Дьявол и Город Крови 2: кому в Раю жить хорошо…

Глава 5. От бытия до Ада…

«Тут птицы не поют, деревья не растут,

И только мы, плечом к плечу, врастаем в землю тут…»

Песня

Удара о землю не последовало… Она неслась с огромной скоростью и не могла остановиться. Слегка мутило, но без тошноты. Звезды пролетали мимо, образуя белый коридор из множества точечных бело-голубых линий. Иногда казалось, что она бежит по земле и ноги едва касаются опоры, иногда перепрыгивает через огромные расстояния – дух захватывало. Кружилось пространство, рассеченное сознанием, телом, сгустком энергетической субстанции, или чем там она была.

Мысли отсутствовали. Лишь четкое понимание своего «я» и ощущение пустоты вокруг.

Полет напоминал путешествия под плащом Дьявола, когда видения приходили к ней, но тогда она оставалась на месте, а пространство вокруг двигалось. Теперь же наоборот – летела она, а пространство оставалось на месте.

Огромное потрясение – но чувство пришло не сразу. Приказное: «Не бойся!» прозвучало отовсюду, прошло волной – и страх ушел: Дьявол был где-то рядом…

Полет вряд ли длился долго. Скорее, ощущение расстояния растянуло время необозримо, которое, как таковое, скорее всего, отсутствовало… Крылья все-таки были. Вели себя, как родные: плавно затормозили, медленно опустив на каменный выступ скальной породы. И остались. Манька пощупала спину. Крылья росли из лопаток – одно реально было все в крови, а другое – как застиранная простынь, которую долгое время использовали вместо половой тряпки.

Но на самом деле их не было. То есть, она видела их, и даже могла пошевелить, но руками не нащупала. Обычная спина – и горбик не выставлялся.

«Странно! – подумала она, разглядывая крылья через плечо. Крылья сложились и не мешали. – Откуда они?! Я же не птица!»

Приобретенные крылья напугали ее больше, чем потрясение от полета. Она живо представила себя на земле, и при всем желании порадоваться приобретению не смогла, убившись плачевной картиной: люди, без сомнения, за версту станут обходить стороной полуангела-получеловека.

После внушения крылья не исчезли: трепыхнулись и освободили место для визуального осмотра местности.

Расстроившись, она осмотрелась по сторонам.

А где… гром и молнии? Где огонь, сера? Манька решительно отказывалась верить, что попала в Ад. Ну, разве кого-то напугаешь камнями? На земле водились места пострашнее.

Плохая была идея – таскать сюда людей, перестали Дьявола бояться. Вот так ушла праведность из народа…

«Исчезал, и будет исчезать», – переживая за друга, которому нечем было удержать свободолюбивый народ, посочувствовала она Дьяволу. По всему получалось, что запугивал он одного себя, и права была она, когда подозревала что-то в этом духе…

Но прекрасным место тоже не назовешь…

Мрачновато. Тускло…

Воздух здесь был необыкновенно плотный, привыкла она не сразу. Вокруг – невообразимое, невероятное нагромождение камней, напоминающих уродливые деревья, строения, или высеченных в камне людей, сцепившихся между собой и поедающих друг друга.

Как в Храме, когда змеи извивались у ног.

Камни и скалы показались ей зловещими.

Ну, хоть что-то…

На гранях каменных разломов натекала красная, как кровь, смола. Ни деревца, ни ручейка, ни былинки – ничего! В нос ударил резкий ядовитый запах, от которого тут же захотелось перестать дышать. Не запах разложения, но вонь… Высоко над головой свесилось небо, напоминая, скорее, каменный свод. И когда она смотрела, почему-то показалось, что небо не над головой, а под ногами. И как будто правильно. Но сразу после этого стало казаться, что она неправильно стоит. На голове. А когда начала смотреть на себя, то по всему выходило, что она стоит нормально, как обычно, и неправильным все-таки было небо. Стоило подумать о небе, и опять – неправильно стояла она…

– Тьфу ты! – используя старое верное средство против Дьявола и его заморочек, сплюнула она, к своему неудовольствию убедившись, что в Аду Дьявол все тот же – опять обман!

Не помогло, заморочка осталась, но уже не думалось – пусть ее разгадывает кто-нибудь другой! Голова слегка закружилась. Она оглянулась: не заметил ли кто нелюбви к Дьяволу. Успокоилась. Ни души не оказалось рядом. Ни одной. А говорил, их тут как звездей на небе.

