Комдив. От Синявинских высот до Эльбы

Любанская операция. Весна 1942 года

Война началась для меня на Ленинградском фонте в начале марта 1942 года. Я командовал 140-й отдельной стрелковой бригадой, прибывшей на фронт из Сибири, а ровно через год, в марте 1943 года, был назначен командиром 311-й стрелковой дивизии и прошел с ней весь боевой путь от Волхова до Эльбы.

Эти два соединения одинаково дороги моему сердцу. Первые очень тяжелые, кровопролитные бои в составе 140-й бригады под Любанью и Синявино невозможно забыть и через десятки лет – они гвоздем засели в памяти.

Нелегко было и в 311-й дивизии, когда мы дрались за Ленинград в составе Волховского фронта, отвлекая силы противника на себя. Но это было позже, когда многие из нас уже имели небольшой боевой опыт, полученный в боях 1942 года.

140-я бригада, прибыв на фронт, вошла в состав недавно организованного 4-го гвардейского стрелкового корпуса, который состоял из 3-й гвардейской стрелковой дивизии, четырех отдельных стрелковых бригад и частей артиллерии. Командиром корпуса был генерал-майор Николай Александрович Гаген, боевой, грамотный командир. Он принял меня и бригадного комиссара Бориса Михайловича Луполовера на командном пункте в районе города Волхов. Мы подробно доложили ему о боевом составе бригады, ее укомплектованности и боевой готовности. Командир корпуса внимательно выслушал нас и, как нам показалось, остался доволен подробными докладами. Генерал спросил, кто из нас уже участвовал в этой войне. Получив отрицательный ответ, он заметно сник, помрачнел и уже без особой симпатии глядел на нас.

Я, как на беду, выглядел моложе своих 36 лет и, видимо, произвел на командира корпуса невыгодное впечатление. Сдержанность и отсутствие самоуверенности в моем поведении он, очевидно, расценил как слабость и неопытность.

Выйдя из землянки командира корпуса, мы с комиссаром решили, что разговор с Гагеном, как говорится, «начался гладью, а кончился гадью». Внезапная холодность командира корпуса по отношению к нам, не обстрелянным еще в этой войне командирам оставила неприятный осадок. Но мы старались не унывать, надеясь в первых же боях показать себя и бригаду с лучшей стороны.

Я был кадровым офицером, с 16 лет в рядах Красной Армии. В прошлом принимал участие в боях. Не один раз имел возможность проверить себя как командира, умеющего в сложной обстановке найти нужное решение. Да и сейчас я был здесь только потому, что неоднократно просился на фронт у командующего Сибирским военным округом, полагая, что моя военная подготовка и желание драться с врагом Отечества будут полезны действующей армии.

Как известно, в первой половине 1942 года развернулись ожесточенные бои западнее реки Волхов с целью прорыва нашими войсками блокады Ленинграда. В начале января 1942 года войска Волховского и Ленинградского фронтов перешли в наступление.

Главный удар из района севернее Новгорода в северо-западном направлении на Любань наносила 2-я ударная армия Волховского фронта. Соединения 54-й армии Ленинградского фронта с рубежа Воронов, Малукса, южный берег болота Соколий Мох вели наступление на Тосно. В течение двух месяцев (январь, февраль) части 54-й армии изо дня в день с необыкновенным упорством атаковали противника. Чтобы ускорить разгром группировки немецких войск в районе Любани, Ставка Верховного Главнокомандующего потребовала от командующего Ленинградским фронтом развернуть наступление силами 54-й армии с севера в направлении Любани навстречу группировке Волховского фронта.

9 марта в результате удара частей 54-й армии гитлеровцы оставили ст. Погостье, разъезд Жарок, лес и поляны, прилегающие к Погостью. Однако дальнейшие попытки наших войск развить прорыв успеха не имели.

15 марта командующий 54-й армией генерал И.И. Федюнинский поставил 4-му гвардейскому стрелковому корпусу задачу: с утра 16 марта перейти в наступление, нанося удар в общем направлении на Зенино, Смердыню с целью разгромить противостоящего противника и к исходу дня выйти на глубину до 6 км, чтобы потом, по мере продвижения, наращивать удар.

Как показал опрос пленных, немцы ждали наступления корпуса на день раньше, т.е. в воскресенье, говоря: «Русские всегда портят нам праздник».

Боевой порядок корпуса строился в три эшелона: первый эшелон – 284-я стрелковая дивизия с 16-й танковой бригадой, 3-я гвардейская стрелковая дивизия со 124-й и 98-й танковыми бригадами и 285-я стрелковая дивизия; второй эшелон – 33-я и 32-я отдельные стрелковые бригады; третий эшелон – 137-я и 140-я отдельные стрелковые бригады (стрелковые дивизии, кроме 3-й гвардейской стрелковой дивизии, только на время прорыва входили в состав корпуса).

С утра 16 марта части первого эшелона корпуса перешли в наступление. Прорвав оборону и тесня врага, они медленно, с большими потерями, продвигались вперед. Глубокий снег и заросли ольхового леса затрудняли использование танков, артиллерии и орудий для стрельбы прямой наводкой.

За пять суток непрерывных боевых действий, несмотря на героизм солдат и офицеров, части первых двух эшелонов продвинулись всего на 6—10 км и вышли на рубеж реки Кородынька, деревень Зенино, Дубовик. В дальнейшем, вследствие возросшей ширины фронта и больших потерь, наступление корпуса еще более замедлилось.

Здесь следует пояснить, что немцы, отброшенные еще в декабре 1941 года к линии железной дороги Мга – Кириши, немедля перешли к организованной обороне. Два полных месяца до начала Любанской операции они занимались устройством оборонительных позиций на всех возвышенностях и других удобных для обороны местах и превратили их в довольно сильные опорные пункты и рубежи. Все избы, амбары и сараи в населенных пунктах были превращены в ДЗОТы. С построек снимались крыши и рядом со срубом, с внешней стороны, ставился второй сруб. Промежутки между срубами засыпались землей. Оконные проемы, частично заложенные бревнами, служили бойницами, или бойницы специально прорезались в стенах домов. С наружной стороны эти срубы заваливались и утрамбовывались снегом, что делало их труднонаблюдаемыми. В каждом таком оборонительном сооружении устанавливались пулеметы, а в некоторых – артиллерийские орудия и минометы. Вне населенных пунктов применялись стенки (заборы), сложенные из бревен с бойницами высотой до одного метра, шириной 80—90 см и длиной 5—6 м и более, а в низких местах клались настилы из бревен для стрельбы лежа. Наши войска, ведя наступление на заблаговременно укрепившегося противника, вынуждены были действовать в очень сложных условиях, к чему они, надо прямо сказать, тогда еще подготовлены не были.

