Кондратий Рус

ЦЕНА ГОЛОВЫ

Старый Сюзь жил долго. Он видел, как росли и старились его сыновья. Он видел, как рождались и как умирали люди. У него сохла кожа, слабели руки, но ум оставался молодым. Старый Сюзь отдавал князю куньи меха, но не князь всей Нижней земли, а он был хозяином своего ултыра, он зажигал огонь в зимнем очаге, посылал сыновей лесовать, учил внуков, наказывал женщин. Но вчера старый Сюзь «потерял след». Вчера подошел к нему младший брат Пера, любимый брат и добрый охотник.

Старый Сюзь собирался к Кондратию Русу с подарками, хотел выпросить у него ячмень-зерно и засеять дальнюю кулигу.

– Я не пойду в ултыр Низя за девкой, – сказал Пера. – Вета моей женой будет, большой отец. Вета!

Старый Сюзь сказал ему: нельзя нарушать обычай отцов, нельзя брать жену в своем ултыре.

– Я знаю, – кричал Пера, – нельзя бить куницу в пору тепла, худой мех у нее. Я знаю, нельзя бить лосей в урочищеворса-морта весной. Они уйдут из нашего леса. Но я не знаю, большой отец, зачем мне покупать жену в ултыре Низя, а Вету продавать чужому охотнику!

Старый Сюзь замахнулся на него батогом. Пера ушел в дальний угол керки и стал ругать обычаи отцов. Его слушали сородичи, слушали женщины, слушали дети. Старый Сюзь не мог уснуть. Долгой и темной показалась ему летняя ночь. Раньше он не боялся смерти. Раньше он думал, что Пера станет хозяином ултыра. Но Йома отняла разум у брата. Кто будет разжигать живой огонь, платить дань князю Нижней земли, учить молодых? Скоро руки его устанут, он закроет глаза и вернется к предкам…

Утром он хотел еще поговорить с братом, но Пера ушел из ултыра, ночью ушел.

«Надо идти к великому каму», – решил старый Сюзь. Он снял со стены пестерь, набил его соболиными мехами и позвал жену.

Она подошла.

– Пусть мужчины идут на Шабирь-озеро, женщины в лес, – сказал он.

– И девок и парней пошлю, большой отец, – шептала беззубая Окинь. Ей жалко было меха. Но перечить хозяину ултыра она не смела.

Старый Сюзь ушел из дому вечером. Солнце садилось. В лесу было душно и сухо.

Ночь он просидел в яме, закрывшись от комаров пестрядным юром. Утром вылез на тропу и не узнал ее. Она вся заросла мелким лесом. Он шел и думал: заругается кам, забыли, скажет, дорогу в Матыныб-кар, забыли Йому, хозяйку земли.

– Не сердись, мудрый кам, – шептал, оправдываясь, старик. – Я принес грозной хозяйке связку зимних соболей. Возьми их и научи меня, потерявшего след.

Старик наткнулся на густые колючие елки, огляделся – лес кругом. Пропала тропа, как растаяла. Много троп бежит к Матыныб-городищу, и все они тонут в болоте, чтобы злой человек не нашел гнездо кама. Злой человек погибнет в болоте. А старый Сюзь даже ноги не промочил, вышел на сухое место, поднялся по крутому боку Матыныб-городища и увидел священную лиственницу. Под ней сидела каменная Йома с двумя ребятами. Он поклонился грозной старухе, выплюнул в горсть изо рта круглую булгарскую серебрушку и бросил ее в жертвенную чашку. Чашка стояла на коленях у Йомы.

Кам сидел у землянки на еловом чурбаке и следил за ним.

Старый Сюзь подошел к нему, снял со спины пестерь, достал соболиные меха, положил их на траву перед камом и сказал:

– Пера хочет брать жену в своем ултыре!

– Ты, Сюзь, – филин! – Кам взял шкурку годовалого соболя, мял, разглядывал. – Худой капкан у тебя, Сюзь, портит мех. Нельзя посылать такие меха в Искар.

– Я принес тебе вязку зимних соболей, – сказал старый Сюзь. – У тебя в руках один.

Из землянки выполз раб кама и унес соболей.

– Худое солнце, худые меха, худые люди, – ворчал кам, вставая. – Пойдем, Сюзь, спросим Йому.

