Константин, последний византийский император

Глава IX

Весть о том, что турки вступили в город, пронеслась как искра.

Солдаты и народ были охвачены паникой при неожиданном появлении неприятеля среди них. Многие итальянцы сразу покинули свои посты и бросились к гавани, где некоторым из них удалось пробраться на суда.

Толпы народа поспешили в церковь св. Софии и заперли все двери. По улицам бегали толпы взад и вперед, не зная в своем отчаянии, куда деваться и что делать.

В некоторых более отдаленных улицах можно было видеть женщин, расхаживающих с восковыми свечами в руках; они спешили к заутрене в церковь св. Феодосии, чья память праздновалась в этот день. Вскоре они были встревожены отдаленным гулом, остановились прислушиваясь, пока не подоспели запыхавшиеся мужчины и женщины, крича в ужасе, что турки пробрались в город. Тысячи полуодетых женщин и детей бежали в диком смятении по улицам. Крики ужаса и вопли отчаяния несчастных христиан неслись к небу, смешиваясь с восторженными криками победоносных турок.

Узнав о случившемся, император несколько минут простоял как громом пораженный. Бегство итальянцев к гавани дало кому-то из императорской свиты мысль, что император может еще успеть достигнуть гавани в безопасности.

Константин ответил просто: «Сохрани меня Бог, чтобы я остался императором без империи! Падет моя столица, паду и я вместе с нею!»

Дикие крики турок были ясно слышны; они приближались по соседним улицам.

Константин обратился к своей свите и сказал: «Кто желает спастись, пусть спасается, если может; кто же готов взглянуть в лицо смерти, то пусть следует за мною!»

Феофил Палеолог отвечал на последние слова императора, воскликнув: «Я предпочитаю умереть!»

Константин пришпорил коня и поехал вперед, с мечом в руке навстречу туркам, показавшимся в ближайшей улице. Около двухсот греческих и итальянских дворян последовали за императором. Дон Франческо Толедский ехал по правую руку императора, а Дмитрий Кантакузен — по левую.

Несколько минут спустя они вступили в яростный бой с надвигающимися толпами турок.

Иван Далматинский пустил свою лошадь в средину турецкого отряда и, по словам Францеза, «стал косить их направо, налево, словно траву». Скоро он пал, покрытый ранами, и умер смертью героя.

Феофил Палеолог, который столь благородно предпочел смерть жизни, упал с лошади, смертельно раненный. Храбрый испанец, дон Франческо, мужественно сражался еще некоторое время.

Среди возбуждения боя, император был вскоре разлучен со своей свитой. Его арабский конь упал под ним, обливаясь кровью и покрытый ранами. Император продолжал отчаянно, сражаться пеший. Один ассаб ударил его в лицо, император сразил его саблей, но через мгновение сам упал, смертельно раненный. Никто из турецких солдат в этом месте не знал в ту минуту, кто такой этот удалец, павший в бою.

Бой продолжался некоторое время, покуда груда убитых не покрыла землю, навеки освященную геройской смертью последнего византийского императора.

В первые минуты возбуждения турки косили направо и налево все, что им попадалось под руку. Но по мере того, как приближался рассвет, они убеждались, что в главных улицах не оставалось более сражающихся, но лишь толпа перепуганных людей, по-видимому неспособных думать или действовать, и женщин, вскрикивавших и падавших в обморок при виде турок и их окровавленных ятаганов. Тогда турки перестали убивать и стали забирать людей в плен, чтобы сделать из них рабов, связывая без разбора мужчин, женщин и детей.

Многие из янычар не хотели забирать пленных на улицах, но спешили в храм св. Софии. Большинство верило в старинное предание, распространившееся в лагере, будто в катакомбах церкви был спрятан богатый клад золота, серебра и драгоценных каменьев.

