Конец "Зимней грозы"

Глава 2

Послушный прихотям дороги пунктир танковых башен рассекал степь. Впереди и сзади он упирался в дымку, застилавшую даль. Там, где сорокапятки были прицеплены к танкам, интервалы между ними заметно увеличивались. Люки машин были открыты. Танкисты, как на параде, по двое стоявшие в башнях, автоматчики, расчеты орудий и противотанковых ружей, облепившие машины, все напряженно вглядывались в даль. Кочергин раздосадовался на свои нелепые здесь очки. Казалось, что только он еще не видит признаков близкого Дона. Монотонная панорама степи явственно окрашивалась в теплые тона клонившимся к окоему солнцем. Слепило глаза. Расточая золотые искорки в закатных лучах, в высоком дымно-кобальтовом небе как одинокий пернатый хищник завис крошечный квадратик «рамы».

«Давно торчит разведчик, а бомбардировщики не появились, стало быть, и не появятся, — до боли в затылке задрал он голову, — но врасплох немчуру уже не застанешь, наши намерения очевидны!»

Никто вроде бы не обращал на «раму» внимания. Козелков, спина которого маячила впереди над башней броневичка, сняв шлем, красовался в фуражке с черным бархатным околышем. «Верно, надевает ее, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к кадровым танкистам». В тот день, невзирая на предшествующую бессонную и утомительную ночь, Кочергин чувствовал себя сильным и бодрым. Хотелось, чтобы скорее, вот сейчас, произошло что-нибудь внезапное и совсем необычное, требующее немедленных решительных и энергичных действий, отважного поступка, который он готов был совершить и нетерпеливо ждал только случая. Все привлекало его жадное внимание, казалось неповторимо интересным, исключительным, наводило на неожиданные ассоциации. Справа по движению колонны, в плену обрывистых берегов, местами поросших кустарником и вербами, металась река Донская Царица, и он любовался ее причудливыми петлями. Зябко кутаясь в мутно-зеленую парчу наледей, подбитую щегольскими песцовыми опушками снежных наметов, Царица тщетно пыталась сберечь остатки тепла щедрого степного лета. Тонкими струйками пара, стлавшегося по льду, тепло ускользало из трещин и полыней. Река стыла. Внезапно голова резко дернулась влево. Тяжелый гул покатился по степи, замирая вдали. Косматый султан земли и дыма нехотя оседал в голове колонны. Волна внезапной остановки прокатилась по ее извилинам и потухла где-то в хвосте, где колонну замыкали автоцистерны и грузовые автомашины с боеприпасами. Движение не возобновлялось. Толкнув Шелунцова ногой в плечо, что служило знаком поворота, Кочергин нетерпеливо оглядывался кругом. Рокот моторов и крики людей сливались в общий гул. Дым выхлопов, растекаясь вокруг, ел глаза, еще более ухудшая видимость. Не дожидаясь, пока водитель высвободит зажатый танками «бобик», лейтенант спрыгнул и побежал вперед. Вскоре он вскочил на крыло броневичка Козелкова, по узкой обочине медленно подъезжавшего к головным танкам.

— Тридцатьчетверка полковника Черного на мину напоролась! — крикнул тот в ухо Кочергину. — Ранило командира полка, вишь?

Напротив воронки, обрубившей дорогу, в плотном кольце танкистов и солдат на откосе кювета сидел Черный. С броневичка было видно, как военврач и девушка-санинструктор перевязывали ему голову. Автофургон санчасти уже стоял возле, по другую сторону колонны. Остальным членам экипажа головной тридцатьчетверки, которую уже оттягивала в сторону от дороги другая машина, тоже оказывали помощь. Рядом с полковником сидел батальонный комиссар, видимо, его заместитель по политчасти, и в чем-то горячо убеждал командира полка. Но тот, отрицательно качнув своей белой чалмой, с помощью замполита с трудом поднялся на ноги и вдруг поманил рукой смотревших на него сверху лейтенантов. Танкисты неохотно расступились, и они быстро протолкались вперед.

— Вы из двадцать первого, ребята? — полуутвердительно спросил он. — Кто из вас разведчик?

Козелков, потеснив плечом Кочергина, шагнул вперед, чтобы доложить, но тот стал рядом. Черный вымученно улыбнулся и снова сел.

— Вольно! Вас, Козелков, я припоминаю, а вы, лейтенант?

— Помначштаба Кочергин! — козырнул тот.

— Добро! Вперед пойдут две ваши бронемашины и взвод тридцатьчетверок лейтенанта Вулыха из роты капитана Рязанцева. Вы все друг друга хорошо знаете. Разберитесь в системе предмостной обороны у Ляпичева, проверьте, есть ли враг в Вербовском. Буду ждать, не мешкайте! — попытался опереться непослушной рукой о землю Черный. — Ракетница есть?..

По вашей ракете развернемся в боевые порядки, — продолжал он с усилием. — Саперы впереди дорогу щупают, видите? Держите левее, поезжайте степью. Не ближе, но оттуда вас не ждут и, главное, целее будете. Времени в обрез. Выполняйте!..

У Вербовского, за ее слиянием с Ериком, Царицу пересекало железнодорожное полотно. Ферма моста лежала в реке и успела обрасти льдом. Широкое кольцо воды вокруг поблескивало антрацитом. Укрыв танки и бронемашины в балочке за хутором и безрезультатно пошарив по пустым избам, настороженный, напрягшийся Кочергин, недовольно ворчавший по какому-то поводу Козелков и неразговорчивый, мрачноватый Вулых сквозь прибрежное мелколесье спустились к пойме Ерика и, пригибаясь, пошли по широкой лощине, заросшей кустарником. На другом берегу, вдалеке, среди раскидистых деревьев, темнели избы Ляпичева. За ними, чуть выше, у железнодорожной насыпи, розовели побеленные стены станционных строений. Вулых и Козелков молча изучали что-то там в бинокли.

— Чего любуетесь? — не выдержал Кочергин, которому стало невмочь без толку сидеть на корточках в низкорослом кустарнике. — Скоро час в разведке. Обратно пора!

— На вот, полюбуйся и ты! — подал ему Вулых бинокль.

Еще не поставив его на резкость, лейтенант различил в поле зрения красный флаг, рвавшийся с древка на свежем донском ветерке. Затем в центре белого пятна на флаге четко обозначилась косая черная свастика.

— Ба-атарея 75-миллиметровых пушек, — раздался негромкий, протяжный голос Козелкова, — позволь… две-е… две батареи! Расстояние… четыреста и шестьсот метров влево, ниже… тридцать метров от станционных домиков. Подводит вас, обормотов, маскировочка! — шарил Козелков биноклем. — Э-э! Двести метров прямо — энпэ, наводчики там, поди. Стереотруба, что ли, блеснула…

Кочергин следом за Козелковым водил биноклем, исследуя панораму Ляпичева, но решительно ничего не замечал. Это его злило: «Ну как они нас не засекли?» Вся пойма у них как на ладони. И «рама» была!.. Таятся, паразиты, приготовились, значит, встречать!

— Блиндаж вижу, — обрадованно воскликнул он, — и еще один!

— Э-э! Этого добра полно, — нарочито безразлично отозвался Козелков. — Черные дырки ничем не замаскируешь, за десять километров видать! Подались-ка, ребятки, малость вверх по реке. Там еще немца поковыряем. Да не торчи, Вулых, испортишь нам все!..

— Подожди, Козел! — возразил тот. — Прежде на километровке отметим, что ты высмотрел, — расстегнул он планшет. — Сам не торчи! Пригнулся-то всего на пол-Ивана, а в тебе — полтора!

Командир разведвзвода промолчал, и они прижали коленями непослушную на свежем ветерке карту. Заметно темнело. Кочергин, дуя на руки и торопясь, с помощью Козелкова наносил огневые точки на проминавшуюся под карандашом плотную бумагу. Неожиданно он вскочил, забыл обо всякой осторожности: со стороны дороги за Ериком явственно послышался быстро нараставший рокот и лязг. Сомнений не оставалось. Черный не дождался возвращения разведчиков и, развернувшись всей колонной, выходил на реку. Козелков и Вулых, тяжело топая сзади, не поспевали за Кочергиным, который, перепрыгивая мерзлые кочки, как спринтер через барьеры, несся к машинам и уже приближался к мелколесью. Вулыху приходилось труднее других. Одной рукой он пытался заправить в планшет карту, другой вырывал ракетницу, застрявшую за бортом комбинезона. Угадав между бегущими, неслышно прошил воздух и уткнулся в заросли алый пунктир пулеметной очереди и тут же впереди рванул снаряд. На головы щедро посыпались ветки и древесное крошево. Кочергин шарахнулся в сторону и выскочил прямо на валившие кривые деревца танки Вулыха, уступом выходившие к лощине. Наперерез и вверх зашипела зеленая ракета командира взвода.

Более чем через сутки почти непрерывного боя силы Черного взломали оборону Ляпичева и продвинулись дальше, к Логовскому. За полночь все стихло. Только где-то у немцев изредка хлопали одиночные выстрелы. Кочергина уже не держали ноги, за все время не удалось перехватить ни кусочка съестного, и он, сглатывая слюну, озирался из медленно едущего броневичка, ища место, где бы приткнуться, чтобы хоть немного передохнуть. Но связной Рязанцева лишил его всякой надежды на этот счет, передав требование капитана немедленно явиться. Комната, в которую вошел Кочергин, с первого взгляда показалась жилой, так в ней все закономерно занимало свои места: и довольно новая разнохарактерная мебель, и домотканая дорожка по диагонали, и украшавшие стены фотографии в деревянных рамах, убранных рушниками, с которых порознь и вместе в одну незримую точку прилежно смотрели молодые и немолодые люди и в гражданской одежде, и в погонах, и в краснозвездных буденовках. Даже стекла, застрахованные бумажными крестами, уцелели. Только горка обвалившейся штукатурки, сдвинутая чьим-то локтем к углу стола, накрытого клеенкой с цветочками, да обнаженные дранки потолка над ней немного портили общее впечатление. Рязанцев и несколько командиров его роты трапезничали. Накипевшая по дороге досада на множество начальников разом исчезла с приглашением капитана подхарчиться.

— Только поспеши! — невнятно произнес набитым ртом похожий на трубочиста капитан. — Полночи тебя ищу, — перекатывал он крупные, тугие желваки на заросших черной щетиной смуглых скулах. — Если успеешь, встретишь свой полк за Ериком. Я шифровку принял.

Вдвойне обрадованный Кочергин, не без тайной брезгливости отказавшись от предложенной ему кем-то немецкой солдатской складной ложки-вилки, принялся, как и все, черными, пахнувшими бензином, маслом и металлом руками, жадно набивать рот ломтями белого хлеба и кусками мясной тушенки. Хотелось пить, но запивать было нечем. Жевали давясь, всухомятку, молча.

— Все по домам, в свои подразделения! — наконец передохнул Рязанцев, вытирая пальцы о комбинезон. — Ты, Вулых, во как рад? — метнул он черный блеск глаз в сторону командира взвода. — Все твои целы?

Тот кивнул, не переставая двигать челюстями.

— Ладно, ребята! — встал Рязанцев. — Включай зажигание! Подзаправились, и будя. Кухни придут, горяченьким разживемся. И запьем, чтоб не давиться! — Он выразительно щелкнул указательным пальцем по большому кадыку.

Кочергин невольно напрягся. Близкий шум танков неожиданно раздался с дороги по Ерику, когда броневичок, развернувшись от реки, проскакивал, и не в первый раз, развилку дорог у Вербовского. С юга, со стороны Калмыцких степей, наши танки появиться вроде бы не должны… «Может, немецкие подошли оттуда незамеченными? — вглядывался он в сторону быстро нараставшего шума, в растерянности не решаясь сигнализировать Шелунцову разворот. — Ракетницы нет, предупредить своих никак нельзя!..» Над реками, как ладонью прикрывая одну за другой редкие звезды, занимался ленивый рассвет. В неопределенных, изменчивых очертаниях волнистой степи, открывавшейся за зарослями при выезде из поймы, все казалось одинаково далеким и близким. Он тщетно пытался разобраться в быстро растущих силуэтах. Какие танки, средние или тяжелые, приближаются к развилке? Шелунцов, тоже услышав шум, притормозил. И тут же от головной машины хлестнул радостный крик. Ошибиться было невозможно — Мотаев! Как оказалось, капитан узнал Кочергина по блеснувшим очкам.

— Кочергин!.. Четыре глаза, а слеп, зараза!

— Вот чертяга, Женька!

Свесившись из башен, они молча жадно трясли друг другу руки. Наконец Мотаев предложил:

— Влазь ко мне! И покажешь и расскажешь… Из машины вытащил совсем! Ну, кран! Как деретесь?

— О-о-ей! Дрались без комполка и без замполита, — выпалил Кочергин, устраиваясь рядом в башне, — полковник Черный в корпусном медсанбате, а его замполит пропал с экипажем в первой же атаке. Танк взорвался!

— Сильны предмостные укрепления?

— Сам увидишь.

— Козелков где?

— Жив! Опять вперед танков сунулся. Но броневичок его теперь сожгли и водителя ранило.

Танки, сбросив газ, пересекали долину и, сразу в нескольких местах устремившись в Ерик, с ревом выползали на крутой левый берег, обрушивая водопады воды.

— Н-да! Много, много они танков пожгли! Дороговато нам поганцы обходятся. Постой, как Рязанцев? Вулых?

— Счастливо дерутся. В сводной роте потерь верно меньше, чем во всем полку Черного.

— Силен капитан! — обрадовался Мотаев. — А мы, Юра, сами до конца не знали, куда корпус двинут: южнее — к Аксаю, где вроде бы вообще фронта нет, либо сюда. Хитрим! Теперь тут, на внешнем кольце, везде надо успевать!

— На внешнем, говоришь, остаемся?

— Да. На внешнем!.. Неплохо, смотрю, немцы здесь оборудовались, — снова повел он взглядом, задержав его на мгновение на обугленных стволах деревьев. Они, как сведенные судорогой пальцы, торчали из оседавшего тумана.

— А что на Волге? Жмем немца в «котле»?

— Чего полегче спроси! Знаю только, что Мариновку наконец взяли, а за ту треклятую деревню, за Карповку, бои все идут.

Оставшиеся в живых жители Ляпичева, кто чем мог, латали свои домики. Колонна полка прошла поселок и повернула вдоль железной дороги в сторону быстро бледневшего зарева над Логовском. Удары пушечных выстрелов, пересыпанные горохом пулеметных и автоматных очередей, то сливались в гулкие и продолжительные раскаты, то стучали часто, отрывисто, будто чья-то титаническая рука работала радиоключом. Рука заметно уставала, ключ стучал все реже и наконец, поставив точку, замолк.

— Готов Логовской! — заметил Мотаев уверенно.

Получив приказ комбрига взять Немки и преследовать противника до полного уничтожения, подполковник Бережное поначалу вызвал Козелкова, однако на разведку времени не оставалось, а предварительными сведениями лейтенант не располагал. Опасаясь в незнакомой обстановке действовать без десанта, командир полка в спешном порядке отправил разведчика добывать автоматчиков.

— Даю тебе час, — напутствовал его Бережное, — много солдат не найдешь, но, судя по всему, нам более взвода поначалу и не потребуется. Где хочешь сыщи и не мешкай!

Затем, молча выслушав тактические соображения Мотаева, считавшего, что на сей раз достаточно будет легких танков Орлика и взвода тридцатьчетверок Вулыха, уже получившего ценный опыт боев на плацдарме, командир полка неожиданно захотел лично проверить все на местности, посмотреть подходы к Немкам.

— Тем временем Козелков поспеет, — пояснил он. — Кочергин, показывайте дорогу!

— Жень! Видать, кончилась твоя оперативная монополия? — положив руку на его плечо, весело поддел Мотаева Гаспарян.

Чувствовалось, что у начштаба сегодня особенно хорошее настроение.

— А твоя вроде никак не начнется? — в тон ему парировал Мотаев. — Но мы с тобой еще повоюем! А, Сурен?

