Конец эры

Обратный отсчёт: 5

Радиомаяк привёл меня сквозь мезозойскую жару обратно к «Стернбергеру»; стрелочка на крошечном дисплее прибора указывала направление, откуда приходит сигнал. Он вёл меня не по тем же местам, по которым я уже шел, из чего я сделал вывод, что от корабля я добирался не прямым путём. Неважно. Я не возражал срезать через лес, поскольку листва прикрывала меня от раскочегарившегося послеполуденного солнца.

И у меня, и у Кликса были, разумеется, портативные рации, но то, что я хотел с ним обсудить, требовало разговора лицом к лицу. И даже тогда мне будет тяжело убедить его в том, что я видел то, что видел.

А что, собственно, я видел? Какие-то бои животных? В Испании до сих пор устраивают корриду, а всего за неделю до отъезда я читал в газете, что в Оуквилле местная полиция накрыла подпольный клуб собачьих боёв. Если бы хеты случайно застали людей за занятиями вроде этих, что бы они подумали?

Но нет. То, что я видел, явно имело другой, более грандиозный и более извращённый масштаб.

Военная игра.

Но с кем они могут воевать? С каким таким приземистым, плоским противником, для которого изначально предназначались танковые люки? Те жукообразные танки были явно не марсианского происхождения, в этом я был убеждён. Значит, отбитая у врага военная техника, трофеи, захваченные в предыдущих стычках и теперь используемые для тренировок живых бронемашин. В запасных трицератопсах, похоже, недостатка не было.

Слизистые комья хетов сидели внутри них, дёргая за верёвочки гигантской марионетки.

Может, на Земле в эту эпоху существовала своя цивилизация? Может быть, хеты вторглись на Землю? Я моментально почувствовал симпатию к осаждаемым землянам — базовая, спинномозговая реакция. Но это было невероятно и неправдоподобно. В Китае и России, Австралии и Канаде, в Англии, Италии и Соединённых Штатах палеонтологи исследовали позднемезозойские отложения, буквально просеивая их сквозь сито в поисках мельчайших осколков костей. Это было совершенно невозможно, чтобы остатки глобальной высокоразвитой цивилизации ускользнули от их внимания. Но с кем тогда воюют марсиане?

Моим мыслям не хватало ясности — мешала головная боль, вызванная жарой. Тыльную сторону ладоней пощипывало, и я слишком поздно осознал, что они, единственные незащищённые участки моей кожи, обгорели на солнце. Присутствие всех этих явно листопадных пород деревьев свидетельствовало о том, что времена года в этих места ярко выражены, но мы, должно быть, попали в середину лета. Ситуацию усугубляло то, что какое-то насекомое всё-таки пробралось под марлевый накомарник и укусило меня за шею; место укуса распухло и чесалось.

На обратном пути я набрёл на пару диких гадрозавров, ощипывающих своими расплющенными клювами пучки хвои с веток; их роговые чехлы были неуязвимы для уколов хвоинок. Вертикальные жевательные движения, так непохожие на коровьи, производили звук, похожий на звук обдирающего дерево рашпиля — это батареи из тысяч плоских коренных зубов размалывали хвою и мелкие шишки. Кроме как на джипе, я ещё ни разу не приближался так близко к живым крупным динозаврам. Я слышал бурчание их желудков, и меня замутило от исходящего от них резкого запаха метана.

Здесь же я наткнулся на первое млекопитающее — меховой комок шоколадного цвета с длинными конечностями и любопытной бурундучьей мордочкой, дополненной сверху треугольными ушами. Палеонтология млекопитающих была не моей областью, но я вообразил, что этот зверёк — Пургаториус, первый примат, известный по многочисленным палеоценовым находкам в соседней Монтане и по одной оспариваемой находке зуба, относящейся к самому концу мелового периода.

