Континентальный союз

1. Промежуточный итог

Действия Берии, обеспечившие лояльность Западной Украины, породили и массу проблем, в первую очередь – обеспокоенность Москвы излишней самостоятельностью "новой украинской группы, смыкающейся с буржуазными националистами". Признание униатов подтолкнуло Жданова к контактам с православной церковью. Наличие большого количества единоличников на присоединенных землях, требовало принять изменения в их статусе и на общесоюзном уровне. В итоге, настороженный как самостоятельностью Берии, так и ростом недовольства региональных партийных лидеров, чья власть постоянно сужалась в пользу госаппарата, Жданов решил воспользоваться обстановкой оконченной победной войны и возрастающей опасностью новых войн.

Принятого при Сталине единого "узкого руководства", не сложилось, Политбюро оказалось слишком разобщенным. Своими твердыми сторонниками Жданов мог считать лишь Вышинского, Буденного, Калинина и Кузнецова, остальные, так или иначе, имели свои интересы. Понимая, что в отличие от предшественника он еще не обладает необходимым опытом в руководстве экономикой, армией, другими отраслями, а обстановка с мире действительно напряжена, Жданов не мог себе позволить отказаться от сложившейся команды руководителей. Но меры принимать начал.

В июне 1939 года в высший круг власти вошел первый секретарь ЦК БССР Пономаренко, став кандидатом в члены Политбюро. Человек из сталинского аппарата, один из немногих уцелевших в косиоровских чистках и выдвинутый на высокий пост лично Ждановым, Пономаренко разделял и взгляды генерального, являясь представителем нового поколения лидеров – выросших в аппаратной борьбе профессионалов-управленцев, а не "старых большевиков", и во главу угла ставил интересы страны, в которой делал карьеру, а отнюдь не мировой революции. Эффективно, и без пугающих полукапиталистических новаций Берии справившись с советизацией Западной Белоруссии, Пономаренко не только усилил Жданова голосом, но и показал правильность кадровой политики генсека.

Жданов двигался дальше. Еще в марте, во время подготовки к польскому походу, он сумел окончательно выиграть схватку за ЦК. Невинная на вид административная реформа, состоящая из перераспределения функций отделов "в целях укрепления работы аппарата ЦК" обернулась установлением ждановского контроля над всеми отделами. И подготовкой следующего пленума, занимался уже новый аппарат. Поэтому пленум, в очередной раз ставший "переломным", без бурных споров утвердил отмену деления вступающих в партию по классовому признаку, что мотивировалось достигнутым морально-политическим единством советского общества, и открыло путь в партию, а следовательно, и к карьере, служащим и интеллигенции. Тогда же, с формулировкой "при последующем одобрении съездом", что было, в общем-то, партийным нарушением, постановили требовать от вступающих в партию не усвоения Устава и программы партии, но лишь их признания. ВКП(б) официально превратилась из революционной партии, в партию власти.

Жданов настойчиво шел к цели, обозначенной еще в середине тридцатых Сталиным – разделению партии и госорганов, уменьшение роли ВКП(б). Партлидеры, и в первую очередь "постышевцы", которых теперь называли "профсоюзной оппозицией", этот курс, разумеется, видели. Но время для споров выглядело явно неудачным. Война в Польше, пусть и выигранная, показала слабость РККА. Буденный, и до того в целом ориентировавшийся на Жданова, теперь нуждался в его поддержке еще сильнее ведь за армию отвечал он. И маршал ее получил. Признав необходимость срочных реформ в НКО, Жданов и Буденный потребовали резкого увеличения и качественного усиления армии. Останавливаться на достигнутом генсек не собирался, а поводом для продолжения своих реформ считал только активную внешнюю политику, внешнюю опасность, способную заставить оппозицию выжидать.

В мае Политбюро приняло решение срочно реализовать положения советско-германского договора о разделе сфер влияния, и "установить контроль над Прибалтикой, имея в виду создание военных баз и оказание помощи дружественным политическим силам в формировании правительств Латвии, Эстонии и Литвы, а также урегулирования взаимоотношений с Финляндией". Планируемые действия в Прибалтике, неясность дальнейших намерений Германии, с которой отныне имелась общая граница, возможная война с Финляндией, не шедшей на соглашение с Москвой, дали Жданову возможность реализовать свой внутренний курс. Одновременно, внутренние проблемы требовали от него вести более резкую международную политику – спад напряжения на границах означал повышение активности внутренних противников. В этих условиях, обосновав свое предложение необходимостью "решить вопросы в первую очередь международные, о новых территориях, вошедших в состав СССР, о Прибалтике и отношениях с европейскими державами", Жданов созвал новый, XIX съезд партии, начало съезда назначили на 15 августа.

Подвести итоги бурной весны, и выработать позицию на будущее действительно требовалось, исчезновение с карты Польши мир не успокоило ни на день.

Летом 1939 года Великобритания и СССР активно вели переговоры с Германией. В сложившейся ситуации Германия могла либо прекратить расширение Рейха, закрепив новые границы, либо – начать новый тур военных действий. Во втором варианте, Берлин имел лишь два пути – разгромить Францию и ее союзников, что представлялось делом непростым, французы сидели за мощными укреплениями линии Мажино а итальянцы – за Альпами, или нанести удар по СССР, что с учетом французской угрозы с тыла, виделось делом не только сложным, но и невыгодным. Выбор при этом следовало делать быстро. Как справедливо заявил на совещании верхушки НСДАП Гитлер, "в сложившихся обстоятельствах время, вероятнее всего, может быть больше союзником французского блока, чем нашим. Экономические возможности антигерманского союза превосходят германские, и в случае затяжной войны при ограниченной продовольственной и сырьевой базе будет трудно обеспечивать народ продуктами питания и производить средства, необходимые для ведения войны. Надежды на англичан я не питаю – они не заявили со всей определенностью о том, что пойдут с Рейхом по пути славы и величия. Также никаким договором и никаким соглашением нельзя с определенностью обеспечить длительный нейтралитет Советской России. Да, в настоящее время есть все основания полагать, что она не откажется от нейтралитета. Через шесть месяцев, через год, или даже через несколько лет это может измениться. Незначительная ценность соглашений, закрепленных договорами, именно в последние годы проявлялась во всех отношениях. Самая большая гарантия от какого-либо русского вмешательства заключена в ясном показе немецкого превосходства, в быстрой демонстрации немецкой силы".

Насчет Англии фюрер не заблуждался. Мюнхенское соглашение создало ситуацию идеального равновесия, в центре которого стояла Великобритания. Равноудаленные противники – Франция и Германия, претендовавшие на гегемонию в Европе, теперь уравновешивали друг друга. Позиции господствовавшей на континенте после первой мировой войны Франции ослабели, Германия усилилась, что способствовало укреплению баланса, в центре которого надеялся встать Лондон. Англичане выстраивали свою схему господства, британоцентричную вселенную Чемберлена. Господствуя на море, по их мнению, требовалось лишь обеспечить вечный баланс в Европе, и решить вопрос с набирающими силу США и Японией на востоке. Для того чтобы усилившаяся Германия и ослабевшая Франция продолжали вращаться вокруг Британии на постоянных орбитах, нелишним было усилить Францию весомыми сателлитами. Пусть вокруг Франции вращается СССР – силу Советского Союза англичане оценивали невысоко. А исчезновение с границ Германии Польши и восстановление равновесия, должно было сделать Гитлера более сговорчивым.

В ходе англо-германских контактов летом 1939 года, Лондон пытался достичь соглашения с Германией, которое позволило бы консолидировать Европу, а Берлин пытался получить гарантии невмешательства Англии в дела Восточной Европы и помощь в случае войны на два фронта. Но вопрос стоял глубже – кто в итоге станет гегемоном Европы, будет контролировать ее ресурсы и играть роль арбитра в европейских делах, а значит и во всем мире.

Гитлер недооценивал ситуацию во Франции, где активно сколачивающие свой Средиземноморский союз французы, предпочитали первые роли, и уступать место британцам не собирались, что ограничивало возможности Англии. Смириться со вторым местом колониальная империя не могла не только из убеждений, но и объективно, слишком мало в империи было собственно англичан, слишком быстро росли антиколониальные настроения в подвластных землях, начиная с жемчужины короны – Индии. К августу III Рейх стал для Лондона единственным фактором, уравновешивающим Францию Петэна. Без вермахта на французских границах влияние англичан в Европе могло упасть до минимума, и потому Чемберлен жестко и грамотно торгуясь, все же шел на уступки. Но в переговорах бежало время.

Время, впрочем, бежало не только в Европе, изменения происходили и в Азии.

В Японии заключение советско-германского пакта о ненападении повлекло отставку правительства Ариты и вызвало шок в руководстве страны, Рейх считался союзником Японии. Поворота Гитлера к Москве в Токио не просто не ожидали, в него не верили. После стычки у озера Хасан, продемонстрировавшей, несмотря на незначительный масштаб, вполне адекватные возможности РККА, японцы относились к СССР враждебно, но осторожно, и изменение политики Берлина заставило их задуматься.

В Японии хватало сторонников нормализации отношений с Россией, сторонники этой линии считали, что СССР не за что любить Европу, как и Японии. Но даже сторонники сближения с Москвой понимали, что соглашение с СССР противопоставило бы Японию Англии, а вместе с ней и Германии – немцы настойчиво укрепляли англо-германский блок. США, как и владеющая интересующими японцев колониями Голландия, в данном случае выступали в качестве союзников Британии. Противостоять в одиночку практически всем заинтересованным странам японцы не желали, принятые еще в 1936 году "Основные принципы национальной политики" ставили целями достижение господства и превращение империи в номинальную и стабилизующую силу в Восточной Азии, а также ликвидацию угрозы с севера, со стороны Москвы, путем развития Маньчжоу-Го и укрепления японо-маньчжурской обороны. В соответствии с концепцией, армия вела достаточно успешную войну в Китае, а флот готовился к захвату господства в западной части Тихого океана.

Во время польской войны Япония, имевшая дружественные отношения с Польшей, заняла нейтральную позицию, но к лету 1939 года, когда советско-германский союз разделил Польшу и Прибалтику, и казалось, ничто не предвещает охлаждения отношений между этими странами, а стремление Гитлера к тесному союзу с Лондоном, причем находящее взаимность, стало видно невооруженным глазом, Токио пребывало в растерянности. Сформулировать внешнюю политику стало сложнее чем когда либо, идея о дальневосточном, пусть кратковременном и тактическом, но от того не менее опасном союзе Англии, Германии и СССР, который видимо нашел бы поддержку и в США, представлялась весьма вероятной и пугающей. Армия, достигающая успехов в Китае, этими победами заставляла Японию увязать в Китае все сильнее, направляя туда – на гребень успеха, дополнительные силы. И одновременно настраивая антияпонски все остальные державы.

Действия Токио были предельно осторожными. Японцы, безусловно, предпочли бы союз с Англией и США. Но США такой союз вообще мало интересовал, в Вашингтоне в принципе не считались с наличием или отсутствием японских устремлений. У американцев в Восточной Азии имелись свои интересы и чужих они там видеть не желали. Британцы не могли и не желали дать Японии необходимую свободу рук и гарантии обеспечения сырьем. Союз с СССР встречал резкую неприязнь в армии и солидной части элиты, но Японию не устраивала экспансия в Сибирь. В Токио четко понимали – даже при успешном наступлении, на освоение ресурсов Сибири и Дальнего Востока потребуются годы, а рынок сбыта эти места представляют далеко не самый интересный. Ресурсы же требовались уже сейчас, чтобы снизить зависимость от поставок из США. Ключевым вопросов был вопрос нефти, кроме импорта и концессий на Сахалине, других источников ее получения японцы не имели, и СССР тут помочь не мог. Но и война с СССР эту проблему не решала, решением могла стать экспансия на юг. Но для этого требовалось получить прочный тыл на севере и закончить войну в Китае.

По результатам германо-советских переговоров, представлялось, что Москва готова идти на соглашения с бывшими противниками, за разумное вознаграждение, разумеется. Считалось, что Чан Кайши держится "на двух опорах – СССР и Великобритании", и если убрать советскую опору – Китай рухнет. В Токио заговорили о возврате к политике 1916 года, политике русско-японских разделов сфер влияния в Азии.

Советской сферой в Токио согласились бы признать Синьцзян, Тибет, Янань, Шэнси и Ганьсу. В обмен на прекращение поддержки китайцев, признание Маньчжоу-Го и заключения ряда конвенций – рыбной, хозяйственной, концессионной.

Впрочем, договариваться с Москвой желали не все. В апреле 1939 года японцы активизировали военные операции на юге Китая и начали усиливать группировку войск на границе с Монголией. В ответ в Монголии начались широкомасштабные советско-монгольские военные маневры. Готовясь к походу в Польшу, Москва, где знали о яро антисоветских настроениях в руководстве Квантунской армии и желании еще раз "прощупать советскую армию" страховала свои восточные границы. В МНР "на маневры" перебросили части Дальневосточного фронта под личным командованием Уборевича, о чем сообщалось широко и открыто. Инцидентов на монголо-маньчжурской границе не случилось – "щупать" развернутую советскую группировку не рискнули даже решительно настроенные квантунцы. Маневры закончились в июне, но к тому времени ситуация уже начала меняться.

Рост Японии тормозился недостатком сырья, логичным выходом представлялось создание замкнутой хозяйственной сферы, что требовало установления контроля за сырьевыми районами и районами сбыта японской продукции. Китай, несмотря ни на что оставался главным рынком сбыта японского экспорта, но даже там западные товары теснили японские, и активность Токио вызывала нарастающее сопротивление США и Британии. Предлагаемый японцами компромисс, устанавливающий для них в Китае зону наибольшего благоприятствования и мир на условиях раздела сфер влияния, ни Лондон, ни Вашингтон не приняли.

В экономическом и финансовом отношении Китай с четырехсотмиллионным населением предоставлял беспредельные возможности для американских капиталовложений и торговли, американцы это прекрасно понимали. Все более широкие коммерческие круги возмущались мировой нестабильностью, особенно ограничениями свободы торговли в связи с войной в Китае. Рузвельт смотрел дальше. Он видел, что экономике США трудно развиваться без некоего "допинга", темпы экономики падали, и возникала опасность возвращения кризиса 1929 года. Допингом могла бы стать торговля оружием в условиях военных конфликтов. Но этот рынок был закрыт для США, потому что в общественном мнении доминировал страх перед вовлечением страны в заокеанские конфликты. Принцип изоляционизма был закреплен в Законе о нейтралитете. Конфликт из-за китайского рынка вел к нарастающему конфликту, и разрастание войны в Китае дало Рузвельту повод начать поворот от политики изоляционизма.

В Токио на первый план все больше выходил южный вариант экспансии. Юг решал основные проблемы, стоявшие перед Японией: изоляция Китая от союзников и получение сырья. Этот вариант, однако, совершенно не устраивал ни государства, чьи колонии попадали под угрозу, ни США – ведь сфера свободной торговли в Азии сокращалась еще сильнее. Вашингтон собирался включить бывшие колониальные страны исключительно в свою сферу влияния.

Попытка японцев захватить Индонезию неминуемо вела бы к войне с Англией и США, к конфронтации с Германией. Но союз с англо-германским блоком, представлялся Вашингтону не вполне удачным. Равно как и с блоком французским. И там и там присутствовали колониальные страны, которые вовсе не стремились открывать закрытые рынки своих колоний.

Индонезия и в Токио представлялась наиболее лакомой целью, ведь там имелись крупные запасы нефти, нехватка которой уже ощущалась в Японии. Захватив Индонезию, Япония снимала опасность нефтяного эмбарго США. Рузвельт, понимая стратегическое положение Вьетнама как моста между Китаем и Юго-Восточной Азией, предложил Парижу гарантировать недопущение транзита японских войск через Вьетнам. Петэн предложил Рузвельту более широкое соглашение, включающее и требуемые гарантии, и стороны увязли в переговорах.

Конфликт на озере Хасан, хоть и был локальным, подтолкнул европейцев, в первую очередь немцев и британцев, к не вполне верному выводу о военной слабости Японии. Конфликт продемонстрировал немногочисленность и низкие характеристики японских танков, авиация и артиллерия потерпели поражение в боях с советскими ВВС.

Какую роль в такой оценке Берлина сыграла серия статей корреспондента ряда немецких изданий в Токио Рихарда Зорге, сказать трудно. Но Зорге считался ведущим аналитиком японского направления среди газетчиков, и к его мнению в Рейхе прислушивались. К тому же, статьи Зорге вполне коррелировали с мнением немецких военного атташе и посла в Японии. Нет, Зорге отнюдь не называл японскую армию слабой открыто – это закрыло бы перед ним все двери в стране пребывания. Но мастерски поданная, причем совершенно точная информация, сдобренная долей сожаления о слабости ведущего игрока на Дальнем Востоке и прогнозом о скорой и быстрой модернизации японской армии, влияние, несомненно, оказала. Серия статей резидента советской военной разведки, подкрепленная выдержанными в том же духе публикациями других журналистов, часть из которых получила информацию от советских или дружественных им структур, часть – просто скомпилировала их материал на волнующую тему, была скоординированной акцией советской военной разведки и Бюро международной информации при ЦК ВКП(б). Координировал операцию прекрасно знавший Зорге Борис Мельников, бывший замначальника военной разведки, ныне глава Службы связи Секретариата Исполкома Коминтерна и одновременно – заведующий особым сектором Международного отдела ЦК ВКП(б).

Операция стала первой серьезной пробой Зорге как агента влияния, и завершилась вполне успешно – такой союзник, каким предстала Япония, с точки зрения Гитлера, стал скорее обузой, чем приобретением. Фюреру уже надоели союзники балластного типа, он не скрывал своего презрения к военным возможностям Румынии и Болгарии, не говоря уж о протекторате Мазовия. Немецкий генеральный штаб, изучив опыт китайской войны и Хасана, также весьма низко оценивал военные возможности Японии и не рекомендовал связывать себя союзом со страной, которая может стать обузой. Возможный конфликт с США или даже с колониальными владениями европейских держав казался генералам заранее решенным не в пользу Японии. Гитлера интересовало существование Японии как потенциальной угрозы для США и Англии, как сдерживающего фактора, который можно при случае уступить Лондону на переговорах.

В Лондоне японскую армию также оценивали достаточно низко. После заключения франко-японского договора о взаимных гарантиях безопасности и наметившегося сближения Токио и Москвы, на англо-германских переговорах речь шла об отказе Рейха от тесного союза с японцами.

Японо-английские и японо-американские переговоры зашли в тупик. В Токио склонялись к тактике выжидания, первоочередной целью видя окончательную победу в Китае, для чего имело смысл пойти на уступки СССР. А вот потом… в случае войны в Европе, шансы англо-германского и франко-советского блоков представлялись примерно равными, и возможность поддержать сильнейшего, как в первую мировую, упускать японцы не собирались. Как сформулировал на заседании императорского совещания

Японии председатель Тайного совета Хара, "война между Германией и Англией с одной стороны, и Францией и Советским Союзом с другой, явилась бы историческим шансом Японии. Если мы решим, что война закончится победой англо-германского блока, надо будет нанести удар на Севере и в Индокитае. Если же удача изменит Берлину и Лондону, Париж и Москва не смогут возразить против расширения Империи за счет английских колоний…"

В случае поражения Англии, японцы планировали удар по Индонезии, и британским колониям и базам. Опасность представляли американские войска и флот, но позиция США в возможной европейской войне представлялась неоднозначной, и шансы вступления американцев в войну без поддержки союзников оценивались как невысокие.

Победа сторонников выжидания была не случайностью. Сторонники немедленного нападения на СССР не могли победить, потому что им жестко противостояло командование армии и флота, не желавшее лезть в бой с непредсказуемым результатом и в экономически невыгодном положении.

Китай разочаровал Японию как источник сырья. Основные запасы нефти, каучука и цветных металлов лежали южнее, в Нидерландской Индии, Бирме и Малайе. Разрабатывались планы нападения на европейские колонии в ЮВА, но путь туда пока что был закрыт. Поставки сырья из Америки могли прекратиться в любой момент, общественное мнение США становилось все более антияпонским. Война в Китае, начавшаяся как успешный блицкриг, превратилась в затяжную и кровопролитную кампанию, и ни бомбардировки, ни раздоры в китайской верхушке – ничто не могло изменить положения дел. Японцы взяли Кантон и Уханьский промышленный район, но потом наступление выдохлось. Линия фронта растянулась уже на две с половиной тысячи километров, потери японской армии измерялись сотнями тысяч солдат, материальные выгоды не могли компенсировать потерь, а нехватка стратегических материалов все росла.

