Глава 14 Кого Боги хотят погубить, тому они дают богатство

Менеджером по кадрам Бирмингемского муниципального оркестра – та должность, которую музыканты на своем жаргоне называют сводней, как уже знал Слайдер – была крепкая, красивая женщина с рыжими, как у лисы, волосами, румяными щеками и прозрачно-серыми острыми глазами по имени Рут Чизхолм. Она дала Слайдеру тот самый ответ, который он со все большей уверенностью ожидал получить по поводу Анн-Мари Остин от любого, кого он о ней спрашивал.

– Не могу сказать, чтобы я хорошо ее знала. И не думаю, чтобы кто-нибудь ее хорошо знал. Она, как бы вам сказать, была вся в себе и для себя. Фактически... – она заколебалась на секунду, – ... я не думаю, что ее любили коллеги.

– Почему так? – спросила Норма.

– Ну, начать хотя бы с того, что о ней говорили, будто она попала к нам с некоторым нарушением обычного порядка приема – кто-то поговорил с высоким начальством, чтобы ее взяли без препятствий. Не знаю, правда это или нет, но она не проходила обязательного прослушивания, что очень важно для скрипача, и из-за этого многие отвернули от нее нос. – Она неожиданно улыбнулась. – Музыканты – смешной народ, знаете. Сами цепляются за любой шанс пристроить своих друзей, но когда это делает кто-то другой, они готовы сожрать его, как пираньи. В теории им должны нравиться люди, которые продвигаются только благодаря своим способностям, но на деле так не бывает, и они ведь это хорошо знают.

– Так она не была хороша в своем деле? – уточнила Норма.

– О, она была хорошей скрипачкой, с этим все в порядке, более того, она хорошо играла именно в группе – а это достаточно редкая способность. Нынче все хотят быть солистами, а это не даст ничего хорошего, когда шестнадцать человек звучат, как один. Анн-Мари как раз вписывалась в ансамбль – в музыкальном смысле, я имею ввиду.

– Но не в социальном?

– Ну... я приведу вам пример. У нее была квартира в центре города, и это могло бы сделать ее весьма популярной. Иногда людям хочется зайти к кому-нибудь поблизости в промежутках между репетицией и концертом. Но она никогда и никого не приглашала к себе. Это – одна из тех вещей, которые люди говорили о ней. Что она, видимо, прижимистая. И еще высокомерная.

– Она была богата?

– Кто, музыкант? Вы смеетесь!

– А я думал, что она из богатой семьи.

Рут покачала головой в знак того, что ничего об этом не знает.

– Вам известно что-нибудь о ее близких друзьях? – задала Норма следующий вопрос. – С кем она встречалась?

Прежде чем Рут успела ответить, в разговор вмешался пожилой мужчина в униформе портье, тихо подошедший сбоку и конспиративно кашлянувший в кулак.

– Простите, сэр, не вы ли инспектор Слайдер? Вас просят подойти к телефону. Если вы пожелаете пройти вот сюда, я проведу вас прямо в телефонную кабину. – Он понизил голос еще больше и таинственно подмигнул. – Таким образом будет более удобно, сэр, понимаете?

Слайдер поглядел на Норму и кивнул, давая понять, что она может продолжать без него, и пошел за портье. Моментом позже он, превозмогая тошноту, стоял в кабине, где кто-то только что выкурил сигару – одно из тех деяний, которые, по мнению Слайдера, заслуживали чуть ли не смертной казни. Телефон тоненько звякнул, он снял трубку – на линии был Николлс.

– Привет, Билл. У меня для тебя срочное сообщение от... хм-м, твоей пташки.

– А-а, ты имеешь в виду мисс Маршалл? – переспросил Слайдер начальственным тоном, и Николлс хихикнул.

– Ну, если ее личико так же прекрасно, как ее голос, ты счастливчик! В общем, так: сегодня она работала с парнем по имени Мартин Каттс – говорит тебе это что-нибудь? – Слайдер ощутил знакомый приступ ревности и беспокойно пошевелился. Один день, подумать только, всего один день!.. – Они говорили об этой девчонке Остин, и он вроде бы вспомнил, куда та часто ездила в Бирмингеме. Для тебя в этом есть какой-нибудь смысл?

– Да, да, продолжай.

– О'кей. Ну, вроде Остин как-то попросила его, чтобы он подвез ее, когда у нее сломалась машина, и попросила высадить ее в конце Тутман-Стрит.

– Тутман, – повторил Слайдер, записывая информацию.

– Ага. И Каттс сказал, что стоял у обочины, ожидая разрыва между машинами, и видел ее в зеркало заднего вида, и она шла по улице уверенно, как будто точно знала, куда идет.

– Это все?

– Ага, это все. Есть польза?

– Может быть. Это лучше всего того, что у нас здесь набралось на этот момент, а набралось ровным счетом ничего, чтоб мне провалиться.

– Ах ты, старомодная штучка, – засмеялся Николлс, – так сейчас уже почти никто не выражается. Что-нибудь передать твоей женщине?

– Она что, рядом? – нетерпеливо спросил Слайдер, ощущая, как сердце проваливается куда-то в область желудка, как у мальчишки.

– Нет, на работе. Она позвонила во время перерыва, сразу, как только добралась до телефона, чтобы мы могли передать тебе, пока ты еще на месте. Толковая женщина, а?

– Чудесная, вот она какая. Ладно, Натти, спасибо. Попозже я позвоню ей сам и поблагодарю как следует.

– Еще бы, конечно. Я скажу ей, если она еще позвонит.

– Не пугай ее. Кстати, как твоя мама?

– Намного лучше, спасибо. Завтра выписывается из больницы, слава Богу. Меня уже тошнит присматривать за Онаном – он воняет.

– Онан? – переспросил Слайдер.

– Ее барашек. Счастливо, Билл. Хорошей охоты. И передай мою любовь Норме.

Слайдер выбрался из будки в коридор и пошел обратно к Норме, которая уже совершенно по-дружески болтала с Рут Чизхолм. Ее техника сближения с женщинами была превосходной, как он не раз имел случай убедиться. Когда он подошел к ним, она предупредительно подняла бровь и переключила разговор на него.

– Анн-Мари дружила с Мартином Каттсом, когда работала здесь? – спросил он у Рут.

– Дружила? – Рут скорчила гримаску. – Ну, я бы это назвала не так. Они ходили вместе какое-то время, пока Мартин не переехал в Лондон. Но тут не было ничего серьезного. Он меняет женщин каждые несколько недель.

