Константинополь в VI веке. Восстание Ника

Сенаторы

Вопрос о позиции, которую заняла аристократия Константинополя по отношению к восстанию Ника, о роли и месте сенаторов в этом народном движении представляет одновременно и большой интерес, и большую сложность. Анализ этой проблемы позволил бы глубже проникнуть в сущность взаимоотношений сенаторской аристократии и императорской власти в первые годы правления Юстиниана. Трудность, однако, заключается в том, что сообщения источников об участии сенаторов в восстании отличаются необычайной краткостью. Поэтому, для того чтобы определить с возможной полнотой их роль в этом движении и причины, побудившие их пойти на союз с враждебными им народными массами, следует обратиться не только к тем разделам источников, которые непосредственно касаются восстания, но и к тем, где речь идет о правлении Анастасия, Юстина и Юстиниана в целом.

Об участии сенаторов в восстании свидетельствуют данные многих памятников. Прокопий, автор "Пасхальной хроники", Феофан, Зонара, Константин Багрянородный — все они отмечают, что ряд сенаторов оказались на стороне Ипатия и восставшего народа [35, т. I, А, I, 24, 25 и сл., 57; 16, с. 628; 41, с. 185–186; 28, с. 156; 22, с. 172]. Более того, по ним можно представить и количество этих аристократов-мятежников. Феофан сообщает, что после подавления восстания было конфисковано имущество у восемнадцати патрикиев, поддержавших Ипатия [41, с. 185–186]. Та же цифра приводится в "Эксцерптах" Константина Багрянородного [22, с. 172]. В то же время сведения "Пасхальной хроники" дают возможность предполагать, что в восстании участвовало значительно большее число патрикиев. Дело в том, что, упоминая о мятежных патрикиях, Феофан говорит только о тех восемнадцати из них, у которых было конфисковано имущество. Согласно же "Пасхальной хронике", одни патрикии спрятались в монастырях, другие — в церквах и их дома были опечатаны, в то время как активные участники восстания подверглись конфискации имущества и высылке из города [16, с. 628]. Следовательно, число сенаторов, так или иначе причастных к восстанию, в действительности было гораздо больше восемнадцати. То же самое следует и из рассказа Марцеллина Комита, который пишет о большом количестве знатных лиц, замешанных в этом мятеже [31, с. 103].

Все это подтверждается еще одним свидетельством "Пасхальной хроники", а также рассказом Прокопия. 18 января, пишет хронист, император собрал сенаторов и приказал им идти домой [16, с. 624]. Когда те покинули дворец, на улице их встретил народ и повел вместе с Ипатием на форум Константина [16, с. 624]. Конечно, Юстиниан изгнал не всех сенаторов, но, по-видимому, при нем остались лишь немногие, самые верные, такие, как Велисарий и Иоанн Каппадокийский. По свидетельству Прокопия, 18 января на форуме Константина собрались сенаторы, которые оказались вне дворца, причем он говорит об этом так, словно речь идет обо всех сенаторах [148, т. II, с. 42, 44]. Создается впечатление, что сенаторов, примкнувших к восстанию, было немало.

Следует обратить внимание еще на одно обстоятельство. "Пасхальная хроника", "Хронография" Феофана, "Эксцерпты" Константина Багрянородного говорят в данном случае не просто о сенаторах, а о патрикиях, которые, как известно, являлись высшим слоем константинопольской аристократии (до 537 г. титул патрикия жаловался лишь консулам и префектам претория) [33, нов. 62, гл. I]. Естественно, количество их было тогда сравнительно невелико. Р. Гийан для целого периода 491–565 гг. насчитывает их около семидесяти [206, т. II, с. 132–147]. Отсюда следует, что даже восемнадцать патрикиев представляли собой немалую часть верхушки константинопольской знати.

В целом можно сделать вывод, что в восстании была замешана немалая часть сенаторской аристократии и, что особенно примечательно, вместе с восставшими оказалось значительное число представителей ее высшего слоя.

Каковы причины участия сенаторов в восстании Ника? Прежде всего следует вспомнить о неоднородности состава сенаторской аристократии в период правления Юстиниана. В нее входили и отпрыски старых аристократических фамилий, и потомки вельмож, выдвинувшихся в ряды знати в IV–V вв., и, наконец, совсем новые, никому доселе не известные лица. Более того, именно эти выскочки играют важнейшую роль во внутренней и внешней политике Юстиниана, составляя его ближайшее окружение. Иоанн Каппадокийский, Велисарий, Сита, Нарсес, Гермоген и др. — все они были лицами скромного, а подчас и совсем низкого происхождения (см. выше). Вполне естественно, что, заняв ведущие посты в государственном управлении, они оттеснили аристократов, находившихся ранее на этих должностях, которые помимо почета и власти приносили их обладателям немалый доход. Кроме того, по свидетельству "Тайной истории", некоторые богатые сенаторы, занимавшие весьма высокое положение, потеряли при Юстиниане значительную часть своих состояний, так как он под разными предлогами присваивал себе их имущество [35, т. III, XII, 1–11].

