Компромиссы зла

Черное рождество.

Я не помню, когда это началось. Может быть моя психика, защищая себя, поставила заслон, и я пытался все забыть. Поэтому моя память как решето. Возможно. Мне сложно выразить чувства, а в последнее время стало сложно формулировать слова. Все чаще переставляю местами слоги, путаю буквы. Как же я жалок. Брожу по комнате кругами, не могу взяться за дело. Важное дело, чертовски важное дело. Работу всей моей жизни.

На улице стало нестерпимо холодно, все наряжают елки, я бы тоже нарядил, но не могу. Все мое внимание рассыпается, но вдруг мой взор останавливается на бронзовой дверной ручке, из тьмы возникает искра, передо мной вновь возникает туннель, я обретаю цель и чувствую электричество в моем мозге. Эту бурю, пронзающую всю сеть нейронов, я становлюсь деятельным, я оживаю. Почему же это длится так недолго, иногда минуту, порой час. Меня что-то ведет, но стоит сойти с невидимого маршрута и из меня словно вынимают батарейки. Нужно это прекратить. Я все же должен вспомнить, когда это началось, только тогда я буду уверен, как все должно закончиться.

На столе лежат разбросанные бумаги, часть смята, но есть три нетронутых листа, они пронумерованы, на них напечатан текст с рукописными правками. Буду читать по порядку.

Лист первый. Мне восемь лет, на ногах моих сандалии и белые носочки, я весело бегу по песчаной обочине, рядом со мной двоюродный брат Генка. Он гостит у бабушки этим летом, он старше меня на три года, выше на голову и значительно крупнее. Мы идем смотреть пруд по его просьбе, для этих городских все в диковинку: то корову им покажи, то жука майского из навоза наковыряй. Правильно, живут у себя в городах – света белого не видят, все время по квартирам сидят, как мыши в норах. То ли мы деревенские, убежишь утром на луг, набегаешься в салочки до бессилия, в овраге воды ледяной из ручья напьешься, а после можно в чащу лезть – улиток собирать, проголодаешься – к соседской бабке в сад заберешься яблоки тырить, а то и вишню! Ух, как она нас крапивой прихватила, когда мы потеряли бдительность и подпустили ее слишком близко в прошлом году. Саньке то сильнее досталось, он как самый жадный на вишню полез и там застрял, растерявшись. Потом в футбик пойдешь играть, штабик в кустах строить, мелом разживешься – в четыре квадрата можно поиграть. Много дел летом, дни кажутся бесконечными и совсем не хочется расходиться по домам.

Минуя мост через речку, мы останавливаемся на середине и, вытянув шеи, плюем в воду, кто дальше. Естественно побеждаю я, в этом деле я абсолютный чемпион. Было время потренироваться, пока вечером ждешь пастуха со стадом.

Продолжаем путь. Со мной большая стеклянная банка, я смогу поймать в нее головастиков и выпустить в другую заводь, которая не пересыхает в жару.

Впереди раскинулся парк, давно заброшенный.

Говорят, раньше по пятницам здесь гремела музыка, были танцы. Мне сложно это представить, 90-е добрались и сюда, я еще слабо понимаю, что это, мне не с чем сравнивать, для меня это настоящее. Я просто вижу разруху, которая контрастирует с фильмами, что крутят по телеку, и сцена посреди парка яркое тому подтверждение. Она привлекает к себе внимание и в то же время отталкивает от себя. Деревянные лакированные доски давно облупились от сырости, местами они вырваны, а большей частью заплеваны. Битое стекло от темно зеленых и желтых бутылок, невыветривающийся запах мочи, усиливающийся под палящим солнцем, использованные шприцы. Больше всего на свете я боюсь встретить здесь наркомана. Никогда раньше их не видел, но мама описывала их очень страшно. Боюсь случайно уколоться об иголку и схватить СПИД, я обхожу сцену стороной, нехорошее это место.

К пруду ведет тропинка среди высоких вековых вязов и плакучих ив, здесь тоже есть одна достопримечательность. О ней знают местные, родители пугают ею детей.

– Генка, погнали, я тебе че покажу!.

– Че там? – недоверчиво пробухтел мой товарищ, остановившись.

– Гиблое место одно. Да не боись, там безопасно, но история с ним связана одна страшная.