Конец каникул

Глава 10

Возвращался я уже не по середине улицы, а перебегал от дома к дому, укрываясь от дождя под балконами и ветвями деревьев, хотя, честно говоря, никакого значения это уже не имело: я и так промок до нитки. Когда я был уже около ресторана, в голове мелькнуло: не зайти ли к дедушке и бабушке — они жили как раз в этом доме. Наверно, еще не поздно, и мне перепадет что-нибудь на ужин. Только сейчас я понял, как я голоден.

Я остановился под большим ясенем, почти напротив ступенек в ресторан. Хотел хоть чуточку причесаться, чтоб бабушка не подумала, что за мной гонится милиция.

Они еще не спали, в окнах был свет. «Сколько сейчас времени? — задумался я. — Одиннадцать, может? Отец, наверное, уже дома. Волнуется, что меня нет…» Я вытер лицо платком. Потом переменил решение: не пойду к дедушке и бабушке. Подумаешь, ужин, выдюжу и так…

Двери ресторана внезапно распахнулись. На улицу вышло несколько человек, а потом и директор с металлической планкой, какую навешивают на ставни. Я очутился в полосе света и невольно спрятался за дерево.

Из дверей пополз папиросный дым. Отсюда казалось, будто в зале туман. Директор ругался вслух, возясь со ставнями.

«Зачем это я здесь стою?» — подумал я. Но не успел сделать и двух шагов, как до меня долетел голос отца.

Он стоял на ступеньках и громко прощался с Холевой. Потом медленно сошел вниз и зашагал по улице. Я поспешно перебежал на другую сторону, не понимая, зачем я, собственно говоря, это делаю. И так, перебегая от дерева к дереву, шел следом за отцом, метрах в пятнадцати позади.

Дождь все лил да лил, хоть, может, уже и меньше. По улице текли ручьи, их все реже освещала мелькавшая на горизонте молния. Это была одна из тех августовских гроз, которые незаметно переходят в однообразный, длящийся часами ливень.

Отец как бы не видел всего этого, не замечал дождя. Он шел серединой той самой улицы, по которой полчаса назад, хохоча во все горло, бежали мы с Эльжбетой, шел очень медленно, чуть пошатываясь, расстегнув пиджак и низко склонив голову, точно считал шаги или пытался понять, куда несут его ноги.

Я знал уже, как мне поступить, что делать. Я выбежал на мостовую и остановил отца. Он не удивился, что я здесь, не сказал ни слова. Мы подошли к дому. На лестнице он тяжело опирался мне на плечо.

Повернув на кухне выключатель, я увидел, что мы оставляем за собой не просто мокрые следы, а целые лужи. Отец снял пиджак, я подал ему полотенце. Не говоря ни слова, он уселся за стол и уставился в одну точку. Меня вдруг затрясло. В жизни я не промокал еще так, как сегодня, но затрясло меня, по-моему, все-таки не из-за этого.

Я приготовил чаю и, лишь поставив стакан на стол перед отцом, набрался смелости глянуть ему в лицо. Это было не то лицо, к которому я привык. Неожиданно я понял, что отец вовсе не так уж пьян, как это казалось там, под дождем, на улице.

— Прими две таблетки аспирина… и ложись, сынок, спать.

Это были первые слова, прервавшие нестерпимо долгое, жутковатое молчание. Первые слова с той минуты, как я взял на улице его под руку.

— Папочка, — сказал я, но в горле у меня был точно горячий песок, Я не мог выговорить ни слова. И отвернулся, чтоб не смотреть ему в глаза, то ли грустные до безнадежности, то ли усталые.

— Иди спать…

Нет. Скажи, что-то случилось? Папочка, у тебя неприятности? Отец опустил голову.

— Какие?.. Скажи, какие?

Он смотрел теперь как бы сквозь меня, куда-то вдаль. Покачал головой. И я понял, что он ничего не скажет. Но все-таки не удержался:

— Папочка…

Он вновь покачал головой.

Когда я лег, часы пробили два. Но отец по-прежнему сидел за столом, глядя все так же в одну точку. В голове у меня гудело, глаза закрывались сами собой, и веки горели. Дождь барабанил по крыше, по стеклам текли грязные струи воды. С чердака доносилось негромкое воркованье голубей, они всегда волновались в ненастье. «Что за день! — подумал я. — Что за день…»

Утром, как это часто бывает после большого дождя, солнце припекало, а воздух был влажным и бодрящим.

Отец стоял у открытого окна, уже одетый, руки заложены за спину. Курил. Мне показалось, он ждет, когда я проснусь. А я, хоть уже и не спал, все лежал с прикрытыми глазами, незаметно за ним наблюдая. И подумал, что он сильно ссутулился, а может, просто наклонился вперед? Я не знал, как мне вести себя, что говорить. Но сколько можно притворяться спящим?