Из этого Слайдер сделал вывод, что и Рут не миновала этой участи и до сих пор таила обиду.

– Вы знаете, где находится Тутман-Стрит?

– В пяти минутах ходьбы отсюда. Одна из старых боковых улиц в центре, которая до сих пор не перестроена.

– Там есть музыкальный магазин или другое заведение, которое могли бы посещать музыканты?

– Ничего такого, о чем бы я знала. Вообще там множество магазинов, лавочек и всякого такого. Любой может пойти туда за чем угодно.

– Понял. Ну, спасибо вам.

Несколькими минутами позже они с Нормой уже шли по улице, и он пересказывал ей сообщение Джоанны.

– Она могла и не останавливаться на Тутман-Стрит, а пройти по ней на другую улицу, – заметила Норма.

– Да, я это понимаю. Это очень тоненькая ниточка, но другой у нас нет.

Норма самодовольно улыбнулась.

– Даже если я узнала от Рут, что Анн-Мари не приезжала играть в их оркестре с прошлого июля?

– Что-о?

– Да, она всем лгала. Рут сказала, какого черта они должны были приглашать ее, когда тут полным-полно местных музыкантов. Так что для чего бы она ни приезжала в Бирмингем, это было не ради игры в оркестре.

– Остается только надеяться, что ей нужна была именно Тутман-Стрит. О, кстати, – вдруг вспомнил он, – почему кому-то могло прийти в голову назвать барашка Онаном?

Лицо Нормы медленно расплылось в широкой улыбке.

– Да потому, наверное, что он везде разливал свое семя.

* * *

Видимо, сегодня Бог благоволил к Слайдеру, и потому Тутман-Стрит оказалась единственной короткой улицей в районе центра. Но даже при этом им понадобилось бы долго и утомительно заниматься хождением от двери к двери в своих поисках.

– Ты займись той стороной, а я пойду по этой, – предложил Слайдер, оглядывая узкую улицу, полную домов и магазинов в раннем викторианском стиле, очень потрепанных, вроде тех, которые в Лондоне располагались в районе Кингс-Кросс и Западного Айслингтона и были успешно обновлены в свое время. Здесь же здания выглядели еще более неприглядно из-за близости новой застройки центра.

В два часа он оттащил Норму от очередной двери и повлек ее за угол в не очень чистую закусочную.

– Скажите честно, сэр, – спросила Норма, ссутулившись над гамбургерами, чипсами и бобами, – вы и в самом деле на что-то надеетесь?

– Ты говоришь прямо как член евангелистской церкви.

– Нет, серьезно.

– Если серьезно – нет, я не думаю, что у нас есть хоть какая-нибудь надежда. Эти люди делают слишком мало ошибок. Но это же не основание, чтобы опускать руки, верно? Мы просто должны делать все, что можем, и это рано или поздно сработает.

– Как в мультике, где тихая и упорная черепаха выигрывает гонку?

– Только если заяц приляжет отдохнуть, а вообще, откровенно говоря, я всегда считал эту историю невероятной, я имею в виду, даже в детстве.

Норма задумчиво размазывала чипсом лужицу томатного соуса.

– Все-таки я думаю, она просто проходила по Тутман-Стрит куда-то еще. Отсюда очень близко до Марлборо-Тауэрс, понимаете, где она жила. Может, она просто срезала путь домой.

– Да, понимаю. Но нам надо все же закончить с этой улицей.

Позже, ближе к полудню, Норма кое-что зацепила. Поманив Слайдера за угол, где их никто не мог видеть, она задыхающимся голосом сообщила о своем открытии.

– Хозяин вон того магазина опознал снимок. Он говорит, что она часто заходила в бакалейный магазин, подальше по той стороне улицы, а его жена сказала, что там продается особый сорт оливкового масла, который импортируется в бочках, так что надо приносить свою посуду, а они наливают в нее масло из крана. Они часто видели, как Анн-Мари заходила туда с жестянкой для масла.

Слайдер нахмурился, размышляя об услышанном.

– Я думала, вы обрадуетесь этой новости, – удивилась Норма.

– Никогда не мог понять, радоваться или огорчаться, когда это чертово масло появилось на сцене. – Он вздохнул. – Ладно, пойдем и посмотрим, что там такое.

Бакалейный магазин был одним из тех небольших продовольственных магазинов, которые переделывались в «супермаркеты» простым добавлением двусторонних витрин-прилавков в центре и кассы у двери. На первый взгляд в нем не было ничего особенного: ряд вдвинутых друг в друга тележек с металлическими корзинами, картонные коробки с лежалыми фруктами и овощами, большой морозильный шкаф вдоль одной из стен, заполненный дешевой замороженной пиццей и чили со свининой, рядом с ним холодильник с помятыми тубами с йогуртом и пластиковыми упаковками с ветчиной, имевшей вид резины. Пол был покрыт вытертым линолеумом, и на дальних полках ясно был виден толстый слой пыли.

Слайдер вошел в магазин один и какое-то время медленно двигался по проходу между прилавками, делая вид, что ищет что-то определенное. Когда он достиг конца прилавка и оглянулся на кассу, то заметил нечто, сразу же насторожившее его инстинкты, нечто, что было необычным для такого рода магазина. Откуда-то появился владелец и молча стоял около кассы, наблюдая за ним. Это был не азиат, как можно было бы ожидать от такого запущенного магазина. Это был белый, и по тем стойким стереотипам, которые сложились у Слайдера еще с детства, он должен был бы соответствовать доброму старому мистеру Балдерхэммону, который торговал в деревенской лавке. Слайдер до сих пор хорошо помнил этого тучного, лысоватого, добродушного пожилого человека, выглядевшего довольно респектабельно в коричневом просторном халате. Только в телевизионных сериалах владельцы подобных лавок носят безупречно чистые фартуки и с благожелательной улыбкой взирают на посетителей невинно моргающими глазами из-под опущенных на кончик носа очков в золоченой оправе.

Слайдер двинулся к хозяину, ощущая, как напряжены его нервы.

– Чем могу помочь, сэр? – холодно спросил тот. Стереотип добродушного деревенского лавочника был грубо разрушен, как только Слайдер рассмотрел его поближе. Очков хозяин магазина не носил, глаза его смотрели на Слайдера не моргая, и, более того, в них читалась скрытая враждебность. Ни о какой благожелательной улыбке не могло быть и речи, и, несмотря на вежливую фразу, весь его облик говорил о том, что у него нет никакого желания помогать Слайдеру в чем бы то ни было, разве что помочь ему покинуть магазин, и чем скорее, тем лучше.