16 июля 1939 года США денонсировали торговое соглашение 1911 года с Японией, а 24 июля прошли переговоры министра иностранных дел Японии Хирота и посла Великобритании Крейга о признании Великобританией особых интересов Японии в Китае и гарантиях безопасности там японских войск со стороны Великобритании. Переговоры окончились неудачей. После срыва попыток договориться с англо-американцами, Токио все же повернуло на север.

30 июля в Москве начались переговоры Вышинского и нового японского посла Того об урегулировании и политических, и экономических вопросов.

В тот же день, в игру вмешались французы, начав обсуждение с японцами и Москвой трехстороннего соглашения. В Париже осознавали, что в случае серьезного конфликта удержать колонии французского Индокитая будет крайне сложно. Сиам все больше склонялся в сторону Японии, а в Китае японцы успешно двигались к границе. Франция закрыла транзит оружия для Чан Кайши через Индокитай, и переговоры быстро привели к соглашению. Уже 5 августа в Париже подписали "договор Хирота-Лаваля", о признании Францией особых нужд Японии в Китае, нейтралитете и взаимных гарантиях безопасности, запрещении провоза грузов в Китай через территорию Французского Индокитая.

Договор Хирота-Лаваля в Вашингтоне восприняли с резким недовольством. Там не исключали и его развитие в более широкий союз, а имея возможность опираться на Французский Индокитай, японцы выдвигались вплотную к Филиппинам и нидерландской Индонезии. Нидерланды были союзниками Великобритании, а следовательно и Германии. При этом существовал и договор между Нидерландами, Великобританией и США, по которому нападение Японии на любую из трех стран, а равно на Таиланд или французские острова в Тихом океане влекло немедленное объявление войны остальными. Франция от этого соглашения, кажется, отходила, но остальные оставались.

Москва при посредничестве Франции, шла пусть не к сближению, но к нормализации отношений с японцами. Участие Японии в Антикоминтерновском пакте отношения осложняло, но отношение к этому Токио, высказанное министром иностранных дел Хирота в неофициальной беседе с французским послом: "никто не может просить страну совершать самоубийство ради пакта", не являлось секретом. Впрочем, иллюзий в Москве не питали, понимая, что та же цитата может прозвучать и в отношении советско-японского договора. И все же советское руководство рассматривало договор как возможность стабилизации отношений с Японией. Перспектива войны в Европе давила, и худой мир на востоке представлялся крайне необходимым.

Франция, по тем же причинам, старалась устранить угрозу своим владениям в Юго-Восточной Азии путем уступок. Да и поддерживать британцев в их противостоянии с Токио Петэн не желал. Париж выступал посредником между СССР и Японией, зарабатывая себе авторитет в обеих странах, и, что считалось немаловажным, развязывая Москве руки для активных действий на западе.

В августе 1939 года в Японии вновь сменилось правительство. Новый премьер-министр, адмирал Ёнаи, был заместителем военно-морского атташе в Петрограде в 1915 – 1917 годах, хорошо знал русский язык и считал Россию потенциальным союзником Японии против США и Англии. Адмирал являлся противником военно-политического союза с Германией, направленного против СССР, выступал сторонником континентальной экспансии и нейтралитета, а затем и союза с СССР.

Кандидатуру Ёнаи поддержали принц Коноэ, влиятельный сановник Хиранума и гэнро Сайондзи. По некоторым данным, идея назначения адмирала вообще исходила прямо от императора, что делало открытую оппозицию невозможной.

Правительство, сформированное Ёнаи, стало наиболее цельным и сбалансированным, в него вошли по два представителя партий Сэйюкай и Минсэйто, почти оттертых от власти военными и чиновничеством, крупный промышленник Фудзивара, но ни одного радикального политика. Министром иностранных дел остался Хирота.

Одним из первых решений нового правительства стал отказ от конфронтации с СССР, упор на завершение войны в Китае и выжидательная позиция в отношении европейских событий. Последствием стало оживление переговоров в Москве, 12 августа Того передал Вышинскому проект договора о нейтралитете, оговорившись, что дух проекта согласован с японским правительством, а текст составлен самим послом. В действительности, никакой самодеятельностью и не пахло – проект прислали из Токио.

Вышинский отреагировал положительно, но выдвинул свои условия. В обмен на прекращение помощи Китаю, нарком предлагал полную ликвидацию японских концессий на Сахалине и резкое ограничение лова рыбы в советских водах. Официальный ответ НИКД также напоминал, что "предлагаемый договор предоставляет Японии максимум выгод, улучшая ее позиции на севере для того, чтобы развить активность на юге. Для СССР, который не является воюющей страной, возникает лишь незначительная выгода, влекущая, тем не менее, новые сложные вопросы в отношениях с иными державами. Заключая договор с Японией, СССР рискует ухудшить отношения с Китаем и рядом государств, имеющих серьезные интересы в бассейне Тихого океана и Южных морях, что может нанести Советскому Союзу существенный ущерб и не только экономический. Мирная политика СССР всегда учитывает интересы соседних государств и желало бы получить от японского правительства разъяснения его позиции по вопросу о мерах, могущих свести к минимуму ущерб интересам СССР". Вышинский кроме всего прочего, четко дал понять, что в Москве считают неприемлемым соглашение на основе Пекинской конвенции и Портсмутского мира.

Переговоры в Москве и Токио велись быстро, но трудно. Отказываться от концессий японцы не желали, делая при этом предложение о продаже Северного Сахалина. НКИД настаивал на ликвидации концессий, пусть с выкупом и гарантиями поставки угля и нефти, предлагал, в свою очередь, выкуп Южного Сахалина и островов Курильской гряды.

Но снова вмешались французы, которые смогли организовать встречу Жданова и Ёнаи во Владивостоке. Личная дипломатия принесла успех, на который и рассчитывали в Париже.

И Жданов, и Ёнаи, желали показать успехи в азиатской политике, и они нашли компромисс. 2 сентября они подписали во Владивостоке договор нейтралитета между СССР и Японией, предусматривающий мирные и дружественные отношения между странами, уважение территориальной целостности и неприкосновенности границ и нейтралитет в случае войны с третьим государством.

К договору прилагался протокол, в котором стороны обязывались решить вопрос о концессиях в течение трех лет с момента подписания пакта. Территориальные претензии оставили в стороне, однако урегулировали вопросы признания МНР и Маньчжоу-Го, в существующих границах. Тогда же была подписана рыболовная конвенция на два года, дающая право, хотя и ограниченное в сравнении с прошлым, японцам на лов рыбы в советских водах, а Япония признала Синьцзян сферой интересов СССР.

Вопрос о помощи Китаю рассматривался, но в договоре отражен не был. Жданов и Ёнаи подписали отдельное письмо о "недопустимости оказания военной помощи противникам сторон со стороны договаривающихся сторон, МНР и Маньчжоу-Го", что, впрочем, стало лишь формальностью. Советский Союз действительно перестал помогать Чан Кайши. Но в начале октября правительство Гоминдана подписало "не подлежащий огласке" торговый договор с независимым государством Тува, вполне заменившим СССР.

Теперь положение на Дальнем Востоке можно было назвать спокойным. В Москве не исключали окончательно возможности нападения Японии, но вероятность этого снизилась. В подкрепление мирных намерений Советского Союза, маршал Уборевич убыл в Москву, на должность второго замнаркома обороны. Командующим Особым дальневосточным фронтом стал генерал армии Тюленев.

В Париже договор сочли очередным успехом французской дипломатии, в Германии и Англии – опасным усилением Японии и СССР, но советско-германские отношения вообще на тот момент находились на переломе.

После разгрома Польши стратегический интерес Германии к сохранению союза с Москвой падал. Теперь это были граничащие, и имеющие разные взгляды на обустройство Европы и мира государства, а вопрос дальнейших шагов завис в воздухе, откладываясь, в бесконечных дипломатических и неофициальных переговорах всех сколько-нибудь значимых стран друг с другом. Именно в этот момент, учитывая и внутренние обстоятельства, советским правительством было решено провести "политическое переустройство" прибалтийских стран. Такой шаг позволял создать предполье на случай нападения Германии, укрепить в будущем свои политические, военные и экономические позиции на северо-западе, а внутри – продолжить поддерживать обстановку фактически военного положения в партии и органах управления, обосновать и в какой-то мере скрыть процесс ускоренного наращивания армии.

2 июня Москва предложила Латвии, Эстонии и Литве переговоры об улучшении торговых и политических отношений.

2. Сфера влияния

Для стран Прибалтики, ориентировавшихся прежде на Германию или Великобританию, советские притязания стали неприятным сюрпризом. Еще более неприятной оказалась вялая реакция Германии и сдержанная Англии. У Рейха пока хватало проблем с только что захваченной Польшей, а британцы использовали продвижение СССР как козырь для давления на Гитлера.

Против расширения торговых связей страны Прибалтики возражать не стали, но советская сторона, оценив "шаг навстречу", предложила политические переговоры. Учитывая, что ситуация в мире изменилась, лидерам прибалтийских государств пришлось сменить холодный тон на дружеский.

Впрочем, СССР для начала предлагал "пряник", Литве, например, передали Вильнюс. А ведь только 20 апреля Литва подписала с Германией договор, по которому "без ущерба для своей независимости отдавала себя под опеку Германского Рейха". Но граница сфер влияния передвинулась, теперь покровителем Литвы стал СССР.

С эстонцами советские представители общались строже, уже в начале мая замнаркома иностранных дел Потемкин заявил прибывшему в Москву министру иностранных дел Эстонии Сельтеру, что неизвестные подводные лодки топят советские суда и что недалеко от эстонских берегов какие-то неизвестные подлодки имеют свою базу. Чтобы прекратить подобные инциденты, Эстония должна предоставить СССР базы на своей территории, которые позволят контролировать южные подходы к Финскому заливу, транспортной артерии Ленинграда.

После жесткого дипломатического давления, 7 июня 1939 года, был подписан пакт о взаимопомощи между СССР и Эстонией, ставший потом шаблоном для остальных. Помимо обязательства оказывать друг другу поддержку, в том числе и военную, в случае нападения на одну из сторон, договор предоставлял СССР право на создание в Эстонии своих военных баз: в Палдиски, Сааремаа и Хийумаа, где размещалось до 25 тысяч военнослужащих.

8 июня Вышинский, принимая министра иностранных дел Литвы Наткеивичюса, поставил перед ним ультиматум: "Советскому Союзу известна дружественность Литвы по отношению к СССР. Настала пора сделать эту дружественность более реальной". Спустя два дня, подобный ультиматум был предъявлен Латвии.

Прибалты волновались, следовало разъяснить позиции. Это сделал Жданов при личной встрече с вызванным в Москву министром иностранных дел Латвии Мунтерсом: "ни вашу конституцию, ни органы, ни министерства, ни внешнюю и финансовую политику, ни экономическую систему мы затрагивать не станем". Он объяснил Мунтерсу, что СССР заботится об укреплении своей безопасности, но упомянул и о других интересах, унаследованных от Российской империи: "еще Петр Великий заботился о выходе к морю". Чтобы сомнений не оставалось, Жданов констатировал: "я вам скажу прямо: раздел сфер влияния состоялся". Спорить дальше прибалты не рискнули.

16 июня 1939 года состоялось заключение советско-латвийского пакта о взаимопомощи, по которому Москва получила право на создание военных баз в Латвии, а 19 июня был подписан аналогичный советско-литовский договор.

27 июня, русские войска, впервые после гражданской войны вернулись в Прибалтику.

С вступлением РККА в Прибалтику проблемы только начались. После раздела Польши и решения прибалтийского вопроса, союз с Рейхом становился опасным, в Москве знали о колебаниях Гитлера и осознавали – его толкают к войне с СССР. Причем толкают и противники, и союзники Москвы. Да, предполье в Прибалтике было хорошим вариантом. Но если СССР подвергнется нападению, крайне нежелательно, чтобы вокруг советских гарнизонов в Прибалтике действовала "пятая колонна". А элита прибалтийских государств вовсе не симпатизировала Советскому Союзу. Советское руководство стремилось окончательно укрепиться в стратегически выгодном регионе на границе Восточной Пруссии, устранить малейшую возможность антисоветских действий прибалтийских стран.

Наиболее сильными советские позиции были в Латвии, помимо сильного рабочего движения и компартии, Москве удалось найти сторонников и в правительстве. На СССР ориентировались министр иностранных дел Мунтерс и военный министр Балодис, один из лидеров переворота 1934 года. Литва, оказавшись под сильнейшим давлением с двух сторон, также склонялась к вернувшему Виленскую область восточному соседу, резонно опасаясь отобравшего Мемель Рейха, ведь судьба всех соседей Германии, получивших в Версале немецкие земли, была печальной. За исключением Чехословакии, ну а то, что Прага выкрутилась только с франко-советской помощью, секретом не было. При этом если латышские лидеры были готовы на вхождение своей страны на определенных условиях в состав СССР, то литовцы рассчитывали лишь стать сателлитом Москвы. С Эстонией было гораздо хуже, Советский союз поддержки не находил.

В середине лета появился новый стимул для активизации политики в Прибалтике. От советской разведки поступила информация, что немцы планируют направить высокопоставленные экономические делегации в Ригу и Таллин для заключения долгосрочных соглашений. Берлин, пользуясь размытыми формулировками соглашения о "сферах влияния", осторожно пытался расширить присутствие в Прибалтике, взяв ее под политическое и экономическое покровительство.

Жданов решил закрыть вопрос, пока не стало поздно.

14 августа, за день до начала XIX съезда ВКП(б), представители трех государств Прибалтики получили ультиматумы, в соответствии с которыми им нужно было принять на свою территорию крупные части Красной Армии и создать правительства "которые смогут добросовестно выполнять договоренности с СССР". Вышинский откровенно заявил прибалтам о необходимости просоветского правительства, утверждая, что эти государства грубо нарушили договоры о взаимопомощи, готовили нападение на части Красной Армии, размещенные на их территории. В этой связи руководство СССР потребовало отставки правительств Латвии, Литвы, Эстонии и формирования новых, способных "обеспечить честное проведение в жизнь" пактов о взаимопомощи, а также допуск дополнительных частей Красной Армии. Нарком предупредил, что в случае отказа выполнить эти требования, правительством Советского Союза будут приняты соответствующие меры. На ответ Литовскому правительству было дано десять часов ночного, а эстонскому и латвийскому – десять часов дневного времени. Одновременно дипломатическим представителям трех стран было заявлено, что в формировании новых правительств примут участие советские представители.

Прибалтийские правительства знали, что если откажутся удовлетворить советские требования, вопрос будет решен силовыми средствами. В такой ситуации им мог помочь только протест Германии против подобных действий СССР в Прибалтике. Немцы сочли эти действия отходом Москвы от своих прежних заявлений, но ссориться с Москвой посчитали нецелесообразным и твердо придерживались политики невмешательства.

Сопротивляться элита Прибалтики не решилась.

"Мы должны смотреть на нашу безопасность – заявил Жданов французскому послу по поводу Прибалтики. Государства Австрия, Чехословакия и Польша уже исчезли, другие тоже могут исчезнуть. Мы думаем, что в отношениях с Прибалтикой еще нет настоящей гарантии. Это небезопасно и для вас, но мы думаем в первую очередь о себе. Каждый, кто видит успехи социалистического строя, должен понимать – то, что было определено в 1920-м, не может оставаться вечным. Советский Союз меняется, меняется и международная ситуация. Нейтральные Прибалтийские государства – это слишком ненадежно. Разумеется, изменения не должны затронуть интересы дружественных Советскому Союзу стран. Наоборот, включение Прибалтики в орбиту СССР должно способствовать развитию и укреплению связей стран Прибалтики с миролюбивыми державами". Париж не возражал, речь шла об англо-германской сфере влияния, которая, переходя к русским, отталкивала их от Лондона и Берлина. А с учетом намека Жданова на возможность развития связей с этими странами – перспектива представлялась и вовсе неплохой.

17-21 сентября 1939 года ключевые пункты стран Прибалтики заняли советские войска. Ни о какой оккупации речи не шло, НКИД работал активно и ввод войск был заранее аккуратно оформлен соглашениями.

Наиболее гладко прошло в Литве, новое правительство уже 21 сентября сформировал ставленник Жданова Палецкис, чуть позже ставший и президентом. В Эстонии и Латвии дошло даже до стрельбы полиции по просоветским демонстрациям, но к концу сентября новые правительства появились и там.

Во всех трех странах в начале октября прошли выборы, на которых победили списки просоветских партий "Трудового народа", которых поддержало более 80 % граждан. Новые правительства провели национализацию крупных банков, крупной промышленности, приняли законы, направленные на улучшение социальной защищенности рабочих.

Фактически, после этого о самостоятельности Литвы, Латвии и Эстонии говорить не приходилось, хотя эти страны оставались не только формально независимыми, но и вполне капиталистическими, советизация в них не проводилась.

3. Из внутренних соображений

Освобождение Западной Украины и Белоруссии показало ряд недостатков в армии. Фактически, это была первая реальная европейская война советской армии за 20 лет, и подведение итогов оказалось плачевным. На проведенном в июне 1939 года при ЦК ВКП(б) совещании начсостава НКО польскую кампанию разбирали жестко. Буденный с критикой был согласен, более того, не дожидаясь указаний, генштаб начал разработку новой концепции. Сыграли роль и внутриполитические соображения ждановцев. Критика и полузакрытое признание слабости армии давали им повод для нагнетания в кругу "широкого руководства" страны и партии, в том числе оппозиционно настроенного, опасений внешней угрозы. В первую очередь – немецкой.

Впрочем, реформы в НКО начались вполне настоящие. В первую очередь реорганизовали танковые корпуса, число которых увеличивалось до десяти. По опыту боев в Польше стало ясно, что танковым соединениям требуется больше пехоты и следует придать противотанковую артиллерию, поэтому корпус нового штата включал две танковые (560 танков) и мотострелковую дивизии, гаубичный артполк, полк ПТО, зенитный полк, ремонтный парк и части обеспечения. Фактически танковые дивизии являлись танковыми бригадами прежней организации, насыщенными пехотой и дивизионными средствами усиления.

Заводы перешли на выпуск Т-34, принятого в качестве основного танка, но поскольку выпуск шел туго, производство Т-26 не сворачивалось. ИС-1, проверенный в боях под Львовом, пошел в серию. Руководство НКО считало, что имеет превосходство в качестве танкового парка и в целом до недавнего времени так и было. Т-26 и БТ действительно превосходили танки Рейха… но только Pz I и II. Сравнительные испытания захваченного у поляков трофейного немецкого танка Pz III и новейшего Т-34 показали, что по ряду характеристик советская модель уступает. Конструкторы лихорадочно принялись доводить танк, уже принятый в производство.

Другими линиями реформы стали изменение системы приписки командиров запаса, ужесточение привязки по специальностям и частям, создание железнодорожных войск.

Первоочередными целями стали прибалтийские страны и Финляндия, но в связи с изменением обстановки и образованием на западной границе практически единого фронта Германии и ее сателлитов, III Рейх снова вышел на роль главного противника. Причем, как было ясно по опыту польской войны, противника опасного, и наращивание военной мощи, о чем (иногда завышая немецкие показатели) докладывала разведка, отнюдь не прекратившего, а наоборот резко усилившего. Но пока силы Гитлера все же недооценивали, считая, что Берлин не восстановит потери, понесенные в Польше, как минимум год. И в течение этого года большой войны в Европе можно не ждать. Год впрочем, казался сроком небольшим, и руководство спешило.

Реформа предусматривала завершение реорганизации армии к лету 1940 года на базе возможного для промышленности и военных училищ, с почти полным обеспечением армии матчастью и кадрами. К началу 1940 года по новому плану развертывания предусматривалось иметь на начальное военное время 206 дивизий в сухопутных войсках, в т. ч. стрелковых -170, горнострелковых – 10, мотострелковых – 8 и танковых – 18, отдельных стрелковых бригад – 4, воздушно-десантных – 6 бригад, управлений стрелковых корпусов – 65, управлений танковых корпусов – 10. В первые месяцы войны предусматривалось развертывание еще 60 стрелковых дивизий, 4 танковых и 2 мотострелковых.