От начала марша и до ввода 140-й бригады в бой части бригады ночами по колено в снегу двигались шестнадцать суток. Каждый шаг требовал большого физического напряжения, что выматывало силы бойцов. Низкорослые монгольские кони проваливались в снег по самое брюхо и из последних сил тянули повозки, минометы и артиллерийские орудия, останавливаясь через каждые 40—50 м. Автомобили буксовали в снегу, и их подталкивали выделенные для этой цели команды. Местами автомобили зарывались в сугробы и застревали. Пока их вытаскивали, колонны останавливались, и утомленные бойцы стоя дремали. Менее выносливые, сойдя с дороги, ложились в снег. Их находили, будили, поднимали на ноги и тащили вперед, пока они не приходили в себя.

Когда наступал рассвет, части бригады укрывались в лесу на дневной привал. Разгоряченные на марше люди, промокшие от пота, первые минуты не чувствовали холода, хотя мороз достигал 20 градусов, валились в снег и, прижавшись плотнее друг к другу, засыпали. Мороз же быстро хватал за мокрые спины прозябших до костей бойцов и поднимал снова на ноги.

В нелетную погоду разрешалось разводить костры, но и эта мера не приносила большого облегчения. Мало кто из командиров и бойцов умел по-настоящему ставить шалаши из веток хвойных деревьев. В них гулял ветер, выдувая тепло. Бойцы ложились поближе к костру и ворочались все время, подставляя огню то один, то другой бок. Так проходили часы дневного отдыха в борьбе с пронизывающим холодом за драгоценные минуты сна. Дневные привалы превращались в настоящую пытку, и люди все больше слабели и теряли силы. С каждым привалом росло число простуженных, а обгоревшие полушубки и валенки заменить было нечем. Уже 10 марта командир корпуса генерал-майор Н.А. Гаген вынужден был донести командующему армией: «Дороги тяжелые, личный и конский состав 137-й и 140-й бригад переутомлен».

В безоблачные дни немецкие самолеты утюжили небо в поисках войск корпуса. Несколько раз налетали «юнкерсы» и бомбили, но, благодаря рассредоточенному расположению частей на привале и хорошей маскировке, потери в бригаде были незначительными.

Несмотря на чрезмерную физическую усталость, личный состав продолжал стойко переносить трудности зимнего марша. Бойцы хорошо знали, что армия сражается за снятие блокады Ленинграда, и это поддерживало их дух. Они мужественно переносили тяжелые условия похода. За первые десять суток марша было подано 47 заявлений о приеме в партию.

Со дня ввода корпуса в бой 140-я бригада с длительными остановками медленно продвигалась за наступающими частями корпуса. Об обстановке нас почему-то не информировали. О ней мы могли судить по медленному продвижению действующих впереди нас частей, грохоту артиллерийско-минометного огня противника, количеству убитых на пути нашего движения и потоку раненых бойцов. С наступлением темноты немцы усиленно освещали ракетами подступы к своему переднему краю. По огням ракет мы определяли линию фронта, которая представляла собой чуть вытянутую окружность с очень узким разрывом у разъезда Жарок.

Бригаду каждую минуту могли ввести в бой, поэтому она должна была постоянно находиться в полной боевой готовности, а силы бойцов таяли с каждым днем, росло число простуженных и измотанных до крайности людей. Это вызывало большое беспокойство у командно-политического состава бригады. Офицеры понимали, что надо во что бы то ни стало сохранить силы бойцов до первого решающего боя. Боевому крещению мы придавали большое значение. Успех его должен был укрепить уверенность частей и подразделений в своих силах, что имело бы немалое значение для последующих боев.

Но что реально можно было сделать в этих тяжелых условиях? Бойцы мерзли, недосыпали и теряли силы. С утра 21 марта с исходного положения западнее отм. 36.5 была введена в бой 137-я бригада с задачей прорвать оборону противника на реке Кородыньке и выйти в район сараев. Одновременно была поставлена задача и 140-й бригаде продвигаться за левым флангом 137-й бригады, уничтожая оставшиеся группы противника и быть в готовности действовать в соответствии с обстановкой по особому приказу[1].

Продвигаясь за левым флангом 137-й бригады, к 7.00 23 марта бригада вышла к отм. 40.6 севернее Зенино и сосредоточилась в густом лесу в пяти километрах от предполагаемого края обороны противника. 3-й батальон бригады еще накануне был направлен распоряжением штаба корпуса к деревне Малиновка для ликвидации прорвавшихся групп автоматчиков противника.

Не успели части расположиться в лесу, как противник внезапно обрушился огнем двух батарей по району 1-го батальона и штаба бригады. Этот налет озадачил нас. Немецкие самолеты в этот день не появлялись, и по условиям местности враг не имел возможности наблюдать за движением и сосредоточением частей бригады. И все-таки неприятель каким-то образом нас обнаружил.

Позже стало известно, что фашисты кроме автоматчиков засылали в районы расположения наших войск разведчиков, одетых в форму Советской Армии. Они подавали сигналы по радио или ракетами о местонахождении наших частей. Не имея опыта, бороться с этим мы тогда еще не умели.

Наконец подошла и наша очередь вступать в бой. На всем фронте армии шли малоуспешные бои. Противник хорошо укрепился в населенных пунктах, вдоль дорог, оврагов и речек, занимая все господствующие на местности пункты. Отражая атаки наших частей и нащупывая слабые места в их боевых порядках, противник переходил в короткие контратаки, всегда хорошо поддерживаемые сосредоточенным огнем артиллерии и минометов.

24 марта по телефону был передан приказ штаба корпуса:

«140-й бригаде, обеспечивая стыки с 137-й бригадой и 3-й гвардейской стрелковой дивизией, наступать с целью овладения районом рощи «Хвойная», перерезать дорогу Кондуя – Смердыня, имея в виду быть готовой к отражению контратак противника с направлений Макарьевской Пустыни и Смердыни, содействуя частью сил 3-й Гвардейской стрелковой дивизии в овладении районом Смердыня, Доброе, Басино»[2]. Задачу эту бригада должна была выполнить собственными силами без 3-го своего батальона и какого-либо усиления.

