Конец сказки

Глава2 СХВАТКА В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Пока Протасов, при помощи финского ножа резал джинсы на ноге Эдика, Планшетов проскользнул к окну, если этим термином позволительно назвать почти прямоугольное отверстие в известняке, примерно метра три на четыре. За «окном» Юрик обнаружил скалистый выступ шириной с хорошую лоджию.

– Отпад, чуваки, – прошептал Планшетов. – Этаж седьмой, чтоб не сбрехать. Или девятый. Ну и ну…

Это действительно было так. Коридор, по которому они брели тошнотворно долго, вероятно, закручивался спиралью, так что приятели очутились примерно в том же месте, где столкнули «Линкольн» с горы. Только гораздо выше. От входа в пещеру теперь их отделяло двадцать метров отвесной скалы. А то и все тридцать. Через окно открывался такой вид, что у Юрика захватило дух. Весь пещерный город был перед ним, как на ладони, гигантские соты, из которых не выкачаешь мед. Скалистый кряж слева венчали руины крепостной стены, по крайней мере, Планшетов подумал, что вполне логично было возвести в этом месте крепость. Издали кряж напоминал слоеное тесто, разрезанное напополам, и Юрик, на мгновение отвлекшись, вспомнил козырное блюдо покойной мамы, торт «Наполеон», пропитанный густым белым масляным кремом. Что-что, а готовить его мать умела, пока не спилась.

Скользнув взглядом по горизонту, где косматые утесы, кое-где увенчанные каменистыми проплешинами, обрывались над степью, как оставшаяся неприступной твердыня, Планшетов, осторожно подавшись вперед, сконцентрировался на изучении самого ущелья. Первыми ему бросились в глаза обуглившиеся остовы нескольких автомобилей, в которых с трудом угадывались джипы. К удивлению и досаде Планшетова, столкнувшиеся машины уже догорели. Как и можно было предположить, крепче всех досталось «Линкольну» Армейца и головному внедорожнику, которые сгорели буквально дотла. Планшетов подумал, что из трех остальных джипов при известном старании, пожалуй, удастся слепить один. А то, и полтора. У машин топтались несколько людей, с высоты казавшихся двуногими тараканами. Больше никого разглядеть не удалось. Видимо, преследовавшие их бандиты углубились в пещеры. Высунувшись чуть дальше, Планшетов принялся изучать похожий на лоджию скалистый выступ, который про себя окрестил «балконом». «Балкон», начинался сразу под приютившей приятелей пещерой и тянулся вдоль отвесной стены на добрый десяток метров, а затем скрывался за изгибом скалы. Встав на четвереньки, Планшетов выглянул за край выступа, чтобы рассмотреть, куда ведет «балкон», и можно ли, набравшись храбрости, перебраться по нему в другие пещеры, если такая необходимость возникнет. Подтвердить или опровергнуть предположение не удалось, зато Юрик удостоверился в том, что скалистый выступ не одинок, напротив, похожие имеются и сверху, и снизу, придавая горному кряжу некоторое сходство с фасадом многоэтажки, возведенной по распространенному некогда «чешскому» проекту.[21]

Юрик высунулся еще дальше, когда отчетливо услыхал мужские голоса, доносившиеся откуда-то сверху. Практически одновременно в ноздри ударил запах импортных сигарет, которые в те времена еще были в диковинку.

«Магна», – мелькнуло у Планшетова. От неожиданности у него перехватило дыхание. На коже выступил пот, в таком количестве, словно Юрик не мучался от жажды. «И как я так опростоволосился?» — эта мысль буквально заклинила мозг. Планшетов распластался на камнях, холодея од предчувствия выстрела, который раздробит ему хребет или затылок, и горячо сожалея о том, что не родился хамелеоном, для которого прикинуться булыжником – раз плюнуть. Но, его время еще не пришло, поскольку враги оказались слепцами. Соблюдая чрезвычайную осторожность, Планшетов перевернулся с живота на спину, и принялся смотреть вверх. Кряж высился над ним, будто башня из известного романа Кинга, причем количество верхних ярусов как минимум не уступало числу нижних. Хозяев напугавших его голосов Планшетов сначала не разглядел. Только спустя минут пять ему удалось засечь сизый табачный дымок, выплывающий из пещеры несколько правее и выше той, где он оставил Протасова с Армейцем.

Курение – злейший враг маскировки. Не даром оно строго-настрого запрещено караульными уставами большинства современных армий. За то, что демаскирует часового, и отвлекает от прямых обязанностей. Кстати, уставы запрещают и болтовню на посту. Но, кому они сейчас указ?

Курильщиков и Планшетова разделяли метров двадцать уже известного нам карниза, в одном месте казавшегося отвратительно узким. Впрочем, недостаточно чтобы заставить Юрика отказаться от намерения совершить разведку боем, как наверняка выразился бы Правилов. Конечно, для этого предприятия требовались известная сноровка и, естественно, везение. Юрик решил, что и первое, и второе есть. Он на секунду заглянул в пещеру. Там царил полумрак, от которого его глаза успели отвыкнуть. Тем не менее, Юрик сумел разглядеть приятелей. Эдик дремал в углу, привалившись головой к стене. Его правая брючина была разрезана до колена, как у Волка в одной из серий «Ну погоди», которые Юрик обожал смотреть в детстве. Повязки на ноге не было. Протасов склонился над лежащим навзничь Волыной. Юрик сумел рассмотреть лишь широкую спину Валерия, и рифленые подошвы тяжелых армейских ботинок Вовчика, с размашистыми надписями «IN GOD WE TRUST» на каждом. Юрик задержался на мгновение, наблюдая за действиями Валерия. На рубашке Волына брызнули пуговицы, Протасов снова приник ухом к волосатой груди приятеля, потом неожиданно отпрянул и издал удивленный возглас.

– Что? – напрягся Планшетов. – Что стряслось, Валерка?

Но, Протасов его, похоже, не услышал. Он был на своей волне.

– А ну, погоди! – продолжал Валерий, держа на ладони какой-то амулет, до того висевший у Вовчика на шее. – Ах ты, крыса! То-то я гляжу, ремешок знакомый. Это ж мой талисман. Вот жопа самоходная! Жлоб африканский!

– Какой талисман? – удивился Планшетов.

– Мой, – отозвался Протасов. – Мне его Ксюша подарила.

– Какая Ксюша, чувак?

– Дочка хозяйская, с Пустоши.

– С какой Пустоши, чувак? С той, где вы с Вованом последние полгода шифровались?

– А этот гад взял и спер, – добавил Протасов, он больше разговаривал сам с собой. – Мурло, блин…

– Что за талисман, брат?

– Против зомби.

– Против кого? – Планшетов едва не подавился.

– Против живых мертвяков. – Протасов почесал лоб, – которые по ночам из могил встают. Только вот против пуль он, видать, не фурычит, – добавил Валерий, возвращая амулет на шею Вовке. – Хоть я так и не врублюсь, куда его пуля ударила?

– Не дышит? – спросил Планшетов. Валера сокрушенно покачал головой. Юрик принял решение:

– Ладно, Валерка. Вы тут передохните, короче. Я на одну минуту.

– А ты куда?