В свете роста армии, солдат имеющих боевой опыт демобилизовывали очень неохотно – по мнению Буденного, эти "обкатанные" бойцы должны были составить костяк растущей РККА. На совещании поднимался вопрос о низком качестве сержантского состава РККА. Буденный, сам начинавший унтер-офицером эту мысль воспринял вполне, и в итоге принял меры по повышению подготовки в первую очередь командиров отделений. Признавалось, что командный состав принятый из училищ, показал себя хуже комсостава, выдвинутого из младших лейтенантов. Из числа участников боевых действий в первую очередь и наиболее подготовленных военнослужащих выдвигались в спешном порядке младшие и средние командиры растущей армии.

Если по Латвии, Эстонии и Литве Москва пока ограничилась созданием просоветских правительств и советских баз, то с Финляндией дело обстояло иначе.

С весны 1938 года шли советско-финские негласные переговоры, в ходе которых обсуждались пути обеспечения безопасности СССР с моря. Зондаж окончился неудачей.

Летом 1939 года обстановка начала меняться. Вовлекая в свою сферу влияния прибалтийские страны, Советский Союз закреплял свои позиции в регионе, блокируя северное направление, ведущее к границам.

23 июля в Москве начались советско-финские переговоры. С советской стороны в них участвовали Жданов, Вышинский и посол Советского Союза в Хельсинки Деревянский. Финнам предложили заключить договор об оборонительном союзе. После ответа, что правительство Финляндии, заранее обсудившее возможность возникновения в Москве такого вопроса, не уполномочило делегацию вести переговоры о подобном соглашении, Жданов предложил обмен территориями, "в целях обеспечения безопасности Ленинграда". Он предлагал отодвинуть границу с Финляндией в западной части Карельского перешейка на 50–70 километров от реки Сестры, что, по мнению советского руководства, давало возможность создать необходимые условия для обеспечения безопасности Ленинграда с севера и вместе с тем не затрагивало имевшуюся там финскую систему укреплений. С переносом границы предусматривалось представление территориальной компенсации Финляндии в советской Карелии в районах Реболы и Поросозеро. В результате такого обмена Финляндия потеряла бы 2761 км. своей территории, но приобретала – 5529 км, то есть вдвое больше. Кроме того, был проставлен вопрос о передаче Советскому Союзу шести небольших островов в Финском заливе, а также западной части полуострова Рыбачий и Средний в Заполярье, предлагалось сдать в аренду Советскому Союзу сроком на тридцать лет порт Ханко и небольшую часть полуострова, где он располагался, для создания там военно-морской базы, которая бы охраняла вход в Финский залив. Аренда Ханко позволяла создать надежный форпост у входа в Финский залив в противовес позиции Аландских островов, которыми могла овладеть Германия.

Глава финской делегации Паасикиви считал, что советские предложения были приемлемыми, поскольку перенос границы не затрагивал основных позиций линии укреплений на Карельском перешейке. К тому же он полагал, что граница с Советским Союзом неудачно определена Тартуским мирным договором, поскольку ее установили вблизи крупнейшего города – Ленинграда. Для Финляндии же в данном случае была возможность нарастить территорию в том направлении, где граница углублялась в Среднюю Финляндию, образуя так называемую "финскую талию" – весьма уязвимое место в стратегическом отношении. Но… скованная имевшимися инструкциями, финская делегация не смогла предложить ничего конструктивного, и 25 июля переговоры прервались. В итоге в Хельсинки согласились лишь незначительные изменения границы на Карельском перешейке.

Как прокомментировал в интервью французскому агентству ГАВАС это решение Вышинский: "Финское правительство решило пойти нам навстречу, сделав максимально незначительный шаг вперед, причем шаг этот являлся таким небольшим, что трудно заметить, действительно ли это шаг или всего лишь обман зрения".

Финское руководство сохраняло твердую уверенность, что запад, в первую очередь, Германия и Великобритания, окажет Финляндии в случае давления СССР должную поддержку. В войну там не верили.

Тем не менее, озабоченные напряженностью скандинавские страны четко изложили свою позицию финнам: "Швеция, Дания и Норвегия не будут участвовать в возможной войне между Финляндией и Советским Союзом", в Берлине Эркко также не добился четкого обещания помощи, хотя Геринг и заявил, что "Германия может занять другую позицию, если положение Финляндии усложнится". После установления советско-германской границы, отношения Москвы и Берлина стремительно охлаждались, и исключать возможность пересмотра сфер влияния немцы не собирались. В Англии никаких определенных заверений о возможной конкретной помощи правительство Финляндии также не получило.

Вместе с тем в Лондоне и Берлине раздавались призывы к Финляндии ужесточить свою линию в отношении СССР. Парадокс ситуации заключался в том, что ни к чему не обязывающие призывы со стороны западных стран к Финляндии твердо противодействовать Советскому Союзу давали свой результат – финны стали смотреть на вероятный конфликт более оптимистично.

Голоса сторонников соглашения с СССР услышаны не были. Советско-финские переговоры возобновлялись еще несколько раз, но к концу сентября Москве добиться не удалось ничего. Что в целом оказалось на руку Жданову и его окружению в плане внутренней политики. В СССР разворачивалась пропаганда финской опасности, население с опасением узнавало об агрессивных планах белофиннов, готовящихся к захвату Ленинграда и всего советского Северо-запада, о подготовке финской армии лучшими военными специалистами Европы и так далее. В реальности дело обстояло иначе, Жданову, понимающему, что тур с Берлином, добившимся почти всех своих целей на границах с СССР подходит к концу, требовалось развертывать армию не настораживая западного соседа. Сначала увеличение войск мотивировалось необходимостью иметь части для Прибалтики, теперь – для Финляндии.

Но и это было не главным. Рост армии и военной промышленности, не подкрепленный ростом доходной части бюджета жестко ударил по населению. Снижался выпуск мирной продукции, нормы снабжения городов, повышались планы госзаготовок для колхозов. Новая оппозиция во главе с Постышевым начала пока завуалированную, но набирающую темпы критику политики узкого руководства. И в этот раз оппозиционеры опирались уже на недовольство населения, низовых и средних руководителей партийного и советского аппарата. Да и резкий скачок военных заказов сорвал и без того не вполне четкую сбалансированность советской экономики, что грозило обернуться к началу 1940 года серьезным кризисом. Как и многие правители до него, Жданов увидел хороший выход из положения в "небольшой победоносной войне". Которая "все спишет", а если и не все, то хотя бы собственные промахи. И Финляндия была лучшим претендентом на эту роль.

По окончании переговоров в отношениях СССР и Финляндии наступило затишье. Москва готовилась к войне, а в Финляндии и за рубежом складывалось представление, что Советский Союз "урезонен", но будет искать способы, чтобы добиться дипломатическим путем, прибегая, возможно, к помощи Германии, разрешения тех проблем, которые безрезультатно рассматривались на московских переговорах. На самом деле срыв переговоров с Финляндией укладывался в курс Жданова. Курс на войну.

Команде Жданова требовалась быстрая и успешная операция, которая должна была, во-первых, оправдать все принятые внутри страны меры, а во-вторых показать мощь РККА другим странам. Второе требовалось как для начавшегося в сентябре очередного тура сближения с Парижем, давая козыри на переговорах, так и для сдерживания Германии, отношения с которой портились с каждым днем.

Руководство НКО во главе с Буденным эту линию понимало, в связи с чем разработало два варианта действий. В случае удачного первого этапа кампании советские войска должны были освободить всю Финляндию, хотя этот вариант считался запасным. Основной вариант ставил задачей разгром финских войск в приграничном сражении, занятие приграничных областей и предъявление ультиматума, по которому планировалось разрешить территориальные споры, опираясь на новую ситуацию. Впрочем, успешно выполненный основной вариант, безусловно, давал возможность реализации второго.

Военные кроме поставленных целей видели и дополнительную возможность, война позволяла обкатать войска в боевых условиях. С учетом этой задачи, группировку войск создавали максимально возможную.

Отдельным этапом политической жизни СССР стал XIX съезд партии, открывшийся 15 августа 1939 года. Съезд традиционно называли переломным, и вполне обоснованно. Ожидалось, что Жданов закрепит свои позиции, но генсек в очередной раз показал себя мастером аппаратных игр и пошел гораздо дальше.

В первый день рассматривалось международное положение, Жданов ожидаемо обрисовал успехи и сообщил делегатам о кризисе в капиталистических странах, связанном с повышающимися военными расходами. Но заострил вопрос выступивший следом Мануильский, резко заявивший о неизбежности большой войны: "…новый экономический кризис приводит к дальнейшему обострению империалистической борьбы. Речь идет уже не о конкуренции на рынках, не о торговой войне, не о демпинге. Эти средства борьбы давно уже признаны недостаточными. Речь идет теперь о новом переделе мира, сфер влияния, колоний путем военных действий. Япония оправдывает свои агрессивные действия тем, что при заключении договора девяти держав ее обделили и не дали расширить свою территорию за счет Китая, тогда как Англия владеет громадными колониями. Германия, серьезно пострадавшая в результате первой империалистической войны и Версальского мира, присоединилась к Японии и потребовала расширения своей территории в Европе, возвращения колоний, отнятых у нее победителями в первой империалистической войне. К этим странам примыкают и их сателлиты: Венгрия, Румыния, Болгария – также числящие себя обделенными и поставившие на союз с захватчиками. Так складывается блок агрессивных государств, к которому сейчас примыкает и Англия. На очереди вопрос о новом переделе мира, переделе посредством войны".

Упомянул куратор Коминтерна и о противоречиях среди капиталистических стран, четко определив для делегатов, а соответственно, и для страны, кто на текущий момент является агрессором:

"Никакими "осями", "восточными" и "антикоминтерновскими" пактами, невозможно скрыть тот факт, что Япония захватила громадную территорию Китая, Германия – Австрию и Судетскую область, и все это вопреки интересам неагрессивных государств. Война так и осталась войной, а агрессоры – агрессорами". Польшу Мануильский благоразумно не упоминал, это приращение Рейхом земель, пока считалось справедливым, как и участие в разделе Москвы.

Итог подвел Вышинский, обозначив и "неагрессивные", что означало союзные, страны: "войну ведут государства-агрессоры, всячески ущемляя интересы неагрессивных государств, прежде всего Франции, Италии, США, Китая, Чехословакии, а последние отступают, давая агрессорам уступку за уступкой. На наших глазах происходит открытый передел мира и сфер влияния за счет интересов неагрессивных государств без каких-либо попыток отпора и даже при некотором попустительстве со стороны последних…"

Первые доклады, съезду представлялись рутинными. Делегаты и без них знали об успехах последнего времени, новостью стала, пожалуй, лишь переориентация с блока с Германией обратно на Париж. Но поскольку Франция с лета 1937 года неизменно считалась дружественной страной, и этот статус даже во время активного сближения с Германией официальному сомнению не подвергался, особого удивления смена тона не вызвала.

Общее направление речей, в стиле подготовки к новым "боям за мир" тоже воспринималась хоть и с опаской – "большая война" все же пугала, но без удивления. Тема войны или войн в Европе последние полгода муссировалась постоянно.

Но с доклада Буденного начались сюрпризы. Маршал выступил с критикой в адрес собственного наркомата обороны, заявив о вскрытых недостатках во время боевых действий в Польше, что уже выглядело странно. Разумеется, нарком обороны заверил съезд, что недостатки устранены, но само упоминание о недостатках в армии ввиду возможной войны с самой высокой в стране трибуны, делегатов насторожило, а ждановцам дало повод для нагнетания опасности внешней угрозы. В первую очередь – немецкой и японской.

Следующий день начался с доклада наркома госбезопасности Акулова, который отчитался об успехах своего ведомства в борьбе с остатками троцкистов и прочих старых оппозиций, подробно доложил о разоблачении "остававшихся после прошлого съезда партии не выявленными участников банды Косиора". Последних оказалось немного, но направление было задано. И следующие докладчики, Пономаренко и Андреев, воскрешая в памяти делегатов прошлые собрания, на которых громили троцкистов, зиновьевцев, правых, косиоровцев – и которые повлекли тогда аресты и расстрелы людей из высших эшелонов, обрушились на "профсоюзную оппозицию", группу Постышева. Им припомнили все – и противостояние линии партии в рабочем вопросе, и попытки "фракционизма", и "проталкиваемый в массы культ Постышева", и участие многих членов группы в прошлых уклонах… Не забыли и о работе Постышева на Украине с Косиором, Андреев намекнул на то, что "…Павел Петрович находясь там, в Киеве, в гуще заговора, не знал о том, как эти убийцы все планируют. Так это? Ну, пусть так. Но ведь товарищ Постышев там не на отдыхе был, мы все знаем, что он был вторым человеком на Украине! Работал с Косиором, с Петровским. И не знал. Это значит, что? Что была, допущена, как минимум, политическая близорукость с его стороны. Что была расхоложенность, была, я считаю, утрачена большевистская бдительность в этом вопросе".

Депутатов на съезд подбирал, разумеется, подчиненный Жданову аппарат ЦК. Но исключить из их числа "профсоюзников", занимавших высокие посты было невозможно, и сейчас, сидя в зале, они восприняли этот "накат" как начало нападения на них. Тем более что сторонники Жданова и конформисты, поддерживающие не столько лично Жданова, сколько "генеральную линию", расценили происходящее точно так же и немедленно поддержали выступающих, отмежевываясь от оппозиционеров. Политбюро на съезде выступило неожиданно сплоченно, даже имеющие репутацию сторонников мягкого курса, Калинин, Микоян и Межлаук поддержали докладчиков.

Постышев и его сторонники, не ожидавшие такого резкого и открытого конфликта, встревожились. Да, все знали, что с момента прихода Жданова к власти аресты как средство политической борьбы прекратились, что большая часть элиты против повторения расправ с Зиновьевым и Бухариным, но… это еще когда они выступят. И выступят ли теперь, когда укрепившийся за полтора года Жданов и его выдвиженцы демонстрируют и свою силу, и свои успехи в стране и за рубежом, при этом пугая надвигающейся войной?

Оппозиция на схватку не пошла. Впрочем, нажим на них прекратился так же внезапно, как и начался, и делегатам был предложен следующий вопрос, о реформах партии и государства.

Ранее принятые партийным пленумом преобразования съезд утвердил единогласно. Знаковым символом такого закрепления стала утвержденная так же единогласно смена названия, теперь партия стала называться Коммунистическая партия Советского Союза, КПСС, что символизировало не только обновление, но и подчеркнутое единство коммунистов на всей территории страны, без различия республик. Названием и политикой приема в партию, Жданов, однако, не ограничился. Сразу после одобрения делегатами предыдущих вопросов, выступил Берия, заглаживающий грехи излишней самостоятельности, в которых его обвиняли по итогам мягкой советизации Западной Украины и с создания ЗУАР. Берия по должности и предыдущему опыту был не столько партийным политиком, сколько государственным и хозяйственным деятелем, и критику действий, которые он обоснованно считал наиболее эффективными, воспринимал со злостью. Эта критика, имевшая корни среди постышевской оппозиции и ведущаяся с левых, догматических и формальных позиций, требующая немедленной ликвидации единоличников, открытой борьбы с националистами и недопущения компромиссов, мешала ему спокойно и последовательно встраивать вновь присоединенные территории в УССР. Жданов же, уже сыгравший на понижение роли Берии в системе власти, сдавать его окончательно вовсе не собирался, и пообещав после предварительных разговоров поддержку, получил еще одного союзника в Политбюро. Сейчас Берия отрабатывал поддержку, причем озвучивая идею, вполне сочетавшуюся с его устремлениями.

Идея принадлежала Жданову. Продолжая курс на разделение партии и государства, при этом, добиваясь и главной цели – снижения веса региональных партийных лидеров, являющихся питательной средой оппозиции его власти, он задумал отказ от национальных ЦК и обкомов. Выступление Берии звучало радикально: в целях укрепления единства партии и повышения интернационального, советского мышления среди рядовых членов партии, для возможности более оперативного управления, предлагалось упразднить республиканские и областные комитеты, создав партийные бюро, подчиненные ЦК КПСС напрямую и не связанные с национально-административным делением страны. Как выразился в ходе обсуждения Буденный: "что-то вроде военных округов, но партийных". Бюро подчинялись напрямую райкомы, чьи полномочия при этом, естественно расширялись.

Реформа повышала роль партии, как надрегиональной структуры, единой в рамках всей страны, и – решала вопрос самостоятельности местных партийных вождей, число которых, во-первых, сокращалось, а во-вторых – они лишались опоры на республики и области. Не связанные местными интересами бюро получали возможность для более жесткого контроля местных властей, но утрачивали рычаги прямого воздействия на них.

Попытки противостоять этому предложению изначально натыкались на обвинения в национализме – партия интернациональна, местничестве – партия "стержень скрепляющий СССР, а не местечковые ячейки", бюрократизме и фракционности. Обеспокоенные предыдущим, теперь выглядевшим как предостережение, нападением на постышевскую оппозицию, и входящие в нее, и просто не согласные с такими реорганизациями делегаты не спорили. Да и объединить их оказалось некому, Постышев выступать с возражениями не стал, других лидеров не имелось, да и объединяться с только что публично раскритикованной группой казалось опасным – так в ряды врагов и попадешь…

В итоге, предложение приняли. Теперь, вместо 11 республиканских, 6 краевых и 104 областных комитетов, возникли укрупненные бюро, причем расклад в ходе укрупнения изменился кардинально. Созданные Московское, Среднерусское, Приволжское, Южнорусское, Северное, Северо-Западное, Западное, Уральское, Западно- и Восточно- Сибирские, Дальневосточное и Приморское бюро охватывали территории РСФСР и Белоруссии, Южно-Уральское – РСФСР и части Казахстана, Западно- и Восточно-Украинские – УССР, Закавказское и Северо-Кавказское поделили Грузию, Азербайджан и Армению, а Средне-Азиатское и Туркестанское – азиатские республики. На вершине остался ЦК КПСС, и теперь структура партийного руководства во первых не совпадала с системой государственной власти, а во вторых резко выросла роль чисто российских бюро, в сравнении с партийцами других республик. Схема, принятая на съезде, кроме того вынуждала к расширению роли райкомов, что повышало роль местных органов, и не только партийных.

Реорганизация не только укрепила контроль Жданов над партией, снижая возможности партийных органов по прямому руководству государственной и хозяйственной деятельностью и вынуждая сосредоточится на расстановке кадров и пропаганде, она позволила партбюро усилить надзор за деятельностью ведомств и местной власти. Теперь, когда председатель регионального бюро не отвечал напрямую за провалы конкретной республики или области, он был и менее заинтересован заминать их промахи. Новая система фактически вела к большей унитаризации государства, ведь одна из опор СССР – партия, теперь оказывалась вне республиканского деления.

Выиграв голосование на съезде, Жданов не мог, однако, считать победу полной. Да, на поддержку низовых структур, как и своих сторонников получивших посты председателей бюро он мог рассчитывать. Но оставались бывшие руководители республиканских и областных комитетов, их аппараты, присмиревшая, но отнюдь не смирившаяся оппозиция группирующаяся вокруг Постышева.

Аппарат республиканских и областных комитетов частью перешел в состав свежесформированных бюро, что для работников областных структур стало повышением, а для республиканских, как минимум, не понижением. Часть работников обкомов перешла в аппарат реформированных облисполкомов, на посты председателей которых выдвинули и некоторых бывших секретарей обкомов. Это было обоснованно далеко не только желанием Жданова пристроить лишенных работы партчиновников, среди местной советской власти положение с кадрами было куда хуже, чем в партии, а бывшие обкомовцы до реформы, как правило, фактически и руководили регионами. Часть освободившихся коммунистов направили в наращиваемую армию, кадровый голод там был огромный, к тому же такое решение позволяло еще более сгладить впечатление от реформ – версия, что именно необходимость скрытой мобилизации коммунистов в войска послужила причиной сокращения парторганов, гуляла в стране еще долго, отозвавшись спустя годы в трудах историков-ревизионистов.