Полоса сплошного болота, заросшего лесом, глубиною более 4 км отделяла бригаду от противника. Густой ольховый лес стоял перед нами стеной. Через это препятствие надо было пробиваться, как в индийских джунглях. К тому же в лесу лежал глубокий снег. В направлении нашего наступления оказалась единственная очень узенькая просека, которую мы решили использовать для сближения с противником. Никаких следов человеческих ног на снегу – как на самой просеке, так и в лесу – мы не обнаружили.

До начала боя штаб бригады не располагал никакими данными об обороне противника, его силах и группировке. В общих чертах было известно, что немцы занимают рощу «Хвойная», которой должна овладеть бригада. С соседями у нас не было непосредственного соприкосновения и связи. Для того чтобы установить ее со 137-й бригадой и 3-й гвардейской дивизией, направлялись группы бойцов, которые бесследно исчезали, видимо, натыкаясь на засады противника. При движении частей по единственной просеке ожидать засады можно было на каждом шагу. Чтобы избежать этого и своевременно установить начертание переднего края обороны немцев, вперед была выслана разведывательная рота с задачей, развернувшись в цепь, прочесать лес в полосе движения бригады и, продвигаясь к роще «Хвойная», войти в соприкосновение с противником.

Когда разведрота удалилась на расстояние до одного километра, части бригады начали выдвигаться к просеке. В голове колонны двигался 1-й батальон майора Г.Е. Назарова, за ним – 2-й батальон майора К.А. Куничева. За стрелковыми батальонами двигалась артиллерия бригады. Командование бригады находилось в голове колонны.

Саперы младшего лейтенанта С.П. Парцевского и часть стрелков, вооружившись топорами и пилами, рубили и пилили деревья, чтобы расширить просеку и сделать ее пригодной для движения артиллерийских систем и повозок с минометами и боеприпасами. Работа сначала шла медленно, но вскоре наладилась, и 1-й батальон стал втягиваться в лес. Кругом – тишина. Ни одного выстрела со стороны противника. От разведки никаких донесений не поступало.

Прокладывая перед собой дорогу, батальон Назарова все больше углублялся в лес. Казалось, ничто не предвещало опасности, как вдруг воздух потрясли разрывы снарядов. Беглым огнем одной артиллерийской батареи противник обрушился на колонну 1-го батальона. По точности огня было понятно, что противник следит за нашим движением, хотя, как и ранее, наблюдение с земли и воздуха исключалось, а впереди действовала наша разведка. Нам ничего не оставалось, как только быстрее пробиться вперед и во избежание потерь увеличить дистанцию между подразделениями батальонов. Артиллерийские налеты повторялись методично через каждые 10—15 минут.

Пока батальоны пробивались сквозь чащу леса, разведрота, пройдя заросшее лесом болото и не встретив на своем пути противника, вышла на опушку длинной лесной прогалины, за которой в трехстах метрах снова начиналась густая растительность.

Прежде чем преодолеть открытый участок местности, командир роты должен был выслать вперед разведывательный дозор. Но лейтенант П.Е. Картошкин этого не сделал, и рота, развернутая в цепь, двинулась по прогалине, не имея впереди дозоров. Когда она подходила к середине прогалины, впереди с опушки леса, до которой оставалось менее 150 м, взвилась сигнальная ракета. Не успели разведчики даже подумать об опасности, как затрещали пулеметы, автоматы и раздались взрывы мин. Только глубокий снег, в который зарылись бойцы, спас роту от уничтожения.

В это время 1-й батальон приближался к лесной прогалине, и засада противника, видимо опасаясь обхода, поспешно отошла. Разведроте, однако, был нанесен значительный урон.

В сумерках батальон приблизился к роще «Хвойная», восточнее которой проходил передний край обороны немцев. Уже стемнело, когда батальон занял исходный рубеж для атаки. Впереди в 100—150 м притаились гитлеровцы.

За первым батальоном в 300—400 м в глубине залег 2-й батальон. Артиллерийские дивизионы застряли в лесу, так как лошади окончательно выбились из сил.

В этот день резко потеплело, и обессиленные бойцы 1-го батальона, заняв позиции и кое-как окопавшись в снегу, тут же засыпали мертвым сном. Мы с комиссаром бригады Б.М. Луполовером, начальником штаба бригады майором Е.Н. Мокшевым, командирами батальонов и рот всю ночь находились в боевых порядках стрелковых подразделений, чтобы успеть своевременно предотвратить возможную ночную вылазку противника. Немцы, ожидая нашей ночной атаки, держались настороже. Они не решались на активные действия, уступая нам в численности живой силы. Это спасло нас от трагедии, которая могла бы разыграться в ту ночь.

Утром немцы открыли ожесточенный огонь из всех пулеметов и автоматов. Нас разделяла густая заросль мелколесья. Мы не видели друг друга, но это не мешало немцам беспрерывно строчить по всему фронту, не жалея патронов.

Наши бойцы огня не вели. Артиллерия бригады только что успела выйти в район огневых позиций. Пользуясь безнаказанностью, противник наращивал огонь, и потери наши росли.

Командиру батальона Г.Е. Назарову было приказано немедленно открыть огонь по противнику, расположенному не более чем в 150 м. Приказ был передан в роты, но бойцы по-прежнему не стреляли. Поставив задачу командирам артиллерийских и минометного дивизионов подготовить огонь по переднему краю врага, я отправился в батальон, чтобы лично выяснить, почему молчат огневые средства стрелковых подразделений. Добираться до стрелковой цепи пришлось под непрерывным свистом пуль. Отдельные бойцы, физически менее выносливые, безучастно лежали в снегу в неподготовленных для стрельбы ячейках. Основная же масса бойцов добросовестно поработала лопатами, хорошо зарылась в снег и была готова к ведению огня. На вопрос, почему не ведут огонь, бойцы и командиры отвечали:

– Целей не видим.

– Но и противник нас не видит, а стреляет и наносит потери, – ответил я бойцам.

Ответы солдат и офицеров не были случайными. Бригада была сформирована из кадрового состава, которому в процессе учебы постоянно внушались требования уставов о бережном расходе боеприпасов. В статье 16-й Полевого устава 1936 года указывалось:

«Насыщенность современного боя артиллерией и автоматическим оружием вызывает исключительно большой расход боеприпасов. Бережное отношение к каждому снаряду, к каждому патрону в бою должно быть непреложным правилом для всех командиров и бойцов Красной Армии. Необходимо поэтому воспитывать каждого командира и бойца в твердом знании, что только меткий, организованный, дисциплинированный огонь будет наносить поражение врагу и, наоборот, беспорядочный огонь, помимо разительного расхода боеприпасов, является лишь выражением собственного беспокойства и слабости».