Семидесятки неполной роты Орлика и взвод тридцатьчетверок Вулыха, развернувшись за Логовском в боевые порядки в сторону Дона, вдоль дороги на Ермохинский, укрылись за насыпью и кустарником. «Виллис» Бережнова и броневичок Кочергина на малом газу проехали в сторону реки еще чуть более километра, когда Кочергин попросил подполковника остановиться и пройти дальше пешком. Командир полка, недоверчиво на него посмотрев, неохотно оставил машину и, похрустывая, медленно пошел по неглубокому снегу вперед, поднимаясь вдоль отлогого склона плоской ложбинки. Догнав тяжело пыхтевшего Бережнова, Кочергин зашагал рядом. Чуть поотстав, следовали Мотаев и Гаспарян. Сразу же над бровкой, за рыжей щетиной стерни, торчавшей из-под снега, поднялись побеленные им тесовые крыши. Затем по другую сторону неширокого поля, за небрежными темными мазками грядок и плетней огородов, развернулся разброс надворных построек и изб, приветливо смотревших цветастыми наличниками окон. Меж ними, под голыми кронами старых лип, желтели многочисленные стога соломы и сена. Редкие дымки стлались из труб, растворяясь в легком тумане. В его пелене, за избами, угадывался зубчатый гребень леса. В большом хуторе или небольшой станице голосисто перекликались петухи, звенела цепь колодезного ворота. Неподалеку чадил Логовской, южнее, со стороны реки Мышкова, снова заработал тот чудовищный ключ Морзе. Верно, части бригады дрались за Ермохинский, а здесь текла неспешная сельская жизнь. Разглядывая станичку, Кочергин думал: «Война вроде бы обходит ее стороной. А ведь в ней немцы!»

Незаметно для себя все четверо: коренастый Бережнов, высокие Кочергин и Гаспарян и маленький Мотаев рядом в рост встали на бровку поля, чем-то напоминавшего давно не бритую щеку. Небольшая станица пестрела в фокусе сходившихся полос стерни.

— Эх, Кочергин, Кочергин! Не бережешь ты нас, — отдышавшись, насмешливо хмыкнул Бережнов. — Да и себя тоже. Если это в самом деле Немки, то мы, почитай, в лапах у немца. До деревни и трехсот метров не будет. Подвез, что называется, прямо к парадному подъезду!.. Ошибся ты все же, не Немки это вовсе, — взял он из рук Кочергина карту и начал ее развертывать. И тут, как нож туго натянутое полотно, воздух с визгом резанула короткая очередь, пробарабанил крупнокалиберный пулемет. Все как по команде пригнулись и одновременно попятились вниз. Только Гаспарян ткнулся головой в стерню и медленно повалился на бок. Когда начштаба положили в «виллис», он еще дышал, но через минуту его грудь опустилась. Карие глаза под длинными ресницами не мигали. Капитан словно бы пристально вглядывался в проясняющееся небо. Из угла рта сбегала тонкая струйка крови. Ею был слегка запачкан подворотничок гимнастерки и отворот шинели. Бережнов, за ним Мотаев, Кочергин и водители машин обнажили головы.

— Стогами огневые точки замаскировали, — ни к кому не обращаясь, хрипло заметил Мотаев.

Засунув карту за борт реглана, Бережнов тяжело поднялся на крыло броневичка и сверху, как бы прощаясь, хмуро посмотрел на тело Гаспаряна. Кочергин, вскочив с другой стороны, попытался помочь ему влезть в: башню, но подполковник, не глядя, молча отстранил его руку и, крякнув, тяжело опустился в машину.

— Отведите «виллис» в лощину, чуть ниже, — обернулся он из броневичка. — Укройте тело, а сами глаз с деревни не спускайте! Сейчас пропишем немцев в Немках навеки…

Броневичок рванулся к танкам.

— На полном идут, аж земля гудит! — отметил Мотаев, не оборачиваясь и не опуская бинокль.

В станице не замечалось никакого движения. Тридцатьчетверки, не снижая скорости, перемахнули лощину, оглушительно взревев моторами на бровке поля.

Они зигзагами пожирали пространство жнивья, выворачивая черные пласты непромерзшей земли и оставляя снежно-дымные шлейфы. Цветные трассы, взвизгивая, веером расходились над головами. За лощиной слитно рвали воздух разрывы, сверху летели комья земли, сучья и ветви деревьев. Несколько снарядов подряд разорвалось на склоне. Мотаев и Кочергин, прижатые воем осколков, залегли. Когда они, стряхивая землю, вскочили, танки, оставив далеко позади себя черные молнии шрамов на поле, невредимыми напрямую приближались к деревне. Разлетелся стог, обнажив опрокинутое взрывом снаряда орудие, затем второй. От третьего врассыпную бежали, спотыкаясь и падая, серенькие силуэты артиллеристов.

Головной танк, повалив плетень и расшвыряв доски нужника на огороде, скрылся за домами, за ним следующий.

— Кхе-х! — поперхнулся Мотаев. — Узнал Зенкевича? Фрицеву ретираду разнес! Видал, как машина вильнула?

Третья машина вдруг резко затормозила, выбросила густую смоляно-огненную струю, но, вновь быстро набрав скорость, тоже скрылась в деревне. Там захлебывались танковые пулеметы.

— Зацепили?! — вырвалось у Кочергина.

— Чепуха, бак с соляркой у Лубенка сбили, — не отрываясь от бинокля, ответил капитан. — Но Орлика что-то не слышно!..

Из лощины, со стороны начинавшейся в березняке речушки, тут же донесся перестук сорокапяток легких танков и неистовая, сплошная дробь пулеметных залпов.

— Молодчина! От леса отсекает, однако поздновато, поотстал, обходя деревню! — опустил бинокль Мотаев и метнулся к «виллису» с телом Гаспаряна. — Давай, давай поторапливайся! — обернувшись махнул он рукой на бегу.

«Виллис» догнал броневичок с Бережновым при въезде в деревню. Обе машины затормозили у избы с вывеской правления колхоза. Над ней вяло шевелился знакомый флаг. Бережнов неожиданно легко вылез из башни и спрыгнул вниз.

— Любуетесь? — ругнулся он, взбегая на крыльцо. — Меня, что ли, ждете?

Толстое древко хрустнуло в его кулаках, он яростно отбросил флаг. На улице Немков в беспорядке стояли многочисленные машины. У большей части на прицепе были новенькие пушки. Длинноствольные, в желто-коричневых пятнах камуфляжа, с набалдашниками дульных тормозов.

— Дивизионный калибр! — с любопытством оглядывал их Мотаев. — Машины-то под песочек разделаны. Видать, роммелевские, прямехонько из Африки. Или, может, ему не достались?

— Почему они артиллерию как следует не использовали? В походном положении многие пушки держали? — подивился Кочергин.

— Только пожаловали сюда, видать, — обходил пушки Бережнов. — Отцепить не успели. Однако не получилось у нас полное-то уничтожение!

Они повернули к дому.

— Что же такого, Николай Моисеевич? — приняв упрек на себя, несколько раздраженно возразил Мотаев. — Танки без десанта шли. Но хоть немцы и быстро собрались, вряд ли в лес утекли…

Все посмотрели в сторону океанно накатывавших на станицу частоствольных черно-пенных валов леса. Оттуда раздались две-три короткие пулеметные очереди. Затем из разбитого окна послышалось тиканье ходиков.

— Штаб у них здесь, что ли, был? — не дождавшись ответа, взглянул на окно Мотаев. — Проверить бы избу!

— Что-то скоренько наши управились, — с заметно возраставшим беспокойством, будто не расслышав его слов, все еще смотрел в сторону леса Бережнов, — неужто с плацдарма немца спихнули?

Видимо, тон Мотаева задел Бережнова или обоих не отпустил еще стресс от внезапной и нелепой гибели Гаспаряна, и подполковник, не признаваясь себе в том, непроизвольно где-то глубоко винился в ней. А тут еще этот лес. Как там танки? Меж тем к ним незаметно приблизилось несколько жителей. Люди несмело выглядывали из калиток, ворот, по одному, по два шли к командирам. Некоторые женщины были с детьми. Толпа росла.

— Спасибо, начальник! — решившись, низко поклонилась Мотаеву пожилая женщина.

По-видимому, какой-то невоенный реглан Бережнова, скрывавший к тому же петлицы, и ватник Кочергина не шли ни в какое сравнение с новеньким комбинезоном Мотаева, сверкавшим золотыми кантами капитанских петлиц. Она приняла его за старшего.

— Спасибо, родненький, — продолжала она, — избы наши целы, а мы в погребах отсиделись, бог спас! А добра, добра немец побросал. Одних машин сколько годных!..

— Нельзя ли колхозу часть оставить, товарищ командир? — отстраняя старуху, шагнул вперед плотный человек лет шестидесяти.

Он явно желал подчеркнуть свою выправку. Поверх похожей на бекешу тужурки на меху на нем был брезентовый плащ. Голову украшала казачья фуражка с ярким алым околышем.

— Наши все в сорок первом забрали. Красной Армии их отдали, — быстро поправился пожилой казак, — а без машин, сам знаешь! Машин-то столько зачем тебе?..

Кругом загудели.

— Товарищи! — обращая на себя общее внимание, поднял руку Бережнов. — Без горюче-смазочного много не наездите. К тому же трофеями распоряжается командование, а не мы. Но об этом еще потолкуем.

— Скоро сюда наша часть придет, — выдержал паузу Бережнов, — надо людей разместить и все прочее. Вот вы, товарищ, — обратился он к пожилому казаку, — займитесь этим, пожалуйста, с лейтенантом, — показал он на Кочергина. — А вы, товарищ Мотаев, поезжайте за танками на броневичке. Примите командование в бою на себя. И берегите машины!.. Лес вам не степь…

В деревню входили танки. Экипажи спешно разводили машины, ставили их у домов, под деревьями, толпились у дымящих полевых кухонь. Командиры куда-то бежали, суетились. Появились фургоны роты технического обеспечения и с ними полуторка под брезентовым верхом. Из ее кабины выскочил что-то кричащий Козелков. С машины стали по одному, по двое быстро спрыгивать солдаты с винтовками и автоматами. Автоматчиков было меньше. Оторвавшись от окна, Кочергин, торопясь поздравить Козелкова с удачей, выскочил из хаты. Да и надо было поскорее показать командирам отведенные для людей помещения, потом выполнить поручения Ибрагимова, связанные с похоронами Гаспаряна.

Экипажи 1-й и 2-й танковых рот, роту управления и роту технического обеспечения построили на деревенском кладбище с обеих сторон холмика, в две шеренги, лицом друг к другу. За спинами танкистов кое-где маячили немногочисленные пестрые платки, шапки и казацкие фуражки. Верный себе Ибрагимов был краток, но нашел точные, неизбитые слова. Затем воздух порвал нестройный залп из пистолетов и автоматов и последовала команда «разойдись!». Кочергин еще постоял в раздумье у пирамиды под звездочкой, собирая в памяти немногое, связанное с Гаспаряном. Вспомнив затем про свои разнообразные штабные дела, он зашагал было к автобусу, но ноги настойчиво заворачивали его к большой избе, в которую он уже заходил и облюбовал себе, Мотаеву и Козелкову. Захотелось немного передохнуть под крышей дома у симпатичной молодой хозяйки по имени Настя.

В горнице душисто пахло теплым ржаным хлебом, горячими древесными угольями, парным молоком и еще чем-то пряно-кисловатым, очень домашним. Он с наслаждением глубоко вдыхал запах жилья. Заманчиво выглядели перины широкой, с великолепием кружевных накидок, деревянной кровати. Но, не решившись портить ее убранство, разостлал свой ватник на широкой лавке. Затем, засунув теплые, домашней вязки носки в какое-то гнездо лежанки и, оставшись в брезентовом комбинезоне, улегся на спину, уперся голыми пятками в печь и, как ему казалось, на несколько минут закрыл глаза…

— Что ты тут спалил, засоня! — разбудил его злой голос Мотаева. — Очнись! — тряс он его за плечи. — Дышать нечем!

— Проклятые носки! — вскочил Кочергин, утирая обильные слезы от рези в глазах.

Подвинув лавку, они уселись за стол. Кочергин поправил фитили, стало светло. Из полуоткрытой двери тянуло свежим снежком, по полу стлался ватный пар, цепкий запах гари спадал. Разомлевший лейтенант, преодолевая остатки сна, захлопнул дверь.

— Куда Иван девался? Я его здесь ждал. Потом заснул вот…

— Ладно, не оправдывайся! В лесу Козелков. На твоем «бобике». Сменишь его. Он сюда немецкую дисловокацию привезет. Да обувайся наконец, чего расселся? Полуторка с солдатами ждет. Поворачивайся!

— Что там в лесу-то? — торопливо натягивал сапоги Кочергин.

— Скоро узнаешь! — развертывая карту, оглядывал Мотаев горницу. — Эка хоромина! Давай поближе к лампе. Немцы, которые не на машинах, едва ноги унесли. Сапоги многие побросали, когда в лес драпали. Метров восемьсот отсель он будет, а по большей части от танков ушли!

— Надо ж!

— Услышали, танки обходят, и, видя машины Вулыха, верно, решили, что остальные тоже тридцатьчетверки. А их они во как боятся!

Мотаев вдруг смолк, сидел сжав губы, собрав в складки лоб.

— Снова потери у нас? — насторожился Кочергин.

Капитан пояснил, что у Орлика два танка немцы совсем сожгли, четверо в тяжелом положении, а автофургона санчасти все нет. Пропал где-то. Надо немедленно доставить к обожженным второго лечпома. Тот здесь на машине с автоматчиками. Потом он с ними на полуторке вернется. До рассвета надо ему управиться. К тому-то времени санчасть в Немки придет. Показав на карте дорогу, Мотаев заметил, что сбиться и нарочно нельзя, другой нет:

— Сразу за Немками речка, ее верховье. Как пересечешь, через полкилометра высокий лес. Лесом до полян, вот они, — показал он на карту. Там немцы машины побросали, фургоны какие-то здоровенные. Дальше — по южной опушке. Вдоль ее, правее, немецкие окопы и блиндажи. В них теперь тишина. Семидесятки знатно поработали, — поднял он большой палец. Затем, внимательно посмотрев на Кочергина, как бы убеждаясь, что тому все ясно, он показал на карте поворот дороги за полянами влево, к излучине Мышковы и дальше, к Дону — расположение наших танков. Передав ракетницу и патроны к ней, Мотаев в заключение приказал «накачать» Козелкова, чтоб тот по тревоге явился с точными разведданными. С рассветом фашистов в лесу будут долбать всей бригадой, а данных пока нет!

— Погоди! Что же все-таки там у немцев?

— Похоже, то же, на что у речки Карповки напоролись, только здесь немец позлее будет. У него за спиной Дон!

При слове «Карповка», видимо, по ассоциации, Кочергин в жарко натопленной избе зябко передернул плечами…

Заглянув под брезент, в искрящую красными вспышками черноту кузова «газика» и поздоровавшись с солдатами, Кочергин спросил, здесь ли военфельдшер. Несколько голосов нестройно ответили, что он в кабине, с водителем. Открыв дверцу, Кочергин увидел сутулую фигуру, подпиравшую потолок. Сыроежкин, как назвался военфельдшер, в зеленой петлице командирской шинели имел кубиком больше и неохотно расстался со своим местом. Оружия у него не оказалось, что окончательно обозлило Кочергина.

— На прогулочку собрались? Держите вот гранату и полезайте к автоматчикам, — приказал он. — Живо!

Сыроежкин, взяв в одну руку «лимонку», в другую — свою сумку, ни слова не говоря, полез в кузов. Полуторка тронулась. За околицей вскоре показалась замерзшая речушка. Там, где ее пересекала дорога, воду покрывало крошево «сала». Дальше, казалось, близко, темнел лес. Водитель притормозил.

— Смотри не застрянь, здесь глубина около метра, — повернулся к нему Кочергин. — Может, я за руль сяду?

— Сам, товарищ лейтенант, — нажал он на газ. — Проскочим!

Машина рванулась и, влетев в реку, встала как раз посередине. Мотор заглох.

— Свечи забрызгал! — растерянно посмотрел водитель на Кочергина. — Приехали!

Тот, не отвечая, зло хлопнув дверцей, ступил в воду. Она покрывала ступеньку.

— Вылазь, ребята! Машину вытаскивать будем. — Пошел лейтенант вдоль борта, чувствуя, как быстро немеют ноги в тяжелых, наполненных водой, чавкающих сапогах.

Солдаты со смехом и бранью тоже попрыгали в воду. Вскоре полуторку вытолкали на другой берег. Водитель безрезультатно гонял стартер, мотор не заводился. Дело принимало нешуточный оборот. Надо же было такому стрястись!

— Всем разуться! — скомандовал лейтенант, подавая пример. — Портянки отжать, быстро! Готовиться к построению. А где военфельдшер?

— В кузове сидит, — раздался голос. — Где ж еще?

