Комплекс Мадонны

ГЛАВА X

Косые лучи желто-пурпурного света пробили обширное пространство черного неба, осветив низкие холмы, проносившиеся мимо, подобно стае птиц, улетающих зимовать куда-то на юг. Рядом с Тедди дремал сын, подогнув упирающиеся в сиденье ноги, спала Элейн, укрытая плащом. Во сне оба выглядели по-детски, не способными на зло, застывшими в неуязвимой невинности. Тедди чувствовал себя усталым, но счастливым и удовлетворенным. Через границу они проскользнули, не вызвав подозрений, пограничник, не потрудившись взглянуть на спящего сзади мужчину, жестом пригласил их проезжать. Дорожный указатель известил Тедди, что до Монреаля осталось двадцать миль. Мотели, пансионаты, коттеджи, пестро раскрашенные, похожие на сараи гостиницы проплывали мимо бесконечным потоком, обещая чистоту, мягкие матрацы, души в кабинках и никем не нарушаемое уединение для совершения в этих белых дощатых заповедниках тайных актов предательства.

Было уже около пяти, и взгляд Тедди упал на вывеску коттеджа для автомобилистов, обещающую странникам ресторан, открытый для посетителей двадцать четыре часа в сутки. Он свернул с дороги. Машина затряслась по неровной щебенке. Первой проснулась Элейн, разбуженная прекращением движения.

— Где мы?

— Чуть к югу от Монреаля, — ответил Тедди.

Зашевелился Робби, потянулся и протер затуманенные глаза. Его тело ныло после долгих часов за рулем, и Тедди понял по удивленному выражению, застывшему на лице сына, что тот не совсем представлял, где находится и какова цель их приезда сюда. Робби непонимающе уставился перед собой.

— Как ты себя чувствуешь, па? — спросил он.

— Со мной все в порядке. Я просто хочу побриться, принять душ и — ну, сами увидите.

— Мне снилось, как мы вместе едем в лагерь.

Тедди улыбнулся этому воспоминанию. Общее прошлое показывало слияние чувств.

— Элейн, зарегистрироваться лучше вам с Робби. Если спросят насчет меня, скажите, что я просто привез вас сюда. И попробуйте снять коттедж с краю.

Тедди проехал вдоль ряда домиков. Расслабившись, он почувствовал, как он устал. Через несколько минут он увидел возвращавшихся Робби и Элейн. Они что-то с жаром обсуждали, но Тедди это не волновало.

— Все устроено, — сказал Робби. — Домик номер одиннадцать.

— Выигрышный номер.

— Разве? — спросил Робби.

Открыв заднюю дверцу, он достал две сумки. Элейн пошла первой и отперла дверь коттеджа. Внутри был влажный спертый воздух парилки с примесью соснового дезинфектанта; две кровати, столик с пластиковой крышкой и крохотная ванная комната со стоячим душем. К ночному столику была накрепко прикреплена металлическая лампа, похожая на голову гидры, а сам столик, в свою очередь, был зацементирован в пол — идеальная монастырская келья, безликая и нежилая, предназначенная для девиц легкого поведения с секундомерами и их измученных кошмарами кавалеров, ищущих только плотских удовольствий секса.

— Подумать только, ты дошел до этого, — обреченно произнес Робби.

— Возможно, именно к этому я всегда стремился, — ответил Тедди. — Я неплохо пожил на свои деньги. Теперь пора попробовать чего-то другого. Я собираюсь принять душ и побриться, а затем Элейн, наверное… — он протянул ей флаконы «Клариоля» и перекись водорода, — поможет мне.

Девушка взглянула на флаконы, словно убеждаясь, соответствуют ли они государственным стандартам, затем покачала головой.

— Ты ведь знаешь, как пользоваться этим?

— Да, конечно. Но… О Господи, да. — Ее глаза затуманились и, казалось, наполнились вселенской скорбью.

— Не из-за чего расстраиваться. Я стану блондином…

— Мне хочется разбить себе голову.

— О, заткнись, Робби, — сердито сказала Элейн.

— Я рассматривал эту же перспективу в автобусе, но судьба встала на моем пути.

— Какая судьба? О чем ты говоришь?

— Я говорю о том, чтобы жить и страдать, родившись заново. Я никогда не видел все так отчетливо, как теперь. — Расстегнув рубашку, Тедди остановился в дверях. Его шея и руки были белыми, и некоторая синева заставляла думать о физической слабости.

— Должен быть какой-то способ оспорить все в суде.

— У вас будет пятнадцать минут, чтобы предложить какую-нибудь версию, исключающую невменяемость. Если предложите, я в ваших руках.

Тедди тщательно побрился, оставив, однако, полоску густой щетины под носом. Он никогда не отпускал усы, даже в качестве пробы. Изменился сам характер его лица, оно стало выглядеть старше и задумчивее и приобрело еще одну привлекающую внимание черту. Полоска была пока очень бледной, но через три дня, через неделю она уже приобретет надлежащий вид. Тедди не станет подравнивать усы; и неухоженность будет навевать мысли о безумии, лишая близкопосаженные серые глаза отчужденности и искры острого ума, который смущающе действовал на людей. Иголки воды в душе пришлись ему по душе, разбудив усталые мышцы, и Тедди манипулировал кранами холодной и горячей воды с ловкостью служащего вытрезвителя, подвергающего пьяницу воздействию водяного шока.

К тому моменту, как он оделся, усталость исчезла, и он позвал Элейн. Она вошла, держа в руках флаконы. Сев на табурет, Тедди положил голову на край раковины.

— Мы оставим это только на двадцать минут, — сказала Элейн.

— Это сложная процедура?

— Нет, надо только следить за часами. Вы не купили ваты, да?

— Она нужна?

— Я воспользуюсь полотенцем.

— Как часто мне придется повторять это?

— Когда почернеют корни. Вероятно, каждые три или четыре недели.

— Что сказал Робби?

— Он вообще против всего этого. Он хочет, чтобы вы вернулись и попробовали рискнуть.

— Что думаешь ты?

Элейн намазала ему виски и макушку раствором, а затем покачала головой — свидетельница несчастного случая.

— Как Барбара могла так поступить с вами?

— Что? Сообщить в полицию?

— Не только это. Обманывать вас. Пользоваться вами.

— Я вынудил ее к этому, а она была слишком слаба, чтобы надлежаще защищаться. Ты не права, говоря, что она обманывала меня. Я подтолкнул ее к этому. Думал, что моей любви хватит на двоих.

— Похоже, вы не очень огорчены.

— Барбара дала мне то, что я хотел. Я — живой человек, Элейн, и правда в том, что сейчас я люблю ее больше, чем раньше. Я не могу взваливать на нее вину за свои действия. Она — невиновная зрительница. У нее были тайны, которые она не могла сообщить мне, но я отказался уважительно относиться к ее секретам. Я сожалею о смерти портье, но должен был узнать все.

Тедди не смог поверить, что, расчесав волосы, он остался прежним. Преображение произвело внезапный неожиданный эффект смертельной болезни, застигнувшей жертву врасплох, столкнувшей ее с неизвестностью, заставившей потерять себя. Его лицо было изменено усами и сливочно-желтым цветом высветленных волос. Глаза стали мягче, а крепкий орлиный нос стал менее броским, придавая лицу смутнонеуверенное выражение, словно оно потеряло часть своих функций, подобно гитаре с порванной струной. Это было преображение, и Тедди ухватился за него, надеясь, что этот мягкий, слабый человек сольется с его личностью. Когда он появился в спальне, Робби отвернулся, неспособный взглянуть на возникшее перед ним явление.

— Ты заплатил за комнату? — спросил Тедди.

— Здесь по-другому нельзя, — угрюмо ответил Робби.

— Наверное, они знают свою клиентуру.

— Давай уберем мои вещи и сходим пообедать.

Проходящее мимо домика шоссе жило потоком легковых машин и громыхающих дальнобойных грузовиков, направляющихся в Монреаль и Торонто. Воздух раннего утра шевелился медленным шелестящим холодным ветром, но небо было прозрачным, как янтарь.

— Роб, сначала войдем мы с Элейн.

Тедди зачесал челку на лоб, прикрывая рану, которая, к его удивлению, откликнулась на антисептическую мазь, покрывшись сухой белой коркой. Ресторан был забит водителями грузовиков, весело кричащих на двух пожилых официанток в заляпанных фартуках, носившихся взад и вперед к раздаче с подносами, умело заставленными тарелками с ветчиной, яйцами, сосисками и блинчиками. Элейн нашла столик у двери, а Тедди настороженно взглянул на газетный автомат, ожидая увидеть свою фотографию на первой странице; но свежий выпуск еще не был доставлен, и с громким вздохом облегчения Тедди опустился на холодный стул из красного пластика. У прилавка два офицера канадской дорожной патрульной службы трудились над кофе с булочками. Тедди не заметил полицейской машины; затем, увидев дверь, ведущую на стоянку позади ресторана, он предположил, что их машина стоит там. Вошедший Робби увидел полицейских и неловко замер в дверях, испуганно моргая. Тедди замахал рукой, подзывая его к столику. Наконец Робби ответил на сигнал отца и подошел к ним.

— Я решил…

— Если ты будешь вести себя, как виновный, люди подумают, что это действительно так, — сказала Элейн.

— По-моему, Элейн, ты создана для преступной жизни, — добродушно заметил Тедди.

— Отличная шутка.

— Чем ты встревожен, Роб? Ты ведь ничего не сделал, правда?

Робби испытал мгновение страха, гадая, знает ли Тедди о том, что произошло между Барбарой и им. Не выдала ли она его? Если Тедди обвинит его, он откажется от всего и использует это обвинение как доказательство, подтверждающее больной рассудок Барбары и ее намерение уничтожить всю семью. Однако всего несколько дней назад они вдвоем собирались предать его отца. Все настоящие заговоры, решил Робби, замышляются мужчинами и женщинами ради любви. Он спрятал свою вину под широкой улыбкой, на которую Тедди ответил, не догадываясь, что складки на лице сына скрыли стыд невыполненного предательства.

Официантка принесла тосты, кофе, ветчину по-канадски и яйца в мешочек, с которыми все трое расправились за считанные минуты. Никогда раньше гурманство Тедди не вознаграждалось до такой степени, он не смог вспомнить, когда ел с большим аппетитом, даже учитывая бенедикт с яйцами, который готовил Холл. Поймав свое отражение в зеркале за прилавком, Тедди решил, что новая внешность идет ему, смягчая острые линии лица. Чтобы проверить свое перевоплощение, он громким голосом позвал официантку, требуя еще кофе, и привлек этим внимание полицейских, посочувствовавших ему и обменявшихся шутками по поводу плохого обслуживания; эти шутки, как выяснил Тедди, являлись частью давнего состязания в колкостях, которое полицейские вели с двумя официантками и кульминацией которого явилась угроза женщин закрыть на будущее офицерам полиции вход в ресторан. Робби наблюдал за веселой выходкой отца со смесью ужаса и уважения.

— Если ты будешь продолжать в том же духе, кто-нибудь непременно обратит внимание.

— Если я буду вести себя, как преступник, со мной станут обращаться, как с преступником.

— Полицейский — тот, что крупнее, — пристально смотрит на тебя.

— Это профессиональная болезнь. Они пристально смотрят на всех незнакомых. Этому их учат во время специальной подготовки. Мне об этом рассказывал Джон Дейл. — Тедди ласково потрепал сына по руке. — Сейчас я поеду. Дай мне ключи от машины.

Робби передал ему под столом ключи.

— А теперь запомните пару вещей: во-первых, вы меня не видели и я не пытался связаться с вами. Во-вторых, вы можете придумать причину, по которой провели эту ночь не в Бостоне?

— Мы ездили в наш летний домик в Ньюпорт, — сказала Элейн.

— Зачем вам это понадобилось?

— Ну ведь мы же помолвлены, так? Мы хотели провести там ночь.

— Там вы никого не могли бы встретить?

— Нет, прислуга работает только в летний сезон.

— Почему я не взял свою машину? — спросил Робби.

— Мы поехали в моей, — сказала Элейн. — С твоей что-то случилось.

— Очень хорошо, Элейн. А теперь, я думаю, вам лучше вернуться назад самолетом. Чем раньше вы окажетесь в Бостоне, тем лучше. Летите под вымышленными именами и как супруги.

— Вы не проводите нас в аэропорт, Тедди?

— Не думаю, что мне можно рисковать. Как только я уйду, сразу же вызывайте такси. У тебя достаточно денег, Роб?

— У меня есть кредитная карточка.

— Плохо. — Тедди протянул ему сто долларов.

— Тебе деньги будут нужны больше, чем мне.

— Все в порядке. Мне хватит того, что есть… надолго.

— Можем ли мы еще что-либо сделать?

— Нет. Просто не позволяйте никому оторвать вас друг от друга. У вас есть что-то очень хорошее.

— Отец, у меня будет какой-нибудь способ связаться с тобой?

— Не думаю.

Нагнувшись к Элейн, он поцеловал ее, а она крепко сжала его руки и задрожала.

— Тедди, вы герой… Да будет Бог благосклонен к вам.

— Он был очень благосклонен, — сказал Тедди, неловко отрывая ее от себя, озабоченный тем, чтобы покинуть их до того, пока не потеряет последнюю слабую частицу самообладания. Робби безвольно опустился на стул, и в его глазах появилось белое свечение, испещренное крошечными кровавыми точками. Он казался маленьким мальчиком, которого должны были отдать в руки чужих людей, и Тедди испытал прилив чувств, едва не лишивший его голоса. Расставаться с ними оказалось труднее, чем он ожидал, и у него появилось желание переменить свое решение и вернуться. Отходя от стола, он дотронулся до плеча Робби.

— У меня никогда не будет столько мужества, — сказал тот.

— Тебе оно не понадобится, ты лучше меня.

«Шеви» несся по шоссе через пригороды Монреаля, и Тедди удивился, как это за много лет он не ощутил физического наслаждения от управления машиной и ни разу не подумал об автомобилях, которые покупал и продавал, — «феррари», «кадиллаках», «дузенбергах», «роллс-ройсах», «ягуарах», — иначе как просто о средствах передвижения, доставляющих много забот в городах и утомляющих в дальних поездках. Он держал постоянные пятьдесят пять, что на пять миль в час ниже максимальной разрешенной скорости. Права и обычный набор кредитных карточек были у Тедди при себе, но теперь они были только смертельной помехой. И все-таки лучше было иметь при себе какой-либо документ, удостоверяющий личность, на тот случай, если его остановит полиция. Тедди слушал по радио музыкальную передачу «Лучшая двадцатка» и бесконечные идиотские разглагольствования диск-жокея, надеясь услышать выпуск новостей, но кроме войн, склочной лживой политики и ограбления банка в Онтарио, в сводках ничего не было. Возможно, он был не прав, так поспешно покинув Нью-Йорк… и тем не менее он ощущал захлестнувшую радость новой свободы; хотя он оказался разделен с Барбарой, они никогда не была ближе. Лишь одно не мог принять Тедди — то, что он никогда больше не увидит ее, и он инстинктивно отвергал это. В свое время, когда все происшедшее станет полузабытым, редко вспоминаемым, он найдет Барбару, и она простит его. Эта мысль захватила Тедди, но он тщательно старался не развивать ее, чтобы она не разрослась до фантастических размеров и не пленила его.

Проехав мимо Монреаля, он свернул на восточную дорогу. В пригороде Оттавы Тедди заехал на заправку, являющуюся частью торгового центра. После того как его автомобиль осмотрели, заправили и подкачали колеса, он остановился перед универмагом, рядом с которым заметил киоск с газетами и журналами. Тедди выбрал местные газеты, с полдюжины дешевых книг и свежий выпуск «Нью-Йорк таймс». Внизу первой страницы в третьей колонке он увидел свою фамилию под заголовком:

ПОЛИЦИЯ РАЗЫСКИВАЕТ ФИНАНСИСТА, ОБВИНЯЕМОГО В УБИЙСТВЕ

Сегодня полиция получила ордер на арест Теодора Дж. Франклина, старшего партнера инвестиционной фирмы «Т. Дж. Франклин и Компания», в связи с убийством У. Т. Гранта. Грант, ночной портье, был убит 21 августа во время ограбления. По-видимому, он застал на месте грабителей, вломившихся в квартиру доктора Пола Фрера. Магнитофонные записи и архивы, похищенные у доктора Фрера, были обнаружены вчера дома у мистера Франклина. Пациент доктора Фрера, фамилия которого не называется, известил его о том, что эти досье находятся у мистера Франклина.

Представитель отделения полиции заявил, что «Франклин, вероятно, направился в Южную Америку. У него обширные деловые связи в Рио, Буэнос-Айресе и Каракасе. Южноамериканские полиции и Интерпол, уведомленные о случившемся, немедленно предприняли соответствующие действия». Полиция также расспросила невесту мистера Франклина, мисс Барбару Хикман, работающую переводчицей в Организации Объединенных Наций. Она является последним человеком, видевшим мистера Франклина перед его исчезновением, и говорит, что тот вел себя необычно и угрожал ей. Читайте на стр. 67 о потрясениях на Уолл-стрит.

Тедди зашел в универмаг и, взяв у входа тележку, покатил ее вдоль прилавков. Он накупил себе множество супов, включая суп из омаров, банки лосося, тунца, цыплят и анчоусов, печенье, булочки, консервированную малину, английский мармелад, концентраты каш, сгущенное молоко и две огромные банки растворимого кофе «Максвел-хауз». Тедди удалось разменять стодолларовую купюру, не вызывая подозрений у кассира, он бросил «Таймс» поверх картонной коробки, которую рассыльный понес к автомобилю. Дав мальчику полдоллара, Тедди снова взял газету и сел в машину. Сначала он хотел зайти в магазин мужской одежды в противоположном конце торгового центра, но затем испугался того, что еще одна стодолларовая купюра вызовет пересуды у кассиров. Раскрыв газету на шестьдесят седьмой странице, Тедди увидел плохо перепечатанную фотографию себя самого в возрасте тридцати с небольшим, которая не имела практически ничего общего с тем, как он выглядел сейчас. На фотографии Тедди улыбался, стоя в капитанской фуражке на палубе своей первой яхты. Позади него все еще бился двухсотфунтовый марлин, которого он вытащил с помощью одного из членов экипажа сразу же после выхода из Драй-Тортуги. Тедди улыбнулся этому воспоминанию, смутно припомнив женщину по имени Луиза, которую он встретил на вечере в Палм-Бич и пригласил с собой, но после первого взрыва полового удовлетворения выяснилось, что ей еще требовались все остальные члены экипажа, поэтому ее, извергающую угрозы начать уголовное дело по обвинению в нападении на личность, высадили в Ки-Уэст. Пытаясь разрушить прошедшие годы и вернуть себе настроение тех дней, Тедди с удивлением обнаружил, что ему не удалось установить связь с улыбающимся рыболовом на снимке; он не просто стал совершенно другим человеком — он даже представить себе не мог, что когда-то был таким. Прежний облик отражал не раздвоение личности, не второе «я», а просто кого-то, кто, насколько мог судить Тедди, вообще никогда не существовал. Однако факты биографии из статьи были верны, не отклонялись от правды — кем он был, что он делал. Тедди выхватил несколько предложений:

…А. Р. Поли, исполняющий вице-президент и партнер фирмы, сказал, что не верит в то, что его друг и коллега может иметь что-либо общее с преступлением… Юридический консультант фирмы Джон Дейл сообщил, что он ничего не слышал от своего клиента, кроме того, что еще не назначен уголовный прокурор… Мистер Франклин является директором двадцати восьми компаний, чьи акции обращаются на нью-йоркской фондовой бирже «Амекс». В результате волны продаж акции «Авалон инструментс», «Рэнд кэмиклз», «Федерального страхования», «Регал ойл» и «Интернешнл файбр» понизились в цене… Мистер Франклин является основным держателем акций… Вкладчики понесли большие убытки, измеряемые миллионами. Так как данные из этих компаний используются при составлении средних значений по промышленности, эти значения также оказались затронутыми… Инвестиционная корпорация закрытого типа, зарегистрированная в Комиссии по делам фондовых бирж и выпуску ценных бумаг под названием «Фонд Корнуолла», в которой основной капитал принадлежит мистеру Франклину, также понесла большие убытки… Компания, президентом которой он является, выступила консультантом по инвестициям нескольких страховых фирм и инвестиционных банков… специализировалась по выпуску акций… обеспечила недавнее слияние «Гранит-меди», «Литейной компании» и «Плавильных производств»… стала расцветать… директор «Индустриального банка Нью-Йорка»… избегал личной известности… по некоторым сведениям, стоит больше ста миллионов долларов и является старшим партнером Йоханнесбургского золотого треста…

Тедди скомкал газету и, высунувшись из окна, бросил ее в ближайшую урну.

Это было написано про кого-то другого, не про него. Он — это мужчина, заводивший двигатель четырехдверного «Шевроле-Импала» 1966 года с 23 544 милями пробега на спидометре. Джордж Хикман, направляющийся на Северо-Западные территории. Развернув карту, Тедди провел пальцем по трансканадской магистрали, ведущей в Йеллоунайф, город на восточном берегу Большого Невольничьего озера. Это название разожгло его воображение.