Секунд тридцать мы смотрели друг другу в глаза; млекопитающее не сводило с меня взгляда быстрых чёрных глаз. Для меня это был особый момент — встреча с моим пра-пра-в-энной-степени-прадедом, и я в шутку подумал, что маленькая протообезьянка тоже почувствовала наше родство, поскольку не убежала, пока один из гадрозавров не издал что-то вроде блеяния. Я проследил за тем, как зверёк скрылся в подлеске, чувствуя грусть и одновременно гордость за то, что скоро ему уже не придётся взирать на мир из-под ног шагающих где-то вверху громадных колоссов. Кроткие унаследуют землю…

Маленькая стрелка моего навигационного устройства говорила мне, что я должен двигаться прямо вперёд, но лес в этом направлении рос густо, лианы и странные листья, похожие на варёный шпинат, свисали с ветвей. Я отклонился к востоку — возможно, там…

Когти впились мне в правое плечо.

Моё сердце пропустило несколько ударов. Я прыгнул вперёд и развернулся, нащупывая в рюкзаке ружьё. Позади меня стоял троодон; его вытянутая голова клонилась набок, огромные немигающие глаза уставились на меня. Был ли у него внутри хет? Или он дикий? Я упёр приклад слонового ружья в плечо, и мы продолжили пялиться друг на друга. Троодон был мельче, чем те, которых мы с Кликсом встречали раньше, и морда у него была покрыта коричневыми пятнами. Возможно, самец.

— Нет.

Слово, как и раньше, прозвучало из звериного горла хрипло и натужно. Узнав, что рептилия находится под контролем хета, я нервничать не перестал. Наоборот, я решил, что нужно принять дополнительные меры предосторожности.

— Назад, — приказал я. — Я хочу, чтобы ты не подходил ко мне ближе, чем на пять метров.

— Почему?

— Чтобы ты не мог в меня войти.

— Почему?

— Я тебе не доверяю.

— Что значит «доверяю»?

— Отойди назад! Сейчас же! — Я качнул дулом ружья.

Троодон секунду помедлил, потом отступил на пару шагов.

— Дальше, — сказал я.

Он сделал ещё два длинных шага.

Я положил ружьё на землю так, чтобы мог схватить его в один момент. Потом сбросил с плеч рюкзак. Внутри у меня было много всякой всячины, среди которой — две банки диетической кока-колы и единственная в наших запасах банка корневого пива «A&W». Я схватил пиво левой рукой, нашарил рацию правой и включил её.

— Кликс?

Несколько секунд я слышал лишь треск статики. Затем:

— Привет, Брэнди, хорошо, что позвонил. Слушай, я тут нашёл-таки иридиевую пыль, как и ожидал, исходя из того, что мексиканский кратер уже на месте, и ударный кварц тоже есть. Но количество и того и другого гораздо меньше, чем я ожидал на основании граничномеловых образцов, отобранных в наше время, и…

— Не сейчас, — сказал я.

— Что?

— Ко мне подошёл троодон под управлением хета.

— Где ты?

— Думаю, где-то в десяти километрах к западу от «Стернбергера».

— Я по крайней мере в двадцати пяти к востоку, — сказал Кликс.

По такой местности — не меньше пары часов езды.

— Кликс, я держу в руке банку диетического корневого пива «A&W».

Троодон странно наклонил голову.

— Везёт тебе, — ответил Кликс.

— Молчи и слушай, — рявкнул я. — Я держу единственную банку корневого пива, что у нас есть. Мой палец на язычке крышки. Если троодон подойдёт ко мне слишком близко, или на меня нападут, или будет сделана попытка войти в меня, я нажму на язычок.

— Я не поним…

— Когда ты увидишь меня в следующий раз, потребуй показать тебе банку. Убедись, что она не открыта.

— Брэнди, ты параноик.

Голова троодона затряслась.

— Нет не-обходи-мос-с-с-сти, — прошипел он.

— Кликс, я хочу, чтобы ты нашёл какой-нибудь предмет, который ты бы мог использовать подобным же образом, — сказал я в рацию. — Как сигнал для меня.

— Брэнди…

— Делай что говорю!

Снова треск статики.