Эта группа сенаторов, которые вполне могли быть патрикиями, вероятно, и составила ядро сенаторской оппозиции, выступившей против Юстиниана. Источники сохранили имена только двух патрикиев, но эти имена лишь подтверждают высказанную точку зрения. Речь идет о консуле 491 г. Оливрии [26, с. 478] и бывшем префекте претория Юлиане, которого сменил Иоанн Каппадокийский [16, с. 624][133]. Этого Юлиана, как пишет автор "Пасхальной хроники", восставшие повели на ипподром вместе с Ипатием и Помпеем. Однако едва ли можно считать, что только эти аристократы были оппозиционно настроены к правящему императору. Следует вспомнить, что сенат в первые годы правления Юстиниана был лишен возможности проявлять какую-либо политическую активность, а это, бесспорно, расширяло круг недовольных Юстинианом сенаторов.

Насколько же серьезным было выступление константинопольской аристократии в восстании Ника? Ряд исследователей (Ш. Лекривен, Ш. Диль) говорят об этом с большой осторожностью, отмечая лишь, что сенаторы были замешаны в этом движении [247, с. 225; 174, с. 20]. Напротив, Дж. Бери приписывал его размах агитации сенаторов."…На заднем плане, — пишет он, — были силы, которые стремились не просто к административной реформе, а к смене династии" [148, т. II, с. 42]. Этими силами Дж. Бери и считает сенаторскую аристократию [148, т. II, с. 42, 44]. Сходной точки зрения придерживается Э. Штейн, который полагает, что высшая аристократия воспользовалась враждебностью народных масс к Иоанну Каппадокийскому и попыталась свергнуть не только префекта, но и самого Юстиниана [301, с. 449]. Взгляды Дж. Бери и Э. Штейна в значительной степени разделяли М. В. Левченко, Л. Шассен, Г. Дауни, Дж. Баркер [71, с. 61; 161а, с. 59; 178, с.100; 128, с. 82]. Тем не менее отдельные исследователи (А. П. Дьяконов, С. Винклер) склонны вообще отрицать добровольное участие сенаторов в восстании [51, с. 211; 331, с. 432][134]. Совсем не упоминает о них В. Шубарт [296, с. 84].

Остановимся несколько подробнее на этом вопросе. К началу восстания и его подготовке сенаторы, бесспорно, не имели никакого отношения. Оно возникло как стихийное движение народных масс и было направлено не только против императора и его правительства, но и против аристократии. Прокопий и Феофан рассказывают, что восставшие в первый же день сожгли дома многих богатых людей, часть которых в страхе бежала на противоположный берег Босфора [41, с. 184; 35, т. I, А, I, 24, 8–9]. На следующий день, однако, сенаторы уже попытались использовать разгоревшееся с новой силой народное движение. Их влияние чувствуется уже в том, что на место Иоанна Каппадокийского, Трибониана и Евдемона были назначены люди, принадлежавшие к высшим аристократическим кругам. Место Иоанна Каппадокийского занял патрикий Фока, место Трибониана патрикий Василид, а Евдемона сменил Трифон [35, т. I, А, I, 24, 18; 16, с. 621]. Фока, сын Кратера, принадлежал к высшей служилой знати и был очень богат. В 529 г. его осудили по обвинению в язычестве [25, III, 72–76; 35, т. III, XXI, 6; 26, с. 449; 41, с. 180; 301, с. 456]. Патрикий Василид, по-видимому, был в правление Юстина префектом претория Востока, в 529 г. он занимал должность префекта Иллирии, а в 531–532 гг. замещал Гермогена на посту магистра оффиций [301, с. 433]. И патрикий Фока, и патрикий Василид входили в первую комиссию по изданию "Свода гражданского права". Что касается Трифона, то он был братом бывшего префекта города Феодора [16, с. 621].

Прокопий очень высоко отзывается о Фоке и Василиде, подчеркивая, что Фока был "благоразумным и чрезвычайно заботящимся о праве человеком", а Василид "прославился среди патрикиев своей справедливостью" [35, т. I, А, I, 24, 18].

Высокая характеристика, данная этим лицам Прокопием, являвшимся выразителем интересов сенаторской аристократии [104, с. 13–15], несомненная связь Фоки, Василида и Трифона с верхушкой столичного общества, а также тот факт, что народ не перестал бунтовать у Большого дворца[135] и после их назначения, позволяют предположить, что они отнюдь не были избранниками народа, но что за их спиной стояла сенаторская аристократия, решившая использовать восстание в своих целях.

