Компьютерра PDA N151 (24.12.2011-30.12.2011)

Василий Щепетнёв: Гимн усталому караулу

Автор: Василий Щепетнев

Опубликовано 28 декабря 2011 года

Всю весну семнадцатого года Россия радовалась. Свобода! Царь отрёкся от престола, стал заурядным гражданином Романовым, и потому следовало ждать прогресса и процветания, которые, по слухам, уже стояли на пороге.

Почему и как именно падение монархии открывает путь ко всеобщему благу, толком не знал никто. Исторические примеры, скорее, сулили обратное: вслед за отсечением головы Людовика Шестнадцатого вместо процветания пришли террор и голод. Но то Франция, у нас же всё будет иначе.

Незнакомые люди обнимались и радовались: наконец-то! дождались! пришла желанная пора свободы, равенства и братства! То, что после объятий порой исчезали часы, кошельки и прочие нужные предметы, огорчало, но что значит пропажа часов по сравнению с революцией! Радовались гимназисты: теперь, верно, отменят экзамены, поскольку экзамены ограничивают свободу и не способствуют равенству.

Радовались учителя, особенно учителя сельские: новое правительство, конечно же, увеличит им жалование раза в два. Или даже больше.

Радовались юристы: примут новые законы, отменят старые, и все сделки, все гражданские и уголовные дела придётся пересматривать заново, что повысит и значение, и благосостояние законников всех уровней.

Радовались писатели и журналисты: вот теперь, когда цензура окончательно уйдёт в небытие, они смогут работать вольно, не оглядываясь на тюрьму, а раскрепощённый народ будет расхватывать написанное прямо из-под пера.

Радовались врачи, хотя спроси их: чему, господа, радуетесь? - вряд ли бы ответили. Разве что за коллегу, Шингарёва Андрея Ивановича, который вдруг стал министром земледелия (sic!).

Обычным времяпрепровождением весны семнадцатого было посещение митингов, более того – активное участие в них. Хорошие ораторы были нарасхват, на хороших ораторов ходили как на трагиков, оперных кумиров или чемпионов по французской борьбе. Но митингов много, на всех первостатейных ораторов не хватало, и выступали ораторы второй статьи, а то и просто доморощенные: гимназисты, студенты, помощники присяжных поверенных.

Страсть к митингам оказалась сродни страсти к водке, сами митинги отчасти заменяли нехватку последней, приводя участников в состояние восторженности: как же, ухватили историю за косу, теперь ей от нас не отвертеться.

Митинги обычно завершались принятием какой-нибудь резолюции: чтобы хлеба вволю, чтобы цены не росли, чтобы экзамены отменили, а были резолюции и совсем причудливые: разрешить гимназистам курить в присутствии преподавателей и жениться. Каким образом резолюции воплотятся в жизнь, не думали. Как-нибудь, то ли через Всемирный Разум, то ли через Всероссийское Учредительное Собрание. На последнее возлагали не надежды – уверенность. Почему-то думали, что Учредительное Собрание разом переменит жизнь и державы в целом, и каждого гражданина в отдельности, так что никто не останется обиженным.

Правда, ликование всеобщим всё-таки не было.

Крестьяне примеривались к помещичьей земле, но радоваться не торопились: сначала нужно землю получить, вспахать, засеять, урожай вырастить, убрать, засыпать в амбар, и только затем радоваться. Рабочие тоже радоваться не спешили: цены на продукты росли много быстрее, чем в царское время, а есть хотелось по-прежнему. И солдаты отчего-то не торопились на фронт радостно выполнять долг перед союзниками: с какой, собственно, стати они должны английской короне и французскому парламенту?

Но крестьяне, рабочие, солдаты – это несознательная масса, и люди передовые тянули эту массу в аудитории, на площади, в театры и цирки, где и слушали, и произносили речи, и принимали решительные резолюции. Щёки розовели, груди вздымалась, сердца бились в унисон. Жизнь казалась одним упоительным мгновением.

Ах, если бы май никогда не кончался, если бы весна революции длилась вечно!

Но так не бывает. Прошло лето, наступила осень. Сначала сентябрь, а потом и октябрь. И оказалось, что коса истории совсем не девичья и что хвататься за неё не следовало ни в коем случае. Юристы, гимназисты и учителя сиять перестали, а многие просто куда-то пропали. Писатели старались прочитать где-нибудь за половинный паёк лекцию о Некрасове или Чернышевском, журналисты после ликвидации небольшевистских изданий меняли либо убеждения, либо профессию, торговля прекратилась, а Учредительное собрание было распущено в связи с усталостью караула.

Повезло.

Усталый караул – это прекрасно. Люди с винтовками, с гранатами и штыками хотят поесть и поспать. Им нет дела до бойких говорунов. Пусть только поскорее очистят помещение, и ладно.

Будь караул бодрый, может, никто из здания Таврического и не вышел бы. Вон, к Шингарёву и Кокошкину бодрые пришли, и что получилось…