– На разведку. Только сидите тихо. А то, сдается, у нас соседи появились. Я сползаю, разнюхаю, что и как.

Протасов снова еле заметно кивнул. Армеец не шелохнулся.

Сунув «Люгер» за ремень брюк, Юрик вернулся на карниз, хоть и достигавший ширины балкона в элитном доме, но не оборудованный, к сожалению, перилами. Поэтому двигаться пришлось черепашьими шагами, тесно прижавшись к стене. Ее поверхность была шершавой, теплой и приятной на ощупь. Поросшие какими-то вьюнами трещины делали скалу похожей на панцирь исполинской древней черепахи, возможно, той самой, на которой, согласно легенде, покоится все мироздание. По крайней мере, мир самого Планшетова сейчас напрямую зависел от нее, а он, этот мир, был ничуть не хуже всех прочих миллиардов миров.

С величайшей осторожностью переставляя ноги, на которых, по счастью, были кроссовки «Пума», а, скажем, не туфли на высоких каблуках, Юрик медленно двинулся по карнизу, чувствуя себя пигмеем на вечеринке у великанов. Одно неверное движение грозило полетом без парашюта до земли, без малейшего шанса выжить. Впрочем, Планшетов не собирался доводить до этого. Вниз он вообще не смотрел, прекрасно зная, что земля умеет звать к себе, только на нее взгляни.

«Я дойду», – твердил, будто молитву, Планшетов. В горах исключительно важно сохранять выдержку и спокойствие, которые, правда, не стоит путать с самонадеянностью. Поскольку, это чревато неприятностями.

В юности Юрик довольно серьезно увлекся альпинизмом, даже получил спортивный разряд, побывав в тренировочном лагере на Чегете.[22] Тогда про него говорили: ловкий, как кошка. В те времена страну еще не порвали на тряпки, словно старое одеяло, которое каждый тащил на себя, никаких виз никуда не требовалось, цены повсюду были копеечными, а за занятия спортом вообще не нужно было платить. Удивительно, но факт. «Людоедское» социалистическое государство, обозначаемое на картах четырьмя буквами СССР, империя зла по-американски, зачем-то, видимо, вследствие своей звериной антинародной сущности, финансировало сотни тысяч секций и клубов, вместо того, чтобы пичкать население телесериалами и водкой. Правда, с тех пор прошло немало лет, обновленное, капиталистическое государство прагматично рассудило, что столько спортсменов ему без надобности, да и сам Юрик не изменился в лучшую сторону. Потяжелел, утратил сноровку, а от его ловкости кошки остались одни воспоминания. Тем не менее, он собирался тряхнуть стариной, доказав самому себе, что не перевелся еще порох в пороховницах. А если и перевелся – то не весь.

Медленно карабкаясь над обрывом, Юрик молил Бога, чтобы погода оставалась безветренной, поскольку мало-мальски хороший порыв ветра мог сдуть его, будто увядший лист с ветки. К счастью, пока над ущельем царил штиль, который, правда, в виду наступающего с севера грозового фронта, следовало назвать скорее затишьем перед бурей.

Преодолев самую опасную часть карниза, Юрик не удержался, и глянул вниз, чего делать было нельзя. Говорят, будто мастера восточных единоборств специально подолгу стоят над пропастью, тренируя выдержку, то есть способность мозга контролировать любые, самые сильные эмоции. Юрик не был мастером, приступ головокружительной тошноты дернул его так сильно, будто к телу привязали гирю. Он нелепо замахал руками, мама дорогая, мелькнуло в мозгу. Левая ладонь задела пистолет, и он, кувыркаясь, полетел к земле. Чудом восстановив равновесие, Юрик распластался у стены. Теперь его колотила дрожь, подсознание пичкало голову картинами, на которых он то летел в бездну с вытаращенными глазами и перекошенным ртом, то валялся на камнях бесформенной, окровавленной массой, в которой сложно опознать человека. Прошло, должно быть, не меньше четверти часа, прежде чем он сумел восстановить силы и успокоиться. На счастье Планшетова курильщики тоже никуда не спешили, а к обязанностям часовых относились халатно. Спустя еще десять минут Юрик, уже вполне оправившись, практически вплотную подкрался к входу в пещеру и навострил уши, пытаясь на слух определить, сколько человек внутри. Курильщики, в отличие от превратившегося в слух Планшетова, чесали языками, позабыв об осторожности, так что сделать это оказалось довольно просто.

– Прямо с телки меня снял, зараза, – возмущался один из местных бандитов, судя по надтреснутому голосу, заядлый курильщик с таким стажем, при котором уже можно не бросать. Он был зол, как оса, которую прогнали с варенья, неудивительно, человека прервали на самом интересном месте. – Такая баба оказалась чумовая. Бизнесвумен из столицы. Приехала от мужа отдохнуть, – продолжал разоряться обладатель надтреснутого голоса. – Ну и поработать ртом, ясное дело. И вот, прикинь, только я ее наладил, зараза, только сунул под хвост, как звонит Ленька на трубу: Давай, Мотыль, выдвигайся! Аврал, зараза, и все такое! Пацаны киевских прошляпили. Упустили, мля! Без старой гвардии, короче, край…

Планшетов мог разве что посочувствовать невидимому бандиту, который, к тому же, сам сейчас представился, но не стал этого делать.

– Облом, – констатировал второй курильщик, правда, в его голосе не чувствовалось особого сострадания.

– Не то слово, зараза! И за каким буем, спрашивается, было жопу рвать и теперь корячиться тут, среди вас, дебилов?! Какой такой аврал, мля?!

– Ну, – дипломатично протянул второй, – надо ж было тех гавриков за яйца взять…

– И что, взяли?! – с издевкой поинтересовался Мотыль и харкнул так, что Планшетов чуть не сорвался со скалы. – Ни буя не можете. Ни телке палку кинуть, ни замочить грамотно, зараза. Как не крути, Беля, – продолжал он ворчливо, – а Боник с Винтарем облажались. По полной, зараза, программе. А почему, знаешь? А потому, что Огнемет, зараза, уже давно с балдой не дружит. А вы при нем – вообще ни буя не стоите.

Э… – кисло начал Беля, пропуская личный выпад мимо ушей. Беле не улыбалось прослыть фрондером.[23] Витряков вольнодумцев не жаловал, мягко говоря, и эта черта его характера не хранилась под грифом «секретно». Последнего на памяти Бели критикана, корреспондентишку из газетенки «Рабочая Алушта», Витряков пустил на корм рыбам после того, как Филимонов обрил несчастного при помощи паяльной лампы.

– Это стоило шнягу с длинномерами разводить?! – продолжал возмущаться Мотыль. – Трассу перекрыли, в засаду пацанов поставили. Цирк, мля! Тыр пыр, восемь дыр, и вся жара, а толку, зараза?! Чтобы нам теперь в этой сраной дыре пыль глотать?! На сквозняках, зараза!

– А как их по-другому остановить было, Мотыль?