– Я ищу оливковое масло, – сказал Слайдер, ловя ускользающий взгляд хозяина, продолжавшего стоять неподвижно.

– Вы прошли мимо него. Верхняя полка, правая сторона, ближе к концу. – Ответ прозвучал резко и грубо.

Слайдер дружески улыбнулся и удивленно поднял брови, такое выражение лица он мог принимать легко и убедительно.

– О, и в самом деле, прошел. Ну, впрочем, я ищу особый сорт. Моя приятельница как-то приготовила мне итальянское блюдо, и она говорила, что сорт оливкового масла имеет большое значение. Естественно, я спросил ее, на каком масле она готовит, и она сказала, что этот сорт называется «Зеленая Целина». Дурацкое название, верно?

– Все, что у нас есть, лежит на полке, – последовал холодный ответ.

Улыбка Слайдера стала еще шире.

– Но она сказала мне, что оно продается здесь, но не в банках, а из бочек, как пиво, так что я и подумал – раз я иду мимо, то стоит зайти и посмотреть, есть ли оно сейчас в продаже.

– Мы больше им не торгуем, – по-прежнему грубо отрезал владелец магазина.

– Да? Но это было совсем недавно, когда она покупала его у вас. Вы уверены, что ничего не осталось, может быть, на складе найдется немного?

Человек у кассы непроизвольно скосил взгляд на дверь в стене, которая, вероятно, и была дверью склада. Это было мгновенное движение зрачков, тут же подавленное, по Слайдер почувствовал, как волосы на его голове ощетинились под действием скрытого нервного напряжения, буквально наэлектризовавшего воздух в помещении. Он почти мог слышать, как лихорадочно работает мозг хозяина.

– Я сказал, мы больше этим маслом не торгуем. Недостаточный спрос для того, чтобы его заказывать, и оно очень дорогое.

– Ну, ладно, а вы не можете сказать, где вы его закупали?

– В Италии, – коротко ответил тот. – Вам нужно еще что-то? – вопрос прозвучал чуть ли не воинственно и явно мог и должен был интерпретироваться единственным образом – почему ты до сих пор не убрался отсюда?

– О, нет, больше ничего, спасибо, – ответил Слайдер почти с выражением Урии Гипа и вышел из магазина. Владелец захлопнул за ним дверь, и Слайдер явственно услышал звяканье задвигаемого засова и легкий щелчок пластика о стекло – видимо, хозяин вывесил на двери табличку «Закрыто». Он двинулся по улице в поисках Нормы, слыша в ушах легкий и сладкий звон успеха.

Они встретились за углом, как и условились перед тем, как Слайдер вошел в магазин. Норма, смотрясь в карманное зеркальце, вытирала лицо уголком носового платка, слегка напоминая кошку, умывающуюся после удачной охоты. Волосы ее были немного взлохмачены, а воротник слегка сбит набок.

– Ну, что? – спросил Слайдер, беглым взглядом оценивая ее вид, – надеюсь, вы не очень рисковали?

– Там есть такая аллея, специально для обслуживания задних двориков. Все дворы обнесены высокими стенами, но для такого тренера по физподготовке, как я... – она пожала плечами, – это было довольно просто, сущая чепуха.

– Но вы никогда не были тренером, – строго сказал Слайдер. Через мгновение он улыбнулся. – Что-нибудь удалось увидеть?

– Дверь была заперта, а окно заколочено в нижней части – и очень грязные стекла, но я подтянулась и кое-как заглянула внутрь. Просто обычное складское помещение, кучи коробок и все такое. Но на одной из полок стоят штук двадцать таких же жестянок, как в квартире Анн-Мари.

Слайдер вздохнул с облегчением.

– Они допустили ошибку! Наконец-то они допустили ошибку – только одну маленькую ошибочку – но, Боже мой!..

– А вы как управились?

– Он практически выгнал меня вон. Заявил, что они больше не торгуют этим маслом – нет спроса. Бог ты мой, мы их действительно застукали! – Он вдруг остановился и потянул носом. – На что это вы наступили?

– Мне даже думать об этом не хочется, – ответила Норма, вытирая подошву о край тротуара. – Тот двор был настоящим курортом для нечистоплотных тварей. Вы в самом деле считаете, что мы нащупали нечто стоящее?

– В этом я уверен. Магазины такого сорта никогда не отказываются продать хоть какой угодно товар, имеющийся на складе. Ну, пойдемте со мной, драгоценнейшая девушка, я собираюсь поставить вам выпивку. Где-то поблизости наверняка есть паб.

– Пойдемте куда угодно, лишь бы там была комната для леди, чтобы я могла как следует почиститься.

* * *

– Томпсон был прав, – с триумфом объявил Атертон, едва Слайдер вошел в комнату, – она занималась контрабандой!

Слайдер иронически улыбнулся.

– А что случилось со словами «Доброе утро, дорогой, как спалось»?

– Я всю ночь провозился с этими проклятыми книжищами и банковской справкой Анн-Мари, и нашел несколько примечательных сопоставлений, – продолжал Атертон.

– Что-то ты сегодня не так весел, как обычно, – пожаловался Слайдер. – А что за книжищи ты имел в виду?

– Учетные книги Саломана из «Винси». Очень увлекательное занятие. Оборот этого маленького магазина просто ошеломляет, особенно того, кто заходил внутрь и видел, насколько там пустынно.

– Да уж, на Бонд-Стрит просто необходимо иметь хороший оборот.

– Ладно, хорошо, но посмотрите на эти цифры. Саломан подтверждает приобретение одной скрипки у Анн-Мари в октябре восемьдесят седьмого, подтверждает ее имя и правильный адрес. Теперь смотрим в банковскую справку. – Слайдер нагнулся и посмотрел через его плечо туда, где остановился палец Атертона. – Он платит ей триста тысяч фунтов, – что, кстати говоря, мой друг из «Сотби» расценил как довольно высокую оплату для тех дней, – и она вносит депозит на сумму четыре тысячи пятьсот фунтов. В марте восемьдесят восьмого он покупает у нее два смычка за сто тысяч, и она вносит на свой счет депозит в полторы тысячи. – Он поднял глаза на Слайдера. – Мне не надо говорить вам, не так ли, что каждый из этих депозитов составляет в точности полтора процента от цены продажи?

– Нет, не надо, мой дорогой. Но куда девались остальные деньги?

