Коммандер

Главы 7-8

Глава 7

Сначала я увидел Даррема, который болтал на площади с поселянами и стражниками. Костер, на котором должны были спалить фройляйн Азалайсу, давно прогорел, и по золе весело бегали деревенские дети, играя в «сожжение ведьмы».

— Даррем! Где наши?

— Рыцарь и валетт отдыхают в доме кузнеца. Он, по случаю, меняет подкову лошади мастера Эйхе.

— Давай, покажи, где это.

Жилище кузнеца мы нашли легко, по звонкому стуку железа о железо. Возле дома были подвязаны лошади — рыцаря и Стусса. Оруженосец вычесывал им гривы и хвосты. Даррем усмехнулся, на что мальчишка взглянул на него с ненавистью. Гелло (как и все остальные оруженосцы, кого мне довелось знать) считал чистку лошадей мужицкой работой.

Рыцарь сидел в доме за столом и нетерпеливо барабанил пальцами по его плохо выструганным доскам.

— Чего вы тут ждете? Мне казалось, вам должны перековать лошадь?

— Да, только у этого олуха не оказалось ни одной подковы. Жду, пока выкует. Очень неторопливый, сукин сын! Что у вас там с этой ведьмой, Энно?

— Возьмем с собой. Как я и думал, следствие проведено Тзинч-знает-как.

— Энно! — Рыцарь был недоволен, — я хочу быстрее вернуться! Зачем нам лишний груз? Сдадим ее в Оденельштадте, раз уж ты желаешь, чтобы все было по закону, да и поехали дальше!

— Вы вроде бы не хотели, чтобы мы заезжали в город?

— И сейчас не хочу, Кхорн возьми, но что поделать?

— Она нас не задержит. Привяжу ее к лошади, пусть бежит. Захочет жить — будет поспевать за нами! Все равно мы идем шагом.

— И она сможет идти? Из того, что я видел, у нее должны были обгореть ноги!

— Нет, как не удивительно!

— Допустим. Допустим, она пойдет сама. А кормить ее чем?

— Разве Стуссу не удалось добыть еды?

Рыцарь скривился, как будто проглотил клопа.

— Он заказал нам дюжину хлебов — они вскоре испекутся, и приобрел четыре фунта молодого сыра. Не знаю, стоит ли ожидать большего. Вы же знаете, этому идиоту ничего нельзя поручить! Да и у них особо ничего нет. До урожая далеко!

— Но я видел на улице прекрасных гусей, а на пастбище есть и овцы и телята. Мельничиха мне говорила, что собиралась кормить поросят — не хряка, не свинью, а именно поросят!

— Вот это славно. Потолкуйте с ней, нам бы не помешала пара подсвинков! А с бабой этой — поступай, как знаешь, только чтобы нас это не замедлило!

Я вернулся к дому старосты.

Лазарикус наконец накалякал свою индульгенцию, и теперь промокал чернила с пергамента сухим песком. Увидев меня, он даже обрадовался.

— Прошу вас, герр Андерклинг.

Пергамент был покрыт аккуратными письменами, не понятными мне от слова «совсем».

— Это что, антикшпрейх? Вы не могли написать это на человеческом языке? Я не могу это подписать!

Лазарикус явно был доволен. Показал, что есть вещи, которые знает он, и не знаю я. Жалкий, самовлюбленный дебил!

— Извольте, я пропишу текст ниже на рейкшпиле.

— Да уж, окажите любезность.

Пока он снова распечатывал чернильницу и, высунув язык, усердно скрипел пером, я вышел проведать спасенную фройляйн.

Женщина, закутанная в мой серый плащ, сидела у крыльца. Рядом торчал охранник, болтавший с парой мужиков

— Слышь, как тебя там… Азалайса! Ты есть хочешь?

Женщина посмотрела на меня непонимающе, потом яростно кивнула.

— Очень хочу, добрый господин, — ответила она хрипловатым, сорванным голосом.

— Эй, Даррем, где ты там? — крикнул я слугу.

Серв точил лясы с поселянами неподалеку, сидя на невысокой ограде. Услышав мой крик, торопливо слез и порысил к нам по грязи.

— У нас оставалась пара сухарей, они в моей седельной сумке. Притащи сюда! И воды во что-нибудь зачерпни!

Тот отправился исполнять.

— Слушайте, фройляйн, — обратился я к женщине — Мы уходим из вашего гостеприимного селения, и что-то мне подсказывает, что тебе тут тоже не стоит оставаться. Очень много добрых женщин хотят, чтобы тебя тут совсем сожгли. Ты идти сможешь?