Да из «Шмеля» бахнуть, или хотя бы, «Мухи»,[24] и все! – сказал Мотыль и витиевато выругался, упомянув среди прочего и достойного папу Витрякова, которые, по его мысли, сделал Леонида Львовича при помощи указательного пальца левой руки. – А то замутили бодягу – из космоса видно. Пять тачек размолотили ни за буй. Теперь по катакомбам занюханным за штрихами гоняйся, как твой фокстерьер, мля! – Мотыль, поперхнувшись, зашелся мучительно сухим кашлем, знакомым большинству курильщиков не понаслышке. Со стороны могло показаться, что ему в трахею заползла змея, и альтернатив у него, соответственно, две. Либо скончаться от удушья, либо выхаркать проклятую рептилию вместе с бронхами, легкими и желудком. Планшетов подумал, что при любом раскладе Мотыль почти наверняка облюется, а то и наложит в штаны, но на этот раз тому повезло.

– А, бля! – стонал Мотыль через минуту, вытирая густую, словно патока, слюну. – Уф, зараза! Чуть не обделался.

Беля неуверенно заржал. Видимо, смех рассердил Мотыля, и он бросил с вызовом:

– А все из-за того, что вы все, мудаки затраханные, зараза, только барыг трусить умеете. И кокс нюхать. А Огнемет, зараза, вообще с катушек слетел.

Ржание обрезало, будто серпом.

– Да ладно тебе, Мотыль, – примирительно начал Беля. – Не психуй. Возьмем штрихов. Боник еще и капусты отсыплет. Спустимся к морю, выберешь себе самую жирную шалаву на набережной, и при, пока гондон не воспламенится.

Мотыль снова сплюнул, сгусток слюней пролетел мимо головы Планшетова, большой, как летающая тарелка с серо-зелеными гуманоидами.

– Вот я и говорю, мудаки вы все, – хрипло сообщил Мотыль. – Ни буя ни в чем не рубите. Да на х… мне, спрашивается, шалашовки с набережной, если у них между ног ведро со свистом пролетает?! Я дамочек деру, догнал ты, или нет, зараза, которые на курорт специально прутся, чтобы за чужой буй подержаться. А еще лучше – за два буя. – Мотыль заржал, смех был под стать голосу, каркающий.

– Ладно, – Беля снова не поднял перчатку, – может, ты и прав. Как киевских кончим, поехали, продуем твою бизнесменшу в два ствола.

– Ага, продуем, – согласился Мотыль, – ей точно понравится. Только не с тобой, мудаком. Что до киевских, Беля, то держи карман шире! Возьмешь ты их, как же! А перед тем они тебе яйца открутят и в плевалку засунут. Волкодав, мля. Видал, как они джипы сожгли? Четко, зараза. Как на параде.

– Повезло просто.

– Это нам с тобой повезло, что в тех джипах не сидели, зараза.

– Возьмем, – с поубавившейся уверенностью повторил Беля. – Помяни мое слово. Пацаны все ущелье перекрыли, галерею за галереей шерстят. А единственная лазейка на ту сторону – вон она, бля, у тебя перед носом. Никуда они от нас не денутся.

Планшетов безмолвной тенью приник к уступу и ловил каждое слово с жадностью скитальца, обнаружившего арык среди барханов.

– Дай сигарету, – попросил Беля.

Ага, и мне тоже, – сказал про себя Планшетов.

– Дай уехал в Китай, – буркнул Мотыль.

– Ленин завещал делиться, Мотыль…

– А Сталин – свои иметь. Где твои? Опять дома забыл?

– В машине оставил.

– Язык свой длинный, зараза, не оставил? – ворчливо поинтересовался Мотыль, но, видимо, все же протянул напарнику пачку, потому что уже через минуту возмущался, что Беля вытащил оттуда сразу несколько сигарет.

– Э, э, зараза?! Мы так не договаривались!

– Да ладно тебе, Мотыль.

– Шпана, зараза, – буркнул Мотыль, но этим дело и ограничилось. Клацнула зажигалка, дыма стало в два раза больше. Некоторое время часовые курили молча, неудивительно, ведь курение часто обращает мысли внутрь. Правда, не всегда, конечно, и не у всех.

– Как пацаны их на нас выгонят, тут им и кранты, – добавил Беля после очередной глубокой затяжки. – Перешпокаем, как мишени в тире. Аккурат, как на охоте будет.

– Кранты будут нам, – сказал Мотыль с пессимизмом, выдающим побывавшего во многих переделках бродягу. – Они, коню ясно, профессионалы, зараза.

– Я уже дрожу, – отмахнулся Беля. – Профессионалы зачуханные. – Это была наигранная бравада, не обманувшая никого. Планшетова – среди прочих.

– И тот буй, за которым они сюда причесали, тоже, между прочим, хорош. Хоть и сопляк сопляком с виду, зараза.

– Ты того штриха имеешь в виду, которого ночью в усадьбу Бонифацкого притарабанили?

Планшетов отметил про себя слово усадьба, подумав, что хорошо бы заполучить адресок. Мотыль ничего не ответил, Планшетов решил: кивнул.

– Так ему все равно дрова. Пацаны говорят, на ублюдке живого места нет.

– Может и так, – флегматично согласился Мотыль. – Только до того, как копыта отбросить, он пятерых наших уже укокошил, зараза. Ногая с крыши столкнул, раз…

Беля фыркнул, как жеребец:

Ох! Нашел ты, Мотыль, Хонгильдона![25] Ногай… Тоже мне, панасоник узкоглазый.

– Да ты… – начал Мотыль вибрирующим от негодования голосом.

– Ну, что я?..

– Головка от буя! – выплюнул Мотыль, судя по голосу, еле сдерживаясь, чтобы не залепить собеседнику в рожу. – Да мы с Ногаем, чтобы ты знал, дела варили, зараза, когда ты еще мутной каплей висел, на конце своего папаши. Фильтруй базар, баклан, если не хочешь… – Мотыль, очевидно, собирался продолжить монолог, но голосовые связки изменили ему, из груди вырвался хрип, и он согнулся напополам, подавившись надсадным ухающим кашлем.

– Бросал бы ты курить, Мотыль, – сказал Беля, и как ни в чем не бывало, продолжил:

– И Рыжий был фуфлом. Вертухай вшивый. В толк не возьму, зачем его Леня вообще держал?

Чиркнула спичка, из пещеры пахнуло табаком. Видимо, Беля снова закурил, и это было неудивительно, – советовать кому-то завязать с той или иной вредной привычкой и отказаться от нее самому – совсем не одно и то же. Планшетов втянул дым ноздрями трепеща, словно ездовая собака, учуявшая запах кочевья, означающий привал, кормежку и отдых. Он бы дорого дал за пару затяжек, но, мало ли кому из нас чего хочется? Конечно, можно было заглянуть в пещеру со словами «чуваки, курево есть?», Юрик даже представил себе вытянувшиеся, как в комнате смеха физиономии Бели и Мотыля, хоть никогда не видел их в лицо, и криво улыбнулся этой воображаемой картине.

«Прикалывайся, но знай меру».

Беля швырнул окурок в проем, Юрик не стал провожать его взглядом из опасения, что снова закружится голова.

– Пойду, звякну Леониду Львовичу, – сообщил Беля Мотылю, который не прекращал кашлять. – А ты тут присматривай.