Кроме того, кандидатуры Прова, а затем и Ипатия, каждый из которых мог быть лишь марионеткой в чужих руках, но не вождем, явно исходили не от народных масс, а от представителей сенаторского сословия. Здесь возникает немаловажный вопрос: означает ли, как полагает большинство исследователей, выдвижение на престол племянников Анастасия то, что сенаторская оппозиция была, по существу, оппозицией династической. Мы склонны отрицательно ответить на этот вопрос. На наш взгляд, выбор Прова и Ипатия вовсе не означал для аристократии возврата к старой династии, поскольку отношения между Анастасием и сенатом тоже были весьма и весьма враждебны. Сенат, так же как и народные массы, не одобрял религиозную политику Анастасия, о чем упоминал еще Ш. Лекривен [247, с. 223]. Выступив против патриарха Македония на стороне монофиситов, император, по словам Феодора Чтеца (повторенным Феофаном), привел этим "в большую печаль сенат и августу" [40, с. 139; 41, с. 155; 137, с. 53]. Когда же Анастасий нарушил клятву, данную Виталиану перед народом и сенатом, те открыта "срамили императора" [41, с. 161]. Религиозную политику Анастасия не одобряли даже ближайшие его родственники: императрица Ариадна [40, с. 139; 41, с. 155–159], невестка Магна [40, с. 137, 41, с. 153], племянники Ипатий и Помпей. Ипатий, например, отказался от общения с монофиситским патриархом Севером и пожаловал 100 либр золота ортодоксальным монахам [41, с. 159]. Много претерпели от императора Помпей и его жена Анастасия, которые поддерживали отношения с изгнанным патриархом Македонием. Открыто выступила против монофиситства известная патрикия Юлиана, которая со стороны отца принадлежала к старому аристократическому роду Анициев, а со стороны матери — к роду Феодосия [41, с. 157–159]. Даже ближайший сподвижник императора, его земляк Келер[136], не был настроен в пользу Анастасия [37, кол. 448, 495].

Приведенные выше сведения исходят главным образом от ортодоксальных авторов, но они подтверждаются и другими источниками. Так, значительный интерес в этом отношении представляет переписка папы Гормизды с патрикиями Юлианой Аницией, Анастасией, Палмацией, Помпеем, Келером. Все они проникнуты стремлением установить прочный союз Рима с Константинополем в вопросах веры [37, кол. 448, 449, 458, 459, 465–466, 495], и это лишний раз подчеркивает ортодоксальность аристократии столицы и ее несогласие с монофиситской политикой Анастасия.

Примечателен и тот факт, что сенат после вступления на престол Юстина сразу же принимает активное участие в религиозной политике ортодоксального императора. В марте 519 г. папских легатов отправились встречать Юстиниан, Виталиан, Келер, Помпей и другие сенаторы, а Юстин принял послов папы в присутствии сената.

Тогда же аристократия вместе с императором присутствовала и на заседании константинопольского духовенства, где обсуждались предложения папы, после чего патриарх Иоанн подписал панскую грамоту [314, с. 175–177].

О том, что отношения Анастасия и сенаторов не были мирными, можно косвенно заключить и на основании другого источника, который в вопросах веры полярно противоположен Феофану. Речь идет о монофиситском хронисте Псевдо-Захарии, настолько пристрастном, что даже народное восстание 512 г. он изображает как мятеж, подготовленный кучкой монахов [46, VIII, 8]. Тем не менее при всей своей предвзятости и симпатиях к Анастасию Псевдо-Захария ничего не говорит о добровольной поддержке сенатом императора, который в надежде получить эту поддержку либо подкупает патрикиев подарками, либо стремится их разжалобить своими рассказами о несправедливости Македония [46, VII, 8][137].

Таким образом, отношения Анастасия и константинопольской знати были далеко не блестящи, и старый император умер, по справедливому выражению Ш. Лекривена, в открытой вражде с народом и сенатом [247, с. 223]. Именно поэтому после смерти Анастасия даже не возникло вопроса о продолжении династии, и аристократия встала на сторону ортодоксального Юстина [18, с. 426–430; 314, с; 71, 75–76, 115–116]. В период его правления деятельность сената несколько активизируется. Когда Юстину пришлось решать вопрос об усыновлении Хосрова, дело это рассматривалось в сенате [41, с. 1681 (ср. [137, с. 53]). В присутствии сената Юстиниан был объявлен соправителем старого императора [247, с. 222; 314, с. 414; 301, с. 240 и примеч. 3]. Выше уже упоминалось об участии сенаторской аристократии и в религиозных делах.

Положение меняется с приходом к власти Юстиниана. Этот император, по всей вероятности, решил продемонстрировать свою независимость не только от партий цирка, борьба которых еще недавно захватывала его самого [314, с. 117; 301, с. 239], но и от сената. В период с 527 по 532 г. известия о сенате практически исчезают со страниц источников. Над всем доминирует фигура императора, и только отдельные сенаторы принимают участие в управлении государством, и то лишь как исполнители воли автократора.

Поэтому вполне естественно, что, лишенная возможности проявлять политическую активность и оттесненная от выгодных административных должностей, часть сенаторской аристократии решила использовать в своих интересах стихийно возникшее народное движение, которое в значительной степени было направлено и против нее.