Безусловно, правильные для своего времени требования Полевого устава не могли служить в данной обстановке руководством для ведения ружейно-пулеметного огня. Практика показала, что насыщенность войск автоматическим оружием дает возможность вести массовый, интенсивный огонь, заливая противника свинцовым дождем. Такой «беспорядочный» огонь врага, кроме морального угнетения, приносил немалые потери, и мы чувствовали это на себе.

Первое время в ходе войны с большим трудом приходилось повышать огневую активность стрелков и пулеметчиков. Очень часто пехота вызывала огонь артиллерии, в то время как она своими средствами могла справиться с противником. Характерно, что в первых боях бригада израсходовала несколько боекомплектов артснарядов и мин и менее половины боекомплекта патронов. Командир корпуса генерал Н.А. Гаген почти в каждом боевом распоряжении настойчиво требовал: «Все и всё должно стрелять», разъясняя, что массовое применение автоматического огня не исключает, а, наоборот, повышает роль одиночных метких прицельных выстрелов.

Ни о каком залповом огне в этих условиях, как тогда настойчиво требовалось в приказах, не могло быть и речи. Непрерывная трескотня автоматического огня противника и разрывных пуль над головами, не говоря уже о разрывах снарядов и мин, заглушала все команды. В этом неумолкаемом грохоте надо было подползать чуть ли не к каждому солдату для отдачи приказания об открытии огня.

Что представляла собой оборона противника и где расположены его огневые точки, в батальоне никто толком сказать не мог. Не знали также, имеется ли заграждение перед передним краем, оборудована ли оборона траншеями и ходами сообщений. Об обороне противника можно было судить только по его плотному огню, насыщенному автоматическими средствами.

Не имея еще боевого опыта, командиры стрелковых рот, прижатые к земле огнем пулеметов и автоматов, не решались на активные разведывательные действия, а слабые их попытки в этом направлении, кроме потерь, ничего не приносили. И действительно, огонь противника был так плотен, что пробиться вперед, казалось, было невозможно даже небольшой группе бойцов.

Кроме того, крайняя усталость всего личного состава сильно сказывалась на активности. Нельзя было медлить с атакой, но и бросать батальон в бой на неразведанную и неподавленную оборону немцев было бы безрассудством.

Командир батальона майор Г. Назаров был ранен, как и его начальник штаба. Обязанности командира батальона принял заместитель начальника штаба лейтенант Я.И. Салтан, молодой, смелый, знающий офицер. Мы с ним решили произвести рекогносцировку переднего края обороны противника на направлении атаки одной из рот. Нужно было установить, что представляет собой передний край обороны и где расположены огневые точки противника. Кроме того, нужно было установить способ ведения разведки в густых зарослях леса, чтобы тут же, на основе личного опыта, дать практические указания командирам стрелковых рот и батарей. Успех атаки всецело зависел от того, насколько надежно будет подавлен противник на переднем крае. К нам присоединился начальник политотдела бригады батальонный комиссар Н.Г. Сергиенко.

Разделившись на две группы и взяв с собой по два автоматчика, мы с лейтенантом Салтаном поползли в нейтральную зону. До переднего края, судя по огню немцев, было не более 100—150 м. Ползти в густом лесу по глубокому снегу было трудно. Снег заваливался в рукава, за голенища валенок, а ветки деревьев и кустарников цеплялись за одежду и снаряжение.

Пули свистели над нами все время и не давали поднять головы. Стараясь не обнаружить себя, мы медленно ползли к обороне немцев, но обзор нисколько не улучшался. Перед глазами все так же стояла густая растительность, мешающая наблюдению. Передохнув немного, поползли дальше. В 40—50 м от себя в просветах леса мы увидели утрамбованную снежную насыпь в рост человека. За насыпью находились немцы, которые непрерывно стреляли из автоматов, как из брандспойтов, не прикладывая их к плечу. Где-то рядом длинными очередями строчили пулеметы, но их никому из нас не удалось обнаружить. Дольше оставаться здесь было опасно, и мы поползли назад.

Возвращение наше было омрачено: в нескольких шагах от цепи батальона был убит батальонный комиссар Н.Г. Сергиенко. Две шальные пули попали и в мою каску, но, к счастью, советская сталь не подвела. Следует отметить, что наша разведка имела и воспитательное значение: бойцы и командиры после этого стали действовать смелее и инициативнее.

Теперь, чтобы организовывать разведку противника в полосе наступления батальона, а затем и ружейно-пулеметный огонь по выявленным огневым точкам, в каждую роту были направлены офицеры штабов батальона и бригады. На разведку и организацию ружейно-пулеметного огня ушло не менее пяти часов светлого времени. Нелегко было под свист пуль учить бойцов и офицеров элементарным приемам ведения боя в лесу. В тот день не досчитались мы многих офицеров, но, как только заговорили наши пулеметы, автоматы и винтовки, огонь противника заметно ослаб.

Не лучше обстояло дело с артиллеристами и минометчиками. Время готовности артиллерии к открытию огня истекало. Командиры батарей и дивизионов, потеряв время в долгих и безрезультатных поисках наблюдательных пунктов, не подготовились к ведению огня и не знали, что же дальше делать. Да и мы с начальником артиллерии бригады капитаном К.И. Понтузенко, не раз побывавшие в боях, не имели готовых рецептов для действия артиллерии в сплошных зарослях леса. На местности, ровной как стол, не было ни одной возвышенности и ни одного высокого дерева для наблюдения. Это ставило артиллеристов в очень трудное положение. Как вести артиллерийско-минометный огонь, когда ни один пулемет противника не засечен, ни один участок его обороны не просматривается и разрывы наших снарядов и мин не наблюдаются?

Прежде чем давать указания командирам батарей и минометных рот, нам нужно было решить эту задачу самим. Винить артиллеристов в незнании своего дела было бы несправедливо, так как никогда раньше в довоенные годы никому в таких условиях стрелять не приходилось, да никто такой стрельбы и не требовал.