– Иди на буй, командир сраный! – огрызнулся Мотыль через кашель. Планшетов решил, что час пробил, пора переходить в наступление, в то время как, торча на продуваемом всеми ветрами балконе, недолго заработать простатит. Или нефрит. Или еще дрянь какую-нибудь. Надвигающийся с севера грозовой фронт уже накрыл степь, обстреливая ее потоками воды, которые хорошо различимы издали.

Убедившись, что в пещере всего двое бандитов, Планшетов решил, что имеет неплохие шансы, принимая во внимание фактор внезапности. Сделав глубокий вздох, Юрик ввалился в пещеру.

Первым ему бросился в глаза Мотыль, который продолжал кашлять, раскачиваясь, как магометанин в мечети, на самом краю пропасти, в полуметре от Планшетова. Лица Мотыля Юрик не разглядел, бандит смотрел в пол, прижимая руки ко рту. На темени Мотыля красовалась проплешина в окружении жидких темно-русых волос, в них была перхоть. Беля стоял в пол-оборота к свету, лицом к угольно-черному коридору. Очевидно, тому самому, который, если верить его болтовне, вел на противоположную сторону скалистого кряжа. За Белей сконцентрировалась такая тьма, словно изображение бандита приклеили к нарисованному тушью квадрату, будто аппликацию. Это было все, что успел заметить Планшетов перед тем, как началось.

В то время как правая рука Юрика цеплялась за выступ скалы до белизны пальцев, левая сама прыгнула вперед, будто жила какой-то своей, отдельной от остального организма жизнью. Схватила Мотыля за куцую жидкую шевелюру и что есть силы рванула к обрыву. Не переставая кашлять, Мотыль сделал два шага и сорвался с карниза. Их тела разминулись в широком проеме, увенчанном почти идеальной аркой, на радость любому новому русскому, который, только вчера попрощавшись с родной выгребной ямой, сегодня не представляет жизнь без евроремонта. Планшетов очутился внутри пещеры, Мотыль ее покинул и, нелепо болтая руками, скрылся из виду. Планшетову почудилось слово «зараза», брошенное Мотылем уже в воздухе, и еще что-то, про профессионалов, но на Библии он бы присягать не стал.

Ободренный столь блестящим началом блицкрига, Юрик одним прыжком настиг Белю и поразил коленом в бедро. Беля упал, как срубленный баобаб, выронив на пол рацию. Она ударилась о каменный пол, подпрыгнула мячиком, и распалась, рассыпав пластмассовые китайские внутренности.

Гребаные панасоники, все на соплях делают! – с ненавистью выкрикнул Юрик, шагнул к Беле, который катался по полу, корчась и завывая, как ревун речной колоши, до сих пор плавающей через Долбичку,[26] и, не долго думая, вырубил его ударом в висок. Беля немедленно затих. Юрик склонился над ним, подозревая, что сам себя лишил «языка». Из пещеры расходилось целых три коридора, а спросить, какой из них ведет на противоположную сторону кряжа, стало не у кого.

– Черт, – пробормотал Юрик. – Повесили бы, что ли, знак…

В следующую секунду он уже летел по воздуху, выкатив от боли глаза. Что-то ударило в спину, тяжелое, как противотанковая болванка. Набив шишку при приземлении, Планшетов еще и покатился кубарем, пока не замер, остановленный пыльным валуном величиной с телевизор. Валун был застелен газетой, на газете лежала какая-то еда, Юрику показалось – приготовленная в гриле курица в окружении пластиковых стаканов, от которых тянуло спиртом. Очевидно, бандиты готовились перехватить по-походному. Это была последняя внятная мысль, пришедшая в голову Планшетову. Его снова кто-то ударил, на этот раз – аккурат между лопаток. Во рту появился привкус крови, это был фиговый признак. Собрав последние силы, Юрик кувыркнулся головой вперед, совершенно не понимая, кто на него напал. Ведь в пещере находилось только двое бандитов, в этом у него не было сомнений, и обоих он прикончил буквально только что.

Чудом очутившись на ногах после кувырка, Юрик успел оглянуться и засечь тень, метнувшуюся к нему из мрака. Она казалась порождением темноты, в голове мелькнула мысль о каком-то сверхъестественном, потустороннем создании, явившемся, чтобы воздать ему по заслугам, хоть, как правило, люди убеждены в том, что никакой такой расплаты в природе не существует. Еще бы, ведь ее придумали те, у кого нет денег, чтобы оплатить услуги киллеров или лоеров, невелика, в сущности, разница. В общем, Юрик подумал о Боге и Сатане, и мужество едва не покинуло его.

– Что за х-ня?! – закричал Планшетов так слабо, что не расслышал собственного голоса.

– Кия! – завопила тень, выстрелив чем-то, на поверку оказавшимся ступней, развернутой внешней кромкой. Удар пришелся в солнечное сплетение, Планшетов снова повалился на пол, при этом, как ни странно, его ощутимо отпустило, перед ним был не дух, а человек, шестьдесят – семьдесят килограммов костей, мяса, крови и еще каких-то биологических жидкостей. Ободренный этим открытием, Юрик на время даже перестал чувствовать боль, свирепствовавшую в верхнем отделе позвоночника и солнечном сплетении. Он покатился по полу, теперь кувыркнувшись через плечо, и этим избежал следующего удара, который наверняка стал бы фатальным, четвертого не потребовалось бы.

– Кия! – прогремело под сводами пещеры, и чугунная пятка пошла вниз, словно наконечник отбойного молотка, поразила пол в том месте, где только что лежал Планшетов с такой силой, что выбила облачко каменной пыли. Превозмогая пламя, бушующее в верхней части живота, Юрик рывком оторвал ноги и поясницу пола, переместив вес на лопатки, словно делая упражнение «березка». А затем выбросил обе стопы вперед, метя любителю восточных единоборств в пах. Он не надеялся на филигранную точность, так и вышло, Юрик промахнулся, подошвы кроссовок угодили немногословному противнику в голень, а это очень болезненное место, если хорошенько по нему попасть.

«Падай, сука!» – возопил в душе Планшетов, но, ничего подобного не случилось. Не издав ни звука, безымянный каратист пошел в наступление, намереваясь прикончить Юрика, пока тот лежит на полу.

«Натуральный, блядь, самурай!» — с оттенком уважения констатировал Юрик, встретив эту очередную, яростную атаку на обеих лопатках и отчаянно лягаясь. Как заяц, на которого напал филин, или чемпион мира по карате, именно таким образом победивший самого Кассиуса Клея в бою, который не показывало советское телевидение. Но, о котором много судачили в околобоксерских кругах.[27] Напоровшись на ожесточенный отпор, причем, Юрику как минимум несколько раз посчастливилось достать вражескую мошонку пяткой, каратист, тяжело отдуваясь, будто пловец, только что вынырнувший с большой глубины, закружил вокруг Планшетова, как акула, подбирающаяся к раненному кашалоту. Юрик с удовлетворением отметил, что враг потерял прыть. И ошибся. В третий раз огласив своды пещеры воинственным воплем островитян с Окинавы,[28] каратист прыгнул на Юрика, работая ногами с такой частотой, словно был великолепно отлаженным механизмом. В момент оборонительные позиции Юрика были смяты, он пропустил пять или шесть ударов, один сокрушительней другого, в затуманенном мозгу мелькнуло: вот он, конец.