Прибывшие первыми нашли все двери запертыми. Они выломали главный вход. Внутренность великолепного священного здания не произвела никакого впечатления на этих людей, жаждавших крови и алчных к добыче. Они сразу начали грабить церковь, сверкавшую золотыми и серебряными украшениями, и делить между собой пленных, — тысячи мужчин и женщин, надеявшихся найти убежище в доме Господнем, но теперь ставших рабами турок, перед ликами святых икон. Мужчин грубо вязали веревками в присутствии их плачущих жен, матерей и сестер. Женщин просто скручивали их собственными поясами и длинными шарфами. Печальнейшие сцены людского страдания разыгрывались под этим величественным куполом, среди сверкающих мрачных колонн и на прекрасном мозаичном полу великолепного храма.

До появления турок, часть церкви, где находился алтарь, была полна духовенством; многие из духовных лиц служили раннюю обедню. Когда янычары ворвались в главную дверь, священники таинственно исчезли. Впоследствии распространилась легенда, что с приближением янычар стены церковные у алтаря чудесным образом раскрылись, пропустили священника, несшего чашу со св. дарами, и снова сомкнулись за ним. Согласно легенде, тот же священник появится снова из той же стены, чтобы продолжать прерванную службу в тот день, когда православный император снова завоюет Константинополь от турок.

Штурм города начался 29-го мая часов около двух утра. Около 8-ми часов Константинополь был уже в полной власти завоевателей. В более отдаленных улицах, вокруг некоторых церквей и укрепленных домов продолжался бой, но это нисколько не изменяло великого события. Рано утром, 29-го мая турки овладели Константинополем.

На рассвете этого рокового дня для большинства защитников города самой волнующей загадкой был вопрос, как им удастся спасти свою жизнь и свободу.

Эти короткие утренние часы вероятно были полны страшных эпизодов. Но лишь два-три из них занесены в хронику.

Флорентинец Тетарди с некоторыми другими итальянцами сражался часа два после того, как турки вступили в город и, поняв, наконец, истинное положение дел, старался спастись, подвергаясь бесчисленным опасностям, прежде чем добрался до гавани. Достигнув ее, он бросился в волны, как делали многие другие, и к счастью был скоро вытащен на венецианскую лодку.

Капитаны судов в гавани неутомимо заняты были спасением погибающих. Для этой цели они оставались в Золотом Роге несколько часов после взятия города и отплыли лишь в полдень.

Многие беглецы в небольших лодках переправились в Галату. Между ними было трое братьев Браччиарди, командовавших позицией Харзиас.

Кардинал Исидор, с помощью верных слуг, сложил с себя пурпуровые одежды и облекся в платье простого солдата. Затем тело одного латинского волонтера одели в одежды кардинала и оставили его лежащим на улице. Турки скоро набрели на тело, отрезали голову мнимого, кардинала и торжественно понесли ее на копье по улицам. Тем временем Исидор попал в руки других турок; но он показался своему турецкому владельцу столь жалким и бесполезным как раб, что скоро он отпустил его на свободу за небольшой выкуп.

Злополучный претендент на турецкий престол, Орхан-эфенди спустился на берег моря из башни Акрополиса, переодетый греческим монахом. Он бродил там вместе с некоторыми беглыми греками, в ожидании, чтобы его приняли на какой-нибудь христианский корабль. Действительно, прибыл корабль, но он был полон турками, которые немедленно захватили беглецов в плен. Один несчастный грек купил свою свободу, выдав туркам, кто такой этот человек в монашеских одеждах. Орхан-эфенди был тотчас же убит, а голова его послана султану.

Турецкие хроники упоминают, что многие греческие монахи — их было около трехсот, обитатели одного монастыря, убедившись, на чьей стороне Бог и чья вера — правая, изъявили готовность принять ислам; конечно, это был день тяжких испытаний для многих сердец, когда-то полных веры, но ныне пришедших в отчаяние среди развалин империи.

Около полудня Магомет вступил в город через ворота Полиандриум. Его сопровождали визири, паши, улемы и эскортировала лейб-гвардия, состоявшая из людей, выбранных за их силу и мужественную красоту.

Султан прямо направился к храму св. Софии. Там он спешился. На пороге он остановился и, набрав щепотку земли, посыпал ею свою голову, покрытую чалмою, в знак уничтожения перед Богом, даровавшим ему победу.