— Доброе утро! Ну и погода! — сказал я громко и как можно веселее, но это прозвучало фальшиво.

Он повернулся ко мне. И хоть не улыбнулся, но это было то самое лицо, к которому я привык. Может, только глаза…

— Два слова, Юрек! — сказал он. — Во-первых, мне очень неприятно, что ты из-за меня так промок, волновался, наверно. Ну да… Короче… извини меня.

— Папа, да ведь я вчера… — И я хотел рассказать ему про Эльжбету и что промок еще раньше, пока мы бежали с ней по городу в самый ливень. Хотел остановить его, чтоб он не говорил со мной так, таким тоном, словно добивался оправдания.

— Не перебивай! Я знаю, что ты думаешь, Юрек, — продолжал он спокойно, — Но ничего не попишешь, я должен попросить у тебя извинения. И еще одно: давай договоримся — это останется между нами, ладно?

— Конечно! — сказал я, хоть, говоря откровенно, не очень-то понимал, что, собственно, он имеет в виду. И потом я еще пробурчал, но уже, кажется, без необходимости: — Ничего не случилось… такой ливень…

Он улыбнулся, печально как-то, и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты.

Я побежал к окну и, когда отец показался на улице, спросил, куда он.

— На шахту, часа на два. На моем участке неполадки.

— Так ведь у тебя отпуск, а? А ты все сидишь на шахте, целыми днями.

— Небольшая авария! Надо туда сходить… А дома? Что мне делать дома?

Я приготовил себе завтрак и не спеша за него принялся.

В голову лезли всякие мысли. От них было не отделаться. Все возвращались и возвращались. Отец ведет себя не так, как раньше. И еще эта вчерашняя история… Что он от меня скрывает?

Сказал, что у него неприятности. Нет, не сказал, но ведь это и так ясно, я это понял. Имеет ли это отношение к шахте? А может… Может, мама почувствовала себя хуже, может, с ней что-то случилось?

Как, собственно, обстоит с ее болезнью? Что это вообще за болезнь, что-то серьезное? О поездке в санаторий заговорили так неожиданно, перед самыми каникулами… Письмо от мамы пришло уже давно, наверное, больше двух недель. А я и не спросил, что было в письме. И он сам не сказал ни слова. «Надо написать маме! Сегодня или завтра! Узнаю у отца адрес и напишу!» — решил я.

Чувствовалось, что недавно прошла гроза, что долго лил дождь. Валялись обломанные ветром сучья, в низинках стояли лужи, водостоки были забиты грязью, листьями.

На мосту я встретил Ирку. Хотел пройти мимо молча, но Ирка остановилась и заговорила со мной первая:

— Зенек прислал письмо и снимки. Через два-три дня приедет.

— Уже? — удивился я. — Так быстро!

— Быстро? Так ведь август… Десятое число. Наверно, это только у тебя так летит время!

Я посмотрел на нее, но ссориться не хотелось.

— Юрек, я уже могу отдать тебе книжку, эту… из серии «золотого тигра».

— Ну так отдай. Прочитала?

— Отдай! Когда? Тебя все время нет дома…

— Ну… Тоже сказала! Принеси вечером. — И я хотел было уже идти, но Ирка приподняла большую сумку, которую держала в руке.

— Хочешь яблочка? Только что купила, очень хорошие.

— Ну давай. Можно два?

— Бери два! — улыбнулась она. И вдруг сразу: — Юрек, я хотела тебе сказать, этот солдат, это сын моей тети. Он тут в Шленске служит, за Катовицами. В увольнение приехал.

— Какой солдат?

— Не помнишь? Ну, тот, на ярмарке, в тире…

— Ах, этот… образцовый стрелок! — вспомнилось мне. Зачем она говорит мне это?

Я пожал плечами.

— Ну и что из того, что сын тети?

— Ничего. Я хотела тебе сказать. Чтоб знал.

— Мне-то какое дело? Все болтаешь да болтаешь…

Ирка как-то сразу нахмурилась, а может, смутилась, потому что потупила голову.

— Ирка, слушай, а где же Зенек? Из лагеря он собирался вернуться в конце июля, так?

Она немного оживилась, но глянула на меня, кажется, с недоверием.

— Ты что, не знаешь? Он тебе ни разу не написал? Быть не может!

— Очень даже может. Чего это ему писать? О харцерском лагере рассказывать, что ли? Да и о чем писать из лагеря? Домой написать — другое дело. Денег попросить…

— Вот именно…

Это меня удивило. Ирка что-то знает, но не хочет сказать. Что натворил Черный?