Кия! – снова завопил каратист, теперь в его голосе чувствовалось торжество победителя. Его глаза, горевшие холодным огнем, сверкнули, будто два фонарика. Корчась на полу словно насаженный на крючок червяк и понимая весьма отдаленным уголком подсознания, что истекают последние минуты, а скорее даже секунды, за которыми последует темнота навсегда, Юрик предпринял последнюю иступленную попытку спастись. Подцепив голень опорной ноги каратиста левой ступней, как клюкой, Планшетов толкнул его ниже колена правой. Каратист растянулся на полу, пробыл там мгновение и вскочил на ноги быстрее, чем это делает Ванька-встанька. Удивляясь, что сумел это сделать, Планшетов тоже поднялся, шатаясь, будто законченный алкаш. Он уже не был опасным соперником молчаливому каратисту, скорее великолепной мишенью, живой макиварой[29] для шлифования мастерства. По-крайней мере, каратист думал именно так. Поэтому даже не стал мешать Планшетову подняться, хоть, безусловно мог сделать это. Юрик придерживался противоположного мнения. Он еще не потерял надежды.

– Кия! – выкрикнул каратист, разразившись целой серией из непрерывной череды передних и задних боковых ударов ногами, в верхнюю часть туловища и голову. В карате ее зовут «мельницей». Юрик попятился, чувствуя себя человеком, угодившим в самое сердце торнадо. Удары были не смертельны, но чувствительны, мягко говоря. Левый глаз Планшетова заплыл, губы стали похожи на две булки-сайки, продававшиеся «хлебными» в середине семидесятых, только цвета раздавленной шелковицы, правое плечо онемело, из рассеченного виска сочилась кровь.

Так они очутились на самом краю, у невысокой каменной ступеньки, за ней начинался тот самый узкий балкон, при помощи которого Планшетов проник в пещеру. Юрик стиснул зубы, к тому времени пересчитанные безмолвным каратистом до последнего корешка, отступать стало некуда. Был момент, Планшетов подумал рвануть в один из темных коридоров, но, чтобы это ему дало? Рассчитывать спастись бегством он не мог, а демонстрировать спину, не имея превосходства в скорости… К тому же, разгадав намерение Юрика каким-то своим, звериным чутьем, каратист намеренно теснил его к пропасти. Наверное, планировал поставить точку одним эффектным ударом, отправляющим Юрика в еще более эффектный полет.

На секунду они оба застыли, Планшетов вытер тыльной стороной окровавленной ладони нос, из которого тонкими струйками стекала кровь, каратист легко, как в спортзале, сменил левостороннюю стойку на правостороннюю. Его движения были изящны, как танец, даже Юрик отметил это. Собственно, он был единственным зрителем и одновременно участником действа.

В пещеру ворвался ветер, развевая волосы и обрывки одежды. Грозовой фронт надвинулся на горную гряду, стало так темно, словно наступил вечер. Где-то наверху прогремел гром, полые внутренности скалистого кряжа ответили ему глухим, напоминающим рык гулом. В воздухе запахло озоном и дождем, который грозил обернуться тропическим ливнем. Затем полыхнуло совсем неподалеку, видимо, молния поразила скалу наверху. Планшетов качнулся вперед, первым начав сокращать дистанцию. Он упредил каратиста на долю секунды, тот как раз перенес весь вес на левую ногу, вероятно, чтобы выстрелить правой. Они столкнулись корпусами, Юрик боднул каратиста головой, вложив в удар все чувства, которые только сумел пробудить в нем немногословный и неумолимый противник. Его чувства были сильными. Лоб врезался в переносицу и она лопнула, как холодный стакан от кипятка. Каратист замотал головой, как бык, которого заели слепни. Одновременно Планшетов толкнул каратиста в грудь. Тот машинально подался вперед. Это было как раз то, на что Юрик не смел надеяться. Планшетов ухватил его за грудки и повалился навзничь, выставив перед собой ногу. Сообразив, что его ожидает, немногословный каратист попытался вырваться, но было слишком поздно, тем более что и Харлампиев,[30] создавая самбо, перенимал на востоке самый лучший опыт. Планшетов оторвал каратиста от земли и играючи перебросил через себя. Оглашая ущелье душераздирающими воплями, среди которых больше не звучал боевой клич «кия», каратист полетел в пропасть. Туда, где на дне его поджидало обезображенное тело Мотыля.

«Наконец-то развязал язык», – подумал Юрик удовлетворенно. Он остался лежать в изнеможении, судорожно, со всхлипами глотая воздух. О том, какие эмоции вызовут рухнувшие на дно ущелья Мотыль и безымянный каратист у своих товарищей, которые наверняка ошивались внизу, он вообще не думал, было не до того. Юрик лежал и радовался тому, что остался жив. В отличие от них.

Он еще не восстановил и половины сил, когда откуда-то гулко заухали выстрелы. Планшетов подхватился, как ужаленный, в первую секунду подумав, что стрелки целят в него. Но это было не так. Пальба слышалась с той стороны, где он оставил друзей.

– Черт! – выдохнул Юрик. Оружия при нем не было. Парабеллум, который он выронил еще на карнизе, теперь валялся где-то внизу, вместе с двумя его противниками, один из которых, вероятно, был при оружии. Второй, скорее всего, обходился голыми руками, чувствуя себя при этом вполне уверенно. К счастью, в распоряжении Юрика оставался труп Бели. Его следовало немедленно обыскать. Что Планшетов и предпринял. Обыск ничего не дал. Карманы оказались пусты, если не считать пары ребристых презервативов, початой упаковки жевательной резинки «Stimorol» и нескольких жеваных купонов, которые, как известно, как огня боялись воды. Беля же их постирал, и они превратились в бесформенные сгустки бумаги. Покопавшись еще немного, Юрик извлек из внутреннего кармана куртки покойного практически полную пачку «Marlboro», из чего следовало, что ушедший был крысой, как наверняка сказал бы Мотыль. Правда, Мотыль тоже ушел и теперь, по мысли Юрика, оба пребывали там, где, если верить наркоманскому анекдоту, полно травы, но нет спичек.

Понюхав пачку «Marlboro» с такой миной, от которой любой народный целитель, зарабатывающий на отваживании курильщиков от табака, наверняка опустил бы руки, Юрик спрятал трофей в карман. Оттолкнул труп и принялся шарить по пещере, в поисках зажигалки и оружия. Вскоре ему повезло. В самом темном углу он натолкнулся на автомат импортного производства, с куцым стволом, коротким металлическим прикладом и обоймой, торчащей не вниз, а влево. Юрик подумал, что оружие здорово смахивает на дрель, которая когда-то была у Планшетова-Старшего, пока он ее не пропил, вместе с остальными инструментами. Повозившись с минуту, Планшетов отстегнул магазин и с удовлетворением отметил, что он в два ряда нашпигован толстенькими и куцыми, похожими на молодые боровики патронами.

– Хм, – выдохнул Планшетов, – какие интересные сверла. Надеюсь, они далеко летают. – Юрик взвесил оружие в руках. Автомат был тяжеловат, и, как показалось Юрику, не очень удобен. К тому же, с подобной конструкцией он столкнулся впервые. – Ничего-ничего, – ободрил себя Планшетов, – главное, я в курсе, откуда тут вылетают пули, и что для этого нажимать. Остальное приложится.