Она покачала головой.

— Покажи-ка ноги.

Она высунула пятки из-под плаща. Никаких следов ожогов. Одежда обгорела, а золотистая, гладкая как шелк, кожа — нет! Ох, неспроста это!

— Эти бабы.… Будь они прокляты! Суки! — Лицо спасенной исказила гримаса ненависти. — Они убьют меня, рано или поздно. Вы правы, сударь. Они…

Даррем притащил еду и воду. Я протянул руку, помогая ей встать. Женщина покачивалась от слабости, уцепившись за меня, но при виде еды сразу оживилась.

Тут она вцепилась зубами в галету.

— Все…ненавидят меня. Все! Дался мне их скот… Твари! Долбанные мрази! Подстилки Слаанеша! *******! Драные ********!!!

Даррем догадался плеснуть в воду немного вина. Азалайса заметно порозовела — то ли от еды, то ли от гнева.

— В общем, собирай-ка манатки, и поехали с нами. У нас, по крайней мере, тебя не сожгут. А если сожгут, но не сразу!

— Мне нечего собирать, добрый господин — Азалайса говорила, продолжая давиться сухарем, и не забывала про кувшин с разбавленным вином. — Они все разграбили, а хату сожгли.

— Ну, что-то же, возможно, осталось? Можешь попрощаться с родными, покопаться в развалинах, только недолго. Нам до заката надо проделать еще четыре лиги.

— Нет там ничего, все разграблено. И родных у меня нет!

— Ты тут одна жила? — удивился я.

— Да. У меня давно все умерли. Я занималась врачеванием. Коров им лечила! Гады грязнорылые! Можно я это оставлю? — спросила она про недоеденную галету. Я кивнул.

— Я не ела три дня, — извиняющимся тоном сказала Аззи, убирая сухарь за пазуху, — Эти сволочи ни разу не кормили меня за все время дознания!

А дамочка-то дерзкая — подумалось мне. Поселяне — а особенно, поселянки — обычно ведут себя поскромнее. Подумаешь — не кормили ее! Хорошо, что вообще цела.

Подошел один из городских стражников.

— Мэтр Лазарикус просит вас!

Я подошел к секретарю суда.

— Итак, вы написали?

Бейно протянул мне пергамент.

Там в цветастых выражениях сообщалось, что Лазарикус передает мне «для казни» Азалайсу Швайнфельд, ведьму из Торропа. Я расписался, добавив, что казнь непременно состоится при подтверждении вины в колдовстве. Мэтра Лазарикуса это вполне устроило.

На улице меня ждало двое поселян. Это оказались мужья женщин, которых я отправил в келлер старосты.

— Может, нашим женам уже можно выйти? — спросил меня плотный медно-красный мужик в кожаном переднике. По следам муки на хорошей, добротного сукна одежде, я понял, что это мельник.

— Можно и отпустить, можно и еще поспрошать. Какие-то они подозрительные, особенно — мельничиха!

— Да что там, обычная баба!

— Да с виду-то они все обычные. А как копнешь… Слушай, а у вас ведь поросята есть?

Мельник печально кивнул.

— Так продай нам парочку? У нас путь долгий, надо харчами запастись!

При слове «продай» мельник приободрился.

— Маловаты они еще, мы хотели побольше их откормить…

— Ну ничего, мы за ценой не постоим!

Мужик обрадовался и пошел за поросятами.

— Мэтр Лазарикус! — окликнул я помощника судьи, который в это время хлопотал об отъезде. Тот обернулся.

— Не одолжите ли мне ваши письменные принадлежности и небольшой пергамент?

— Увы. Не могу. Пергаменты у нас наперечет. Я должен предъявить в палату столько пергаментов, сколько взял с собой, даже если они исписаны.

— Ничего, можно небольшой кусок. Отрежете от свитка побольше, вот, например, от этого!

Герр Лазарикус нахмурился от такой бесцеремонности, но выделил мне один и длинных свитков. Я не без труда отрезал ножом неширокую полоску, и, воспользовавшись его же чернильницей, набросал небольшую расписку.

Мельник тем временем пришел с двумя поросями под мышкой.

— Вы быстро, любезный, и это делает вам честь! Итак, во сколько мы оценим этих славных поросят?

— По двадцать крейцеров, сударь!

— Ну, двадцать, конечно, многовато. Я рассчитывал на подсвинков, а вы несете их подмышками! Тут и десяти фунтов не будет в пересчете на доброе мясо!