– И что теперь? В какую сторону мне идти? – рассеянно вслух произнесла она, поднимая с земли обломок.

Камень был черный, как уголь, но тверже гранита. На ощупь – гладкий. И тяжелый – руку оттянуло.

И вдруг почувствовала тяжесть во всем теле, будто обломок местной породы высасывал ее. Камень она держала в руке, но он точно проник в нее. Она торопливо отбросила его, брезгливо отряхнув ладони.

С другой стороны, Ад все-таки выглядел удручающе. Голо. И черные камни повсюду.

Мысли сразу стали тревожными и беспокойными… и чужими, влетевшими в голову. Повеяло тоской, ни с того, ни с сего захотелось завыть. Просто так, без причины. Да так, чтобы волки, воющие на луну, позавидовали. Само ощущение воя проявилось неестественно материально, будто надвинулось на нее и вошло в тело, надавив, как камень, который она только что держала в руке.

Она не завыла, и от этого разделилась сама в себе: тело отчаянно желало исправить несоответствие между собой и ощущением, которое шло изнутри, а она чувствовала и противилась – и от этого ощущение воющей себя стало сильнее.

Наверное, так чувствовал себя одержимый Дьяволом человек, которого она видела лишь однажды. Он орал, кричал, бился – а Святой Отец читал молитвы и кадил, размахивая позолоченной корзиночкой. На чудо одержания и изгнание Дьявола собралось посмотреть много людей, но Маньке это чудо чудом уже не казалось – слова Дьявола плотью не становились ни при каких обстоятельствах, а тут явно над человеком издевалась враждебно настроенная плоть. В своем одержании она узнала бы черта, если бы все это происходило не в Аду.

Она присмотрелась к ощущению, отказываясь наотрез выть вместе с ним.

– Не мое! – сообщила она телу, отвергнув чуждое нытье. – Пусть воет!

«Плохо мне, плохо! Больно!» – заныл неизвестно кто в ее голове ее собственным голосом.

Если бы не умеренное количество собственной прогрессивной настроенности на определенную цель, она бы, пожалуй, пострадала вместе с интересным высказыванием – слишком уж голосок был проникновенным, затрагивая струны внутренних вибраций, душевный, как голос Благодетельницы, когда она выступала по радио.

Но голосок прикатил не вовремя. «Плохо и больно» размазывалось в голове общедоступным чувством: «Ой, бедная я, бедная, опять посмеялись надо мной…» – и сразу страх неизвестности.

Манька одернула себя: с чего ей жаловаться? Дьявол как раз предупреждал, что Ад не Сад-Утопия. Если уж по-честноку, место оказалось не хуже и не лучше многих других. Каменная пустыня, но снега нет, железо в избах осталось, и пока никто ее в костер не тащил. Она слегка наклонилась, привалившись к камню, проверяя местность затылочным зрением.

Черт чихнул, перепрыгнув через ее голову, и слегка поклонился. Затылочным зрением уловить его она не успела. Возможно, он все это время стоял позади, слившись с камнями, тогда чертей здесь было пруд пруди. Удивительно самостоятельное нутро сразу же ныть перестало, а черт как-то сразу обмяк, и внезапно, повернувшись к ней, трансформировался…

Нормально, глазами, черта она видела впервые.

Тело его покрывала шелковистая шерстка, на лбу торчали рожки, за спиной закручивался хвост – лысый, с пушком на кончике, но в остальном он в точности копировал ее саму. Живой, плотский. Пожалуй, можно было пощупать руками. И Манька не удержалась, ткнула в него пальцем.

Черт смутился, покраснел. Он как будто не ожидал ее увидеть, и тоже рассматривал во все глаза, но искоса, исподлобья.

Зная их вредную, бессовестную натуру, никакой радости в его обществе она не испытала. Наоборот, встревожилась. Но, вспомнив, что черт в Аду считался законопослушным гражданином, слегка успокоилась. Лишь бы не додумался ябедничать. Плевать в землю в Аду – примета была дурная, не дружественная. Дьявол мог забыть о своем добром расположении.

Манька еще в избах привыкла, что черти умеют становиться похожими на человека, но в виде себя самой, лицом к лицу, потустороннее существо лицезреть не ожидала. И растерялась. Смотреть на себя оказалось не столько неприятно, сколько невыносимо. Боль внезапно нахлынула с чувством обиды за себя и с отвращением к вампиру, который умело и преднамеренно облачил ее в такие… неподобающие одежды.