К четырем часам дня он доехал до городка приличных размеров, называемого Тимминс, расположенного в центре провинции Онтарио, и остановился, чтобы навести справки. Когда он вытянул ноги, по затекшим суставам пробежала волна. Механик, которого он спросил, посоветовал гостиницу «Санта-Мария», находящуюся неподалеку от Бродвея, — так, как и в десяти тысячах подобных городов, разбросанных по всей Канаде и Америке, называлась главная улица. Тедди проехал вдоль Бродвея и остановился во внутреннем дворе гостиницы, на которой висела надпись: «Места забронированы». Подергав ручку дверей и крышку багажника, он решил, что они надежно заперты, и ленивой походкой пошел по улице. Бледный свет был серым и неясным; ряды приземистых холмов по обе стороны главной улицы окружали город, подобно горлышку бутылки, окружающему пробку. Над всем Тимминсом витал дух спокойного уединенного процветания, хотя платья были длиннее, чем привык видеть Тедди, а мужчины в добротных костюмах и широкополых шляпах, проходившие мимо по узким тротуарам, принадлежали какому-то потерянному изображению тридцатых годов, сейчас опять входившему в моду. Нетронутый и неиспорченный сиюминутными интересами городок, подобно многим другим, сохранял свой собственный сбереженный от внешнего влияния уровень прогресса, и, на не пресыщенный крупными городами взгляд Тедди, лет на тридцать отставал от Нью-Йорка, ультрамегаполиса. Магазинчик со старинным деревянным фонтанчиком содовой воды, секцией мороженого у окна и плетеными стульями времен молодости Тедди; гриль-бар на противоположной стороне улицы, предлагающий посетителям мясо канадского оленя; рюмочная, где суровый мужчина за прилавком торговал крепкими сортами канадского виски, никогда не достигавшими нежных языков ньюйоркцев; магазины одежды с витринами, заполненными шубами из меха альпаки, тяжелыми, бесформенными, удобными, и половиной прилавков, заваленных одними меховыми жилетами лесорубов, указывающих на промораживающие до костей свирепые зимы. Почему он никогда раньше не замечал прелести отсутствия элегантности; сапог на заячьем меху по колено, грубых плотных шерстяных штанов с широкими задами, круглых вязаных шапок, края которых можно отогнуть вниз, защищая уши? Именно так одевались люди, которые не были отделены от жизни чрезмерным обилием денег, французского вина и имитациями хрупкого антиквариата. Никогда раньше Тедди не видел такого, теперь же с юношеской пылкостью ухватился за все это, восхищаясь незнакомым переплетением других жизней в иных местах. Он вошел в магазин «Мак-Джи. Одежда для мужчин», прельщенный откровенностью жестяной вывески.

К нему вышел коренастый, краснолицый мужчина в джинсах и клетчатой рубашке.

— Что мы можем сделать для вас?

— Все, — сказал Тедди, чувствуя взгляд мужчины на своем кашемировом пальто и итальянских ботинках из телячьей кожи.

— Вы из лагеря лесорубов?

— Нет, я по горнорудной части.

— Ну да, а какая фирма?

— Нездешняя.

— Медь или что?

— Нет, я направляюсь в Йеллоунайф. Я из партии золотоискателей.

— Раньше бывали там?

— Нет. Но был здесь.

— Приятель, вам надо приготовиться к ужасно морозной зиме.

Магазин был насыщен резким терпким запахом кожи, шкур и мехов; на длинном деревянном прилавке лежали теплые рубашки, брюки и водолазки.

— Мне много чего потребуется.

— Что ж, у нас все это есть.

Тедди купил комплект красного нательного белья, полдюжины брюк, десять рубашек, пять свитеров, бледно-серую телогрейку, меховую шубу ниже колен, две дюжины пар носков, две пары высоких сапог, широкополую шляпу и шерстяную вязаную шапочку. Он выяснил, что его обслуживает сам Мак-Джи; они дружески болтали до того момента, пока не подошло время расплачиваться; здесь Мак-Джи испытал минутное неудобство, опасаясь появления чековой книжки и бесследного растворения в воздухе самой большой сделки — двести восемьдесят один доллар, — которую он совершал за последние шесть месяцев. Его агония прекратилась, когда Тедди отделил от толстой пачки три хрустящие сотни; Мак-Джи, сунув палец в рот, неожиданно громко пукнул от облегчения.

— С такой пачкой я вел бы себя поосторожней.

— Кто-нибудь может захотеть вытрясти ее из меня? — спросил Тедди, твердым взглядом городского крутого парня смотря на Мак-Джи.

— Похоже, вы можете сами позаботиться о ней.

— Да, я справлюсь.

— Есть пистолет?

— Нет, а он мне понадобится?

— Всякое может быть. У меня есть один сорок пятого калибра, который я могу уступить вам за двадцать зеленых.

— Патроны есть?

— Это все равно что спрашивать девушку, есть ли у нее писька.

Они рассмеялись, сближенные грубым мужским языком, который всегда раздражал Тедди, когда тот слышал его в Нью-Йорке. Возможно, в устах богатых брокеров и пожилых банкиров он принимал оттенок изнеженности и неестественности, что делало его отвратительным. Огрубелая мужественность Мак-Джи придавала его словам правду жизни, естественность. Мак-Джи сложил покупки в большую картонную коробку, которую Тедди попросил доставить в гостиницу вместе с туристской сумкой, которую он также приобрел.

— Ну, было очень приятно познакомиться с вами, мистер Хикман. Сколько времени собираетесь провести в городе?

— Только одну ночь.

— После того как я закроюсь, я подойду к гостинице. Сегодня вечером вы чем-либо заняты?

— Нет, только скромный ужин.

— Что ж, в таком случае позвольте пригласить вас выпить. — Видя, что Тедди колеблется, Мак-Джи настойчиво добавил: — Бар «Санта-Мария», шесть.

Тедди продолжил спуск по улице, заканчивающийся у железнодорожной станции, и постепенно сгущающиеся сумерки перешли в ночь. К пяти тридцати улицы стали пустынными, тонкая дрожащая неоновая вывеска осветила крохотный клуб, похожий на обувную коробку, называемый «Риалто», через который пара вестернов с Рэндольфом Скоттом и Джорджем Монтгомери в главных ролях прокладывали себе путь на север, в необитаемые земли. В «самой старой аптеке города Тимминс, осн. 1879» Тедди купил четыре пачки писчей бумаги, несколько шариковых ручек и конверты. Спросить марки он забыл. Вернувшись к автостоянке у гостиницы, Тедди достал из багажника сумку и вошел в тускло освещенный вестибюль, где увидел два обтрепанных кожаных дивана, письменный стол и три кресла, а также мужчину в куртке, похожего на охранника.

— А я гадал, чья эта машина, — сказал мужчина.

— Я хотел заскочить в магазины.

— Распишитесь здесь, — сообщил он Тедди. — Вы с этим управитесь, — он указал на сумку, — или вам нужна помощь?

— Все в порядке. Мне должны доставить коробку из «Мак-Джи».

— Я отправлю ее наверх. — Он протянул Тедди ключ. — Вам на второй этаж, потом направо. Я дал вам угловую комнату, — добавил он таким тоном, точно оказывал Тедди неслыханную милость. — Мужской туалет в соседней комнате, умывальник напротив. С вас пять пятьдесят, будьте добры.

Гостиница производила впечатление охотничьего домика, пришедшего в запустение. Лосиные рога, чучело тюленя и оскаленная голова горного льва с челюстью, похожей на фонарь. Комната Тедди выходила окнами во дворик перед гостиницей. Она была обставлена со спартанской простотой, а над раковиной торчал лишь один кран, температура воды в котором, как выяснилось, оказалась лишь чуть выше точки замерзания. Деревянный шкаф с прикрепленным зеркалом, потускневшим и покрытым тонкой жирной пленкой, так что отражение Тедди напомнило явление духа на спиритическом сеансе, завершал земные блага, предлагаемые «Санта-Марией». Тедди попробовал матрац, оказавшийся толстым и мягким, и, отдернув покрывало, обнаружил толстое одеяло и белье, грубое, словно мешковина. Он принялся мыть лицо и руки и тут же нервно вздрогнул, услышав свистящий звук, исходивший, как выяснилось, из расположенной за пыльными шторами батареи отопления, состоящей из трех тонких труб, которая, казалось, была специально спрятана, чтобы не дать внимательным глазам возможность исследовать этот роковой дефект. Несмотря на физическое истощение — а оно было очевидным из-за подергивания века, — Тедди чувствовал силу и спокойствие. Его побег через внутренние районы страны к этим черным дорогам сердцевины земли пока проходил незамеченным, и с интуитивной уверенностью он чувствовал, что, забравшись дальше на север сквозь тундру и лед, он окажется в безопасности и, возможно, некоторое время сможет спокойно изучать кровоточащие нити, вплетенные в полотно его жизни, так что сумеет вернуться новым и целеустремленным, с высшей наградой полезности своего существования. Склонившись к зеркалу, он срезал пластырь, прикрывавший рану, затянувшуюся черно-синей засохшей коркой. Быстрыми умелыми движениями Тедди вытащил нитку из шва, со всей силы стискивая зубы, вымыл руки глицериновым мылом в раковине с голубыми прожилками и отправился вниз, подбодренный мыслями о крепком виски, ожидающем его, и перспективе хорошего сна.

Владелец гостиницы встретил его в баре, сообщил, что здание сейчас реконструируется и к весне в каждом номере установят телефоны — единственную недостающую пока роскошь, и спросил, что он будет пить. Тедди заказал ржаную водку местного приготовления, называемую «Глаз борова», которую, как он заметил, пили некоторые мужчины, сидящие в зале. Бар, на удивление, был заполнен, свидетельствуя о процветании дела; и Тедди заметил двух смуглых женщин с раскосыми глазами, сидящих в одном из черных кабинетов вместе с тремя широкоплечими мужчинами, которые, как он услышал, говорили о лагере лесорубов. В зал вошел Мак-Джи и, приветливо помахав нескольким мужчинам, фамильярно похлопал Тедди по плечу.

— Я отнес барахло в вашу комнату.

— Спасибо. Как насчет пистолета?

— Он на дне вместе с двумя коробками патронов.

— Мне потребуется разрешение?

— Не-е, только мишень.

Он захохотал и, махнув хозяину толстыми пальцами, заказал пару двойных коктейлей себе и Тедди, за которые расплатился одной из сотен, полученных от Тедди.

— Никогда раньше не имел стодолларовой бумажки.

— Я бы не стал ее всем показывать, — сказал Тедди.

— В этом городе все спокойно. Это среди партий лесорубов тебе могут перерезать горло. Знаешь, если ты не возражаешь, я вот что тебе скажу: на самом деле ты не золотодобытчик.

Тедди задумчиво взял коктейль. Очевидно, что его внешний вид и пачка купюр показались странными, возможно, подозрительными, и он понял, что должен вести себя очень осторожно. Так глупо, что он позволил Мак-Джи увязаться за ним.

— Я в этом деле по финансовой части.

— Ага, — сказал Мак-Джи, поднимая стакан в честь Тедди, — так я и думал, что-то в этом роде. Ну, удачи и процветания.

— Благодарю. — Водка разорвала желудок Тедди, словно кислота, и он закашлялся.

— Забыл название твоей артели.

— Не думаю, что вы слышали о ней.

— Попробуй, — настаивал Мак-Джи.

— Финансовый трест «Вулкан», — бойко ответил Тедди, вспоминая название давно прекратившей свое существование фирмы, делами которой он завладел много лет назад. — Мы оформили заявку, а теперь мне придется решить, стоит ли разрабатывать место или лучше сплавить все какой-нибудь другой фирме. Нам предстоит осуществить большие капиталовложения, и мы должны быть уверены.

— Разумно, — согласился Мак-Джи, сигнализируя хозяину о новой порции.

— Я переключаюсь на виски, — сказал Тедди.

— «Глаз борова» для тебя крепковат?

— Так утверждает мой желудок.

— Хороший совет.

Тедди не нравилось то, что Мак-Джи начал суетиться вокруг него, словно опасный зверь. Бутылка виски «Блэк энд Уайт», которую держал в руке хозяин, обнадежила его. Они выпьют еще по разу, и он попрощается. На мгновение Тедди ощутил себя беспомощным, отрезанным от жизненных источников и уверенной легкости общества президентов компаний банкиров, подвластных его воле. Мак-Джи был частью тех таинственных зловещих миллионов, которые работали на сталеплавильных заводах, угольных шахтах, автомобильных гигантах Детройта; они пили дешевые бормотухи, напиваясь, скандалили и приставали к официанткам, и все их существование не сводилось к чему-то большему, чем коричневый конверт и простой сосновый гроб с полдюжиной скорбящих, тощая забитая жена, откладывающая и экономящая всю жизнь, полную бесконечных беременностей и побоев. Они были основой, из которой сотканы Америка и Канада, обычное первое поколение новой страны, частично иммигрантское меньшинство, бежавшее из Европы. Они вырастали грубыми, настроенными против меньшинств, хотя сами являлись самыми что ни на есть меньшинствами, и твердыми в убежденности — это моя страна, хорошая или плохая. Тедди встречал подобных Мак-Джи раньше и всегда подавлял их, но теперь, потерянный, опутанный прошлым, он, как часть нового перерождения, раскрыл объятия для вторгающихся незнакомцев, пахнувших насилием, которое Тедди ошибочно принял за честный пот. Лишь тонкая пленка национальности отделяла Мак-Джи и ему подобных от рядовых войск СС, гестапо, ку-клукс-клана и общества Джона Берча — отвратительные перекрученные нитки среди шелкового полотна.

— Нравятся вон те две? — указал Мак-Джи на двух девиц, сидящих с лесорубами.

— Не очень.

— В этих местах траханья хватает на всех. Большинство ребят из окрестных партий в поисках красавиц приезжают именно сюда. У нас есть эскимоски, индианки и группа девиц из Квебека, работающих здесь большую часть года.

— Вы не женаты?

— Ясное дело, женат. Просто люблю заниматься этим в любом виде.

— Это же маленький город. Разве люди не…

— Болтают? Все что угодно. Но если ты мужчина, женатый или какой угодно, ты имеешь право на свою долю добычи. С этим ничего не поделаешь. — Он подался вперед, и Тедди почувствовал дурной запах у него изо рта. — Зимой чувствуешь, как твою спину начинают покалывать маленькие рожки, и тогда ты выходишь из дому и получаешь удовольствие. Где угодно! И маленькая кошечка убирает мороз из твоего сердца.

Тедди молчал, уйдя в себя, решив заказать пару коктейлей за свой счет и распрощаться, но Мак-Джи, толстошеий, с тяжелыми крепкими руками и железной хваткой, которой он непрерывно тискал мягкую кисть Тедди, имел другие планы.

— Давай покончим с этим местом и рванем во Дворец.

— Это что такое?

— Дворец — это дворец, Джордж. Наш местный крошечный дворец грез, — хрипло ответил Мак-Джи. — Даже не предполагал, небось, что у нас здесь есть дворец грез, так?

— Нет, не предполагал.

— Сейчас мы все устроим в лучшем виде. Ибо когда твои ребята отправятся на прииски в Йеллоунайф, я буду снабжать их и заботиться о них. Надсмотрщик — я это так называю. Я позабочусь, чтобы они провели в Тимминсе время приятно и с радостью отправились на участок, учитывая то, что там тоже имеется множество мягких штучек. Предоставь все мне. Я позабочусь о них.

Тедди выпил виски и обнаружил, что оно имело такое же отношение к «Блэк энд Уайт», как белка к норке, и собрался уже запротестовать, но Мак-Джи дернул его за рукав, подмигнув и разразившись хохотом.

— Местное питье здесь — «Глаз борова», и, дружище, его пьешь, даже когда не пьешь. Единственный способ уйти от него — держаться одной «кока-колы». Но мне ты не кажешься любителем «коки».

Тедди зевнул. В треснутом зеркале у стойки ему привиделось отражение Барбары и его самого в «Ля каравель», он подумал, что увидел большой стационарный магнитофон и услышал ее беззаботный смех, затем представил себе прикосновение ее теплых, мягких, упругих грудей к своему телу, молочный вкус сосков в своем рту, влагалище, плотно сжавшее его член, язык Барбары в своем ухе, волшебную сладость сдерживания и тонкую психологическую борьбу с собой, когда он отчаянно пытался представить себе скачки, бейсбольный матч, полузащитника, ведущего игру, — короче говоря, все что угодно, способное силой оторвать его от того, что в процессе неистового любовного акта Барбара начинала бормотать: «Ну все, дядя! Я сдаюсь…», и, наконец, экстазное облегчение семяизвержения.

Тедди стоял на улице, Мак-Джи держал его за локоть. Было холодно, и Тедди оказался не готов к этому. Неподготовлен. Жертва скорби, воспоминаний и страсти, настолько острой, что ею можно было резать бумагу. А ночь была ясная, с усыпанным звездами небом, обещающим мороз; смятение Тедди было столь сильным, что ему казалось, он присутствует при своей собственной смерти. Частые шаги настойчиво поскрипывали по свежему снегу, и Тедди привиделся Холл, полный мелких страхов того, что прохожие, поскользнувшиеся перед домом, подадут в суд, и разгребающий снег лопатой и посыпающий тротуар солью крупного помола, одетый в старое пальто, которое ему отдал Тедди, и Робби с коротко, но модно остриженными волосами, в мешковатом вельветовом костюме, подписывающий документы в Дубовом зале Плаца. «Я хочу окуня. Жареного. Забудь об артишоках. Все по-простому. Я этого не заслужил, отец. Я хочу сказать, что мне делать с этими деньгами? Ну. Мне двадцать один. И из этого следует, что я заслуживаю иметь десять миллионов долларов? Ладно, я принимаю объяснения, что это все лишь для того, чтобы обмануть налоговую инспекцию. Но я предпочел бы… Хорошо, я скажу тебе. Я боюсь… потерять мужское достоинство».

Они подошли к зеленому «доджу». Похоже, модель пятидесятых годов, с ржавыми бамперами, на переднем из которых со стороны водителя клык страдал кариесом, словно металл был подвержен тем же болезням, что и плоть.

— Куда мы едем? — наконец сказал Тедди, с силой оттирая мутную пленку, покрывшую с внутренней стороны лобовое стекло. — Куда мы едем?

— Не беспокойся.

— И все-таки я беспокоюсь, — твердо произнес он.

— Мы сдерем немного кожи с одной курочки. Положись на меня, Джордж.

— Я устал, вот и все.

— Что ж, мы направляемся на станцию техобслуживания. Все тело должно жить в режиме внутреннего сгорания. Гибкая, как тюлень, эскимоска…

Голова Тедди ударилась о спинку сиденья, пропитанную жиром, запахом миллиона сигарет, выкуренных в замкнутом пространстве, и пылкой страстью великолепных охотничьих собак, ружей и изголодавшегося лося, в поисках пищи забывшего осторожность. На скользкой неубранной дороге машину бросало из стороны в сторону. Тедди ощущал толчки на рытвинах, но слишком устал, чтобы открывать глаза. Сидящий за рулем Мак-Джи шумно дышал ртом, словно живой тахометр, а Тедди слышал внутренним ухом волчий вой, крик загнанного оленя, крики неугомонных птиц, взлетевших в воздух, и отдаленный нежный звон колокольчика где-то в дикой глуши за спиной. Переднее колесо попало в выбоину, автомобиль занесло по дуге, и он замер на месте. Голова Тедди безвольно мотнулась к окну. Моргая, он открыл глаза и обнаружил, что машина оказалась на стоянке, где уже лепились к застывшему склону холма несколько легковых автомобилей и грузовичков с открытыми деревянными платформами.

— Выше нос, Джордж. Мы прибыли.

— Куда? — спросил Тедди, всматриваясь в пустынную темноту, лишенную растительности, простиравшуюся впереди подобно кладбищу, и смутно гадая, не последняя ли это его поездка, и Мак-Джи сейчас сначала ограбит, а потом убьет его, совершая последний акт, намеченный невидимой рукой судьбы. Было ли это концом или началом? Сознавая, что он не соперник здоровенному накачанному мужику, Тедди тем не менее был готов драться за свою жизнь и схватил тяжелый металлический фонарь, выкатившийся к его ногам из-под сиденья. Следивший за этим Мак-Джи сказал:

— Возьми его. Он нам пригодится.

— Но, черт возьми, куда мы идем? — взмолился Тедди.

— Приятель, ты что, никому не доверяешь? Конечно, у нас нет ночных прелестей большого города, но здесь лучшее, что мы можем предложить. Нам нужно перебраться на другую сторону холма, там не желают иметь дело с полицией, хотя ей и платят, поэтому нам придется идти пешком.

Ледяной холод окончательно разбудил Тедди, снежные лезвия резали глаза, ослепляя его.

— Фонарь понесу я, — потребовал Мак-Джи, — просто держи голову опущенной, тогда сможешь открыть глаза.

Тедди заколебался, затем с неохотой протянул фонарь, и Мак-Джи повел его налево вокруг холма с уверенностью знания местности. Они шли минут пять, и неуверенно идущий Тедди постоянно спотыкался. Впереди показалось небольшое замерзшее озеро; они обошли его, прошли через ворота в бревенчатом частоколе и увидели мужчину в полушубке с опущенным на руку ружьем, шагнувшего в свет. Мак-Джи перевел луч фонаря на свое лицо.

— А, это ты, Мак, — сказал мужчина. — Кто это с тобой?

— Все в порядке. Это мой друг Джордж. Когда его команда прибудет в наши края, у тебя появится много работы. Так что я обхаживаю его.

Вспыхнувший в руке охранника фонарь осветил лицо Тедди.

— Хорошо, проходите.

Они оказались за забором, и Тедди вспомнил военный лагерь. Большое деревянное одноэтажное здание, освещенное тусклым северным сиянием, было окружено множеством убогих домиков. Простая лампочка заливала светом обломанную, потускневшую от непогоды вывеску, на которой Тедди с трудом разобрал слово «Дворец».

— Все это незаконно, — сказал Мак-Джи. — Время от времени на нас обрушиваются религиозные фанатики, и Дворец закрывают на пару недель, доказывая, что здесь чтут закон; но когда мужчины появляются в городе, затевают драки и начинают тискать парочку старых дам, полицейские пожимают плечами и говорят: «Что ж, особой беды не будет, если Дворец снова заработает». И так продолжается много лет. Бои с переменным успехом.

Ходьба возвратила Тедди к жизни, ноющие от истощения кости успокоились, и признательный за то, что его не прирезали в салоне автомобиля, он почувствовал ликование оттого, что его пощадили.