— Говори, мне некогда. Где он сейчас? Куда поехал из лагеря?

— Официально-то он на каких-то харцерских курсах. Написал в середине июля, чтоб мать послала ему пятьсот злотых: после лагеря он, дескать, уезжает на три недели на курсы… Ну, мать и послала.

— Что значит «официально»? А неофициально? Чего ты, собственно, крутишь?

— Кой о чем догадываюсь. Но говорить не хочу. Пусть сам тебе расскажет, когда приедет. Ведь вы такие друзья! — И она состроила гримасу. — Друг, а ничего не знаешь…

Ужасно разозлила меня эта соплячка. Что она воображает?

— Можешь быть спокойна, мне он все расскажет! И не морочь голову.

Едва я сделал два шага, как за спиной послышалось:

— Юрек, почему это мы с тобой всегда ссоримся? Ведь…

— Потому что ты дура! — крикнул я ей. — Дура набитая! Эльжбету я встретил в парке, невдалеке от теннисных кортов. Она уже возвращалась с пруда. Она остановилась, заложила руки за спину и грозно на меня посмотрела. Я рассмеялся.

— Знаешь, ты похожа сейчас на Зонтика!

— На что?

— На кого, а не на что. Зонтик, он был учителем географии и истории. Рассказывал нам всегда разные удивительные вещи. А когда спрашивал на отметку, то стоял вот так же, как ты сейчас. Только он почти лысый!

— Это ты сейчас будешь лысый, вот что! Все волосы у тебя повыдергаю. Ты чего это опаздываешь? Да еще сегодня! Двадцать минут жду.

— Вот тебе за это яблочко! — сказал я и вынул из кармана одно из яблок, взятых у Ирки.

Мне показалось, что Эльжбета чуточку бледная, может, не выспалась, А может, простудилась вчера? Я спросил у нее. Но она помотала головой.

— Я плакала сегодня утром. Из-за тебя! Почти целый час.

— Из-за меня? Что ты говоришь!

— Пошли на корты, сядем, посмотрим, как играют. Потом расскажу…

Сегодня было больше желающих поиграть в теннис, чем обычно. Корты, собственно, почти не использовались. В нашем клубе «Гурник» есть вроде бы теннисная секция, но в ней состоит всего несколько человек, так же, как в секции фехтования. Это трудные виды спорта: годами можно тренироваться и ничего не добьешься. Толстый взялся как-то за фехтование, но ему тут же объяснили, что у него замедленная реакция. Отец играл, кажется, раньше в теннис, но без особого успеха, разве что научил меня подсчитывать очки. И на том спасибо, по крайней мере видишь, кто выигрывает, и не глядишь как баран на новые ворота.

Когда мы пришли, на двух кортах уже играли. На третьем натягивали сетку. Двое парией из техникума — я знал их в лицо — с усилием крутили рукоятку, которая пронзительно скрипела. Девушка у скамейки снимала свитер. И только когда она обернулась, я узнал ее и громко фыркнул. Борунская, из нашего класса. Тоже мне теннисистка!

Они заметили нас я стали о чем-то совещаться. Когда мы устроились на соседней скамейке, к нам подошла Борунская.

— Простите… Юрек, твоя девушка не играет? — и она указала подбородком на Эльжбету. — Нам не хватает партнера для смешанной пары.

— Смешанная пара! Когда это ты таким словам научилась? А что такое смешанная пара? — Меня разбирал смех и злость в то же самое время, из-за чего — не пойму.

— Это когда партнер и партнерша с каждой стороны, — объяснила Эльжбета. — Я немножко играю, но…

— Ну так иди, сыграешь с нами! — крикнул один из парней. Они бросили крутить в конце концов рукоятку, сетка была натянута. — У нас есть запасная ракетка, вон лежит.

— У нее нет времени, — буркнул я, может, и в самом деле не к месту, но мне не хотелось, чтоб Эльжбета с ними играла. А я что, сидеть буду? Да еще мы собирались поговорить…

— Почему нет времени? — удивилась Эльжбета. — Что ты болтаешь?

— Ревнует, — заметила Борунская.

«Идиотка, — подумал я про нее с досадой. — Зачем только мы сюда пришли?»

— Ну, играй, если хочешь…

— Спасибо за разрешение! — улыбнулась Эльжбета, сделала глубокий реверанс, взяла со скамейки ракетку и выбежала на корт.

Борунская глянула на нее и сказала мне вполголоса:

— Девчонка что надо. Где это ты такую подцепил? Кто бы мог подумать — ты?! Мир меняется… А Ханка Карбовская два года за тобой бегала, ты даже не заметил, а?

— Отцепись со своими замечаниями! «Теннисистка»! Хотела играть — играй!