Повесив оружие на шею, Планшетов покинул пещеру и перебрался на карниз. От былой жары не осталось и следа. Тучи надвинулись и придавили горы. Горы, набычившись, вспороли им брюха скалистыми вершинами. Из рваных дыр хлестали струи дождя, тугие, как бичи погонщиков. Риск сорваться в пропасть, соответственно, вырос, возможность быть обнаруженным сократилась, ввиду резкого падения видимости. Решив, что это уравнивает шансы, Юрик двинулся по карнизу в обратном направлении, хоть возвращаться, как правило, сложнее, чем уходить. Ливень молотил его по спине и затылку, словно турецкие батоги – привязанного к столбу запорожца. Молнии били одна за другой, словно вся небесная артиллерия приняла участие в канонаде. Отвесные стены оказались отличными природными ретрансляторами и многократно отраженное эхо пошло гулять по ущелью, как клокочущая среди рифов волна. Скоро Юрик оглох на оба уха и уже не мог отличить рокочущие грозовые раскаты от сухого, похожего на кашель треска выстрелов. Когда Юрик только выбирался на карниз, то был уверен, кто-то из друзей, вероятно, Протасов, отстреливается из пистолета Глок. Теперь стрельбы, гром и эхо смешались в одну безумную какофонию, Планшетов слушал ее, словно из-под воды.

Когда Юрик преодолел две трети пути, и до пещеры оставалось – рукой подать, грозовой фронт, потеряв остатки летучести, рухнул на землю. Так, по-крайней мере, показалось самому Планшетову, когда он падал ничком, сбитый с ног взрывной волной. На секунду воздух сделался плотным и горячим, как кисель. У Планшетова окончательно заложило уши. Ему почудилось, весь козырек пришел в движение, заходил ходуном. Кряж не задрожал, застонал, как старый дом, который ломают гирей. Сверху посыпались обломки, большинство не крупнее орехов, некоторые, судя по звуку, величиной с пушечное ядро. Юрик вжал голову в плечи, прикрывая затылок ладонями, и немедленно получил по спине камнем, не слишком большим, но достаточно увесистым. Кусая губы от боли, Юрик извивался на карнизе будто камбала, которую пригвоздили ко дну гарпуном, ожидая, когда очередной булыжник проломит ему череп будто яичную скорлупу, и положит конец мучениям.

Ему снова повезло, он остался жив. Камни угомонились, кряж больше не вибрировал. Снова сверкнула молния. Юрик поднял голову и заметил дым, струящийся из той пещеры, в которую он так стремился попасть. Ливень продолжал неистовствовать, как ни в чем не бывало, капли таранили частицы дыма, и увлекали вниз. Только тогда до Юрика дошло, что небо по-прежнему на месте, это местные, земные разборки. Что-то взорвалось, возможно, ручная граната.

– Откуда? – пробормотал Юрик. Ему чудовищно хотелось промочить горло, но подставлять рот небесам было некогда. И потом, он рисковал проглотить камень.

– От верблюда, зема, – ответил изнутри головы Волына. Был поздний вечер субботы, они только собирались в дорогу и стояли во дворе дома Эдика, на Троещине. Солнце давно село, площадку освещал одинокий уличный фонарь, уцелевший вследствие того, что окрестная детвора отдала предпочтение клею «Момент», а он, в чрезмерных дозах вызывает косоглазие. Протасов вынес из парадного несколько сумок и отправился обратно, за следующей порцией, посоветовав Планшету с Вовчиком пошевеливаться. Приятели складывали поклажу во вместительный багажник «Линкольна». На глаза Юрику попалась грубая холщовая торба, оказавшаяся, к тому же невероятно тяжелой, и он мрачно осведомился у Волыны, что это, б-дь, за дерьмо.

– Полегче, земеля, – вытянув обе руки, Волына забрал мешок у Юрика, а затем бережно положил в салон, к себе в ноги.

– Что за хулев металлолом? – не сдержался Планшетов.

– Не кипишуй, Юрик, – посоветовал Вовчик. Много будешь знать, скоро состаришься, земеля. – Лицо его при этом приняло откровенно заговорщицкое выражение.

«Итак, это граната, – догадался Юрик. – Граната из мешка, который эти кретины, Протасов с Волыной, прихватили с собой». Далее Юрик прикинул объем мешка и решил, что гранат там было – как минимум десятка два.«Следовательно, – продолжал размышлять Планшетов, – это только начало. И если какому-то кретину, вроде Протасова, придет нездоровая мысль попробовать кряж на крепость еще разок, начнется такой камнепад, чувак, что тот, что был, покажется детской проделкой».

Как бы в подтверждение этих опасений кто-то выкрикнул что-то воинственное, Юрику показалось, он узнал голос Протасова, а затем тяжело ухнула вторая граната. Правда, скорее всего, она разорвалась в глубине лабиринта, далеко от поверхности. Тем не менее, козырек застонал и покачнулся, как качели. Планшетов в липком поту едва не соскользнул в пропасть. Решив, что балкон вот-вот обвалится, он встал на четвереньки, поправил автомат, которым отдавил себе ребра. Автомат не составил компанию Парабеллуму лишь потому, что висел на ремешке. Сделав несколько глубоких вздохов, Юрик поскакал вперед с невероятной прытью, которая сделала бы честь самому ловкому горному козлу.

Ввалившись в пещеру, Планшетов задохнулся от дыма и пыли, которые клубились тут, как над каким-нибудь редутом Отечественной войны 12-го года, поскольку бездымный порох еще не был изобретен. Глаза защипало, окружающие предметы стали казаться изображениями в экране телевизора, которому давно пора на слом. Первым Планшетов заметил Волыну. Вовка безжизненно растянулся в углу, рубашка на груди была расстегнута, на груди лежал амулет, который о котором двадцать минут назад говорил Протасов. Валерий не стал его забирать. Глаза Вовчика были закрыты, рот, напротив, открыт, но он уже не дышал, грудная клетка застыла неподвижно. В метре от трупа на корточках сидел Армеец, зажав ладонями уши. Эдик жмурился, и вообще имел вид рыбы, контуженной взрывом динамита в пруду, и готовящейся всплыть на поверхность, кверху белесым брюхом. Рядом валялся пистолет Глок в компании с опустошенной обоймой. И стреляные гильзы, пожалуй, десятка два.

– Эдик! – заорал Планшетов, но вместо голоса уловил еле ощутимую вибрацию, которую произвела гортань. Уши вышли из строя, единственным звуком, который улавливал Планшетов, было шипение вроде того, что производят неисправные динамики аудиосистемы. Армеец при этом и бровью не повел.

– Эдик! – он предпринял вторую, бессмысленную попытку. – Эдик, ты что, оглох?!

Шагнув к приятелю, Юрик встряхнул его за плечо. Раскрыв глаза, Армеец уставился на него взглядом человека, столкнувшегося с приведением.

– Где Протасов?! – крикнул ему в лицо Юрик, но Эдик только смотрел не него, открывая и закрывая рот, как рыба из-за стекла аквариума.