Но, несмотря на демонстрируемую уверенность, генеральный секретарь ожидал сопротивления. В действительности даже в Политбюро единства не было, открытая поддержка всеми его членами на съезде была результатом предварительных переговоров, и четкого заверения в том, что массовых репрессий несогласных не будет. Элита соглашалась позволить вождю многое, но только при соблюдении сложившихся правил игры. Уменьшение роли партии играло и против Жданова, она повышала роль наркомов, его заместителей по СНК, для которых следовало искать новый противовес. Причем желательно противовес сильный, и не связываемый напрямую лично с генеральным секретарем.

Исходя из этих соображений, председатель СНК пошел на переговоры с оппозицией. Он предложил оппоненту фактический размен: КПСС в обмен на возможность создания практически параллельной партии на базе профсоюзов, расширение полномочий ВЦСПС, реальное участие в управлении страной, возможность легальной критики и открытых дискуссий, но в рамках не партийных съездов, а Верховного Совета. Постышев был человеком жестким и упорным, но он понимал, что выиграть у Жданова в условиях уверенного положения генсека, надвигающейся войны и одновременно подъема советской экономики и улучшения жизни людей, он не сможет. И на компромисс пошел. Итогом стало расширение полномочий профсоюзов на предприятиях, включая согласование кадровых и финансовых вопросов, и реформа выборной системы. Теперь участвовать в выборах в Советы могли кандидаты, выдвинутые КПСС или профсоюзами.

7 октября 1939 года в конституцию СССР внесли соответствующие изменения. Главой государства остался председатель Президиума Верховного Совета СССР, чьи полномочия расширялись. Главой исполнительной власти остался председатель СНК. Вводился пост первого заместителя председателя Президиума Верховного Совета, которого зарубежные комментаторы тут же окрестили вице-президентом, усиливалась система подчинения нижестоящих исполнительных органов Советов вышестоящим. После ликвидации республиканских и областных парткомитетов, "хозяином" региона становился председатель республиканского СНК или исполкома Облсовета, лишенный, однако, рычагов имевшихся у секретаря обкома. Облисполком не мог, в отличие от обкома вмешиваться в дела учреждений и предприятий союзного подчинения, а таких было большинство. Ужесточение подчинения позволило Жданову установить контроль за регионами, теперь местные начальники, лишенные партийного влияния, для него стали малоопасны.

Через день после изменения конституции, Калинин оставил пост председателя Президиума Верховного Совета "в связи с большой загруженностью работой в комиссии по реализации изменений Конституции". На его место единогласно избрали Жданова, с сохранением поста председателя СНК, Калинин стал вице-президентом, сосредоточив в своих руках представительские функции, а реальным заместителем Жданова "по законодательной власти" остался заместитель председателя Шверник.

Теперь вся исполнительная и законодательная власть Союза сосредоточилась у одного лица. За этим последовало введение обязательных альтернативных (не менее двух кандидатов) выборов в Советы всех уровней. В действительности, выдвигаться стали кандидаты от КПСС и профсоюзов. Выборы это оживило, но свободными они, естественно не стали – как правило, оба выдвинутых кандидата состояли в КПСС, занимали примерно равные должности, и через некоторое время сложился устойчивый "кандидатский корпус", в который попадали по должности. Депутатами становились секретарь соответствующего парткомитета, директора крупнейших предприятий, начальники ведомств, руководители профкомов.

Совмещение постов в исполкомах (СНК) и общественных организациях не запрещалось, практиковалось совмещение постов в исполнительной власти и партии, тогда как приходящие из других организаций, в первую очередь профсоюзов, прежних должностей обычно лишались. Это давало преимущество выходцам из партии, оставляя профсоюзам лишь уровень районов и городов – но в советских условиях и это представлялось невиданной демократией.

Реформы, вылившиеся в "Ждановскую конституцию", повысили легитимность власти и лично ее главы в обществе и за рубежом, дали возможность советской дипломатии козырять демократичными выборами в стране. За границей появление новой конституции расценивали как дальнейшую нормализацию и демократизацию СССР, ассоциируя председателя президиума Верховного Совета с президентом, и расценивая КПСС и объединенные профсоюзы как аналог двухпартийной системы. Как иронизировала в эти дни "Вашингтон-пост", "…в России установлено сочетание парламентской республики, позаимствованной у Франции и корпоративные выборы законодателей, взятые у Муссолини. Похоже, следующим шагом будет введение суда присяжных на английский манер".

Для левого внешнего потребителя и общественного мнения, реформа партии представлялась как углубление интернационализма, причем упор в пропаганде делался на противопоставление нового курса национализму. В первую очередь – национал-социализму, разумеется.

Особое место в стране заняли профсоюзы. Формально не подчиняющиеся никому, они, разумеется, контролировались по партийной линии, но ВЦСПС его лидеры, среди которых выделились Постышев, Гринько и Антипов, постепенно превращали в закрытую, саморегулирующуюся политическую силу.

Вырос престиж не только депутатского мандата, но и собственно "включения в список кандидатов", ведь именно этот список стал фактически закрытым кадровым резервом для госдолжностей. Выигрыш выборов добавлял солидности, но считался условием вторичным. А попасть в кандидаты, миновав карьеру в партии или – что и придало ВЦСПС значение, профсоюзе, стало предельно сложно даже для крупных руководителей, а для остальных практически невозможно.

В районах и городах созданных при одном-двух заводах, профсоюзные кандидаты выигрывали без проблем, в сельской местности партия забирала все голоса. Сложилась система агитации кандидатов, но выбор одного из кандидатов диктовался во многом случайностью, и для народа выборы стали неким "видом спорта".

Верховный Совет постепенно заменял съезды и пленумы партии, становясь основной, взамен ЦК КПСС, площадкой для выработки решений.

Преобразования закрепили личную власть Жданова, но одновременно и повысили роль "узкого руководства", Политбюро, включающего в себя и руководство СНК, и Верховного Совета, и партии. К "широкому руководству" теперь причислялись кроме Политбюро наркомов и руководителей иных ведомств, председатели региональных бюро, заведующие отделами ЦК КПСС, председатели республиканских СНК и Верховных Советов и руководство ВЦСПС. К концу 1939 года изменения во властных структурах СССР практически завершились.

4. За рубежом

После XIX съезда, советское руководство вернулось к международным делам. Жданов, вполне в духе прежних речей Рузвельта и концепции Лиги Наций, предложил идею некоего Тихоокеанского пакта, в который вошли бы США, СССР, Франция, Великобритания и Китай. Предполагалось, что пакт будет гарантировать мир в регионе, и – немаловажное для Москвы положение – включит Советский Союз в существующую систему соглашений великих держав на Тихом океане.

Рузвельту, однако, подобный ход оказался просто не нужен. "Пакт без Японии не имеет смысла, — пояснил он, — а главной гарантией мира является сильный флот. Наш американский, английский и, может быть советский". Президент считал, что Япония не выдержит гонку вооружений, и переговоры закончились громкими заявлениями об улучшении отношений и сотрудничестве в деле мира, но реальной пользы не принесли. Страны остались дружественно-нейтральными.

Британских политиков давно заботило несоответствие между обязательствами метрополии и ее возможностями. Глобальным интересам Великобритании угрожала как Франция, с ее сложившимся Средиземноморским союзом, так и набирающие силу Германия, и – США. Соглашение с Гитлером замкнуло немецкий и французский блоки друг на друга, реализовав традиционную систему сдерживания. Япония угрожала английским интересам в Китае и потенциально – в юго-восточной части Британской империи, включая Индию. Но там как раз союзником в противостоянии Токио выступал Вашингтон. При этом в случае одновременного кризиса в Европе и на Дальнем Востоке с непосредственным участием Англии, британский флот не мог защитить все интересы империи.

Опасность назревающего мирового столкновения осознавалась, и Британия наращивала военную мощь. "Сильная оборона предотвращает войну, тогда как дипломатия устраняет ее причины" – считал британский премьер, который видел соперников в первую очередь во Франции и США. Локальная европейская франко-германская война Лондон в принципе устраивала, ведь она ослабила бы обе стороны. Опасения внушало соотношение сил, германский блок выглядел слабее французского, а ведь к Парижу вновь, как и перед первой мировой, тяготела Россия. В связи с этим, Чемберлен не исключал (хотя и не желал такого варианта) вступления Англии в возможный конфликт на стороне Рейха. Тем более возможным в Лондоне считали ограниченное участие – действия флота, авиации, выступление только против СССР или Югославии.

На Дальнем Востоке англо-американские разногласия означали фундаментальные различия между позициями обеих держав. Действия Токио в Китае угрожали нарушить баланс сил в Юго-Восточной Азии, и прервать поставки сырья, поэтому правительства обеих стран были в равной мере заинтересованы в сдерживании Японии. Проблема состояла в том, что, при согласии относительно общих принципов дальневосточной политики, специфические интересы различались. Великобритания располагала владениями, а США – властью, и, учитывая второстепенное стратегическое значение Азии, Рузвельт не собирался защищать чисто британские интересы, особенно если британцы сами ничего не предпримут. Различие могло оказаться роковым для Англии, в случае отказа США от активной поддержки, но твердой гарантии американской помощи или уверенности в том, что США будут защищать сугубо британские интересы, например в Сингапуре, Лондон не получил.

Великобритания чувствовала потребность защитить свою приходящую в упадок экономику, в то время как Соединенные Штаты были достаточно сильны, чтобы извлечь выгоду из принципа равных экономических возможностей. И точно так же, как американцы протестовали в викторианскую эпоху против империализма свободной британской торговли, англичане в конце тридцатых годов говорили о том, что Британская империя становится "жизненным пространством американской плутодемократии". В чем смыкались с громящим с трибун заокеанских плутократов Гитлером, отдаляясь от Вашингтона.

Британские имперские преференции, служили постоянным источником трений. Предмет споров заключался не в структуре мировой экономики, но в месте каждой из держав внутри нее. Как с обезоруживающей искренностью заявил первый лорд Адмиралтейства еще в 1934 году, "мы уже обладаем большей частью мира или его лучшими частями и мы только хотим сохранить то, что имеем, и не позволить другим отнять это у нас". Здесь и лежала основа англо-американского соперничества.

Рузвельт готовился к возможности войны, но не имел ни малейшего желания втягивать свою страну в боевые действия, не определившись с союзниками, и главное – результатом войны и ценой победы. Чемберлен не желал неограниченной американской экспансии и не намеревался уступать Рузвельту лидерства в англо-американском союзе.

Пакт Хирота-Лаваля, и договор нейтралитета между СССР и Японией представлялся продолжением политики умиротворения, но не Германии, а Японии. Эти соглашения давали Москве и Парижу выигрыш времени, свободу рук в других направлениях, а Франции еще и некие гарантии стабильности в Индокитае, поскольку в случае видевшегося возможным конфликта с Британией, коммуникации в Индокитай Париж удержать не надеялся. Уход французов и русских из Китая вынуждал Лондон или сделать то же самое, отказавшись от Китая и прекратив помощь Чан Кайши – и в таком случае китайцы (по общему для всех лиц, принимающих решения в то время мнению, хотя не стопроцентно точному) окончательно проигрывали войну, а Британия окончательно расходилась с Вашингтоном. Лондон выбрал другой вариант, двигаясь к охлаждению отношений с японцами, что втягивало в конфликт США. Последним пришлось усилить военную помощь режиму Чан Кайши, в Китай начали прибывать американские военные миссии, появились советники и инструктора. Итогом для Вашингтона, стала неявная, но достаточно последовательно проводимая в жизнь позиция "разумного выжидания". Политика теперь направлялась на оттягивание войны в Европе, что соответствовало и реальным интересам Соединенных Штатов, и нравилось избирателям. Одновременно усиливался нажим на Японию, и если в Европе Вашингтон стремился дистанцироваться от всех сложившихся блоков, то на востоке сближался с Британией. Рузвельт четко понимал, что при возникновении оси "Лондон-Берлин-Токио", его страна окажется блокированной английским и японским флотом. И вариантов у Вашингтона останется немного, изоляция, влекущая возвращение к временам Великой депрессии, или роль младшего партнера Британии. К осени 1939 года шансы на союз Англии и Японии падали, но выступление американцев на стороне противников Великобритании идею могло оживить. Отношения с гитлеровской Германией у США не сложились с самого начала, наладить их было нереально, и ничего полезного в них обе стороны не видели. Рузвельт стремился к открытию протекционистских рынков, но ни англичанам или французам, ни немцам, ни тем более, японцам, это не требовалось. В случае победы, пусть даже не окончательной, англо-германского блока, и присоединившейся к ним Японии, для Штатов закрылись бы рынки в Европе и Азии, но и выигрыш французов означал тоже самое. Позиция Москвы по мнению американцев, серьезной роли не играла, Вашингтон считал, что победу будет торжествовать либо Британия, либо ослабленная Франция. И второй вариант выглядел предпочтительнее. Тем более, Франция увязала во внутренних проблемах.

После прихода к власти, концепцией Петэна провозглашались "Порядок, закон, справедливость" внутри страны и величие Франции вовне. Правительству правых удалось подавить волнения в колониях, остановить девальвацию франка, и даже забастовки за два года стали редкостью. Став по новой конституции IV Республики президентом, Петэн для вытягивания экономики из кризиса пошел по стандартному, в общем-то, пути, форсировав перевооружение армии, увеличив государственный оборонный заказ. Вместе с жесткими и непопулярными ограничениями в социальной сфере (в частности, еще в 1937 году был отменен контроль над ценами и кредитом, сокращена оплата сверхурочных часов, отменена неделя с двумя выходными днями), подъем экономики такая политика принесла. Государство, как и в соседних Германии и Италии, или далеких США и СССР, вмешалось в экономику, начав планирование и расширение государственного сектора. На первом этапе влияние касалось приоритетных областей: транспорта, тяжелой промышленности, сельского хозяйства. За счет этого к 1939 году, благодаря растущей потребности в рабочей силе, удалось остановить рост безработицы. В 1938 году уровень промышленного производства удалось удержать от падения, производство стали даже выросло на несколько процентов. К осени тридцать девятого положение почти не изменилось, но стали заметны тенденции к падению. Промышленная продукция Франции составляла лишь 50 % германской, и надежд на рост не просматривалось, к тому же сохранялась немалая задолженность США и Англии.

Кризис ударил и по сельскому хозяйству. Мелкие хозяйства разорялись, а производительность труда и урожайность во Франции были значительно ниже, чем в соседних странах. Несмотря на имеющиеся площади, сельское хозяйство Франции не покрывало продовольственные потребности страны. Начиная с 1938 года Петэн предпринял немалые усилия для развития производства и повышения производительности труда: сектор сельскохозяйственного машиностроения и сектор производства удобрений вошли в число приоритетных секторов по первому, еще трехлетнему плану модернизации. Сдвиги были незначительными, но поддержку села маршалу такой курс обеспечил – поддержки там не видели уже давно.

Преобладающая поддержка тяжелой и оборонной промышленности вкупе с модернизацией армии, для экономики бесследно, разумеется, не прошли. Во Франции назревал экономический кризис, вызванный сокращением государственных доходов и усугубляемый частичной мобилизацией 1938 года. Да, последнее формально снизило и безработицу, но содержать армию и накачивать ВПК становилось слишком затратно, доходы государства росли гораздо медленнее расходов. Активная внешняя политика позволила французам выйти на рынки СССР, Испании и Италии с ее колониями, вернуться на Балканы. Но экспорт рос медленно, а выгоды от модернизации распределялись слишком неравномерно.

Столкновение Франции и Германии в Европе теперь, когда Париж настраивался на активную внешнюю политику, становилось неизбежным. К этому добавлялась и необходимость защиты своих рынков сбыта от Англии. Пропаганда правительства, поддержанная по различным причинам и частью оппозиции, ничего нового не изобрела. Если в Рейхе главными виновниками тяжелого положения немцев в 20-30-х годах объявили французов и евреев, то Петэн в качестве единственной преграды на пути процветания Франции назвал традиционного врага – Германию, "поддерживаемую Лондоном, проводящим политику дискриминации Франции". Внутренних врагов в Париже назначать не стали, Патриотический фронт вел курс на единство нации направленное вовне страны. Мысль о войне с оправившейся от проигрыша в первой мировой и требующей реванша Германией подавалась в прессе и выступлениях руководства как ответ на агрессивные захваты Гитлера и вытеснение французов с традиционных рынков, как неизбежное последствие действий "забывших урок 1919 года бошей". И пропаганда находила отклик, как и в других странах, людям проще было поверить в происки врага, чем во внутренние причины кризиса.

Серьезная война могла быть лишь результатом согласия самых разных групп общества, уверенностью, что не воевать нельзя, все пути к миру зашли в тупик. И именно такую позицию занимало правительство. Рассчитывая, безусловно, и на то, что война вытянет кренящуюся экономику и лишит Францию конкурентов на внешнем рынке. В Париже видели, как с каждым днем растет военная и политическая мощь III Рейха, и полагали, что время работает не на Францию. "Нет никакой заслуги в том, чтобы оттянуть войну на год, если через год война будет гораздо тяжелее и ее труднее будет выиграть" – заявил председатель Сената Жанненэ. Позицию бывшего ближнего сотрудника Клемансо правое правительство разделяло.

Но в пришедших к власти кругах Франции, единство существовало лишь достаточно условное. Среди правых имелось влиятельное течение, выступавшее за соглашение с гитлеровской Германией. Если группа, возглавляемая Петэном, ограничивалась требованием создания авторитарного режима, то радикальная часть правых выдвигала корпоративные идеи фашизма. Основой этого направления стал кружок "Большой щит", выступавший за сближение с Рейхом и объединивший радикально правых членов Патриотического фронта. Разногласия должны были прорваться, и это произошло.

В начале 1939 года, по обвинению в заговоре против Республики и шпионаже в пользу Германии полиция арестовала лидеров "Большого щита" герцога де Брогли, графа де ля Рошфуко, принца де Полиньяка, герцога де Клермон-Тоннер, принца д'Аранберг и владельца газеты "Пти паризьен" Бюно. Арестованных судили в октябре и приговорили к тюремному заключению. В ходе шумной кампании связанной с заговором, без особого шума уволили ряд служащих, как поддерживающих более правое, чем сторонники Петэна направление, так и замешанных во взяточничестве, лоббизме и иных служебных злоупотреблениях. Последнее правительством озвучивалось особо и громогласно, чистка государственного аппарата давно назрела, коррумпированность и неэффективность французских чиновников была общеизвестна, да и освободить теплые места для своих сторонников отнюдь не мешало.

Президент, получив свой, тоже вполне традиционный для того времени "процесс врагов народа", в чем-то аналогичный процессам 1934 года в Германии и 1937 – в СССР, кроме устранения своих противников внутри правящей коалиции еще и укрепил свой авторитет. Все же во Франции народ благосклонно относился к левым, особенно, умеренно-левым идеям, да и позиции проигравших социалистов оставались сильными. А не поддержать удар правительства по крайне-правым, левое крыло не могло. В первую очередь, с такой поддержкой громогласно выступила французская компартия, стремительно смягчающая чересчур радикальные требования и осваивающаяся в роли центра всей левой оппозиции, перетягивая к себе сторонников других левых партий. Партия власти относилась к меняющимся коммунистам благосклонно, там считали, что идет процесс сходный с советским, и растворение коммунистов в достаточно левой политической культуре Франции сделает их безопасными.

Обвинения в реакционности после процесса "Большого щита" Петэн отвергал вполне обоснованно, позиционируя себя как надпартийного, общенационального лидера. Именно такая позиция устраивала старого маршала больше всего. Не слишком разбирающийся в политических интригах, слишком значительный, чтобы мириться с второстепенной ролью, слишком самолюбивый, чтобы выслуживаться, он стремился к власти, сочетая в себе искреннюю уверенность в предначертанном судьбой величии Франции, чувство собственного превосходства и высокомерное презрение к другим. На склоне лет, события предоставили его талантам и его честолюбию возможность развернуться во всю ширь, и упускать этот случай он не собирался. Надо отметить, что госструктуры при этом работали достаточно стабильно, поскольку программа Патриотического фронта, которой руководствовалось правительство, была не только политической идеологией, но и методом действия, основанной на ясных принципах: величие Франции, центральная роль государства, преимущество интересов нации над идеологиями, необходимость позиции главы государства над партиями. Широкого противодействия все это не вызывало.