Поразмыслив сообща с начальником артиллерии бригады капитаном К. Понтузенко и с командирами дивизионов капитанами Т.С. Зайцевым, П.М. Николаевым и старшим лейтенантом А.Р. Ясенецким над тем, как организовать артиллерийскую подготовку атаки, мы пришли к решению: командирам батарей и минометных рот выйти на рубеж атаки к командирам поддерживаемых стрелковых рот, и первые выстрелы произвести с перелетом снарядов за передний край обороны немцев, а затем, постепенно укорачивая дистанцию стрельбы, довести разрывы снарядов и мин до переднего края противника, т.е. на удаление 100—150 м от передней линии нашей пехоты. Задача эта облегчалась тем, что немцы в этот день вели артиллерийско-минометный огонь в полосе бригады отдельными налетами, и поэтому командиры батарей в паузах между ними могли слышать разрывы своих снарядов и мин и корректировать огонь на слух. Такая стрельба была по площади не очень эффективной, но в этих условиях, при ограниченном времени, ничего другого нельзя было придумать.

Трудно было и со стрельбой прямой наводкой. Не видя целей и опасаясь поражений своих войск от разрывов снарядов при попадании в стволы и ветки растущих рядом деревьев и кустарников, орудийные расчеты решили, что стрельба в этих условиях невозможна. Пришлось и здесь потратить немало времени на обучение расчетов и организацию огня, но, опять-таки, не по целям, а по снежной насыпи противника.

Штаб корпуса все время торопил нас с атакой. Весь день ушел на подготовку и организацию боя и попутно на обучение личного состава ведению огня в лесисто-болотистой местности. Только к восьми часам утра 26 марта части бригады были относительно готовы к атаке.

Замысел боя бригады сводился к следующему: после короткой артиллерийской подготовки 1-й батальон, поддерживаемый всеми огневыми средствами бригады, прорывает оборону противника и овладевает дорогой Кондуя – Смердыня, в трех километрах севернее Смердыни. После прорыва переднего края вводится в бой 2-й батальон, и, развивая первоначальный успех, батальоны овладевают опорным пунктом противника рощей «Хвойная». (3-й батальон продолжал вести бой с прорвавшимися группами в районе Малиновки.)

О том, что делалось на фронте наступления корпуса, мы не имели представления. Штаб корпуса не ориентировал нас в обстановке, очевидно полагая, что правдивые данные о безуспешных действиях корпуса снизят нашу уверенность в успехе наступления и тем самым отрицательно скажутся на выполнении поставленной перед нами задачи. Мы, однако, догадывались по наступившему затишью на фронте армии, что наступление частей корпуса и армии остановлено организованным сопротивлением противника. И действительно, части корпуса и армии в этот день активных действий не вели.

В восемь часов утра 26 марта, после 20 минутной артподготовки (прямо скажем, очень слабой), 1-й батальон смело атаковал противника и, прорвав его передний край, устремился вперед. Из-за правого фланга 1-го батальона был введен в бой 2-й батальон. Противник поспешно отходил, оставляя на поле боя убитых и раненых. Первая боевая удача окрылила бойцов. Несмотря на глубокий снег и заросли леса, подразделения быстро продвигались вперед. Натиск был так силен, что, казалось, от былой усталости бойцов не осталось и следа. В числе первых дорогу оседлала 1-я рота 2-го батальона лейтенанта В.Я. Авдеева.

Вскоре подошедшими подразделениями с соседних участков обороны немцы успели занять подготовленную позицию в глубине леса и встретить батальоны огнем всех своих средств. Батальоны залегли. Нужно было снова организовывать огонь артиллерии и минометов. Как и раньше, оборона противника не просматривалась.

Не подлежит сомнению, что гитлеровцы с начала сближения неустанно следили за действиями бригады, но, занятые отражением атак на других участках своей обороны, не могли сосредоточить против бригады необходимых сил и средств. Когда же наступление частей армии было отбито, у немцев развязались руки. Они без особого риска усилили оборону на направлении наступления бригады, маневрируя траекториями и подтянув с соседних участков пехоту, артиллерию, 20-мм зенитные пушки, обрушились на бригаду таким ураганным огнем, что за несколько часов боя весь лес был превращен в щепу.

Батальоны оказались в исключительно тяжелом положении. С фронта строчили пулеметы, автоматы и 20-мм зенитные пушки прижимали бойцов к земле. Сверху градом сыпались снаряды и мины, от разрывов которых стоял сплошной гул.

Ничто не мешало немецкой артиллерии молотить наши огневые порядки: авиации нашей мы ни разу не видели, а контрбатарейная борьба не велась. С каждой минутой в батальонах росли потери. Командир 2-го батальона лейтенант А.С. Филиппов, заменивший раненого комбата майора К. Куничева, просил разрешения вывести батальон из-под артиллерийского огня противника. Он не видел, что огнем противника охвачена большая полоса местности. Отвод батальона в этих условиях привел бы к еще большим потерям.

Положение спасли наши артиллеристы, и особенно минометчики. Они сумели быстро сосредоточить весь огонь своих батарей по пехоте противника. Это заставило немецкую пехоту залечь в укрытия и ослабить огонь пулеметов и автоматов.

Огнем 120-мм минометного дивизиона старшего лейтенанта А. Ясенецкого были подавлены стреляющие прямой наводкой зенитные пушки. Особенно самоотверженно действовали командир 82-мм минометного батальона лейтенант И.К. Яковлев, только что принявший командование батальоном, и командиры минометных рот этого батальона лейтенанты С.Д. Сайкин и В.С. Сидоров. Находясь в боевых порядках пехоты под сильнейшим огнем противника, они вели интенсивный огонь по пехоте немцев и не прекращали его даже тогда, когда в расчетах оставалось по два-три человека.

Благодаря огню наших минометов стрелковые подразделения получили возможность ближе подойти к переднему краю обороны противника и тем самым частично выйти из-под наиболее губительного артиллерийско-минометного огня.

Связь штаба бригады с батальонами и артиллерией осуществлялась проводными средствами. Радиостанций в батальонах не было. Телефонная связь с частями бригады неоднократно обрывалась, но усилиями и героизмом связистов она снова и снова без промедления восстанавливалась. Надо отдать должное организаторскому таланту начальника связи бригады старшему лейтенанту И.И. Спице, который настолько надежно организовал связь в бригаде, что в самых тяжелых условиях мы ни на одну минуту не теряли управления частями. Командир батальона связи с первых часов боя заболел, его заменил комиссар батальона старший политрук В.П. Лапчанский, который вместе с адъютантом батальона связи П.М. Тарасенко сумел так мобилизовать связистов, что командование бригады за два месяца непрерывных и тяжелых боев ни разу не имело к связистам никаких претензий.