— Сыроежкин! Вы что, общей команды не слышали? — снова озлился он. — А ну вылезайте!

Военфельдшер появился, держа свою сумку под мышкой. Вид у него был нарочито виноватый, и у Кочергина отпала охота тратить на Сыроежкина время.

— Становись! — скомандовал он, протянув руку.

Автоматчики построились. Людей бил озноб. Хотелось побегать, помахать руками, чтобы немного согреться.

— Равняйсь! Смирно! В колонну по два, шагом марш! Ведите, Сыроежкин. Вы, верно, всегда сухим выходите из воды!

К удивлению, Сыроежкин по уставным правилам принял команду, дал ногу и уверенно повел строй.

— Догоняй! — крикнул Кочергин водителю. — По дороге поедешь.

Однако полуторку в ту ночь они больше не видели…

Строй сбил ногу и потерял равнение. Сыроежкин порядок не водворял, и Кочергин, выйдя вперед, не стал вмешиваться, поглощенный настораживающей тишиной леса. Он густел. Занесенная снегом дорога была почти незаметна, и лейтенант, опасаясь ее потерять, то и дело сверялся с компасом. Глухое безмолвие леса нарушало только тяжелое дыхание и покашливание спешивших за ним людей и частое позвякивание котелков о приклады. Понемногу редело. То были поляны. И тут, как показалось, рядом, левее дороги, хлестнули по нервам отрывистые очереди автоматов и оглушительная трескотня винтовок. Над лесом вспыхнули осветительные ракеты немцев.

— Ложись!

«Неужели сбился?» — взмок лейтенант. Где-то сзади трещали разрывы пуль. Надо было решаться.

— Короткими перебежками за мной! — махнул рукой Кочергин, вскакивая на ноги. — Сыроежкин, не отставайте!

Вскоре все попрыгали в ближайший окоп. Он был неглубок, судя по всему, вырыт немцами наспех, в промерзшем уже грунте.

— А Сыроежкин где? — забеспокоился лейтенант. — Сыроежкин! — закричал он громче.

Молчание. Только треск выстрелов.

— Вот растяпа! — вырвалось у Кочергина. — Морока мне с ним… Там раненые без помощи! Еще потеряем это сокровище.

— Отстал, видно, товарищ лейтенант! — подал кто-то голос.

— Есть среди вас младшие командиры?

— Я ефрейтор!

— Принимайте команду, как фамилия?

— Иванов.

— Будете старшим, Иванов! Отсюда никуда. Я за военфельдшером. Он нам во как нужен! Нас не обстреляйте. Смотрите в оба!

Переждав вспышку очередной ракеты, Кочергин вылез и, пробежав по свежим следам метров тридцать, увидел стоявшего на коленях Сыроежкина. Поначалу показалось, что военфельдшер ранен, но тот, с появлением Кочергина, бодро выпрямился.

— Где вас носит, Сыроежкин? Может, вам няню выделить?

— Гранату вот искал, товарищ лейтенант. Обронил, когда бежали…

— Нашли?

— Куда там. Тут сыщешь!

— Тьфу! Ну ладно, полезайте вон в окоп. Я вам оружие достану!

Чуть в стороне, на бруствере другого окопа, Кочергин приметил кучно черневшие трупы немцев. Автоматов возле не оказалось. Солдаты были вооружены винтовками. Выбрав одну, он уперся в убитого ногой и, расстегнув пряжку, выдернул пояс с подсумками.

— Держите, Сыроежкин! — подойдя к окопу, бросил он все военфельдшеру. — И «Гот мит унс» — «С нами бог», как на пряжке выбито! Снова потеряете, спуску не будет!

— Что вы, товарищ лейтенант, вот спасибо! Где вы все так быстро добыли? — изобразил тот искреннее удивление.

«Дурачка ломает!» — отметил Кочергин.

— Одолжил тут у одного, солидного такого… Стрелять-то умеете?

Сыроежкин промолчал. Кочергин, поручив его заботам Иванова, снова вылез из окопа, чтобы разведать обстановку впереди. По его зеленой ракете ефрейтор должен был привести солдат. Обежав по опушке поляну, Кочергин убедился, что стрельба как бы удаляется. Чем дольше он шел, тем больше она отступала, значит, была куда дальше, чем казалось. Выстрелы звучали реже, и вскоре стал слышен лишь шорох веток под ветром. Но немцы продолжали периодически освещать лес ракетами. Компас и карта показали, что излучина Мышковы осталась где-то левее, метрах в трехстах, а прямо по ходу, верно, у Дона должны быть наши танки…

«Рискну! — вытащил он из-за борта ватника ракетницу.

И действительно, не успели погаснуть искры ракеты, как дальние кроны деревьев обратила в сказочный зеленый хрусталь такая же ракета.

— Что за перестрелка была? — крикнул он спешившим навстречу танкистам. — Из-за нее задержались!

— Так, паника у немцев, — протянул руку Вулых. — А полуторка где?

— Подвела, мы своим ходом! — пожал ему руку Кочергин.

— Военфельдшера привел? — подошел Козелков. — Который час ждем, а дорога минута! Обожженные у нас…

— Здесь военфельдшер, едва не потеряли его. Растяпой оказался. Сыроежкин, поторапливайтесь! — крикнул Кочергин. — А ты, Иван, срочно в Немки крой!.. «Бобик» не заиграй, верни тут же!

Подлетел запыхавшийся Сыроежкин, держа в левой руке немецкую винтовку, а в правой — свою сумку, и Вулых бегом потащил его к раненым.

Поспешив следом за Вулыхом и Сыроежкиным, он вскоре оказался у нескольких Т-70. Экипажи маячили плотной группой, сливаясь в темноте со своими машинами. Их выдавали редко мелькавшие светлячки сигарет, прикрываемых ладонями. Лейтенант пробежал мимо, в сторону трещавших под топорами сучьев. Из них Сыроежкин с помощью двух солдат мастерил носилки, ворча по поводу где-то запропавшей машины санчасти полка. На привязанные к толстым жердям плащ-палатки уложили двух танкистов экипажа одной из сгоревших семидесяток, силуэт которой угадывался поодаль, возле зарослей высокого орешника. Оттуда тянуло чадом окалины, горелого масла, чем-то удушливым и смрадным.

— Да-а! Психует Орлик, быстро тает его рота. Меньше половины уже осталось, — обронил Вулых.

Кочергин подошел поближе к носилкам. Фигура одного из стоявших подле вдруг растворилась в темноте.

— Вот младшего лейтенанта за солдатами послал, — подал голос Сыроежкин. — Кислородное голодание у обоих. Инъекцию сделал, зашевелятся сейчас!..

— Толку от твоей инъекции! — тихо, сквозь зубы обронил оказавшийся рядом Орлик. — Терзаешь их только. Двое-то других вас не дождались… Начальству привет! — полуиронически кивнул он Кочергину, будто только его заметив. — Какие указания штаба будут?..

— Как сказать, лейтенант! — с апломбом перебил Орлика Сыроежкин. — Идут солдаты, слышь? Через час в деревне будут. Санчасть по всему уже там, а Софья Григорьевна еще вчера кислород во фронте припасла. Подлатаем твоих ребят и айда в госпиталь!

Танкиста, быстро возвратившегося с солдатами, Кочергин было принял за Зенкевича, но, подивившись сходству, тут же спохватился.

— Полегче, полегче, ребята! — суетился похожий на подростка худощавый и низкорослый младший лейтенант. — Больно им, не трясите!

По сравнению с замкнувшимся Орликом этот юноша казался трогательным, и Кочергину невольно захотелось его успокоить. Он дружески придержал танкиста за локоть.

— Как зовут вас, младший лейтенант? Не переживайте. Выходят медики ваших ребят!

— Николенко! — протянул руку ободренный его уверенным тоном танкист. — Только вряд ли их спасут. Под Латошинской и Рынком немало нас горело. Не выживали такие, — смотрел он в темноту, где затухали тяжелые шаги солдат, уносивших носилки.

— Так вы давно в Сталинграде?

— Мы? С самого начала с лейтенантом Орликом здесь бьемся, с Тракторного! — не без гордости ответил Николенко.

— С двадцать третьего августа? — уточнил Кочергин.

— Точно! В Сталинград, на укомплектование боевых подразделений, нас из училища прямо на завод посылали. С конвейера и в бой! Николай тогда взводом командовал, а я у него командиром машины был. На тридцатьчетверках дрались. А теперь я у него взводом командую…

— Да ладно тебе, говорун! — вмешался Орлик. — Чего исповедуешься!

— Оставьте, лейтенант! — напрягся Кочергин. — Если наш разговор вам поперек, не участвуйте, не неволю… Каждый, как может, напряжение боя снимает, — добавил он мягче, взглянув на притихшего Николенко. — Молчать труднее!

— Как знаете, помначштаба, — обиженно буркнул тот.

— Ну будет, Орлик! — примирительно сказал Кочергин. — Знаю, тяжелый был день. Организуйте отдых экипажей, а я тем временем потолкую с вашим комвзвода.

— Есть момент языки помозолить, валяйте! — бросил, поворачиваясь, Орлик.

Оставшись вдвоем, они взобрались сбоку на моторный отсек семидесятки, оперлись спинами о башню и поставили согнутые ноги на гусеницу. Шаги смолкли и, охваченные масляным теплом, оба в их удобном, покойном положении долго не хотели нарушать тишину леса. Он жил какой-то своей жизнью. Тихо шептались кроны деревьев, местами с шорохом осыпался снег. В кустарнике послышался короткий настораживающий шум, потом все замерло. Казалось, совсем далеко неуверенно мигнула немецкая осветительная ракета, на мгновение вырубив из мрака ближайшие заросли орешника и стволы деревьев. Потом снова разлилась темнота, замкнувшая крошечное белесое пространство у ног.

— Вы, помначштаба, на Орлика не серчайте, — нарушил молчание Николенко. — Я тоже к нему не сразу привык. Вроде бы занозистый и осторожный чересчур. Но как немца вокруг пальца обводит! Хитер немец, во как хитер! А Николая не перехитрит, нет. Толковый командир! Сегодня мы преследованием увлеклись, так батарею немецкую и проглядели. Две машины — как не бывало, две подбиты. А он представить не может, как это немец его подловил?..

— А как с Тракторного начинали? Расскажите!

— Мы там как раз ко времени подоспели. Но начинали, по совести, не мы, а девчата.

— Как так девчата?

— Зенитчицы. Они немецкие танки первыми приметили. Степь. Далеко видать. У зениток, сами знаете, и дальность, и точность — во! Шарахнули девчата по танкам сразу, как показались. Мы тут прямо из заводских ворот и через Сухую Мечетку — овраг такой глубокий. Его прошли, выбрались на бровку, а перед нами немцы. Лоб в лоб. Если бы не зенитчицы, не успеть бы нам ко времени!

— А дальше?

— Немцы в Рынке уже. Поселок такой, вроде пригорода сталинградского. Там уличные бои были, страсть!

Ну и их положили тоже! Танков пожгли порядком, а о мотоциклетчиках и говорить нечего.

— Без пехоты дрались?

— Была пехота, но на наших машинах рабочие Тракторного пошли. Дружина. Почище пехоты дрались, хоть и не в форме. Как в гражданскую! Двадцать шестого августа, когда мы Рынок тот отбивали, Орлик спас меня. В мою машину много попаданий было, раздолбали всю. Выбрались мы. В кювет залегли. Пулеметы сняли, а двое с пистолетами. Вижу, немецкие танки слева через кювет идут. Один, другой. А третий начал на нем крутиться, и крик оттуда нечеловеческий! Не то вой, не то визг… Поняли, давят нас. Смотрю, действительно накренился, одной гусеницей по кювету, другой по верху и все ближе, ближе. Мало, из пулеметов чешет так, что кругом земля летит, глаза забило: сверху фашисты с автоматами. Один из люка торчит, а другой в открытую, на броне. Одной рукой за башню держится, другой вдоль кювета строчит… Наши не выдерживают, вскакивают и тут же, на согнутых, обратно валятся.

Николенко вдруг будто задохнулся. Жадно втянул воздух раз, другой. Помолчав, заговорил:

— Ну, думаю, все, конец! Никак не могу тех, на броне, из танкового «Дегтярева» достать. Черные такие, в пилотках. Бью по ним, а им хоть что. А танк уже рядом!.. И тут тридцатьчетверка с ходу в бок, который выше был, как его долбанет! И не приметили, откуда взялась! Как с неба свалилась. Опрокинулся немецкий танк. А из тридцатьчетверки Орлик спрыгивает. Оказывается, у нее от удара трак лопнул и гусеница упала…

— А потом? Без гусеницы…

— Был момент разбитый трак новым заменить, двумя экипажами гусеницу на место вмиг поставили.

— Под огнем?

— В общем-то, да, но два танка немецких, что прорвались, уже горели, и оттуда, слышу, наши «ура!» кричат. Переливается это «ура!» то тише, то громче, как песня. Передышка вышла… А потом совсем отбили Рынок. Ночь за ним в балке провели, вперемешку с немецкими танками…

— Как это? — не понял Кочергин. — Вперемешку?

— Утром разобрались, как светать стало… Они нас за своих принимали, а мы их за своих.

— Представляю… Разобрались?!

— Да, было дело, — тихо добавил Николенко, — я после этого в госпиталь попал, и там довелось с Колей свидеться. Его снайперская пуля с плеча до бедра прошла!.. Выписываться вместе посчастливилось. Теперь решили всю войну не расставаться! Знающий командир. Шутник, пофорсить иногда любит, как давеча, но своих ребят не даст в обиду! Ни немцам, ни кому другому, коли что.

— Николенко, где ты там, давай-ка сюда! — раздался издалека окрик, приглушенный урчанием танковых моторов, которые один за другим начали постукивать на малом газу. Подбежали двое танкистов.

— Младший лейтенант!.. Вас комроты ищет, оборону занимать надо. Солдаты окопались уже, — крикнул один из них, взбираясь на танк и открывая башенный люк.

Оттолкнувшись, Николенко и Кочергин спрыгнули на землю.

— До скорого, помначштаба! — оглянулся на бегу командир взвода. — Моя машина «двадцать четыре».

«Ну и характерец у этого Орлика, — досадовал Кочергин. — Ведь назло без меня управился. В дурачках оставил!»

В поставленной перед корпусом генерала Вольского простой и ясной задаче: немедленно ликвидировать плацдарм противника на Дону и спихнуть немцев в реку с крохотного на крупномасштабных оперативных картах клочка левого берега на траверсе Рычковского, танковым частям, по существу, отводилась роль штурмовой артиллерии. Их задача вместе с ограничением самостоятельности вроде бы упрощалась, но танкисты корпуса по сравнению с другими участниками боев на плацдарме у Дона оказались в самом невыгодном положении. Боевые подразделения танковых полков сразу же все были введены в Немковский лес. Группы танков при поддержке артиллеристов и минометчиков сопровождали огнем батальоны бригады, пробивавшиеся к берегу Дона. Дело подвигалось медленно. Немцы, упорно цепляясь за каждую пядь плацдарма, оказывали стойкое сопротивление. Они умело использовали преимущество обороняющихся в густом, изрытом оврагами, болотистом лесу. Танки в нем были малоподвижны и слепы. Полк Бережнова нес чувствительные потери в людях и технике. Только часть машин возвращалась на передовую из круглосуточно работавшей РТО. Кочергину приходилось подготавливать и вместе с саперами прокладывать на местности маршруты движения танков, а потом обеспечивать боевое охранение флангов. Всему предшествовала разведка, в которой он сам, как правило, принимал участие.

Командир полка, постоянно оставаясь в Немках, взаимодействовал с высшими командирами и штабами. С передним краем он связывался посредством полевого телефона и рации, но все чаще вызывал для этого помощника начальника штаба, кроме которого в штабе полка никого не было и не предвиделось быть. Получив нужное ему донесение, подполковник тут же отправлял лейтенанта обратно с разного рода распоряжениями и приказами. Тяжело приходилось.

Журнал боевых действий нерегулярно заполнялся лаконичными записями, однообразие которых скрывало подлинный драматизм боев в лесных чащобах. Карту лейтенант вообще вести перестал. Обстановка этого пока особенно и не требовала, иначе хоть пропадай! А тут новая беда: все стало буквально валиться из рук, так его скрутило внезапное, сокрушительное чувство. Оно властно требовало выхода… «Сначала не чуял в девчонке беды, потом задурил не на шутку», — звучала в памяти навязчивая мелодия. И действительно, Настина изба в Немках все более тянула заглянуть «на минутку». На подходе, злясь на себя, утишал учащенное сердцебиение, внушая, что вот нет ее дома, не застанет. А она, казалось, перестала отлучаться и первая, будто у окошка поджидала, открывала ему дверь в сенцы. Странно, они не находили нужных слов и, торопясь, только счастливо улыбались друг другу, пока Настя, зардевшись, совала мотавшему головой лейтенанту ломоть душистого подового хлеба с розоватой пластиной сала или несколько крупных яблок, глянцевито светившихся восковой полупрозрачной кожицей. Слова, конечно, были, но не к случаю. Пустые, дежурные.