Во внешней политике Петэн к концу 1939 года стремился к укреплению Средиземноморского союза Франции, Италии, Югославии, Испании и вошедшей в альянс Чехословакии. Проблем хватало, итальянцы считали себя равноправными партнерами со своей позицией, Франко предпочитал не вмешивать отходящую после гражданской войны Испанию в сколь-нибудь серьезные конфликты, Чехословакия, окруженная со всех сторон немецким блоком, не могла оказать существенной помощи, а в Югославии продолжались межнациональные распри, сглаженные политикой нового правительства, но не разрешенные окончательно. Против кажущейся монолитной прогерманской коалиции, состоящей из выросшего за последние годы III Рейха, Румынии, Венгрии, Болгарии и остатков Польши, ныне называемых Протекторат Мазовия, французский союз выглядел достаточно скромно. Поэтому особую роль стали играть отношения с СССР.

В сентябре 1939 года, выступая в парламенте, Петэн заявил, что необходимость во франко-русском союзе становится очевидной при каждом новом повороте истории, а договор с Россией важнейший этап создания системы международной безопасности. Президент Франции стремился к доминированию в Европе, а для этого ему требовался союз с Москвой.

Еще десять лет назад Франция и являлась европейским гегемоном, и возврат утраченных позиций на новой, более прочной основе, представлялся в нынешней ситуации первоочередным. В этой континентальной системе места для "островных соседей" не оставалось, и отношения с Лондоном ухудшались с каждым днем. В Париже выдвигали идею единой Европы от Атлантического океана, до Тихого. В отличие от гитлеровского проекта Рейха и вассальных государств, французский проект мыслился как "Континент отечеств", в котором каждая страна сохраняла политическую самостоятельность и национальную самобытность, при расширенном экономическом и военном сотрудничестве. И ведущей роли Франции, конечно.

К 1939 году ранее превалировавший принцип пассивности национальной обороны сменился жестким и неуступчивым подходом, предполагавшим наступательные действия. Однако реформа армии под эту доктрину завершена не была, и хотя национальный престиж Франции в результате ее недавних успехов слегка восстановился, чувство неуверенности в петэновском окружении не исчезло. Окончание прошлой войны не обеспечило мира, и по мере того как Германия восстанавливала свои силы, она возвращалась к своим прежним притязаниям. Подкрепить позиции, а еще лучше – найти союзника готового воевать за Францию и вместо французов оставалось заветным желанием официального Парижа. Поиск приводил только в Москву.

Ответ Жданова на французские предложения о дальнейшем сближении не замедлился. Советский Союз хотел иметь надежного партнера в европейских делах в критический момент, и на приеме в Кремле Жданов предложил тост за Францию, желая, чтобы она была "великой и могучей, потому что России нужен великий и могучий союзник".

Правительство Франции, вышедшее из правого Патриотического фронта, не скрывало неприязни к теории и практике коммунизма, но ждановский СССР там рассматривали как наследника Российской империи, "переболевшего" революцией. Аналогия СССР и империи Наполеона, начиная с 1937 года стала традиционной, а бывший союзник по первой мировой войне считался, и это не являлось секретом, восточным фронтом против Гитлера. Несмотря на то, что коммунистические лозунги в советской пропаганде не исчезли, и Коминтерн продолжал функционировать, идеи "постепенного сближения двух систем" приобрели статус политического курса. Французская компартия, ориентированная на Москву считалась "советским лобби", но не преследовалась. Объяснение было предельно простым, и Петэн изложил его вполне четко: "…как исторические соображения, так и потребности настоящего момента и интересы будущего, диктуют Франции настоятельную необходимость поддерживать и развивать нормальные связи с Советским Союзом". Иными словами, противостоять Германии без СССР, даже с учетом Средиземноморского блока, Париж не хотел.

Впрочем, в СССР к идее нормализации отношений с капиталистическим миром относились благосклонно. 8 октября, в первом выступлении в роли официального главы государства – председателя Президиума Верховного Совета, Жданов подтвердил приверженность осуществляемой уже два года политике: "Интернационал был создан при Марксе в ожидании близкой международной революции. Коминтерн был создан при Ленине также в критический период. Теперь же, на первый план выступают национальные задачи для каждой страны… Не следует держаться за то, что было вчера. Народам первой в мире страны Советов, следует строго учитывать создавшиеся новые условия".

Посыл за рубежом восприняли доброжелательно, причем как во французском, так и в немецком блоке, идеология национальных интересов превалировала в обоих союзах. Другую часть речи, посвященную военным вопросам, в Париже сочли подтверждением антинемецкой направленности, а в Рейхе – указанием на желание расширения СССР:

"Возросшая политическая, экономическая и военная мощь Советского Союза позволяет нам осуществлять активную внешнюю политику, решительно ликвидируя очаги войны у своих границ, расширяя свои территории… Мы стали сильнее, можем ставить более энергичные задачи по защите мира…"

Но четкого выбора Москва все же не сделала.

К концу 1939 года ситуация в мире вообще отличалась неопределенностью. События 1937-39 годов перекроили карту Европы, кардинально изменили конфигурации союзов и блоков. При этом новые, складывающиеся или сложившиеся коалиции отличались от считавшихся традиционными и устойчивыми настолько, что ориентироваться стало сложно даже ключевым игрокам. Четкого разграничения на враждебные и дружественные силы не произошло, более того, казавшиеся еще два года назад непримиримыми страны становились союзниками, а союзники – противниками. Усугубляла сумятицу еще и смена идеологий и режимов (или то, что казалось такой сменой) в ряде стран. А отчетливое ожидание войны и уже год как непрекращающаяся, лишь прерываемая иной раз открытыми войнами и захватами напряженность отношений, обострили проблему выбора любых внешнеполитических шагов до предела. Тем более с появлением новых центров притяжения.

Наиболее монолитным выглядел германский блок, но если на внешней арене он выступал единым, направляемым из Берлина, целым, то внутри "Стального пакта" противоречия существовали. Основной проблемой были территориальные претензии Болгарии и Венгрии к Румынии, получившей после первой мировой войны земли соседних стран. К Румынии же, имелись подобные претензии и у СССР, что послужило одним из основных поводов для принятия Бухарестом покровительства Гитлера. Венгрия, кроме того, продолжала претендовать на принадлежащее Чехословакии Закарпатье и некоторые земли в Югославии, а в Болгарии оживились претензии к Греции относительно Западной Фракии.

СССР и Франция делали попытки возобновления отношений с Болгарией, предлагая заключить пакт о взаимопомощи и поддержать территориальные претензии к Греции и Турции, но царь Борис сделал свой выбор и отклонил эти предложения. Румыния, враждебная СССР, после переворота Антонеску стала резко недружелюбно относится и к Парижу, поддерживавшему свергнутого короля, а Венгрия не питала симпатий к бывшим противникам в мировую войну никогда.

В варианте войны с СССР к войскам Рейха и его союзников могли добавиться формирования Протектората Мазовия. На территории бывшей Польши со столицей в Варшаве, под руководством Бека немцы сформировали из пленных и капитулировавших остатков польской армии как боевые части для прикрытия границы с СССР, так и около 50 военно-строительных батальонов, занимавшихся восстановлением разрушенной инфраструктуры в Протекторате и на землях отошедших Германии. Идеологией нового "войска Мазовского" озаботилось ведомство Геббельса совместно с Беком и главой Протектората Нейратом. Основным постулатом являлась антисоветская направленность, сочетающаяся с невнятными обещаниями восстановления Польши за счет отторгнутых территорий на Востоке, поскольку, как полуофициально заявил Нейрат, "после возвращения Рейху исконно немецких земель, переданных под давлением Парижа после Версальского мира, все препятствия к германо-польскому содружеству исчезли". Такая пропаганда накладывалась на немедленно появившиеся в польской среде лозунги советского удара в спину и предательства национальных меньшинств как причины поражения. Поляки Протектората готовились "отвоевать на Востоке право Польши на воссоздание", и Бек оказался удобной фигурой для того, чтобы возглавить это движение. В итоге, армия Протектората насчитывала около 250 тысяч человек (включая полицейские части), и считалась "достаточно лояльной Рейху при действиях против русских или чехов". Для войны с Францией использовать поляков не предполагалось, в этом случае в их прогерманских чувствах немцы сомневались.

К германской коалиции примыкала и Великобритания. Оставаясь независимым центром, Англия практически открыто выступала как дружественная Рейху сила, стремясь уравновесить потенциально опасную французскую коалицию. За Лондоном во внешнеполитических отношениях, следовала Голландия. Последняя ничего не имела ни против Гитлера, ни против Петэна, и более всего желала в случае европейской войны, повторения голландского нейтралитета времен первой мировой. Но наличие далеких азиатских колоний, делало зависимость от Британии основным курсом Амстердама, а успехи прогитлеровской нацистской партии, которая получила поддержку среди мелкой буржуазии и сельских жителей и консерваторов, толкали королеву к сближению с Берлином. Также на Германию и Англию ориентировалась Португалия, как их союзника, пусть и неформального, рассматривали Турцию.

Англо-германские отношения представлялись стабильно-дружественными, но на долгое сохранение такого положения, Гитлер не рассчитывал, ведь у Лондона всегда оставалась возможность вернуться к идеям Антанты. С Москвой связи уже осложнялись. После раздела Польши, включения в советскую сферу влияния Прибалтики, Жданов предъявил претензии к Финляндии, что вызвало негативную реакцию в Лондоне и охлаждение в Берлине. Собственно, отдавать еще что-то русским Гитлер не собирался, но пока рассчитывал на советский нейтралитет, пусть и не закрепленный договором. Но время поджимало. Если осенью 1939 года немцы могли рассчитывать на невмешательство СССР и поддержку Англии, то в дальнейшем положение с большой вероятностью менялось. Первоочередными противниками Берлина, исходя из подобных представлений, стали Чехословакия и Франция.

Французский блок был гораздо более рыхлым. Париж не рассчитывал на полную поддержку Италии, поскольку Муссолини выступал в роли не сателлита, а формально полноправного партнера, и мог вести свою политику. Испания Франко еще не оправилась от последствий гражданской войны и, несмотря на союзные отношения, значительной помощи из Мадрида ожидать не приходилось. В Югославии продолжались, хоть и менее остро, конфликты между сербами и хорватами, усугубленные расколом в самих национальных кругах на сторонников Франции и Италии, Германии, Англии и коммунистов. Последние поддерживали профранцузские силы, но рост влияния Тито Петэна беспокоил. Маршал готов был мириться с компартией во Франции, которая служила не только прорусской, поддерживающей в этом правительство партией, но и вносила раскол в ряды левых – основных политических противников Патриотического фронта и критиков президента. Но усиление Москвы в считающейся французской сфере влияния на Балканах радовать не могло. Оставалась Чехословакия, Бенеш поддерживал Францию безоговорочно. Но Чехословакии, окруженной немцами и венграми, Гитлер диктовал свои условия, отказаться от которых Прага просто не имела возможности – их экспорт и импорт зависел от воли Рейха. Небольшой участок советско-чехословацкой границы, возникший после раздела Польши, внушал надежды на помощь Москвы, но торговля между этими странами шла вяло, а транзит через СССР для Праги был делом не только новым, но и не очень выгодным.

В случае войны с Германией, Париж рассчитывал на экономическую и политическую поддержку Испании – что было важно не только в плане поставок сырья, но и позволяло снять войска с франко-испанской границы. Но участие в войне Франко исключалось. Испанские эмигранты-республиканцы готовы были воевать с немцами, переговоры об их дальнейшей судьбе с Мадридом велись, и испанское правительство готово было обещать полное прощение воевавшим на стороне Франции, а тем, кто все же возвращаться не желал, Париж готов был предоставить гражданство. Но этим участие Мадрида в войне исчерпывалось.

Италия внушала серьезные опасения, в Париже знали, что и Гитлер, и Чемберлен настойчиво ищут подход к Муссолини, и совсем не исключали переход Рима на сторону Рейха. Пока дуче придерживался французской ориентации, но считалось, что в отношениях с Италией время работает на немцев. "В случае если бы франко-германский конфликт разразился сейчас, мы можем твердо рассчитывать на то, что Италия не ударит в спину – докладывал генеральный штаб, — но не можем быть уверены в объявлении Италией войны Рейху". Последнее, впрочем, не исключалось, и при таком развитии событий, итало-югославский фронт должен был оттянуть часть немецких войск на себя. Югославия могла вступить в войну, но на ее армию больших надежд не возлагалось. Чехословакии напротив, отводилась довольно солидная роль в возможном столкновении, и Бенеш поддерживал во французском правительстве уверенность в желании чехов воевать. При поддержке СССР, чехи, по расчетам французского генштаба, хоть и теряли часть территории, могли держаться достаточно долго.

Особый интерес представляла Бельгия. Во внешней политике эта страна предпочла бы нейтралитет, но никто не питал иллюзий насчет того, что территорию страны можно защитить дипломатическими средствами. Было очевидно, что при начале конфликта в Европе, либо Германия, либо Франция введут войска на территорию страны, невзирая на любые декларации. После долгих колебаний, бельгийцы вернулись к союзу с Францией. Тем более что стремление к нейтралитету практически никакого влияния на оборонительное строительство не оказало, и система бельгийских укреплений защищала страну только от Германии.

Уже в конце 1938 года начались франко-бельгийские переговоры, которые в январе 1939 привели к заключению секретного соглашения о военном союзе в случае войны с Германией. В сентябре последовало заявление правительства Франции об оказании помощи Бельгии и Швейцарии в случае агрессии со стороны третьей державы. Официального ответа не последовало, но в октябре король Бельгии Леопольд III посетил с визитом Париж и Рим.

В итоге, Париж мог рассчитывать на бельгийскую армию, но с учетом требовавшегося Брюсселю времени на развертывание. Признавалось, что при срыве бельгийской мобилизации, оборона Бельгии будет затруднена, хотя на такой случай и планировалось занять кадровой армией оборону на линии Мааса и в антверпенском "национальном редуте". Этот шаг, однако, представлялся крайним, так как предполагал практически без боя передать противнику большую часть территории государства.

Но время работало против Франции, как и против Германии. Возможность перехода на сторону противника Италии, изменения настроений в Югославии, сохраняющаяся неопределенность отношений с Москвой, все это усугублялось внутренними проблемами. Всплеск националистических выступлений, имевший место после прихода к власти правых, постепенно сходил на нет. Социалисты критиковали политику Петэна, выдвигая идеи соглашения с Гитлером и англичанами, заявляя несмотря на агрессивную правительственную агитацию о никчемности для рядового француза войны за чехов или сербов, педалируя тему потерь в первую мировую. Тема находила отклик, мировую помнили. Пропаганда оппозиции несколько сглаживалась лозунгами о "наглых бошах, которых надо загнать обратно к Версальским ограничениям" и "коварном Альбионе, вооружившем Гитлера и толкающем его на Францию", но чем дальше, тем меньше эти призывы находили поддержку.

Английскую экономику лихорадило. Британский капитализм терял свои позиции на внешних рынках, со второй половины 1937 года в империи начался экономический спад. Объем промышленной продукции Англии сократился, не говоря о США, ее уже обгоняли Германия и даже Франция, тесня на мировых рынках, и тенденции не обещали благоприятных перспектив. С 1935 по 1939 годы военные расходы Англии увеличились почти в 10 раз, но в условиях кризиса они играли двойную роль. Военное производство стимулировало экономику, сохраняя рабочие места, но падение бюджетных доходов при росте расходов на военные нужды и насыщение вооруженных сил требовало или прекращения наращивания вооружений и сворачивания оборонных производств, или реального оправдания затраченных усилий – как минимум, загрузки имеющихся мощностей военпрома. Для загрузки, и это было понятно каждому, требовался источник сбыта. Лучшим рынком сбыта военной техники и вооружений является война…

Правительству удалось в массовом сознании возложить ответственность за кризис на "предавшую идеалы Антанты неблагодарную Францию", "вытесняющую английские товары с рынков за счет поддержки незаконных режимов", но избиратели требовали реальных шагов по исправлению ситуации. Активная пропаганда немцами достижений в социальной и экономической сфере III Рейха находила благодарных слушателей.

Курс Чемберлена на широкое соглашение с Германией пользовался широкой поддержкой английских верхов. В Лондоне не скрывали и антифранцузских настроений, заявляя, что лучше Гитлер, чем Петэн, обвиняли Россию и Францию во втягивании Англии в первую мировую войну и намерены повторить этот ход. К 1939 году оппозиции Чемберлену по поводу внешней политики практически не существовало. Всерьез требовать смены курса на сотрудничество с наращивающей авторитет пэтеновской Францией было очевидно проигрышным ходом. В ходе парламентских прений даже лидер лейбористов Эттли вынужден был заявить, что "лучшим средством укрепления мира явилась бы решительная совместная политика Великобритании Германии".

Британская империя, вместе с доминионами и колониями занимавшая кроме Британских островов Канаду, Австралию, Новую Зеландию, весомую часть Африки и практически весь Ближний и Средний Восток от Египта до Индии и Бирмы, насчитывающая свыше миллиарда населения, более всего была заинтересована в двух вещах: сохранении своих колониальных владений, в первую очередь – их экономическое подчинение, и недопущении появления единого сильного соперника. На роль такого конкурента сейчас претендовали в Париже, вспоминая времена Наполеона. Традиционно "английской шпагой" против французов служили немецкие князья. И – Россия. Но с последней диалог не получался, британцам просто нечего было предложить Москве.

В Англии были уверены в неотвратимости войны в Европе, и определились с тем, на чьей стороне будут симпатии империи. Вопрос стоял в результатах войны и непосредственном участии британцев. Если идеальным итогом считалось обескровливание обеих сторон и выступление в качестве арбитра, положительным – частичная победа Германии с заключением мира, близкого к ситуации после франко-прусской войны, то последнее было проблемой. Вступать в войну не хотелось. Неофициально Гитлеру изложили позицию правительства: в случае германо-французского конфликта, Британия будет поддерживать Рейх дипломатически, окажет помощь поставками и кредитами, но не вступит в войну за исключением случая выступления на стороне Парижа СССР. Впрочем, гарантий военных действий в последнем случае Лондон не давал. В Великобритании рассчитывали на нейтралитет Жданова, в противном случае полагали достаточным нанесение ударов авиацией по южным районам СССР, в первую очередь – нефтедобывающим, и возможно действия флота "в районах прилегающих к морю". Что подразумевалось под последним глубокомысленным заявлением, в Берлине поняли не вполне, но предпочли считать его намеком на возможный ввод британского флота в Черное море. В Ираке и Иране англичане строили аэродромы, способные принимать тяжелые бомбардировщики, с Турцией велись переговоры о позиции Анкары на случай войны.

Соединенные Штаты не входили ни в одну из группировок. В Вашингтоне было немало сторонников сближения с Англией и Германией, но такой союз не сулил никаких перспектив. Ограниченная война Франции и Германии в Европе вообще не должна была серьезно затронуть Америку, поэтому по отношению к возможности такого конфликта они заняли позицию миротворца, рассылая призывы к миру. Рузвельт готовился к выборам, и такая позиция отвечала ожиданиям избирателей лучше всего.

Страны Скандинавии – Швеция, Норвегия и Дания занимали нейтральные позиции, выражая желание сотрудничать с любым, кто платит. Основой политики этих стран, из содружества которых практически вышла к 1939 году Финляндия, стал фактический скандинавский союз, Осло, Копенгаген и Стокгольм стремились проводить политику экономической поддержки друг друга и сохранять хорошие отношения со всеми европейскими блоками. Москва летом 1939 года вела в Норвегии и Швеции зондажные переговоры о торговле "в период возможного обострения политической ситуации в Европе". Переговоры, проведенные советским послом Коллонтай, закончились неофициальным заверением о возможности в случае обострения ситуации транзита товаров из США через Норвегию.