Но, выступив против Юстиниана, знать вовсе не мечтала о возвращении к прежним временам Анастасия, когда ей так же, хотя и в несколько меньшей степени, отказывали в праве решать важные государственные дела, просто племянники Анастасия были для нее удобными кандидатами на престол. Не отличаясь ни талантами, ни силой характера, они вместе с тем были связаны со старой аристократией и принадлежали к императорской семье. К тому, же двое из них, Ипатий и Помпей, не разделяли монофиситских взглядов покойного дяди.

Таким образом, сенаторская аристократия, примкнувшая к восставшим, отстаивала свои собственные интересы, которые едва ли можно отождествлять с интересами династической оппозиции.

Как было сказано выше, сенаторы уже на второй день восстания попытались повлиять на него, но открыто они примкнули к восставшим лишь 18 января [35, т. I, А, I, 24, 25], т. е. после того, как Юстиниан изгнал их из дворца вместе с Ипатием и Помпеем [16, с. 621; 35, т. I, А, I, 24, 19]. По-видимому, именно этот необдуманный поступок императора сделал их более решительными, и они появились на форуме Константина, где был коронован Ипатий [35, т. I, А, I, 24, 25]. Здесь вместе с восставшим народом они начали обсуждать дальнейший план действий. Многие из народа хотели без промедления идти на штурм дворца, но тут выступил сенатор Ориген, пытавшийся удержать восставших от поспешных действий. В данный момент, говорил сенатор, выгоднее превратить в опорные пункты дворцы, находящиеся в западной части Константинополя, и оттуда уже начинать выступление [35, т. I, А, I, 24, 30]. На первый взгляд это кажется отговоркой и даже предательством. Но то обстоятельство, что Ориген, по всей вероятности, входил в число сенаторов, удаленных Юстинианом из Большого дворца, и, следовательно, был враждебно настроен к императору, позволяет заключить, что он считал предложенный им способ действия наиболее целесообразным. Так же, очевидно, воспринимал это и Прокопий, который весьма пренебрежительно отзывается о толпе, слушавшей Оригена, как бы противопоставляя благоразумного сенатора "этой черни, любящей все делать в спешке" [35, т. I, А, I, 24, 31], а также и Ипатию, которому не терпелось попасть в императорскую кафисму. "Ведь суждено было, чтобы с ним случилось несчастье", — пишет Прокопий [35, т. I, А, I, 24, 31].

По-видимому, Ориген в своем выступлении отражал точку зрения если не всех, то, во всяком случае, большинства сенаторов, причастных к восстанию: не зря же Прокопий привел именно эту речь. Высказанные в ней мысли, по всей вероятности, были весьма, характерны для настроений аристократии столицы. Кроме того, при описании развернувшихся вслед за этим событий ни один из источников не упоминает о сенаторах, и лишь по свидетельству "Пасхальной хроники" восставшие повели на форум, а оттуда на ипподром Ипатия, Помпея и патрикия Юлиана [16, с. 624], по-видимому одобрившего тактику восставших.

Итак, позиция сенаторов в восстании Ника отличалась двойственностью. С первых же дней восстания аристократические круги Константинополя попытались использовать народное движение в своих интересах и направить его по выгодному для себя руслу. Их влияние на восстание отрицать невозможно. Однако в силу своей классовой ограниченности сенаторы отказались от решительных действий, и их союз с народными массами оказался лишь временным.

Династическая оппозиция

Роль династической оппозиции в восстании Ника давно привлекала внимание исследователей. В. А. Шмидт, например, выделяет ее как одну из основных причин восстания. Автор рисует яркие образы племянников Анастасия, прежде всего Ипатия, приписывая ему качества и стремления, которых в действительности не было, и подвиги, которых тот не совершал [293, с. 26][138].

Придавая большое значение династической оппозиции, В. А. Шмидт, по-видимому, опирается на рассказ Марцеллина Комита, который утверждает, что "Ипатий, Помпей и Пров, когда в январские иды большая часть знати была связана клятвой, с помощью даров и раздачи оружия побудили обманутую толпу выступить против власти, которую каждый из них стремился захватить, и с помощью дурных граждан разрушили огнем, мечом и грабежом царственный город, в то же время во дворце изображая себя преданными императору" [31, с. 103]. Но сведения этого хрониста были близки к официальной версии [149, с. 93][139], с помощью которой Юстиниан хотел представить восстание как династический заговор, а не как народное движение [54, с. 285].

Вслед за В. А. Шмидтом, хотя и независимо от него, выделял династическую оппозицию как одну из причин восстания К. Папарригопулос [340, с. 7–8]. Однако взгляды этих ученых были довольно скоро и без всякой критики преданы забвению, а вопрос о династической оппозиции получил несколько иное освещение. С этой оппозицией практически отождествляются выступления самых различных слоев населения Константинополя против Юстиниана, поскольку ряд исследователей видят в них стремление возвратиться к старым, Анастасиевым временам. При этом, по мнению историков, взоры народа и сената легко и естественно обращаются к племянникам Анастасия, которым вместе с тем они отводят очень скромную роль: те лишь уступили настойчивым просьбам толпы [55, т. II, с. 82–83; 148, т. II, с. 42, 44; 301, с. 450, 452–453].

