Кому нужна твоя правда?

2. На планерке.

Планерка в газете «Городская жизнь» была в самом разгаре. То есть, уже половина собравшихся мерно клевала носом. Вторая всячески изображала внимание, но мысленно была солидарна с первой.

По старой доброй традиции сначала речь вела главный редактор Инна Рейнгольдовна Кольберг, седовласая старушка в очках, чья толщина стекол напоминала иллюминаторы. Вот и смотрела она своими маленькими голубыми глазками на мир вокруг, как на нечто удивительное и тайное. Будто ее погрузили в Марианскую впадину в батискафе.

– Не мне напоминать вам наши правила! Наши три золотые «О» – Оперативность, Ответственность и… Карамышев?

– Оптимизм, – подсказал сонно фотокор Карамышев, длинный и худощавый дядька с щегольскими усиками и отрешенным лицом настоящего буддиста. Впрочем, по-настоящему он был просто пофигистом, а буддизмом прикрывал свои пофигические наклонности солидности ради.

– Оптимизм! Именно, Карамышев! – голосом заслуженной учительницы РСФСР подхватила Инна Рейнгольдовна. – А ваши фотографии в последнее время сквозят безысходностью!

– Мои фотографии отражают реальность. Я не виноват, что реальность полна печали.

– Позитив сам себя не отыщет, Карамышев! Ищите в жизни позитив, и будет вам счастье!

– А мне кажется, тут дело не в позитиве. Он просто на какой-то своей волне, – пожаловалась на фотокора молодая журналистка Танечка Вялоклюева, для солидности заимевшая псевдоним Красавина. – Я ему даю задание сфотографировать весеннюю капель. А он что?

– Что?

– Он притаскивает фото капельницы, которую втыкают в какую-то бабулю!

– Но-но, «какую-то», я ради кадра любимой тещей пожертвовал, – буркнул фотокор, даже не глянув на Танечку.

– Предлагаю предупредить фотокора о неполном служебном соответствии! – пылко продолжила Танечка. – А в следующий раз – штраф! Чтобы знал…

– Что вы на это скажете, Карамышев? – спросила Инна Рейнгольдовна. Фотокор равнодушно пожал плечами. Все время планерки он старательно чистил свой набор объективов, которые и так сверкали кристальной чистотой. Просто чтобы занять руки в это пустейшее, по его мнению, времяпровождение.

– Что тут сказать? Предлагаю оштрафовать меня сейчас и вырученные деньги передать нашей журналистке, чтобы ей было чем платить таксистам за проезд. У меня окна кабинета выходят на стоянку, и видеть, как она каждый раз за поездку расплачивается натурой прямо в машине, мне не комильфо. У меня жена и дети. Собака, в конце концов. А сам я буддист строгих правил.

Проснувшийся коллектив воззрился на Танечку, наблюдая с любопытством естествоиспытателя, как плавно краснеет ее миловидное веснушчатое лицо от щек и далее до ушей и шеи.

– Я… я… Это мой парень, Марат и мы любим друг друга!

– Любите друг друга менее пылко, а то когда такси на стоянке скачет под ритмы секса, и ваша голая задница, мамзель, мелькает в лобовом стекле, на эту картинку сбегаются все охранники нашего офисного здания.

Танечка уже просто пылала от стыда. А фотокор равнодушно продолжил, попутно просматривая на свет цейсовский объектив 24-70 с постоянной светосилой 2,8, что являлся жемчужиной его коллекции дорогостоящих стекляшек.

– В общем, если редакция так уж жаждет позитива, в следующий раз я устрою вам, дорогая, классный оптимистичный, оперативный и ответственный фотосет. И фотографии потом в разные…

– Ну хватит! – прервала его Инна Рейнгольдовна. Танечка уже сорвалась с места, всхлипывая на ходу, исчезая в сторону туалета. – Ни стыда, ни совести!

– Согласен! – кивнул фотокор, делая вид, что воспринял этот выпад на счет журналистки. – Ни стыда, ни совести! А еще у нее вкуса нет. Носить в 21-м веке трусы в горошек – уму не постижимо!

В стороне туалета раздался звучный всхлип.

– Виктор Петрович, вы то почему молчите? – воззвала главный редактор к выпускающему редактору – Виктору Плашкину. Тот решительно кивнул.

– Согласен.

– С чем?

– Тот факт, что у нас в штате только один журналист – это очень плохо. Танечка вот-вот да в декрет соберется. И что мы будем делать?

– Да мы вроде не это сейчас обсуждали.

– А может и зря, что не это. Может, в этом и причина наших всех проблем. Она у нас одна рабочая лошадка.

– Кобыла, – буркнул еле слышно фотокор, отложив цейсовский объектив и принявшись за сверхсветосильную фиксу от «Сигмы».

– Что? – не расслышала Инна Рейнгольдовна.

– Правильно, говорю, Витя идею подал, – громче сказал Карамышев. – Она тут у нас ходит одна, вся такая из себя… звезда, что с волосами. Незаменимая. Пальцы гнет, что сталистую проволоку. А если еще кого из журналистов в штат примем, так и конкуренция у них появится.

– Вы думаете, присутствие еще одного журналиста заставит ее писать активнее и лучше? – с сомнением в голосе спросила Инна Рейнгольдовна. Она украдкой метнула взгляд в сторону туалета. Потом чуть тише добавила. – Хм, сомневаюсь!

– А вы не сомневайтесь. У моего деда было правило в деревне. Он никогда по одной свинье не выращивал на мясо. Одна корм плохо ест. А вот когда их двое, так они и жрут, да побыстрее. Голоден – не голоден. Лишь бы второй свинке кусок не достался. А? Психология!

– Ну уж вы сравнили: свинью и журналиста.

– А что вы думаете, журналист хуже свиньи что ли? – обиделся за творческую братию фотокор.

– Хорошо, – после некоторого раздумья произнесла Инна Кольберг. – Я постараюсь донести до собственника ваше предложение о расширении штата. Если все получится, готовьте уже в этот номер объявление о приеме на работу журналиста.