Затем он вошел в храм, но у двери остановился на несколько мгновений и молча устремил взор перед собою. Огромные размеры храма, его красота и гармония, по-видимому, оказали ошеломляющее впечатление на его душу, даже в этот час торжества.

Идя далее, он увидал одного турка, разбивавшего топором мозаичный пол. «Для чего ты это делаешь?» — спросил султан. «Ради веры!» — отвечал фанатик. Магомет, в порыве гнева, ударил его и проговорил сердито: «Довольно вы разграбляли город и уводили граждан в рабство! Здания — мои!»

Он направился далее к алтарю, проходя мимо солдат и христиан, обращенных в рабство. Вдруг отворилась дверь в иконостасе и из нее вышло множество священников навстречу султану. На некотором расстоянии от него, они упали на колени и воскликнули: «Аман: смилуйся над нами!»

Магомет взглянул на них с жалостью. Хроникер рассказывает об этом так: «Он подал священникам знак рукою, чтобы они встали, и сказал им: не страшитесь более моего гнева, ни смерти, ни разграбления!» Обратившись затем к своей свите, султан приказал им немедленно послать глашатаев, чтобы запретить дальнейшее разграбление и убийство. Народу, собравшемуся в храме, он сказал: «Теперь пусть все вернутся по домам!»

Этот замечательный эпизод, описанный Славянской летописью, совершенно согласуется с характером Магомета и всеми другими обстоятельствами. Весьма вероятно, что священники, с приближением янычар, спрятались в потайном ходе, в стенах храма и лишь по прошествии некоторого времени решились воспользоваться появлением султана в храме, чтобы выйти и умолять его о покровительстве. То, что они скрывались некоторое время в соборных стенах, может также объяснить происхождение легенды, упомянутой выше.

«Султан, — продолжает летописец, — подождал немного, покуда народ стал выходить из церкви, однако не мог дождаться конца и сам удалился».

Из других источников мы узнаем, что прежде чем удалиться, он приказал своим придворным улемам взойти на кафедру и прочесть молитву. Сам он влез на мраморный стол, служивший христианским жертвенником в храме св. Софии, и там совершил свой первый Рика’ат, обряд, сопровождающий мусульманскую молитву.

С этой минуты св. София христианского Константинополя превратилась в Ая-Софию мусульманского Стамбула.

Выйдя из храма, Магомет осведомился у своей свиты, среди которой было много государственных сановников, знаете ли кто-нибудь, что стало с императором? Никто не мог сообщить, никаких сведений. Думали, что он пал в сражении; другие предполагали, что он, может быть, увезен на итальянских кораблях, уже ушедших из гавани. Ходили даже слухи в этот момент, будто император был в числе людей, раздавленных насмерть, когда охваченная паникой толпа теснилась сквозь одни из ворот.

Когда султан проезжал по одной из улиц, ведущих из св. Софии в Акрополь, сербский солдат, несший в руках человеческую голову, встретил императорскую кавалькаду. Он поднял кверху свой окровавленный трофей, громко воскликнув. «Великий государь! вот голова царя Константина!»

Кавалькада остановилась. Кир Лука Нотарас и несколько других греческих сановников приблизились, чтобы взглянуть на голову. При первом же взгляде греки разразились плачем, некоторые из них громко рыдали. Это была голова императора.

Серб повел приближенных из свиты султана, чтобы показать им тело, от которого была отрезана голова. Его тождественность можно было установить по императорским двуглавым орлам, вышитым на пурпурных башмаках.

Султан приказал, чтобы голова императора была выставлена некоторое время на порфирной колонне, стоявшей на площади перед императорским дворцом. Он желал, чтобы народ константинопольский убедился, что император действительно убит. Но в то же время султан дал разрешение греческому духовенству похоронить тело императора со всеми почестями, подобающими императорскому сану. И чтобы еще более показать свое уважение к Константину, он приказал, чтобы масло на лампаду, которая теплилась на могиле последнего греческого императора, покупалось из его собственной казны.

На другой день султан расположился во дворце, где жили византийские императоры в течение веков. Солдаты уже успели разграбить дворец и унести все, что было возможно. Большие залы, сиявшие золотом и пурпуром, были голы и разорены.