Я – человек. Мои живые руки
Гниют в земле, горят в огне.
Нечеловеческие муки
За что Ты посылаешь мне?
Мой позвонок они ведь не исправят
И язвы крови не сожгут.
Лишь истяющий меня, томящий кнут
Они сильней желанием отравят.
Так человек, сознанье сохранив,
Гниет – и видит черной раны стержень
И черных лепестков крутой извив,
И знает, что для ада он труслив,
И что от Бога он отвержен.
Руки ломай. Не поможет.
И на душе – темнота.
Изъязвленным белком слепого
Смотрит ночь на меня.
Этот белок, будто стены
Липкой и мокрой тюрьмы,
Что же мне делать над трупом
Шумно зеленой реки?
Руки ломай. Не поможет
Хруст отгоревших костей.
Вечер. Широкое небо.
Люди. Луна. Паруса.
В моей душе не громоздятся горы,
Но в тишине ее равнин –
Неистовства безумной Феодоры
И чернота чумных годин.
Она сильна, как радуги крутые
На дереве кладбищенских крестов
Она страшна, как темная Россия,
Россия изуверов и хлыстов.
Зачем же я в своей тоске двуликой
Любуюсь на ее красу?
Зачем же я с такой любовью дикой,
Так бережно ее несу?
Волосиков костяной блеск;
Шум механизма.
Вот она, черная призма
Углем тканных небес.
Где же твоя душа?
В шуме воды протечной,
В этой ли мгле бесконечной,
Где атомы ада шуршат?
Червь твоего механизма
В атоме ада шуршит.
Вот она, черная призма
Углем тканной души.