Намаявшись за день, когда, тяжело преодолевая навязчивую дремоту, подыскивал, где бы прикорнуть: в танке ли, в полуторке, или просто на охапке сухих листьев в незаснеженной свежей воронке, завернувшись в плащ-палатку, — Кочергин согревался тем, что вот теперь наконец чуть побудет с ней наедине. Он мысленно гладил ее чистый лоб под темными, туго стянутыми на затылке волосами, расчесанными прямым пробором, высоко вскинутые брови, целовал чуть миндалевидные смутные глаза. И немного дерзкое, со смешинкой лицо степнячки становилось не только зримым, но осязаемым, и слышался низкий, грудной голос и взрывчатый смех, который Настя обрывала, прикрыв пухлые губы ладошкой. И одновременно слышался недобрый шум заснеженных крон, гул и шорох шатающегося по враждебному лесу ветра. Ознобная дрожь не позволяла кануть в пучину сна, и раз от раза видения становились смелее. Жизнь требовала своего. Что у них общего с Настей, вдруг трезво недоумевал он потом. И тут же гнал непрошеные мысли. И Таня, фотографию которой так давно и бережно хранил, незаметно становилась не больше чем воспоминанием. А у кого нет таких воспоминаний?

Почти не спавший последние дни, грязный и заросший, он как-то выбрался в Немки на час-полтора, чтобы немного передохнуть и привести себя в порядок, но уже прошло более трех часов, а лейтенант все еще был в станице. Разомлевший от сухого пара в топке лежанки (после мытья по-черному, как это называла Настя, а он — «горе-баней»), он, наскоро побрившись, заспешил было обратно, как вдруг она с выражением заговорщицы на раскрасневшемся лице с заметным усилием поднесла и поставила на дощатый, чисто выскобленный стол тяжелый чугунок, распространявший бесподобный, давно забытый аромат. И вот, прикладывая рушник к порезам от плексигласовой немецкой безопасной бритвы, Кочергин обжигался душистым борщом, который хлебал с Шелунцовым из одной миски. Они, дуя на деревянные ложки, наперебой расточали похвалы Настиному мастерству. Она, счастливая, пылающая, к недоумению Кочергина не жалея новую шелковую кофточку с красивой ручной вышивкой, возилась у печки и вдруг, взрываясь смехом, прикрывалась вымазанным сажей локтем. Шелунцов что есть мочи веселил хозяйку, допытываясь, где делают топоры, из которых казачки варят такие добрые борщи. Он смешно раздувал при этом усы, закатывая глаза. Кочергин искренне хохотал вместе с нею, когда в горницу влетел расхристанный и задыхающийся от быстрого бега вестовой Мотаева. Еще не отдышавшись, он прежде всего по-ребячьи выразил свою радость тому, что застал лейтенанта в Немках, и уже потом доложил о требовании Мотаева немедленно к нему прибыть. Не без сожаления оставив борщ, Кочергин понесся за солдатом, на бегу застегивая ремень с пистолетом. Он недоумевал, что бы такое могло случиться, и не на шутку тревожился из-за задержки с возвращением на передовую. Однако вестовой повлек Кочергина не к автобусу, а к квартире Мотаева, в которой тот практически не бывал. Кочергин входил в нее впервые. Капитан, руки за спину, быстрыми четкими шагами нетерпеливо мерил по диагонали горницу, у стен которой в беспорядке лежало какое-то немецкое барахло, оставленное в спешке прежним постояльцем. Мотаев вещи, по всей видимости, не замечал, а хозяйка прибрать их еще не решилась. Перешагнув порог, Кочергин увидел большой плакат, висевший напротив входа на рубленой, цвета липового меда стене горницы. Здоровенный молодец в серо-зеленой куртке с закатанными выше локтей рукавами, с преображенным этаким праведным гневом ликом под каской с квадратными очертаниями, сверкая глазами, угрожающе размахивал «шмайсером». За его спиной торчали черные зубцы сталинградских стен. Напряжение Кочергина разом спало, как только капитан обрадованно шагнул навстречу и знакомо ткнул руку. Кочергин, не отпуская его руки, потянулся к плакату и рванул его вниз.

— Э-э-э! Зачем, пусть бы висел! Скоро рядом настоящую фрицеву физию приклеим, как она есть, для сравнения. Заметь, в лесу они еще хорохорятся, а ведь далеко не таковы, как этот красавчик, — наступил он на плакат, — тем более в Сталинграде!

Оживленное лицо Мотаева осунулось, под зорко смотревшими светлыми глазами легли глубокие тени, даже ворот комбинезона стал ему немного широк. От затяжек щеки западали, обозначились острые скулы.

— Иной раз вот думается, что с чисто военной точки зрения, не щадя себя жать окруженного немца, может статься, больше и ни к чему? Сколько наших сил сковал! Лучше Ленинград ему припомнить! Зенитчики и «ястребки» «коров» [4] в «котел» когда-нибудь пропускать перестанут, — усмехнулся капитан. — Горючее, боеприпасы, продовольствие, медикаменты, значит, тютю! Вот он сам постепенно и передохнет! У него ни зимних квартир, ни обмундирования, а морозы только начинаются. Голод, болезни. Дисциплина, стало быть, тютю!..

— Зачем вызывал-то? — не вытерпел Кочергин, немного удивленный тирадой Мотаева. — И ты в стратегию. Ушам не верю!

Раскатисто рассмеявшись, тот, заметив, что, по-видимому, набрался у него резонерства, махнул рукой и, поглядывая на наручный хронометр, усадил лейтенанта рядом на лавку, дал прикурить. Кочергин тут же выложил свои сомнения в собственных силах и способностях выполнять разнообразные штабные обязанности в тактической обстановке, такой тяжелой и сложной даже для опытного танкиста. Мотаев еще раз бегло взглянул на часы, быстро встал, положил обе руки на плечи продолжавшего сидеть Кочергина, энергично встряхнул его и сказал:

— Знаю, что трудно, будет еще труднее, но так-то учиться вернее всего. И потом, говорил же — со мной не пропадешь!

— Кабы с тобой! А то я сам по себе…

— Разорались мы здесь и дымим к тому, а у хозяйки малые ребята, — понизил он голос. — В лесу тебя искали. И по рации и по полевому. Поедешь в лес. А Козелкова сюда, к Бережнову, да побыстрее. Покуда один кругом будешь управляться! Я у подполковника.

Они вышли. Седые лохмы давящего неба скупо роняли снежинки, подолгу вертевшиеся в воздухе. День стоял сыроватый, безветренный. Шелунцов уже подогнал «бобик». Капитан зашагал к штабному автобусу, провожая глазами броневичок. Изъезженная разбитая дорога, петляя меж высоких голых тополей, зябко прижавших ветви к стволам, сворачивала под уклон к Дону.

Свою последнюю ночь на плацдарме Кочергин провел в кабине «газика». Пристроиться на коротком сиденье было мудрено. Немного согревшись, одолеваемый дремотой лейтенант провалился в сон в самом неудобном из всех перепробованных положений. Но ненадолго…

Стреляли вокруг, совсем близко. Мучительно соображая в душной тесноте, где он находится, Кочергин, больно ударившись головой о ручку стеклоподъемника, сел и очнулся. «Газик» обегали солдаты и сразу же падали в снег, ведя огонь из винтовок и автоматов в сторону поляны, где внезапно оборвался долгий, непрерывный, настойчивый стук пулемета.

«Максим» из 2-й роты! Командир взвода сам с вечера на бровке оврага огневую выбирал!.. Перед рассветом, в 7.00, наша атака… Проспал! Контратакуют они или просто нас опередили?» — растерянно оглядывался Кочергин.

…Атаку предполагалось начать внезапно, без обычной артподготовки. 2-му стрелковому батальону предстояло развить успех 1-го и 3-го, или, если сопротивление гитлеровцев будет особенно упорным, поддержать огнем атаковавшие батальоны. Танки использовались в тесном взаимодействии с пехотой. Они повзводно следовали в ее боевых порядках и выборочно подавляли пушечно-пулеметным огнем сопротивление противника. Командирам машин предписывалось точно придерживаться маршрутов продвижения к цели. Проходы в полосах наступления батальонов с темнотой под наблюдением Кочергина были тщательно проверены саперами и разминированы. Вроде бы все было предусмотрено со скрупулезным учетом накопленного опыта лесных боев, но непредвиденное все-таки случилось. Казалось, что на атакуемом участке укреплений огонь своих огневых средств гитлеровцы сосредоточили только на одном — 3-м — батальоне, как только его цепи пошли в атаку. Сокрушаемый огненным штормом, жутко трещал и гудел лес. Ломались и разлетались в щепы стволы деревьев, рушились вниз тяжелые ветви, и солдаты, осыпаемые охапками древесного крошева, прочно залегли под визжащими и воющими настильными огненными трассами. В трепетном свете ракет метались тени командиров, снова и снова прилагавших отчаянные усилия поднять солдат к броску вперед. 1-й батальон, начав успешное продвижение, не почувствовал соседа справа и непроизвольно расширил полосу наступления. Внезапно и этот батальон оказался под жестоким перекрестным огнем. Колючие соцветья залпов виднелись не только впереди, там, куда, поднимаясь и падая, снова поднимаясь, мучительно медленно, как казалось командирам, продвигались солдаты, мало-помалу тесня противника, но и сбоку, с правого фланга, где должны были атаковать свои. Тогда перестали понимать, что происходит, и комбат-1 и комбат-2, ждавшие условного сигнала к активным действиям, время для подачи которого прошло. И тут активные действия против наших предпринял противник. В неприметно редеющем сумраке ночи только по обилию цветных трасс можно было угадать, где враг, смутно судить о его действиях и намерениях. Заросшие высоким кустарником овраги еще заполняла непроглядная ночная темень, сопротивлявшаяся свету ракет и внушавшая людям необоримый страх. В чудовищном хаосе звуков, казалось, повсюду ревели моторы то ли наших танков, то ли штурмовых орудий гитлеровцев. То ближе, то дальше чащобы обагрялись сполохами ревущего пламени гигантских костров. Иногда костры эти вдруг выбрасывали далеко вверх спирально вихрящиеся смерчи пронизанного рыжим пламенем аспидного дыма, и гулкий грохот, перекатываясь эхом, сотрясал лес.

Мысль отчаянно билась в поисках решения. Что предпринять? По опушке леса быстро приближались, тяжело ворочая корпусами и ведя беглый огонь, два штурмовых орудия. За ними показалось третье и еще одно. Яркая трасса самоходки уперлась в соседнюю автомашину. Она вспыхнула, затрещали ящики с патронами. Нашарив на полу шлем и полунатянув его, лейтенант вывалился из кабины. Следуя за орудиями, падая в снег, снова поднимаясь и рассыпая искорки огня, мелькали зеленовато-серые силуэты гренадеров. Треск их автоматов перешибали залпы штурмовых орудий.

«Немцы от живота на бегу бьют. А мой автомат в кузове полуторки! Даже по нужде надо с собой брать, чтоб тебя!» — ругнулся лейтенант, рывком перекидываясь в кузов через закрытый задний борт.

Откидная полость упала, и со света ничего не было видно. Спотыкаясь о патронные ящики, канистры, сваленные в кучу противогазы, которые солдатам надоело таскать, он пробирался в передний угол, где с вечера, пытаясь устроиться на груде пустых мешков, прислонил к борту свой автомат. Дырки от пуль в брезентовом верхе полуторки на глазах вязались в замысловатые узоры. От бортов внутрь летели щепки.

«Вроде расстрела под брезентом, как в фильме «Броненосец Потемкин»! — падая животом вниз, подумал Кочергин. — Нет, не зацепило! — шарил он по сторонам руками. — Где ж автомат? Ав-то-мат!!»

И вдруг нащупал диск магазина ППШ. Откинув полость, он хотел спрыгнуть вниз, но, выбрав позицию напротив, уже с места вела огонь самоходка. А мимо бежали немцы, бежали в каких-нибудь десяти метрах! Присев, он из-под полости в упор дал очередь и, видя, как двое гренадеров повалились в снег, снова полоснул по бегущим из автомата. Пронзительно завопил раненый. Увлеченные преследованием, гренадеры не замечали, откуда ведется огонь.

«Наши дрогнули! Танки, та-ан-ки!» — мысленно рыдал Кочергин, спрыгивая вниз и отползая за задние скаты «газика».

Другая самоходка, развернувшись, быстро приближалась. Автоматная очередь разбросала снег и землю перед самым лицом. Его наконец заметили. С шипением оседал скат. В незащищенные очками глаза что-то попало. Он наугад, на чикающий стук «шмайсера», дал ответную очередь, потом попытался протереть глаза. Больно бьющий в уши густой грохот немецких автоматических пушек, «шмайсеров» и ручных пулеметов внезапно сел. Близко рванул крупный снаряд. Под осколками зазвенели металлические части машины.

— Ага-а-а! Туда вас! Бей их, мерзавцев, дави, ребята, дави как крыс! — не слыша себя, кричал Кочергин: все заглушил вой мощных моторов и лязг гусениц.

Рядом развернулась одна, затем вторая, третья машина. Огибая поляну, они прошли по опушке леса, удаляясь в сторону оврага, куда, оставив густо чадившую пушку, скатывались и исчезали в кустарнике серо-зеленые шинели. Бежавшие за тридцатьчетверками автоматчики остановились у оврага и полоснули несколько раз по плотной стене орешника на той стороне. Немцы не отвечали. Все стихло. Только в кронах деревьев шумел утренний ветерок. Опустив автомат, Кочергин с тяжелым сердцем двинулся в сторону танков. Появившись из-за поднятой крышки люка, знакомо повис, зацепившись одной рукой за стол пушки, и ловко спрыгнул вниз какой-то танкист.

Но, еще не надев очки, он знал, что к нему направляется Мотаев. Подойдя, тот толкнул Кочергина в плечо. Усталым жестом сдвинул назад шлемофон, обнажив белую полосу лба. На закопченном лице вспыхивали в улыбке глаза и зубы. Кочергин его обнял, прижал.

— Ну что, пехота, сражаешься? — вырвался капитан. — Молчи уж! Видел, видел твои подвиги. Автоматом обзавелся. Однако плохо что-то с координацией-то получилось. В автобусе, на узле управления, тебе бы без смены сидеть. Оттуда ловчее все наладить…

Кочергин стоял переминаясь. Действительно, на узле связи, где он, будучи в Немках, однажды подменил отправленного зачем-то в бригаду командира роты управления лейтенанта Бубнова, ему удалось посредством собранной от командиров подразделений информации помочь им быстро найти в бою правильное решение. Это даже обратило внимание Карапетяна. Но то был лишь эпизод. Он не повторился.

— Ладно, не кисни, — снова осветил лицо улыбкой Мотаев. — Задание одно важнецкое надо выполнить. Поедешь сейчас в Немки, там комполка тебе все растолкует.

— Понятно! — протянул ничего не понявший Кочергин.

Они шли по бровке оврага и уже было повернули напрямик через полянку обратно к танкам, как их внимание привлек станковый пулемет.

«Максим»! Тот самый, — остановился Кочергин.

Возле, зажав рукоятки пулемета в будто выточенных из слоновой кости кулаках, с головой, развороченной разрывной пулей, лежал лейтенант. Вторым номером был солдат, державший в вытянутых руках ящик с пулеметной лентой. На спине, окольцованная почерневшей бахромой шинели, багровела воронка.

— В грудь угодила! — подумал вслух Мотаев.

Кочергин молчал. Дня два назад он и этот пехотный лейтенант сидели с группой солдат над Доном. Как бы преграждая путь уходящему дню, может, последнему для любого из них, под обрывом, опрокинувшись, глыбилась тяжелая гряда туч. Там от воды курился туман. Ледяной припай виднелся только у левого берега, за песчаной косой и в заводях.

— Ишь! Не торопится стынуть, — швырнул в воду немецкую каску кто-то из солдат. — Чтоб немцу не пособить. От своих его отрезает!