Они вошли в большое продолговатое помещение, где пили, играли в карты и танцевали около сотни мужчин и с десяток женщин. Музыка доносилась из допотопного «Вурлитцера», расположенного в дальнем углу комнаты. Тедди и Мак-Джи остановились у первого стола, за которым шла карточная игра «очко»; стол был усыпан мелкими монетами, спичками, патронами, охотничьими ножами, осколками нищеты и насилия — ставками, сделанными пятью мужчинами, вцепившимися в потрепанные карты, старающимися выманить удачу из ее логова.

— Хочешь здесь немного посидеть? — спросил Мак-Джи.

— Не сейчас.

Банкомет выкрикнул цифру девятнадцать, и четверо игроков в отчаянии швырнули карты. У стойки бара, тянувшейся вдоль всей стены комнаты, стоящие в три ряда мужчины мусолили стаканы и жаловались на низкую зарплату, лагерных начальников-мошенников, урезавших им премии, и безнадежные затруднения, выпадающие на долю рабочего человека. Куда бы ни смотрел Тедди, он видел пистолеты, ружья, длинные охотничьи ножи с костяными ручками — судьи всех неразрешимых споров. Он оставался у стола, чтобы не привлекать к себе внимания. Но кое-кто все-таки посмотрел в его сторону, и через некоторое время Тедди захлестнуло предчувствие надвигающейся катастрофы. Мак-Джи, заняв пустое место за карточным столом, положил перед собой пять долларов, вызвав этим улыбку у банкомета.

— Именно это нам нужно, Мак, — свежая кровь.

— Попал в полосу, Джим?

— Жаркая, как эскимосская лапочка.

Мак-Джи взял сданные карты, положил сверху на них доллар и сказал, что с него достаточно, заставив банкомета потратить некоторое время на то, чтобы решить, блефует ли он. Трое игроков быстро перебрали и вышли из игры; банкомет остановился на семнадцати, Мак-Джи показал восемнадцать. Из пяти следующих кругов он выиграл четыре, и банкомет начал ворчать. Ставки были небольшими, но Мак-Джи каждый раз удваивал их и выиграл пятнадцать долларов.

— Ты приносишь мне удачу, Джордж. Еще два раза, и я получу пару бесплатных девочек.

Тедди отошел от стола и нашел место у стойки. Он видел перед собой жизнь, которая добавляла новое измерение к его тепличному существованию, и Тедди почувствовал, какую же безопасную и спокойную жизнь он вел раньше, и поздравил себя, молча благодаря свою интуицию, которая увела его из большого города в самое нутро иного, непривычного, чарующего общества, такого, о существовании которого он лишь смутно догадывался. Чтобы заново создать свою жизнь, Тедди должен будет расстаться с искусственной и переусложненной изысканностью Нью-Йорка и возродиться — он надеялся на это — в единении с этим новым миром, переступившим через все приобретаемые за деньги ценности, которые до сих пор поддерживали его. У него опять будет власть, но другая — рациональная, полная самоанализа, держащаяся за действительность. Он вновь обретет мужское достоинство и найдет утешение в совершенном, нерушимом образе любви, навечно сохраненной к Барбаре, которая, несмотря на свое отсутствие, оставалась центром его жизни. Тедди даже казалось, что он никогда раньше не был так уверен в своей подлинности.

Через боковой вход в зал вошли четыре женщины, все темнокожие. За ними следовала группа мужчин, смеющихся и хохочущих, они подошли к стойке рядом с Тедди. Женщины несомненно были проститутками, но одна из них казалась нежнее и опрятнее других. Тедди решил, что ей только-только исполнилось двадцать, но скоро она будет выглядеть на сорок. У нее были черные с синим отливом волосы, запавшие похотливые глаза, короткий нос-обрубок и изогнутые, словно усы монгола, брови. На девушке было надето черное пальто, а острый подбородок посыпан тальком, выражение ее лица говорило о трагедии. Она остановилась рядом с Тедди и выпила чистого виски из бутылки без этикетки, остальная группа покинула ее. Девушка не предпринимала попыток заговорить с Тедди или кем-либо еще, и ему понравилось ее спокойное самообладание.

— Могу я угостить вас еще одним виски? — предложил он.

— Как вам угодно, — смиренно ответила она.

Тедди взял у бармена два стакана, оставив четвертак на чай, и увидел, как тот добродушно удивился. Очевидно, здесь это было не принято. Тедди протянул девушке стакан, и его ноздри скривились от терпкого сильного запаха напитка. Девушка слегка подняла стакан вверх, выражая свою благодарность.

— Вы из этого города? — спросил он.

— Нет, из Черчилля. Это на берегу Гудзонова залива.

— Сейчас живете здесь?

— Думаю, поживу немного. — Девушка выпила виски, не поморщившись, и Тедди восхитился ее силой. — А вы куда направляетесь?

— К Большому Невольничьему озеру.

— У вас там дело?

— Да, в Йеллоунайфе.

— А, золото. Мой муж был старателем.

— Чем он занимается сейчас?

— Он у Творца… в двухстах футах под землей.

— Извините.

— Ничего, — без особого сожаления произнесла она.

— И давно это случилось?

— Четыре месяца назад.

— И вы приехали сюда?

— Две недели назад. У меня родился ребенок… Теперь у меня две девочки.

— Они с вами?

— Нет, с моей мамой… у меня нет профессии, поэтому я учусь торговать собой. Пока не очень-то получается. По меньшей мере месяц еще учиться, но все-таки хоть какие-то деньги.

— Где вы остановились?

— Здесь есть пара домиков для женщин, мы живем там вместе.

— Вам не нравится то, чем вы сейчас занимаетесь, да?

— Я мало зарабатываю, когда у меня будет получаться лучше, я смогу зарабатывать больше.

— Вы бы не хотели вернуться домой?

— Конечно, а кто бы не хотел?

Он вздрогнул от ее ответа, подумав, что о его побеге стало известно всем.

— Сколько вы сможете заработать, если вам выдастся удачная ночь? — Экономика всегда увлекала Тедди, и финансовая механика проституции не явилась исключением.

— Тридцать долларов… в среднем, шестьдесят. Пятьдесят пять мы отдаем хозяину дома. Но работа бывает только по пятницам и субботам. Большую часть недели здесь тихо.

Тедди купил ей еще виски, и девушка снова кивнула. Он всунул ей в руку десять долларов, она, уставившись на купюру, глубоко вздохнула, не зная, что сказать.

— Я их не заработала. И прямо сейчас не могу. Ведь я могу только одно сделать для вас.

— Может быть, я не хочу, чтобы вы заработали их так. Мне доставляет удовольствие разговаривать с вами.

— Со мной? — Она недоверчиво покачала головой. — Разве образованный мужчина может получить со мной наслаждение иначе, чем засунув свою штуку?

Тедди ответил ей вопросом на вопрос:

— Если бы у вас были деньги, что бы вы с ними сделали?

— Открыла бы собственный магазин в нашем городе… женский… мне нравится одежда, а в нашем городе не хватает такого магазина.

— Сколько он может стоить?

— Целое состояние. Возможно, даже тысячу долларов! Больше, чем у меня будет когда-либо.

В голове Тедди начал зреть смутный неясный план, связанный с девушкой; он задумался, насколько можно довериться ей? Если она узнает, что должна будет скрывать человека, разыскиваемого полицией, за что ей может грозить тюремный срок, то, вероятно, запаникует. Тедди до сих пор не мог примириться с тем, что он стал беглецом. Привыкший к власти, он по-прежнему принимал решения.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Дебора. Но все зовут меня Деб.

Одетая в костюм, а не в дешевое платье с глубоким вырезом, расшитое бусами, девушка вполне могла бы сойти за пристойную замужнюю женщину. У нее на пальце было надето тонкое обручальное кольцо, так что Тедди не придется просить носить его.

— Ты не поедешь со мной в Йеллоунайф, а потом вернешься поездом домой?

Ее глаза, темно-коричневые, почти черные, сверкнули недоверием. То, что началось как обыкновенная болтовня у стойки, бесцельное и пустое времяпрепровождение, теперь приняло неожиданное направление, которое в виду серьезного и решительного вида мужчины, а также хрустящих десяти долларов, спрятанных в вырезе декольте в глубине бюстгальтера, так, чтобы можно было ощущать их, могло изменить все течение ее жизни.

— Если ты съездишь со мной, ты сможешь потом получить свой магазин.

— Вы говорите серьезно? Если это шутка, то очень жестокая.

— Я дам половину — пятьсот долларов — завтра утром, а остальное — когда мы доберемся туда.

— Но почему вы или кто-то другой станет давать мне такие деньги?

— Одно из правил — ты не будешь задавать вопросы.

Девушка попыталась разглядеть хоть намек на улыбку на его лице, в его глазах, которая сняла бы напряжение, охватившее ее. Дебора не могла быть настолько счастливой; она отказывалась в это поверить. Но лицо Тедди было открыто, он не отводил глаз.

— Грешно обманывать бедную девушку вроде меня… Многие мужчины обещают разные вещи, когда пьяны или хотят заставить тебя провести с ними время.

— Я похож на пьяного?

— Нет, и именно это пугает меня.

— Я пугаю тебя?

— Я не это хотела сказать… О таких вещах мечтаешь ночью, когда не спишь, но они никогда не происходят в жизни. В настоящей жизни, — она покачала головой, — никогда. Особенно с такими людьми, как я. Меня всегда преследовали одни неудачи… Они не краденые, эти деньги, а?

— Нет, они мои.

— Ой, вы говорите так, точно это действительно правда.

— Ты поедешь?

У нее не было возможности ответить, так как появившаяся между ними мужская рука словно клещами стиснула кисть Деборы и развернула девушку. На Тедди уставились налитые кровью глаза Мак-Джи.

— Кажется, это действительно первосортная вещица, — сказал он. — Я как раз выиграл тридцать долларов в «очко». Сколько ты берешь, милочка?

— Десять долларов.

— Что ж, мне хватит на три раза. — Он провел тыльной стороной руки по ложбинке между грудями девушки. — Мягко и приятно. — Он обернулся к Тедди. — Есть за что подержаться, когда тонешь в грязи.

Он загоготал, брызнув слюной.

— Не думаю, что она сможет пойти с вами, — сказал Тедди.

— Почему? Она же продается, разве не так?

— Она со мной, — мимоходом бросил Тедди. Глаза мужчин скрестились в яростном поединке, и Мак-Джи отступил.

— Я оплатил ее ночь, — добавил Тедди.

— Ну да, разумеется, Джордж… я не знал… — Картина большой толпы нанятых Тедди рабочих, заполнившей его магазин, мелькнула перед глазами Мак-Джи. Он отдернул назад руку, и на запястье девушки осталось клеймо от его пальцев. — Возьму себе другую. Когда гаснет свет, они все становятся одинаковыми. — Он взглянул на часы. — Поедем назад где-то через час. Тебя это устраивает?

— Отлично. Встретимся прямо здесь.

Они смотрели на то, как Мак-Джи заговорил с блондинкой лет тридцати, сидевшей за столом в углу. Та кивнула и поднялась с места, и Мак-Джи, неуклюже шатаясь, последовал за ней на улицу. Девушка судорожно вздохнула и одним глотком допила остаток виски.

— Он положил руку на нож… вы не заметили? — спросила она.

— Нет. Я не смотрел на него.

— Почему он отступил?

— Он хочет получать посредством меня прибыль. Это важнее, чем получить тебя. Я живу в седьмом номере «Санта-Мария». Это на втором этаже. Зайди ко мне завтра в шесть утра.

— Я могу поехать с вами сейчас… двенадцать уже есть, и девушкам разрешено уходить.

— Хорошо, — согласился Тедди, решив, что безопаснее взять ее с собой, чем рассчитывать на то, что они встретятся завтра утром. Дорог он не знал, она могла передумать или же все рассказать подругам, которые отговорят ее. Будет лучше, если он снимет для нее номер и спокойно ляжет спать с сознанием того, что она рядом.

— Подождите меня здесь.

— Мы не можем пойти вместе?

— Разумеется, если вы этого хотите.

Они вдвоем, уходящие вместе с чемоданом, вызвали бы пересуды. Кто-нибудь наверняка заметил бы их. Но если он сейчас просто выйдет вместе с ней из бара, все решат, что он лишь очередной клиент.

У девушки было лишь тонкое шерстяное пальто, которое она накинула на плечи. Они вышли через боковую дверь, которая вела прямо к домикам, замеченным Тедди раньше. Он шел вслед за девушкой по тропинке, ведущей за домики. Через окна в залитых светом комнатах были видны полуголые бронзовые тела эскимосок и индианок, завлекающих пьяных, орущих мужчин с молочно-белыми телами. Проходя мимо одного окна, Тедди узнал отрывистый жесткий смешок Мак-Джи и остановился, чтобы заглянуть внутрь, но тут же отвернулся, увидев налитое кровью лицо, напрягшееся в ожидании. Он остался ждать у домика, принадлежащего девушкам. Через приоткрытую дверь до него доносился затхлый запах сна, немытых тел и дешевых духов. Девушка запихивала свои вещи — все свое добро — в большую соломенную сумку. Внутри домика было очень тесно: шесть двухъярусных кроватей и стонущая пьяная женщина наверху одной из них. Ни одна из постелей не была заправлена бельем — только тяжелые грубые шерстяные покрывала и несколько маленьких подушек, из которых гноем вылезала желтая набивка.

— У меня здесь нет машины, — сказал Тедди, вспоминая, что приехал вместе с Мак-Джи.

— Здесь недалеко. Если не возражаете, мы пойдем пешком.

Тедди схватил ее цыганский узел, но девушка крепко держала его; Тедди прикоснулся к ее руке.

— Я справлюсь, — сказала Дебора. — Не надо.

Увидев, что его рука продолжала сжимать ручку сумки, девушка сдалась и произнесла голосом ребенка, сделавшего открытие:

— А вы ведь джентльмен. Возможно, удача действительно повернулась ко мне.

Она зарегистрировалась в гостинице через пять минут после того, как Тедди поднялся к себе в номер, и постучала в его дверь, чтобы сообщить, что ее комната находится напротив.

— Спи спокойно, — сказал Тедди.

Она осталась стоять в дверях, уставившись на него, не способная поверить в то, что ее отпускают. Девушка не двигалась с места, и Тедди, медленно покраснев, заслонил ей дорогу, гадая, как ему выкрутиться, не обидев девушку.

— Ты чувствуешь себя неважно, и ты устала.

Она приблизила свое лицо к нему, их колени соприкоснулись, и Тедди, сохраняя равновесие, отступил назад в маленькую темную комнату. Девушка закрыла за собой дверь, не отрывая от него глаз, и Тедди почувствовал ее теплый влажный рот, прижавшийся к его щеке. Одной рукой девушка расстегнула молнию платья, затем мотнула головой, и Тедди услышал шелест ее длинных волос. Он отступил назад, раздраженный тем, что потерял инициативу, незнакомый с обстановкой комнаты. На пол упала вешалка, и девушка хихикнула, словно школьница, впервые попавшая на заднее сиденье автомобиля. Тедди собрался было запротестовать, но она положила руку ему на рот, и он подумал, являлась ли эта дорога частью неизвестной и запутанной географии еще не запечатленного пейзажа его жизни.

— Вы не можете платить мне лишь за поездку с вами.

— Почему?

— Это не имеет смысла. Вы — привлекательный мужчина, вы могли бы пригласить с собой дюжину девушек.

— Я путешествую налегке.

— Не очень-то налегке. У вас какие-то неприятности, да?

— Разве мы не заключили договор?

— Да, заключили… но я хочу знать.

— Не могу тебе этого сказать.

— Я говорила о том, что у меня пока не получается. Мне просто не нравятся все эти мужчины со свиными глазками.

Тедди зажег лампу, теперь, с девушкой, комната не казалась такой пустой. Промокшие ботинки сделали небольшую лужицу у батареи, которая, несмотря на свою внешнюю примитивность, прогрела комнату. Плечи у девушки были узкими, и ее манера двигать ими словно еще одной парой рук, немного напомнила Тедди привычку Барбары подаваться вперед, когда она стремилась к выразительности. Но его желание обладать Деборой оказалось мертворожденным, и Тедди, отпрянув назад, почувствовал то, что, должно быть, ощущала Барбара, когда он ее домогался. Дело было даже не во внешности, умении или же всеохватывающем запахе другого человеческого существа — одна глухая скука, подобная ожиданию опаздывающего самолета, хождение взад и вперед по аэропорту, бесцельное существование, ужасающие пустые скобки, не являющиеся ни жизнью, ни смертью, а каким-то состоянием, лишенным всех добродетелей первой и обладающим всеми пороками последней.

— Вы больны? — спросила девушка.

— Нет, здоров… Ты — симпатичная девушка, но я люблю другую, одну девушку, это трудно объяснить. У меня ничего не осталось. Даже по отношению к себе самому. Если так можно выразиться, я брожу и ищу, что мне делать. Это не просто любовь к ней, это какая-то болезнь. Я подхватил ее так, как подхватывают обыкновенный недуг, — не знаю, что я говорю, — например малярию, и когда я думаю об этой девушке, меня бьет озноб, мне становится плохо, я умираю, и тем не менее для меня это единственный способ остаться живым. Болезнь и лечение соединены в одно целое, они живут за счет друг друга.

Девушка разомкнула объятия, и Тедди опустился на кровать и низко склонил голову, точно на него нахлынула тошнота.

— Любовь — не всепокоряюща, она всеотравляюща. Вот в чем все дело…

— Она любит вас?

— Я думал, что любит… некоторое время. — Тедди остановился и поднял к девушке налитые кровью, но сухие глаза, полные какого-то детского непонимания. — Но затем все прекратилось.

— Вы убили ее?

— Убил? Я? Я не убиваю людей. У меня нет этой склонности. Хотя, возможно, было бы лучше, если бы я ее убил. Я старался быть слишком умным, а это — отрицание жизни, отрицание любви, отрицание всего. Стараясь перехитрить всех, прочесть чужие мысли, просчитать вероятности, ты убиваешь себя — надо всегда идти сложным путем. Учиться, терпеливо ждать. Ждать, когда настанет время, и тебе все скажут по доброй воле. А я нетерпеливый. Я заставлял события происходить, а это значит, что я менял людей, если они не подходили под мои рамки. — Тедди сдавленно засмеялся. — Безумно, не правда ли? Приехать сюда, заговорить с незнакомкой… в этой глуши… вывернуть наизнанку душу. Но я должен был вывернуть душу наизнанку, — понимаешь, должен самому себе, чтобы узнать, есть ли что-нибудь в ней. Для начала даже, чтобы узнать, есть ли вообще душа. Настоящая. Или я просто похож на бумажный пакет, который намок и вот-вот порвется. Если это случится и я что-то узнаю, значит, все это заслуженно. Но если я выживу и встану, а именно это и есть главное, выживу с тем, что у меня есть, а не с тем, что я не имею, тогда, возможно, мне и удастся чего-либо добиться, хотя, даже если ничего не произойдет, я все равно не окажусь проигравшим.

Девушка стояла перед ним, словно застывшая. С волосами, застилавшими глаза, напряженная, полураздетая. Покинутая. Она кивнула.

— Наверное, в этом можно не сомневаться.

— В чем?

— В вашей душе. Спокойной ночи.

— У меня нет часов.

— У кого они есть? Но мы ведь все просыпаемся, правда? Еще раз спокойной ночи.

Звуки раннего утра — раздражающее цоканье копыт гужевой лошади по брусчатке, скрип несмазанных деревянных колес, молочник, звенящий пустыми бутылками, словно горстью медяков, — пробудили Тедди от глубокого, ничем не потревоженного сна. Он поднялся на локоть, еще не понимая, где находится и что это за звуки, и впервые со времени побега из Нью-Йорка расслоение между прошлым и настоящим стало настолько острым, что Тедди показалось, он вот-вот потеряет равновесие. Он подошел к окну и посмотрел на маленькую пустынную площадь. Невдалеке от гостиницы он увидел здание из белого кирпича с надписью: «ГОРОДСКАЯ РАТУША». А рядом — столярную мастерскую и магазинчик строительных материалов. Тедди не мог вспомнить, чтобы когда-либо прежде оказывался наедине с безмятежностью уединенного городка, в котором так четко были разделены благопристойность и преступность. В больших городах вроде Нью-Йорка все было так тесно переплетено, что порок соседствовал с респектабельностью: начальная школа и по соседству изысканный бордель, букмекерская контора на противоположной стороне улицы от больницы, миллионеры на золотом берегу Ист-Сайда и в двух кварталах от них вопиющая грязь трущоб, подростки-наркоманы и обыденность убийств, — и люди мегаполисов теряли свою индивидуальность, это необходимое раздельное существование и обособленность, которые вплетали детство и юношество в ткань жизни.

Раздался стук в дверь, и вошла Деб, чистая и свежепахнущая, с губами, лишь слегка тронутыми помадой.

— Уже пять тридцать. Для вас готова ванна — теплая, — со знанием дела произнесла она.

— Мне нужно собрать вещи.

— Я займусь этим.

— Благодарю… Доброе утро!

— Доброе утро! Где они?

— В той картонной коробке… там есть спортивная сумка, можешь воспользоваться ей.

— Управлюсь.

Когда Тедди, вымытый и одетый, вернулся в комнату, его поразило то, как девушка сложила вещи. Она убрала все в сумку, а коробку разломала.

— Не знаю, что вы собираетесь делать вот с этим, — она протянула пистолет и две коробки патронов.

— Мак-Джи настоял, чтобы я взял это.

— Он зарегистрирован?

— Нет, а это обязательно?

— Вас могут задержать, если обнаружат это оружие.

— Оно мне понадобится в Йеллоунайфе? — спросил Тедди, внезапно перестав что-либо понимать.

— Это будет зависеть от ваших друзей, разве не так?

— А что ты думаешь?

— Помните, я лишь пассажирка.

Тедди нахмурился, и девушке стало неловко за свою резкость.

— Вы чувствуете себя в безопасности?

— Трудно сказать.

— Хорошо, вы примените оружие против полицейского?

— Нет, не применю.

— Тогда избавьтесь от него.

Тедди бросил пистолет в корзину для мусора, но девушка сжала губы, нагнувшись, достала оружие и убрала его в свою соломенную сумку.

