Конец земной истории

Глава 7 Где-то мистическая история. Рассказ доктора

– Я был тогда молодым человеком, – начал доктор неторопливо, – студентом третьего курса мединститута. Считал, что знаю и понимаю больше профессуры, среди которой такие были мастодонты… Профессор Лепешинский Станислав Юрьевич, например, известный психиатр, восьмидесяти лет отроду… повторял часто, что не хлебом единым, имея в виду, что не только материя, но и дух. И, говорили, верил в Бога, что нам было совсем уж непонятно. Такой оригинал, полностью устаревший и годившийся только для музея. И другие. А мы… Молодость самонадеянна, чем и хороша. Все ясно, все понятно, а что непонятно, то вскрытие покажет. Это потом, с возрастом, оказывается, что есть вещи, которые с кондачка объяснить не получается.

– Минуточку, не согласен, – перебил его Виталий. – Считаю, наоборот. С опытом все меньше неясных жизненных моментов.

Лика фыркнула и закатила глаза.

– Зависит от опыта, не буду спорить, – сказал доктор. – У каждого по-своему. Да, так вот, снимал я тогда однокомнатную квартиру в хрущевке, на пятом этаже. С балконом. Брали с меня немного, почти ничего, сдавала школьная подруга матери, а то не потянул бы, хотя и подрабатывал в морге санитаром. Хорошая тетка, добродушная, смешливая, только с замужествами не везло. Или, наоборот, везло – семь раз была замужем.

– Семь раз!? – ахнула Алиса. – Как это?

– Замечательная, должно быть, женщина, – заметила актриса.

– Семь. И что примечательно, все мужья умирали не свой смертью. Один на фронте погиб, другой в мирное время уже под машину попал, третий, прораб, упал с крыши новостройки, четвертый утонул, и так далее. Другую бы такие несчастья согнули, а она ничего – поплачет и снова замуж. Разное говорили – и ведьма, и проклятая, и на роду написано, а только всегда находился желающий испытать судьбу. Ну, да не о ней речь.

– Точно ведьма, – заметил старик Левицкий. – Знавал я таких.

– Возможно. Ну, жил я там, не тужил. Сами знаете, какая студенческая жизнь. Все на бегу, все хип-хап. Ни поесть толком, ни поспать. Она меня подкармливала, славная женщина. И вот как-то ночью… – Доктор сделал паузу, обведя присутствующих взглядом. – …Как-то ночью выхожу я на балкон… а было не то два, не то три уже. Осень, начало октября, но еще тепло. Ночь, полная луна прямо над балконом, в лицо смотрит. Сна ни в одном глазу, и читать уже не могу – голова гудит, и перекусить вроде не помешало бы – желудок подает сигналы, а только нечего. Чертыхнулся – хлеба и то не купил, забыл. Сейчас бы в самый раз краюху на свежем воздухе. Но, увы.

Скольжу взглядом по окрестностям. А там, необходимо вам заметить, многоэтажки стояли вкруговую, а в центре – двор: деревья, детская площадка, трансформаторная будка, все как полагается. Все спят, редкие окна светятся. И вдруг вижу, что в доме напротив, тоже на пятом этаже, стоит в окне фигура в белом. Явственно так вижу, как будто рядом. Лица, конечно, рассмотреть не могу, но фигура и белая одежда говорят о том, что это женщина. Стоит неподвижно, смотрит. Видимо, на меня. Во всяком случае, не могла не заметить – я торчу на балконе, как дырка на картине. И луна-лунища сверху ухмыляется. Ну, я возьми и помаши ей обеими руками – сцепил над головой и помахал, как будто призывал к миру и дружбе. К моему удивлению и радости, она отвечает! Тоже махнула рукой. Тут я совсем раздухарился, луна, что ли, подействовала – показываю ей, что спускаюсь.

Лика пискнула, и доктор погрозил ей пальцем. Она зажала рот рукой и вытаращила глаза.

– Я вообще довольно стеснительный был, хоть и делал вид, что бывалый, – продолжал доктор, – а тут вдруг как с цепи сорвался, и что-то такое уже мнилось мне – романтическое знакомство, красавица, которой не спится, луна-сводница, и так далее. Человек молодой, гормоны играют, несмотря на ночные бдения над учебником. Ну, помчался я как был, только рубашку схватил. Одевался уже на ходу.

Выскочил, оглядываюсь – ее еще нет. Присел на бортик песочницы и чувствую, колотит меня всего от нетерпения. А ночь такая ясная, такая тихая, восторг, а не ночь. Я уверен: каждый из вас знает это чувство ожидания, когда трясет всего, сердце готово выскочить, выбрасывается адреналин и наступает общее затмение мыслительных процессов. И вдруг меня обжигает с головы до пят – а если я не так понял? И она не придет, или пошутила, или вообще мне показалось? Не успел подумать, как вижу, идет, как плывет. В белом платье, в темной шали с блестками, что особенно красиво в лунном свете. Привстал, бормочу что-то, она засмеялась, как жемчуг рассыпался. А я уставился, обалдел, потом от растерянности протянул руку. Она – свою, ручка у нее прохладная, мягкая, такую ручку только целовать, и села рядом. Луна искажает лица, кажется ведь и светло, а рассмотреть и получить правильное представление почти невозможно. Приятное лицо – очень белая кожа, темные волосы, а какие – черные или каштановые – понять невозможно. Глаза блестят, зубы, голос глуховатый, и постарше меня лет так… я прикинул – на шесть-семь. И пахнет, как я почувствовал на голодный желудок, приятно, терпко и нежно. – Доктор замолчал.

