Конец зимы

III

Юдзи Асао и Сумико Уэмура вернулись в Токио. Об этом в школу сообщили не родственники, а полиция городка S. Тут Уно пришлось выдержать новый удар – прежде чем повесить трубку, полицейский сказал:

– У меня есть к вам одна просьба… Вообще-то, я хотел связаться еще с их родителями, но, признаться, устал до чертиков от одних только переговоров со школой! Я вот что хочу сказать. В школе может встать вопрос об их исключении. Не следует этого делать, потому что… Они могут пойти по дурной дорожке. Так уже бывало не раз. Суть дела ведь не в том, что они причинили беспокойство окружающим… Конечно, это не значит, что не должно быть принято никаких мер, но пожалуйста, не перегибайте палку!

Что ж, если в глазах полиции школы, призванные воспитывать молодежь, выглядят подобным образом, это весьма печально. Однако Уно и сам не раз был свидетелем того, что под предлогом борьбы с дурным влиянием исключали провинившихся. Асао и Уэмуру когда-то тоже исключили из дневной школы. Ученики, исключенные из дневных школ за неуспеваемость, оседали в вечерних. А это порождало новые трудности: они плохо учились, все их помыслы были направлены лишь на то, чтобы где-нибудь подработать и развлечься. Подрабатывали в кафе и барах. Там они нередко попадали под влияние картежников и бездельников – и особенно легко те, кто приехал в Токио из провинции.

Дисциплина в школе становилась все хуже. Если рассказать о случившемся на педсовете, то, естественно, все подробности выплывут наружу, и неизвестно, чем все это кончится.

На другой день Уно вышел из дома пораньше и отправился навестить Юдзи. Дом Асао стоял на склоне горы, в окружении небольших фабрик и мастерских. Добираться туда было долго – электричкой и еще минут десять автобусом.

Сквозь стеклянную входную дверь Уно разглядел небольшую комнату. На деревянном полу, у стены, громоздились ящики из гофрированного картона, в центре, согнувшись над низеньким рабочим столиком, стоял седой изможденный мужчина. Уно приоткрыл дверь, она громко заскрипела, но мужчина даже не обернулся. Небольшим молоточком он вбивал латунные заклепки в просверленные в круглых стальных пластинах крохотные отверстия. Уно окликнул его. Мужчина наконец поднял голову, и во взгляде больших утомленных глаз, светившихся на его багровом осунувшемся лице, промелькнуло выражение, похожее на упрек – за то, что его оторвали от работы. Он вновь склонился над столиком и молча продолжал постукивать молоточком. Уно смутился. Он вспомнил свой первый телефонный звонок в этот дом и понял, откуда шло размеренное постукивание, которое он слышал в трубке.

В этот момент отворилась дверь, по-видимому отделявшая мастерскую от жилого помещения, и на пороге появилась женщина лет сорока. При виде гостя она очень удивилась. Пока Уно в замешательстве объяснял ей, кто он, ее окруженные сеточкой мелких морщинок глаза растерянно блуждали по полу.

– Вы, вероятно, мать Юдзи Асао?

– У-гу… – неопределенно пробормотала женщина.

– Я слышал, что Юдзи вернулся. Вот приехал с ним повидаться.

– Подождите, пожалуйста, минуточку…

Она скользнула в узкий дверной проем, пройдя мимо Уно, и убежала, громко стуча сандалиями. Седоволосый человек по-прежнему невозмутимо постукивал молоточком. Уно, присмотревшись, заметил, что рабочим столиком ему служило обычное котацу,[5] на котором болталось грязное одеяло цвета хаки.

– А-а, здравствуйте! – Вместо матери Асао в дверях возник средних лет мужчина. Маленький, толстый, он, глядя снизу вверх, разглядывал Уно воспаленными красными глазками. – Присаживайтесь! Вот сюда, пожалуйста! – сказал он неожиданно приветливо и указал на стул, стоявший неподалеку от пылавшей в углу мастерской печки.

Мужчина протянул Уно визитную карточку, на которой значилось: «Мастерская Исиды. Изготовление почтовых принадлежностей». Судя по фамилии на визитной карточке, это был дядя Юдзи по материнской линии. Типичный мастеровой, выбившийся в люди.

– Нынче так трудно, не знаешь, как извернуться, а тут еще эта история! Пришлось ехать;

– Да, досталось вам! Ну а как он себя чувствует?