Не слышу! – заорал Юрик, и обернулся, уловив краем глаза какое-то движение в самом дальнем углу пещеры, там, где начинался коридор, высеченный в толще породы. Там было полно дыма, из которого словно материализовался Протасов, в разорванной футболке, с холщовой сумкой на плече и двумя гранатами в руках. У Юрика перед глазами на мгновение встало полотно «Оборона Севастополя»,[31] известное каждому школьнику советской поры из учебников истории. Правда, Протасову не хватало тельняшки, зато его лицо, чумазое словно у трубочиста, было полно той же решимости, которую удалось передать баталисту при помощи кисти и красок на холсте. А то и еще решительней.

– Не делай этого, чувак! – заорал во все легкие Планшетов, имея в виду гранаты, которыми размахивал здоровяк. – Оставь гребаные пещеры потомкам! Это ж наше культурное наследие! Не лишай удовольствия целые поколения туристов, и куска хлеба – поколения экскурсоводов, чувак! – Неожиданно ему стало весело, правда, веселье здорово отдавало истерикой.

Можно не сомневаться, из тирады Планшетова Протасов не разобрал ни слова, зато заметил Юрика и двинулся к нему, с перекошенным от гнева лицом. Юрик попятился, как, вероятно, поступил бы каждый, напоровшийся в зарослях на взбесившегося слона. Валерий выкрикивал что-то на ходу, и, хоть Юрика никто не учил читать по губам, общий смысл был ясен и без этого. Они очутились у обрыва, Валерий, рассовав гранаты по карманам, схватил Юрика за грудки и легко поднял в воздух.

– Ах, ты сучек, блин! Свалить хотел?! – это были первые слова, которые Юрику удалось расслышать. Слух неохотно возвращался к нему, словно опасаясь, что его все равно скоро выгонят. – Пингвин долбаный! Нас тут эти клоуны со всех сторон обложили, конкретно. Запрессовали, козлы! Я тебе сейчас покажу, свалить! Я тебя, козла, в момент скоростным лифтом на землю отправлю!

Болтая ногами над пропастью, Юрик, задыхаясь, закричал о пути к спасению, который ему посчастливилось открыть в соседней пещере ценой трех заблудших душ, собственноручно освобожденных от тел.

– К какому спасению, гнида?! – рычал Протасов, болтая Юриком в проеме, как ребенок погремушкой. – Какой ход, блин?! О чем ты болтаешь, гондурас?! Я тебе сейчас покажу верняковый ход к спасению! Пернуть, блин, не успеешь, бандерлог ты неумный, как будешь загорать на небесах! – Но хватка уже ослабла, Планшетов ощутил под подошвами пол пещеры.

– А это что у тебя за штука? – только теперь Протасов разглядел диковинного вида автомат со складным металлическим прикладом, который висел у Юрика на груди.

– Трофей, – коротко пояснил Планшетов. – Одолжил у одного туземца. Ему теперь без надобности.

– Дай посмотреть.

– Детям в руки не дается, чувак.

– Я те дам, детям! – одним ловким движением разоружив Юрика, Протасов забросил автомат на плечо.

– Э-э?!

– Отлезь, гнида! Ты, блин, мудила, и так последний ствол забрал. Где, блин, парабеллум?

– Там, – Планшетов показал за карниз.

– Идиот конкретный.

Планшетов решил смириться с потерей автомата. Тем более что по его соображениям, им уже давно следовало задать стрекача, а не препираться без толку в амбразуре окна, где они, кстати, были великолепными мишенями.

– Мотаем удочки, чувак.

Вдвоем они поставили на ноги Армейца. Эдик по-прежнему напоминал оглушенную рыбу.

– Эдик, ты как, чувак?

– Хлипкий, блин, – ответил за него Протасов. – Уши слабые. Еврей, короче. Укачало. Ладно, держи этого клоуна, а я Вовку возьму, пока эти бандерлоги, Планшет, штаны меняют. – Он махнул в направлении коридора, оттуда по-прежнему валил дым, правда, уже не такой густой.

– Много он крови потерял, чувак?

– Крови? – Протасов криво усмехнулся. – Нисколько.

– Его же в ногу ранило.

– В голову, – поправил Валерий. – При рождении. Копыто вывернул, и все дела. Ладно, держи этого недоумка, а я Вовку возьму.

– Как Вовка? – машинально спросил Юрик, хоть уже знал ответ.

– Никак, – ответил Протасов глухо. – Но я его все равно возьму, понял, да?!

Планшетов решил не спорить. Повесив на второе плечо сумку с гранатами, Валерий кряхтя поднял Волыну.

– Так, теперь куда?

– Туда, – Планшетов указал на балкон. – Тут метров десять, от силы. Проберемся в пещеру, а оттуда, через тоннель…

Протасов с сомнением покосился на уступ.

– И ты, блин, Планшет, полезешь по этой гребаной жердочке для попугая?!

Планшетов кивнул:

– И ты полезешь, если жизнь дорога.

– Эквилибрист гребаный.

– Не нравится, оставайся, хозяин – барин. Дело твое.

В этот момент из коридора донеслись перекликающиеся голоса.

– Решили суки, что гранаты вышли, – сказал Протасов. Его руки были заняты Вовчиком. А точнее – его телом.

– Еще один взрыв, Валерка, и бульдозером не откопают, точно тебе говорю. Хорош трепаться – сваливаем. – Юрик обернулся к Эдику, – держись за меня, чувак.

– А Вовка? – выпалил Протасов. Нечего было и думать переправить его на ту сторону карниза. Это понимали все, даже Протасов.

– Оставь его здесь, чувак, – сказал Планшетов уже с карниза.

– Ах ты, гнида!

– Он мертв, ты что, не врубился?!

– А мне по бую!

– Брось его, чувак!

– Стой, блин! – орал Протасов через мгновение, сообразив, что приятели медленно удаляются по карнизу. – Стойте, козлы! Эдик?! Помоги!

Армеец обернулся.

– Наши своих не бросают! – крикнул ему Протасов.

– Е-ему уже все равно, – тихо, но внятно проговорил Эдик. – Он у-умер, Валера. Его больше нет.

Дождь, было сбавив обороты, обрушился на ущелье с новой силой. Скала под ногами стала скользкой, как лед. Они передвигались вдвоем, Планшетов первым, за ним Армеец. Протасова нигде видно не было, впрочем, им стало не до него, собственные жизни висели на волоске.

– Голова к-кружится, – прошептал Армеец, когда они преодолели половину пути.

– Наплюй на голову, чувак. Тут ерунда осталась.

– С де-детства высоты боюсь…

– Не смотри вниз, Эдик.

Временами Армеец словно проваливался куда-то, Планшетов чувствовал эти его провалы рукой. Он держал приятеля за шиворот, прекрасно понимая, что если тот сорвется, эта страховка будет в пользу бедных. И если он не разожмет пальцы, они упадут и разобьются вдвоем. Разжимать или нет – Планшетов для себя еще не решил.

До цели оставалось сделать буквально пару шагов, но какими трудными они оказались. Каждый длиной с марафонскую дистанцию. Несколько раз Армеец начинал раскачиваться, как пьяный, в жилах Юрика стыла кровь, он думал, что вот оно, начинается, чтобы закончиться через минуту или две, далеко внизу.