— Вполне может статься, он использовался в убийстве. Особенно учитывая то, что его вам продал Мак-Джи. Мы выбросим его в озеро.

Девушка вскинула спортивную сумку на плечо, и Тедди так восхитился ее силой и поразился легкости движения, что изумленно раскрыл рот.

— Позволь мне, — сказал он.

— Она не тяжелая, и я привыкла.

— Это значит, что я не привык?

— Я этого не говорила.

— Ладно, давай сумку мне, ты — пассажирка.

Девушка, вздохнув, опустила сумку, и Тедди, подняв ее за лямку, вышел вслед за Деб из комнаты. Им удалось запихнуть все в багажник. У Тедди возникли некоторые сложности с запуском двигателя, и девушка напомнила ему об антифризе. Когда двигатель наконец завелся, Тедди вспомнил о деньгах и достал пять стодолларовых купюр. Девушка посмотрела на них, затем отрицательно покачала головой и отстранила деньги.

— Я верю вам… возможно, я пожалею об этом, но я верю.

— Миллионы людей не стали бы делать этого, — сказал он.

— Это их трудности — не мои. Я хочу сказать, вы все равно в любой момент сможете вышвырнуть меня и забрать назад деньги, так что какая разница от того, у кого они будут?

— Одно удовольствие вести дело с тобой. Я не знал, что ты такая умная.

— Если бы я была умной, то не попала бы во Дворец. Нашла бы себе богатого владельца магазина в нашем городе — если бы только у меня был разум.

— Почему же ты не сделала этого?

— Там не было ни одного, кого я любила бы.

— Ты — умная.

Они поели тостов с кофе в закусочной на заправке. Деб выглядела моложе, чем показалось Тедди сначала, и он подумал, не принимают ли их за отца с дочерью. Усами и обесцвеченными волосами он добавил себе пять лет.

— Можно спросить, сколько тебе лет?

— Двадцать два, так что, если вы беспокоились по поводу совращения несовершеннолетней, можете успокоиться.

— Думаю, нам лучше говорить, что ты — моя дочь.

— Если вы считаете это нужным.

— Твоя фамилия — Хикман. Х-и-к-м-а-н.

— Почему вы выбрали эту фамилию?

— Просто пришла на ум.

Задумчиво потягивая кофе, девушка проговаривала про себя эту фамилию, затем обернулась к Тедди.

— Это фамилия той девушки?

— С чего это ты взяла?

— Не знаю… наверное, вы как-то по-особенному шевелите губами, когда лжете. Если не хотите, чтобы я узнала о чем-то, не говорите мне об этом вообще, но если мы все же разговариваем, давайте будем держаться правды.

— Прошу прощения. Ее звали… — он запнулся, — …ее зовут Барбара Хикман.

— Старше меня?

— Да, ей двадцать шесть.

— Под обесцвеченными волосами и усами вы не так уж стары.

— Сорок семь.

— Я думала — сорок… и она не захотела выйти за вас замуж и все такое.

— В общем-то, да.

— Ну почему нет? Возможно, вы просто не могли позволить себе это?

Тедди засмеялся, и девушка, заметив это, по-детски захихикала.

— Ой, ну конечно… вы трясете пачкой сотен, а я вспоминаю о деньгах… Иногда я говорю так, словно задняя часть осла.

— Она — это трудно объяснить — нездорова.

— Не все дома? — сказала девушка, прикасаясь к виску.

— Нет, она не сумасшедшая. Просто есть некоторые трудности.

— И вы страдаете из-за них, да?

— Давай сядем в машину.

— Хорошо, папа, — сказала она, ухмыляясь.

Дорога, по которой они поехали, обогнула главные промышленные районы и углубилась в сельскохозяйственную зону — фермы, поля зерновых, темные густые сосновые и кедровые леса, покрывающие огромные пространства, с деревьями, напоминающими торчащие из гроба гвозди. Дорога была хорошей, но сильный ветер раскачивал машину. После полудня их застиг дождь, экономя время, они подкрепились консервами — бобами и тунцом — и к шести с небольшим достигли Виннипега. Деб предложила держаться подальше от побережья, потому что дороги там плохие, и налетающие внезапно снежные бури с сильными порывами ветра опрокидывали машины. После Виннипега им нужно было повернуть на север и пересечь Саскачеван. Недавно купленные, казалось, тесноватые, джинсы разносились и теперь мягко обтягивали тело, и Тедди почувствовал себя удобнее. Проезжая мимо заливаемых дождем лесов, он развлекался игрой, услышанной из записей Фрера, — «я живу в лесу» — и, несмотря на сгущавшиеся сумерки, слышал поющих птиц, видел струящийся оранжевый свет, смотрел на озера и бурные реки с перекатами, на которых прыгал лосось, и не мог убедить себя, что жизнь — темная угольная шахта, где люди слепо шарят в поисках обломков породы, чтобы убить друг друга. Нет, он представлял ее гобеленом мягких тонов с редкими кроваво-красными вкраплениями. Но никак не бранным полем, усеянным трупами и обезглавленными всадниками. Время от времени Деб погружалась в дрему; она была заботливой пассажиркой, зажигала Тедди сигареты, протирала лобовое стекло и не говорила, если он этого не хотел.

Тедди ощутил себя живым, молодым и страшно голодным, когда они въехали в пригород, и предложил бифштекс и кино, на что Деб с радостью согласилась. Они нашли небольшую семейную гостиницу, расположенную в переулке неподалеку от центральной улицы. Тедди постепенно становился знатоком, разбирающимся в прелестях, тщетно предлагаемых захолустными убогими ночлежками, именующими себя гостиницами, и после одной минуты, проведенной в вестибюле, уже знал, можно ли снять в этом месте приличный номер. Вестибюль, внешний вид дежурного администратора и бар — если таковой был — служили четким отражением стандартов; в этот вечер Тедди и Деб перепробовали две или три более дорогие гостиницы, но обнаружили заселенные тараканами ванные, орущих пьяниц и дебильных старых горничных, работавших по совместительству проститутками. Дети в гостиницах служили добрым признаком, более предпочтительным по сравнению с интимным тускло освещенным баром с безукоризненно одетым барменом, указывающим, как решил Тедди, на злачное место, неизбежно привлекающее полицию.

Купив вечернюю газету в киоске вестибюля, Тедди ждал Деб, зашедшую в свой номер наверху; с ней в качестве дочери он чувствовал себя в большей безопасности. Он бегло просмотрел газету, избегая какого-либо внимания к финансовым страницам — какое ему теперь до этого дело? — и увидел заметку в три строчки, присланную из Каракаса, сообщавшую о том, что тамошняя полиция вышла на след Т. Дж. Франклина, состоятельного американского финансиста, замеченного в городе. Тедди с облегчением закрыл газету и взглянул на дедовские часы на стене за столом регистратуры, протикавшие семь часов. У входа в кафе выстроилась группа девочек из молодежной организации, и его глаза забегали по лицам, надеясь отыскать какую-нибудь, напоминающую Барбару. Это были бесполезные розыски тринадцати- или пятнадцатилетней Барбары, но Тедди не мог удержаться от того, чтобы не разглядывать девушек с темными короткими волосами, зелеными глазами, длинными конечностями и первыми намеками на наливающуюся девичью грудь, не потому, что испытывал желание при виде этих молодых неискушенных тел, а просто ожидая поймать образ рождающейся несформировавшейся Барбары, постоянно живущей в глубине его души. Встреча с Деб была счастливым случаем, и Тедди с волнением ожидал совместно проведенного вечера.

Она неслышно подошла к нему сзади, когда он еще разглядывал девочек.

— Думала, тебя все-таки интересуют постарше, — сказала она.

— Это правда. Не знал, что мое внимание так бросается в глаза.

— Извини, что так долго, но я не могла вылезти из ванны. Все добавляла и добавляла горячей воды и совсем забыла про время. Мой костюм весь измялся. Я похожа на страшилище?

— Нет, ты… — он осекся, представив, что перед ним стоит Барбара, заморгал и заметил озадаченную заботу и внимание на лице девушки —…очень симпатична, — пробормотал он.

— Ты себя хорошо чувствуешь, Джордж?

— Конечно, со мной все в порядке. Просто показалось, что увидел знакомого. Обман зрения.

— Ты устал оттого, что долго вел машину.

— Нет, честно, вот только выпью — и все будет нормально.

В трех кварталах от гостиницы по извивающейся, словно пьяница, улице они нашли ресторан, который указал им управляющий гостиницы. Их столик стоял у окна, выходящего на залив, где они могли видеть оживленное движение. Нагруженные лесом баржи неуклюже двигались между снующими буксирами. Перед ужином Тедди и Деб выпили, и заказанный ими «Амбассадор» двадцатипятилетней выдержки пошел мягко и ударил в голову, так что за поданные устрицы он принялся, не понимая, что делает, не замечая присутствия Деб, и перед глазами стремительно мелькали отрывочные образы Робби, Барбары и Элейн и безумная запутанность его судьбы. Тедди с аппетитом съел бифштекс, но не смог избавиться от звучащих в голове знакомых голосов — Холла, Поли, Дейла, его давно умершей жены Френсис и Лауры, звучавший подобно пронзительно кричащей Горгоне, — пока наблюдал за группой портовых грузчиков со сверкающими в свете прожекторов баграми, разгружающих небольшую шхуну.

Деб прикоснулась к его руке, и до Тедди дошло, что они весь вечер промолчали.

— Официант ждет, чтобы ты оплатил счет.

— Я его не заметил.

— Мы провели здесь почти три часа, — без обвинения в голосе произнесла она.

— Извини, я не хотел быть неучтивым. У меня мысли где-то далеко.

— Не извиняйся.

Они спустились к причалу и остановились посмотреть на шхуну. Когда один из грузчиков улыбнулся Деб, она взяла Тедди за руку.

— С тобой я чувствую себя в безопасности.

— Я тебя даже пальцем не трону.

— Ты хороший человек, правда.

Тедди коротко и сардонически рассмеялся.

— Если бы ты знала меня лучше, не знаю, что бы ты подумала.

— Девушка, которая тебя бросила, — дура.

— Даже если это правда, от этого не легче.

— Что бы ни случилось, — сказала Деб, — я всегда останусь при убеждении, что ты хороший человек, и это счастье, что я встретилась с тобой… и, Джордж, ты мне нравишься.

Тедди едва подавил желание отдернуть руку, испугавшись физического контакта и обещаний, которые не могут быть выполнены.

— Я в отставке… своей финансовой отставке, и именно поэтому еду туда, куда еду. Много лет назад, когда мне было двадцать с небольшим, я был здесь на севере по делам, и что-то касающееся озера — Большого Невольничьего озера — застряло у меня в памяти. Это место, где хорошо умереть.

— Таких мест нет.

ГЛАВА XI

Йеллоунайф, пьяный, бурлящий пограничным духом, кипящий армиями мужчин с окрестных золотых приисков, переживал заново после спячки чувство открытия нового, которым он был наполнен когда-то, но затем, затерявшись среди крупных городов-людоедов, высосал досуха живительную грудь и лишился при этом бесцельно растраченного тонкого налета человечности, первородного золота. В общей сложности поездка заняла четыре с половиной дня сосредоточенного управления машиной через пустынную, безлюдную окраину уходящей в даль, судя по всему бесконечной, страны. Безумная кавалькада районов, тайги, лесов, голых порыжевших равнин разрушала слабые попытки страны обрести свое лицо. Время от времени машина проезжала через крохотные деревеньки — простые поселения с большим магазином, торгующим всем, а также служащим почтовым отделением и форпостом цивилизации. Обычно удавалось найти небольшую гостиницу или постоялый двор, где можно было провести ночь, но в последний день они выехали слишком поздно и были вынуждены поселиться в одной комнате в селении на берегу Песчаного озера. В комнате было две кровати, и Тедди подождал, пока Деб разденется и ляжет в постель, и лишь после этого зашел в комнату. Он спал в красном нижнем белье и надетой поверх него пижаме, потому что в доме не топили, и всю ночь в коридорах завывал ветер.

В пять утра сквозь разорванные занавески в комнату вполз свет, и Тедди, проснувшись, обнаружил, что девушка уже одета и готова трогаться в путь.

— Ты не могла заснуть?

— У тебя плохой кашель. Слышала его всю ночь. Мы заедем в аптеку и купим линктус.

— Что такое линктус?

— Микстура от кашля.

Не тратя время на бритье, Тедди оделся в этой ледяной, пронизываемой сквозняками комнате, и еще не было шести, как они тронулись в путь. Забрызганный грязью и маслом автомобиль выглядел образчиком пристойной нищеты. В Ураниум-сити они заметили аптеку, выпили там кофе с пончиками и приобрели у миссис Таркин «Линктусин от кашля с апельсиновой эссенцией и кодеином». Именно таким всегда пользовалась Деб, а поскольку она хорошо разбиралась в крупе, кашле и бронхите, в свое время переболев всем по очереди, Тедди уверенно выпил лекарство.

— Мне кажется, тебе хочется усыновить меня, — сказал он.

— Этого ли мне хочется?

Вдоль всей дороги, ведущей по берегу Большого Невольничьего озера, Тедди видел таблички, предлагающие в аренду коттеджи с центральным отоплением и возможностью рыбной ловли. Он записал несколько названий и адрес в Йеллоунайфе. Начиная от Хей-ривер озеро становилось похожим на острый клин с невысокими скалистыми пологими берегами и частично заросшим побережьем; в глубине скал рядом с многочисленными бухточками ютились домики, еле видные с извилистой дороги. Время от времени попадались рыбацкие шхуны, моторные лодки и небольшие двухмачтовые парусники, опасно качающиеся на волнах у подветренного берега. Ветер с шумом обдувал безлесые склоны, и на твердой, как камень, замерзшей земле местами лежали пятна снега. В побережье гигантскими гвоздями были вколочены нефтяные вышки.

Когда машина повернула вдоль западного берега озера, неожиданно появились деревья. Сначала это были отдельные редкие рощицы, ближе к Йеллоунайфу начались настоящие леса. Несмотря на иногда встречающиеся промышленные сооружения, Тедди был очарован неярким пейзажем и широкими просторами темно-синей воды, двигающиеся суда казались оптической иллюзией. Если он будет продолжать ехать прямо вперед, то достигнет Северного полюса — вершины мира, ледников, айсбергов Ледовитого океана, пустыни, равной его собственной душе. Тедди прикинул, не наняться ли на корабль, отправляющийся к Северному полюсу, но решил, что для этого придется ждать весны или даже лета, так как в те края зимой могут ходить одни ледоколы.

Остановившись на центральной улице города, Тедди предложил Деб сходить на железнодорожную станцию и узнать расписание поездов, а затем подождать его у метеорологической станции, расположенной напротив. Спросив прохожего, где находится компания недвижимости Невольничьего озера, он выяснил, что она размещается в бревенчатом здании неподалеку от химической лаборатории. В витрине множество пластиковых табличек предлагало равнодушным жителям широкий выбор услуг, начиная от бревенчатых семейных коттеджей по цене двадцать тысяч долларов и кончая месячной арендой лодок и домиков за сто долларов. Джинсы, тяжелая доха и небритый подбородок Тедди производили впечатление работяги. Бородатый владелец компании после обмена рукопожатиями объяснил, что ренту необходимо платить вперед, а рыболовный сезон продержится еще три недели, до тех пор, пока озеро не замерзнет. Тедди снял коттедж на западном берегу, в трех милях от города; домик был полностью обставлен, с полным набором кухонных принадлежностей, имел три камина и четыре спальных места. Кроме того, там был причал для двухмоторного катера с закрытой кабиной, его Тедди тоже взял напрокат. За лодку и коттедж на один месяц ему пришлось заплатить двести пятьдесят долларов, и по улыбке агента Тедди понял, что переплатил; помимо этого, потребовался залог, который он также предоставил, получив поспешно нарисованную схему местности и ключи. Поблизости нет никаких соседей, раз в неделю индеец привозит дрова. В банке Тедди выяснил, что никаких личных сейфов нет, но любые ценности можно оставить у служащих банка; он отверг это предложение, решив про себя спрятать деньги рядом с домиком.

Деб ждала его напротив метеорологической станции. Она была озабочена и непрерывно метала взгляды в обе стороны улицы.

— Что-то не так?

— О, кое-кто начал любезничать со мной. Наверное, я выгляжу как шлюха.

— Не говори глупости.

— Я не могу уехать до послезавтра. Похоже, ближайшая крупная станция — это Эдмонтон. Оттуда с несколькими пересадками к субботе я доберусь до Черчилля.

— Как насчет самолета? Здесь должен быть аэропорт.

— Я боюсь летать.

— Ну, не переживай. Я снял коттедж, и ты сможешь оставаться там до отправления поезда.

Деб замялась, опустив глаза и переминаясь с ноги на ногу.

— Ты хочешь, чтобы я осталась?

— Разумеется, хочу. Я уже привык к тому, что ты рядом.

Тедди взял ее за подбородок, а затем, обвив рукой, повел к машине.

— Он кажется домом, наш старый автомобиль.

Опасаясь оказаться вовлеченным дальше, Тедди замял этот разговор и протянул девушке небрежную схему местности, полученную в агентстве недвижимости.

— На перекрестке за магазином мехов надо повернуть налево, — сказала Деб, — судя по схеме, отсюда до него миля.

Твердое покрытие закончилось у мехового магазина. Там они увидели группу индейцев, сгружающих у крыльца шкуры и меха, которые внимательно осматривал невысокий морщинистый мужчина с черными волосами и проницательным взглядом. Часть он отбраковывал, остальные с видимым отвращением швырял в кучу. Тедди подумал: еще один делец, высасывающий кровь у бедняков. Ему пришла в голову великолепная мысль: раздать всем, кроме белого, по тысячедолларовой купюре. Но он знал, что уже через десять минут после этого его заберет полиция.

Дважды он сворачивал не туда, куда нужно, и находил полуразвалившиеся хибары, увязшие в болотистых берегах, и Деб начала подтрунивать над умными горожанами, которых обманывают деревенские простаки.

Но его не надули. Коттедж оказался добротно построенным, укрытым в зарослях высоких сосен, его не было видно с идущей поверху грунтовой дороги. Он стоял на краю скалистого обрыва, выходящего на небольшой залив, скорее даже бухту, где полузатопленный причал наклонился под таким углом, что Тедди, выходя из него, с трудом сохранил равновесие. Весь берег был усыпан камнями, обломками сланца и сосновыми шишками, в одном месте прямо от озера начиналась узкая пещера. Вода, темно-синяя издалека, оказалась прозрачной, сводящей суставы, холодной и зеленой, как лайм[36], со стайкой рыбешек, неистово снующих между обломками породы.

— Мне здесь нравится, — сказал Тедди. — Это уединенное место.

— Когда я уеду, оно станет еще уединеннее. Ты окажешься предоставлен самому себе.

Отперев входную дверь, Тедди взял коробку с провизией, отсыревшую после шестидневного пребывания в багажнике, и пропустил Деб вперед. Тесная прихожая вывела их в гостиную, в которой стояли старый кожаный диван, кресло-качалка и маленький столик у черного от копоти камина. Стену над ним украшало с полдюжины расписанных тарелок; помимо этого, был еще покосившийся качающийся шкаф валлийского стиля со старомодными разноцветными стаканами за стеклянными дверцами. Гостиная выглядела уютно.

— Прекрасно! — воскликнула Деб. — Нужно прибрать — и все.

Тедди последовал за ней на кухню, где девушка испробовала плиту, убедилась в том, что та работает, и выразила восхищение ее размерами. Закрытая на два засова черная дверь вывела Тедди в небольшой огород, где один из прежних постояльцев пробовал выращивать овощи. Дорожка была усыпана полусгнившими кочанами капусты, напоминающими жертвы восточных зверств. Тедди принялся раскладывать продукты, но Деб остановила его.

— Ты только внеси все в дом, а я пока приберусь, а потом все уберу.

Наверху он обнаружил две спальни, в обеих двуспальные кровати со скрипящими пружинами и матрацами, тонкими, как кусок болоньи. В большом комоде на лестничной клетке лежали простыни и одеяла. Тедди отворил окна, и порывы бриза подняли клубы пыли. Обжитой, этот дом снова станет уютным. Из одной спальни сквозь качающиеся сосны открывался вид на озеро; склонившиеся деревья пытались поймать последние лучи заходящего солнца. Трюмо, столик на козлах, стул с прямой спинкой, керосиновая лампа на ночном столике. Надо будет составить список завтра, какой бы это ни был день — пятница или суббота, — съездить в город и сделать покупки. Услышав взрыв, Тедди бросился вниз.

— Все в порядке, — прокричала Деб. — Я зажгла топку.

Хвала Богу за талантливых людей, подумал Тедди.

— Ладно… напугала ты меня.

Дальнейшие исследования открыли чердак с беспорядочно разбросанными инструментами, четырехгаллонной канистрой керосина и ржавыми водопроводными трубами. Детские игрушки, старое тряпье, виктрола времен Эдисона, стоящая, вероятно, несколько сотен в антикварном магазине на Третьей авеню, гвозди, молоток, гаечные ключи, отвертка, плоскогубцы — инструменты, какими Тедди не пользовался с детства. Не совсем особняк лорда в Ист-Хэмптоне, но уютное укромное место, где можно перегруппировать силы.

В коробках с провизией Деб обнаружила несколько флаконов моющих средств, которых, как казалось Тедди, он не покупал, и к семи вечера с посвистывающим в камине пламенем (он принес сырых дров из глинобитного сарая в саду — еще одной находки) коттедж приобрел атмосферу домика на уик-энд для влюбленных. Деб не напрашивалась на комплименты и смутилась, когда Тедди выразил восхищение приготовленной ею на ужин яичницей с колбасой.

— Ничего, мне ведь хорошо платят, да? — печально сказала она, впервые за все время придираясь к словам. — Через два дня все это будет принадлежать только тебе.

Тедди налил виски в алюминиевые кружки и протянул одну Деб, но она не стала ее брать, и Тедди поставил кружку перед девушкой на столик.

