Иванович, и ты к нам?

— Принесла нелегкая…

— Ничего, сейчас подремонтируем.

— Только не вздумайте ампутировать! Я на раненой ноге уже пробежал метров четыреста.

— Да у тебя, друг, совсем превратное представление о нас! Пойду-ка готовиться. — И он ушел.

— Володя, — умоляюще посмотрел я на Баранчеева, — сделай операцию ты, прошу тебя.

— Во-первых, Иван Иванович, здравствуй, а во-вторых, не бойся. Все будет хорошо! А мне неудобно… Только что сменился, понимаешь?

Я лежал на операционном столе. Авиация противника начала бомбить Ташлык. С потолка посыпалась побелка, зазвенели стекла. Мне вспомнилась гибель майора Касатова. В медсанбате ему удаляли мучивший его фурункул, а самолет сбросил бомбу, и он был смертельно ранен осколками, находясь на операционном столе.

— Иван Иванович, — попросил я доктора Глущенко, — вынесите меня куда-нибудь в укрытие, а то ведь добьют здесь.

— Наркоз!

Девушка во всем белом положила мне на нос и рот влажную марлевую салфетку. Я несколько раз вдохнул и больше ничего не чувствовал.

Так 16 апреля 1944 года закончилась для меня война.

Лежа на госпитальной койке, я с нетерпением ждал писем со штампом нашей полевой почты, затаив дыхание, слушал сообщения Совинформбюро и отмечал на карте города, занятые войсками 1-го Украинского фронта, в состав которого была включена и 13-я гвардейская дивизия.

Мысленно я шел вместе со своими боевыми товарищами по дорогам войны.

39-й гвардейский стрелковый полк вел ожесточенные бои на Сандомирском плацдарме, участвовал в наступательной операции в Польше. Форсировал Одер, Нейсе, Шпрее, штурмовал Дрезден.

А 9 мая 1945 года гвардейцы 39-го стрелкового полка вместе с другими частями 13-й гвардейской Полтавской ордена Ленина, дважды Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова стрелковой дивизии торжественно промаршировали по ликующим улицам освобожденной столицы Чехословакии Праге.

Загрузка...