– Как ни в чем не бывало! Захожу к нему в палату, а он вареный рис за обе щеки уплетает! – Изображая Юдзи, дядя выпятил живот и громко зачавкал.

– Значит, здоров?

– А что ему сделается?… Беспечный парень!.. Натворил дел, а кто-то расплачивайся за его грехи! За больницу выложил 150 тысяч, а еще гостиница да дорога – все 200 тысяч наберется! И это при нынешней-то депрессии!

У Уно горели уши, точно его за что-то отчитали.

– Но что поделаешь? Приходится все брать на себя. Отец-то у него вон какой! – заключил Исида. – Это отец Юдзи!

Уно поклонился работавшему над столиком старику. Исида рассмеялся:

– Что вы! Он ничего не соображает! Попал в автомобильную катастрофу – повредил голову!.. До этого он неплохо зарабатывал, но теперь, конечно… Однако поправился кое-как, хоть такую работу может делать!

Уно мельком взглянул на отца Юдзи. Что-то неестественное было в его монотонно повторяющихся движениях.

Вошла мать Асао и принесла на подносе чай. Исида прикрикнул:

– Разыскала бы сначала Юдзи! Опять небось торчит в чайной!

Она тут же торопливо вышла за дверь. Уловив ее поспешность, Уно почувствовал, что все здесь, вплоть до отношений между матерью и сыном, подчинено воле сидевшего перед ним грубоватого, вышедшего из низов человека.

Исида попыхивал сигаретой и шумно прихлебывал чай.

– Кстати, сэнсэй, не хочется об этом говорить, но эта Уэмура – хороша штучка, а?! Ведь сама еще школьница! А мать встретила одними упреками! А та начала оправдываться – и вовсе испортила дело.

– Да? – Уно не знал, что ответить. Исида понял, о чем он думает, и насмешливо улыбнулся:

– Небось думаете, умалчиваю собственные недостатки?… Я много в жизни повидал! Сразу понял, чья это была затея! Юдзи слабак: что ему скажут, то он и сделает. А девица, между прочим, с характером! Такая, если что задумает, своего добьется. Вот и тут Юдзи пошел у нее на поводу!

В этом Уно не сомневался. Однако что-то в словах Исиды ему не понравилось. Дядюшке было явно безразлично то, что побудило этих двоих отправиться в S., почему они решили умереть; но сознавал это Исида или нет – за случившимся стояло нечто, соединявшее Юдзи и Сумико, и отмахнуться от этого, обвинить во всем одну Сумико, означало выказать полное равнодушие.

– Я думаю, у них обоих были серьезные проблемы. Без этого человек не решится умереть, разве не так? – стараясь говорить мягко, заметил Уно.

– Дурь все это! – раздраженно бросил Исида. – О каких проблемах вы тут толкуете, когда они живут как сыр в масле катаются. Слишком уж им потакают, вот они и вырастают такими беспомощными. На одну только мать этой девицы посмотришь – и сразу все ясно!

Сам Исида когда-то подмастерьем пришел на механический завод и получил там суровую закалку, да и в армии сумел дослужиться до унтер-офицера.

– Жизнь научила меня пробивать себе дорогу… Уж как тяжело мне было, но не припомню, чтобы хоть раз в голову взбрело покончить с собой. Конечно, разве сравнить это с переживаниями нашей парочки!

– Все это так. Но вы думаете, у них нет трудностей иного рода?

Исида просто рассвирепел:

– Баловство! Пусть-ка они поживут впроголодь! Куда только все переживания денутся!

Исида раздавил сигарету в пепельнице.

– Знаете, сэнсэй, – сказал он уже спокойнее, – давно у меня это на языке вертится… Все сдерживался, а сейчас скажу! В том, что случилось, есть и учителей вина, верно?

– Думаю, что так.

– Нет, я не имею в виду лично вас. Я говорю о школе в целом! Словом – изнеженное воспитание! Хватит с нас этого демократического образования! До войны во всем были жесткие разграничения, и как-то это было надежнее, а?

Уно с удивлением слушал разглагольствования Исиды о воспитании и образовании. Видимо, тот слышал где-то о школьных проблемах, но толком ничего не понял. Основное зло он видел в учителях, которые бросали своих учеников и, размахивая красными флагами, отправлялись на демонстрации. Но самого главного, того, что привело к трагедии таких, как Юдзи и Сумико, он осознать так и не смог.