Бой не прекращался с утра до позднего вечера. Весь лес был скошен разрывами снарядов и мин, лишь кое-где торчали отдельные обломки стволов деревьев. Фашисты несколько раз переходили в контратаки, которые всякий раз отражались огнем минометов и пехоты. Наши артиллеристы и минометчики израсходовали в тот день до двух боекомплектов снарядов и мин. Бой начал утихать только с наступлением темноты. Многие подразделения остались без командиров рот и взводов. Заменяли их сержанты. Боевые порядки рот и батальонов были расстроены. Оба командира батальонов, их заместители и начальники штабов выбыли из строя по ранению. О продолжении наступления не могло быть и речи. Нужно было немедленно приводить подразделения в порядок и вывести всех раненых.

Оставив боевое охранение на занятых нами позициях и поручив заместителю командира бригады майору Г.К. Ерошину организовать разведку противника, мы оттянули батальоны на несколько сот метров в тыл, чтобы накормить людей, привести в порядок подразделения и дать возможность бойцам немного отдохнуть.

Кроме того, надо было срочно пополнить артиллерийские и минометные подразделения боеприпасами. Отдав необходимые указания командирам частей, мы с комиссаром бригады Б. Луполовером направились на командный пункт, чтобы по телефону доложить командиру корпуса о результатах боя. Из-за больших потерь настроение у нас было подавленное. Захват бригадой участка дороги Кондуя – Смердыня, которая на фронте корпуса связывала два самых больших узла обороны немцев и давала возможность противнику маневрировать силами и средствами на фронте более десяти километров, хотя и имел большое тактическое значение, обошелся нам очень дорого.

Под свежим и тяжелым впечатлением от кровопролитного боя одержанный успех невольно ассоциировался с пирровой победой. Больше всего удручало то, что боевое крещение, которое имеет большое психологическое значение для последующих боев, принесло нам значительные потери. Готовясь к бою, мы ждали бóльших результатов при меньших потерях. В голове бродили противоречивые мысли. Думалось, что, организуя бой, где-то мы допустили ошибку, не все учли, не все сделали, чтобы избежать таких больших потерь. Тут же возникал другой вопрос: почему за весь день упорного, ожесточенного боя бригада была предоставлена самой себе и никто ничем не помог ей? На многие километры раздавался грохот артиллерийского огня, но ни армейская, ни корпусная артиллерия не была привлечена к подавлению огня противника, тем более что в бой бросался последний резерв корпуса, последние свежие силы.

Я по телефону доложил командиру корпуса, что ближайшая задача бригадой выполнена, но потери так велики, что до приведения частей в порядок дальнейшее наступление считаю невозможным. Я ждал, что командир корпуса обрушится на меня с упреками за большие потери, а главное – за доклад о необходимости приведения частей и подразделений в порядок. Нужно отметить, что в тот тяжелый период войны было не принято в ходе боев докладывать о потерях. Такие доклады, очевидно, рассматривались как стремление подчиненных оправдать невыполнение боевой задачи, ссылаясь на «объективные» причины.

К своему удивлению, я услышал очень теплый голос командира корпуса:

– Бригада дралась очень хорошо и проявила исключительное упорство и стойкость в достижении цели. Вы перерезали основную рокаду противника и вклинились в один из его самых сильных опорных пунктов. К сожалению, мы ничем не могли вам помочь. Приводите людей в порядок, а завтра с утра продолжайте выполнять боевую задачу.

Разговор с командиром корпуса немного ободрил нас, и мы с комиссаром отправились в батальон, чтобы немедленно начать подготовку к завтрашнему наступлению.

Это было 26 марта. Тогда мы еще не знали, что противнику удалось перерезать коммуникации 2-й ударной и нескольким соединениям 59-й армий в районе Спасская Полисть. В тот день, да и в последующие дни, тяжело досталось медицинскому составу медсанроты бригады и медпунктам батальонов. Врачи-хирурги, в большинстве женщины, не имели возможности ни на минуту отойти от операционных столов, оказывая помощь нескончаемому потоку раненых. Врачи, недавно окончившие медицинские институты, не имея почти никакой практики, вынуждены были оперировать сотни тяжелораненых бойцов круглые сутки без сна и отдыха. От длительного стояния за операционным столом у многих хирургов так сильно отекали ноги, что приходилось надевать обувь больших размеров. Это был поистине самоотверженный труд. С глубокой признательностью вспоминаю врачей медсанроты: Смирных, Баранова, Тихонову, Генаденко и многих, многих других.

Нельзя не вспомнить с великой благодарностью санитарных работников батальонов, которым приходилось все время находиться вместе с бойцами в пламени боя, жертвовать собственной жизнью, спасая раненых. Это были совсем молодые девушки, почти подростки. Особо отличилась в первом бою 19-летняя военфельдшер 2-го батальона Полина Ясинская. С поля боя она вынесла и вывезла на волокушах 12 тяжелораненых. Будучи контуженной, потеряв слух и речь, она не уходила с поля боя до тех пор, пока все раненые не были доставлены в медпункт батальона. Следовало бы сказать о многих других девушках-санитарках, которые, пренебрегая опасностью, делали все, чего требовала обстановка. Прошу их простить мне, что за долгие послевоенные годы их фамилии стерлись из памяти.

Всей работой по выносу раненых из боя, оказанию им помощи в медсанроте и эвакуацией в госпиталь руководил начальник санслужбы бригады, энергичный и смелый человек, врач Иван Данилович Евсюков. Его помощником был замечательный фельдшер 19-летний Алексей Дорофеевич Лузан.

К утру следующего дня наша разведка донесла, что ночью противник оставил свои позиции перед фронтом бригады и отошел в глубь рощи «Хвойная». Приведенные в порядок за ночь батальоны, вновь приняв боевые порядки, начали продвигаться вперед. Противник, оставив в роще «Хвойной» часть сил и несколько десятков снайперов-кукушек, основными силами занял дорогу Макарьевская Пустынь – Смердыня. На оставленных фашистами позициях большими кучами лежали гильзы расстрелянных снарядов и патронов, валялись брошенные автоматы и пулеметы. Один из сараев был набит трупами немецких солдат, которые, очевидно, были подготовлены для кремации. В одном из сгоревших сараев были обнаружены трупы советских военнопленных, по многим признакам, заживо сожженных.