Советский НКИД сделал широковещательное предложение об объявлении акваторий Норвежского, Баренцева морей, Датского пролива и Северного Ледовитого океана "зоной мира". Мотивировалось это заявленным нейтралитетом США, Норвегии и Швеции, и декларируемой готовностью СССР "соблюдать в данной акватории все нормы предполагаемые для нейтральных вод вне зависимости от позиции и действий Союза ССР на любых иных направлениях". Подписать и обеспечивать такое соглашение предлагалось СССР, США, Норвегии и Швеции, закрепив пакт в Лиге Наций. Инициатива активно пропагандировалась как доказательство миролюбивой политики Москвы, и нашла положительный отклик и в Скандинавии, и в США и в странах Французского блока. Ни к чему за исключением моральных ограничений не обязывающее СССР и США, понравившееся скандинавам уже в силу своей направленности и особенно готовности Жданова отказаться от боевых действий на севере, как это преподносилось прессой, мирное предложение стало прекрасным поводом для политической рекламы совершенно разных деятелей. И в первую очередь – для рекламы советской внешней политики. В случае подписания соглашения, во что в Москве изначально не верили, расчет строился на обеспечении в случае войны транзита грузов из США, и заинтересованности Вашингтона в сохранении путей сообщений с Европой, далеких от зоны возможных действий немецкого и французского, а возможно и британского флотов. Реальной целью было укрепление отношений с США и странами Скандинавии, в противовес британскому и немецкому влиянию. В Британии и Германии инициативу действительно восприняли негативно, как направленную против этих стран, поскольку флотов, имеющих возможность и желание действовать в заявленных водах, кроме них не имел никто.

Подобное предложение, но уже от имени СССР, Литвы, Латвии и Эстонии и позиционирующееся как второй шаг, прозвучало по поводу Балтийского моря, где к участникам соглашения добавлялись Германия и Финляндия и исключались США. При этом НКИД СССР заявил о том, что "в случае создания устойчивого пакта, предоставляющего гарантии демилитаризации Балтики, СССР готов, следующим шагом рассмотреть возможность отказа от баз в прибалтийских странах". Последнее стало сенсацией. Впрочем, рассчитанной – оба предложения готовились не столько дипломатами, сколько пропагандистами из Бюро международной информации при ЦК КПСС.

Как вспоминал несколько десятилетий спустя тогдашний шеф этого бюро Радек, "идея была настолько дурацкая и нереальная, что понравилась всем, и у нас и за границей. Это ведь, по сути, была пародия на все эти пакты, выдвигаемые в середине тридцатых в Лиге Наций – о разоружении, о мирной Европе. Бесполезные, но очень, очень красивые. Поддержать такое предложение ничего не стоит, а воплотить в жизнь невозможно. Ну, заключили бы пакт – нас бы он не связал, нам с Севера флотом наступать некуда, а понадобилось бы – нашли бы причину для оправдания. Тут другое было важно, мы пактом Вышинского-Риббентропа в глазах антифашистов всего мира себе очень сильно навредили. Польша, Прибалтика – это, конечно, перевесило, но в агитационном плане мы после договоренностей с Гитлером много проиграли, безусловно. Надо было восстанавливать позиции".

Радек преувеличивал, понравилась новая инициатива Москвы далеко не всем. В Хельсинки посчитали инициативу направленной на блокаду Финляндии в случае войны с СССР. Ведь принятие мирных инициатив исключало возможность оказания военной помощи финнам со стороны практически любой великой державы, или вело к нарушению пакта.

В Прибалтике озвученные предложения вызвали иные мысли. Второе заявление там расценили, как намерение СССР уйти из этих стран. Основной концепцией советской пропаганды для Литвы, Латвии и Эстонии стал лозунг озвученный Калининым: "Независимость прибалтийским странам предоставила революция, подтвердил ее Ленин. И Советский Союз не посягает на суверенитет независимых стран. Но, независимость от одной империи не означает включение страны в другую империю… Разумеется, мы хотим видеть на своих границах только дружественные, связанные теплыми отношениями страны".

Теперь события лета 1939 года преподносились не как шаг к включению в СССР, но как защита от поглощения Рейхом, причем исключительно временная. Время, правда, не оговаривалось, зато превозносилась наиболее наглядная иллюстрация Литвы, у которой немцами была отторгнута Клайпеда, а Москвой возвращена Виленская область. Настроения и населения, и немалой части прибалтийских элит заколебались. Литовская ситуация заставляла задуматься, а заявления Москвы выглядели вполне серьезно, особенно впечатляла апелляция к Лиге Наций и США. Околоправительственные круги немедленно начали рассуждать о ситуации, когда русские уйдут. Общую схему выразил наиболее авторитетный эстонский генерал Лайдонер: "Нынешнее предложение русских заведомо неприемлемо для Германии, и вызовет противодействие Великобритании. Но, похоже, это только первая проба пера, мне кажется – и я хотел бы в этом убедиться, что русские ищут пути для обеспечения безопасности своих границ без присутствия своих войск в соседних странах. Это представляется возможным, но в Москве заблуждаются, считая это быстрым делом или вопросом скорейшего заключения договоров. Конечно, иностранные базы, тем более, коммунистические, не являются предметом необходимости для нас, но я могу допустить, что такой подход сохранил землю Прибалтики от потрясений, подобных литовским, чехословацким или польским. Если русские решат уйти, то это решение последует не через месяцы, а вероятно, через несколько лет. И это объективное требование времени". Впрочем, Лайдонер тут же предсказал и иное: "Если русские примут решение о сворачивании своего военного присутствия, они, вероятно, захотят оставить в Эстонии и соседних странах правительство, максимально лояльное России. Судя по событиям в Югославии, впрочем, это не обязательно должно быть коммунистическое правительство".

В Москве, вопреки мнению генерала из бывшей российской Чухонской губернии, не заблуждались. И уходить не намеревались, и в реальность принятия своих инициатив не верили. Но смена настроения в Прибалтике, в первую очередь в армии и властных структурах, с антисоветского, антикоммунистического, на сдержанную лояльность соседней державе, и настороженность к Рейху, оценивалась положительно. Продолжением стали заявления МИД Литвы, Латвии и Эстонии о невступлении в войну в случае конфликта в Европе, с "возможным интернированием находящихся на территории страны иностранных войск в случае боевых действий рядом с границами". В Рейхе это вызвало недовольство, в случае советско-германской войны сохранение нейтралитета Прибалтики означало прикрытие советской границы на довольно большом отрезке подкрепленное "интернированными" частями РККА, в любой момент могущими ударить по Германии, а нарушение могло повлечь не только осуждение невоюющих держав, что никого не смущало, но и некоторые санкции. Кроме того, такие действия ставили бы немцев в положение агрессоров и могли вызвать подъем антинемецких настроений в Прибалтике и как следствие заставить армии этих стран воевать с оккупантами. Москву все это устраивало. Как устраивало и потепление отношений со Скандинавией и США, охладившихся было из-за событий вокруг Прибалтики.

Таким образом, к ноябрю 1939 года мир замер в ожидании глобальных сдвигов. По разным причинам и III Рейх с сателлитами, и Средиземноморский союз, и СССР, собирались в той или иной степени перейти к активным шагам на международной арене в ближайшее время. И первой, так уж выпало, шагнула Москва.

27 ноября 1939 года в районе поселка Майнила произошел обстрел советской территории с финской стороны. НКИД СССР в тот же день потребовал отвода финских войск от границы на 20–25 километров.

5. Округление границ

Основу военной мощи Финляндии составляли фортификационные сооружения, т. н. "линия Маннергейма" с ее предпольными, основными и тыловыми полосами и узлами обороны, пересекающая Карельский перешеек от Финского залива до Ладожского озера. Многополосная система полевых укреплений, протянувшаяся от Питкяранта на берегу Ладожского озера до Толваярви прикрывала юго-восточный Приладожский регион Финляндии, а в тылу этих укреплений, на перешейке между озёрами Янисярви и Ладожским, располагалась полоса долговременных укреплений. Начиная с весны 1939 года, линии укреплений непрерывно и активно совершенствовались, укрепляя систему обороны. Член внешнеполитической комиссии финского парламента Фрич, совершивший ознакомительную поездку по районам расположения войск на Карельском перешейке в конце октября, сделал вполне определенный вывод: "Финляндия готова к войне".

Москва свою готовность к войне оценивала так же, готовились в РККА основательно. Основываясь на данных разведки, начальник Генерального штаба Шапошников высказал мнение, что боевая выучка финской армии весьма высока, что оборонительная линия Маннергейма, перекрывающая весь Карельский перешеек от Финского залива до Ладоги, препятствие серьезное и для штурма трудное, тем более в условиях зимы. Опыт польской компании не прошел бесследно, в войсках было организовано его изучение. Более того, из Белорусского и Украинского округов на северо-запад перебросили часть обстрелянных соединений, заменив их призывниками. Тем не менее, большую часть готовящихся к наступлению на Финляндию войск составляли развернутые за счет призыва части Ленинградского и внутренних округов, боевого опыта и грамотной подготовки не имеющие. Войска отрабатывали технику штурма с учетом опыта прорыва польских УР, специальную подготовку для штурма прошли батальоны первого эшелона. Части получили средства для подрыва дотов и дзотов, для штурма мощных укреплений выделялась артиллерия, в том числе большой мощности (одиннадцать артиллерийских полков), а промышленность Ленинграда постепенно переводилась на военный режим, готовясь стать мощной тыловой базой фронта.

Основным советским планом стало наступление двумя фронтами – Северным, под командованием генерал-полковника Седякина и Карельским, во главе с генерал-полковником Рокоссовским. Главный удар наносился на Карельском перешейке, где планом предусматривалось наступление на выборгском направлении, выход к оборонительной полосе, прорыв линии Маннергейма и развитие наступления в направлении Хельсинки.

Северный фронт развивал отвлекающее наступление в направлении Оулу, и при поддержке Северного флота должен был овладеть Петсамо и отрезать Финляндии выход к Баренцеву морю, после чего продвигаться к югу. Учитывая местность между Ладожским и Онежским озерами, малое количество дорог, скалы, лес, а также сложившееся после польской войны скептическое отношение генштаба к способности РККА уверенно продвигаться в условиях бездорожья, решительных задач фронту не ставили. Основной задачей являлось отвлечение сил финнов с Карельского перешейка.

Карельский фронт насчитывал в своем составе три армии, Северный – две, при этом первый имел три танковых дивизии и три тяжелых танковых бригады прорыва, а второй лишь танковый полк.

Жданов ожидал от армии быстрой победы и демонстрации военной мощи СССР, и в НКО считали, что собранных сил для этого достаточно.

28 ноября советские газеты опубликовали сообщение штаба Ленинградского военного округа "Наглая провокация финляндской военщины". В нем говорилось: "….27 ноября наши войска, расположенные в километре северо-западнее Майнилы, были неожиданно обстреляны с финской территории артогнем. Убиты три красноармейца и один младший командир, ранены семь красноармейцев, один младший командир и один младший лейтенант". Рядом с сообщением советская пресса поместила ноту правительства СССР с решительным протестом и предложением финскому правительству отвести войска от границы на Карельском перешейке.

Финская сторона заявила о непричастности к обстрелу, предложила создать совместную комиссию по расследованию инцидента, и в свою очередь потребовала отвода советских войск от границы на двадцать пять километров (что фактически означало их отвод в городскую черту Ленинграда) в целях обеспечения объективного расследования.

В тот же день советские дипломаты провели консультации с правительствами Франции, Италии, Югославии, Германии, Швеции, Норвегии и трех прибалтийских стран. Позиция на переговорах озвучивалась единая – неспровоцированный обстрел финнами советской территории, опасность для Ленинграда, агрессивное поведение Хельсинки. Но вопросы обсуждались разные.

Во Франции Криницкий уже утром 28 ноября встретился с Лавалем, днем получил аудиенцию президента Петэна. Итогом встреч стало коммюнике французского МИД, осуждающего "провокацию финской стороны направленную на обострение международной обстановки", в котором напоминалось и о недавнем отказе Финляндии принять участие в демилитаризации Балтики. Пресса с подачи правительственных кругов начала компанию по обвинению Хельсинки в агрессии. Главным же стало подтверждение благожелательной позиции Парижа по поводу конфликта и согласование планирующегося при посредничестве Франции и СССР итало-югославского проекта в Албании.

В Риме советский посол Штейн встретился с Муссолини, а назначенный после прихода к власти в Белграде нового правительства посол Ю.В. Мальцев, в прошлом дипломат, помощник секретаря ЦК ВКП(б) Молотова, сотрудник Разведуправления ГШ РККА переведенный обратно в НКИД, с руководством Югославии. В этих странах албанский вопрос обсуждался в первую очередь, Рим и Белград планировали раздел Албании. В ходе консультаций с участием Франции и СССР, стороны окончательно согласовали ввод войск в Албанию на первое декабря. Этот день должен был стать, как выразился дуче, "днем решительности для наших стран". Муссолини знал, что эта же дата намечена в Москве для решения финского вопроса, и одновременное выступление его устраивало, предоставляя широкий простор для маневров на международной арене, где несоюзные страны должны были реагировать на одновременные действия в разных концах Европы, не имея информации о доле координации.

В Берлине посол Астахов напомнил о соглашении, относящем Финляндию к сфере влияния СССР, и сделал запрос о позиции III Рейха на случай "обострения советско-финляндских отношений, не исключающего на сегодняшний день, в том числе и развития ситуации аналогичной сложившейся в апреле этого года в отношениях Германского Рейха и бывшей Польши". МИД Германии на следующий день заверил в верности Берлина своим обязательствам, сделав, однако заявление об особых интересах Германии в Финляндии, дружественных отношениях с этой страной, и предложил посредничество в урегулировании конфликта. Астахов передал благодарность от лица советского правительства, но предложение отклонил, заявив, что СССР рассматривает ситуацию как исключительно двустороннюю.

Гитлер отдал распоряжение оказать финнам в случае запроса помощь вооружением и военными материалами, но соблюдать при этом строгую секретность и начал консультации с Великобританией.

В скандинавских странах советские дипломаты вели себя гораздо сдержанней, делая упор на неспровоцированной агрессии и стремлении Финляндии к конфликту. В Прибалтике же представители Москвы вообще разговаривали в основном о степени использования территорий стран Балтии в войне. В Стокгольме и Осло отнеслись сдержанно-доброжелательно, меньше всего там желали военных действий у себя под боком, а если уж они неизбежны, лучше выглядели быстрые и не затрагивающие соседей.

В целом, дипломатическая подготовка была проведена успешно, но только в невраждебных странах и Скандинавии. Великобритания немедленно выступила с заявлением о поддержке позиции Финляндии. От США и Японии официальной реакции не последовало, но мнение этих стран по поводу перехода конфликта в стадию военных действий представлялось профинским.

В Коминтерне, желающем поучаствовать в событиях, родился проект создания после начала войны "народного правительства" во главе с Куусиненом и Народной Армии Финляндии, которую предполагалось укомплектовать служившими в Красной Армии финнами и карелами. Проект активно обсуждался в Международном отделе ЦК КПСС, но недолго. Первыми за пределами партийных ведомств о планах узнали дипломаты, что, кстати, было удивительно и совершенно нехарактерно для советского государства – традиционно внешнеполитическое ведомство о смене внешней политики узнавало последним. Вышинский немедленно возмутился, идея противоречила усилиям НКИД по улучшению отношений со скандинавскими странами, встретила бы резкое недовольство со стороны занимающих сдержанную позицию США и Японии, да и от считающихся союзными стран французского Средиземноморского блока одобрения ожидать вряд ли стоило.

"Одно дело – отодвинуть границу, тем более, если финны сами нападут – заявил нарком. Совсем другое – Коминтерн, за рубежом до сих пор боятся этого слова". Напряженность и недоверие ожидалось и в остающейся просоветской Прибалтике. Создание народного правительства приостановили, отложив решение этого вопроса до получения результатов военных действий.

29 ноября Советское правительство денонсировало пакт о ненападении с финнами и отозвало из Финляндии всех советских граждан, дипломатические и торговые миссии. Тридцатого граждане СССР покинули Финляндию, посланник Финляндии в Москве получил ноту о разрыве дипломатических отношений.

И в тот же день послы Италии и Югославии вручили королю Албании Зогу ультиматум с требованием установления над страной совместного протектората.

1 декабря 1939 года советские войска перешли границу, президент Финляндии Каллио объявил войну СССР.

В полосе наступления Карельского фронта атаки советских войск предварялись массированной артиллерийской подготовкой, затем начиналось выдвижение танков и пехоты. Практика первых дней показала плохое взаимодействие родов войск: пехота не умела идти за танками, войскам редко удавалось увязывать свои действия с артиллеристами, тылы, несмотря на принятые после польской кампании меры, остались крайне громоздкими, что снижало скорость передвижения и мешало вводу в бой танковых частей. Тем не менее, уже к исходу следующего дня передовые части 7-й армии вышли к линии Маннергейма, а 6 декабря части 7-й и 13-й армий РККА за счет подавляющего превосходства в технике, артиллерии и живой силе преодолели передовые позиции и предпольные укрепления финской обороны, и вышли к главным позициям линии Маннергейма.

Обе армии попытались прорвать линию с ходу, но 7-я армия остановилась перед ДОТами и штурм не удался, несмотря на поддержку успевшим подойти к переднему краю батальоном танков ИС-1. Танки прорывались вперед, но пулеметы ДОТов отсекали от них пехоту, затем финские пехотинцы расстреливали лишенные поддержки пехоты машины из 37-мм орудий и забрасывали бутылками с зажигательной смесью, вынуждая возвращаться либо уничтожая. Аналогично развивались действия 13-й армии.

Попытки пробиться продолжались два дня, 8 декабря наступление на Карельском перешейке приостановили для подготовки к прорыву.

Пауза продолжалась неделю, за которую успели перегруппировать войска и подтянуть к передовой орудия калибров 152, 203 и 280-мм. Всю неделю по финским позициям наносились авиаудары, велся артиллерийский обстрел, однако результаты оказались слабыми.

15 декабря комфронта Рокоссовский начал второй штурм линии Маннергейма.

Войска 8-й армии того же фронта медленно продвигались в глубину финской территории. Привязанные к дорогам и сильно растянутые колонны советских войск подвергались постоянным атакам финских частей, подвижных лыжных отрядов и фланговым обстрелам полевых и береговых батарей. К 15 декабря части армии достигли позиций финнов прикрывающих город Суситамо и оборонительный рубеж Янисйоки, перекрывавший проход между Ладогой и озером Янисярви. Преодолеть эти позиции с ходу не удалось, и командующий 8-й армией Жуков приостановив наступление начал готовиться к следующему рывку.

Иначе сложились действия той же армии в Северной Карелии. К 10 декабря удалось продвинуться вглубь территории Финляндии примерно на 75 км, но к 12 декабря финны накопили достаточно сил для окружения 139-й дивизии, а через несколько дней и для мощных атак на подходящую ей на помощь 75-ю.

Северный фронт наступал немногим более успешно. 9-я армия действуя в направлении Оулу, на правом фланге продвигалась группами, использовавшими пригодные для передвижения дороги-зимники. Главные силы сосредотачивались на труднейшем направлении, чтобы обеспечить эффект внезапности. К 15 декабря наступление успешно, хотя и медленно, продолжалось.

Севернее Кухмо наступали части 47-го корпуса, и финским частям удавалось сбивать темп наступления. После переброски сюда финнами дополнительной сводной бригады, 11 декабря они перешли в контрнаступление и отрезали 163-ю стрелковую дивизию. 14 декабря заградительная группа, приняв бой на два фронта, блокировала дорогу Суомуссалми-Раата. Тяжелые бои шли в самом Суомуссалми. На следующий день командующий армией Чуйков начал прорыв к окруженным силами.

14-я армия при поддержке кораблей Северного флота овладела полуостровами Рыбачий и Средний, городами Лиллахаммари и Петсамо, закрыла выход Финляндии в Баренцево море и вышла к границе с Норвегией. Не оказав серьезного сопротивления, финские войска отошли в южном направлении. Преследуя их, части 14-й армии успешно наступали.

Одновременно разворачивались события в Албании. Первого декабря итальянские морские десанты высадились в городах Дуррес, Влера, Шаньгиньи и Саранда, а югославские войска вошли в Албанию с севера и северо-востока.