— Ты не хочешь вернуться домой? — спросил он. — К своим малышам?

— Каким малышам? — тупо ответила она.

— К твоим двум девочкам.

— Это был рассказ, чтобы вызвать сочувствие… Разве не у всех шлюх есть такие рассказы?

— Почему ты все время называешь себя шлюхой?

— Ну, я ведь не в музыкальной комедии, так?

— Значит, никаких детей нет?

— Правильно. Никто не говорит правду мне, так почему я должна быть другой?

— Ты была замужем?

— Да. Мой муж был старателем, и он действительно умер, но это все не имеет значения, правда? Мое прошлое, твое будущее. Все это проклято.

— Ты действительно хочешь вернуться домой и открыть магазин?

— Кто знает, чего я хочу? Возможно, вернуться в Виннипег. Устроиться в бригаду. Найти уютный бар со сводником-барменом и открыть там свое дело. Сама себе хозяйка — это чего-то стоит. Если повезет, я подцеплю женатого мужчину, дам ему то, что он не получает дома, тогда, возможно, он станет заботиться обо мне, оставит свою жену, но затем по воскресеньям он начнет страдать из-за невозможности поиграть с детьми, и я вернусь к тому, с чего начала, — стану шлюхой с карьерой взломщика. У меня получилось слишком жалостливо, да? Что ж, это не так. Мне просто все равно. У меня нет цели. Бывают неприкаянные женщины, не только мужчины. Возможно, я одна из них.

Тедди молча потягивал виски, стараясь удержать себя от вмешательства. Деб встала из-за стола и, взяв метлу, пошла подметать крыльцо. Затем она закрыла на засов входную дверь, проверила заднюю — привычка стоять самой за себя в этой чужой Вселенной без единой души.

Тедди целый час слушал ее плач, не имея силы отправиться к ней в спальню. Он открыл окно, и звуки озера заглушили всхлипывания. Возможно, утром Деб в молчаливой обвиняющей скорби покинет дом. Тедди оставил на столе гостиной деньги без записки. Ночные кошмары он должен переживать один, Барбара принадлежит ему; она всегда будет в темноте, до последнего судорожного вздоха и бесконечного сна.

Деб не уехала, и с появлением индейца, маневрирующего у причала, ее настроение переменилось. Лодка моталась по воде, словно головастик. Тедди смотрел, как Деб болтала с индейцем, — не из любопытства, а просто так. Утро было прозрачным, озеро простиралось полотном вороненой стали. Тедди забыл позаботиться о рыболовных снастях, но он обратил внимание, что на катере были удочки, а сейчас увидел, что индеец показывал девушке спиннинг. Она отчего-то рассмеялась, и резкое гулкое эхо поразило Тедди. Индеец, отвязав веревку, вскочил в лодку и энергично налег на весла. Через несколько минут он превратился в маленькую серебристую точку, заметную лишь тогда, когда волна поднимала лодку.

— Ты умеешь ловить рыбу? — спросил Тедди за кофе.

— Только когда она лежит на моей тарелке.

— Ты узнала, что водится в озере?

— Форель и какие-то сиговые. Он упомянул еще что-то, но я не запомнила.

— Хочешь сходить порыбачить?

— Если ты желаешь, чтобы я отправилась с тобой.

— Я немного половлю. Затем мы заскочим в город и купим то, что нам понадобится.

— Нам?

— Ну да, ты ведь здесь, разве не так?

— Душой и телом. Тебе хорошо спалось?

— Да, замечательно… А тебе?

Деб посмотрела на деньги, потом снова на Тедди, кивнула головой и сказала:

— Перед тем как ложиться спать, стоит протапливать комнату.

— Мне еще придется многому учиться.

В катере был установлен складывающийся навес над приборной доской и вместо двух двигателей стоял лишь один дохлый мотор. Тедди, не привыкший к обману в делах, собрался было разгневаться, но затем завел двигатель и, с облегчением услышав, что после минутного чихания тот мягко заворчал, отчалил. Удочек в договоре не было, как и банки мух для ловли форели, поэтому жаловаться особенно было не на что. На полном газу катер делал шесть узлов, и Тедди направил его вдоль берега, собираясь вначале осмотреть окрестные бухточки, чтобы найти укромное место. Катер двигался против ветра, и Деб, прятала лицо, пригибаясь за ветровое стекло. Она не надела шапку, вероятно, ее просто не было; Тедди снял свою шапочку и, переключив управление на автомат, натянул ее девушке на голову, опустив подвернутый край на уши. Деб удивилась.

— Так лучше?

— Я смешно выгляжу?

— Как мужчина.

— Это из-за твоей парки. Она широковата в талии.

— Главное, чтобы было тепло.

— Приятно…

— Что? — его руки задержались на шапочке.

— Когда ты прикасаешься ко мне.

Взглянув на бледно-голубое небо, Тедди глубоко вздохнул, провел рукой по лбу и ощутил мягкую, гладкую кожу на затягивающейся ране. Плоть заживает, и душа тоже, подумал он. Вероятно, она покрывается новой кожей. Прямо над катером кружили следящие за ним три ястреба. Сверкающие под солнцем брызги слепили глаза, и Тедди нацепил солнечные очки. Прикрывшись от солнца рукой, он развернул карту озера и провел пальцем, отмечая пройденный путь. Прямо на север лежал олений остров, и Тедди, сверившись с компасом, круто повернул штурвал и сказал Деб, что следует попробовать половить у острова. Катер уверенно понесся навстречу сильному течению, и Деб опустилась на банку.

— Ты обращаешься с лодкой, как профессионал.

— Я уже занимался этим.

— Ты не похож на капитана морских судов, но я готова поверить чему угодно.

— Нет, я никогда не был капитаном, — со смехом сказал он.

— Джордж, вчера вечером я выстирала твою рубашку.

— Спасибо, но ты могла бы не утруждать себя.

— Мне захотелось. — Она помолчала, затем тронула его за руку, и он обернулся. — Кто такой Т. Ф.?

— Инициалы на рубашке?

— Угу… Если не хочешь говорить об этом, я все забуду.

— Я был Т. Ф. Не важно, что стоит за этими инициалами, но я больше не являюсь тем человеком, которому принадлежала эта рубашка. Я носил ее просто потому, что забыл сменить.

— Хорошо, с меня хватит этого.

Мимо них проплывал грифельно-черный неровный берег, напоминающий беззубую улыбку старика. Домики оспинами покрывали склоны холмов, а по дорогам вдали от берега спешили грузовики, везущие людей на золотые прииски.

— Мне здесь нравится, — сказал Тедди.

— Подожди, пока не станет холодно.

— Холод меня не волнует.

— Ты будешь рад, когда избавишься от меня?

Тедди помахал прошедшей навстречу барже, груженной углем и необогащенной медной рудой.

— Почему ты махал им?

— Это знак вежливости.

— Тебя не раздражает то, что я все время задаю тебе вопросы?

— Нет. На некоторые я не могу ответить, только и всего. — Тедди покачал головой и провел рукой по начавшей приобретать форму бороде. — Мне будет жаль расстаться с тобой, но так будет лучше для тебя. Если ты и дальше останешься со мной, ты можешь попасть в неприятное положение.

— Связанное с чем?

— С чем угодно.

— С полицией?

— Возможно, и с ней.

— А если я скажу, что мне все равно, в какое неприятное положение я попаду?

— Но мне не все равно. Я не хочу быть виновным.

— А твои неприятности — это вина той девушки?

— А каком-то смысле, полагаю, можно сказать, что да, — все зависит от того, с какой точки смотреть. Но, говоря по правде, во всем виноват я. Люди имеют тайны, и если ты узнаешь их, тебя поражает ответный удар.

— Не могу поверить, что кто-то может повредить тебе.

— Я сам в свое время думал то же самое.

Тедди направил катер к небольшой плотине. За ней виднелись неяркие склоны холмов, покрытые пятнами ржавозеленой травы. Стадо оленей, склонив головы, паслось у самой кромки воды. Тедди ожидал, что животные, увидев пришельцев, убегут прочь, но те не собирались оставлять свои владения. Он зажег небольшую парафиновую плитку, и пламя едва не опалило ему лицо.

— Тебе следовало предоставить это мне.

Достав удочку, Тедди свесился за борт и удилищем измерил глубину. Подвести лодку к берегу не было возможности, так как он опасался посадить ее на мель. Нацепив резиновые сапоги до пояса, Тедди шагнул в воду.

— Пожалуйста, подай мне удочку и банку с мухами.

Протянув удочку, Деб стала смотреть, как он насаживает на крючок жирную мохнатую желтую муху. Трепещущая на ветру муха выглядела неправдоподобно. Тедди пошел к берегу, приближаясь к оленям, и обменялся взглядом со свирепым самцом. От просачивающейся в сапоги воды немели ноги, поэтому он решил ловить с берега, а не стоя по колено в воде, как собирался делать вначале. Замахнувшись слишком сильно, Тедди закинул леску чересчур далеко. Деб восхищенными глазами следила за ним. Она сидела перед плиткой, потирая над огнем руки. Девочка, просто девочка, со страдальчески опущенными уголками рта. У нее были полные губы и привычка покусывать верхнюю. Тедди снова закинул удочку, на этот раз удачнее, и стал ждать. Красный поплавок плясал на поверхности воды. Прозрачной воды. Тедди увидел свое отражение и подумал, не сыграло ли зрение с ним шутку, так как рядом с ним на воде отражалась Барбара. Ее рот был приоткрыт, и Тедди уставился ей в глаза. Молодая женщина собралась было заговорить с ним; затем ее лицо начало отступать, и Тедди следовал за ним до тех пор, пока не обнаружил, что зашел по грудь в воду. Кто-то тянул за леску, и Тедди подсек. Слишком поздно, сорвалось. Не мог же он все это придумать. Изумленная Деб смотрела на него.

— Ты что-то потерял?

— Нет, леска запуталась, — ответил он, стараясь избежать объяснений, свидетельствующих, что он сомнамбула.

Действительно ли Барбара звала его? Что она пыталась сказать? Боже, он едва не дотронулся до ее лица. Оно как-то изменилось… Да, волосы отросли, снова до плеч. Тедди ощутил странную боль и вздрогнул, закрыв глаза, переживая сон перед пробуждением. Это было начало, самый первый раз, когда он увидел ее, призыв был таким сильным, таким непреодолимым, что он не мог ни о чем думать. За тысячи миль от Барбары, не имея возможности видеть ее, он должен был перебороть эту боль. Разум старался привести какие-то убедительные доводы, но боль не проходила, усиливалась и наполнялась тошнотой и головокружением. Он убеждал себя: время лечит все. Все? Только не это. Он был словно паразит, пожравший все вокруг и начавший есть самого себя.

…Все достается тому, кто ждет… и любит Бога.

…Голос матери…

…Мне еще не больше восьми… Да, мне восемь лет, мы сидим в старом, подержанном «форде». Отец надел перчатки и пытается завести двигатель пусковой рукояткой. Я сижу на переднем сиденье. Отец передает мне рукоятку. Я чувствую себя полезным…

…Когда ребенок единственный, Марк, ответственность больше.

…Куриный салат — любимое блюдо Тедди.

…Спасибо, мама…

…Лицо твоего отца! Оно становится синим. Сделай что-нибудь, Тедди!

…Все достается тому, кто ждет и любит Господа! Повторяй, как попугай…

…Нет, кто-нибудь поможет. Он ведь… Марк…

…Крик, пронзительный вопль…

…Я не люблю Бога, мама. И никогда не буду любить.

…Ты ведь христианин.

…Отец тоже был христианином.

…Божье предначертание…

…В чем Божье предначертание? Пожалуйста, скажи мне. Я хочу знать.

…Он определяет своим детям судьбу. От них зависит, выполнят ли они предначертанное.

…Как свое предначертание выполняешь ты?

…Необходимо постигнуть непостижимое.

…Не понимаю.

…Необходимо любить.

…А что происходит, когда любишь? Мы любили отца.

…Твоя жизнь — это знак Божьей любви.

…Господь разлюбил отца?

…Нет, Ему понадобилась помощь в Его делах.

…Надеюсь, я никогда не понадоблюсь Ему… Если же это произойдет, то скажу ему, нет, я не хочу помогать.

…Все достается тому, кто ждет и любит Господа.

…Это действительно правда, мама?

…Когда ты станешь старше и полюбишь женщину так, как я любила твоего отца, все станет ясно… кристально ясно, как вода этого озера.

Рывок лески.

— Есть! — голос девушки с лодки.

На этот раз Тедди действует отлично, стравливая фут лески. Поиграй, утомись; и ты станешь такой же усталой, как я, говорит Тедди форели. Она еще сильная. Пытается соскочить с крючка. Кровавое облако застилает прозрачную воду. Вытащенная на поверхность рыба бьется. Затравленный остекленевший глаз отказывается закрываться.

— Поймал! — кричит девушка, и в ее голосе жажда смерти. Но я не хочу умирать. Тедди подтягивает леску. Рыба неистово бьется. Раненая, она тем не менее борется до конца. Он вынимает из ее рта крючок — осторожно, чтобы не сделать рану больше необходимого. Хвост бьет по скользкому мокрому сапогу. Победно улыбаясь, он дарит рыбе жизнь — выкидывает в воду.

— Почему ты сделал это? — недовольный, разочарованный голос.

— Мне не нравится то, что я чувствую, когда убиваю…

На обратном пути — быстрый осмотр коттеджа с озера. Ничего подозрительного. Он чувствует себя сильнее. Но и в этой силе, в его медленном исцелении присутствует Барбара — ее лицо, запах — более отчетливо, чем раньше… предначертание, которое должно быть выполнено.

Время идет. Дни… недели… ощущение спокойствия. Умиротворенность. Принимаются решения. Над глазом — невидимой улыбкой лишь бледный неясный шрам. Улыбающийся жизни. Принимающий ее такой, какова она есть. Рутина общения с Деб не менялась, отъезд на поезде так и не состоялся. Постоянное и неисчезающее видение. А в душе растет Барбара. Ощущение ее присутствия вплетается в его жизнь, снимает страхи и невысказанные заботы. Молодая женщина живет внутри его, пользуется его телом, заставляет сердце биться семьдесят два удара в минуту; она несет кислород к его мозгу. Она становится осязаемой, потому что он осязаем, они сливаются в одно целое. Деб теперь великолепно чувствует его настроение. Они живут вместе в гармонии, она, как старшая сестра, ухаживает за ним, уже не любопытная и интересующаяся, а внимательная и обходительная, но эта привычка ведет в никуда. Застилать кровать, готовить еду, обеспечивать общество, оказывать маленькие знаки внимания вроде любимых блюд. Например, ростбиф в воскресенье. Совершенный союз безбрачного супружества. Милая болтовня, временами перерастающая в серьезные разговоры: мода, финансовые махинации, тонкости рынка, обсуждаемые за кофе. Оставшееся время заполняют книги. До этого особенно ничего не читавшая, Деб открывает для себя мир По. Безымянный индеец привозит каждую неделю дрова. Деньги переходят из рук в руки, никаких слов.

Где-то в глубине души Тедди рассчитывал, что мороз и лед уничтожат его страсть, убьют ее, растворят в застывшей пустыне бестелесного чувства, превратят в армаду обезглавленных импульсов, не имеющих общего направления; вместо этого он с тревогой обнаружил, что лед оставил эту страсть нетронутой, сохранил ее — зачем-то ведь мы замораживаем продукты? — в первоначальном виде.

Уже конец октября. Озеро замерзло. Черная стальная пленка покрывает береговую линию, и слабые лучи яркого солнца поливают светом поверхность; бесполезно, лед не растает. По застывшей поверхности вперевалку гуляют утки; спотыкающиеся и скользящие, они напоминают детей, впервые пытающихся покорить каток.

…Робби собирается учиться кататься на коньках на катке Центрального парка. Жена Тедди, Френсис, умерла два года назад; поверенный в делах стремится сгладить душевную травму — рядом какая-то женщина.

…Можно, я обвяжу себя подушками?

…Хорошая мысль.

…Возвращение домой; там они находят подушку и старый широкий ковбойский пояс. Робби готовится к предстоящему испытанию. Тедди не в силах сдерживаться. Он разражается хохотом. Ребенок с серьезным видом широко открывает глаза, подруга — дама, как она себя называла до тех пор, пока вечером, позже, не скинула всю одежду, — вежливо улыбается. Ее зубы только недавно покрыты коронками, поэтому улыбка получается осторожной, женщина опасается ветра, способного вызвать кровотечение из десен или ослабить крепление внешне великолепных мостов к цементным основаниям. По той же причине она отказывается от шоколада, который предлагает ей мальчик; движением руки в перчатке отстраняет и хрустящие орешки; коньки Робби задевают ее мягкие кожаные сапоги и отталкиваются. Отец замечает все. Он мысленно отмечает, что необходимо отплатить за подобную учтивость…

…Если я не справлюсь, то достану инструктора.

…Разве мы сами не справимся?

…Не знаю, как по документам, но ты…

…Робби слушает…

…Я сказала это как комплимент.

…Он прозвучал как сарказм.

…У меня никогда не было детей.

…И мужей?

… Разве только служебные.

…Без детей чего-то не хватает.

…Это счастье, которого я готова себя лишить.

…Каток набит детьми и закутанными взрослыми.

Развеваются шарфы; маленькие девочки делают неуклюжие повороты, и взлетают юбки. Часть прогуливающегося, но в целом постоянного неселения парка высматривает стройные ножки, облизывает губы и дает волю сдерживаемому воображению. Эти ножки еще слишком малы, чтобы их замечали надлежащим образом. Все психиатры отпускают причудливые бородки в духе Ван Дейка, говорят по-английски с хриплым немецким акцентом и сторонним наблюдателям кажутся более безумными, чем их пациенты. Нация пока еще невинна.

…Мои немного жмут.

…Пойдем, папа.

…Обвязанный подушками Робби, пересиливая себя, выходит на лед — самоизлечивающаяся жертва…

…Эй, торько я (со временем он избавится от ротацизма[37])…

…Только…

…Торлько я один с подушкой.

…Звучит «Вальс фигуристов», и начинаются типичные остроты Центрального парка…

…Отвяжите от меня подушку.

…Будучи освобожден, Робби начинает летать на крыльях Гермеса, и Тедди с изумлением следит за ним. У этого ребенка есть дар. Вероятно, печать богов, указывающая, что этому шестилетке предначертана карьера в профессиональном спорте. Позднее, много лет спустя, Тедди обнаружит, что мальчик хорошо справляется буквально со всем. Поставь перед ним задачу, и он ее выполнит. Но он никогда не превзойдет самого себя. Он никогда не станет первопроходцем. Приключение — если только оно не будет строго ограничено задачами — никогда не найдет дорогу к сердцу Робби…

…Горячий шоколад… вкуснотища…

…Он произносит вслух слово «вкуснотища» и потирает живот.

…Скучающая подруга в норковой шубе прогуливается, поддерживая кровообращение в ногах. Как позднее обнаружит Тедди, каждый ее ноготь — это совершенная фреска. Он смотрел, как она трудилась утром, — маленький скальпель, жидкость для снятия лака, палитра красок, кусачки, — Мария Кассат по части маникюра… это все происходило в его квартире…

…На кожаном диване начинают появляться дорогие предметы нижнего белья. Молочно-белое тело, которое ласкали тысячи рук. Умело примененные ароматы ванной. Великосветские королевские манеры. Вышвырнутая из всех лучших школ, устроившая пьяные дебоши в большинстве нью-йоркских первоклассных ресторанов. Фамилия, которая с надоедливым постоянством появляется в колонках скандальной хроники…

…Женщина достает свой набор выживания: спринцовку, массажер-вибратор, пояс-импликатор, хлыст — все необходимое для загородной прогулки. Она заходит в ванную, гордо потрясая своим оборудованием.

…Для чего тебе это барахло? Это что, от астмы? — спрашивает Тедди.

…Хлопает дверь, шуршит юбка, они выходят, щелкают задвижки, из-за приоткрытой двери доносится приглушенная ругань. Тедди, в махровом халате, готовый к десятираундовому поединку, стоит напротив женщины…

…Ты — дешевка. Ты обещал купить мне соболью шубу и «роллс-ройс».

…Это ты говорила, что я тебе куплю их… Но у тебя еще есть возможность.

…Цезура, по деликатности достойная самого Китса[38].

…Какая возможность?

…Ну, если ты будешь откладывать пособия по безработице…

Дверь хлопает с такой силой, что загадкой современной науки остается то, почему петли уцелели.

— Весь день… — начинает Деб и осекается, устав вмешиваться.

— Да… весь день?

— Ты сидел и смотрел в окно.

— Я вспоминал разные события.

— Последний час ты улыбался. С тобой все в порядке?

— Да.

— Ты не проголодался?

— Нет. Но я бы с удовольствием выпил.

Ему передается стакан со слоем виски в три пальца. Деб тоже наливает себе немного, зная, что Тедди не любит пить один. На поверхности озера вспыхивают и гаснут огни.

— Джордж, знаешь, что я желаю? Больше всего на свете?

— Нет, чего?

— Чтобы я хоть как-то стала частью твоей жизни.

— Но ты и так уже часть моей жизни. Одна из самых важных…

— Я хочу сказать, частью твоей настоящей жизни. Той, которой ты улыбался. Для того чтобы стать настоящей для тебя, мне нужно превратиться в воспоминание.

— Ты живая, ты рядом со мной. Что может быть важнее этого?

— Нет, — у нее сжимаются губы. — Ты не допускаешь меня в свою настоящую жизнь. Она существует лишь в твоей голове.

— Я пытаюсь во всем разобраться.

Деб пожимает плечами, выпивает виски без особого удовольствия. В камин подкладывается новая порция дров.

— Чего ты ждешь?

— Я не могу этого осознать. Наверное, это покажется безумием, но я видел видение, призрак, сигнал… что-то в этом роде… — Он теребит бороду. Она перестала казаться непривычной, стала частью его личности.