– Да, вот в этом весь вопрос. Вот как мне это видится: кузен Марио дает ей товар, она провозит его через таможни, продает Саломану, кладет в банк свою долю, а остаток отсылает... кому-то.

– Кому-то? – преувеличенно сурово переспросил Слайдер.

Атертон пятерней взъерошил волосы.

– Эту мелочь я еще не доработал, – согласился он.

– Я просто поддразнил тебя.

– Но, смотрите, мы можем продвинуться дальше. В этих книгах имя Анн-Мари появляется только дважды, но каждый раз, когда она вносила крупный депозит на свой счет, в пределах нескольких дней от этой даты в книгах Саломана отмечалась какая-нибудь крупная продажа. В некоторых случаях суммы не соответствуют в точности ее депозитам в соотношении полтора процента, но она ведь могла оставлять себе сколько-то наличности на немедленные или текущие расходы – здесь нет проблем. Все другие имена в подобных случаях никогда не повторяются дважды. Я не знаю, может быть, есть смысл провести по ним проверку?

– Я предполагаю, что они дважды использовали ее настоящее имя, чтобы иметь уверенность, что она достаточно замазана и не сможет от них избавиться, – подумал вслух Слайдер. – Это вполне вероятно и хорошо подходит для их методов. Нет никаких причин, по которым она не могла бы владеть хорошей скрипкой и парой смычков, которые захотела продать, но что-то большее уже выглядело бы подозрительно. Но нам ведь известно, что она выезжала на гастроли не чаще, чем раз в месяц.

– Ей совсем не обязательно было каждый раз выезжать с оркестром, – пожал плечами Атертон. – До тех пор, пока она провозила одну скрипку и возвращалась тоже с одной, она была в достаточной безопасности. А мы знаем также и то, что она часто отпрашивалась с работы, делая вид, что она едет в Бирмингем играть в тамошнем оркестре.

– Это правда, и еще мы знаем, что она там на самом деле не играла.

– Над чем я сейчас ломаю голову, так это каким способом они каждый раз передавали ей обратно ее собственную скрипку.

– Они могли попросту легально импортировать ее, по обычным каналам. Все, что им надо было – это уплатить пошлину да налог на добавленную стоимость, а по сравнению со стоимостью контрабандного инструмента это просто семечки.

– Но в чем же суть мошенничества, шеф? Я хочу сказать, что скрипки открыто продавались у Саломана в «Винси», и можно было подумать, что если тут что-то было не так, то это вскрылось бы уже давно. Я имею в виду, что у «Сотби» должны были бы знать об этом все.

– Нам придется проверить их, а также компанию по производству оливкового масла в Италии и магазин на Тутман-Стрит в Бирмингеме. Но я подозреваю, что они выйдут из проверки чистенькими, как стеклышко. Они обязаны быть чистыми, чтобы от них была польза в отмывании денег.

Брови Атертона полезли вверх.

– Все-таки итальянская связь?! Значит, вы действительно считаете, что за этим в конце концов стоит какая-то Семья?

– Я готов биться об заклад, что это так. Сложная схема по отмыванию «грязных» денег и их возврату обратно в Италию, где их можно будет открыто и легально использовать. Разумеется, Анн-Мари была лишь одной из мелких деталей этого огромного механизма. А когда она начала вести себя не так, как надо, они попросту убрали ее со сцены.

– Да, но кто это сделал? Мне не кажется, что мы хоть сколько-нибудь приблизились к тому, чтобы узнать, кто на самом деле был убийцей.

– Если мы будем знать «как», то узнаем и «кто». – Слайдер произнес это без особого убеждения. – Но я боюсь, что этот аспект обернется наименее важным во всем этом деле. Думаю, лучше сходить и поговорить с Диксоном. Сделай мне копии всех этих заметок насчет денег, ладно?

Вернувшись с готовыми копиями, Атертон облокотился о стену рядом со столом Слайдера, встав на единственное освещенное место в комнате.

– Похоже, что вы оказались во всем правы, шеф. Я облаивал не то дерево с этим Томпсоном. Но, честно говоря, я все думаю, сможем ли мы когда-нибудь доказать, что в его мнимом самоубийстве что-то было не так.

– Сомневаюсь, – ответил Слайдер, не глядя на него, – отмывание денег так и организуется, чтобы ничего нельзя было доказать.

– Но если что-то незаконно, то всегда найдется зацепка.

– В идеальном мире – да.

– Мы все же могли бы попробовать поприжать их, используя вероятность. Смотрите, я тут кое-что прикинул. Из банковской справки мы можем сделать вывод, что Анн-Мари должна была перевести около двух миллионов фунтов на тот магазин в Бирмингеме. Так вот, как они могли учесть эти деньги? Если оливковое масло стоит, скажем, порядка тридцати фунтов за банку...

– Что-о?

– О да! – Атертон явно получил удовольствие, удивив Слайдера. – Натуральное оливковое масло экстра-сорта очень дорогое. В «Сансбюри» оно стоит две гинеи за маленькую бутылку. Теперь, при цене тридцать фунтов жестянка, они вынуждены будут иметь записи о продаже примерно шестидесяти семи тысяч банок в год, чтобы оправдать прохождение через магазин такой суммы наличных. А это составляет... примерно сто восемьдесят жестянок в день. Какова вероятность этой цифры? Кто поверит, что такой маленький магазин может продавать так много масла?

– Вероятность – это не доказательство. И могу поспорить, что они позаботились насчет проблем с учетом. Им совсем не обязательно проводить все деньги через один маленький магазинчик или использовать для этого только один вид товара. И не забудь, что мы еще не знаем точно, что она делала с деньгами.

– Нет, но для чего-то же она туда ходила!

– И еще – даже если ты сможешь притянуть этот маленький магазин, ты ухватишь только один тоненький кровеносный сосуд из всей системы кровообращения. Ты же не воображаешь, что каких-то два миллиона фунтов составляют предел их амбиций, не так ли?

– Цитируя вас же, шеф, я скажу, что мы должны сделать все, что можем, и это сработает. Ваша трудность в том, что вы воспринимаете все слишком серьезно. Если вы смогли засадить одного мелкого жулика, то мир, по-вашему, становится светлее.

– Ну, спасибо тебе, старина, – ответил Слайдер не без горечи.

* * *

Она опустила тяжелые темные шторы, отгородившись от тоскливого вечера за окнами, и развела огонь в камине, и его отблески заплясали на предметах в полуосвещенных углах комнаты, похожей на пещеру Аладдина с красно-коричневым турецким ковром.