Неуверенный, неряшливый вид, тяжелый стеклянистый отсутствующий взгляд с мутными зрачками, опухшее красное лицо, слегка искаженное от боли, под глазами мешки, движения отрывистые, угрожающие. Наверное, такая, прилипчиво-убогая, ходила она по дорогам, пугая людей, такой ее видел Дьявол, и такая она сидела где-то глубоко в подсознании, выставляясь наружу всякий раз, как только Дьявол уходил из мыслей, предоставляя ее самой себе на самоистязание.

Это была… не совсем она… Или уже не она…

Благодарение Богу, что вся мерзость не становилась ее одеждой сразу! Трижды был прав Дьявол, когда журил ее за мученичество: такое угрюмое лицо никому не подошло бы. Да, имидж у нее был самый что ни на есть поганый. И ведь нельзя сказать, что она совсем уж не такая: тело ее постоянно что-то роняло, перед кем-то ползало, просило, унижалось, продавалось – так она себя чувствовала, когда разговаривала с человеком, теряясь, заикаясь, не уверенная, слушает ли ее.

На сердце стало холодно: с глубокой благодарностью она помянула Дьявола, в надежде, что, вырабатывая невосприимчивость к издевательствам, он хоть чуть-чуть сделал ее другой. Но кто знает, изменилась ли она, если прежняя стоит перед нею, и она помнит внутри себя каждое движение, переживая это состояние, на которое все ее нутро отзывалась болью и горечью.

Она видела черта со стороны, но будто в себе – и ужаснулась.

И снова почувствовала, что должен был чувствовать черт, будучи ею, ясно вспоминая окаменевшие взгляды людей, отринувших ее. Всеми своими обидами она не могла понять и сотой доли их состояния, когда проходила мимо. Она любила человека с не меньшей заботой, с какой человек начинал презирать ее такую. Она была не больше и не меньше человека, доброта и сердечность не оставляли ее ни на минуту, но боль, искалечившая ей жизнь, и мучители, которые пристраивалась рядом, ужасающие своей бессердечностью, открывались людям как мерзость, еще более пугающая, чем мерзость, которую черт открыл ей. Она вдруг с удивлением поняла, почему честные люди отстранялись сразу: сознание человека не способно выдержать ум земли, открытый темной стороной. Забитая насмерть земля отверзала уста, выдавливая из себя голоса и ее, и ее мучителей, и всех, кто пришел через открытые врата и остался в земле. Они всегда были рядом – тайно, как тать, угрожали, уговаривали и смеялись, затягивая любого в убогую круговерть – время для земли остановилось. Человек не слышал вампиров явно, но его потревоженное подсознание бежало прочь. А нечестный человек – испытывая внутреннее отвращение, пряча свой страх, не гнушался использовать ее руки, голову, как тот вампир, который благословлял его. Вампиры звали его, нечестивец как бы вступал в сговор с ее врагами, расположивая их к себе именно соучастием в преступлении. Да, ему странно везло, тогда как другие, не умеющие быть неблагодарными, умирали вместе с нею.

Получалось, что рядом с нею не было ни одной доброй души, а те, кто терпел ее, действительно были героями. Даже она сама замечала, что в зеркале отражаются глаза, которые не отражали то, что она думает или чувствует.

Вот как сейчас…

Манька уловила в себе неприятное чувство, будто черт угрожает ей… эта ассоциация слишком не вязались с его раболепием, будто поверх черта был еще один невидимый образ, который проникал в ум быстрее, чем зрили глаза. Похоже, радио здесь работало в полную силу, и черт стал настоящим ретранслятором, генерируя мысленные обращения. Она не только слышала его, она видела себя со стороны, как человек, который уже изменился до неузнаваемости. Изменилось его сознание, душа, чувства. То, что она видела, было ее прошлым, а сейчас она была готова призвать вампиров к ответу, возвысив голос…

Или ее готовили к тому, чтобы объявить одержимой Дьяволом....

Ощущение точно такого же существа пришло из-за спины, слева. Непрочное, но достаточно плотное, чтобы уловить его в своем пространстве, и память была не своей, чужой, когда нет ни места, ни времени, ни самого факта, что это было на самом деле.