Описав дугу, каска шлепнулась в зеркало воды и завертелась. Дон ответил тихим всплеском. Кочергин вскинул автомат.

— Не трожь ее, пускай себе плывет! — опустил его руку командир пулеметного взвода, теперь недвижно лежащей у ног. — Нехай он оттуда полюбуется. Вооружаешься за счет пехоты, так не балуй оружием, на котором кровь товарищей! Воюй! Только не шуми зря, береги тишину!

Теперь, глядя на залитую красной слизью шинель лейтенанта, он думал: «Сколько шумим каждый день, а дело не двигается!»

— Подзастряли мы здесь, — как бы угадал его мысли капитан. — Уж весь корпус в лесу собрался, а никак немца с плацдарма не спихнем!

— И зачем здесь, в чащобе, наша механизация? В корпусе пять танковых полков, из них два отдельных. Сила! Но танки в лесу — легкая добыча врага! Не место нам здесь, не место!

— Где ж, по-твоему?

— Хотя бы там, повыше, — показал лейтенант в сторону правого берега Дона.

— Так там на Тормосинском направлении Юго-Западный фронт действует, его 5-я танковая армия. Наш сосед справа.

— Та-а-анковая армия? Ей что же, немцев сверху в Дон не легче спихнуть, чем корпусу из леса, снизу?

— Не горячись! Плацдарм все еще, как нож к сердцу, ближе всего к «котлу». Сталинградскому фронту его ликвиднуть поскорей надо. А у Юго-Западного свои серьезные дела, и плацдарм среди них, может, не главное. Задача корпуса вполне самостоятельна…

— Вот те на! Как у Остапа Бендера? — бледно улыбнулся Кочергин. — «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих!» А ведь не будь немца на правом берегу, не было бы здесь…

— Ну довольно, Юра! — досадливо оборвал Мотаев. — Тебе только повод дай! Пойдем!

Они быстро шли через поляну, обходя убитых на рассвете. Наши и немцы, скошенные огнем, лежали вперемежку. Вот двое парней, похожие, как близнецы. У обоих в петлицах по три треугольника. Старшие сержанты, как Зенкевич. И ран не видно, будто спят… Неподалеку навзничь унтер-офицер. Каска за головой, показав кожаный подшлемник, открыла, как обесцвеченные перекисью, рассыпавшиеся длинные волосы. Правильные, слегка заострившиеся черты лица. Глазницы уже занесло снегом.

— Посмотри-ка, Женя, Зигфрид какой? — попытался разрядить напряженное молчание Кочергин. — По заказу Геббельса сработан. Табельный!

Но капитан, ускоряя шаги, шел впереди, смотрел прямо перед собой. У своей тридцатьчетверки он остановился, как бы в чем-то сомневаясь, потом поднялся на машину, быстро оглянулся и, не снимая перчатки, потряс Кочергину руку.

— Бывай, Юра! Ни пуха тебе! Поторопись, а я еще разок проведаю немцев в зарослях. Поутюжу-ка их немного! — крикнул он, скрываясь в башне. За танком Мотаева последовали остальные.

Обдав Кочергина выхлопами, машины круто развернулись и, набирая скорость, нырнули в овраг, в сторону зарослей орешника. Кочергин побежал к своему броневичку, но на месте его не оказалось. Он, чертыхаясь, долго искал его в зарослях, наконец нашел. Выругав Шелунцова, уже поставил ногу на крыло, чтобы подняться наверх, когда по лесу прокатился тугой гул.

— На мину, похоже, нарвались, а? — крикнул он Шелунцову, протискиваясь в люк. — Вроде одна из наших машин наскочила. Узнаем, что там! Ну-ка, давай разворачивайся живо!

Недоброе чувство как в кулаке сжало сердце.

…Лениво взмахнув крыльями, осыпала снег галка и снова повисла над ракитой. Все было нереально, как во сне. Кочергин остался на кладбище Немок наедине со своими мыслями. В сознание стучалось что-то неотвязное, настойчивое. Но память, не подчиняясь, не впускала ничего, кроме того немногого, неожиданно скудного, что было связано с Женей Мотаевым.

«Ну, держись, Юра! Один ты теперь — штаб полка. Один в трех лицах, как бог: и по разведке помначштаба, и по связи, и по оперативной работе! Ну-ну, не тушуйся! Со мной не пропадешь!..» — Эти последние его слова намертво врезались в память…

Действительно ли стало так тихо? Ни звука ни в лесу, ни в Немках… Нет, скрип снега как будто. Ближе. Шаги тяжелые, неторопливые.

— Вернулся вот! — услышал он голос подполковника. — Пойдемте, Кочергин. Не воротишь Евгения Петровича, — добавил после паузы, как бы усомнившись в своем, слишком уж не новом, доводе.

«С полдороги возвратился? — подумал Кочергин. — Да, скорее всего…»

Они молча долго шли пустующей улицей. Замедлив шаги у своей квартиры, Бережнов завернул за угол избы и решительно направился дальше, в сторону штабного автобуса. В нем было неприютно, холодно. Миша давно не топил. Маленький улыбчивый лейтенант Бубнов, с круглым, веснушчатым лицом, низко наклонясь, что-то торопливо записывал в блокнот, придерживая его левой рукой с зажатой в ней трубкой полевого телефона. Быстро ее положив, он встал и дал отбой. Кочергину этот лейтенант чем-то напоминал героя одного из ранних произведений Тургенева, скорее всего в основном фамилией, и Кочергин мысленно называл Бубнова не иначе как подпоручиком.

— Сводку вот принимал, товарищ комполка! — приложил Бубнов ладонь к козырьку. — С утра…

— Давай-ка! — взял у него Бережнов блокнот и, мельком взглянув на заполненную убористым почерком страницу, тут же вернул обратно. — Знаю все, можете оформлять!., Да, Бубнов, скажите моему ординарцу, он в соседней избе, что я здесь побуду и пока в автобус не возвращайтесь. До моего указания!

Подполковник сел, вынул папиросы, закурил и, взглянув на Кочергина, ткнул рукой в сторону места напротив, по другую сторону стола.

— Доложите подробно, как погиб Мотаев! — отрубил он, подождав, пока Бубнов закроет за собой дверь.

Как бы спохватившись, подполковник снова извлек пачку «Казбека» и протянул Кочергину, который тем временем достал свои сигареты. Лейтенант понял, что командир полка спешить не собирается. Поблагодарив, он все-таки закурил из бывшей у него почти пустой глянцевой белой пачки с изображением верблюда и с грустью подумал, что Мотаеву тоже нравились немецкие сигареты.

— Когда капитан меня к вам направил, я было уже поехал, вдруг слышу: шарах! Сильно, но не так, когда танк взрывается. Я полковника Черного вспомнил — мина! Так оно и было. Саперы сквозь заросли не продрались, пропустили…

— Это знаю! — поморщился Бережнов.

— Там лес стеной. Гаубицей не прошибешь. Мотаев напролом пошел. Когда танк подорвался, могло случиться самое худшее… Обзор нулевой… — волнуясь, бессвязно пояснил лейтенант. — Капитан, сняв «Дегтярева», выполз из-под танка, видимо, последним, но пулеметом не воспользовался. Поздно было: немецкие автоматчики обложили. Когда я своим пулеметом кусты «продезинфицировал» — убрались гады… Экипаж после вынес Евгения Петровича, а он холодный уже…

Бережнов, откинувшись на койке и незряче уставясь на свои ноги, посапывая, молча затягивался.

— Остальные танки тоже блиндажи штурмовали, и ни один ведь на мину не напоролся. Боевую задачу выполнили.

— «Выполнили»! Чертова чащоба! Какая в ней к… может быть быстрота и внезапность маневра? Уничтожить лес надо бы, и дело с концом! Нестроевой он, чернолесье одно! — желчно возразил Бережнов.

— Уничтожить? — удивился Кочергин. — Как, артиллерийским огнем?

— Да хотя бы! Бог войны все может. Калибр покрупней и! Или эрэсы! Впрочем… — тут же усомнился подполковник. — Если бы этот «бог» все мог, и танки не родились бы в прошлую войну…

Кочергин представил черное, зловонное пожарище, с обугленными пнями и дымящимися завалами стволов, на километры простирающееся вдоль Дона, и на мгновение в нем все запротестовало. Но тут же это видение заслонила щедрая усмешка Мотаева под серьезными, чуть прищуренными светлыми глазами.

— В степи обзор, по движущимся объектам эффективный прицельный огонь. И на километр и на два, — продолжал Бережнов. — А здесь нас, вот так расстреливают в упор, а мы не знаем откуда!

— Раньше такое с вами не случалось, товарищ подполковник?

— Так? Нет! — на мгновение задумался Бережнов. — Но в трудные условия попадать приходилось. Раньше танки еще чаще дуром использовали, — зло добавил он.

«Вот он, мой случай! — собрался Кочергин. — Самое время расспросить подполковника о прожитом-пережитом!»

— В эту войну? — быстро вытащил Кочергин папиросу из снова протянутой ему пачки «Казбека».

— И в эту, особенно в сорок первом, и в финскую… Вот под станцией Кемеря, например, в сороковом году мой танковый батальон штурмовал контрэскарп. Кругом тоже лес, но хвойный, реже этого, и болото. Болото!..

Бережнов словно увидел что-то обращенным в себя взглядом и задумался. Папироса в его пальцах погасла.

— Но морозы стояли за сорок. Наверно, замерзли болота? — напомнил о себе Кочергин, зажигая спичку.

— Замерзли? Черт бы их взял, эти финские болота! — прикурил Бережнов. — Их мороз не берет, парят, не стынут они! Но там подо льдом были. Батальон прикрывал саперов, пытавшихся подорвать это двухметровой высоты земляное укрепление, чтоб для танков проходы сделать… Тогда и подожгли мой бэтэ-семь. Загорелись шинели, валенки! Дышать нечем, глаза ест, ослепли совсем. Кто-то успел снять башенный пулемет. Взяли несколько дисков, но пулемет не пригодился, как и Мотаеву!.. До укрепления было метров сто — сто пятьдесят открытого пространства, но ближе к откосу контрэскарпа начиналась «мертвая» зона, непростреливаемая. И мы поползли вперед, а не назад, к своим.

— А под танком укрыться?!

— Под танком? — вскинул лохматые брови Бережнов. — Боеукладка почти полная была, мы и двадцати снарядов не выпустили. Чтоб от нас осталось, под танком! После взрыва башню бросило метров на пятнадцать! Да нет, пожалуй, подальше мы тогда отползли. Она ну прямо как в нас летела!

На помятом, мешки под глазами, лице подполковника появилось выражение ужаса. Оно тут же исчезло. Бережнов сосредоточенно раскурил снова погасшую папиросу.

— Тут-то и оказалось, что под нами лед. С головой накрыла волна цвета черного кофе, и мы, все трое, оказались по горло в воде. Ров был у самого бруствера контрэскарпа. Наполнялся из соседнего болота. Ноги и руки тут же онемели. Вода огнем жгла подбородки. Мы что есть силы тянулись на носках. Но где там!

Он помолчал, затягиваясь, будто усомнившись в необходимости продолжать. И снова заговорил.

— «К нам, рус, к нам! Скорей, тут близко, водки дадим!» — кричали сверху, с откоса. Мы молчали, и в нас полетели ручные гранаты. Не достали — далековато было. Всегда не верится, когда приходит конец…

— И вас не пытались спасти? — хрипло спросил Кочергин, которого скрутил озноб, как после знакомой ледяной купели.

— Пытались… Когда совсем стемнело, танк командира роты подобрался на бросок веревки с петлей. Как-то получилось, что мы все разом за нее ухватились.

Бережнов докурил папиросу и устало сказал:

— А теперь вот печень донимает, знобит. Застудил ее тогда. Спасибо трофейной овчине!

— А в эту войну? — выждав, напомнил Кочергин. — Вы не в Белоруссии ее начинали?

— Нет, не в Белоруссии, — не сразу ответил подполковник. — Ты чего не куришь, Кочергин, или отвык от наших?

— Спасибо, товарищ подполковник! — замялся лейтенант, удивленный неожиданным «ты». — Мало курю, повременю.

— Ну как знаешь, — тряхнул спичечный коробок Бережнов, вынимая из пачки новую папиросу. — В эту войну тоже много чего вспомнить можно… Я начинал в Ленинграде. На Кировском тяжелые танки для двух полков сорок пятой дивизии генерала Соломатина получал, но обратно к нему не успел. Блокада! Затем бои, бои. Струги Красные, Серебрянка, Луга и так до тридцатого августа, когда в своем танке был тяжело ранен и контужен под станцией Поги…

Лейтенанта вдруг удивило, что командир полка, отозвав его из леса по какому-то необычному делу, что-то долго ничем не обмолвился по этому поводу. Но не напоминать же ему? А подполковник перебирал скрещенными на столе толстыми пальцами с короткими, широкими ногтями. Молчал.

— Да у тебя и спичек нет! — постучал он вдруг пустым коробком по столу. — Где ж мои, черт их побери, запропастились? А, вот. — И вытащил спички из-под обшлага полушубка.

— А потом что? — невольно поторопил Кочергин.

— Тогда меня бог уберег, в госпитале очнулся. Не сразу туда попал, но подлатали медики. В госпиталях нашего брата-танкиста и не сыщешь. Горим по большей части, а то взрываемся! В крематориях, считай, воюем!..

Кочергину с этими словами Бережнова представился столб огня над горящим танком, и, вслушиваясь в отдаленное погромыхивание, он, бесцельно сняв и протерев очки, судорожно сглотнув, подумал, что в лесу еще не один танк пропадет так понапрасну.

— Да, Поги!.. Мои ребята тогда двумя кавэ рельсы с путей на попа подняли и на подбитый танк во рву, как на опору моста, шпалами вверх бросили, — продолжал подполковник. — По тому «мосту» и прорвались. Жарко пришлось, но прорвались!.. Долечиваться в Москву перевелся. Семья у меня там, — пряча глаза, пояснил он, — два парня-подростка, жена… Э-эх! Как вспомню, с чего начинал… Из самых что ни на есть бедняков я, Кочергин. У родного деда сколько лет батрачил, пока не призвали. Красная Армия меня растила. А дела, знаешь, какие вершили? Не всем повезло в академию выбиться. Опыт — мой учитель!.. — Бережнов без интереса, скучно посмотрел за спину Кочергина в окно автобуса на безрадостное, будто сумеречное полуденное зимнее небо и, показалось, оглянулся на прожитое.

— Спросишь, потом что? — вдруг улыбнулся он. — Потом наша бригада была брошена на уничтожение Демьянской группировки немцев. Тяжелые были бои. Неудачные. Может, читал? Однако все эти репортажи как костер днем. Никакого впечатления. Раздолбала нас тогда авиация. От нее потерь всегда больше всего. Она — главный козырь всех наступательных операций! Не получилось у нас уничтожение…

— Демьянский выступ? О нем в марте вроде в газетах писали? А что…

— Погоди, погоди! — отстраняюще повел рукой Бережнов.

С улицы послышался шум многих автомобильных моторов. Уловив удивленно-пристальный взгляд медленно встававшего подполковника, лейтенант вскочил, круто повернувшись к окну. Он успел заметить мелькнувшие и скрывшиеся за углом избы два «виллиса», полных солдат в белых полушубках.

— Что-то рановато! — мельком взглянув на часы, начал быстро выбираться из-за стола Бережнов. — В пятнадцать пожаловать собирались, а сейчас и тринадцати нет! И не предупредил Ибрагимов…

Спрыгнув следом за Бережновым со ступени автобуса, Кочергин издали увидел Бубнова, со всех ног бежавшего навстречу.

— Начальство из корпуса и фронта! — кричал он. — Ищут вас, товарищ комполка!

Бережнов, не замедляя бега трусцой, молча махнул рукой и, ловко сбросив трофейный реглан, полуобернувшись, сунул его Кочергину.

— Вот хрен! — ругнулся он. — Даже не встретил их как положено, — и поправил на бегу резким движением кобуру, проверяя заправку гимнастерки ребром ладони за поясом: — Хоть бы шифровку дал Иван Михайлович…

Добежав до угла избы, Кочергин задержался за врубкой венцов, у плетня. У входа в избу стояли три «виллиса» и две «эмки». Сначала ему бросилась в глаза белизна новеньких полушубков автоматчиков охраны, толпившихся возле автомашин. Солдаты раскуривали цигарки, зажав под мышкой или перекинув через плечо свои ГШШ. Чуть поодаль, на фоне улицы, глаз, утомленный однообразием зимнего военного колорита, в котором примелькался натуральный коричнево-серый шинельный цвет, радовала чинная группа гостей, светившаяся сизоватым, выцвеченным шинельным сукном из белого мериноса с лоском касторовой отделки. Головы некоторых командиров украшали светлые смушковые папахи, из них три алели верхами. Особенно сверкала маковым цветом одна, может быть, потому, что ее владелец был меньше других ростом и, несмотря на полноту, очень подвижен.