– Ты сегодня что-то очень поздно. Были проблемы?

– Я ехал кружным путем и потратил приличное время, наблюдая в зеркало за дорогой позади.

– Надеюсь, что это всего лишь паранойя.

– Это разумная предосторожность, ведь они знают меня в лицо. – Он привлек ее к себе и поцеловал. Казалось, что с момента их последней встречи прошла вечность.

Она любовно коснулась рукой его брюк и лукаво улыбнулась.

– Ну, по крайней мере, похоже, что ты всегда таскаешь с собой какое-то тупое орудие, как вы выражаетесь в полиции.

– Не всегда. Только когда я с тобой.

– Какие приятные вещи вы говорите девушке, сэр. – Она откинула голову и посмотрела на него долгим взглядом. – Ты хочешь поесть сейчас или попозже? Говори сразу, а то кое-что вот-вот начнет подгорать.

– Ты весьма основательна и практична, – расхохотался Слайдер. – Это так приятно.

– Это естественно и полезно. Ну?

– Выключи газ, – ответил он.

Гораздо позже они уже сидели па полу у огня и ели бифштексы с салатом из авокадо с сыром «горгонзола», запивая еду «Ралли». Джоанна была обнажена – экономия салфеток, как она выразилась – а Слайдер все же надел трусы, так как ковер был весьма колюч.

– А ты здорово изменился, – восхитилась Джоанна, – и за такое короткое время! В тот первый вечер, когда мы встретились, ты был таким сдержанным. Тогда ты бы ни за что не сделал того, что делаешь сейчас.

– Ты меня изменила, – согласился он, касаясь ее плеча. – А у тебя вовсе не белая кожа. Скорее, цвета масла.

– Соленого или несоленого?

– Чистого джерсийского.

– Это все свет от камина, – объяснила она, поворачивая голову и целуя его ладонь, и он улыбнулся и покачал головой. Вкус еды и вина, живительное тепло от огня на коже, отблески пламени, потрескивание угля в камине, даже тикание часов – все сейчас воспринималось его чувствами обостренно, как будто он переместился в какой-то другой мир.

Они болтали обо всем и ни о чем в частности, и постепенно Слайдер начал чаще замолкать, предоставляя говорить Джоанне. Когда они покончили с мясом и перешли к сыру, она спросила его, как продвигается дело.

– Мы сейчас ждем отчетов по проверке того бирмингемского магазина и «Винси». Но я предполагаю, они не дадут нам ничего. Если Анн-Мари была членом большой и мощной организации, то вероятность того, что мы сможем предъявить им обвинение в убийстве, очень невелика. Они наверняка смогут скрыть все следы.

– Это тебя так беспокоит или что-то еще?

– Что беспокоит меня больше всего, это то, что, если я прав, мое начальство станет рассматривать ее, как не имеющее важности побочное дело. Люди в наши дни значат гораздо меньше, чем крупные деньги.

– О, Билл! – Она улыбнулась и наклонилась поближе, чтобы коснуться его колена. – Это не ново. На самом деле все как раз наоборот – только сейчас люди начинают задумываться о том, что неверно ценить деньги больше, чем человека. Вспомни-ка викторианскую эпоху. Подумай о древнеримской истории. Подумай о любом периоде прошлого.

По его виду не было похоже, чтобы она его убедила, поэтому сменила тему и стала рассказывать, как провела день и об ужасном дирижере, от которого у всех были одни страдания. Потом она рассказала ему пару музыкантских анекдотов и заметила, что он изо всех сил старается изобразить веселье, но это ему плохо удается. Тогда она умолкла. Видя, что он разочаровал ее, он почувствовал свою вину и, чтобы как-то восстановить прежнее настроение, решил, что лучшим способом будет заняться с ней любовью.

Первый раз в жизни он ничего не смог. После того, как она уже смирилась с неизбежностью, он еще долго продолжал свои попытки, пока она мягко не остановила его.

– Послушай, бесполезно мучить самого себя. Если это не получается, значит, не получается.

Он перекатился на бок и уставился на нее. Это, выходит, была оборотная сторона обострения чувств – любая обида или неудача воспринималась чересчур болезненно.

– Я... мне очень жаль, – сказал он, ощущая свою полную беспомощность.

– Не надо было пытаться. Это только расстроило тебя.

– Я не хотел... Я хотел, чтобы нас ничто не разделяло.

– Вот такие твои чувства и разделяют нас. Ради всего святого, если тебе хочется быть грустным в моем обществе, так давай, будь грустным. Ты не обязан постоянно развлекать меня. И ты не обязан всегда через силу вести себя как пай-мальчик.

Он протянул руку и отвел с ее лба прядь спутавшихся волос.

– Я понимаю.

– Нет. Я не думаю, что ты это понимаешь. Когда ты приходишь ко мне – ох, я не знаю, как бы это выразить – это все равно как ты приходишь к кому-то на чай, помнишь, когда ты был еще ребенком? Лучший костюм, лучшие манеры, ты как бы отрываешься от реальной жизни и повседневного бутерброда с джемом. Я для тебя такая же – совсем не настоящая.

– Но ты настоящая! – Он был удивлен ее словами. – Ты – наиболее реальная часть моей жизни.

– Тогда ты бы чувствовал, что можешь быть со мной естественным. Да будь хоть мрачнее тучи, если ты соответственно себя чувствуешь.

– Но это было бы несправедливо по отношению к тебе.

Она резко отодвинулась от него и села.

– О, вот как, несправедливо ко мне! А что справедливо по отношению ко мне? Вообще – что, как по-твоему, ты делаешь? Когда тебе удается попасть сюда, и притом в хорошем настроении, вот это и есть то, что ты считаешь справедливым?

– Не понимаю тебя!

– Это я уже вижу. Это потому, что ты не даешь себе труда задуматься. Где ты будешь спать сегодня ночью, просто ответь мне на это?

– Дома, разумеется, – с несчастным видом ответил Слайдер.

– Разумеется!

– Но ты же сама понимаешь это! Что я еще могу сделать?

– Ничего! Ничего! Забудь все это. Просто не говори ничего о справедливости. – Она вскочила, то ли раздраженная, то ли обиженная, то ли и то и другое, он так и не понял, и встала спиной к нему, опершись локтями о каминную решетку.

– Джоанна, я ничего не понимаю. Я думал, что ты хочешь, чтобы я пришел к тебе. Я не хочу причинять тебе боль. Если это делает тебе больно, я не приду больше.

– Ох, ради Господа Бога! Спасибо тебе за такой широкий выбор!