— Не меньше двадцати, ей-Свет! Да взвесьте их сами!

— Ладно, из неизбывной доброты нашей матери-церкви, пусть будет пятнадцать за голову!

Я вписал цифру в пергамент.

— Герр Бейно, возьмите свою чернильницу, она больше не нужна.

Затем обернулся к ничего не понимающему мельнику.

— Вот вам вексельная расписка для получения тридцати полновесных крейцеров из средств диоцеза Андтаг. Вы сможете получить деньги в ближайшей меняльной конторе Ашшенбахов или Вольфрамов, каковые имеются в Оденельштадте, Андтаге, Теофилбурге и других крупных городах Виссланда.

— А деньги? — тупо спросил мельник.

— Так я вам и объясняю, любезный — вот ваши деньги. Сдадите этот пергамент, получите крейцеры. В лавке Ашшенбахов или Вольфрамов. В Андтаге.

— Нет, мне нужны деньги! Вы эти господские штучки себе оставьте. А мне дайте монеты!

— Ты что, мужик, смеешь сомневаться в порядочности церкви Света? Вы тут не еретики, случаем? Даррем, стукни-ка этого господина палкой, а то, если это сделаю я, боюсь, ему не оправиться!

Подошел Даррем, выразительно помахивая дубинкой. На лице мельника появилось выражение покорности судьбе.

— Да, и отпусти этих баб из келлера, а то они там, у господина старосты, наверное, весь эль выпили!

Стражники Лазарикуса, наблюдавшие за нашими препирательствами, дико заржали. Мельник тоже деланно улыбнулся, вертя в руке мою расписку. Для него «поехать в Андтаг» означало примерно, то же самое, что «слетай на луну», на любую из двух местных.

Рыцарь со Стуссом, тем временем, закончили все дела и собирались в дорогу. Гелло седлал коней, запихивал в сумы свежевыпеченные хлеба. Появление поросят всех порадовало.

Наконец мы выехали из Торропа под пристальными взглядами Лазарикуса и его костоломов. Аззи была привязана и шла за моей лошадью. Проходя мимо судейских, она смачно плюнула в их сторону.

Глава 8

Когда селение скрылось из виду, женщину отвязали.

Наконец, я мог рассмотреть ее ближе. Темно-каштановые, густые волосы, вздернутый носик, веснушки на лице, и, видимо, по всему телу. По меркам моего 21 века красавицей её, конечно, не назовешь — слишком тяжеловатые черты лица, подбородок, массивный, как у статуи Свободы, чрезмерно густые темные брови. При взгляде на ее руки и ноги на язык сразу приходит слово «крепкие». Широкие, большие ступни, привыкшие к ходьбе босиком; мускулистые икры, широкие бедра, далеко не осиная талия. Кожа загорелая, как у всех деревенских.

— Тебя, может, на лошадь посадить?

— Ничего, я ногами пойду. Вы отдадите меня инквизиции?

— Не думаю. Так ты говоришь, что занималась врачеванием?

— Всю жизнь. С самого момента, как себя помню, помогала бабке лечить и скот, и людей. И я делаю это намного лучше, чем она!

— Ну и славненько. В Андтаге тебе будет, чем заняться!

Нас прервал крик Эйхе.

— Вот Кхорново отродье! Да тут половина, наверное, гороха!

Оказалось, нам испекли хлеб из гороховой муки. Мне уже приходилось такой пробовать, он очень противен. А Стусс не проверил и заплатил за них.

— Когда ты, Тзинчев сын, начнешь выполнять свои обязанности нормально?

Эйхе от души огрел оруженосца арапником.

Тот струсил и дал шпоры своей лошадке, пытаясь избежать тумаков.

— Эй, я с тобой не закончил!

Ренн, вспылив от такой дерзости, поскакал за ним, сразу переходя на галоп. Оба исчезли в ближайшей рощице, только слышался треск веток и ругань рыцаря. Даррем покатывался от смеха, пороси визжали, по мере сил участвуя в общем веселье.

Вскоре рыцарь вернулся, громко поминая всех демонов Хаоса. Его лошадь захромала. Похоже, кузнец в той деревне оказался совсем скверным, а свалить это на Стусса было уже нельзя — такой серьезный вопрос, как состояние лошади, проверяет сам наездник.

Запасной лошади не было. Значить, Даррему придется идти пешком, а он не молод, и не сможет идти также быстро, как фройляйн Азалайса. А лошадь в любом случае надо тащить за собой, — она же монастырская! Похоже, мы встряли.