— У меня есть ручка. С пимпочкой. Я могу нажать пимпочку и высунуть стержень, если в меня начнут входить.

— Нет. Изменение должно быть необратимым. И его нужно сделать быстро. И предмет должен быть уникальным.

Снова статика.

— Хорошо. У меня есть целлофановая упаковка с двумя твинки[26].

— Ты взял с собой твинки?

— Э-э… да.

— Здорово. Что ты с ними сделаешь?

— Гмм, ну, они сейчас в нагрудном кармане куртки.

— На тебе сейчас та свободного покроя куртка цвета хаки, так?

— Да, она. Если ко мне приблизятся, я раздавлю твинки.

— Хорошо. Ещё одна вещь, Кликс. Сколько ты весишь?

— Где-то девяносто кило.

— Сколько точно? Перед стартом мы проходили финальное медобследование. Сколько ты тогда весил?

— Э-э… восемьдесят девять пятьсот.

— Хорошо. Я — сто четыре ровно.

— Сто четыре? Да ты что!

— Просто запомни эти грёбаные цифры!

— Сто четыре. Количество недель в двух годах. Запомнил. Но Брэнди…

Он наверняка хотел мне напомнить, что у нас с собой нет весов, только маленькие минералогические, на которых не взвесить больше двух килограмм. Но я не дал ему договорить.

— Отлично. Теперь я отправляюсь к кораблю.

— Я хочу закончить бурение образцов, — сказал Кликс. — Это ещё несколько часов.

— Давай. Только не съедай твинки. Поговорим потом.

— Пока.

Я вернул рацию в рюкзак и снова подхватил ружьё.

— Зачем это всё? — прошипел хет.

Я поднял руку с зажатым в ней пивом.

— Чтобы держать тебя на расстоянии. Видишь этот металлический язычок? Если я нажму, то этот контейнер будет вскрыт таким образом, что снова закрыть его будет невозможно. Я не думаю, что тебе удастся войти в меня настолько быстро.

— Я не имею намерения входить в тебя.

— И, — продолжил я, — на случай, если ты в меня всё же войдёшь, Кликс знает, сколько я вешу. Разница в массе выдаст тебя с головой. — На самом деле это было не так. Даже будь у нас большие весы, наш с Кликсом вес варьируется в более широких пределах, чем масса одного хета, в зависимости от того, сколько мы съели за обедом и сходили ли в туалет. Но звучала угроза убедительно.

— Вы опасаетесь нас, — сказал хет. — Мы хотели лишь поговорить.

Я опустил дуло ружья, но и не подумал вернуть его в рюкзак.

— Очень хорошо. О чём вы хотели поговорить?

— О королях и капусте, — сказал динозавр. Эта книга была из моего круга чтения, а не из Кликсова, и троодон говорил с, как выразился бы Кликс, канадским акцентом. Хотя это был не Ромбик, с которым мы общались вчера утром, его седоком, по-видимому, был тот же самый хет, с которым мы уже встречались. Или может быть — хоть эта концепция и с трудом умещалась у меня в голове — может быть, как хет пытался объяснить ранее, индивидуальность для них ничего не значила. Может, что узнаёт один, становится известно всем? А как происходит обмен?

— О королях и капусте? — повторил я и пожал плечами. — Королём у нас Карл III. А капусту я ем только в салате.

Динозавр, по-прежнему держащий дистанцию с несколько метров, вскинул голову и заглотил информацию, моргнув на раз-два.

— Спасибо за то, что поделился этим с нами, — сказал он; фраза для заполнения паузы, которую я подхватил от доктора Шрёдера. — Ты находишься на значительном расстоянии от своего корабля.

— Людям полезно упражняться в ходьбе. Способствует пищеварению.

— Ах.

Я посмотрел на него.

— Это не тот троодон, с которым мы встречались раньше, — сказал я.

— Верно.

— Но ты — тот самый хет?

— Более-менее.

— Почему ты сменил носителя?

Троодон моргнул.