Он не знал, что сказать на это, а через некоторое время она сказала:

– Мне кажется, тебе лучше сейчас уйти. Мы только и делаем, что шпыняем друг друга.

Но только не так, подумал он. Непереносимо было уйти от нее вот так. Он долго колебался, а потом подошел к ней, положил ей руки на плечи и повернул к себе. Ее глаза были сухими и яркими, и она пытливо посмотрела на него, наверное, желая понять, насколько много он себе уяснил. Очень немного, расстроенно подумал он.

– Когда я была маленькой, – неожиданно сказала она, – моя мать всегда заводила часы, которые висели в столовой. Она делала это по воскресеньям, около пяти часов дня. Это был очень странный и зовущий звук. А в кухне из слива под раковиной всегда несло прокисшим зеленым супом. А кирпичи, из которых был построен дом, в теплую погоду пахли карамелью. Но никогда я не говорила ничего подобного ни об одной квартире, где я жила с тех пор. Понимаешь, я свила свое гнездо, но в нем никто не растет.

Он все еще не понимал, что она пытается втолковать ему, но, мудро избегая слов, просто стал целовать ее в лоб, в глаза, в губы, и через какое-то время она ответила ему, и они вновь опустились на ковер, и на этот раз не было никаких проблем.

– Ты думаешь, что это вернет все хорошее, – прошептала она в какой-то момент, и на этот раз он понял.

– Я люблю тебя, – ответил он ей, – я люблю тебя. – Он повторял это еще и еще, не называя ее по имени, потому что сейчас они были нераздельны, она была частью его плоти. Потом он бессильно лежал не шевелясь, как будто из него вытекли все жизненные соки.

– Мне, наверное, пора уходить, – вымолвил он наконец.

– Едва ли стоит это делать. С тем же успехом ты можешь остаться здесь. Переезжай ко мне и будешь экономить на дорогу до работы.

– Не могу, – автоматически ответил он, и только после этого ошеломленно подумал, действительно ли она имела в виду то, что сказала, или это была просто шутка? Что ему сказать, если это всерьез и она будет настаивать?

– Я знаю, – сказала она, и это было все.

– Но ты как будто не убеждена.

– Тебе что надо, письменную гарантию? – беззлобно поддела его Джоанна. – Иди отсюда, горе мое. Отправляйся к своему семейству.

* * *

– Вот отчет по этой компании, «Итальянское масло». – Диксон жестом указал Слайдеру на стул, предлагая садиться. Аромат виски висел облаком в воздухе, заменяя присущий мужчинам запах лосьона после бритья. – Был, конечно, определенный элемент нежелания со стороны части наших итальянских друзей осветить ее деятельность, что само по себе косвенно подтверждало то, что вы и думали, Билл. На дне любого бассейна всегда собирается грязь, и в некоторых случаях лучше не ковыряться в ней. Но все же они прислали нам эту сводку, и она, я бы сказал, даже слишком соответствует тому, чего вы и могли ожидать.

– О-о, – только и сказал Слайдер. Иногда бывает чертовски приятно услышать, что ты был прав.

– «Итальянское масло», головной офис на Калле де Парадизо, как бы это ни произносилось. Управляется неким Джино Манетти...

– Кузен Марио, – вырвалось у Слайдера. Диксон вопросительно воззрился на него, но не стал ждать объяснений.

– Сама по себе эта компания является филиалом «Продотто Италиано» – впечатляющие названия выбирают эти люди, а? – которая представляет из себя мощный международный концерн, имеющий дело со всеми видами итальянских пищевых продуктов: масло, спагетти, томаты, оливки, сыры, виноград, сухофрукты – остальное можете перечислить сами. Большого парня, стоящего во главе родительской компании, зовут – сюрприз в сюрпризе! – тоже Манетти. Артуро Манетти. Он живет на громадной вилле на холмах над Флоренцией. Сказочное место, как мне сказали, слуги, сторожевые собаки, забор под током, вооруженная охрана, в общем, полный набор. Артуро приходится дядей Джино, а прочие родственники руководят другими филиалами. Само собой разумеется, что нежелание итальянских служб безопасности давать информацию на наш запрос объясняется тем, что Артуро – местный Капо.

– Я понимаю. – Эта чертова гордость за свою правоту становилась все хуже.

– Как бы то ни было, они сунули нос в этот бизнес, и он весь оказался легальным, за исключением того, что он нелегален насквозь, разумеется. Они не продавали свое масло в Италии вообще, как мы и могли ожидать. Вся продукция этого филиала, в частности, полностью идет на экспорт, и два крупнейших зарубежных потребителя – хотите угадать, кто?

– Англия и Америка.

– Британия и Штаты – и они забирают все. Оборот громаден. Только у нас они делают до двухсот миллионов в год. Это должна быть чертова уйма масла.

– Чертова уйма людей обожает итальянскую кухню.

Диксон остро взглянул на него.

– Вы пытаетесь шутить?

– Нет, сэр.

– Вот список их покупателей. Я не думаю, что это полный список, так как есть еще розничные торговцы. Ясно, что они должны продавать масло в какой-то определенной форме, но сомневаюсь, что более чем в двух видах – это не оправдывало бы использование такого способа. То ваше место на Тутман-Стрит в Бирмингеме тоже есть в списке, и все хорошо прикрыто правильной документацией и отчетностью. На бумаге все просто благоухает розами, да так оно и должно быть, конечно. Никакого веселенького бизнеса. Никого, кто раньше задерживался полицией. У них всегда кто-нибудь рыщет вокруг, их агенты, которые подбирают вероятных новых рекрутов.

– Я все думаю, а кто завербовал Анн-Мари?

Диксон вздернул голову.

– Из того, что я увидел в этом деле, я заключаю, что она была хладнокровной, амбициозной и бесчувственной маленькой телкой. Значит, она была идеальным материалом, не так ли? Я имею в виду, что она одинаково была бы пригодна либо для министерства иностранных дел, либо для мафии. – Он откинулся назад, отчего кресло протестующе и жалобно крякнуло. – Еще один копчик, «Винси», еще более труден, чтобы наложить на него руку. – Он развернул кресло и ударом локтя сбросил пухлое досье в открытый ящик. Его поведение в офисе всегда ассоциировалось у Слайдера со слоном в посудной лавке.