– И что дальше? – спросила Алиса. – Только не говорите, что не помните деталей. Давайте с деталями.

– Детали вам подавай, – хмыкнул доктор. – А если я сейчас вам скажу, что не было деталей? Что посидели мы так с полчасика, покалякали ни о чем да разошлись? А луна спряталась в тучи?

– Ни за что не поверю! – воскликнула Алиса.

– Ври больше! – скептически заметила актриса. – А то я вас, мужиков, не знаю.

– Рассказывайте дальше, Владимир Семенович, – попросила Лика. – Аж мороз по коже!

– Вы сказки любите, как дети, – говорит доктор. – Как дети, вы боитесь их. – Значительно помолчав, добавляет: – Это не мое, и не о женщинах. Ладно, слушайте дальше. Сидим мы, значит, с ней рядом, у меня голова кругом, несу какую-то чушь, анекдоты вроде рассказываю из студенческой жизни, острить пытаюсь, словом, пацан пацаном. И вдыхаю ее запах – а на голодный желудок все запахи усиливаются – кожи, волос, духов, и хочется мне ее схватить, смять, и только робость не позволяет. Робость, неуверенность и страх даже. А ведь я уже обстрелянный был, хоть и не нахальный, и девочки у меня были, и медик все-таки – никаких тайн, обо всем открытым текстом, даже козыряли таким полудетским показным цинизмом, а тут вдруг застопорило меня. И обстоятельства благоприятны, вот ведь в чем дело, а не могу, прямо наваждение какое-то! Даже обнять не могу, руки как свинцом налиты. И не похожа она на недотрогу, сидит рядом, улыбается, зубы блестят, иногда касается плечом. И вышла ведь к незнакомому человеку ночью!

«Посмотрите, какая луна», – вдруг говорит она, прерывая поток моей нервной болтовни. И так она это говорит, что дураку ясно – надо ответить, причем не словами, а действием. Я и ответил. Пересилил свинцовость руки и обнял ее за плечи. Она не отпрянула, как будто и не заметила. «Удивительная луна, – говорю хрипло. – И ночь удивительная!» – «Да, отвечает она, ночь… хорошая. Ночью человек всегда одинок, правда?»

Думаю, что значит – одинок? И почему именно ночью? Кто-то одинок, кто-то в компании. Мычу что-то невразумительное. А она словно не слышит, продолжает, словно говорит сама с собой: «Ночью понимаешь все так ясно, так бесповоротно… и смысл другой, правда?»

Ну, почему же, говорю, ничего не понимая. Странная она какая-то… Что понимаешь? Какой такой другой смысл?

«Холодно, – вдруг говорит она и кладет мне голову на плечо. – Там наверное тоже холодно?»

Кто-то судорожно вздохнул.

– Тише! – шикнула Лика.

– И так она произнесла это «там», – продолжал доктор, – что я сразу понял, что она имеет в виду. Там, за гранью! И чувствую, как наливаются холодом моя рука, обнимающая ее, и плечо, на котором лежит ее голова. И тоска подкатывает, и нет уже той радости, что минуту назад. А луна сияет в полный накал, смотрит сверху, и я уже чувствую, что не таинственный и радостный ее свет, а, наоборот, ртутный, мертвый.

«Знаете, – говорит она, – я всегда любила луну. Любила! Она как подруга, говорит, все про тебя знает наперед. Не скроешься. И все видит… и поможет в случае чего».

Поможет в случае чего? О чем она?

«Вот и вас она вытащила, – говорит. – Она вытаскивает человека из искусственной оболочки, обнажает сущность, правда? Поцелуйте меня!» И поворачивается ко мне, смотрит громадными темными глазами, в которых… даже не знаю… надрыв, тревога, страх. И прикасается к моим губам своими мягкими и нежными губами, а меня не желание охватывает, а ужас. И обнимает меня, прижимается, бормочет что-то, всхлипывает. И чувствую, как тяжелеет она у меня в руках, словно засыпает, и, похоже, уже и не дышит, а я не могу пошевелиться…

Ирина незаметно перекрестилась.

Доктор замолчал.

– И… что? – спросила дрожащим голосом Екатерина.

– Да, собственно, это все, – говорит доктор. – Она вдруг отпустила меня, встала и говорит: «Спасибо вам». За что, отвечаю, совсем растерянный. За то, что посидели, поговорили. Человек не должен быть один, правда? А то всякие глупые мысли в голову лезут, а тут еще эта луна… Тут она засмеялась, повернулась и пошла к дому. А я рванул к себе на пятый, забежал, захлопнул дверь и выскочил на балкон. А она уже там – стоит у окна, рукой махнула. Я ей в ответ, а сам думаю – ну, дурак! Такой шанс упустил! И луна уже нормальная, и ночь как ночь, и не понимаю уже, что на меня нашло, ей-богу, как истеричка. С голодухи или перезанимался? Упал на кровать и как провалился, даже эротические сны не снились. Утром встал и побежал в бурсу, да прямиком в буфет! Да кофе, да стакан сметаны, да пачку печенья! И только легкое сожаление осталось от ночного приключения, приятное такое сожаление – именно тогда-то я и понял, что необязательно доводить все до конца, что в недоведенности до конца и недосказанности есть своя прелесть…