Судя по всему, противник отходил в большой спешке. Мы захватили 12 пулеметов и несколько десятков автоматов. Очищенная гитлеровцами от снега дорога Кондуя – Смердыня стала пригодна для движения всех видов транспорта. Бойцов радовал вид только что освобожденной нами территории и в то же время вызывал еще более жгучую ненависть к врагу. Они видели, как недешево обошелся ему этот бой[3].

Перед бригадой теперь стояла задача овладеть всей рощей «Хвойная». Бои шли в хвойном лесу. Немцы умело и широко использовали своих снайперов: искусно замаскированные «кукушки» сидели на многих развесистых деревьях. Не обнаруживая себя, они стреляли разрывными пулями и выводили из строя всех, кто попадался им на мушку. Было очень трудно проводить командирские рекогносцировки обороны противника. Наблюдению лежа мешал густой кустарник, но стоило только подняться на ноги, как тут же кто-нибудь из офицеров падал, сраженный снайперским выстрелом. В одной из таких рекогносцировок был тяжело ранен в голову замечательный разведчик бригады капитан А.Н. Кочетков.

Бои шли за каждый метр леса. Корпус растянулся на фронте более 15 км, а разрывы между малочисленными соединениями корпуса доходили до двух и более километров. Боевые порядки частей представляли редкие, вытянутые по фронту цепи со множеством не занятых промежутков.

Несмотря на чрезмерно широкий фронт и упорное сопротивление противника, соединения корпуса ежедневно с наступлением темноты получали боевые задачи на наступление. Продвижение было незначительным, а людей теряли много. Противник, используя разрывы между частями, все чаще переходил в контратаки.

Перед фронтом корпуса действовало до 16 немецких батальонов пехоты восьми различных дивизий, до 15 танков, 16 бронемашин, 4 артиллерийских и 5 минометных батарей и до 12 орудий ПТО. Состав батальонов противника был различный: от 150 до 400 солдат. При создавшемся положении корпус не мог продолжать наступление растянутым фронтом. Потери в частях были значительными. Артиллерийских боеприпасов почти не было, а личный состав крайне утомлен. Немцы, к нашему счастью, тоже были изрядно потрепаны, у них не было сил для активной обороны.

Хотя противник и переходил в контратаки, они проводились накоротке и носили нерешительный характер. Пользуясь большими запасами артиллерийских боеприпасов и абсолютным господством в воздухе, немцы систематически совершали огневые налеты и все чаще наносили бомбовые удары пикирующими бомбардировщиками по боевым порядкам наших частей.

Командование армии продолжало настойчиво требовать от корпуса решительных действий. 28 марта одним полком 3-й гвардейской дивизии и 32-й бригадой корпус организует оборону на рубеже Смердыня – Дидвино. Остальными силами он совершает перегруппировку к своему правому флангу. Задача корпуса состоит в том, чтобы во взаимодействии с 311-й и 11-й дивизиями, которые наступают с севера, 80-й и 281-й дивизиями с запада окружить и уничтожить группировку противника в районе к юго-западу от Кондуи и овладеть Макарьевской Пустынью. После неоднократных атак 80-я и 281-я дивизии овладели одним из сильных узлов обороны – Кондуей, но продвинуться далее не сумели. Противник, маневрируя пехотой и артиллерией и нанося удары авиацией, удерживал за собой Макарьевскую Пустынь[4]. 140-я бригада продолжала вести бои в роще «Хвойная», но теперь уже в направлении Макарьевской Пустыни. На второй день боя части бригады захватили склад боеприпасов, где оказалось 18 тысяч 81-мм мин.

Молодой, смелый и инициативный командир минометного батальона И.К. Яковлев, тут же во время боя, обратился ко мне с просьбой разрешить ему использовать эти немецкие трофейные мины для стрельбы из наших 82-мм минометов. Я немедленно поставил задачу перед службой артиллерийского снабжения бригады проверить возможность использования немецких мин для стрельбы из наших минометов. Выполнение этой задачи было поручено командиру минометного батальона лейтенанту И.К. Яковлеву и артиллерийскому технику бригадной артмастерской воентехнику 2 ранга В.Л. Лупежову. За сутки они произвели отстрел немецких мин из наших минометов и составили краткие таблицы стрельбы. Наличие большого количества немецких мин и полученная возможность вести прицельный огонь ими из наших минометов дали возможность более уверенно решать боевые задачи. Своих снарядов и мин, кроме неприкосновенного запаса, у нас уже не было, так как доставка их на позиции была очень затруднена. Теперь было чем поддержать атаки нашей пехоты, тем более что накануне в бригаду вернулся 3-й батальон, еще сравнительно полнокровный.

Имея большое количество мин и усилившись прибывшим батальоном, мы немедленно, с полной уверенностью в успехе, приступили к организации боя, с задачей овладеть сараями и выйти на дорогу Макарьевская Пустынь – Смердыня.

На следующий день, проведя довольно внушительную для тех дней подготовку атаки минометным огнем, части бригады перешли в наступление. К вечеру западная опушка рощи «Хвойная» и «сараи» были очищены от противника. Гитлеровцы потеряли около двухсот человек убитыми и ранеными. Части бригады захватили десять пулеметов, большое количество автоматов, ручных гранат, снарядов, радиостанцию и много других трофеев. Теперь дорога Макарьевская Пустынь – Смердыня, упорно обороняемая противником как рокада для маневра вдоль фронта, находилась под ружейно-пулеметным огнем[5].

Почти всю первую половину апреля части корпуса вели борьбу за овладение Макарьевской Пустынью и Смердыней, маневрируя между этими населенными пунктами, но все атаки, не поддержанные огнем артиллерии из-за отсутствия снарядов, отбивались противником. Нельзя было действовать обычными методами без поддержки артиллерии. Нужно было менять тактику атак противника, действуя мелкими подразделениями на широком фронте то в одной, то в другой точке. Такие атаки в отдельности не давали ощутимых результатов в плане продвижения, но изрядно выматывали противника и в общей сложности наносили гитлеровцам значительный урон в живой силе.

Инициаторами таких действий были командиры взводов и рот. Первым показал пример капитан А. Кочетков. С взводом разведчиков они просочились через передний край противника и внезапно атаковали ротный наблюдательный пункт немцев. Уничтожив до взвода пехоты вместе с командиром роты, не ожидавших атаки и не готовых к отпору, разведчики удерживали занятые позиции до подхода нашей роты.