– Магазин антиквариата «Винси» существует в бизнесе около ста лет, занимая одно и то же помещение на Бонд-Стрит. Легкодоступный адрес, первоклассная клиентура и все такое прочее. Магазин был перекуплен одиннадцать лет назад агентом, действовавшим от лица международного консорциума по торговле антиквариатом, имевшего за собой очень большие деньги из Америки. Путь этих денег прослеживается до Нью-Йорка, а там вплоть до холдинговой компании с адресом на Парк-Авеню.

– Роскошно.

– Как точно вы выражаетесь. Компания называется «Эй-Эм Холдингс», а ее президента зовут Уолтер Фонтоди.

– И все, что на поверхности, естественно, непогрешимо?

– Дьявольски чисто. – Диксон зловеще ухмыльнулся. – Если б ребята в Штатах смогли наколоть эту «Эй-Эм Холдингс», счастливее их не было бы людей на свете. Но пока они не могут найти ни одной точки, в которую можно было бы ткнуть пальцем.

– Значит, «Винси» – это не новое изобретение?

– Это обычный их метод работы. В этом вся прелесть семейного бизнеса, верно? Можешь тратить хоть все свое время на подготовку таких вещей: если сам не успеешь начать получать от них прибыль, получит твой сын, или твой внук. Все равно деньги останутся в проклятой семье. В этом-то вся шутка.

Диксон откинулся вместе с креслом назад, а потом обрушился вперед с грохотом, от которого дрогнул пол.

– Они покупают местечко с хорошей репутацией и хорошей отчетностью, и ведут дела вполне законно, действительно законно – платят все налоги, пошлины и прочее. И так они продолжают действовать несколько лет, прежде чем начать использовать это место для скрытых целей. Им нужна респектабельность, и они могут себе позволить заплатить за это. Купить «Винси» и вести там дела несколько лет себе в убыток могло стоить им пару миллионов, но что для них такая сумма? Они каждый год имеют дело с суммами размером с телефонный номер. Возможно, они списывали потери на «Винси» как потери на уплату налогов.

– И «Винси» ведь в самом деле считается респектабельным магазином.

– Естественно. Они попросту на самом деле скупали и продавали антиквариат, а если некоторые из покупателей и были подставными лицами, то что из того? Они ведь никогда не притрагивались к краденым вещам. Фактически они вынуждены были быть более честными, чем любой средний торговец. Мне доложили, что у Саломана превосходные отношения с местным полицейским участком.

– А кто на самом деле Саломан?

– А, это и впрямь очень интересная деталь. Когда они приобрели это антикварное дело, оно было выставлено на продажу после смерти прежнего владельца – тот и был настоящим мистером Саломаном. Ему на момент смерти было под семьдесят, и он владел «Винси» с тридцать пятого года. По всем данным он был просто фантастическим стариканом, настоящим экспертом по струнным инструментам – он знал о них все, а по части смычков ему вообще не было равных. В молодости он был хорошим скрипачом и выступал с концертами, но по каким-то причинам оставил музыку и занялся бизнесом в антикварном деле.

– Вы хотите сказать, – поднял брови Слайдер, – что они купили и его имя, и его репутацию? Тот человек в «Сотби» послал Атертона именно к Саломану, потому что тот, по его словам, эксперт по смычкам.

– Здорово, верно? Полагаю, что те, кто был с этим тесно связан, когда произошла замена хозяина, могли знать, что старый Саломан умер, но обычная публика не знала этого, и думаю, что сейчас старика никто и не помнит.

– Так кто все-таки наш Саломан?

– Разумеется, его зовут не Саломан. Более того, он даже не еврей, хотя и носит ермолку. Он итальянец, зовут его Джо Нованто. В нашу страну приехал в качестве беженца после того, как нацисты оккупировали Италию. Здесь сменил имя на Джозефа Нивса и нашел себе работу на фирме «Хиллс оф Хануэлл» как мастер по изготовлению смычков – видимо, он и в Италии тоже занимался именно этим. После войны он решил остаться здесь и устроился на работу в «Винси».

– Значит, он действительно специалист по смычкам?

– О, да, в этой части все правильно. Его взяли в магазин для ремонта и восстановления смычков и инструментов, предназначенных для продажи, и он изучал работу со старинными инструментами под руководством настоящего Саломана, так что его обучал эксперт. А когда Саломан умер и магазин пошел на продажу, он присвоил себе и его имя, и его репутацию, и даже кое-что из его характера. Разумеется, тот факт, что он проработал там столько времени, весьма способствовал подмене оригинала – люди видели давно знакомое лицо, и со временем его уже полностью отождествляли с покойным Саломаном. Наверное, не так уж много народу приходит в такой магазин больше одного раза в жизни.

– И уж, конечно, он прекрасно знал все, с чем имел дело Саломаи.

– Он пробыл там двадцать пять лет.

– Но на какой стадии он был завербован? Если организация купила «Винси» после смерти старика, не был ли Нивс уже тогда ее членом?

– Один Бог знает. И не думаю, что это когда-нибудь узнаем мы. Но если вас интересует мое личное мнение, то я бы ответил «да». Все эти дела с законсервированной агентурой обычно тянутся чертовски долго, но такие люди работают масштабно. Можно себе позволить планирование на пятьдесят лет вперед, если знаешь, что прибыль в конце концов получат те, кто является твоей плотью и кровью. Я бы сказал, что Нивс, или Нованто, был их человеком с самого начала, еще даже до того, как покинул Италию, и его просто не вводили в игру, пока не настал подходящий случай. Он мог и вообще им не понадобиться никогда. И, конечно, мы ничего не сможем ему пришить. Он не выглядит человеком, соблюдающим законы, он действительно их соблюдает, за исключением использования имени Саломана, а это не преступление.

– Итак, как мы будем действовать дальше? – спросил Слайдер.

Диксон внимательно посмотрел на него и уложил оба своих массивных кулака на крышку стола, сделавшись еще более внушительным и квадратным, чем раньше. Что это, подумал Слайдер, ответ на языке тела? Диксон мог бы написать книгу на эту тему.

– Ответ на вопрос вряд ли вам понравится, Билл. Боюсь, что мы вообще ничего не будем делать – это дело забирают из наших рук.

– Специальный Отдел?

– Они проводят свою операцию по этой Семье. И они знают, что делают. Ладно, хватит вам, бесполезно так на меня смотреть. Вам следовало этого ожидать. Я даже удивляюсь, как это они нам позволили так долго с этим возиться.

– А как же Анн-Мари? – спросил Слайдер онемевшими губами.