— Твои волосы темнеют… Если хочешь, я могу их покрасить.

Она уверена, что полезные способности помогут ей определить отношения с ним.

— Я решил оставить их темными. Это была глупая мысль. Для того чтобы грим сработал, в первую очередь он должен обмануть того, кто им воспользовался. Надо сменить оболочку, а как сделать это? Сейчас я являюсь суммой пережитого раньше. Ни больше и ни меньше.

В три часа свет постепенно исчезает. Наросшие шипами на карнизах коттеджа сосульки кажутся зубами какого-то первобытного чудовища, чьи кости собраны в музее природоведения, и школьники смотрят на них, открыв рты и коверкая мудреные названия.

— В городе идет новый фильм.

— Правда?

Первый и единственный, который они смотрели, был про голливудских шпионов, попавших в Берлин и изображающих немецких и русских разведчиков и громил. Схватки дзюдо были по исполнению достойны начальных полицейских курсов, а повороты сюжета повергли в наркотический сон.

— Я лучше останусь. Но ты, если хочешь, можешь сходить.

— Не хочу оставлять тебя одного.

— Я почитаю… Все будет в порядке.

— Джордж… — Тон стал другим, полным обиды, умоляющим, взывающим к высшей справедливости. — Ты ничего не испытываешь ко мне… совсем ничего?

— Почему ты заговорила об этом?

— Мне иногда так одиноко…

— Мне тоже.

— Тогда почему же мы не можем быть вместе? Ты ведь находишь меня симпатичной… Ты сам говорил мне это неоднократно.

— Для меня это не будет ничего означать.

— Но для меня будет.

— Иди в кино…

Деб беззвучно пересекла комнату — призрак, видимый только тем, кто психически сильный, не Тедди. Щелкнул язычок замка, заскрипели шаги по снегу. Завелся двигатель — и вот он уже далеко. Над озером кружат ястребы, собираясь напасть на птицеферму на противоположном берегу. Над застывшей поверхностью гремят выстрелы, но ястребы кружат все ниже и ниже. Акт отчаяния. Истинный страх смерти заглушен позывами голода. Тедди вскочил с кресла-качалки… Он почувствовал, как внутри его что-то зашевелилось, должно быть, так чувствует признаки нарождающейся жизни беременная женщина. Тедди налил себе еще виски, но уже первый стакан ударил ему в голову. И вот снова… это шевеление слева в грудной клетке. Не болезненное, просто какой-то спазм, сопровождаемый сердцебиением. В комнате звучит чей-то голос, шепот, настолько тихий, что Тедди приходится напрячь слух, чтобы разобрать слова. Это пришла Барбара. Ее голос произносит его имя. В этом нет сомнений.

Деб вернулась из города в восемь. Увидев возбужденное лицо Тедди, она замерла на месте. У его ног — собранные сумки. Девушка сглотнула, готовая и в то же время не готовая к этому.

— Я ждала, когда наступит время, что ты не сможешь больше ждать, — сказала она. — Женщине тяжело быть в таком состоянии.

— Я понял, что это должно произойти сейчас, — ответил он, и его глаза засияли, а лицо стало одухотворенным — таким Деб еще не видела Тедди.

— Это я что-то сказала или сделала не так? — спросила она, переполненная желанием найти собственную вину, чтобы этим можно было утешиться, мучить себя за воображаемые проступки.

— Как такое могло бы произойти?

— Я хотела бы, чтобы все дело было в этом. — Деб сверкнула глазами и шагнула ближе. — Это означало бы, что между нами что-то есть… хоть какой-то признак жизни. Но ты так переполнен той женщиной, что нет возможности проникнуть внутрь.

Обняв девушку, Тедди нежно и с чувством поцеловал ее в губы; он впервые прикоснулся к ней, и она крепко прижалась к нему, ее пальцы вцепились в мягкую мятую фланелевую рубашку; Деб почувствовала, что он пытается освободиться, она попробовала удержать его, но не смогла. Она закусила свою губу.

— Ты много значишь для меня, — сказал Тедди.

— Как собака или кошка.

— Не знаю, почему ты стремишься заставить себя страдать.

— А ты? Возможно, я переняла это от тебя.

Деб в ярости отпрянула, ее рот исказился; девушка с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться, полная решимости оставаться такой же твердой, как Тедди. Она провела с ним уже почти шесть недель — то тактичная, то чувственная, то молчаливая, то угрюмая, то чрезмерно радостная, то воодушевленная, то циничная, — перебирая весь набор манер поведения, надеясь найти брешь, которая позволит им сблизиться. Деб улавливала его настроения, соглашалась или спорила с ним, разыгрывала из себя послушную скромницу и внезапно разражалась отчаянной выходкой, но не было никакого способа пробиться внутрь. Тедди застыл — так же, как застыло озеро, и только лунатик мог пытаться удить рыбу, не пробив лунки. А он, как бы там ни было, стал привлекательнее, желаннее, спартанская жизнь шла ему на пользу, он скинул вес, живот стал ровным и твердым, как кухонный стол, окрепли мышцы рук и спины, он стал похож на молодого спортсмена: долгие прогулки пешком, рыбная ловля, колка дров, использование рук и тела как никогда прежде…

— Если бы я была умнее, все получилось бы.

— Ты и так умная…

— Значит, мои манеры. Тебе не нравится, как я облизываю десны после еды.

— Дело не в этом и ни в чем ином.

Нельзя позволить ей похитить чувство, сохраняемое для Барбары, поэтому Тедди оставался бесстрастным. С безнадежным отчаянием девушка склонила голову, сраженная его скупостью, и Тедди, подготовив еще одно крушение надежд и став его свидетелем, расслабился. От этого он ощутил некоторую неловкость, но свой запас благих намерений он израсходовал уже много лет назад. Сочувствие явится оскорблением. Сплетя руки, Тедди повернулся к Деб спиной, словно причинив боль, разрезая ее отточенным ножом мясника. И тут она убежала, и Тедди услышал, как наверху заперлась дверь. Рыдания, тяжелые захлебывающиеся звуки, прерывистое дыхание. Положение, в которое много раз попадало большинство мужчин. Или ты не замечаешь его, или пытаешься загладить вину и даешь невыполнимые обещания; в обоих случаях победа не приносит радости и поражение нельзя разделить. Тедди выпил полный стакан, страстно желая, чтобы скорее наступило утро и они бы двинулись в путь. Он ждал, и чем дольше он ждал, тем сильнее нарастало его беспокойство. Запирается только одна дверь — дверь ванной. Чем там занимается Деб? Ни звука, только ветер, который Тедди теперь не замечал.

Он постучал в дверь ванной.

— Деб? С тобой все в порядке?

Шаркающие звуки, затем звук, который он не смог определить. Пять, шесть, семь, восемь… тот же самый звук. Металлический. Не тиканье часов. Тедди снова застучал в дверь, на этот раз сильнее.

— Деб, ради Бога, ответь мне, хорошо?

Что-то закрылось на щеколду.

— Мы поедем в город и поужинаем там. Ты хочешь этого? С бутылкой вина. Охлажденного, белого, какое тебе нравится.

— Пей его сам.

— Я хочу, чтобы со мной была ты.

— Буду, когда мы окажемся в шести футах под землей и черви начнут есть нам глаза. Тогда мы будем вместе. Не раньше.

— Пожалуйста, не будем заканчивать ссорой.

— Заканчивать что?

— Нашу дружбу.

Она издала короткий отрывистый сардонический смешок, затем снова заплакала.

— По-ожалуйста… — в его голосе зазвучала настойчивая просьба.

— Знаешь, где лежат деньги? — выдавила она между рыданиями. — Там, у озера?

— Да. — Тедди подумал, когда это она успела выследить его. Он лишь дважды ходил за деньгами, рано утром, когда Деб еще спала, а на улице был полумрак. — И что?

Снова металлический щелчок. На полке над раковиной лежала его бритва, ни разу не использованная со времени приезда сюда. И два лезвия.

— Когда со мной все будет кончено, выкопай свои деньги и положи меня в яму. Твою драгоценную яму.

— Мы друзья, хорошо относимся друг…

Его попытку убеждения прервал выстрел, и Тедди вспомнил про пистолет… Его так и не выбросили в озеро. Тедди плечом ударил в дверь, которая тут же подалась, и он буквально налетел на девушку. Прямо над раковиной в стене зияла дыра, в воздухе пахло порохом; Деб стояла, согнувшись пополам, ее тело сотрясалось от горестных рыданий.

— Я промахнулась, — сказала она, внезапно успокаиваясь. — У меня так тряслась рука…

Тедди вывел ее из ванной и, взяв за руку, словно слепую, повел вниз.

— Почему?

— А почему бы и нет? — Деб взяла его стакан и осушила одним глотком. — Я никогда не буду так любить, и жить всю свою жизнь… думать о многих и многих годах впереди, о комнатах с незнакомыми мужчинами, ненавидеть все это, никогда самой не получать удовольствия, превратившись в машину, в которую бросают монетки… бросишь гривенник, и головной боли нет. Так почему бы и нет, Джордж? Какой от всего этого толк?

— Но если у тебя будет достаточно денег, ты сможешь делать что хочешь.

— Денег!.. Мне на все наплевать. Я стала похожа на бревно, которое сплавляют к лесопилке… но если дерево не срубили бы, оно оставалось бы живым.

Не было никакой возможности уговорить девушку отказаться от своего чувства, поэтому Тедди рассказал ей все.

— Т. Ф. означает Теодор Франклин. Я — Теодор Франклин, меня разыскивает полиция за совершенное в Нью-Йорке убийство. Звучит нелепо, да? Но это так. И я возвращаюсь назад. Я понял, где мое место.

— Ты встретишься со своей девушкой?

— Она не моя девушка. Это неприятное известие, правда?

— И ты из-за нее кого-то убил?

— Косвенно — да.

— Значит, все было напрасно?

— Вероятно, ты права. Но я все-таки хочу узнать, действительно ли это было напрасно… Если бы ты убила себя, Деб, это было бы напрасно. Бесполезно, бессмысленно. Это было бы поражением при отсутствии противника. Ты понимаешь?

Она крепко обняла его, и Тедди во второй раз поцеловал ее, и это было их последнее прикосновение.

Двумя днями позже Тедди расстался с Деб на железнодорожном вокзале Виннипега, вручив ей две тысячи долларов. Его неудержимо тянуло в Нью-Йорк, и он с демоническим упрямством, не щадя себя, ехал вперед, не замечая ландшафта, полей, гор вдалеке. Его мысли полностью захватили дорожные знаки, скорость, время. Тедди пересек обе Дакоты, в Мэдисоне повернул на восток, к Чикаго и Гэри. Он провел ночь и часть дня в Акроне, проспав четырнадцать часов и проснувшись в два пополудни, восстановивший силы и готовый к любому испытанию, которому его мог подвергнуть мир. Автомобиль превратился в часть его тела: и во тьме, и на свету, слившись воедино, таинственным чудовищем они двигались, непрерывно двигались и с постоянной скоростью приближались к сердцу Востока. Сталелитейные заводы, угольные шахты, огромные, безымянные, раскинувшиеся на больших пространствах промышленные комплексы Среднего Запада, — все это пестрой лентой проносилось мимо; обращенная внутрь себя душа, воспитываемая видением рая, свободой неволи, распускающаяся светлым преданным духом. Тедди думал, такую ли эйфорию испытывала Барбара во время наркотического путешествия. Теперь она была сутью его путешествия. Он скажет ей это при встрече. Гигантские трубы-мастодонты Питтсбурга застилали небо черной сажей; затем, словно повернутые в калейдоскопе, ревущие горнила вклинились в картину ослепительной красной краской. Волшебство звучащей по радио среди электрических разрядов песни Азнавура «Je ne regrette rien»[39] очаровало Тедди. Последний рывок через округ Эмиш — Ланкастер — есть Бог на свете! Ищите его. Это приказ. Где? Он умело скрывается. Подглядывает, ища добрые дела.

Из Филадельфии Тедди позвонил себе домой. Ответил Холл — смущенный, неуверенный, опасающийся каких-то уголовных статей, под которые он мог подпасть. Чаще всего в разговоре звучало слово «сообщник».

— Тебе не о чем беспокоиться, — возразил Тедди.

— Это действительно вы, мистер Франклин? — это после трехминутной паузы. — Я так взволнован.

— Просто принеси мне голубой костюм и полную смену белья и сними комнату на Плац.

— На чье имя? — По-прежнему он упорно следовал всем деталям.

— На твое, мое — это имеет какое-то значение?

— Как насчет полиции?

— Они ведь больше не следят за домом, так?

— Нет, но они предупредили, чтобы я сразу же звонил им, как только вы свяжетесь со мной.

— Я сам свяжусь с полицией. Холл, прекрати волноваться: это ведь моя шея.

— Мистер Франклин, я не понимаю, почему вы вернулись.

— У меня кончилась мелочь. До свидания.

В баре гостиницы «Джон Бертрам» Тедди выпил коктейль, закусив нарезанным сыром. Пожилые постояльцы, собиравшиеся в бар на шестичасовой светский раут, смотрели на него с отвращением: темно-коричневая доха, броская фланелевая рубашка в красную клетку и борода морского волка притягивали взгляды. Тощая матрона, вот-вот готовая впасть в старческий маразм, внимательно изучала Тедди сквозь пенсне. Он показал ей язык, на что древний доходяга-старичок грозно потряс кулаком в его сторону. Тедди купил у стойки «Инкуайер» и вышел — пророк, ищущий религию. Филадельфия никогда не значила для него ничего, кроме адвокатских контор, поездки или полета из Нью-Йорка и обратно и просмотра в дороге отчетов только что оперившихся компаний, нуждающихся в его деньгах, поддержке и совете. Но теперь Кемден, Трентон, магистраль ожили. Люди рождались и умирали в этих местах. Сводки о водителях, превысивших скорость, и уголовных преступлениях, законопослушных гражданах, браках и разводах. Америка. Тедди обнимал ее. Свинофермы Сикока на десять минут привлекли его внимание.

«Инкуайер» сообщил Тедди, что сегодня было 3 ноября. Его не было здесь два месяца, но, казалось, прошло десять лет, ибо он смотрел на все другими глазами. За время его отсутствия появились новшества, и, выехав из туннеля «Холланд», Тедди оказался очарован возникшей перед ним панорамой Нью-Йорка. Тяжелые грузовики, ревущие магистрали, недовольные измученные полицейские, неистово машущие на перекрестках, развернули перед ним картину Нью-Йорка, увиденного глазами туриста. Тедди ощутил себя пилигримом, попавшим на нехоженую землю. В Иерусалим бетона.

— Я существую, — произнес он вслух. — И это чертовски хорошо.

Оставив машину на Пятьдесят восьмой улице, Тедди занес сумки в вестибюль и увидел в баре Холла, который потягивал апельсиновый сок. Тедди сел рядом с ним, и Холл, издав слабый неодобрительный стон, начал было: «Если не возражаете, я жду…» — и вдруг осекся посреди фразы, заметив что-то знакомое в выражении глаз бородача.

— Мистер Франклин? Это действительно вы?

— Привет, Холл. Ты снял номер?

Губы Холла нечленораздельно зашевелились, он протянул Тедди ключ.

— Одежда там?

— Да, сэр.

— Теперь можешь возвращаться домой. Не хочу впутывать тебя во что-то противозаконное.

— Сожалею, что говорил так… так невежливо по телефону. Я был потрясен. Все это дело… Газеты, полиция, то, что говорили люди…

— Я не желаю знать этого.

— Я был близок к нервному срыву.

— Возьми отпуск.

— Как я могу бросить вас в такое время?

— Замечательно, тогда оставайся. Я буду поддерживать связь. Никому ни слова о том, что я вернулся.

Холл неуверенно поднялся; апельсиновый сок извилистой змейкой потек по столу. Нагнувшись, Холл поднял стакан и промокнул скатерть салфеткой.

— Официант займется этим.

— Это все ваша борода, мистер Франклин. Она делает вас не вами.

— Я собираюсь сбрить ее. Ты не отнесешь этот чемоданчик мистеру Рэнду в «Чейз Манхэттен»?

— Да, сэр. Итак, буду сидеть у телефона и ждать ваших указаний.

У себя в номере он отчетливо вспомнил Деб, покинутую на платформе, разрываемую стремлением обернуться и бросить на него прощальный взгляд и страданием, которое принесет этот взгляд. Способность Тедди воспринимать жизнь и людей возросла, и девушка — с ее теплотой, смущением и привязанностью — осталась жить в нем. От сознания того, что он не один, Тедди ощутил каменную твердость, в его оболочку влилась еще одна личность — чудо бесшовной психологической хирургии. Чисто выбрившись, он почувствовал себя обнаженным. Длинная густая шевелюра придавала ему артистический вид; пиджак болтался в поясе, а рубашка с галстуком доставляли смутное неудобство. Чувствуя себя туристом, Тедди отправился в мюзик-холл Радио-сити, просмотрел балет, но фильм оказался невыносимым. В «Ля Каравель» его никто не потревожил, хотя метрдотель время от времени и бросал на него пристальные взгляды, пытаясь вспомнить что-то смутное и ускользающее, но затем, решив, что знакомыми были десятидолларовые чаевые, успокоился. Две чашки кофе в «Брассри», после полуночи заполненной людьми, в надежде на то, что сюда заглянет Барбара. Безуспешно.

В час тридцать, вернувшись в номер, Тедди уступил порыву и позвонил молодой женщине. Она ответила после третьего гудка бодрым и незаспанным голосом.

— Алло?

Он не ответил.

— Какой номер вам нужен?

Пауза.

— Кто это?

Со страхом; женщина, живущая одиноко. Тедди испытывал страстное желание говорить, но сдерживался. Зачем все портить? Голос Барбары стал негодующим.

— Вы что, шутник что ли, звоните среди ночи?

— Прошу прощения. Я неправильно набрал номер.

У нее перехватило дыхание, сдавленный звук, граничащий со знакомым воспоминанием. Тедди подождал, понимая, что Барбара может узнать его голос, но не желая признаться себе в этом из опасения возможности навлечь какое-то таинственное царство ужаса. Он расстроился от мысли о том, что испугал молодую женщину. Продолжать разговор он не мог, но ему хотелось успокоить ее.

— Все в порядке, спокойной ночи.

Он повесил трубку. Идеализированное воображение взяло вверх над действительностью. Тедди рухнул в постель и заснул сном детской невинности без сновидений, которые он помнил бы утром. Он проснулся, когда еще было темно, вслушиваясь в звуки, которые ниоткуда не доносились: завывающий над озером ветер, нефтяные насосы, выкачивающие нефть из каменистой земли, трескающийся лед, стучащий в стекло снег, — но этих звуков не было; он сбросил эту кожу, и постигнутая им мудрость была особой формой очищающих страданий. Тедди валялся в постели до восьми часов, спокойно размышляя о прямом пути, ведущем в будущее.

Оплатив счет, Тедди позавтракал в «Эдвардианском салоне» — копченая рыба с яйцами, посидел, разглядывая из окна небольшую площадь перед входом и спешащих на работу людей, и выпил третью чашку кофе, но аскетично отказал себе в датском черносливе.

Телефонистка, получив от него требуемые сведения, стремительно назвала ему три номера местной сети в окружной прокуратуре — все неверные. Наконец с растущим раздражением Тедди обнаружил, что его дело вел человек по имени Гарольд Сэндфорд, помощник окружного прокурора. Позвонив его секретарше, Тедди выяснил, что мистера Сэндфорда ждут к десяти и он будет на месте весь день. Он не стал оставлять свою фамилию и договариваться о встрече. По дороге в центр через разлагающийся Ист-Сайд, вдоль Бовери, где болтающиеся у дверей алкоголики пытались найти забвение в общении, Тедди пришла в голову мысль, что он один из них; хотя его зрение не было затуманено алкоголем, он страдал от недуга, который, подобно пьянству, нес в себе собственный конец.

Таксист всю дорогу назойливо жаловался на полицию, преступность, загруженные улицы, маленькие чаевые, актеров, сначала раздражая Тедди, но затем — такова тяга человека к общению — вовлекая его в разговор.

Нет, это не угнетает меня. Это душа города, часть его жизни, и нет, нет, это не вызывает у меня отвращения, так же, как не вызывают у меня отвращения мочевой пузырь и кишки человека…

Вдоль безумия Канал-стрит, мимо Китайского города и Маленькой Италии, оптового ювелирного центра — Тедди видел и чувствовал бурлящую жизнь маленьких людей, цепляющихся за существование. Такси свернуло на Центральную улицу — струпья автостоянок, витрины магазинов, кричащие именами залоговых поручителей, адвокатской защиты, нотариусов, уговаривающих виновных и пропащих зайти, подписать документы, обрести спасение.

— Вон там — это Могилы, — говорил водитель, — а вот это, — Тедди увидел пешеходный мостик, соединяющий два здания, — это Мост вздохов. Меня однажды судили за хулиганство, вот почему я все знаю.

Машина затормозила перед домом номер 100 по Центральной улице — серым, бесформенным, беспорядочным Уголовным судом.

— Можно завернуть за угол, прямо к сто пятьдесят пятому по улице Леонардо, а можно остановиться здесь. Как лучше?

— Здесь — это будет чудесно.

Тедди смотрел, как люди заходили в угрюмое здание — адвокаты, взволнованные близкие, полицейские. Крыло окружной прокуратуры, находившееся на улице Леонардо, оказалось убогим вытянутым коридором с полицейским в форме за коричневым обшарпанным столом, прожженным окурками.

— Я хочу видеть мистера Сэндфорда.

— Седьмой этаж.

На седьмом этаже — еще один полицейский за столом, стенографист за машинкой, спросил у Тедди цель его визита.

— Мне не назначена встреча, но он сейчас же примет меня.

Тедди увидел, как после телефонного звонка лицо полицейского прояснилось. Нервное подергивание глаза выдало неуверенность и предчувствие насилия.

— Я провожу вас.