Кам повел его по узенькой тропе. Она бежала среди высокой травы и переспелых пиканов.

Они дошли, сели на примятую траву под священную лиственницу. Каменная Йома глядела на них сердито. У старого Сюзя замерзла спина, он съежился, закрыл глаза и хотел отползти.

– Сиди! Я не буду поить теплой кровью Йому, я не буду плясать перед ней, выгонять душу из тела и посылать душу-птицу в страну отцов. Я буду вспоминать, ты будешь слушать. Это было давно, еще отцы наших отцов не родились, еще солнце было горячим, а люди не разбрелись по земле, как вши по меховой рубахе. Мы жили родами, чтили обычаи предков, боялись грозную Йому и любили Ена, доброго синего бога. Тогда камы были старейшинами родов. Они выбирали князя войны, когда враги стучались в ворота городищ. Они выбирали князя угодий, когда наступала пора мира. Мы не знали горя, пока на нашу землю, на землю камов, не пришли из степей черноволосые угры. Они жгли наши городища, убивали мужчин, уводили женщин. Камы выбрали князя войны, но он не стал воевать с пришельцами, ушел на север, увел молодых и сильных. Слабые и старые разбрелись по лесам, и с той поры нас стали называть пармеками, лесными людьми. Мы вырыли землянки в лесных урочищах, молились грозной Йоме и ждали. Черноволосые пришельцы жили, как дети: чтили храбрых и сильных, плясали у больших костров и смеялись над своими шаманами. Они забыли священные обычаи предков и растаяли, как весенний снег. Отец моего отца рассказывал мне, как поднимался дым над Матыныб-каром, как жгли свои деревянные юрты длинноволосые угры, уходя с нашей земли. Отец моего отца, мудрый кам и старейшина, пришел сюда и заставил рабов рыть теплые коли-землянки, с узкими потайными ходами. Он собрал больших отцов и сказал им: «Храните обычаи предков, чтите камов! Кто нарушит обычай отцов – изгоняйте!» Так сказал отец моего отца, мудрый кам и старейшина. Ты понял меня, хозяин ултыра?

Старый Сюзь ушел от кама, спустился по крутому боку Матыныб-городища к болоту, перешел его, вышел на тропу. Он шел и думал: «Пера лучший охотник в ултыре и друг князя Юргана, Пера сильный, он не боится старости, его ум всегда будет молодым…»

Домой он пришел утром. Женщины еще не ушли в лес.

Матери кормили маленьких ребят, старая Окинь выгребала золу из каменной печки, подростки и девки ползали под нарами, искали чулки и лапти. У дверей копошились ребята, делили слепых щенков. Старый Сюзь послал их на Шабирь-озеро звать отцов на большой совет ултыра.

Вечером собрались все, кроме младшего брата. Он нарушил обычай отцов и стал одиноким, как волк, отбившийся от стада.

Старый Сюзь сам зажег дзуркби – живой огонь в каменной печке, сел на высокую березовую чурку, поглядел на своих братьев, сыновей, внуков и сказал:

– Я был у кама! Я отнес ему наши меха.

Братья, сыновья и внуки старого Сюзя сидели вокруг каменного очага, глядели на живой огонь и молчали. Они ждали, что скажет большой отец. Женщины с ребятами расползлись по дальним углам керки-избы. Притихли.

Родная изба большая, от дверей до передней стены сорок шагов, можно и не услышать, что лепечет живой огонь.

– Слушайте все! – сказал старый Сюзь. – Пера хотел нарушить обычай отцов! Он больше вам не брат, не сородич! Если вернется в ултыр, ему смерть!

Мужчины молчали. В месяц метелей Пера караулил лосей в урочище ворса-морта, в месяц холодного ветра ловил рыбу на Шабирь-озере. Он не боялся Войпеля. Он пел веселые песни, когда Йома бесилась и выла, посылая на землю огонь и ветер. Йома рассердилась на охотника, отняла у него разум, и Пера хотел нарушить священный обычай отцов. Горе тому, кто согреет его у своего костра! Горе тому, кто накормит его.

Завыли женщины, заревели ребята. Старая Окинь кричала: «Он не наш! Он не наш!» Онаворошила на нарах овчины, искала пояс изгнанного сородича, чтобы бросить пояс в огонь.

