Комната в гостинице «Летучий дракон»

Глава двадцать пятая ОТЧАЯНИЕ

Вспыхнувшая в моем сердце надежда была столь сильной и вместе с тем до того зыбкой, что уже сама по себе была пыткой. Последовавший за тем разговор вверг меня в пучину отчаяния.

— Слава Богу, вот наконец и вы, Планар! — воскликнул граф, взяв вошедшего за руку и подводя к моему креслу. — Осмотрите его. Пока, кажется, все нормально. Вам подержать свечу?

Мой приятель д’Армонвиль, или Планар, кто бы он там ни был, наклонился ко мне, снял перчатки и сунул их в карман.

— Поднесите свет поближе, — сказал он, пристально всматриваясь мне в лицо.

Он коснулся моего лба, провел по нему рукой и некоторое время смотрел прямо в глаза.

— Ну, доктор, как он? — шепотом спросил граф.

— Сколько вы ему дали? — повернулся к нему маркиз, внезапно превратившийся в доктора.

— Семьдесят капель, — сказала графиня.

— В горячем кофе?

— Шестьдесят в горячем кофе и десять в ликере.

Ее спокойный голос, казалось, слегка дрогнул. Нужно долго шагать по стезе преступлений, чтобы вполне изгладить волнение, которое и тогда сохраняется, когда все хорошее в душе умерло.

Доктор осматривал меня хладнокровно, как будто труп, предназначенный для анатомических опытов во время лекции.

С минуту он смотрел мне в глаза, потом взял руку и проверил пульс.

— Не бьется, — пробормотал он себе под нос. Приложил маленькое зеркальце к моим губам и отвернулся, чтобы его дыхание не имело действия на чуткую поверхность. — Да, — повторил он едва слышно.

Расстегнув на мне рубашку, он приложил стетоскоп, переставил его с места на место, словно пытаясь уловить отдаленный звук; затем поднял голову и так же тихо, как раньше, пробормотал:

— Не обнаруживается ни малейшего движения легких. Семьдесят капель, даже если предположить, что десять пропали, должны действовать на него в течение шести с половиной часов. Этого будет достаточно. Для опыта в карете я дал ему тридцать капель, и его мозг оказался в высшей степени восприимчив. Если он погибнет, рухнет весь план. Вы уверены, что не дали ему больше семидесяти?

— Уверена.

— Если он умрет вследствие приема, процесс испарения будет остановлен, и постороннее вещество, отчасти ядовитое, останется в желудке. Для полной надежности можно прибегнуть к насосу.

— Милая Евгения, будь откровенна, прошу тебя, — уговаривал граф, — ты ничего не напутала?

— Не сомневайтесь.

— Определите точно, как давно началось действие. Я приказывал вам заметить время.

— Я заметила: минутная стрелка была вот тут, под кончиком ноги купидона.

— Так… оцепенение продлится, вероятно, около семи часов. Когда он очнется, процесс испарения завершится, и ни одной частицы лекарства не останется в желудке.

По крайней мере, они не имели намерения умерщвлять меня, и это отчасти успокаивало. Кто не испытывал ужаса приближающейся смерти, тому не понять стремительность ощущений, когда мозг работает, жизненные инстинкты живут во всей силе, но ничто не может предотвратить чудовищное предопределение.

Подоплека нежной заботливости о моем здоровье выглядела очень странно, однако я еще ничего не подозревал в тот момент.

— Вы покидаете Францию, полагаю? — спросил разжалованный негодяй, называвший себя маркизом.

— Непременно. Завтра же, — ответил граф.

— И куда направляетесь?

— Этого я еще не решил, — быстро проговорил граф.

— Не доверяете другу!

— Нет, но пока я и сам не знаю. Дело оказалось невыгодным.

— Об этом мы поговорим попозже.

— Не пора ли положить его, вы не думаете? — спросил граф, указывая рукой на меня.

— Да, нужно поторопиться. Здесь его ночная рубашка и колпак. У вас все готово?

— Все, давайте приступим.

— Ну, мадемуазель, — обратился доктор к Евгении, отвесив ей легкий полупоклон, — вам пора удалиться.

Она прошла в комнату, где я выпил чашку предательского кофе, и больше я не видел ее.

Граф со свечою в руке скрылся в двери, которая находилась в глубине комнаты, и возвратился с полотняным свертком. Сначала он запер на запор одну дверь, потом другую.

Оба злоумышленника принялись раздевать меня. На это не потребовалось и минуты. Наряд, который доктор назвал моей ночной рубашкой, оказался длинной холщовой накидкой с рукавами, ниспадавшими до колен. На голову мне надели нечто, очень похожее на женский чепец, и завязали его под моим подбородком.

Теперь, подумал я, меня, вероятно, уложат в постель приходить в чувство, а тем временем негодяи скроются с добычей от преследования. Такая мысль сама по себе была подобна надежде, но вскоре стало ясно, что умысел у моих знакомцев был совсем иной.

Граф и Планар вместе ушли в соседнюю комнату; с тихим разговором до меня доносилось шарканье ног. Неожиданно раздался протяжный треск: на мгновение он затих, снова раздался, затих, сменившись глухим грохотом. Граф и доктор показались в дверях спиною ко мне. Они тащили по полу какой-то предмет, производивший унылый гул вместе с треском, однако разглядеть, что это было, я не мог за их спинами, пока предмет не очутился возле меня, и тут, Господи! я разглядел его во всех подробностях. Это был гроб, который находился в соседней комнате. Он стоял на полу и одним концом упирался в кресло, в котором я сидел.

Планар снял крышку, и гроб оказался пуст.