Какова же в действительности была роль династической оппозиции накануне восстания и в ходе его?

Прежде всего следует отметить, что при Юстине и в первые годы правления Юстиниана династическая оппозиция не представляла собой существенной угрозы правящей династии, если вообще можно говорить о ее существовании. Во время избрания нового императора в июле 518 г. о племянниках Анастасия не было и речи. Ни димы, ни войско не вспоминали о них [18, с. 426–430; 26, с. 410–411; 16, с. 612][140], хотя Ипатий и Помпей не разделяли монофиситских взглядов умершего императора[141]. Сенат полностью поддержал кандидатуру Юстина [18, с. 426–430; 314, с. 71, 75–76, 115–116]. Даже ближайший сподвижник Анастасия, препозит Амантий, добивался престола для Феокрита, несмотря на то, что третий племянник императора, патрикий Пров, был монофиситом [301, с. 216]. По всей вероятности, именно непопулярность Анастасия в столице сделала невозможным выдвижение на престол одного из его родственников.

С тех пор прошло почти 14 лет, на протяжении которых ни Юстин, ни Юстиниан не рассматривали их как серьезных претендентов на престол. Византия VI в. еще не знала принципа легитимности в занятии трона; сил, которые могли бы поддержать родственников Анастасия, не было, а особыми талантами или достоинствами ни один из них не обладал. Ипатий, возглавляя вместе с другими стратигами ромейское войско во время персидской войны 502–506 гг., показал себя абсолютно неспособным полководцем. Несмотря на некоторые противоречия источников в изображении событий этой войны [83, с. 108–110], все они отмечают его бесталанность и неумение руководить войском.

Так, по свидетельству Иешу Стилита и Феофана, Ипатий и Патрикий отказались прийти на помощь Ареовинду, которому предстояло сражаться с персами, и тем самым обрекли его на неудачу [29, гл. 55–56; 41, с. 146]. Впечатляющее описание поражения, нанесенного иранским шахом Кавадом ромейским стратигам, в том числе и Ипатию, оставил Псевдо-Захария. "Они, — пишет хронист, — потеряли много лошадей и бывших на них всадников, которые упали со скал, разбились, умерли и покалечились" [46, VII, 5] (цит. по [85, с. 156]). Этому описанию соответствуют и факты, приведенные Прокопием [35, т. I, А, I, 8, 13–19]. Вследствие своих неудач Ипатий был отозван в Константинополь, однако через несколько лет он вновь становится во главе войска, на этот раз в борьбе с поднявшим мятеж Виталианом, который без труда разгромил племянника императора, а самого его захватил в плен [22, с. 145; 26, с. 402; 41,с. 157; 46, VII, 13]. И опять, как и в войне с персами, он оказался причиной гибели многих людей. По данным Иоанна Антиохийского, из 80 тыс. воинов в решающем сражении с Виталианом погибло 60 тыс. ромеев [22, с. 145][142]. Самому же Ипатию пришлось испытать в полной мере унижения плена, прежде чем его выкупил отец, патрикий Секундин [22, с. 145; 41, с. 160; 55, т. 1,с. 512].

Не отличался высокими талантами и патрикий Пров, которому лишь однажды было поручено важное задание, а именно миссия к гуннам, где его ожидала полная неудача [35, т. I, А, I, 12, 6 и сл.; 46, XII, 7; 313, с.70; 290, с. 261 и сл.]. Описывая это путешествие, Псевдо-Захария говорит больше о религиозности Прова, чем о его дипломатических талантах [46, XII, 7].

Совершенно бесцветной личностью был третий племянник Анастасия — Помпей. После поражения восстания Ника трусливый и безвольный Помпей, по свидетельству Прокопия, сидя в темнице, "рыдал и говорил жалобные речи" [35, т. I, А, I, 24, 55].

Вполне естественно, что ни Ипатий, ни Помпей, ни Пров сами по себе не могли внушить страх Юстину и Юстиниану, а общественное мнение столицы, как указывалось, было не в пользу племянников Анастасия. Их даже не удалили от двора, и Помпей вместе с Виталианом и Юстинианом встречал послов папы в марте 519 г. [301, с. 227; 314, с. 175–176]. Ипатий вновь получил должность стратилата Востока [26, с. 423]. Среди именитейших ромеев он отправился на встречу с представителями Кавада для переговоров относительно усыновления Хосрова [35, т. I, А, I, 11, 24][143]. Когда же Руфин обвинил Ипатия в провале миссии, дело было расследовано со всей тщательностью, и племянник Анастасия оказался оправдан [35, т. I, А, I, 11, 38–39]. Более того, как пишет Иоанн Малала, когда у Юстиниана появилась возможность избавиться от Прова, которого сенат признал виновным в оскорблении императора, последний тем не менее простил его [26, с. 438–439][144].