Старый Сюзь ушел спать в амбар. Женщины еще долго выли в большой керке-избе, кормили пахучим вереском живой огонь, просили Йому не мучить их хворью за вину сородича.

Утром старый Сюзь повел сыновей, внуков, баб с ребятами на луга, косить сочную траву. Из лета в лето ставил он два десятка копен черного сена. За зиму скот тощал, валился с ног. Лошадей приходилось выгонять из землянок-конюшен еще по снегу. А этой весной отдал он, по совету Кондратия Руса, двух лошадей в ултыр Низя за две косы-горбуши. В это лето он поставит четыре десятка копен и, как Рус, смечет зеленое сено в зароды. Старый Сюзь привел сородичей на тихую Юг-речку, велел парням строить берестяные шалаши, взял у старшей внучки косу-горбушу и начал косить.

Вздрогнув, ложилась по обе стороны от него сырая трава. Он не торопился, оставлял за собой гладкую широкую тропу. За спиной галдели ребята. Они искали сладкие соты потревоженных медуниц. Медуницы жалили их, ребята орали, как раненные стрелой ушканы. Но он не оглядывался, он звонко сек, отбрасывал тяжелую траву и радовался, что есть еще сила в руках у него. Старый Сюзь остановился перед березником, на другом конце луговины, выпрямился, вытер мокрое жало косы и пошел по скошенному обратно. Он дошел до середины, встал спиной к Юг-речке и начал поперечный прокос. Свистела горбуша, валилась по обе стороны подрезанная трава. Он ни разу не отдохнул, пока не прошел крест-накрест всю луговину.

Кончив прокосы, он пошел к парням. Они уже нарубили жерди, поставили их костром, связав концы лыком, и ждали девок с берестом.

Старый Сюзь сказал парням, что уходит домой, велел им жить на Юг-речке, скосить в четыре горбуши луговину, сгрести куранами подкошенное сено и скласть в кучи-копны. Сам поднялся вверх по Юг-речке на луга Кондратия Руса. Но не застал его. Рус выкосил раньше свою луговину, оставил сохнуть подкошенную траву и увел семью на другие покосы, в лога. Старый Сюзь стоял на покосе другодеревенца и думал: ячмень-зерно надо и домой в ултыр надо. По какой тропе идти? Он вспомнил про силковый путик в осиннике и пошел по нему в гору.

Силки на путике-туе пустые – то ли туй он выбрал худой, то ли птица еще не поднялась в осинники. С туя он перешел на большую тропу, спустился в лог и увидел своих коров. Пас их Туанко. Он рассказал ему, что в ултыре гости, Кондратий Рус с сыном.

Старый Сюзь заторопился домой, вылез из лога и напрямик стал пробираться к ултыру.

Он застал гостей. Они сидели на нарах перед потухшим гором. Старая Окинь в дальнем углу керки шепталась с Ветой.

Он сел на нары рядом с Кондратием Русом и вздохнул:

– О-хо! Лося уже мне не умаять.

Рус понял его, покачал головой и сказал, что старость не весна, ей один леший радуется.

Старый Сюзь улыбнулся. У Кондратия Руса свои слова, у него свои, а жизнь у обоих одна и старость одна. Рус выходит косить, и он выходит косить. Он знает, и Рус знает: не бросишь в землю ячмень-зерно – хлеб не вырастет.

Подошла старая Окинь. Она напоила гостей вересковым квасом и сказала: – Рус пришел покупать невесту.

Старый Сюзь велел ей привести внучку. Она ушла, связала лыком Вете руки и вывела ее, как телушку, на середину керки.

– Гляди! – сказал старый Сюзь гостю. – Хорошая девка. Твоему парню жена, тебе работница.

Гость спросил: зачем у Веты берестяной обруч на голове?

– По обычаю отцов, Рус. Невесты носят.

Кондратий Рус разглядывал девку и молчал. Парень его посмеивался. «Радуется, теленок», – подумал старый Сюзь, не сердясь.

– Вету знаем, – сказал гость. – Бывала она у нас. Говори, какая цена головы, юр-дон, по вашему. Даром ведь не отдашь внучку.

Старый Сюзь назвал цену головы – два мешка ячменя – и стал уговаривать Руса, чтобы он уводил Вету скорей в свое гнездо, не ждал осени.