Уно мучился оттого, что не знал, как возразить, да и поймет ли его собеседник… Ведь этого нельзя было объяснить в двух словах.

Исида же болтал без умолку:

– Конечно, не все зло в школе и учителях! Вот тоже – до чего же беспечный народ эти служащие, железнодорожники например! Чтобы повысить себе зарплату, устраивают забастовки, не работают неделями – людям сколько неудобств! А правительство не умеет пресечь безобразие! А ведь и это на молодежь влияние оказывает!

Выговорившись, Исида отхлебнул чай. Уно с самого начала заметил его странную раздражительность, но наконец ему показалось, что он понял ее причины. Видимо, Исида был недоволен экономическим положением в стране. Однако форма проявления этого недовольства показалась Уно нездоровой и опасной. Он хотел было высказаться по этому поводу, но тут стеклянная дверь приоткрылась – и в комнату заглянул Юдзи Асао.

– А-а, сэнсэй!

Он почти не изменился, все то же неопределенное выражение лица и полуулыбка на губах, и только на левом запястье из-под рукава беспомощно белел бинт.

– Эй! Может, ты как следует поздороваешься?!

Вздрогнув от окрика Исиды, Юдзи низко поклонился.

– Сэнсэй прищел за тобой. Отправляйся-ка в школу!

– Что, прямо сейчас? – насупился Юдзи.

Уно взглянул на часы – стрелки показывали четвертый час.

– Но я еще даже не пообедал!

– Ничего, с голоду не помрешь! Видали, сэнсэй, каков? Впредь будьте с ним построже!

Исида поднялся с места. Заметив, как Юдзи при этом инстинктивно отпрянул, Уно вдруг понял, почему тот сторонится дома.

Настроение у Юдзи заметно упало. Вместе с Уно они вышли на улицу, перешли железную дорогу и оказались в торговом квартале. Это был кратчайший путь – в конце улицы виднелась железнодорожная станция.

Юдзи, отстав на несколько шагов, уныло плелся сзади. Убегать он, кажется, не собирался. И все же Уно время от времени оглядывался на него. Видимо, тот хотел показать, что обижен. Но в его долговязой, неуклюже вихлявшей при каждом шаге фигуре проглядывала детская беззащитность. Остановившись, Уно дождался его.

– А не зайти ли нам куда-нибудь пообедать?

– Вы серьезно?…

– Да… Чего бы ты хотел поесть?

– Здесь неподалеку есть китайский ресторанчик, там кормят отменными гёдза![6]

Юдзи зашагал проворнее. Они свернули в переулок, где было множество ресторанчиков, кафе и баров. По всему было видно, что Юдзи был здесь частым гостем. Как только они вошли, к нему обратился полный круглолицый человек, видимо хозяин заведения:

– Как дела? Давненько ты не показывался!

Вокруг сидели, потягивая пиво, рабочие в спецовках, в шляпах с заломленными полями или просто с хатимаки[7] на головах. Уно заметил женщину с ребенком и присел за соседний столик.

– Сегодня в школе поговорим о случившемся… Не возражаешь?

– А-а… Мне не о чем особенно рассказывать…

– Это несерьезный ответ! И надо же было натворить такое… – Уно кивнул на перевязанное запястье Юдзи. Тот усмехнулся, спрятав руки под стол.

– Наверное, здорово тебе досталось от дядюшки…

– Да нет… Не очень…

– Правда?

– Ну, две-три затрещины получил!

– Вот как… – горько усмехнулся Уно. Не трудно было представить, как этот здоровенный боров оплеухами и подзатыльниками препроводил племянника домой.

– Знаете, – неожиданно разоткровенничался Юдзи, – каждый раз, когда он лупит меня, я думаю, что он негодяй, а сдачи дать все-таки не могу!

– Почему?

– Он заботится о родителях. От меня-то тут пользы мало… Вот и приходится во всем полагаться на дядюшку. Если б не это, я бы уж не стерпел!..

– Но почему ты считаешь себя бесполезным?

– Все так считают! А ведь я еще хуже, чем они думают!

– Не наговаривай на себя!

– Да ладно! Не надо мне комплиментов!