Он протянул руку, приглашая Тедди идти первым. Вдоль длинного коридора со стенами, выкрашенными в неопределенный зеленый цвет, через четыре двери с массивными металлическими ручками, на каждой из которых было выгравировано: «Собственность города Нью-Йорка».

— Похоже, здесь разгуливает банда похитителей дверных ручек, — заметил Тедди.

— Что?

— Дверные ручки.

— Я не заметил.

Тусклая металлическая табличка с неуклюжей официальной трафаретной надписью: «Гарольд Сэндфорд», как раз на уровне глаз. Набрав воздуха, Тедди покончил с шутками, вызванными страхом.

ГЛАВА XII

Гарольд Сэндфорд был маленьким человеком с серьезным лицом, одетый в мятый костюм в полоску; в нем присутствовал некоторый налет отрешенного ученого, работающего в такой узкой области, что сущность работ бесполезно пытаться объяснить кому бы то ни было, кроме собрата-исследователя. К этому заключению Тедди пришел после пятиминутного разговора об изменениях законодательства в отношении убийств в штате Нью-Йорк, произошедших с сентября 1967 года. Что касается Тедди, то это было недоступным пониманию упражнением; и светлоглазый юрист, смотрящий на него через очки в оправе, казавшейся сделанной из льда ей и так искажавшей лицо, что оно имело непристойный вид, казалось, обсуждал какой-то тонкий академический вопрос, связанный с переводом хайку. Через некоторое время, потеряв нить разговора, Тедди обнаружил, что незнание имеет свое оружие: молчание. Его разум не мог постигнуть факты и решения.

— Не желаете кофе, мистер Франклин?

— Да, благодарю вас.

— Я пригласил стенографиста, и минут через двадцать прибудут оба следователя, ведущие это дело.

— Рад видеть, что я попал в хорошие, умелые руки.

— Мистер Франклин, опустив то, что вы замешаны в этом деле и признали свою вину, не может ли наше ведомство чем-нибудь быть вам полезным?

— Вы всегда проявляете такое великодушие?

— В этом нет ничего необычного. Мы имеем дело с конкретными людьми; некоторые являются закоренелыми преступниками, другие — нет. Например, если вы дадите какое-либо оправдание этому преступлению, нам это очень поможет.

— Чем?

— Вы сами не убивали этого человека, и, насколько я понял, в ваши намерения не входило, что грабители будут вооружены и станут предпринимать какие-либо насильственные действия.

— Обстоятельства таковы, что они были вооружены. Старик-портье мертв.

— Итак, для чего вам понадобились эти архивы и записи?

— Это мое личное дело. Мои побуждения не должны обсуждаться здесь, и то, почему я сделал так, как я сделал, не укладывается в логику, поэтому я предпочитаю оставить все как есть. Я купил билет и пришел оплатить его. Почему я оставил свою машину там, где я ее оставил, выходит за рамки вашего расследования.

— Вы не хотите, чтобы вам помогали? — искренне спросил Сэндфорд.

— Не особенно. Помимо всего прочего, я виновен во вторжении в личные дела одного человека, — вам это может показаться невразумительным в свете убийства и ограбления, но мою совесть это беспокоит не меньше. У людей есть тайны. Если бы они предназначались для широкой огласки, они — и это главное — не были бы тайнами. У меня тоже есть тайны, мистер Сэндфорд.

— Но что-то нужно учесть и в отношении человеческого сострадания… смягчающие обстоятельства.

— Я не ищу для себя оправданий, зачем этим заниматься вам?

— Ну, если быть искренним… я много времени занимался этим делом. Я… много знаю о вас как о человеке, и о ваших делах и, несмотря на то, что вы сделали, уважаю вас. Я встречался с вашим сыном и его невестой, с вашим компаньоном. Ваш адвокат, Джон Дейл, держит со мной контакт с самого начала, и, если только я не совсем плохо разбираюсь в людях, это все — замечательные люди… люди, которые что-то вносят в наше общество, а не пытаются урвать от него, и все они единогласны, высказывая уважение и симпатии к вам. Помимо них, я встречался с банкирами, брокерами фондовых бирж, аудитором штата, инспектором Финансового управления… Ходило много слухов. Растрата, подлог. Были разговоры о судебном преследовании ваших капиталов. Но никто не смог обвинить вас… Поэтому я озадачен.

— Вы разговаривали с доктором Фрером и его… пациентом?

— Да, разговаривал. Доктор Фрер очень извинялся по поводу того, что сделал, но кроме этого…

— Этот человек — слизняк!

Сэндфорд моргнул, обрадовавшись тому, что наконец вызвал у Тедди какое-то чувство. Пройдясь по комнате, он зажег сигарету, рассеянно забыл закурить ее и уставился в окно на пустынный сквер на берегу реки. Принесли кофе и датские булочки. Кофе пришлось пить из банок. Сэндфорд, оправдываясь, сказал:

— Прошу извинить. Раньше у нас были чашки, но их стащили.

— Я к этому привыкну. Мне ведь придется, так?

— Доктор Фрер не испытывает к вам неприязни. Даже больше, он относится с сочувствием и пониманием.

— Это его обыкновенные уловки. Тридцать пять долларов в час — и он создаст проблемы, которых и в помине не было. Придя к нему с тонзиллитом, выйдешь раковым больным. Именно так он лечит…

— У меня сложилось другое впечатление. Фрера проверили. Он — вовсе не модный шарлатан, охотящийся за жертвами, а хороший психиатр, не хуже многих в нашем городе.

— Как вы пришли к такому заключению?

— Поскольку я сам не разбираюсь в этих вопросах, то обратился к специалистам, к чьим услугам прибегает наше ведомство, и они сказали, что хотели бы иметь доктора Фрера в своем штате.

— Цеховщина… один лжет, остальные клятвенно подтверждают его слова.

— Вижу, мне не удастся переубедить вас… Вам неприятно признать то, что он действовал в интересах своего пациента. Он просто был вынужден заявить в полицию.

Тедди встал, внезапно потрясенный этим открытием. Его рот плотно сжался, а любезная спокойная самоуверенность, которую он демонстрировал до сих пор, уступила место агонизирующему сомнению по поводу верности Барбары.

— Должно быть, вы ошиблись…

— По поводу чего? — вставил Сэндфорд.

— Разве не Барбара Хикман обращалась в полицию?

— Нет, это сделал доктор Фрер. — Он покопался в толстой кипе бумаг, лежащей в светло-желтой папке. — Так, вот оно… В двенадцать часов сорок восемь минут доктор Фрер разговаривал по телефону с инспектором Джеймсом Ди Лидо. Встретившись в два тридцать с доктором Фрером в его приемной, инспектор Ди Лидо и сержант Патрик Келли получили ордер на обыск вашей квартиры. Принадлежащие доктору Фреру записи и истории болезней были обнаружены в вашем логове, так? Я не могу разобрать собственный почерк.

— Это была не Барбара… Вы точно уверены?

— Я только что сказал вам…

Как-то неожиданно верность Барбары потеряла скрытую отравленную роскошь предательства. И в то же время молодая женщина была заговорщицей, планирующей гибель Тедди, и он любил ее — больше тогда, когда она сражалась за свое выживание, чем когда она спокойно принимала поражение.

— Вы встречались с Барбарой?

— Да, встречался. Она находится в большом смятении… Я немногое сумел извлечь из ее слов.

— Это просто используемые ею способы соблазнения.

— И кого же она пыталась соблазнить?

— Вас… и вообще всех, кого она встречает.

— Что ж, вероятно, со мной у нее ничего не получилось. Все, что я заметил, все, чего добился, — это сбивчивое заявление. А теперь послушайте, я был с вами откровенен. А теперь хочу, чтобы вы дали мне полные, точные показания по поводу этого.

Внезапно комнату заполнили люди. Трое вошедших внесли с собой стулья, один держал в руках портативную стенографическую машинку. Подобно окну, на которое внезапно падает плохо закрепленная штора, действительность перед глазами Тедди поблекла. Сэндфорд, словно собираясь представить общественного трибуна, много сделавшего для блага общества, попросил всеобщего внимания. Ди Лидо, высокий мужчина с покатыми плечами и заячьей губой, жевал краем рта сигару, а другой следователь, Келли, тихонько хихикал, с видом человека, купившего выигрышный лотерейный билет и радостно поздравлявшего самого себя.

— Я знал, что есть только один способ добраться до вас, мистер Франклин, — сказал Келли, и Тедди поднял голову, гадая, какой вклад в это дело он сделал или должен был сделать. — Вы должны были прийти сами. Я знал, что вы сделаете это… ради этой девушки.

— Следователь Келли провел очень тщательное расследование, — объяснил Сэндфорд. Ди Лидо уважительно покачал головой, сделав этим первый взнос в важное заседание. Его специализацией были хулиганы, наркоманы и насильники. Все три предыдущих дела об убийствах, которые он вел, имели один простой мотив — деньги.

— Согласно закону, мистер Франклин, вы ничего не обязаны говорить нам, вы можете сохранить за собой возможность защищаться, а если вы захотите дать показания… — стенографист непрерывно стучал —…вы можете пригласить вашего адвоката и сначала проконсультироваться с ним и попросить его представлять ваши интересы.

— Благодарю вас, вы уже трижды сообщили мне это.

— Это для протокола.

— Я свяжусь со своим адвокатом после того, как дам показания. Правда есть правда, и я собираюсь выложить ее. Я договорился с человеком по фамилии Лопес, чтобы он ограбил квартиру доктора Фрера…

— Вы можете сообщить нам дату вашего разговора с Лопесом?

— Начало августа тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Точнее сказать не могу.

— Как вы познакомились с Лопесом?

— О, это случилось на рождественском вечере в моей конторе, в декабре шестьдесят шестого. Лопес работал барменом, и он старался произвести на меня впечатление разговорами о том, что, если мне понадобится убрать кого-либо или вообще совершить что-нибудь противозаконное, он может это устроить. Тогда я не обратил внимания, но позднее время от времени встречался с ним в лифте. Он работал в одной из закусочных на Нассо-стрит, которые доставляют кофе и бутерброды в конторы Уолл-стрит. Я разыскал Лопеса и предложил ему пятьсот долларов за то, что он устроит это ограбление или осуществит его сам; вообще-то, я полагал, что он выполнит все сам, хотя он говорил, что наймет пару юнцов на эту работу. Ни разу речь не шла об использовании оружия и каком-либо насилии.

— Почему так?

— Ну, эта тема никогда не поднималась. Я знал, что в определенный вечер квартира будет пустой, так как ужинал вместе с доктором Фрером и его женой. Детей у них нет, а секретарша уходит в пять тридцать. Я знал это по своему опыту. Мы…

— Кто это «мы»?

— Лопес и я договорились об условиях. Интересующие меня архивы и магнитофонные ленты были положены в ящик камеры хранения автовокзала, а деньги я оставил в конверте в телефонном справочнике. Вот так я получил документы, а Лопес — деньги. Больше я его не видел и не знаю, кого он нанял на это дело и нанимал ли кого-то вообще.

— Их было двое, — сказал Ди Лидо. — Никаких отпечатков, но мы определенно можем сказать, что их было двое.

— Я полагаюсь на то, что вы мне говорите.

— Зачем вам понадобились эти архивы? — спросил Келли.

— Я не собираюсь объяснять свои побуждения.

— Вам бы это определенно помогло.

— Послушайте, Келли — да?

— Да, сержант Келли.

— Я пришел сюда по доброй воле. Даю показания. Вы завели против меня дело. Я признаюсь в том, что сделал… в своей вине… и все. Об убийстве я узнал, только когда на следующее утро прочитал заметку в «Нью-Йорк пост».

— Почему же вы тогда сразу же не обратились в полицию? Если вы не хотели, чтобы портье или кто-либо другой пострадал, вы могли связаться с нами, узнав об убийстве. Разве не так? — удивительно злобным тоном спросил Сэндфорд.

— Я находился в полной растерянности.

— Вы полагали, что вам удастся остаться в стороне?

— Думаю, да.

Трое мужчин кивнули, и Тедди заметил, что Ди Лидо улыбнулся.

— Вы имели еще какие-нибудь дела с Лопесом?

— Нет, никогда.

— Кстати, как его имя?

— Я не спрашивал, а он мне его не называл.

— Дело в том, мистер Франклин, — продолжал Сэндфорд, — что его фамилия, возможно, вовсе не Лопес.

— Вполне вероятно.

— Это все равно, что называться Смитом.

— Когда вы поняли, что вас разыскивает полиция, куда вы отправились? — спросил Ди Лидо.

— Это не имеет значения.

— Позвольте мне решать, что имеет значение, а что нет, — раздраженно произнес Сэндфорд. Тедди не мог понять причину перемены его поведения.

— Я не собираюсь это обсуждать. Я здесь говорю… свидетельствую против самого себя.

— Свидетельствовать будете в суде.

— Это одно и то же.

— Вы связывались с дочерью Гранта? — спросил Келли.

— Да.

— Вы посылали ей деньги?

— Да.

— Сколько?

— Не ваше дело.

— Она узнала о вашей роли в этом деле? — спросил Сэндфорд.

— Нет, не узнала.

— Мистер Франклин, — голос Сэндфорда смягчился, — вы не очень-то склонны к сотрудничеству.

— Я рассказал вам все, что знаю.

— Ну а теперь признайтесь, — ласковым голосом произнес Келли. — Вы хотели эти записи потому, что считали, что Барбара изменяет вам с кем-то?

Голоса стали злыми, пронзительными, издевающимися, и Тедди отключился. Он хотел понести наказание, но не от незнакомых людей с чужими лицами, сидящих в этой комнате с отвратительными зелеными стенами.

— Теперь я хочу связаться со своим адвокатом… я больше не стану отвечать на ваши вопросы.

— Вы хотите, чтобы убийцы остались на свободе?

— Нет, не хочу… но я сказал вам все, что знал. Причины, побуждения моих поступков принадлежат мне. Преступление, мое участие в нем — это факты, но я, мои чувства — это личное. Вы не можете оправдать меня, снять груз с моей совести, так к чему же вторгаться на мою территорию? Вы получили мое тело, можете делать с ним что хотите и, Бога ради, удовлетворитесь тем, что у вас есть.

Трое мужчин склонились друг другу, и Тедди увидел неясное пятно, гидру, кивающую головами, такую же отвратительную, как зло, которое она обвиняла. Стенографиста отпустили, отдав распоряжение быстро все напечатать. Тедди почувствовал себя лучше: маленькое удовлетворение капитуляции на собственных условиях радовало больше, чем ниспосланная свыше победа. Тедди спросил себя: как мудрость не мешает человеку жить? Сдерживать свои чувства, оставаться отчужденным, безучастным, никогда не доверятся другому человеку — это и есть оперенные крылья мудрости? Тедди закрыл глаза, пытаясь обнаружить в темноте свет. Наказание, решил он, является личным делом, и он сам преуспеет там, где судьи, прокуроры, полицейские и профессиональные тюремщики не смогут ничего поделать: в никому не доступной области своего сердца.

— Вы не подпишете свои показания до того, как встретитесь с адвокатом? — безучастным голосом спросил Сэндфорд. Он вполне мог обращаться к скрепкам.

— Да, подпишу. Я в самом начале сказал вам, что я здесь для того, чтобы оплатить свой билет. Я не ускользну — с адвокатом, без адвоката, — так что успокойтесь.

— Вы готовы дать полиции описание Лопеса?

— Да, разумеется, но только не сейчас.

— Вы испытываете облегчение от того, что пришли к нам? — спросил Сэндфорд.

— Мне еще предстоит жить вместе с самим собой… Это будет не очень удобно. Мне действительно жаль, что Гранта убили. По-видимому, его жизнь была не слишком сладкой — двадцать лет портье или кем там еще, но я не имел права…

— А эти записи, они стоили всех трудов?

— Когда-то существовал такой способ лечения. Врачи пускали больным кровь. Некоторые умирали, некоторые выздоравливали. Я выбрал этот метод потому, что все остальные не принесли успеха.

Появился стенографист с шестью страницами отпечатанных показаний. Тедди предложили прочесть их перед тем, как подписывать, но он не стал утруждать себя этим. Полицейские тоже поставили подписи, и Тедди допустили к телефону.

На другом конце линии в роскошном кабинете, обшитом старым дубом, вновь принятый член наблюдательного совета, недавно вернувшийся с красной, как рак обветренной кожей после недельного отпуска на Ямайке, сидел, потирая грудь, Джон Дейл, а его двенадцатиперстная кишка взрывалась в гневной ярости, по силе напоминающей ядерную.

— Двадцатый участок? Да, найду. Тедди, ради Бога, почему вы сначала не связались со мной? Хорошо… — Он нажал кнопку внутреннего коммутатора. — Попросите Алекса бросить все, чем он занимается, и зайти ко мне. Нет, Тедди, я говорил со своей секретаршей. Помните, у нас ведь есть специалист по уголовному праву. Вы не встречались с ним. Мы приедем к вам вместе. Мне можно поговорить с прокурором? Алло, это мистер Сэндфорд? Именно. Конечно же, я помню. Так как же он оказался в Двадцатой? В чем он обвиняется? Убийство без смягчающих обстоятельств? По старому кодексу? Послушайте, я в этом не разбираюсь. Я занимаюсь корпорациями. Я возьму с собой Алекса Хаммонда… Рад, что вы его знаете. Это разрешает все наши проблемы. Я все-таки думаю, что вы могли бы связаться со мной перед тем, как допрашивать его. Вы предлагали? Очаровательно. До свидания.

Алекс сел на край темного письменного стола красного дерева.

— Теодор Франклин только что дал показания в Окружной прокуратуре, признав свою вину.

— Я знал, что он сделает что-нибудь подобное, — сказал Алекс.

— Вы не собираетесь надеть на меня наручники? — спросил Тедди Келли, когда они вышли из кабинета.

— Нет, это ни к чему.

— Замечательно. Что со мной будет дальше?

— Мы оформим вас в полицейском участке, затем вы вернетесь сюда.

В коридоре их появления ожидали три человека. Тедди решил, что это репортеры, и убедился в этом, когда мужчины набились в такси и последовали за полицейской машиной. Ди Лидо, фальшиво насвистывая «В самом сердце Техаса», управлял автомобилем с неторопливой уверенностью человека, направляющегося на встречу, на которую можно было опоздать. В салоне пахло утомительным нью-йоркским летом. Тедди был спокоен и с любопытством ожидал процедуры предстоящего ареста. До тех пор пока его не спрашивали о личном, он мог сохранять уверенное лицо, оставаться невозмутимым, бесстрастным — зрителем, снявшим ложу у ворот на весь сезон. Это был его город, город его рождения, столица, свидетельница его взлета, мать, создательница иллюзий, любовница миллионов незнакомых мужчин, говорящих на искаженных языках чужих стран, выдающаяся шлюха, само существование которой соблазняло всех, кто дышал ее отравленным смогом воздухом, пялился на ее небоскребы, мечтал о богатстве и любви, рассчитывал занять высокое положение, растерявшихся мечтателей, чьи помыслы застывали от циничного изгиба губ. Это был его город, и он любил его, нашел в нем свое место, потерял себя — равноценный обмен. На противоположном берегу реки знакомые места, на которые раньше он не обращал внимание. Рузвельт-драйв, Пепси-Кола, Парагон, топливо для домашних очагов, завернутое в серый мерцающий свет здание секретариата ООН — острое лезвие из стекла и бетона, угрожающее человечеству вечным миром. Дом. Да, Тедди был счастлив, что вернулся домой.

— Я сверну на запад на Шестьдесят первой, — сказал Ди Лидо.

— Закурите? — предложил Келли. — С ментолом, — извиняясь, добавил он.

Тедди достал сигарету из смятой пачки, и Келли дал ему прикурить.

— Благодарю.

— Это правда, мистер Франклин? — тихо спросил Келли, так, чтобы Ди Лидо не услышал.

— Что?

— Я читал в газетах… деньги… сто миллионов долларов?

— Я не знаю.

— Вам неприятен мой вопрос?

— Да нет, продолжайте. Что вы хотите узнать?

— Ну, должно быть, у вас что-то около этого?

— Полагаю, да.

— Только подумаешь об этом… о такой сумме — и у меня начинают дрожать колени. Я хочу сказать, вот смотрю на вас, вижу, вы простой человек, с мозгами… У меня они тоже есть — в своей области. Я — неплохой следователь, но как можно заработать такие огромные деньги?

— Я никогда особенно не думал об этом. С точки зрения логики. Вероятно, это дар. Некоторые рождаются с даром к живописи, музыке, пению. Я смотрю на балансовый отчет, посещаю завод, встречаюсь с людьми, управляющими им, размышляю о том, что производит этот завод, и произвожу мысленные расчеты. Если это предмет потребления, я говорю себе: «Я могу представить себе, что это требуется людям?» Если это какая-то отрасль промышленности: электроника, компьютеры, пластики, — я имею в виду, промежуточный продукт, — я пытаюсь понять, что это может дать нашей экономике, создаст ли это новые рабочие места, как все это состыкуется вместе. Я собираю всех людей за столом, выслушиваю все, что они могут сообщить, и всегда думаю вперед. Следует ли развивать фирму, а потом продать гигантской корпорации, или стоит побороться с ней, а затем слить вместе? Вот и все. В этом вся тонкость.

Келли боролся с собой, не зная, что ему делать, восхищаться или расстраиваться.

— Это действительно так?

— Честное слово, да.

— Но, должно быть, вы получаете кое-какую утекающую информацию…

— Я сам заставляю ее утекать. Я создаю эту информацию.

— Как так получилось — знаю, что вы не обязаны отвечать, не посоветовавшись с адвокатом, — но как такой человек, как вы, мог совершить такое глупое преступление?

— Я не могу на это ответить.

— С вашими деньгами, с вашим влиянием разве не могли вы добиться всего, что пожелаете, от любой женщины?

— Если бы мог, то не сидел бы сейчас вместе с вами в этой машине.

— Это точно… но, надеюсь, вы простите мои слова, я просто пытаюсь постичь… Используя великолепный, редчайший механизм своего мозга, вы планируете преступление. Давайте всмотримся в детали. Этот Лопес, ПР?