«Знал бы, что разобьюсь в лепешку о камни, хрен бы из Десны выгребал!» – ухало в голове Планшетова. По сравнению с перспективой полета в пропасть смерть в речной воде представлялась ему чуть ли не гуманной. Впрочем, если бы он действительно тонул, возможно, ему показалась бы гораздо привлекательнее скала, падая с которой, по-крайней мере, можно почувствовать себя орлом. И все же они с Эдиком финишировали, хоть Планшетов успел пару раз попрощаться с жизнью. Юрик первым очутился в относительной безопасности, а потом втащил в пещеру Армейца с таким видом, словно был муреной, прикусившей среди коралловых рифов морского конька. Эдик без сил повалился на пол, Планшетов последовал за ним.

Они пролежали минуты три, прежде чем смогли подумать о Протасове.

– Неужели он?.. – начал Юрик.

– Он у-упрямец, – перебил Армеец.

– Что будем делать, чувак?

Эдик молчал минут пять, потом медленно покачал головой, и произнес, отвернувшись к стене:

– Я что мы мо-можем ту-тут поделать?

– Ну…

– Ду-думаю, мы до-до-должны и-и-и…

Он не успел договорить. Скала дрогнула, гораздо сильнее, чем прежде. На мгновение Армейцу показалось, что каменные своды сейчас сложатся, как стены североамериканского каньона на последних минутах фильма «Золота Мак Кены»,[32] на который бегал с уроков вместе с Протасовым.

– Землетрясение, чувак! – завопил Планшетов, вскинув руки, чтобы защитить голову.

– П-п-п!.. – начал Армеец, но его голос потонул в оглушительном грохоте. Оба затаили дыхание, словно диггеры, неожиданно очутившиеся на пути электропоезда метро. В следующую секунду рокочущая взрывная волна накрыла их, ударив как невидимый грузовик. Если бы они стояли, то наверняка полетели бы по пещере, как сообщения в трубе пневматической почты. Пол и стены пещеры ходили ходуном, древние камни вибрировали, будто струны, вошедшие в резонанс, за которым неизбежно следует обрушение.

– Вот и все, чувак! – успел крикнуть Планшетов, прежде чем на них сверху повалился Протасов.

– Т-ты? – стонал Армеец, держась за ушибленный затылок.

– Мы думали, ты того… – добавил Планшетов.

– Я погиб, Планшет?! Да ты гонишь, блин, как Троцкий! – поднявшись на корточки, Протасов принялся хлопать себя по брюкам, вытрушивая пыль. На коленях зияли такие прорехи, что, вообще-то, о брюках можно было уже не беспокоиться.

– Ты подорвал все гранаты, чувак?! – с оттенком уважения спросил Планшетов. Вместо ответа Валерий сунул ему под нос три пальца, в некоем подобии государственного герба Украины.

– Три?!

– Точно, – сказал Протасов. – Гребаным хорькам хватило трех, ты понял, да? Залег себе, этажом выше, – продолжал он самодовольно, – дождался, пока десяток туземцев вылез на карниз, и…

– Я так и знал, – сказал Планшетов, – естественно, они тоже решили сократить путь по карнизу.

– А ты думал, – ухмыльнулся Протасов. – И сократили. С этого света на тот, бляха-муха. Бах, трявк, и карниза нет! Точно как в анекдоте: отставить, блин, ржание, боцман, иди, стирай Америку с карты.

Расписывая свои подвиги, Валерий, и без того не привыкший разговаривать вполголоса, орал на пределе связок. Во-первых, его ушам тоже досталось от взрывной волны. Во-вторых, он был очень возбужден.

– Это им, клоунам, за Вовчика, – добавил он, скрипнув зубами. – Ладно, вставайте и пошли. Слыхал, Армеец, тут тебе не пляж.

Они уже шагали в глубь пещеры, когда над головами просвистело несколько пуль.

– Откуда стреляют, бляха-муха?! – вытаращив глаза, завопил Протасов. Эдик повалился ничком с грацией туристического рюкзака. Очередная пуля высекла искры в паре сантиметров от виска Планшетова. Юрик схватился за лицо:

– Глаза! Глаза, твою мать!

На секунду потеряв ориентацию, Юрик попятился, очутившись на самом краю карниза и отчаянно балансируя над бездной. Смертельная угроза заставила его забыть о пострадавших глазах, он сделал руками такой широкий мах через голову, словно был гимнастом, собирающимся встать на «мостик». При этом Планшетов выгнулся дугой, большая часть тела оказалась за приделами карниза, как фрагмент недостроенного виадука. Лицо Юрика выражало крайнюю степень изумления, если это существительное уместно в данном контексте. Не ужаса, а именно изумления: «Черт, неужели это случилось со мной?!»

В этот момент жизнь Юрика зависела только от того, сумел ли Протасов сохранить хотя бы толику той реакции, какая была у него, когда он выступал на ринге. К счастью для Планшетова, Протасов растратил еще не все. Он молниеносно прыгнул к Юрику и успел вцепиться в пряжку его ремня за мгновение до того, как все было бы кончено. Ремень затрещал, но выдержал. Планшетов повис на нем, бессмысленно загребая руками воздух, как пловец в бассейне, из которого внезапно испарилась вода. Отказаться от этих отчаянных махов ему было не легче, чем приказать себе не дышать. Он махал, махал, махал.

– Паленка? – Протасов, отдуваясь, с сомнением покосился на ремень, за который удерживал Юрика. Со стороны они напоминали гротескную карикатуру на фигуристов, катающих произвольную программу. На чемпионате мира для педиков.

– Паленка, – прохрипел Планшетов, продолжая отчаянно болтать руками. – Штаны фирменные, ремень – фуфло. Дерматин…

В подтверждение этих слов ремень затрещал, явно готовясь лопнуть.

– Эдик! – позвал Валерий, но ответа не последовало.

– Держись за меня, твою мать! – сказал Протасов. Вены на лбу стали такими толстыми, что по ним проплыл бы и фломастер. Но, вместо этого Планшетов продолжал отмахиваться от роя невидимых ос. Протасов напряг бицепс, секунду они балансировали над пропастью, а потом ввалились в пещеру, как два хануря у пивной. Как только это произошло, Протасов, приподнявшись на локте, позвал Эдика.

– Эдик, блин, ты живой?!

В этот момент невидимые стрелки, очевидно завороженные зрелищем «Танго над обрывом», наконец, сбросили оцепенение. Пули полетели в пещеру, как брызги от душа. Протасов рывком откатился за выступ скалы. Планшетов метнулся за ним.

– Снайперы, – сказал Планшетов, лежа навзничь и пристально изучая провалы пещер на противоположной стороне ущелья. – Из СВД лупят. Нам с тобой охренительно повезло, что они нам не вышибли мозги!

– У тебя их по-любому нет, – бросил Валерий, и помрачнел. – Что с Армейцем?

– Я т-тут, – сказал Эдик, подползая.

– Опять сознание потерял? – мрачно осведомился Протасов.

– С-сам не знаю, В-валера.

– Ну-ну. Ладно, убираемся отсюда. Планшет, где мешок с гранатами?

– Да брось ты их.

– Я лучше тебя, пингвина неумного, брошу.