– Комплиментов?… Опомнись, Асао, что ты говоришь?! – Сам того не замечая, Уно перешел на наставительный тон.

Юдзи, театрально взмахнув руками, воскликнул:

– Довольно! Остальное – в школе! Вы, кажется, любезно пригласили меня пообедать. Не стоит портить аппетит!

Официант принес гёдза. Уно, наблюдая, как самозабвенно Асао орудует палочками для еды, вспомнил вдруг рассказ Исиды о подобном зрелище в госпитале и поймал себя на мысли, что замечания дядюшки были не столь уж необоснованными.

Итак, попытки поговорить с Юдзи ни к чему не привели. Он поступил дурно, однако, судя по его настроению, отнюдь не чувствовал себя виноватым. Не то чтобы он не понимал, что натворил, – просто он привык делать что хотел без всяких рассуждений. Здесь было над чем призадуматься. Юдзи не был исключением. Многие ученицы не брезговали угощаться в барах за чужой счет, а если от них требовали расплаты, не отказывались пойти в гостиницы. Они даже не пытались задуматься над своей жизнью. Исида обвинял школу, но не мог понять того, что корни – гораздо глубже: в деградации всего общества…

Погруженный в невеселые мысли, Уно безучастно смотрел на стоявший в углу телевизор. На экране молодая женщина бойко рассказывала что-то собравшимся в студии зрителям. Краем уха Уно уловил, что речь шла о каком-то убийстве. Живописуя подробности, комментатор явно старалась придать этой истории занимательный характер. Где-то на севере в небольшом городке был найден труп женщины. Замужняя женщина пришла на свидание к женатому мужчине; изрядно выпив, они забрались в кладовую сельскохозяйственного кооператива и вступили там в связь, после чего женщина была убита.

– Подумать только! Она умерла в экстазе любви! – Комментатор вскочила и, опустившись на татами, изобразила объятия. – Счастье, не правда ли? Отправиться на тот свет, будучи на верху блаженства! Кстати, женщина была очень волосатой…

Зрители – и те, кто собрался в студии, и завсегдатаи ресторанчика, потягивавшие пиво, и даже сидевшая за соседним столиком женщина с ребенком – дружно рассмеялись. Громче всех, будто заискивая перед пившими пиво взрослыми мужчинами, рассмеялся Юдзи.

– Дурень, что здесь смешного? – одернув его, тихо сказал Уно.

– Да ведь смешно! Что уж, нельзя посмеяться, когда смешно?

– Неужели можно смеяться над смертью человека?

– Не в этом дело! Просто эта женщина очень забавно рассказывает. Вы, сэнсэй, юмора не понимаете!

– Да, такого юмора я не понимаю…

– Полно вам! Вы слишком строги! И то нельзя, и это нельзя… Вот Хамамура понимает все с полуслова!

Хамамура – это был молодой преподаватель физкультуры. Действительно, он был очень популярен среди учеников. На Уно он производил впечатление человека довольно развязного. Он даже одевался так же, как его ученики. На музыкальных фестивалях, в темных очках и красной широкополой шляпе, Хамамура вместе с учениками играл на гитаре, распевал песенки. Безусловно, его обаяние притягивало ребят. И то, что Юдзи противопоставил Уно Хамамуре, лишний раз заставило его почувствовать всю глубину пропасти разделявшего их времени. Уно работал в школе уже 18 лет. Юдзи Асао сносил побои Исиды, потому что тот заботился о его отце. Точно так же Уно вынужден был стерпеть этот разговор, больно задевший его самолюбие, потому что был в ответе за этого юношу.

– В данном случае речь не о том, – спокойно произнес он, взглянув Юдзи в глаза.

–. Ну вот, сэнсэй… Вы и рассердились…

– Не рассердился. Давай-ка ешь поскорее.

– Я-то ем. А почему бы вам, сэнсэй, не составить мне компанию? Тут и рамэн[8] готовят отменный! Я бы еще поел…

Уно, подняв два пальца, обернулся к стоявшему у кассы и с любопытством глазевшему в их сторону хозяину ресторанчика:

– Рамэн! Две порции! Да побыстрее!

Белый колпак хозяина, мелькнув, тут же исчез где-то за кассой.

– Да, сэнсэй, все-таки и вы понимаете с полуслова! – рассмеялся Юдзи.