Албанская армия сопротивлялась, но силы оказались несопоставимы. Итальянские войска взяли столицу страны Тирану, югославы заняли Шкодер, и 5 декабря албанцы капитулировали. Король Зогу с королевой Джеральдиной и сыном Скандером эмигрировал в Грецию.

Победители разделили Албанию на две части. Округа Маеши и Маде, Шкодер, Тропожа, Хас и Мирдита занял Белград, и там началась подготовка к плебисциту о "воссоединении с королевством Югославия". Остальная часть Албании отошла итальянцам.

8 декабря Национальное собрание Албании одобрило проведение плебисцита в "землях имеющих историческую тягу к Югославии", 14 декабря плебисцит состоялся, дав за "воссоединение" с Белградом свыше 90 % голосов. Уже двадцатого эти территории вошли в состав Югославии.

На том же заседании, Собрание одобрило установление "личной унии" Албании, за исключением "плебисцитных округов", с королем Италии. В итальянской части немедленно отменили местную конституцию, организовали фашистскую партию, а албанская армия вошла в состав итальянской. Сохранилось Народное собрание Албании, и местное правительство, разумеется, в новом составе. Оба этих органа перешли в подчинение итальянскому вице-королю, на чем изменения для самих албанцев, по сути закончились.

В мире на раздел Албании практически не реагировали. Германский МИД заявил, что "Германия не заинтересована в Адриатике и любая интервенция против Италии и Югославии исключается". В Лондоне Галифакс неофициально заметил, что "еще не убежден, приняла ли решение Италия, и в частности итальянская нация, на чьей стороне ей выступить в борьбе Германии с Францией", в связи с чем резких шагов от британцев не последовало. США ситуацию не комментировали.

Париж и Москва немедленно признали и итало-албанскую унию, и плебисцит с присоединением части бывшей Албании к Югославии. Так же поступила большая часть европейских государств.

Албания перестала существовать, Адриатика стала внутренним морем Средиземноморского союза.

Единственной страной, где раздел вызвал волнение, оказалась Греция. Там учитывали претензии на греческую территорию итальянцев, и Афины начали тур сближения с Британией и немецким блоком, в первую очередь, с Болгарией.

На советско-финскую войну реакция была иной. Если страны Средиземноморского блока высказались нейтрально, то в Великобритании начало войны вызвало бурную реакцию общественности. На страницах газет печатались материалы, с восхищением описывающие сопротивление финских солдат частям Красной Армии, в Финляндию начали отправляться добровольцы из Англии, Швеции, США и других государств. В Лондоне приняли решение о необходимости помочь Финляндии "по политическим мотивам", и с 5 декабря, когда там убедились, что война не кончится в течение нескольких дней, начались поставки в Финляндию вооружения и военных материалов.

Правительство Финляндии обратилось в Лигу Наций, и 10 декабря вопрос рассматривался на заседании Совета Лиги. Из 14-ти его членов, всего пять высказались за осуждение действий СССР, направленных против Финляндского государства, после чего, опираясь на большинство голосов в поддержку СССР, Франция блокировала дальнейшее обсуждение на Ассамблее Лиги Наций.

Финны обратились и к США. Госсекретарь отказался вмешиваться, однако под давлением британцев Рузвельт обратился с письмом к Жданову, в котором предлагал посредничество в перемирии.

Впрочем, затягивающаяся война и медленное продвижение советских войск авторитета Москве не добавляли, особенно при тут же появившемся сопоставлении боев в Финляндии с итало-югославской операцией в Албании. Разумеется, в военных кругах таких аналогий не проводили, но пресса в большинстве стран оперировала подобными тезисами. Во Франции отношение сложилось двойственное. С одной стороны, кажущаяся слабость РККА била и по продвигавшему союз с СССР Петэну, с другой – там сравнивали линию Маннергейма (в постройке которой участвовали и французские специалисты) с собственной линией Мажино, и устойчивость опирающейся на укрепрайоны обороны объясняли "непреодолимостью укреплений", что вселяло уверенность и в своей обороне.

В Германии дело обстояло еще сложнее. Гитлер, получив от имевшего в Финляндии неофициальных наблюдателей генштаба информацию о мощной группировке сосредоточенной СССР на финском фронте, оценив отвлечение Италии и Югославии на Албанию, посчитал момент удачным для следующего наступления. Целью стала оставшаяся пока независимой Чехословакия.

Расчет фюрера основывался на точном знании политики Лондона, не собиравшегося защищать вернейшего союзника Парижа, мнении о связанности в Финляндии советских, а в Албании итало-югославских сил. Гитлер полагал маловероятным, что Франция решится в одиночку воевать с Рейхом из-за чехов, де-факто уже не имеющих возможности противостоять германским требованиям. В случае же французского выступления, он считал вермахт готовым к разгрому Франции.

11 декабря Берлин потребовал от Праги присоединения к Германии новых земель, а Венгрия вновь подняла вопрос о претензиях на южную часть Словакии и Закарпатскую Украину.

Бенеш бросился за помощью, в Париже и Москве действия немцев вызвали бешенство, фюрер действительно не мог выбрать лучший момент. РККА готовилась к решительному штурму линии Маннергейма, итальянцы занимались Албанией.

Двенадцатого Прага выразила несогласие с немецкими требованиями, предложив передать вопрос на арбитраж Лиги Наций. Берлин от арбитража отказался и потребовал вести исключительно двусторонние переговоры. НКИД СССР и МИД Франции выступили с пока неофициальным протестом против нарушения мюнхенских соглашений Германией. МИД Германии ответил, что речь идет о двусторонних германо-чехословацких переговорах, и обратил внимание на чешские репрессии в отношении словаков.

Гитлер для внутреннего пользования констатировал, что в Чехословакии "проявляется воля к сопротивлению германской политике и положение становится нетерпимым; следует ликвидировать очаг беспокойства и беспорядка в этой части Европы и спасти разложившуюся под влиянием французов и русских страну", и отдал приказ "не позднее 1 января будущего года, Чехословакия должна быть оккупирована войсками".

Во исполнение воли фюрера, в Словакии и Рутении начались подготовленные немцами античешские выступления. В ответ чехи распустили автономное правительство Рутении, в Словакии продолжались волнения, там требовали полного отделения Словакии от Чехии.

17 декабря чешская разведка получила сведения о том, что Гитлером принято твердое решение о присоединении Чехии к Рейху и создании словацкого государства, сателлита Берлина. По данным агентуры, одновременно с провозглашением независимости Словакии, Богемию и Моравию под видом "мирной акции в целях установления порядка". займут четыре армейских корпуса, уже развертывающиеся на границе.

Шеф чехословацкой разведки Моравец немедленно передал полученную информацию французскому Второму бюро и НКГБ СССР. Вечером информация легла на столы Жданова и Петэна, а Бенеш вылетел в Париж для личных переговоров.

Французские и советские спецслужбы не доверяя президенту и его кабинету, пользуясь опытом югославских событий начали прямые контакты с военными. Компартия Чехословакии заявила о необходимости "любых мер по поддержке армии".

В тот же день в Берлине началось согласование совместных действий немецких и венгерских войск. Будапешт получал чехословацкое Закарпатье, и венгры должны были максимально быстро закрыть советско-чехословацкую границу. Части венгерской армии активно готовились к походу в Закарпатье.

Лондон настоятельно рекомендовал чехословацкому правительству воздержаться от каких-либо действий против немцев внутри страны и установить непосредственный контакт с Берлином. Меморандум Форин-офис предписывал дипломатическим представителям Великобритании за границей не предпринимать никаких демаршей в случае ввода германских войск в Чехословакию.

22 декабря прибывший в Берлин бывший премьер-министр Словакии Тисо на встрече с Гитлером получил заверения в том, что его правительство в Рейхе считают законным, и Германия поддерживает создание независимой Словакии. Фюрер предложил Тисо немедленно сформировать новое словацкое правительство и провозгласить независимость Словакии.

В Париже и Москве ситуация вокруг Чехословакии вызвала повышенную нервозность. Нажим Берлина и решительность Гитлера ставили франко-советский блок в заведомо проигрышную позицию. В случае уступки немцам, Рейх поддерживаемый Великобританией становился европейским гегемоном, и ожидалось, что на сторону победителя перейдет Муссолини, а возможно и Югославия. Для СССР крайне вероятным представлялась, кроме того, поддержка немцами Финляндии и проникновение в Прибалтику, которую уже считали фактически советской.

Кроме того, после крушения тщательно выстраиваемой коалиции СССР-Средиземноморский блок, логичным представлялось обращение и Франции, и СССР к Берлину с предложениями союза против второго участника. Кого выберет Гитлер, предсказать не брался никто, оставшийся в одиночестве, становился следующей жертвой, а успевший заключить союз – вассалом. Оба варианта не являлись мечтой союзных правительств, но и доверия друг к другу ни в Москве, ни в Париже не испытывали. Петэн не забывал о существовании германо-советского пакта, Жданов прекрасно помнил об идеях французов по поводу канализации немецкой агрессии на восток. Вариантов оставалось два: теснейший союз с твердой решимостью, желательно подкрепленной гарантиями, начать войну с Германией в случае оккупации Чехословакии, или обращение в Берлин за союзом и немедленное признание Рейха сюзереном.

Ситуацию при этом осложняло многое. Рим вел вялые, но непрерывные переговоры с Берлином и Лондоном, причем Муссолини был занят Албанией. Франко на запрос о помощи в случае конфликта в Европе сослался на не оправившуюся от гражданской войны страну, но гарантировал спокойную франко-испанскую границу и любые возможные поставки, в том числе в кредит, что обуславливалось в первую очередь серьезным влиянием французского капитала на союзный Мадрид – "200 семейств" контролировавшие французский Верховный банк получили солидную долю в экономике Испании. Каудильо также пообещал отправить французам дивизию сформированную из добровольцев, бывших бойцов республиканской армии и в Италию – дивизию из добровольцев-фалангистов. Ни первые, ни вторые, Франко дома были, в общем-то не нужны, и предлог для их удаления представлялся замечательным. Единственное, что омрачало это сотрудничество – отсутствие гарантий появления еще одной испанской добровольческой части в Рейхе, сторонников последнего за Пиренеями тоже хватало.

В середине декабря пришли тревожные вести из Югославии. Премьер-министр страны, лидер совершенного год назад переворота Симович, столкнувшись с трудностями в экономике, серьезно связанной с Рейхом, непрекращавшимися национальными конфликтами и давлением Лондона, начал переориентацию на англичан. Нынешнее югославское правительство было настроено антинемецки, но влезать в европейский конфликт Симович не желал, как и порывать с выгодными партнерами. Союз с остающимся в стороне, но дружественным Берлину Альбионом выводил, по его мысли, Белград в нейтралы.

Время Симович выбрал самое худшее. В Москве и Париже у руководства, поставленного в критическое положение, нервы находились уже не на пределе, а далеко за ним. Собственно, Петэн давно был стариком, никогда не был политиком и гибкостью не отличался. В международных отношениях он старался придерживаться только твердых курсов – к чему положение вещей отнюдь не располагало. Жданов и советское узкое руководство, внезапно осознало, что за рывок в статус "великой державы" и огромный рост авторитета непременно нужно платить… и не всегда вовремя и дешево. Опыта геостратегических решений в СССР не было вообще ни у кого, на такой уровень Москву вынесло лишь в последний год за счет резких действий руководства и сложившегося европейского кризиса. Теперь на этом уровне приходилось принимать решения определяющие – и это было ясно всем, судьбу даже не страны, а континентов, если не мира. Принимать такого уровня решения не хотелось, что спокойствия не укрепляло.

В силу накаленной обстановки в верхах, решение по Югославии приняли максимально быстро и максимально жесткое.

18 декабря премьер-министр Югославии Симович погиб в автокатастрофе. Непосредственными исполнителями стали находившиеся в Белграде еще с декабря прошлого года в качестве советников сотрудники НКГБ СССР из числа советников бывшего партизанского (диверсионного) XIV корпуса испанских республиканцев, а обеспечивали "независимое расследование" французские советники югославской жандармерии.

Новым премьер-министром на следующий день стал заместитель Симовича Б. Миркович, посты вице-премьеров получили Михайлович, хорватский лидер Мачек и глава компартии Тито. Мачека следовало держать под присмотром, ставленник Парижа Михайлович за год занял положение лидера сербов и монархистов, а Тито кроме поддержки СССР и растущей компартии был хорватом по национальности. Уже 20 декабря Миркович, Михайлович и военный министр Пешич начали предмобилизационную подготовку армии. Тито выехал в Загреб, с задачей любыми, пусть даже прокоммунистическими или террористическими действиями укрепить положение в Хорватии. На крайний случай Тито получил полномочия на создание партизанских баз в Хорватской бановине.

Двадцатого же, в Париже возник внутриправительственный кризис. Из вариантов войны с Германией и признания Франции сателлитом Рейха, Лаваль выбрал второй, и попытался его предложить правительству. В частности, он опасался укрепления коммунистов – как вообще, за счет роста влияния СССР, так и в частности во Франции.

Поддержки он не нашел. Укрепление государства, промышленности и армии склоняло большинство лидеров Патриотического фронта, вышедших из окопов первой мировой победителями, к жесткой политике. Нападки на коммунистов возмутили военных. Французская компартия четко следовала в русле правительственного курса, ведя активную антигерманскую пропаганду и призывая массы к вооруженному отпору немцам. Коммунисты и сочувствующие, которых Торез отбирал у других левых партий, рассматривались как надежный мобрезерв, чего не всегда можно было ожидать от других слоев. Вейган немедленно поинтересовался: "Что вы сделаете с коммунистами в день всеобщей мобилизации? Пошлете их в армию или в концентрационные лагеря?" Его поддержал Петэн, для которого лояльная компартия была еще и некой гарантией дружбы с Москвой: "В случае войны, нам придется наравне со всеми мобилизовать и коммунистов. Ведь как-никак коммунисты представляют три миллиона рабочих, крестьян и мелких торговцев. Вы не имеете права сбрасывать их со счетов! Они также понадобятся, когда мы захотим усилить производительность военной промышленности… Чего вы боитесь? Вы опасаетесь, что они будут оказывать слишком сильное давление на внешнюю политику? Вспомните, что я сохранил полную независимость в вопросе об Испании, добившись победы Франко! Некоторые говорят, что вхождение коммунистов во французское правительство произведет дурное впечатление за границей. Это порочный и недопустимый аргумент, ибо Франция не может допустить, чтобы какая-либо иностранная держава диктовала ей свою волю".

Свою роль сыграл представитель правого крыла движения, министр юстиции Жан Кьяпп, бывший префект парижской полиции, "самый ловкий шпик Франции" по мнению Клемансо. Кьяпп собрал досье почти на всю французскую элиту, и не преминул свалить малоуважаемого им Лаваля. Если финансовые аферы премьера были и без того известны, то подробности показались правительству интересными. Ну а напоминание о пораженческой позиции во время первой мировой войны пришлось тем более к месту. Французская контрразведка еще до той войны внесла Лаваля в список лиц, подлежащих тщательному полицейскому надзору с начала военных действий.

Лаваль славился своими спекуляциями на бирже, удававшимися ему впрочем, не столько за счет расчета, сколько за счет инсайдерской информации. Был он близок и к крупной промышленности, являясь частным юрисконсультом Ванделя, владельца величайших металлургической и горнопромышленной компаний Франции, главы знаменитого Комитэ де Форж – объединения французской тяжелой промышленности, одного из регентов Французского банка… имевшего, кроме того, членскую книжку "Боевых крестов" Де ля Рокка за N13. Лаваль обратился к нему.

И прогадал: крупные промышленники Франции, безусловно, имели свои интересы в Германии, но вариант с ее первенством они прекрасно изучили на опыте Чехословакии – стабильный оборот при минимальной прибыли под регулированием фюрера их не устраивал, зато очевидным представлялся неопровержимый факт: война это металл и уголь. Много металла и угля, и по ценам согласованным правительством, а не рынком. Да и контроль над рынками Восточной Европы – а может в будущем и СССР, ведь Россия понесет потери, предпочтительнее выглядел в руках Парижа. Этот настрой отнюдь не мешал частным спекуляциям с активами Чехословакии и полулегальному сотрудничеству с Рейхом – но для этих спекуляций тоже нужна сильная Франция, ведь слабым можно просто не платить. А потому "200 семейств" сделали ставку на правое, патриотическое крыло правящего движения.

Двадцать второго Лаваль подал в отставку, премьер-министром стал Тардье, а министром иностранных дел неожиданно для всех – Бидо, левый католик, основатель Католической ассоциации французской молодежи, настроенный резко антигермански и при этом как предполагалось, символизирующий "объединение всех направлений в политике на базе отпора историческому врагу". Коммунистов в правительство все же приглашать не стали.

В Финляндии продолжались бои, 15 декабря Карельский фронт начал второй штурм линии Маннергейма. Наступление началось с мощной артиллерийской подготовки, в ходе которой артиллерия часто вела огонь прямой наводкой, и большую часть финских дотов удалось подавить, а противотанковые препятствия уничтожить. После этого пехота поддержанная танками начала наступление и прорвала оборону противника к концу дня на решающем участке. Финское командование в первый день сражения оказалось вынуждено привести в боевой порядок свой стратегический резерв, две дивизии. Однако советская авиация непрерывно наносила удары, дивизии понесли потери от авианалетов и в итоге финнам не удалось перебросить дивизии как цельные соединения, к месту сражения прибывали разрозненные части.

В результате боев 17–18 декабря советский прорыв был расширен, с флангов прорыва две советские дивизии взяв, Хоттиненский узел сопротивления угрожали обходом соседнему Кархульскому узлу, а войска 13-й армии в это время вышли к узлу Муола-Ильвес.

Ситуация заставила финское командование отказаться от контратак и отвести войска на второй оборонительный рубеж. Преследуя противника, войска фронта к двадцатому декабря вышли на основную, вторую, внутреннюю линию финских укреплений, а на следующий день взяли остров Койвисто – важнейший артиллерийский опорный пункт в прибрежной зоне.

22 декабря Рокоссовский, несмотря на жесточайшие требования Москвы, высказался за паузу в наступлении на три дня. Несмотря на напряженность обстановки в Европе, где решался вопрос о мировой войне, оперативную паузу фронт получил – нарком обороны Буденный и начальник ГШ Шапошников убедили Политбюро, что без подвоза резервов наступление все равно захлебнется. Советские части нуждались в отдыхе и пополнении, подтягивалась артиллерия и боеприпасы, активно велась разведка лежащего перед фронтом рубежа.

Почувствовав ослабление напора противника, финны начали готовить частное контрнаступление на 25 декабря.

В Северной Карелии части фронта прорвали оборонительный рубеж, перекрывавший проход между Ладогой и озером Янисярви, но девятнадцатого декабря основные силы финнов ударами с севера перерезали в нескольких местах дороги, ведущие вдоль берега Ладоги. В котлы попали 18-я и 168-я стрелковые дивизии, причем в 18-й находился командующий армией, генерал-лейтенант Г.К. Жуков, выбравший не самый удачный момент для выезда в войска с целью "подтолкнуть" наступающего комдива.

Осознав, что кольцо окружения замкнуто, и коммуникации перерезаны, Жуков немедленно принял командование на себя, по работающей пока радиосвязи запросил помощь ВВС фронта и принял решение о прорыве на соединение с главными силами. На помощь окруженным действительно направили три бомбардировочных полка и высадили парашютный десант диверсионного отряда фронта, к планируемому участку прорыва подтянули 11-ю и 60-ю стрелковые и кавалерийскую дивизию армейского подчинения. Двадцать второго, понеся значительные потери, остатки 18-й дивизии вышли из окружения.

Учитывая, что финские части также понесли потери и не имели пока устойчивого фронта, а действующие в тылу финнов советские диверсанты предоставили командованию армии не только близкие к реальным сведения, но и дестабилизировали финские коммуникации, Жуков немедленно после прорыва из окружения отдал приказ перейти во встречное наступление. Утром следующего дня, все та же группа из 11-й и 60-й стрелковых и кавалерийской дивизий, нанесла удар по стягивающимся к образовавшемуся фронту финнам. Группа не имела перед собой единого фронта, и вытолкала разрозненные войска противника к рубежу в районе Янисйоки, прорвать который с ходу не удалось и во второй раз. На этом рубеже фронт вновь стабилизировался.