— Да, пуэрториканец.

— Рассыльный! Бегающий с кофе и бутербродами по Уолл-стрит. Не думаю, что он обладает каким-то разумом, и вы платите ему пятьсот долларов за то, чтобы он ограбил квартиру Фрера. Я хочу сказать, разве этот человек подходит для вашего дела? Он что, опытный взломщик, известный своими успешными ограблениями? Ответственный за сотни нераскрытых дел? И этот эксперт нанимает еще одного юнца, возможно двух, и они взламывают дверь — они даже не могли открыть замок, совершенно непрофессиональная работа — и вонзают ножи в старого портье. Тот умирает. Хорошо, вас нельзя привязать к этому. — В этом месте Тедди пожал плечами. — Пожалуйста, я пытаюсь понять вас. Предположим, они не стали бы шантажировать вас, вы получаете все, что хотели. Почему вы не избавляетесь от улик? Они же много недель находились у вас. Они же привязывают вас к убийству! А вы оставляете их у себя дома. Ди и я заглядываем к вам с обыском и через пять минут все находим. Во все полицейские участки рассылается бюллетень, и вы в розыске… Почему вы не попросили Фрера рассказать все, что вам требовалось знать?

— Он не сказал бы мне. Он оперирует с людским доверием.

— Предложили бы ему денег. Берут все. Вы могли себе это позволить.

— Он не взял бы денег.

— Если бы вы захотели найти для этого дела профессионала, вы бы непременно сделали это. На свободе их разгуливает около пятисот — я не имею в виду недоносков, у которых не хватает денег на травку. Именно специалистов. В своем роде таких же, как слесари и электрики. Вы платите сантехнику десять, двадцать, тридцать долларов за то, чтобы он починил неисправный унитаз. Он выполняет свою работу и не занимается тем, что проводит остаток дня в размышлении, как бы еще чего-нибудь урвать у вас. Он — профессионал. Если бы за ваше дело взялся профи, портье остался бы жив. Профи не убивает. Он сматывается. — Келли зажег еще одну сигарету. — Компьютеры, значит? Ваш мозг — это компьютер. Возьмем этот супермозг на мысе Кеннеди, который управляет ракетами. Заставьте его рассчитать взятки в бридже, и он не справится. С вами произошло именно это. В чем ответ? Скажите мне. Я двадцать лет работаю следователем. Ответы на некоторые вопросы я знаю, но на большинство — нет.

Тедди загасил свечку в вонючей пепельнице. Машина проезжала мимо Центрального парка. Несколько туристов фотографировали пустынный пейзаж.

— Человеческое сердце — вот ответ.

— От человеческих сердец воняет. По крайней мере, от большинства. Для такого человека, как я, это трагедия. Я привык работать с отбросами. Я три года провел в Браунсвиле. Там люди убивают друг друга из-за глупых ссор в рюмочных, подонки душат женщин из-за кошельков, карманник, запаниковав, всаживает нож в отца четверых детей, все магазины постоянно грабят. Люди убивают без всяких причин. Это оборванцы. Неудачники. Безнадежные, неисправимые мерзавцы, которым невозможно помочь. Я никогда не арестовывал кого-либо достойного уважения. До этого раза. Кого-либо, у кого я мог бы спросить совет, чему-то научиться. Так где же искать хороших людей?

— Возможно, вы — один из них.

— Я? От моего сердца воняет, как из преисподней. Наша работа отравляет людей. Я — ассенизатор. Когда видишь мертвых детей, растерзанных маньяком, что-то внутри умирает. Или сталкиваешься с делом, подобным вашему, и говоришь себе: «Черт возьми, как все это понимать?» Вы сами встретите таких типов за решеткой и тогда подумаете: это не человеческие существа, это какая-то язва…

— Я вижу свое отражение, — сказал Тедди.

Запахло горелым, и Келли встрепенулся.

— А, черт, я опять прожег дыру в костюме. Моя жена сойдет с ума.

Полицейский участок походил на армейский призывной пункт. Конвейер человеческих слабостей. Тедди был официально оформлен, полицейский принял его личные вещи, записал фамилию на запечатанном конверте, затем попросил отдать галстук и ремень, но Келли сказал:

— Все в порядке. Он пришел к нам не для того, чтобы вешаться.

Ди Лидо прижал руки Тедди к губке, пропитанной черными чернилами, а затем поставил отпечатки пальцев на карточке. Тедди вымыл руки в умывальнике в углу.

— Ваши адвокаты уже здесь, — сказал Келли.

Тедди прошел через кабинет, где два полицейских в форме неумело стучали на допотопных пишущих машинках. Два цветных юнца сидели на корточках в клетке, с испуганными глазами, безучастные ко всему окружающему. Тедди пригласили в небольшую мрачную комнату с зарешеченным окном. За небольшим столом, крышка которого была испорчена бесчисленными царапинами и черными пятнами от затушенных сигарет, сидел Джон Дейл. Он поднялся, распрямив короткие ноги, и его старческое тело составило яркий контраст с юношеским лицом. Дейл пожал Тедди руку.

— Я прошел курс лечения, — сказал Тедди.

— Неужели? Расскажите мне об этом. Я сам готов пройти курс лечения, — сказал Дейл без улыбки.

— Кто вы?

— Это Алекс Хаммонд, — ответил Дейл. — Он у нас занимается уголовными делами.

— Я — его первый клиент?

— Нет, были и до вас, — сказал Алекс. Тедди не понравился ему, и свою неприязнь он выразил пристальным изучением его лица. — Почему вы не связались с нами перед тем, как дать показания?

— Почему я сделал так, а не иначе? В любом случае вы мало что можете изменить. И перестаньте так смотреть на меня.

— Извините. Я просто люблю изучать человеческие лица. Келли предоставил мне копию ваших показаний.

— И вы нашли их поучительными?

— Мистер Франклин, избавьте меня от иронии. Я здесь лишь для того, чтобы помочь вам. Если вы хотите поговорить с Дейлом наедине, я выйду, а вы сможете найти кого-то другого, чтобы он представлял ваши интересы.

— Кто этот человек, Джон? Он не знает, что работает на меня?

— Слишком хорошо знаю это. Все дело в том, что Джон не может помочь вам, а я могу, так что, наверное, стоит отбросить всю шелуху и использовать то небольшое время, которое у вас есть. Вас собираются отвезти в Центр.

— Для чего?

— Две вещи: сделать ваши снимки и предъявить обвинение, чтобы можно было отправить в тюрьму.

Его прямота вывела Тедди из себя, и впервые за все утро он почувствовал раздражение и страх. Молодой человек был щегольски одет, но его лукавое подвижное лицо быстро реагировало на разговор.

— Джон, я полагаю, он в порядке?

— Если бы он не был толковым, разве я пригласил бы его поступить к нам? Теодор, расслабьтесь и слушайте.

После некоторого натянутого молчания Тедди кивнул.

— Хорошо, теперь, после поручительства Джона, мои профессиональные качества больше не будут предметом обсуждения. Хорошо. Я задам вам один вопрос, после этого мы сможем наметить план. Как вы собираетесь признать предъявленное обвинение?

— Признать полностью.

— Вы понимаете, что за этим обязательно последует пожизненное заключение?

— Да, понимаю.

— О Господи, Джон, в этот бред нельзя поверить! Думаю, нам следует просить суд провести полную психиатрическую экспертизу перед тем, как сделать официальное заявление. Он не отвечает за свои поступки.

— Кто это сказал?

— Я. Если вы готовы отправиться в тюрьму до конца жизни, смею заявить, что вы не находитесь в полном рассудке. Вы играете своей жизнью, мистер Франклин.

— Благодарю за совет, господин Советник.

— Послушайте, — вмешался Дейл, его лицо еще больше покраснело, — мы на вашей стороне, Теодор, так что почему бы вам не проявить благоразумие? Нужно ли мне доказывать свою преданность? Тедди, мы ваши друзья. Вы помогли мне, неужели вы полагаете, что я не сделаю для вас того же? Неужели вы не верите, что я пригласил для вас лучшего адвоката по уголовным делам, которого смог найти?

— Джон… Хаммонд, позвольте рассказать вам, как обстоят дела. Меня не волнует… меня просто совершенно не волнует, что со мной будет. У меня было несколько недель на то, чтобы все обдумать. Я мог не возвращаться. Я находился в северо-западной части Канады, имея достаточно денег, чтобы прожить на них до конца своих дней. Никто не обнаружил бы меня. У меня был пистолет. Если бы за мной пришли, я мог просто вышибить себе мозги. Я вернулся сюда по доброй воле. Хочу со всем покончить.

— Вы действительно вернулись ради этого? Правда? — многозначительно спросил Алекс.

— Для чего же еще?

— Разве не для того, чтобы увидеться с Барбарой?

— Черт возьми, что вам известно о Барбаре?

— Мы с ней друзья. Я познакомился с ней несколько месяцев назад…

Тедди заткнул уши руками, словно маленький мальчик, которого отчитывают родители.

— Я не хочу слышать. Не надо, ради Бога. Она все время с кем-то спала за моей спиной. С вами, с другими мужчинами. Я не смог этого вынести.

Алекс покачал головой.

— Вы так думали. Послушайте, то, что происходит между вами, на самом деле меня совершенно не касается. Но давайте остановимся и обдумаем лишь одно: как вы думаете, что почувствует Барбара, когда вы до конца жизни отправитесь в тюрьму? Вы как никто другой должны знать, что ей предстоит перенести. Вчера ночью вы звонили ей, так?

— Я хотел поговорить с ней… но не смог. Я хотел все объяснить. Извиниться.

— Как только вы положили трубку, она позвонила мне. Она сказала, что покончит с собой, если я не помогу вам. Против вас нет никакого заговора. Никто не хочет делать вам плохо, причинять боль. Это вы, вы сами, вызвали все неприятности.

— Я? — Будучи обвиненным, Тедди потерял самообладание. — Я предоставил ей все, что только одно человеческое существо способно дать другому. И я не говорю о материальном.

— Я не могу, не хочу, не стану спорить с вами. Но вы упускаете кое-что из виду — Барбару. Была ли она готова к тому, что вы дали ей?

— Пойдем, — вмешался Келли.

— Не дадите нам еще несколько минут? — сказал Алекс.

Взглянув на часы, Келли кивнул.

— Вы пугаете меня, мистер Хаммонд, — сказал Тедди.

— Когда мы очутимся в суде, Сэндфорд еще не так напугает вас. А теперь позвольте мне объяснить вам положение, в котором мы находимся. Вы обвиняетесь в убийстве по первому классу, убийстве без смягчающих обстоятельств. Это убийство было совершено двадцать первого августа тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. С тех пор уголовный кодекс Нью-Йорка изменился. Новый кодекс принят первого сентября шестьдесят седьмого года, но вы совершили преступление при старых законах и будете нести ответственность согласно им. Если бы убийство было совершено после первого сентября тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года, против вас не было бы выдвинуто никакого обвинения. Вам не пришлось бы отвечать за это убийство. Вы при этом не присутствовали, вы не дали грабителям указание иметь при себе оружие или применять насилие. Не было заранее запланированных намерений, но, к сожалению, согласно старому закону, мы не можем упирать на то, что вы не делали. В чем вы действительно виноваты — и в чем вас можно обвинить — так это в ограблении по третьему разряду, и Сэндфорду это известно так же хорошо, как мне. Даже по прежнему кодексу его обвинение весьма слабо, и он, вероятно, ограничится только ограблением. Если же он им не ограничится и проиграет дело, придется устраивать новый процесс по факту ограбления, что будет стоить городу новых денег и времени. Вы следите за мной?

— Да. Но почему он не объяснил мне этого?

— Он не был обязан делать это ни в моральном, ни в процессуальном плане. Он ведь спросил вас, желаете ли вы, чтобы ваш адвокат присутствовал при даче показаний, так?

— Да, спросил, — ответил Тедди, чувствуя себя слабым и уязвимым.

— Он действовал в рамках своих прав. Я бы сделал то же самое. Я подозреваю, что Сэндфорд постарается выдвинуть самое тяжкое обвинение, хотя бы для того, чтобы проверить действие старого кодекса в новых условиях. И для проверки он воспользуется вашей жизнью. Я излагаю достаточно ясно?

— До боли ясно. Но какое значение будет иметь мое оправдание?

— Оно будет иметь значение для всех нас, — сказал Дейл.

— Но не для меня.

— Если Барбара согласится выйти за вас замуж, это изменит ваши намерения? — спросил Алекс.

— Да, — признался Тедди.

— Значит, у вас появляется возможность шантажировать ее?

— Уступаю перед вашими аргументами.

— Вы откажетесь от предъявленного обвинения?

— Скольким временем я располагаю?

— Максимум часом.

Когда они шли по коридору участка, Келли придерживал его за руку. Тедди не мог понять, почему на улице было так много народу, и он обернулся к Келли с озадаченным, растерянным выражением в глазах. Замигали вспышки, и человек пятьдесят обрушились на него, выпаливая вопросы, которые он слышал лишь наполовину, затем смолкли. О чем они кричали? У стоящего на тротуаре мужчины в руках был микрофон, а за его спиной стоял автомобиль телевизионных новостей. На Тедди надвинулась телекамера, и он увидел в объективе свое искаженное выражение.

— Можно, он ответит на наши вопросы? — спросил мужчина, тыча микрофон в Тедди.

— Идите к… — ответил Келли.

— Благодарю. Вероятно, ребята, именно поэтому у вас такие замечательные отношения с прессой.

— Я оценил ваши действия, — сказал Тедди, когда они сели в машину.

— Теперь они не смогут воспользоваться озвученной картинкой, — удовлетворенно заметил Келли. — Теперь диктору придется болтать все время.

— Почему все они приехали сюда?

— Вы сенсация, мистер Франклин.

Тедди не смог удержаться от улыбки. Холман и Грэхем, его ответственные по связи с прессой, получали пять тысяч долларов в год только за то, что следили, чтобы его фамилия и фотографии не попали в газеты. В этом году им долго придется ждать денег. Закрыв глаза, Тедди увидел свет фотовспышек, прорезающих темноту. Мысль об использовании давления и угроз на Барбару была столь ужасающей, что ее нельзя было даже обсуждать. Раньше для него не имело значения, каким способом он добивался Барбары, но теперь, сделав для себя открытие, он настаивал на своих условиях. Существуют ли какие-то незыблемые признаки любви? Как узнать это? Согласится ли Барбара? Что означают эти слова: верность, привязанность, уважение, преданность, понимание, страсть? Люди постоянно говорят об этом, тревожатся и умирают из-за этого, но, оторванные от действительности, эти слова становятся пустыми и бессмысленными, промывкой мозгов, замаскированной под отвратительную сентиментальность человеческих добродетелей. У Тедди осталась лишь оболочка чувства к Барбаре; причины этого чувства не имели значения, само его существование было первопричиной. Всю свою жизнь Тедди, сам не сознавая того, состоял в оппозиции тому, что когда-то сам называл «змеиным логовом любви», и в этом состоянии он нашел самого себя, определился в стремлениях. Он избегал сильных чувств так же, как некоторые избегают калорийной пищи, и полученный от Барбары удар явился следствием его моральной слабости.

— Знаете, в чем моя беда? — спросил он Келли. — Я готов отдать Барбаре свою жизнь, но не знаю, куда идти.

— При вашем положении я предложил бы ей весь мир, все движущееся.

— Я сделал это, но этого оказалось недостаточно. Я отдавал все себе, и это настолько вошло в привычку, что я не мог по-настоящему понять, как смогу отдавать что-то кому-то другому.

— После того как вас сфотографируют, я хотел бы полистать вместе с вами нашу картотеку, всмотреться в лица.

— Я занимался этим всю свою жизнь, но не смог даже опознать себя.

— Все равно попробуйте, хорошо?

Как в скором времени выяснил Тедди, процедура оформления задержания была скучной. Подобно куску говядины на колоде мясника, его крутили так и сяк, как было им удобно. Его пихали, толкали, передвигали из фотостудии в картотеку, допрашивали в различных крохотных, плохо освещенных комнатах, протягивали рекламные листки юристов и адвокатов, делающих очередной обход этой человеческой скотобойни в поисках клиентов, записали его физические данные и психические особенности, закодировали их и поместили в архив. Тедди сводили на обед: тонкие куски мяса в подливе, напоминающей слизь, переваренная стручковая фасоль и картофельное пюре с луком; он съел все с большим аппетитом и даже собрал с алюминиевой тарелки подливу куском хлеба.

Через гулкие коридоры снова на улицу, затем в здание Уголовного суда — Тедди передвигался, словно в трансе, выполняя па из какого-то сомнамбулического балета, разыгрываемого среди теней, хореографию которого ему самому предстояло изобрести. Он что-то потерял, но не мог вспомнить, что именно.

Да, он должен был принять решение — вот оно что. Виновен или невиновен… Он чувствовал себя виновным. Возможно, это была вина в понятии высшего разума, а не в юридических терминах. Мимо зала заседаний Тедди провели в другую комнату.

— Как с вами обращаются? — спросил Дейл.

— Я — примерный ученик.

— Вы опознали Лопеса? — с сомнением спросил Алекс.

— Нет, но я указал на несколько человек, похожих на него.

— Закусочную проверили, Лопес исчез приблизительно сразу после ограбления. Владелец не может сказать точнее. У них очень большая текучесть рассыльных.

— Вы определились со своим решением, Тедди? У нас осталось двадцать минут до предъявления обвинения.

— Я просто не знаю.

— Положитесь на нас двоих, — взмолился Дейл.

— Как я могу? Если бы ответственность лежала на вас, я положился бы на ваш совет, но мне нужно время, чтобы понять самого себя. Видите ли, когда я пришел сюда сегодня утром, я был уверен.

— Отвергнуть обвинение Сэндфорда — это я взял на себя, — сказал Алекс.

— Каково оно?

— Убийство по первому разряду и ограбление по третьему. Я сказал, что вы принимаете только ограбление.

— Я только что вспомнил, Джон. Вы не свяжетесь с Робби — как можно скорее?

— Я уже сделал это. Он прилетает сегодня днем.

— Барбара знает, где я?

— Да, — сказал Алекс, — я звонил ей.

— Я могу попросить вас обоих об одной вещи? Это поможет мне.

— Да, конечно.

— Я виновен в убийстве или нет? Единственный раз я не желаю прибегать к уловкам. Использовать деньги, изощренную линию защиты, чтобы победить закон. И в то же время я не хочу стать жертвенной овечкой. Что вы скажете? Видите ли, я хочу отыскать дорогу, которая проведет меня через все это. Хочу удовлетворения. Я нанес рану, но поранил и себя, не только тем, что я здесь, в суде, я действительно нанес себе увечье и одним действием хочу залечить обе раны.

— Я — адвокат, мистер Франклин, и все, что я могу сделать для вас, — это предоставить самую хорошую и активную защиту, на которую способен. В действительности мне нет дела до того, виновны вы или нет. В любом случае вы имеете право на защиту. Теперь — вы задали непростой вопрос, и на него нет готового ответа. Но есть пути искать ответ. Во-первых, вы не виновны в убийстве, хотя и создали благоприятную среду для него. В ваши намерения не входило убийство. Если бы вы, а не грабители оказались в тот момент в квартире и появился бы портье, вы ударили бы его ножом?

— Честно?

— Да.

— Я не знаю, что бы я сделал?

— Но факты таковы, что вы не убивали, — твердо заявил Дейл.

— Мы используем все предоставленные законом возможности, чтобы защитить вас, точно так же, как бы вы использовали все доступные вам средства сделать выгодное вложение капитала вашего клиента. Вы немного сбили меня с пути тем, что чересчур упростили ситуацию: то, что вы хотите, и то, что вам доступно, — две разные вещи. Это та же основополагающая ошибка, которую вы допустили в отношении Барбары. Нет никакой единой формулы. Но давайте посмотрим на вовлеченных людей: портье убит; государство защищает интересы его семьи, начиная против вас судебное преследование; если вы признаете себя виновным, вас приговорят к пожизненному заключению, и от этого станет плохо вашему сыну, друзьям, партнерам. А Барбара, как насчет нее? Возможно, именно она — подстрекатель; возможно, именно она принесла вам все химикалии, а вы смешали их, не зная, что получится, и не успели вы хорошенько подумать, как прогремел взрыв. Не все так просто, а?

Тускло освещенный зал заседаний современного вида, обшитый деревом, пах свежеиспеченным белым хлебом. Сэндфорд зачитывал обвинение, а Тедди чертил на клочке бумаги треугольники и развлекался доказательством их равенства. Дейл грубо встряхнул его за руку.

— Вы признаете себя виновным, Тедди? Суд уже дважды спрашивал это.

— Виновен или невиновен? — несколько озадаченно настаивал судья.

— Я думаю, нет готовых ответов, — произнес Тедди, глядя на судью, затем на Сэндфорда и наконец на Дейла.

Сзади раздался кошачий концерт стонов неверия со стороны репортеров, фотографов и зрителей.

— Защитник, ваш клиент не в себе.

— Ваша честь, могу я приблизиться к столу? — спросил Алекс.

— Да, и я также хочу переговорить с прокурором.

Оба подошли к столу судьи. Тот, все еще в смущении, склонился вперед, и они зашептались.

— Я невиновен в убийстве, но виновен в том, что навлек на человека смерть, — крикнул Тедди.

— Если вы не замолчите, вас обвинят в неуважении к суду, — сказал судья.

Тедди оставался на ногах, неуверенно пошатываясь. Серая кружащаяся вереница лиц радужным полумраком надвинулась на него. Тедди услышал за спиной пронзительный крик.

— Заткнись!

Все головы обернулись.

— Ты пытаешься убить и меня, мерзавец?

К нему бросилась Барбара и, схватив за руку, вскрикнула:

— Он невиновен. Виновна я.

— Невиновен, — механически повторил Тедди.

Среди волны криков, призывов к порядку судебные исполнители выдворили Барбару из зала. К Тедди на мгновение вернулся рассудок: награда за поражение.