— Пусть Стусс идет пешком, — предложил я. — Он молодой, будет поспевать!

Но Эйхе, даже будучи очень зол на своего валлета, не мог согласиться с этим.

— Как это может быть, чтобы оруженосец шел пешком, а мужик ехал на лошади? — возмутился он. — Это же какой урон для чести семьи и рода!

Ну вот, пожалуйста, потащимся теперь со скоростью черепахи. А может, и нет.… У нас ведь тут имеется почти дипломированный ветеринар! Я подозвал девушку, собиравшую невдалеке какой-то гербарий, к себе.

— Аззи, ты сможешь ее вылечить?

Та с сомнением взглянула на животное, задумчиво почесала конопатый носик.

— Сначала мне надо осмотреть ее.

— Давай. Только не угробь ее окончательно! А то, точно решим, что ты ведьма!

Эйхе, все еще чертыхаясь, вылез из седла. Женщина подошла к лошади, погладила ее по морде, дала кусочек хлеба. Тихо что-то прошептала ей на ухо. Затем подняла больную ногу. Лошадь себя вела на диво послушно.

— Нужно другую подкову. Кузнец Эгон плохо ее выковал, под нее попадают камешки.

— Ты можешь ее вылечить?

— Да, утром она будет здорова. Но подкову все равно надо сменить.

— Мы не сможем сделать этого. Где тут найти кузнеца?

Женщина нахмурилась.

— Это будет труднее.… Но все равно, возможно.

— Сколько времени это займет?

— Утром все будет готово!

— Уже утром? Замечательно! Обычно на это надо 2–3 дня!

— Но мне надо будет собрать травы.

— Ну, так займись этим на привале.

— Значит, привал! — объявил Эйхе, слушавший наш разговор.

— Прямо здесь? Тут лошадей нечем поить!

— Найдете водопой и пригоните их туда. Тут полно ручьев!

Мы начали готовить бивуак.

Вернулся Стусс, ни на кого не глядя, сгрузил сумки с хлебами, и безо всяких указаний начал разводить костер. Аззи отправилась искать свои травки.

— Вернется ли она?

— Не вернется — ей же хуже. Куда она пойдет? В Торроп, где ее только что чуть не сожгли? Или в другое поселение, с таким же тупым мужичьем?

— Да пожалуйста, не я давал расписку за ведьму. Но, пусть сначала, вылечит мне лошадь, а уж там идет на все четыре стороны!

Нас прервал визг — Даррем приколол одного из поросят.

Пока готовилось мясо, я попробовал хлеб. Клеклый, не поднявшийся хлеб из смеси ячменной и гороховой муки был ожидаемо отвратителен, к тому же там, похоже, были намешаны еще и желуди. А вот жаркое из поросенка оказалось превосходным. Изголодавшись по хорошему мясу, я злобно впился в задний окорок, стараясь не думать о боли в сломанном зубе. Даже Эйхе подобрел.

— Воистину удивительно, — произнес рыцарь, обгладывая поджаристые, хрустящие ребра — что свежезабитый поросенок имеет мясо, столь нежное, будто его зарезали три дня назад!

— Это сударь, оттого, что мельник откармливал его в загоне, а не в общем стаде — откликнулся серв. — И, явно, не желудями! Видели, как все хихикали, когда у него забрали поросей?

— Так и что?

— Это неспроста. Мельники всегда обманывают при помоле, отдают меньше муки, чем положено. Поэтому-то их и не любят, так испокон веков повелось. Но этот до того обнаглел, что поставил на откорм поросят, когда все едят хлеб пополам с горохом и желудями!

Рыцарь отошел еще раз посмотреть лошадь. Даррем обернулся к оруженосцу.

— Слышь, Стусс, а сколько тебе денег дал Эйхе на покупку хлеба?

Тот не сразу ответил.

— Во-первых, обращайся ко мне «герр Стусс», мужичье монастырское. Во-вторых, какое тебе дело?

— А такое, герр Стусс, что денежки-то вы себе забрали, а хлеба эти просто отняли у мужиков в Торропе. Потому и хлеб такой скверный. Прошли вы, значит, по селу, посмотрели, у кого хлеб печется, да и забрали его, а заплатить ничего не платили. А вилланы для себя пекли — кто с гороховой мукой, кто с бобовой, а кто и с тертыми желудями. Уж мне на тебя жаловались!

Стусс сделал «морду кирпичом».