— Нам кажется недожаренным находиться в одном и том же теле дольше одного-двух дней. Мы находим это… — Скрежещущий голос замолк, словно хет подбирал подходящий термин. — Клаустрофобия. Мы испытываем клаустрофобию. — Он переступил с ноги на ногу. — Кроме того, мы должны оставлять носителей для прямого взаимодействия с целью обмена памятью.

Если это правда, значит, тот факт, что хеты по собственной воле покинули наши с Кликсом тела, не обязательно свидетельствовал об отсутствии злобных намерений.

— Скажи мне, — сказал троодон, — где конкретно находится задница Кликс.

— Что?

— Кликс гадский ублюдок. Где он?

— Почему ты его так называешь?

— Кликс? А, каламбур. Каламбур смыкает. Его уникальное идентифицирующее слово — Майлз, но ты зовёшь его Кликс. «Клик» — сокращение от «километр». — Зверюга откинула свою длинную голову назад. — Хо-хо.

— Нет, почему ты его обзываешь словами разными? Задница, ублюдок. Почему?

— Обзываешь словами его ты. Я просто — неверное использование? — Троодон слегка склонил голову набок. — Ваш язык трудный, неточный для нас.

— Ты никогда не слышал, чтобы я называл Кликса такими словами. Он бы мне зубы повыбивал.

— Интересно. Но ты ведь всё время зовёшь его так. Мы переняли это от тебя.

О чёрт.

— В смысле, вы нашли это у меня в голове?

— Да-а-а, крепко связано. Силлогизм, нет? Все Кликсы задницы, но не все задницы — Кликсы. Задница, ублюдок, разлучник, похититель жён, чернозадый тупица…

— Чернозадый? Чёрт, я правда про него так думаю? — Я почувствовал, что краснею. — Остальные эпитеты по крайней мере субъективны. Но расизм… Я не… в общем…

— Чернозадый не хорошо? Нет, это… ах, да, имеет отношение к цвету кожи. У него темнее, чем у тебя. Это важно?

— Нет. Это ничего не значащая особенность — адаптация к тропическому солнцу, и всё. Слушай, не зови его так.

— «Так»? Зачем мне звать его «так»?

— Нет, в смысле, не зови его «чернозадый». Или задницей. Или любым другим таким словом.

— Неприемлемые термины? Как я его должен звать?

— Кликс. Просто Кликс.

— Кликс-просто-Кликс. Смыкает.

Расистские оскорбления. Мне было стыдно. Вот так ты думаешь, что оно умерло и похоронено, а оно всё ещё здесь, ждёт шанса всплыть на поверхность.

И всё же… слова рептилии меня заинтересовали. Я знал, что не должен был этого делать, но не смог устоять.

— Тэсс, — сказал я после секундной паузы. — Какие слова ты… смыкаешь… с Тэсс.

— Тэсс, — троодон переступил с ноги на ногу, и мигательные перепонки поочерёдно закрыли и открыли оба его глаза. — Дорогая. Родная. Милая. Кролик. Барашек отбивной. — Я сжался под градом ласкательных имён. — Любимая. Единственная. Утраченная. Украденная. Потерянная.

— Хорошо-хорошо, — сказал я. — Я уловил идею. Что насчёт «папа»?

— Папа? — секундная пауза. — Бремя.

— И всё?

— И всё.

Я отвернулся. Я был уверен, что инопланетянин не сможет ни заметить, ни понять моего смущения, но меня затопила волна вины.

— О чём ты хотел поговорить с самого начала? — спросил я, наконец.

— Где ты был?

— В лесу. Просто бродил.

— А, хорошо. Видел что-нибудь интересное?

— Нет. Ничего. Совершенно ничего.

— Могу я проводить тебя до «Стернбергера»?

Я вздохнул.

— Если хочешь. Нам в эту сторону.

— Нет. Ходи сюда. Здесь можно зарезать.

Ты меня и так без ножа режешь.

— Ты имеешь в виду «срезать», я надеюсь.

— Да-а-а.

И мы двинулись в чащу леса.