Контакт

Вечер был мрачен. Фонари на железнодорожной платформе светили мертвенно-желтым светом, отдаленный гул приближающегося поезда наводил на мысли о смерти. Лил дождь. Густой еловый лес окружал станцию со всех сторон, только вдоль колеи был виден узкий просвет.

Вглядываясь в этот просвет, на перроне стоял Михаил Головин. До поезда оставалось порядка двадцати минут, как вдруг, развернувшись, он медленно побрел в сторону от станции. Людей вокруг не было. Размытая дождем тропа вела в лес, за которым находилось село Куромское, в сторону которого и направился Михаил. Лицо его не выражало ничего. Казалось, существовало особое родство между деревьями и холодным безразличием души, заключенной в его теле. Порывистое, и одновременно тихое дыхание, абсолютно не выделялось на фоне чащобы. Шел, ни о чем не думая. Бремя размышлений, довлеющее над ним, вечно заставляло искать внутреннего покоя, поэтому Михаил вцепился в это мгновение всей своей сущностью. Поток просто нес куда-то. Не дойдя до первых домов сотню метров, свернул и вышел на заросшую просеку, застывшую в поддельной тишине дождя. Оглядевшись, остановился. Можжевельник, податливо откликающийся на заигрывания осеннего ветра, ходил ходуном; на лес спускались сумерки. Постепенно проникающая в кроны деревьев темнота вскоре залила округу. Михаил был неподвижен и хмур. Затаившись, словно спрятавшись от самого себя, Головин слушал. Окружающее Михаил воспринимал как своего рода микроклимат, регулируя который можно добиться прозрачности своей внутренней жизни. Познавая внешнее, он стремился проникнуть в сокрытые сферы разума, отделенные от разумения обычного человека прочным метафизическим барьером. Как камертон, задающий тон будущего произведения, Михаил своим исканием метил в самую сердцевину повседневной бытийности. Не отыскав желаемого, Головин зло плюнул в куст багульника и подался назад к станции. Порыв был ложный.

По приходу на станцию выяснилось, что следующий поезд будет только утром. Купив у полной женщины в билетном окне билет до Вячи, Михаил уселся на край длинной скамьи и развернул сверток с припасенной едой. Помимо горсти гороха и черствого хлеба, в свертке лежал недавно испеченный калач, с которого и начал. Ел медленно, предельно концентрируясь на каждом проглоченном куске. Еда словно не шла. Отдав часть калача свернувшемуся в углу станции бродячему коту, завернул оставшуюся половину обратно и погрузился в глубокий сон. Головину не впервой засыпать так – мокрому, на отшибе леса. В такие моменты он плавно терял контроль над своим телом, после чего оно сдавало полномочия чему-то высшему. Михаил очень ценил сон и ласково называл его путевкой в бессознательное. Путешествовал же он часто, причем самыми различными способами, из которых сон был самым безопасным.