Прикрываясь солдатами охраны, лейтенант быстро обежал угол и с ходу влетел в сенцы. Толкнув дверь, он чуть не разбил лоб ординарцу, который едва успел отскочить. Неплотно прикрытая дверь позволяла ему видеть и слышать все происходящее возле избы. Сунув ему реглан, лейтенант потребовал шинель подполковника. Ординарец ринулся за ней в избу и тут же появился снова с шинелью в руках. Дверь в спешке он оставил приоткрытой, и просвет тотчас заполнил окутанный паром низенький силуэт, в котором лейтенант не вдруг узнал Софью Григорьевну. Она, может быть, предположив, что за шинелью зашел ее владелец, выглянула в этот неранний час с неприбранными, распущенными волосами, в шинели, наспех накинутой поверх какой-то длинной белой рубахи, вроде бы мужской, в шлепанцах на босу ногу. Удивленный Кочергин не успел поздороваться, как она поспешно захлопнула дверь. Схватив шинель, лейтенант на мгновение замешкался: его новенькая, свердловского портного, комсоставская шинель осталась в автобусе, а показаться в ватнике он не решился. Однако терять время было нельзя, и, выскочив вон, он, пригибаясь, постарался незамеченным поближе подойти к «эмкам», чтобы под предлогом шинели не пропустить ни звука из разговора прибывшего начальства. Это ему удалось, несмотря на косые взгляды солдат в полушубках… Маленький, живой генерал-лейтенант с красными петлицами вдруг показался Кочергину до удивления знакомым. Однако он был совершенно уверен, что раньше никогда генерала не видел, разве что его портреты. Рядом стояли Вольский и высокий, плотный генерал-полковник с черными петлицами.

Было неожиданно видеть здесь, чуть ли не на переднем крае, генерала-танкиста в таком высоком звании и трудно представить, кто же он.

— Так вот он каков, твой Бережнов! — обращаясь к Вольскому, щедро улыбался маленький, нос гвоздиком, генерал-лейтенант. — Ишь жених, зимой голый бегает… Или только из танка выскочил?

— Танкисты — народ горячий, товарищ член Военного Совета, — отшучивался Вольский. — Командиру полка иначе нельзя, он пример показывает!

— Ну ты все ж надень шинель, Бережнов, — в тон ему ответил генерал-полковник, скользнув взглядом по Кочергину, протянувшему подполковнику шинель. — Не томи ординарца! Иначе нам снимать шинели придется, а мне, признаться, нежарко!

— Есть надеть шинель! — по-уставному повернулся Бережнов, но тут же, сделав полный круг снова, приложил руку к ушанке. — Зайдемте в избу… товарищи!..

Он, наверное, счел, что Софьи Григорьевны дома давно уже нет.

— Благодарю! — поднял руку в серой лайковой перчатке генерал-полковник. — В другой раз непременно, а сейчас поскорей одевайся и поедем смотреть работу твоих ремонтников. Проверим, как выполняется приказ по бронетанковым и механизированным войскам фронта… Времени мало. Вот товарищ Пошкус, — взглянул он на стоявшего поблизости стройного, горбоносого полковника. — Иные, не менее важные дела, вам готовит! Так что поторопимся! Так, Василий Тимофеевич? — перевел он взгляд на Вольского.

Тот слегка кивнул. У Кочергина отлегло.

«Генерал-полковник — начальник бронетанковых войск фронта — Новиков. Потому вместе с членом Военного Совета приехал! — сообразил он. — Неспроста что-то…»

Командира полка пригласили в «эмку». Воспользовавшись заминкой, Кочергин быстро забрался в стоявший рядом «виллис», потеснив и без того плотно сидевших солдат охраны. Водитель вырулил в голову колонны. Ехать было недалеко. Ремонтные аппарели вырыли на другом конце Немков, неподалеку от берега речки, в которой когда-то застряла полуторка. В полку оставалось немногим более двадцати боевых машин, в основном тридцатьчетверок, и случалось, что две трети из них одновременно ремонтировались. Так было и на сей раз. И броневичок Кочергина, служивший многим, ремонтники возрождали уже дважды. Услышав приближение автомобилей, из-под брезентов, накрывавших ямы-аппарели, на дне которых стояли восстанавливаемые танки, стали выглядывать и вылезать техники и солдаты РТО. Погасли голубые сполохи газовой сварки. Вперед выскочил помпотех полка Басов в цигейковой безрукавке, в гимнастерке с рукавами, завернутыми до локтей. Приложив черную, замасленную руку к ушанке, он лихо отрапортовал.

— Доложите, военинженер, как работаете, каковы результаты, покажите нам ваше хозяйство, — после команды генерал-полковника «вольно» заговорил Вольский. — Поделитесь опытом, — ободряюще улыбнулся он, — и ты, Бережнов, тоже. Показывайте, военинженер!

И тут Кочергин в стоявшем впереди, вполоборота к нему, высоком полковнике в темно-серой танкистской шинели тонкого сукна узнал бывшего начштаба полка Ванченко. Тот с блокнотом в руках шел сразу за Новиковым.

С ближайшей аппарели сняли брезент. Открылась квадратная яма глубиной около трех метров, все земляные стены которой, кроме одной, были отвесны. Пологий откос вместо четвертой стены, вроде слипа на промысловых судах, давший название яме, позволял на тросах спускать танки вниз. На дне отрытой аппарели стояла тридцатьчетверка. Все, столпившись вокруг, ее рассматривали.

— Машину к концу дня вернем в строй, — заговорил Басов.

— А вот хозяина ее уже нет… Погиб он…

— Заместитель мой, капитан Мотаев, — уточнил Бережнов.

— Когда? — вырвалось у Карапетяна.

— Сегодня рано утром штурмовал блиндажи и в кустарнике танком мину накрыл.

Ибрагимов подался вперед. Кочергина поразило выражение лица всегда невозмутимого замполита. Будто боль свела в тугой шнур его черные брови, горькие складки залегли в углах рта. Никогда раньше ему не приходилось замечать, чтобы батальонный комиссар, прочно защищенный своей мудрой невозмутимостью, позволял в себя заглянуть.

— Автоматчики! — лаконично добавил Бережнов. — Разрывными бьют…

— Не горюй, Ибрагимов! — нарушил общее молчание генерал-лейтенант. — Найдет генерал Новиков другого капитана заместо погибшего! — сверкнул он верхом папахи и бодро кивнул круглой головой в сторону обратившегося в само внимание генерал-полковника. — А политсостава большая убыль в полку?

— Такая же, как командного. Большая, товарищ член Военного Совета, — сухо ответил Ибрагимов.

— Ну что ж, принимая во внимание неблагоприятные для танковых частей условия боевых действий, — вмешался Новиков, — естественная убыль личного состава здесь выше среднего уровня на Сталинградском фронте. Люди не машины. Вернемся, однако, к делу.

— Ну, молодцы! Быстро машину эвакуировали для ремонта, — удивился Вольский.

— Эвакуируем теперь не дожидаясь ночи, товарищ генерал-майор, — пояснил Бережнов. — Буквально из-под носа у противника тащим.

— Мои немцев огнем прижимают, а ребята Бережнова в это время подбитые танки оттаскивают, — пояснил комбриг.

— Ну и мои тоже не только оттаскивают, Асканаз Георгиевич! — покосился на него Бережнов.

— А кто этакую штуку придумал вырыть? — почему-то улыбнулся Новиков, обращаясь к Бережнову. — Сами сообразили, или противник надоумил?

— Сами, товарищ генерал-полковник, — слегка замялся Бережнов. — У немцев, правда, соляровые печи позаимствовали. На морозе не очень сноровисто танковые моторы перебирать. Ремонт-то только называется средним…

— Сколько ремонтов делаете одновременно?

— Сейчас много, шестнадцать, товарищ генерал-полковник! — перехватил взгляд Бережнова Басов. — В девяти танках, наряду с прочим, ремонтируем моторы. Такой ремонт занимает суток пять иногда. Вот четыре танка к ночи обновим. В строй вернем!

— В эртэо по заводскому примеру созданы специальные ударные бригады, товарищ генерал-полковник! — вставил Ибрагимов. — Люди спят по очереди, иной раз не более двух часов в сутки…

— Кормят вас как, солдат? — перебил батальонного комиссара член Военного Совета, обращаясь к ближайшему ремонтнику, который, сдвинув на затылок ушанку, снизу во все глаза смотрел на генералов.

— Как сказать, товарищ генерал… — уклончиво ответил тот, вытерев нос тыльной стороной руки и наложив новый мазок на испачканное лицо.

— Ну что ты, к примеру, сегодня ел, солдат? — широко улыбнулся маленький генерал-лейтенант. — Или невкусно приготовили?

— Мы вроде бы и ели, и не ели, товарищ генерал, — поправив ушанку и приложив к ней руку, подтянувшись, уже бойко ответил солдат. — Два дня на пустую полку глазели, а нынче вчерашнее разогревали!

Взрыв смеха покрыл его слова. Только Бережнов и Ибрагимов были серьезны. Маленький генерал вытирал платком проступившие слезы.

— Как зовут тебя, солдат? — наконец вымолвил он, характерно оттопырив нижнюю губу.

— Лобзик, товарищ генерал!

— Ишь ты, Лобзик! Жох парень видать, молодец! — все еще смеялся генерал. — Будешь сыт! Накормить тебя в наших возможностях.

— Мой помощник по хозчасти в последнее время с фронтовых складов почти пустой возвращается, — улучил момент Бережнов. — Туговато приходится, товарищ член Военного Совета!

— Да, гитлеровская авиация непрестанно наши транспорты бомбит! — покачал тот головой. — С доставкой гээсэм и боеприпасов у Сталинградского фронта серьезные затруднения.

— А какие нужды по ремонту машин? — озабоченно посмотрел Новиков на Бережнова. — В чем полк испытывает нужду?

— Больше всего в двигателях, товарищ генерал-полковник, — поспешил ответить Бережнов. — И… нет коробок передач для транспортных машин.

— Аккумуляторов, — вставил помпотех.

— Запишите! — обернулся Новиков к Ванченко, видимо, своему адъютанту. — Помогите полковнику составить полный список, военинженер, полный! Все будет. Я позабочусь! Срочно готовьте грузовые машины. Пойдут вместе со мной. Завтра доставят вам необходимое, по списку…

Кочергин приметил, что Бережнов старается держаться подальше от Ванченко. Ибрагимов как ни в чем не бывало шел рядом.

— И еще один список составьте, товарищ Ибрагимов! — добавил генерал-лейтенант. — Наградной. Всех отличившихся ремонтников представьте к правительственным наградам. Наградные листы пришлите в штаб фронта… Через командира корпуса, в установленном порядке.

— Но не мешкайте! — добавил Вольский.

— Не посрамил Бережнов старого друга! Спасибо, хвалю за службу! — повернулся Новиков к Бережнову.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил подполковник.

— Бережнов у меня начальником штаба был, когда я запасным танковым полком в Киеве командовал, перед финской, — пояснил Новиков члену Военного Совета. — Опытный боевой командир!

Генералы медленно направились вдоль аппарелей, закрытых брезентом, который Новиков приказал не снимать. Командир полка и помпотех, идя по обе стороны рядом, что-то ему поясняли.

— А ночью со светом как выходите из положения? — послышалось впереди.

— Один из исправных моторов гоняем, товарищ генерал-полковник, — громко ответил военинженер. — А плафоны сняли с машин, не поддающихся восстановлению. Свету хватает!

— Ваш опыт другим бы частям, недостает его им! — сказал Новиков. — А вас, товарищи, командование поблагодарит, я об этом похлопочу… Ну, пора поторопиться, темнеет уже, — поднял он близко к глазам запястье левой руки. — Мы здесь больше времени потратили, чем рассчитывали. Готов список, военинженер?

— Так точно, товарищ генерал-полковник! — взял помпотех список из рук командира РТО, чтобы передать его Ванченко.

Кортеж легковых и грузовых автомобилей, возглавляемый и замыкаемый «виллисами» с солдатами охраны, направился в сторону Логовского. Карапетян и несколько старших командиров плотно уселись в оставшуюся «эмку», а Бережнов повернулся к своему «виллису».

Машины, набирая скорость, катились куда-то по широкой улице Немков. Подмораживало. В провале сине-черного неба прорезались редкие колючие звезды.

— Кочергин! — обернулся Бережнов. — Орлика и Козелкова сыщи, они здесь, в деревне. Все трое в мою избу! Чтоб не больше, как через… двадцать минут.

Оттолкнувшись, лейтенант на ходу выпрыгнул из «виллиса».

Козелков и Кочергин, пригнувшись под притолокой, вошли в горницу. Следом шмыгнул Орлик. Все трое встали рядом у стены в положении «смирно».

— По вашему приказанию явились, товарищ подполковник! — шагнул вперед Кочергин.

— Вольно, товарищи, вольно! — поздоровался с каждым за руку Бережнов. — Сейчас поедем на оперативное совещание.

По-видимому, в Немках еще оставалось начальство. Любимый реглан подполковника сиротливо висел в сенцах. Бережнов, тужась, затягивал неподдающийся ремень, который тянул пистолет, щеголявший серебристой цепочкой немецкого шомпола.

— Глянь-ка, Кочергин, нет ли кого за лежанкой? — шепнул Бережнов. — Нет? Добро, — продолжал он громче. — Хозяйские ребятишки, что ли, там шуровали, пострелята. По горшкам, верно, лазят, пока мамки нет!

Подумав, он с усилием затянул ремень еще на одну дырку.

— По левому берегу Дона, ниже по течению, и далее до полосы 51-й армии на пространстве более пятидесяти километров вот уже третью неделю только рейды кавалеристов генерала Шапкина. Но и они нечасты. В общем с юго-запада, со стороны Тормосина могут просочиться немцы. Тогда под угрозой окажется левый фланг корпуса. И это не самое паршивое. Понятно?

Командиры выжидающе молчали. Не очень-то все было понятно.

— Ну что ж, идемте, нас ждут! — И, открыв наружную дверь, обернулся. — А вот и Бородкин бежит!

На крыльце все остановились. Тяжело дыша и придерживая голой рукой болтавшуюся кобуру, висевшую на ремнях, как у моряка, к ступеням подбежал молодцеватый, подобранный командир 1-й роты и громко отрапортовал о прибытии. На грубоватом, обветренном лице, с тяжелым, раздвоенным подбородком, блуждала легкая улыбка, вроде извинения, в результатах которого не сомневаются.

— Ну, добро, поспешим! — направился подполковник к машинам.

В просторном помещении правления колхоза сидели командиры, среди которых Кочергину поначалу бросился в глаза комбриг Карапетян. На сдвинутых столах лежали карты. Потом он разглядел давешнего высокого, сухощавого и горбоносого полковника, грудь которого украшала юбилейная медаль. Это на него у аппарелей обратил общее внимание генерал Новиков.

Бережнов представил своих командиров. Они чувствовали себя связанными в обществе многих начальников, и полковник обаятельно улыбнулся.

— Садитесь поближе, товарищи! — с легким латышским акцентом пригласил он, сделав широкий жест большой рукой с длинными пальцами. — Вот сюда.

Некоторое время все усаживались.

— Не будем задерживаться, — начал полковник. — Итак, ваш доклад, товарищ Бережнов!

— Взвод тэ тридцать четыре из первой роты лейтенанта Бородкина (на втором танке командиром пойдет разведчик полка лейтенант Козелков), два тэ-семьдесят лейтенанта Орлика и штабная бронемашина лейтенанта Кочергина (он знает язык) последуют по дороге на Ильмень-Чирский по-над Доном. Затем, за два километра до поселка, повернут на юг, в сторону Верхне-Кумского, но пройдут не далее фермы колхоза имени Восьмого марта. Проверив ферму, спустятся к Дону, пройдут до устья реки Аксай-Есауловский и, если потребуют обстоятельства, поднимутся немного по ее правому берегу до Генераловского.

Бережнов умолк, вопросительно посмотрев на полковника. Тот дал знак продолжать. Все, кроме Бородкина, независимой позой подчеркивавшего свою осведомленность, напряженно вслушивались в каждое слово, негромко произносимое Бережновым.