— Дураки, потому и жаловались тебе. Были бы умнее, пошли бы к рыцарю. Но мужик умным быть не может, вот и отправились к такому же болвану, как они все!

Даррем только усмехнулся.

— Негоже, герр оруженосец, хаять того, кто может рассказать рыцарю, как было дело, и отчего ему теперь до самого Андтага придется есть мужицкий хлеб! С таким человеком делиться надо, а не ругаться!

— Да уж, конечно, с монастырской крысой трофеем делиться. Прям всенепременно. Пусть сначала Андерклинг поделится своими! Вот уж кто не остался внакладе — и доспех дорогущий у него, и бабу какую-то достал, а нам — ничего.

Ну, это уж слишком.

— Если вы, Стусс, присвоили деньги рыцаря — то это не трофей, а воровство. А деньги рыцарю выдала церковь, так что вы воруете у нее. Напомнить, что полагатся за такое? А если хотите получать такие же прекрасные вещи, какие достаются в походах мне, то в следующий раз, пойдемте со мною в Проклятые земли, милости прошу! Мне там лишняя пара рук ох как не помешает!

Стусс сразу заткнулся.

— А что касается женщины — право, хорошо, что вы об этом заговорили — то по приездку в Андтаг вы будете молчать, иначе и мы с Дарремом кое-что про вас расскажем. Нет никакой женщины, ясно?

— А ты, Даррем — обратился я к серву, — сегодня молодец! Купил прекрасный овес. Или не купил?

— О чем вы, сударь? — осторожно осведомился Даррем.

— Да этот мельник, вроде бы про овес мне говорил, когда я поросей забирал. Что — то он говорил такое, будто не было у него честной сделки, а совсем наоборот — сначала отняли овес, а потом и поросят…

— Ну, говорил и говорил, — угрюмо отозвался серв — мало ли, кто что говорит. Не всех же слушать!

— Да. Тут ты прав. И вообще, болтать поменьше надо. Про ведьм, про костры, и прочее. Ни к чему такие разговоры!

Тем временем Азалайса, вернувшись с пучком диких трав, подошла сразу к лошади рыцаря.

Я подошел к ним поближе.

Пучок трав оказался внушительным. Среди лекарственных растений затесался корень хрена, который знахарка протянула мне.

— Это разнообразит вашу трапезу. Я бы и других съедобных трав и кореньев вам принесла, но только боюсь, не решите ли вы, что я могу отравить вас!

— Ничего, не бойся, — ответил Азалайсе рыцарь. — Мы сначала все на тебе опробуем!

— Вы так добры, господа! — с чувством ответила та и отошла готовить свои снадобья.

Потом она долго делала мазь, растирая травы руками и самодельной деревянной давилкой, что-то шептала над нею и над копытом лошади, привязав ее за ногу к молодому деревцу. Мы уже заснули, а она все еще колдовала над нею.

Утром, однако, результат превзошел ожидания.

— Вот. Я все сделала!

Лошадь рыцаря действительно была в порядке. Что удивительно, подкова больше не болталась на копыте.

— Ты что, ее перековала?

Девица рассмеялась, обнажив изумительно ровные белые зубы.

— Нет, конечно.

— А что ты сделала?

— Пусть это вас не беспокоит, сударь, — ответила та, лукаво накручивая на пальчик прядь волос цвета старой меди. — Ничего дурного я не делала, честно! К чему лишние вопросы? Лошадь здорова, да и дело с концом!

Другая новость оказалась не такой приятной. Из седельной сумки Стусса пропал второй поросенок. Как он смог выбраться — непонятно.

Даррем с подозрением посмотрел на поселянку.

— Это ты сделала?

Та возмущенно захлопала глазами.

— Что? Да что этот мужик себе позволяет? Разве вышел указ клеветать на честных людей? Ничего не знаю я про ваших поросят!

— И что мы будем есть всю дорогу? До Андтага еще дней пять, не меньше!

— Ну, раз так, надо овес варить. Фуража — то в достатке!

— Что? Овес? Варить? И в чем его варить, добрая женщина? Ты где-то видишь у нас котел?

— В ведре можно, раскаляя камни!

— Вот сама и мучайся с этим!

— Ну и ничего, и сварю, — неожиданно кротко ответила она.

Обратная дорога в Андтаг оказалась крайне печальной. Кхорнова ведьма действительно кормила нас овсянкой! Через два дня мы, не выдержав, купили немного сыра в первой попавшейся деревне, и жизнь стала чуть легче. А то я уж стал думать, что скоро перейду с рейкшпиля на лошадиное ржание!