Можно было бы подумать, что Юстиниан заигрывал со своими соперниками, однако это маловероятно: подлинного соперника Юстиниан устранил без колебаний, когда тот встал у него на пути. Речь идет о Виталиане, прославленном полководце, мужественном и храбром воине, популярность которого в столице была огромна[145]. Именно в этом человеке, а не в бесталанных племянниках Анастасия видел, и не без оснований, будущий император угрозу на своем пути к славе и трону.

Итак, все изложенное выше позволяет предположить, что Ипатий, Помпей и Пров не имели никакого отношения к вспышке народного возмущения. Династическая оппозиция не только не была причиной, она не явилась даже поводом к нему. Более того, по данным источников, лишь на шестой день Ипатий и Помпей оказываются вместе с восставшим народом [35, т. I, А, I, 24, 22].

Можно, конечно, предположить, что какие-то связи между племянниками Анастасия и восставшими существовали и до этого. Так, несколько странным кажется поведение Ипатия и Помпея в момент, когда их отсылал из дворца Юстиниан. "На пятый день мятежа, поздно вечером, — пишет Прокопий, — василевс Юстиниан приказал Ипатию и Помпею, племянникам ранее правившего Анастасия, как можно быстрее идти домой; то ли он подозревал их в посягательстве на свою жизнь, то ли сама судьба так распорядилась. Те же, испугавшись, как бы народ не принудил их к царствованию, как то и случилось, сказали, что поступят неблагоразумно, если оставят василевса в минуту опасности. Услышав это, василевс Юстиниан еще больше стал подозревать их и еще настойчивее приказал им удалиться. Таким образом, оба они были действительно отправлены домой и, пока была ночь, пребывали там в бездействии" [35, т. I, А, I, 24, 19–21].

Странными кажутся их опасения относительно того, что народ заставит их принять титул и власть императора. Еще более удивляет другое обстоятельство. Когда Ипатий и Помпей были схвачены и приведены к императору, они упали ему в ноги, говоря: "Владыка, мы много потрудились, чтобы привести на ипподром врагов державы нашей" [26, с. 476; 16, с. 627], на что Юстиниан ответил: "Вы хорошо поступили, но, если они вас слушались, почему же вы не сделали этого до того, как был сожжен весь город?" [26, с. 476; 16, с. 627]. Упрек императора, если не воспринимать его как злую иронию, кажется нелепым, так как город был сожжен до того, как Ипатия и Помпея изгнали из дворца и народ "принудил" их к царствованию. Возможно, Юстиниан как раз намекает на какие-то более ранние отношения племянников Анастасия с восставшими.

Так или иначе, мысль о возведении на престол одного из них родилась, по всей вероятности, 14 января, когда восстание уже достигло большого размаха. Либо потому, что Ипатий колебался, либо потому, что он вместе с Помпеем и другими сенаторами находился во дворце, восставшие решили провозгласить императором их брата — патрикия Прова. Возможно, какие-то переговоры у повстанцев с Провом уже имели место (недаром толпа надеялась получить от него оружие [41, с. 184]); возможно также, что он дал согласие на такое провозглашение. Затем, по всей видимости, он испугался и, так же как в 512 г. Ареовинд [26, с. 407], в страхе бежал из собственного дома. Даже в такой благоприятный для него момент Пров предпочел оказаться в тени.

Таким образом, если и предположить существование какой-то связи между династической оппозицией и восставшими, то нельзя не отметить, что заметной роли в восстании племянники Анастасия не играли вплоть до 18 января, дня, когда Ипатий был провозглашен императором. Именно это событие послужило переломным моментом в поведении Ипатия и Помпея. После провозглашения Ипатия императором на форуме Константина он вопреки желаниям сенаторов вместе с бушующей толпой отправился на ипподром, поскольку именно там обычно проходило избрание императора, а также для того, чтобы поскорее занять главную императорскую резиденцию — Большой дворец [35, т. I, А, I, 24, 31]. Казалось, Ипатий искал опору во внешних признаках власти. Ему хотелось быть "законным" властителем, провозглашенным в том месте, где того требовал обычай.

Но на ипподроме им вновь овладели сомнения, и, боясь, как бы перевес не оказался на стороне Юстиниана, он тайно послал в Большой дворец своего доверенного человека по имени Ефрем. Получив неверные сведения, Ефрем по возвращении сказал Ипатию: "Владыка, богу угодно, чтобы ты правил: Юстиниан бежал, и во дворце никого нет" [16, с. 625]. Услышав это, Ипатий почувствовал себя гораздо увереннее в императорской кафисме и стал с восторгом слушать аккламации народа в его честь [26, с. 475; 16, с. 625]. Вкус к эстетике церемониала, столь свойственный византийцам того времени, проявился здесь во всей полноте. Ритуал так увлек Ипатия, что он забыл о реальности, о том, что надо действовать и закрепить успех. Нерешительный и целиком полагавшийся на удачу, он мог быть подходящей кандидатурой для сената, но не для восставшего народа.