– Ну, на самом деле это боковая ветвь дерева, не так ли? Кроме того, она была их же человеком. Совершенно очевидно, что они убрали ее, как только она начала причинять беспокойство, и, поскольку они почистили все собственное дерьмо, вы не можете ожидать от наших ребят из спецотдела, что они будут здорово переживать об этом. У них есть гораздо более крупная рыба для жарки. Спецы не хотят, чтобы мы болтались под ногами и пачкали их ковер своей грязью.

– А миссис Гостин? А Томпсон?

– Послушайте, – Диксон пожал массивными плечами, – я хорошо понимаю, что вы чувствуете, но ведь гораздо более важно захватить тех типов на самой верхушке, чем какого-то местного исполнителя. Если мы будем продолжать тыкать пальцем в раскинутую сеть, то напугаем их вплоть до свертывания деятельности, и вся громадная работа спецов будет потрачена впустую. В любом случае, даже если вы и найдете, кто убил эту девушку Остин, то семь к одному, что сейчас этот человек уже мертв. Они не терпят ошибок, вы это знаете. И любой, кто привлек к себе внимание, рассматривается как ошибка. Ipso facto[9], черт возьми. Такого они уничтожают, и никаких забот.

Слайдер молча смотрел на него. Диксон убрал кулаки со стола и оперся на локти.

– Все не так плохо, как кажется, хватит вам. Получена команда официально закрыть дело. Томпсон убил Остин и покончил жизнь самоубийством, а со старой леди произошел несчастный случай. Все так и будет записано, и могу вам сказать, что цифра будет выглядеть достаточно прилично.

– Цифра? – недоверчиво переспросил Слайдер.

– Нам предоставлена некая сумма, официально, и поскольку вы проделали большую часть работы, то я передаю ее вам, Билл. Это будет занесено в ваше личное дело. Что даст вам некоторое преимущество, а? Вы очень скоро станете Мечтой Любой Девушки.

Диксон вновь откинулся в кресле с широчайшей улыбкой, приглашающей Слайдера выразить удивление, благодарность и прочие чувства, приличествующие такой новости. Подразумеваемое обещание висело в воздухе; обещание скорого повышения, которого так долго дожидалась Айрин, вот оно, золотое видение, только протяни руку...

Слайдер встал.

– Это все, сэр?

Улыбка Диксона растаяла, как заходящее солнце. Сквозь покрасневшую толстую кожу лица проступили гранитные черты. Голос Диксона прозвучал жестко и громко.

– Вы сняты с этого дела. Это официальное распоряжение, вам понятно? Забудьте об этом.

Когда Слайдер проходил мимо комнаты сотрудников отдела, направляясь в свой офис, его окликнул Атертон. Слайдер остановился и тупо поглядел на него. В комнате был еще Биверс, который сидел на столе Атертона, читая газету.

– Это был отчет по Саломану? – жадно полюбопытствовал Атертон. – Нашел Диксон что-нибудь?

– Никогда бы не подумал, что старик согласится рассматривать это дело под идиотским мафиозным углом, – пожаловался Биверс, отрываясь от газеты. – Он всегда был востер со своим хорошим и солидным мотивом денег. Теперь я и в самом деле думаю, что кое-что нащупал. Я просто стер себе яйца с этим педиком Джоном Брауном и его дружком, и мне кажется, что там можно что-то выудить.

– Про них мы знаем, – бросил Атертон.

– Нет, кое-что другое, я хочу сказать. Вы знали, что Тревор Байерс отвечал перед дисциплинарной комиссией Британской ассоциации медиков около восемнадцати месяцев назад? Я пока так и не узнал, за что – они сжимаются, как крабья задница, и молчат насчет этого, но это может быть именно то, из-за чего старый Браун так ерзает. И если Остин как-то об этом разузнала...

– Дело закрыто, – заткнул Слайдер этот поток красноречия. – Официально, решение с самого верха. Мы опять возвращаемся к нарушениям правил дорожного движения.

– Закрыто? – хором произнесли оба детектива.

Ну прямо два клоуна, усмехнулся про себя Слайдер.

– Они собираются поджарить рыбу покрупнее. Работать с чем-то, связанным с мафией, могут только люди из Специального Отдела. Везде таблички «Руки прочь, не трогать». А Анн-Мари превратилась в небольшое боковое ответвление, не представляющее важности.

В краткий миг наступившей после этих слов тишины Атертон успел подумать, что Слайдер всегда упоминает только Анн-Мари, но никогда не говорит о Томпсоне, как будто первая была несправедливой и непереносимой потерей, а второй лишь получил то, чего заслуживал. Но он поборол в себе желание сказать об этом вслух. Вместо этого он вытащил газету из рук Биверса и развернул ее на странице с рекламой развлечений.

– Ну ладно, значит, так тому и быть. По крайней мере, теперь уикенды остаются в нашем распоряжении. Посмотрим, какие мы имеем хорошие шоу на сегодня?

– А вы сможете определить, узнают ли вас еще ваши дети, – обратился Биверс к Слайдеру. – Кто-нибудь хочет чашку чая?

Слайдер отрицательно помотал головой, хотя даже не осознал, о чем его спрашивают, и пошел дальше по коридору. Когда он исчез иг виду, Биверс повернулся к Атертону.

– Что с ним творится такое? Он что, сломался? Я слышал, что он брал с собой в Бирмингем Норму, и за целый день не положил ей руку на колено! Я хочу сказать, это же ненормально.

– Ох, да заткнись ты, Алекс! – утомленно ответил Атертон, переворачивая газетный лист.

Биверс сделал обиженное лицо.

– Я всегда говорил, что работа детектива – это работа для молодых людей. И всегда буду это говорить.

– Нет, когда тебе стукнет сорок, уже не будешь.

– Эти пожилые люди уже не могут выдерживать напряжения, понимаешь? Они позволяют подмять себя. Знаешь, дальше старина Билл, наверное, станет оплакивать самоубийц и писать слезливые стишки. Я всегда говорю...

– Прекрати эту болтовню! – Атертон вскочил, швырнул газету в мусорную корзину и вышел в коридор, но Биверс просто повысил голос, чтобы Атертон услышал его и там.

– Да и ты уже не так молод, верно, Джим? И твое время уходит тоже, старина!

Оставшись в одиночестве, Биверс извлек газету из корзины, разгладил, развернул на спортивной странице и начал читать. Время от времени он начинал насвистывать веселую мелодию, раскачивая короткими ногами, не достававшими до пола с высоты стола. Если не можешь выносить жар, думал он со своей обычной оригинальностью, так и не стой на кухне.

Загрузка...