Манька мысленно помолилась за Борзеевича, который вытащил непонятно откуда и непонятно как на свет божий неизвестно какой древности интереснейший и полезнейший документ. Она вспомнила, как он учил ее объективно рассматривать себя. Место за спиной соответствовало подвалу избы-баньки, левому крылу Храма. Там, по определению, вампиры поселяли пограничных чудовищ – древних вампиров.

«Странно, почему зеркало не показывает так ясно?..» – рассеянно подумала она, рассматривая черта – и тут же догадалась: черт развернул ее отражение, усиливая волны, тогда как в зеркале отражение было повернутым: правой стороной она смотрела против правой, левой стороной – против левой, поэтому зеркальное отражение было более или менее нейтральным.

Но люди ее видели именно так.

Выводы привели ее в замешательство.

Оказывается, имидж проклятого полностью зависел от вампира…

Но, если это земля вампира, тогда почему она ступает по ней сама в таком неприглядном виде? Почему стала демоном, да еще таким… убогим?

Имидж был еще тот!

Самое странное, что, не будучи такой, – она не просила дважды, не навязывалась, не доказывала, – она знала этот образ: каждое утро он возвращал ее в исходное мрачное состояние, как генетическая предрасположенность.

Ели вампир нарисовал себе светлый образ царя и бога, понятно, как они становились Спасителями в белых одеждах… Вампир не мог быть не Богом, не Богом он начинал умирать – и полез бы в бутылку, даже если бы Дьявол как-то смог понять его болезнь и принять больного.

Не устоял бы…

Из опыта она знала, что черт гораздо правдивее может открыть человека, чем человек, указывая на самые характерные узнаваемые признаки. Выходит, не зря она ненавидела свою неуклюжесть, боялась, что человек не дождется, не поймет, закроется прежде, чем успеет расположить его к себе. Даже она сама вдруг ощутила невероятное желание оттолкнуть его…

В мгновение Манька поймала змею и раздавила голову – не отвела глаз, не отказалась, заставив любить себя и такую. Горсть пепла усыпляла мертвый ум, а ее ум анализировал. Ни мудрости, ни человечности не оставили ей вампиры – она пришла убивать и ограбить, и была убита и ограблена всеми, кто защищал себя и вампира, которому принадлежала ее левая сторона.

Наверное, она была такой во время ритуала…

«Он где-то там, почти мертв, и я нахожусь среди них!» – догадалась она, уловив в себе, что никогда не мыслила так раньше. Мысль поднялась от земли – качество ее было другим, земля как будто вырвалась из плена. Мысль не пришла и не ушла, она была чистой и ясной, как молния, лишенная плоти, соединив небо и землю, осветив тьму и став ею.

Свое новое состояние Манька отметила лишь вскользь: ее земля не ненавидела, она лишь перекрывала доступ всему, что исторгала земля вампира-души, свидетельствуя о ней. Ложно! Теперь она лишь пожалела, что Дьявол не пригласил ее к себе намного раньше, когда вампир еще не залетел так далеко и высоко. Она могла бы исправить свидетельство земли, которая не знала о ней ничего. Если правда то, что он жил в соседнем селении, то дойти до вампира и Благодетельницы она могла за день, а доехать, так вообще за час: общественный транспорт собирал и развозил рабочих шахты утром и вечером.

И обрадовалась – первый шаг к тому, чтобы вернуть доверие обоих земель был сделан.

– Перебросимся в картишки?! – смущаясь, предложил черт, тасуя колоду карт, будто взял карты первый раз в жизни.

Манька, слегка растерялась, не сразу сообразив, что именно сказал ей черт. Она не играла в карты. Ей это было не свойственно. Примерила фразу на себя: фраза далась с трудом.

Но один взгляд на карты – и в голове помутилось, в горле появилась резь. И стало так тошно, будто выпила магнезии.

Манька сразу узнала их по рисунку на рубашке.

«Откуда у него мои карты?!» – мысли лихорадило. Откуда-то поднялся животный страх, словно убийца уже нацелился на нее и смотрел в глаза. Вспомнив, что она в Аду, она дала страху волю, не сделав ни одной попытки защитить себя. По крайне мере, так она, может, наконец, встретится со своими убийцами.

Дьявол учил ее открыться, принять, поднять, и вырвать жало ядовитой твари: «Маня, можно долго гоняться по пустыне за змеями и скорпионами, – сказал он, – а можно лечь, измазав себя кровью и ждать, когда они сами приползут на запах. Как ты найдешь в себе мерзость, если не позволишь ей выйти наружу и поцеловать себя в лобик?»