По сути дела, Ипатий сам погубил дело восставших. Имея на своей стороне почти весь Константинополь, он не сумел воспользоваться этим преимуществом, совершив важную тактическую ошибку: зная, что Юстиниан не может одолеть восставших в уличных боях, он двинулся с ними на ипподром, где легче всего можно было расправиться с мятежниками. Бесспорно, Ипатий не собирался предавать повстанцев, с которыми он уже связал свою судьбу. Это попросту было еще одной, последней ошибкой бездарного полководца. Во всех действиях, во всем поведении Ипатия отчетливо проявилась психология византийского обывателя того времени, стремление к соблюдению традиций и формальной обрядности. Выше этих предрассудков могли подняться лишь такие незаурядные личности, как сенатор Ориген или историк Прокопий; Ипатию этого было не дано.

Итак, династическая оппозиция, примкнувшая к восстанию, попыталась использовать народное движение в своих целях. Однако она не только не смогла закрепить успехи восставшего народа, но, напротив, способствовала разгрому восстания.

Партии ипподрома и народные массы

Мы уже отмечали, что, хотя партии ипподрома являлись весьма существенным фактором социально-политической жизни Константинополя, их роль и значение в начале VI в. не шли ни в какое сравнение с ролью народных масс города в целом. Это самым непосредственным образом касается восстания Ника, в ходе которого единство и сила народа проявились с необыкновенной полнотой, а деление его на партии отошло на второй план. За несколько дней до начала восстания венеты и прасины еще перебранивались на ипподроме в присутствии императора [41, с. 183–184], однако достаточно было одного события (нарушение обычая при совершении казни), как две враждующие группы тотчас объединились. О связи этих двух событий (казнь и объединение партий) свидетельствует то обстоятельство, что заключившие союз прасины и венеты требуют только помилования осужденных [26, с. 473–474]. Очевидно, в этом факте проявилась для них политика Юстиниана, в известной степени направленная против обеих партий.

Это же обусловило единство партий на ипподроме 13 января, где они провозгласили свой союз. Иоанн Малала ярко рисует это единство в тот момент: "Когда же дьявол внушил им дурную мысль, они стали кричать друг другу: "Многая лета человеколюбивым прасинам и венетам!" Окончив игры, толпа вышла в дружном единодушии (τα πλήθη φιλιάσαντα), взяв себе в качестве пароля слово "Ника", для того чтобы к ним не примешались солдаты или экскувиты. И таким образом она начала бушевать" [26, с. 474]. Источники уже не пишут τά μέρη, а только οί δήμοι, что равнозначно словам о δήμος, οί όχλοι [26, с. 474–476; 16, с. 623–625; 35, т. I, А, 1, 24, 7 и сл.; 41, с. 184].

Итак, восстание началось стихийно в недрах народных масс. В первый же день, 13 января, оно приняло характер широкого социального движения. Восставшие громили дома богачей [41, с. 184; 35, т. I, А, 1, 24, 9], многие из которых бежали на другой берег Босфора [35, т. I, А, I, 24, 8]. Толпа сожгла преторий префекта города и две тюрьмы, освободив политических заключенных [35, т. I, А, I, 24, 7]. От огня пострадали и такие важные государственные здания, как сенат, частично Большой дворец, бани Зевксиппа [26, с. 474–475; 35, т. I, А, I, 24, 9; 41, с. 184; 16, с. 621–622; 24, с. 647–648]. Восставшие подожгли даже церковь св. Софии. "Показав, что они не только против императора, но и против бога в безумстве подняли руку, они осмелились сжечь и христианскую церковь (византийцы[146] называют этот храм Софией, считая такое название наиболее подходящим для бога)", — пишет Прокопий [35, т. IV, 1, 20][147]. Примечателен и тот факт, что помимо домов аристократов и важных государственных зданий восставшие, выражая протест против социального угнетения, уничтожили и многие торговые помещения, такие, как "Дом ламп" [24, с. 648] и лавки ростовщиков-аргиропратов [16, с. 623; 41, с. 184].