В один из дней перед самым рассветом взвод под командованием младшего политрука Н. Климова по собственной инициативе ворвался в расположение обороны немцев. Перебив часть гарнизона ротного опорного пункта, взвод захватил артиллерийское орудие и, повернув его в сторону противника, открыл огонь по убегающим фашистам. Так изо дня в день росла боевая активность в стрелковых подразделениях. То, что не удавалось сделать батальонам, делали стрелковые взводы и отделения.

3 апреля противнику удалось обойти Дидвино, которое обороняла 3-я рота 32-й бригады, и окружить его. Личный состав роты, находясь в окружении до 13 апреля, мужественно оборонялся, отбивая атаки противника с большими для него потерями. Только 14 апреля эта рота была высвобождена из окружения частями 294-й стрелковой дивизии. Рота прибыла в свою часть в составе 43 человек со своим и трофейным вооружением[6].

В начале второй половины апреля противник начал активные действия в районе рощи «Клин». Он пытался разъединить части 281-й и 198-й дивизий для того, чтобы проникнуть в направлении Малиновки. С целью окружения и ликвидации противника командующий 54-й армией поставил корпусу задачу: уничтожить группировку противника в районе рощи «Клин». На время этой операции корпусу были подчинены 281-я и 198-я дивизии, которые оборонялись на этом участке фронта армии. Во исполнение приказа в направлении Липовика перебрасывается 311-я дивизия, а под рощу «Клин» – 3-я гвардейская дивизия, 140, 33 и 32-я бригады. На прежних рубежах их сменили 80-я дивизия и другие части армии.

Передний край обороны противника проходил по северо-западной опушке рощи «Клин», южному перешейку этой рощи к отм. 38.2. Окопов у противника не было. Их заменяли деревянные срубы из бревен высотой от 2 до 5 м с настилом в середине. Широко применялись противопехотные и противотанковые мины и фугасы, установленные перед передним краем. Отдельные участки прикрывались проволочными заграждениями. Оборона в основном строилась на системе пулеметного огня. Все пулеметы были установлены на переднем крае обороны. Всего в роще «Клин» предположительно было до 1300 солдат, 15—20 танков, 20—25 станковых пулеметов, 3—4 минометных и 4—5 артиллерийских батарей. В огневой системе обороны рощи «Клин» принимала участие артиллерия противника, расположенная в районах Виняголово, Макарьевской Пустыни, Смердыни и Рамцах[7].

Начало наступления на этом участке совпало с сильным снеготаянием днем и заморозками ночью. Везде стояли талые воды. Местами уровень воды достигал 20—50 см. Все прибитые зимой дороги исчезли, только кое-где оставались следы от колес повозок. Густой лес с кустарником и валежником затруднял наблюдение. Возникли исключительные трудности с доставкой боеприпасов, продовольствия и фуража. Все надо было доставлять на вьюках и вручную. Ежедневно, а часто по два раза в сутки, личный состав автороты и тыла бригады под командованием энергичного командира автороты младшего воентехника В.Г. Мочулко навьючивался боеприпасами и тащил их за 6—10 км на огневые позиции по колено в грязи и воде. Эта команда была единственной живой нитью, которая связывала фронт с тылом. Но тяжелее всего было людям на передовых позициях. Под огнем противника, занимающего все возвышенности, бойцы лежали в ледяной воде, не просыхая ни днем ни ночью, лишенные какой-либо возможности погреться и обсушиться у костров.

Мне вспомнились стихи ленинградского поэта Александра Гитовича, который часто навещал нас в ту пору. Он писал о солдатах Волхова, познавших тяжелейший воинский труд и нашедших в себе силы бить врага в адских условиях:

Командиры, не имея никаких резервов, не могли даже частично производить смену людей на передовых позициях. Поразительная выносливость и героическая стойкость наших войск достойны восхищения.

В средних числах апреля командование 54-й армией принял генерал-лейтенант Александр Васильевич Сухомлин. Это был образованный и хорошо профессионально подготовленный генерал, который отличался редким спокойствием и тактом. Даже в самых острых и сложных ситуациях ему никогда не изменяли выдержка и сдержанность. В обращении с подчиненными он не позволял себе оскорбительных окриков и того же требовал от командиров соединений по отношению к подчиненным им командирам и солдатам. Пожалуй, это был человек, который действительно пользовался искренним уважением и любовью подчиненных ему командиров.

20 апреля части корпуса перешли в наступление с севера на обороняющегося противника в роще «Клин» и местами вышли на передний край. Дальнейшее продвижение, однако, было остановлено сильным пулеметным и минометно-артиллерийским огнем. Упорные бои за овладение рощей «Клин» велись вплоть до 4 мая. Все атаки частей корпуса отбивались огнем противника с большими для нас потерями. Используя затишье на других участках фронта, немцы подбрасывали резервы к роще «Клин».

В конце апреля в бригаду небольшими партиями начало поступать пополнение, которое едва возмещало потери. Войска не имели укрытий, не могли зарываться в землю из-за болотистой почвы. Резко участились налеты авиации противника на штабы и боевые порядки наших войск. В один из таких налетов почти полностью был выведен из строя штаб нашей бригады. Погибли заместитель командира бригады майор Г. Ерошин, начальник политотдела бригады батальонный комиссар Н. Чернущенко, начальник артиллерии капитан К. Понтузенко, бригадный инженер старший лейтенант К. Златокрылец и другие. Тяжелое ранение получил начальник штаба бригады майор Е. Мокшев. Каким-то чудом уцелели мы с комиссаром, несколько бойцов и офицеров.

Окружив 2-ю ударную армию Волховского фронта, противник все больше наглел, чаще переходил в атаки, которым, как правило, предшествовал длительный сосредоточенный артиллерийско-минометный огонь и налеты авиации.

5 мая части корпуса, не имея успеха в наступлении на рощу «Клин» с севера, приступили к подготовке нового варианта операции с целью окружения противника, обороняющегося в роще. По решению командира корпуса главный удар наносился правым флангом корпуса в направлении отм. 33.0 и вспомогательный – в направлении стыка дороги юго-западнее Дубовика и далее на юг вдоль дороги на Липовик. Практически это решение выражалось в следующем: 32-я бригада с танками 98-й и 16-й танковых бригад (всего пять танков) наносила удар вдоль северного берега ручья Полянский в направлении отм. 33.0 с задачей выйти на западный берег реки Чагода.