— Таким образом, — снова заговорил тот, — в результате марша, общей протяженностью около ста километров, будет обследован ближайший район Придонья в нижнем междуречье Аксая-Есауловского и Мышковы. Я кончил… Да, маршрут разведки разработан мною совместно со штабом бригады.

— Разрешите, товарищ полковник? — встал капитан, сидевший рядом с Карапетяном.

— Сидите, сидите, — кивнул ему полковник, — разрешаю немного отступить от устава. Только вот некоторые, я вижу, собираются закурить? Это потом, потерпите! Я вас слушаю, товарищ Беленький.

— Кто это? — кивнув в сторону капитана, спросил Козелкова Кочергин.

— Он-то? Из корпусной разведки, видать. А может, откуда повыше.

— Сколько времени займет выполнение вашего плана, товарищ подполковник? — садясь, спросил немного полноватый и лысеющий, несмотря на молодость, капитан.

— Примерно десять часов, с двадцати двух ноль-ноль до восьми ноль-ноль, — ответил Бережнов, — а если принять во внимание ожидаемые встречи с противником, то соответственно несколько больше.

— Пожалуй, маршрут можно немного сократить, — резюмировал полковник. — Он возьмет больше времени, чем запланировано. А оно и так велико. Район разведки придется ограничить балкой Киберова, — показал он на карту.

«Вот будет командировочка!» — было написано на лицах предварительно не осведомленных участников оперативного совещания.

— Остается напомнить инструкцию командиру разведки. На случай встречи с противником, — уточнил капитан.

— Да, — спохватился полковник, — тут не все знают, кто будет командовать танковой группой, товарищ Бережнов.

— Утвержден лейтенант Бородкин. Заместителем — лейтенант Орлик.

Бородкин, показав тщательный пробор в густых русых волосах, сделал движение подняться, но, вспомнив разрешение сидеть, остался на месте. Полковник внимательно посмотрел на лейтенанта, и глаза его еще больше потеплели. Сказав, что знание командиром инструкции им проверено, он добавил:

— Не горячитесь, товарищ Бородкин, старайтесь без шума! Но, в случае чего, немцу спуска не давайте! Я вижу, вы человек твердый, решительный. И главное, — поднял он руку, — если нащупаете немца, доставьте нам хорошего «языка». Подчеркиваю, это должен быть офицер, и в чине не ниже гауптмана, — сказал он с нажимом. — Готовьтесь тщательно, задание очень ответственное. Результаты разведки ждет не только командир корпуса… Времени в вашем распоряжении немного, скоро последует приказ на выход…

Танкисты зашевелились, поднимаясь со стульев и лавок.

— Надеюсь, всем вам, товарищи командиры, не следует напоминать об ответственности за сохранение военной тайны? — заметил полковник.

— Да, Пошкус, — вспомнил случайно услышанную фамилию Кочергин, — верно, начальник штаба корпуса?

Иван неуверенно кивнул.

— Ну, ни пуха ни пера! — пожал Пошкус руку каждому. — Вы, товарищ Бережнов, задержитесь. А вы, товарищи, свободны!

Лейтенанты откозыряли и повернулись к выходу.

— Подождите у машины, — бросил им вслед Бережнов.

Когда убранные фитили лампы изредко выбрасывали красноватые язычки пламени, кружевные накидки с широкой, резного дерева, постели, скомканные и в поспешности небрежно брошенные на табурет, вспыхивали гигантским букетом каких-то непонятных, сказочных цветов. Потрескивала рядом рубленая, бревенчатая стена, да сверчок за печью изредка пел свои трели. Кочергин жадно вслушивался в мягкий бормоток Насти, а она, обдавая его лицо жарким своим дыханием, бессвязно выплескивала накопившееся, будто торопясь сбросить ношу, давящую, непосильную, которую и донести-то, не уронив, не чаяла. Сбивчиво рассказывала то о пришедшей «летось» из-под Вязьмы похоронке на мужа, которого и полюбить-то не успела: свадьба была осенью сорокового, а у него уже повестка, попрощались тут же; то об одиночестве, особенно остро ощутимом на шумных бабьих посиделках в долгие зимние вечера, то о привольном их казачьем крае, о Коланской — большой станице на Среднем Дону, где она родилась и откуда ее сосватали в Немки. Даже прозвище к ней пристало — Коланочка. Потом заговорила о Немковском лесе, породившем целые созвездия солдатских могил. Горестно и удивленно.

— Лес наш, добрый Немковский лес. Пощадил он тебя, Егор! — певучим голосом продолжала она. — Нет такого боле в Обданье! Ягод там летом, травы гарны на полянах! — тянула его Настя, обжигая телом.

— У-ух! Страшные эти поляны, Настя… Сколько людей там скошено, как та трава…

— Боюсь я! И ты головушку сложишь. Жалковала тебя, как долго нет, все в окошко смотрю, не идешь ли, — всхлипнув, внезапно смочила ему щеку обильными слезами. Торопливо прижала голову, поцеловала.

— Ждала, значит? Да успокойся ты! Ну чего?.. А поначалу пряталась.

— Эх, Егор, Егор! Не ведаешь ты бабьей души. Я сразу тебя приметила. И капитана твоего поэтому переселила.

— Зачем «переселила»?

— Да чтоб вольготнее мне с тобой было, Егорушка! — жадно впилась она в его губы, больно придавив затылок полными сильными руками. — Где капитан-то твой? Хозяйка гутарит, не видать его чтой-то давно.

— Нет его больше, Настенька, похоронили утром Женю, — почувствовав внезапную резь в глазах, отстранился он.

— А-ах! — вздрогнула она всем телом. — Как сичас его вижу! Маленький такой, ладный… В комбинезончике-то бежит, издаля точно пацаненок… Веселый всегда, щирый!.. Добрый, видать, был…

— Молчи, Настя, молчи! Не трави душу! Так хорошо с тобой все забыл — немцев, войну, смерть!..

От резкого стука задребезжало стекло. Кочергин вырвался, вскочил.

— Опять в лес? — снова охватила его Настя. — Не пущу! Нет, не пущу! Боязно мне. Своего потеряла, теперь ты!..

Стук повторился. Резко ее отстранив, он соскочил с постели, рванулся к окну.

— Иду! — крикнул, хватая одежду.

Настя кинулась к лампе, подкрутила фитили.

— Куда в рубахе, босая! Холодно в сенцах, простудишься, — взял он ее за покатые, крепкие плечи. — Я скоро! Ну иди, иди в избу, — поцеловал Настю.

Дверь в сенцы захлопнулась. Мокрую от ее слез руку Кочергина прихватила кованая щеколда внешней двери. Он тихонько закрыл ее за собой.

— С бабой вяжешься! — встретил его озябший и заметно рассерженный Бородкин. — Бережнов приказал ждать выхода готовым, а ты?.. На танки посматривай! — крикнул он, взбираясь на свою тридцатьчетверку. — Рации у тебя нет, связь визуальная! Случись что, на рожон не лезь, а мы про тебя, по возможности, не забудем. Заводи, ребята!

— Кто у тебя, лейтенант, командиром в третьей машине? — крикнул Кочергин.

— Разуй глаза! Перед тобой «восьмая». Зенкевича для счастья взял, — ответил тот, спускаясь вниз.

Танки заурчали, выбросили струи выхлопов. Было ветрено, дым срывало в сторону. Топтавшийся возле часовой закинул автомат за спину и взялся было за выхлопные трубы «восьмой», руки погреть.

— Уйди с дороги, дурья башка! — поднял крышку смотрового люка Шелунцов. — Перееду!

Головная тридцатьчетверка, повернув на дорогу в лес, пошла вниз к речушке. Следом поползли другие две. Орлик, замыкавший колонну, нетерпеливо выглядывал из-за крышки люка своей семидесятки. Шелунцов тоже тронул «бобик», стоявший посредине. Кочергин вдруг почему-то вспомнил авторское кредо популярного в его студенческие годы романа Ремарка и впервые внутренне не согласился с ним, представив незыблемость военной информации, передаваемой по мужской линии из поколения в поколение.

«Нет, солдатами мы рождаемся. Солдатами! Необученными вот только… И каждое поколение учится по-новому, если война не научит. А дороже, чем ее учеба, никакая другая не стоит!»

Днище броневичка покачивалось и вздрагивало под ногами, и он, прикрывая лицо руками от обжигающего встречного ветра, то и дело инстинктивно хватался за кромки люка, чтобы сохранить равновесие. Занятый своими мыслями, вокруг поначалу ничего не замечал.

Теперь, во времена необъявляемых, внезапных тотальных войн, при современном оружии, как никогда раньше, опасна массовая психологическая неподготовленность к войне. Она, пожалуй, обошлась дороже всех других неподготовленностей. В сознании вдруг возник зримый образ князя Андрея, в ночь на Бородинское сражение страстно высказавшего перепуганному его волнением Пьеру свое ненавистное отношение к врагу. «Враг, разоряющий мой дом, убивающий и детей моих, и отца, — помнится, говорил тогда князь Андрей, — унижающий и оскорбляющий меня на попранной им родной моей земле, должен уничтожаться без всякой пощады, и он, князь Андрей, будь его власть, не брал бы пленных!..» И сколько товарищей Кочергина по оружию, да и он сам, думают теперь точно так же. Но прошло уже полтора года войны, и враг в глубине России, на Волге! Да, родиться солдатом мало. Надо еще научиться воевать и наперед всего — ненавидеть врага!

Подойдя к речушке, Бородкин повернул вниз по ее течению и через километр, снова развернувшись от леса к дороге на Ермохинский, прибавил газу. Шелунцов, не высказывая удивления по поводу этих замысловатых маневров, молча вел свой «бобик».

«Бывалый солдат! — с теплотой вспомнил знакомое выражение Кочергин. — И в избу не зашел, в «бобике» зубами стучал, хоть Бородкин не мог его за мной не посылать. И как выкрутился?» — подивился он деликатности Шелунцова.

— Подарок-то Ибрагимову успел смастерить? — крикнул вниз.

— Муштук-то? Аккурат управился, только вот майора в лесу разве сыщешь!

За Ермохинским показалась Мышкова, густо заросшая по берегам. У моста Бородкин притормозил и, низко нагнувшись к часовым, что-то сказал. Один из солдат козырнул. Машины прогромыхали по новому настилу моста, восстановленного саперами. Перед разведчиками разверзлась ночная степь. Фарфоровая белизна снегов чуть светилась как бы своим собственным светом. Только он, казалось, позволял ночью так далеко видеть степные валы, прорезанные шрамами балок. Змеившаяся меж ними дорога, едва заметная под снегом, влекла в неведомое. На ней не было следов жизни. Водитель Бородкина прибавлял и прибавлял скорость. Интервалы между машинами увеличивались, и комья снега из-под гусениц тридцатьчетверки Зенкевича все чаще стучали по броне «бобика». Шелунцов жал на газ. Ветерок заметно сильнее жег щеки, и Кочергин уже не раз растирал их до боли. Командиры, высунувшись из открытых люков и вглядываясь вперед, заняты были тем же. Вскоре путь пересекла другая дорога, ведущая к Дону, на мост к Нижне-Чирской. Ее почти зализало снегом: на том берегу был враг. Впереди слабо обозначились черточки домов Ильмень-Чирского. Головная тридцатьчетверка повернула на юг. Дальше на сотни километров вглубь лежала немая степь. В ней затерялась мертвая артерия железной дороги Сталинград — Тихорецк, которую корпус пересек 20 ноября. Внешнее кольцо разрубило ее в ста километрах южнее гремящего и пылающего Сталинградского «котла», где-то у еще безвестных городка и станции Котельниково. Из снега торчали кусты чернобыльного бурьяна. Кочергину почудилось, что чем дальше, тем они становятся гуще и выше, как лес. Глаза слипались. Мучительно хотелось спать.

— Опять лес, ребята, чтоб ему сгинуть! — высунувшись по пояс из башни, ругнулся Бородкин, когда Шелунцов, обогнув стучавшие на холостом ходу танки, поставил броневичок справа от головной тридцатьчетверки. Кочергин сбросил дремоту.

Козелков уже торчал в башне рядом с командиром разведки. Орлик, недоумевая по поводу остановки колонны, выехал из нее на своей семидесятке и встал с другой стороны танка Бородкина. Все прислушивались. Нет, ничего, кроме скрипа стволов, постукивания и шороха ближайших веток на пронизывающем, выбивающем слезу восточном ветерке. Повернувшись назад, Бородкин негромко подал команду. Моторы один за другим заглушили. Стал слышен шорох поземки. Больше ни звука!

Только, спускаясь к Дону, пересекли большак на Котельниково, как все вокруг быстро изменилось. Кончилась безликая степь. Зализанные снегом, заросшие заиндевелым красноталом и татарником балочки сменились пологими складками местности, поросшими ольшаником и березкой. Деревья группами сбегали вниз. Впереди они стояли плотной стеной. Ее неровный зубчатый гребень чуть заметно рисовался на беззвездном небе. Надев очки, Кочергин до рези в глазах вглядывался в темень.

— Черта здесь без автоматчиков сделаешь! — негромко заговорил Козелков. — Выставись вот так напоказ, и крышка!

— Зря беспокоишься, Иван. В Спецпоселке ничего толком не знают. Ну, сказали, была там прошлой ночью немецкая разведка… Из Ромашкинского вроде бы, с Дону. И все! — заметил он в ответ.

Бородкин молчал. Остальные тоже.

— А мы вроде б большой хутор или станицу с запада обошли. Пригорелой сажей и жильем тянет. Слышите? — подал голос командир разведки.

Никто не ответил.

— Померещилось, Костя, тебе! — запоздало откликнулся Орлик.

— Мне? Мы сибиряки, охотники родовитые. Нюх волчий!

— Давай-ка, командир, я на «бобике» пошарю, разведаю. У него на малом газу мотор почти неслышен, — предложил Кочергин.

— Куда тебе! Ты здесь штаб, а его беречь надо, — хмыкнул Орлик.

— Довольно подъелдыкивать! — повысил голос Бородкин. — Прав Кочергин. На броневичке поначалу поселок пощупать, это идея! А танки с двух сторон его подстрахуют. Дело!

— Так я осторожно, — оживился Кочергин. — Случись что, Шелунцов меня из «Дегтярева» прикроет.

— Эка придумал! А «бобик» что? Мишень? — фыркнул Орлик.

Нотки бывалого фронтовика, поучающего дилетанта, явственно прозвучали в его голосе.

— Любишь трепаться! Твое предложение?

— Тихо! Вам подраться осталось! Командую я! Точка! — Голова Бородкина скрылась в башне. Зашуршала «километровка». — Здесь, на карте, вдоль Дона вот речушка, — раздалось из люка. — Мы у нее стоим. Она, верно, под снегом. Дальше берег обрывистый, а над ним, восточнее, Ромашкинский и есть. Если там немец, он под огнем большак за поселком держит. Надо его с тыла проверить, с этой вот стороны, где стоим.

Снова зашуршала карта. Бородкин торопливо ее складывал.

— Поезжай, Кочергин, — едва показавшись, заспешил он. — За тобой в двухстах метрах семидесятки пойдут. Орлик выручит, если что. Зайдешь в поселок с середины, — махнул он рукой, — Орлик следом, с этого конца, а я на тридцатьчетверках с противоположной стороны. Поднимусь вдоль обрыва. Начинаю я по твоей, помначштаба, ракете, если раньше немца не всполошишь. Фашистов от леса отсечем, чтобы как в Немках не получилось, и они наши.

При слове «Немки» план Бородкина сразу четко обрисовался. Он намерен имитировать танковый охват. В темноте, в обстановке внезапности нападения, легкие танки вполне сойдут за средние. При этом командир надеется не дать противнику укрыться в лесу…

— Кабы сослепу на что не напороться, — включился Козелков. — Я, не зная броду, уже совался в воду! Помните Карповку? Она да Ляпичев у меня во где сидят! Без колес остался, а мог и без головы!

— Поглядим, — ответил Бородкин решительно, — чем немец богат и чем «гостей» встретить горазд! Крой, Кочергин! Впрочем, погоди, сначала я. А ты с Орликом постой еще десяток минут.

Командир замолк, будто на секунду в чем-то усомнившись, как накануне Мотаев.

— Ты, Коля, — повернулся он к Орлику, — держись потише, к помначштаба близко не подходи. Ракета будет или стрельбу услышишь, тогда его выручай. Понял? Давай, Иван, в свою машину!