Итак, с первых дней восстания, с первых его часов главную роль в нем, бесспорно, играли народные массы. Именно благодаря их ожесточению был смещен наиболее ненавистный всем слоям населения Иоанн Каппадокийский. Выразительно пишет об этом автор "Пасхальной хроники": "И сказал им император: "Идите узнайте, из-за чего бунтуют". И вышли из дворца патрикий Василид… и Константиол. Остановив толпу, бушующую у дворца, и заставив ее замолчать, они обратились к ней с вопросом: "Из-за чего бунтуете?" Толпа же поносила префекта претория Иоанна Каппадокийского, квестора Руфина и эпарха города Евдемона. Услышав это, они передали императору. Тотчас же он сместил префекта претория Иоанна…" [16, с. 620–621] (ср. [26, с. 475])[148]. Юстиниана испугал необычайный размах мятежа и участие в нем огромных масс народа. Одно лишь количество убитых на ипподроме 18 января (35 тыс.) [26, с. 476][149] дает возможность представить, насколько велико было число восставших. Вместе с мужчинами сражались и женщины. По свидетельству Иоанна Зонары, они бросали с верхних этажей в солдат камни и все, что попадалось под руку [28, с. 154]. Об участии женщин упоминает и "Пасхальная хроника" [16, с. 622].

Но восстание охватило не только значительную часть населения города, в рядах восставших оказалось большое количество пришлых людей. Вымогательства Иоанна Каппадокийского вызвали сильное недовольство по всей империи и послужили причиной большого наплыва в столицу обездоленных, разоренных и озлобленных лиц. Об этом свидетельствуют данные Иоанна Лида [25, III, 70], Псевдо-Захарии [46, IX, 14], а также 80-й новеллы, вышедшей вскоре после восстания и направленной как раз против чрезмерного скопления в Константинополе жителей других городов и областей. Эти люди, само собой разумеется, не остались безучастными к происходящей на улицах столицы борьбе, а согласно Псевдо-Захарии, именно они подстрекали к действию население города. "В столице, — пишет хронист, — были люди изо всех мест, и в немалом числе. Они жаловались на него (Иоанна Каппадокийского), склонялись к какой-либо из партий и помогали ей. Поэтому и раздались возгласы против него и императора, партии объединились и пришли к согласию" [46, IX, 14]. Из этих слов вполне очевидно, что для Псевдо-Захарии, жителя провинции, восстание Ника — это бунт отнюдь не только константинопольского населения. Автор вписывает восстание в общую картину жизни империи, воспринимая его как ответ всех жителей Византии на гнет и несправедливости Иоанна Каппадокийского. В самом деле, не будет ошибкой утверждать, что в эти дни, в январе 532 г., население Константинополя действительно олицетворяло собой население всей империи[150], отражая настроение масс как столицы, так и провинции.

Восставшие стали грозной силой и успешно вели бои с отборными отрядами войск Велисария и Мунда [26, с. 475–476; 16, с. 621–623; 41, с. 184–185]. Пришедшие на помощь правительству войска из окрестных мест также не смогли одолеть восставших. Озлобленные солдаты подожгли одну из красивейших построек столицы — Октагон [16, с. 622–623]. В руках народа оказался практически весь Константинополь, за исключением Большого дворца. Успех восстания был настолько велик, что даже солдаты, охранявшие эту императорскую резиденцию, уклонились от помощи Велисарию в подавлении восстания [35, т. I, А, I, 24, 44–45].

Но, несмотря на размах движения, народ, стихийно и неорганизованно поднявшийся на борьбу, не смог выдвинуть своего вождя, чему немало способствовали сенаторская и династическая оппозиции, стремившиеся использовать восстание в своих целях. Ипатий и Помпей не были избранниками народа. Правление Анастасия было для него столь же тяжело, сколь и правление Юстиниана, и население Константинополя неоднократно поднимало против него мятежи [26, с. 393, 394–395, 396–398, 401, 407; 41, с. 150, 154, 159; 22, с. 141–143, 146, 167–170], в ходе одного из которых восставшие подожгли дом Помпея [31, с. 98]. Велика была радость народа после известия о смерти Анастасия [37, кол. 1057 и сл.][151]. Поэтому лишь вмешательство сенаторской оппозиции могло объяснить тот факт, что во главе восстания в какой-то момент оказались бесталанные и совершенно неспособные к руководству массами, но вполне годившиеся на роль марионеток в руках знати Ипатий и Помпей.

В то же время испытывая некоторое влияние сенаторских кругов, народ тем не менее постоянно выходит из-под их контроля. Так, отправившись к Прову и не найдя его там, толпа подожгла его дом [16 с. 622], хотя это, бесспорно, не входило в планы аристократии. Вопреки желаниям сенаторов народ отправился на решительный штурм дворца [35, т. I, А, I, 24, 31], который, возможно, ему и удался бы, будь во главе его талантливый и решительный полководец. Ипатий же и Помпей, в руках которых оказались судьбы восставшего народа, лишь только ослабили его, лишили инициативы и в целом способствовали подавлению восстания. Уже само провозглашение Ипатия, по существу, означало для народных масс поражение. Продержавшись с успехом столько дней, народ вместе с тем не представлял реально своих целей. В значительной степени это ускорило разгром столь сильного народного восстания.

Итак, несмотря на известное влияние, которое оказали на его ход сенаторская аристократия и династическая оппозиция, восстание Ника было прежде всего народным движением и таким сохранилось в памяти современников. Таким изображали его и более поздние авторы вопреки стремлению Юстиниана представить его как династический заговор.