Танки снова зарокотали моторами. Махнув на прощание рукой, Бородкин не спешил закрыть крышку люка. Три машины медленно поползли вверх, вдоль основания обрыва, к поселку. Подминая молодые деревца и ломая ветки, они удалялись, растворяясь в ночной тьме. Пофыркивание моторов и негромкий лязг металла на короткое время покрыли шум зимнего леса, отдавшись холодком в спине. Скоро пропали и светлячки выхлопов. Но Кочергин неотрывно, до боли в глазах вглядывался туда, где исчезли танки, недоумевая, почему их не засекли и не обстреляли немцы, если они действительно так близко. «Ночью разведчиков врасплох не застанешь, — начал сомневаться лейтенант и немного размякать, — они не какой-то заштатный гарнизон. Нет здесь немцев скорее всего».

Семидесятки Орлика тем временем успели развернуться. Водители выключили моторы. Все замерло. Кочергин с нетерпением смотрел на часы. Светящиеся стрелки на циферблате, казалось, застыли. Три минуты, пять, восемь, десять… Пора.

— Ну пока, Коля! Поехали! — наклонился Кочергин к Шелунцову.

— Счастливо! — ответил Орлик. — Ты хоть допер, помначштаба, что тебе командир отвел?.. Э-эх! Утка ты подсадная, вот что! А может — мотыль… Но я по следу «бобика» пойду, не волнуйся!

Кочергин свирепо на него оглянулся. Да, он тоже что-то почувствовал, но тут же пресек, подумав, что ведь сам напросился… Броневичок, покачиваясь, преодолевал целину, крадучись, взбирался вверх по балке. Деревья редели и, действительно вскоре показались темные срубы изб, стоявшие далеко друг от друга. Низко наклонившись, он дотянулся до плеча водителя. Броневичок остановился.

— Жди здесь, Гаврилыч, и никуда! Слышь? Посмотрю только, как проехать, и вернусь.

— Стоит ли, товарищ помначштаба? — раздалось снизу. — Нам бы задами, поближе к лейтенанту Бородкину пробраться. А вы покудова из бронемашины посмотрите: нет ли чего в поселке.

— Разговорчики, Шелунцов! Много отсюда увидишь! Приготовься меня из пулемета прикрыть. Повтори!

— Есть прикрыть из «Дегтярева», — вяло ответил тот, открывая дверцу.

Лейтенант уже стоял на снегу. Через полсотни шагов показался плетень. За ним начиналось сизое поле с одиноким кустом вербы посредине. В глубине виднелся палисадник, за которым маячил силуэт большой избы, густо обсаженной фруктовыми деревьями. Кочергин огляделся. Его отделяло от избы обширное пространство огородов, и он решил, что идти напрямик тяжело, да и времени много уйдет. Побродив, увидел наконец санную колею меж плетней, ведущую вниз, к Дону. Здесь «бобик» вполне мог пройти, и лейтенант решил было вернуться, но тут же передумал и направился по проезду, чтобы заглянуть на улицу. Ни звука, даже собаки не тявкали. Это насторожило. Он подумал, что в поселках, где стоят немецкие гарнизоны, собак обычно нет. Значит, в селе немцы? Было так жутковато тихо, что поселок показался брошенным. Осторожно ступая, подошел к палисаднику и заглянул меж досок во двор. У сарая стояли сани. Лежали вязанки хвороста. Снег кругом темный, утоптанный. Значит, в доме люди. За ним виднелись густые кроны деревьев в многочисленных шапках покинутых грачиных гнезд. Кочергин оглянулся. Показалось, что броневичок где-то уж очень далеко. Постояв в нерешительности, он переложил автомат в левую руку, а правой взялся за врубку венцов, чтобы выглянуть на улицу. И тут предрассветная дремотная тишина раскололась частыми ударами гулких пушечных выстрелов, захлебнулась дробью очередей. Казалось, стреляют рядом, хотя было ясно, что бьют танковые пулеметы где-то у большака, в начале станицы. Плетень тянулся без конца. Задыхаясь, лейтенант все-таки угла достиг и, укорачивая путь, побежал в направлении броневичка по глубокому снегу.

«Почему Шелунцов не едет навстречу, как приказано?! Или я с пути сбился? — терялся Кочергин. — Вот броневичок! На месте!» — неожиданно увидел он «бобик» совсем близко.

Обращенная к нему дверца водителя была распахнута. Недоуменно заглянул внутрь. Пусто! Крича, Кочергин безотчетно рванулся в одну сторону, в другую и наконец остановился, ругаясь и выкрикивал угрозы. Что предпринять? Грохот боя хлестал по нервам, до предела обострял отчаяние от сознания нелепой беспомощности, совершенно неожиданной и такой отвратительно неуместной. Досада и злоба душили, и, понимая, что промедление хуже смерти, он кинулся в кабину, чтобы самому ехать на стрельбу, хоть как-то помочь друзьям. И вдруг:

— Здесь я, здесь, товарищ помначштаба! — раздался хриплый крик с другой стороны машины. — По нужде отлучался…

— Где тебя носит? «По нужде»! — не помня себя, толкнул он Шелунцова в грудь. — Ты ж приказ нарушил в боевой обстановке! Знаешь, что за то полагается? — матюгался Кочергин, глядя, как тот медленно поднимается, и скрывая жарко обдавшую его радость. — Давай, чтоб тебя! Там проезд меж плетней. Скорей!

Тотчас обвальный грохот прокатился по лесу, и он окрасился короткой красноватой вспышкой. За поселком, со стороны большака, взметнулся крученый оранжевый факел и, поплясав несколько мгновений, скрылся за крышами. С треском ломая деревья, снизу выскочили семидесятки.

— Танк! — выкрикнул Орлик, поднявшись из люка повернутой назад башни.

Видимо, его танки шли через заросли напролом, не разбирая дороги. Оба лейтенанта в этот момент думали о Бородкине. Похоже, его план летел к черту.

— Может, немецкий? Давай дуй напрямик! Я через поселок. Иначе не проеду! — крикнул в ответ Кочергин.

Семидесятки рванулись вперед и, набирая скорость, пошли к крайним домам в сторону перестрелки. «Бобик» тоже резво взял с места. Цепляясь за кромку башни, Кочергин бросил в люк ППШ, влез наверх и пробился в машину. Шелунцов, круто повернув по целине, проскочил к санной дороге и влетел в огороженный проезд. Тут в какой-нибудь полусотне метров впереди внезапно возникла тупая поперечно-полосатая морда бронетранспортера, мгновенно увенчавшаяся вспышками дульного пламени крупнокалиберного пулемета. Водитель включил фары. Ослепленный, оглушенный пальбой и гулкими ударами пуль о броню, Кочергин, наугад водя стволом «Дегтярева», рефлекторно, до боли в пальцах, жал на спусковой крючок. В цель он, видимо, попал. Яркая гвоздика пламени перед ним исчезла. Но и «Дегтярев» смолк. Он яростно нажал на спуск. Выстрелов не последовало.

«У-у-у! Проклятье! Заклинило?» — взмок лейтенант, судорожно дергая затвор пулемета.

Шелунцов тоже включил фару. Расстояние между броневичком и бронетранспортером быстро сокращалось, но затвор не поддавался. Над головой мелькнул черный бочонок ручной гранаты. По броне звякнуло предохранительное кольцо, сзади грохнул взрыв. Треск автоматных очередей, визг рикошетирующих и рвущихся пуль заставили втянуть голову в люк.

«Четыре с половиной тонны все-таки! — лихорадочно работала мысль. — Не так просто нас опрокинуть, смять. Только бы гранату в пазуху не сунули!»

Между тем Шелунцов, не слыша «Дегтярева», решил, что лейтенант ранен, и притормозил машину. Махина бронетранспортера надвинулась, уперлась и, попятив броневичок, замерла. Кочергин, больно ударившись обо что-то лбом, нырнул вниз, пошарил на днище автомат, нащупал сидор, отшвырнув его, поскользнулся на натоптанном снегу и потерял равновесие; ухватившись за бесполезный пулемет, с усилием выпрямился, вырывая из кобуры пистолет. Над бронетранспортером метались угловатые силуэты касок: солдаты, переваливаясь через борт, прыгали вниз. Блеснули крылышки на высокой тулье фуражки. Размахивая пистолетом и что-то крича, офицер вплотную подбежал к броневичку. Кочергин выстрелил, потом еще раз и… промахнулся. «Сейчас придавят, попытаются взять живым», — мелькнула мысль. В тот же момент впереди, повалив на немцев высокий плетень, разбрасывая на крутом развороте какие-то обломки и сучья, прошла тридцатьчетверка. 2108 — мелькнула белая цифра на башне.

— Зен-ке-вич! Са-аш-ка!.. — задохнулся Кочергин.

С лязгом и скрежетом опрокинув бронетранспортер и задев качнувшийся броневичок, танк рванулся по проезду. Снова гулко ударило что-то большое, тяжелое («еще один!»), ответившее металлическим звоном, и, срезав угол палисадника с вереницей яблонь, танк скрылся за домом. Тотчас зачастила его пушка: удар-разрыв, удар-разрыв слитно рвали воздух, перекрывая разноголосье боя. По расчищенному пути броневичок выскочил на улицу. Проклятия Кочергина, казалось, подействовали, затвор «Дегтярева» поддался, пулемет загрохотал. Над поселком занимался неуверенный зимний рассвет. Кругом были разбросаны мотоциклы с колясками. У некоторых домов стояли легкие колесные бронетранспортеры. Подожженные Зенкевичем, они давились жирным тяжелым дымом с багряными отблесками пламени. Мгновенного взгляда было достаточно, чтобы оценить происходившее. Село занимало какое-то моторизованное подразделение, очень похоже — разведывательное. Внезапное появление в час крепкого предрассветного сна танков со стороны противоположной той, откуда их можно было ожидать, посеяло панику, и она, как пожар, охватила всех. Охранение было смято и уничтожено, свободные от наряда офицеры, полунатянув одежду, выскакивали из домов, но сделать уже ничего не могли. Управление боем было потеряно…

«Дегтярев» работал безотказно, и, отдавшись своему возбуждению, Кочергин досадовал на тряску, мешавшую вести прицельный огонь. Яркие трассы, рубившие пространство улицы, казавшейся в плотных сумерках еще более широкой, кромсали его на яркоугольные призмы. Пытаясь не упустить мелькавшие повсюду цели, он рывком, то на один, то на другой борт поворачивал башенку, опасаясь, что вдруг опустеет диск. Когда тут ставить другой. Кругом в злобном отчаянии отстреливались из «шмайсеров» и просто метались и падали зеленые шинели. Танк, быстро уходивший вперед, и не поспевавший за ним броневичок, вертя башнями и гремя пулеметами, неслись в сторону большака, где перестрелка уже затихла. Улица быстро опустела, стрельба прекратилась. Замедляя ход, «бобик» тоже выехал к большаку, у которого собрались танки.

Ребята из экипажа «восьмой», брезгливо морщась, топорами вычищали из траков гусениц какие-то ошметки, куски зеленого сукна, клочья волос… Расширенными, пустыми глазами за ними следили трое немцев. Двое — длинноносый унтер-офицер в железных очках, похожий на школьного учителя, и молодой, черненький, уж слишком не нордического, скорее восточного вида солдат в расстегнутой порванной на плече шинели, были в касках с эмблемами СС. Они стояли, держа руки на шее, нервно переступая под тяжелыми взглядами танкистов. Третий сидел подле, на снегу. Его серо-зеленый китель украшало серебряное плетение майорских погон. Редкие бесцветные волосы слиплись на непокрытой голове. На лбу застыли крупные капли пота. Дрожащие пальцы теребили крышку большого черного треугольника пустой кобуры парабеллума. В кулаке другой руки офицер держал что-то пестрое.

«А, орденская лента! Не иначе высокая награда. От самого фюрера, что ли? Даже мороза не замечает, а уши-то белые!.. Тоже эсэсовец! — заметил Кочергин серебряные крылышки на его левом рукаве. — «Ваффе эсэс!» Вермахт эту эмблему над правым карманом кителя носит!» — внимательно разглядывал он пленных.

Над ними, на краю башни своего танка, свесив ноги, сидел Зенкевич. Он зажал под мышкой «шмайсер». Казалось, Саша был целиком поглощен раскуриванием сигареты. Орлик, легонько отстраняя заглядывавшего Козелкова, внимательно изучал документы пленных, перелистывая их на парабеллуме, который держал в левой руке. Наконец он поднял голову, как бы только заметив Кочергина.

— Знатненько вы их! — подивился тот, переводя глаза с пленных на торчащие из капониров длинные стволы орудий. — А «восьмую» кто мне на выручку послал?.. Без нее управились?

— Управились, — уклонился от ответа Орлик. — А ты как? Очки-то целы? — шмыгнул он носом.

Тела артиллеристов противоестественно, как тряпичные куклы, переплетясь меж собой, лежали на земле, перемешанной с розовым снегом. Кровь… Быстро застыв на морозе, густая, черная как сургуч, она залепила их каски, лица, мундиры, оружие, цилиндрические гофрированные коробки противогазов…

— А Бородкин где? — похолодел Кочергин.

— Спалили фрицы машину командира, вишь? — помедлив, ответил Орлик. — Он на батарею первый выскочил.

Только теперь Кочергин увидел в стороне, пониже и дальше к лесу, догоравшую ходовую часть тридцатьчетверки. Ближе, отброшенная взрывом, чернея обгоревшим нутром, лежала чаша перевернутой башни. Потянуло едкой гарью. Он ничего уже больше не видел. Только это… Оно надвинулось, заслонив все… Значит, все-таки то был танк Бородкина!

— Выкинь пушки к… займи танками капониры, — с усилием заговорил Кочергин. — Подержишь немного большак и поселок, пока я сюда автоматчиков доставлю. Не опомнились бы немцы. А может, и подмога к ним подоспеет.

— Вряд ли есть нужда! Здесь разведбат стоял, от своих он оторвался, — протянул Орлик документы немцев нетерпеливо переминавшемуся с ноги на ногу Козелкову. — Они! Те самые разведчики, о которых мы в Спецпоселке слышали… Поезжай доложи Бережнову. Если ты прав и немцы сюда пожалуют, шиш их доставишь! Ребята рады будут случаю прикончить! С трудом отбил.

— Офицера связать и мне давай! На днище «бобика» поедет. Я его мигом доставлю!

— Тебе? — поколебался Орлик. — Нет! Майор Крафт — командир разведбата, волк бывалый! Рыцарским Железным крестом награжден и именным оружием. Ему и в корпусе достойный «прием» окажут. Как раз такого заказывали. Дорогой ценой, паразит, достался! Солдата или вон унтера, если хошь, в задаток возьми!..

Кочергин неприязненно на него посмотрел. Смолчал.

— Время разведки еще не совсем вышло, — не без удовольствия поглядывал Орлик на покрасневшего от досады Кочергина. — Да и работенка кой-какая осталась. Задержусь-ка я здесь малость с Козелковым. И чтоб поселок как следует прочесать, каждый дом, каждый сарай проверить, и чтоб вообще убедиться в своей в тутошних местах монополии… Так что дуй до горы! Тебе еще фонарь на лбу латать, да и «бобик» тоже. Ишь как его разделали! И не зацепило никого из вас двоих?

— Помначштаба! Товарищ лейтенант! Погоди чуток, — соскочил с танка Зенкевич. — Держите вот трофей!

С этими словами он протянул Кочергину изысканно отделанный кортик, украшенный тяжелыми серебряными кистями. От свастики на перекрестье рукоятки до острия зеркального клинка чернью протянулась готическая надпись.

— «Фюр Тройхайт унд Тапферкайт!» — громко прочел лейтенант. — «За верность и храбрость!» Спасибо, Саша. Добрая память! Передам Ибрагимову и Бережнову!

«Но будут ли они рады подарку… когда скажу о Бородкине?» — подумал он тотчас.

Посветлело. Красновато-фиолетовые кроны деревьев угрожающе надвинулись на поселок, обступили его с трех сторон. Шелунцов ловко вывел машину на большак. Лейтенант оглянулся. Танкисты, быстро уменьшаясь, смотрели вслед броневичку. Зенкевич запихивал под шлем непослушную прядь волос.

«Умница Сашок! Смягчил фортель Орлика… А зарос, как девка! Пострижем с Настей его в Немках…»

Но Настю Кочергин больше никогда не увидел. Ромашкинский оказался предвестником внезапного и крутого поворота в военных событиях на внешнем кольце, поворота, бросившего танкистов генерала Вольского из огня да в полымя. Оно охватит всю придонскую степь и выплавит сталинградскую победу.