Расчленить оборону окруженной на берегу Ладожского озера 168-й стрелковой дивизии финнам не удалось, все их атаки были отбиты благодаря действовавшей по льду Ладожского озера линии снабжения. После удачного контрнаступления, финские части отошли, и дивизия соединилась с главными силами.

Финляндия пока держалась, видя обостряющуюся ситуацию в Европе и рассчитывая дотянуть до начала схватки между Москвой и Берлином, надеясь в таком случае получить реальную немецкую помощь. И эти надежды имели основания.

6. На пути к большой войне

Дату начала операции против Чехословакии фюрер назначил, оккупация осуществлялась силами четырнадцати немецких дивизий и венгерской армии. Одновременно развертывались силы прикрытия против Франции, польские формирования для обороны совместно с германскими войсками границу с СССР на тот, по мнению Гитлера, маловероятный случай, если Москва решит все же ввязаться в войну. Также началось развертывание венгерских и румынских войск. Болгарский царь Борис III твердо заявил, что послать войска воевать с СССР или Францией не может, но обещал Берлину как минимум сосредоточение войск на границе с Югославией, что должно было оттянуть силы Белграда, а как максимум, в случае выступления югославов на стороне противников Германии – военные действия.

В СССР началось проведение Больших учебных сборов (БУС), фактически скрытой мобилизации, но запасные части и формирования гражданских ведомств пока не поднимались. Мобилизация мотивировалась тяжелой ситуацией на финском фронте. Жданов пока не принял окончательного решения, но считал необходимым иметь на советско-германской границе развернутые войска, поэтому 24 декабря Политбюро утвердило создание командования Западным направлением, которое в случае начала войны с Германией объединяло под своим началом Западный (от границы с Литвой до начала "Львовского выступа") против Восточной Пруссии и протектората Мазовия, Юго-Западный (далее до границы с Румынией) для помощи чехам, и Южный (граница с Румынией) фронты, а также Особую армию, намеченную для "оказания помощи литовским частям в случае нарушения суверенитета Литвы". Срочно и активно велись переговоры об использовании войск трех прибалтийских стран против Германии – хотя бы для прикрытия или обороны литовской границы.

Во Франции в тот же день началась частичная мобилизация. Париж секретно уведомил о возможности войны в ближайшие дни Бельгию. В Брюсселе вновь начали колебаться – на случай войны следовало немедленно начинать мобилизацию и занимать оборонительные рубежи, но правительство расценивало наращивание французских и советских вооруженных сил как в первую очередь, способ давления на Берлин. Бельгийцы считали, что угроза удара с двух сторон заставит Гитлера отказаться от нападения на Чехословакию, и мир будет сохранен. Основополагающим обстоятельством тут являлась позиция Москвы, без союза с которой война представлялась Брюсселю крайне вероятной и тяжелой. Бельгия до последнего оставалась одной из стран с наиболее антисоветски настроенным населением, несмотря на наличие советского посольства, отношения до последнего времени были холодными. Но теперь бельгийцы запросили Москву о "возможности присоединения СССР к гарантиям Франции об оказании помощи Бельгии в случае агрессии со стороны третьей державы", и предложило секретный военный союз, вернее, фактически присоединение Бельгии к франко-чехо-советскому соглашению. Официально смена курса выразилась в посещении королем советского посольства в Брюсселе.

Вышинский сообщил на заседании Политбюро о том, что Брюссель, последним в Европе, признал СССР великой державой. В другое время новость подняла бы настроение, но сейчас члены узкого руководства от прыжка в великодержавность никаких положительных эмоций не испытывали и доклад наркома иностранных дел вызвал только раздражение. Других хороших новостей не имелось – бои в Финляндии продолжались и кроме полосы наступления Карельского фронта приняли затяжной характер, сковывая силы наиболее подготовленных армий и отвлекая лучшие кадры. На решающий успех следующего этапа наступления войск Рокоссовского надеялись, но не очень рассчитывали – вероятным представлялась следующая остановка фронта без капитуляции Хельсинки. Военные оптимистичных прогнозов давать не собирались, там вполне оценили упорство финнов, достаточно точно знали о нарастающих поставках финнам оружия и снаряжения из Британии и Германии, увеличивающемся потоке добровольцев, а потому оценивали развитие событий сдержанно.

Бельгийцам, впрочем, ответили доброжелательно, заявили о готовности присоединиться к французским гарантиям (но собственно присоединяться не стали) и предложили немедленно начать переговоры, уполномочив на это советского посла в Париже Криницкого. В Брюсселе остались неудовлетворенными, не получив официальных гарантий, но под нажимом французов, логично пояснявших, что после вступления Франции и Чехословакии в конфликт, советские обязательства начнут действовать независимо от Бельгии, Брюссель начал мобилизацию и развертывание оборонительного рубежа. Единственное, что омрачало настроения в Париже и Брюсселе – это неуверенность в том, что Москва будет придерживаться французской логики.

Франко заявил о нейтралитете в возможном конфликте и стремлении Мадрида к миру, начал формировать обещанные Парижу и Риму две добровольческие дивизии, после чего от событий устранился.

Муссолини под впечатлением от удачного раздела Албании, который, в отличие от событий в Эфиопии и Испании прошел мало того, что без каких-то эксцессов на международной арене, но даже и при одобрении ряда имеющих вес в мире стран, считал, что Средиземноморский союз, поддерживаемый СССР, для него пока является наиболее удачной компанией. В реальности войны он сомневался, считая, что угроза таковой заставит Гитлера остановиться. А потому в Италии также началась мобилизация и переброска войск к границе с Рейхом. Места были знакомые, именно там в первую мировую кипели сражения с Австро-Венгрией. Те бои помнили и в других столицах, а потому на наступление итальянцев рассчитывали мало, Рим должен был прикрыть свои границы, оттянув немецкие силы, и в случае необходимости помочь Югославии.

Белград мобилизовывался быстрее всех, фактически армию там разворачивали с 20 декабря. Проблема была в другом, обострились отношения между сербами и хорватами, подогреваемые немцами и англичанами. В Хорватии назревал мятеж, выехавший туда вице-премьер Тито, готовил военно-полицейскую операцию по подавлению сепаратистов, но надежных частей не хватало, да и затеять гражданскую войну на югославско-немецкой границе представлялось идеей не лучшей. Компартия Югославии совместно с советскими советниками готовилась на всякий случай к партизанской войне, югославская армия – к обороне против немцев, венгров, румын и болгар, причем оценивали шансы в Белграде довольно пессимистично.

Муссолини, имеющий сильное влияние в среде хорватских националистов, предложил премьер-министру Югославии Мирковичу обсудить вопрос отделения Хорватии – хотя бы в будущем, гарантировав плебисцит на эту тему после разрешения конфликтов в Европе или спустя разумный срок в несколько лет, обещая в таком случае посредничество. В Белграде идею приняли в штыки.

26 декабря Греция, Турция, Швейцария, Швеция, Дания и Норвегия заявили о нейтралитете в возможном конфликте и призвали к мирному урегулированию событий вокруг Чехословакии. Что они подразумевали под урегулированием, не знали, похоже, даже они сами. Наибольший интерес из всех этих стран представляла Швейцария – лежащая между французским и итальянским будущими фронтами. Возможность немцев, пройдя через Швейцарию, нанести удар с фланга, активно обсуждалась в Париже, Риме, Москве – и, разумеется, в Берлине.

Поскольку СССР стал одной из главных и не до конца определившихся фигур в политическом раскладе, его война с финнами притягивала взоры. А бои шли не лучшим образом.

25 декабря финские войска попытались контратаковать Карельский фронт. В наступлении участвовали практически все бронетанковые силы Финляндии – 50 танков "Виккерс-6 тонн". Сражение длилось несколько часов и успеха финнам не принесло, прорвать советский фронт не удалось. Единственным выигрышем стало время, контратака отсрочила начало намеченного на тот же день наступления РККА на два дня.

27 декабря Рокоссовский вновь перешел в наступление. За сутки войска прорвали вторую полосу финской обороны и тыловые укрепления, противник начал отход, и к утру 29 декабря войска 7-й армии вышли на подступы к Выборгу.

Финны начали эвакуацию, отвели I и II армейские корпуса с тыловых позиций линии Маннергейма, рассчитывая, что, упорно защищая Выборгский укрепрайон, считавшийся неприступным, Финляндия сможет затянуть войну по крайней мере на месяц-полтора, что даст возможность Германии помочь союзнику. Берлин действительно обещал помощь – после решения вопроса с Прагой, Рейху требовалось продолжение советско-финской войны до окончания действий в Чехословакии. Но с тем, кого поддерживать, там пока определялись.

25 декабря посол Германии Шуленбург передал Вышинскому ноту, гласившую, что если Россия предпочтет союз с Францией, то неминуемо останется одна, лицом к лицу с Германией, как это было в 1914 году. Если же Советский Союз предпочтет взаимопонимание с Рейхом, он обретет безопасность и гарантии ее обеспечения.

Политбюро обсуждало ситуацию почти весь день. После срыва наступления Карельского фронта, даже далеким от армии политикам стало однозначно ясно, что война на севере до кульминации чешского кризиса не закончится. Данные разведки и дипломатов свидетельствовали о непоколебимой решимости Берлина занять Чехословакию. Неофициальные заявления немецкой стороны о приверженности политике ненападения, апелляции к праву словаков на самоопределение, и параллели событий в Чехословакии, по словам Гитлера "разорвавших страну на несколько частей тяготеющих к разным странам" с событиями в Польше, сопровождались заверениями, что Чехословакия последняя претензия Берлина в Европе. В принципе, в представлении Политбюро это могло быть правдой, заняв Чехословакию, Рейх получал завершенные границы и доминирование в Центральной и Восточной Европе. Но именно это и вызывало опасения – после Мюнхена и Польши, где уже вставал вопрос о "последних претензиях", доверять Берлину оснований не находилось, а про идею "Украины – житницы Германии" в Москве никогда не забывали.

Воевать из-за Чехословакии тоже не хотелось. Тем более с учетом отвлечения почти трети армии в Финляндии, пусть даже и замещаемой лихорадочной мобилизацией. Да и аналогии с первой мировой действительно выглядели неприятно.

Итогом обсуждений, стало давшееся тяжело решение о безусловном отпоре Рейху. Желательно дипломатически, если не получится – войсками. То, что второй вариант является началом большой войны, Политбюро, как свидетельствуют протоколы заседаний, осознавало четко. Но заверения французов о готовности их войск вселяли надежды на быстрый разгром немцев и последующий мир на основе справедливого урегулирования.

27 декабря после обмена Жданова и Петэна личными посланиями, союзники согласовали позицию по Чехословакии: безусловное выполнение гарантий Праге и объявление войны Германии в случае попытки ввода войск в Чехословакию вне зависимости от предлога. Обсуждать тонкости определения агрессии лидеры стран не стали – не время. В Москву для согласования совместных планов срочно вылетел генерал Думенк, бывший командующий войсками 1-го военного округа. В Париж отправился с той же целью генерал-лейтенант Базилевич.

Москва и Париж пока надеялись остановить немцев угрозами, но рассматривали и вариант войны. Предполагалось, что после начала немецкой оккупации будет сделано совместное заявление, СССР начнет по немедленной просьбе Праги ввод войск в Словакию, а Франция, сосредоточив ударную группировку на немецкой границе, будет готова начать, в случае отказа Берлина, наступление.

Гитлер, основываясь на сложившейся ситуации, особенно с учетом войны в Финляндии, говорил, что СССР и Франция "уже молча отказались от Чехословакии", что он "убежден в советском неучастии и абсолютно не верит в военные действия Франции против Германии без участия русских". Фюрер допускал, что "Россия попытается поддержать Чехословакию в военном отношении, и прежде всего с помощью воздушного флота, особенно если русские смогут закончить сражение с финнами". Поэтому он рекомендовал командованию вермахта действовать стремительно, предупредив, что, "если в первые дни не будут достигнуты серьезные успехи… наступит общеевропейский кризис".

На совещании с военным командованием 27 декабря Гитлер подвел итог размышлений: "Нам терять нечего. Мы можем только выиграть. Наше экономическое положение таково, что мы сможем продержаться лишь несколько лет… У нас нет выбора, мы должны только действовать". Фюрер говорил правду, расходы на военные нужды в 1939 году пришли в несоответствие с запросами экономики, уже заставив включить печатный станок для выпуска новых денег, вследствие чего финансовая, а вместе с ней и экономическая катастрофа представлялась неизбежной. Альтернативой было свертывание экспансии и срочное переключение на внутреннее развитие, но это означало неизбежное падение уровня жизни для уже привыкших к постоянному росту и высокому соцобеспечению немцев, что в перспективе вело к недовольству и потере власти фюрером. Для Гитлера и его окружения создалось такое положение, из которого только "прыжок в войну" мог считаться спасением.

В Лондоне немецкие планы подчинения Чехословакии восприняли скорее положительно, предполагая, что этим будет достигнута, как выразился Галифакс, "завершенность границ немецких интересов в Центральной Европе", что станет окончанием немецкого реванша. В итоге карта Европы приобретала желаемую равновесность – взаимно уравновешенные Франция и Германия с союзниками и Англия в роли третейского судьи. Опасения вызывала роль вышедшего на мировую арену СССР, но возможности Москвы британцы оценивали скептически, особенно после неудач РККА в Финляндии. Риск всеевропейской войны правительство видело, но военные оценивали возможность вступления в войну СССР до конца финского конфликта как почти невероятную, а французскую и немецкую армии как примерно равных противников. Рассчитывалось, что после первых сражений франко-германский фронт перейдет в позиционную стадию по типу первой мировой, противники растратят свои силы, после чего у Лондона будет возможность вмешаться в события и определить финал.

Впрочем, война представлялась все же не лучшим вариантом, привлекательнее выглядел вариант дипломатической победы, который британская дипломатия намеревалась использовать в своих целях, обещая оставшимся независимыми странам защиту от Берлина – которую, как стало бы очевидно, не могут гарантировать французы и русские. Вопрос о вступлении в войну Британии обсуждался, признавалась возможной помощь Германии поставками, но не боевые действия против Франции. С учетом необходимости как можно дольше удерживать СССР отвлеченным на финнов, британское правительство приняло решение в случае начала войны направить контингенты английских ВВС и, возможно, сухопутных войск, в Финляндию. Под маркой "добровольческих сил".

27 декабря Чемберлен неофициально предостерег Петэна от нападения на Германию, заявляя, что Великобритания в этом случае "не исключает выступления на стороне подвергшейся агрессии" и убеждая отказаться от гарантий чехам. В тот же день, британский парламент принял закон о чрезвычайных полномочиях, позволяющий правительству обеспечить безопасность населения и вести войну, издавая законы от имени короля и Тайного совета без обсуждения в парламенте.

В СССР обсуждение ситуации не прекратилось, авторами новой идеи урегулирования конфликта стали военные. Буденный на заседании Политбюро предложил в качестве средства давления на Германию и гаранта безопасности Чехословакии, ввести на чешско-германскую границу советские, французские и итальянские части. Подобная демонстрация решительности союзников, по мысли НКО должна была удержать немцев от нападения.

Предложение немедленно направили в Париж, где оно вызвало противоречивую реакцию. Идея, конечно, выглядела перспективно, но породила сомнения в намерениях Москвы. Возникли опасения, что под прикрытием введенных войск, Жданов попытается осуществить советизацию Чехословакии, а передачу Чехословакии вместо Рейха Советскому Союзу, во Франции не считали удачным ходом. В любом случае, реакция в мире на подобные действия могла стать непредсказуемой, дать повод для обвинений в оккупации Чехословакии и оттолкнуть нынешних союзников к немцам и англичанам, обвинения Праги в превращении в "коммунистическое гнездо" и без того муссировались англо-немецкой пропагандой.

Жданов и Петэн вновь обменялись личными посланиями. К вечеру предложение было отклонено.

В последующем, этот эпизод стал темой множества споров историков, как о возможности предотвращения Второй мировой войны, так и о реальных намерениях Москвы и причинах нереализованности такого варианта.

Москва и Париж вновь убедились во взаимном недоверии. Каждый из партнеров опасался, что союзник в случае начала боевых действий, постарается переложить основную тяжесть на другого. СССР, имея границу с Чехословакией и планируя ввести туда войска, автоматически должен был столкнуться с наступающим вермахтом, тогда как французы имели возможность занять оборону на линии Мажино и выждать удобный момент, даже после официального объявления войны. В Париже, зная, что немалая часть РККА занята на финском фронте, опасались задержки переброски уже советских войск в Чехословакию.

В ходе обмена мнениями, стороны согласились, что при переходе вермахтом чехословацкой границы, в Париже и Москве немцам будут вручены ноты одинакового содержания, в присутствии послов союзника. В случае если Германия не пойдет на свертывание конфликта в течение суток, будет объявлена война и не позднее суток с этого момента Франция и СССР начнут боевые действия, причем Москва обязалась в этот срок начать ввод войск в Чехословакию, Франция – как минимум, частные операции на территории Германии.

Во Франции за применение силы в случае агрессии Германии против Чехословакии высказывалось более 80 % населения, и 88 % французов поддерживали союз с СССР. Война не вызывала особого энтузиазма, но распространилось подогреваемое пропагандой как Патриотического фронта, так и компартии убеждение, что рано или поздно война с Гитлером неизбежна. Большинство в парламенте готово было, впрочем, голосовать за войну, даже если у общественности война и не вызовет восторга, считая, что уступка Гитлеру Чехословакии отодвинет только начало войны, поскольку позже Гитлер обрушится с гораздо большей силой на Францию.

В СССР пропаганда сработала не хуже. Опросов там не проводилось, но идея помощи чехам удачно накладывалась агитпропом на лозунг о нарушении немцами договоров, что оценивалось как предательское поведении Гитлера, которому попытались поверить. Кроме того, несмотря на последние два десятка лет, благожелательное отношение к Франции у населения сохранялось, а после сближения и поддерживалось официально.

29 декабря СССР, Франция и Италия начали выдвижение передовых частей к границе, Гитлер в тот же день отдал приказ о начале вторжения в Чехословакию 1 января 1940 года.

Немецкие войска к началу операции насчитывали 124 дивизии, около 3000 танков. При этом дивизии 5-й и 6-й волн, как и одна из танковых дивизий, формировались благодаря поставкам чехословацкого вооружения. Истребительная авиация имела 1300 истребителей, 1200 бомбардировщиков и 300 пикирующих бомбардировщиков, причем каждый месяц Германия могла вводить в строй по одной истребительной и бомбардировочной авиагруппе.

План операции "Грюн" предполагал прорыв чехословацкой обороны одновременно на северной и южной границах Моравии, окружение в Чехии армии и принуждение ее к капитуляции. Одновременно в провозгласившую независимость Словакию входила венгерская армия, и со стороны бывшей Польши 3-я немецкая армия. Советскую границу прикрывала группа армий "Восток", состоявшая из 30 дивизий под командованием Клюге, а границу с Францией и Бельгией группа армий "С", под командованием Бока, насчитывающая 53 дивизии, из них одна моторизованная и три танковые и опирающаяся на линию укреплений "Зигфрид". На границе III Рейха с Италией и Югославией развертывалась 10-я армия, под командованием Рейхенау, имевшая 9 дивизий.

Вооруженные силы Венгрии имели 27 пехотных, 2 моторизованные, 2 пограничные егерские, 2 кавалерийские, 1 горнострелковая бригады, Румынии – 21 пехотную дивизию и 14 бригад, а силы Протектората Мазовия насчитывали 400 тысяч человек, представляя фактически легкую пехоту сведенную в батальоны.

В случае попытки французской армии наступать через территорию Нидерландов, Берлин рассчитывал на сопротивление голландцев, в чьих войсках содержалось 8 пехотных и легкая дивизии, три пехотных бригады и крепостные войска равные примерно 5 дивизиям.

29 декабря, выступая перед партийной, хозяйственной и военной верхушкой Рейха, Гитлер изложил свой план действий.

"Центральной проблемой немецкого народа является обеспечение теми источниками, откуда получают столь нужное для его благосостояния сырье – заявил он. Господство над Польшей уже доказанная на практике необходимость, оно гарантирует поставки польских сельскохозяйственных товаров и угля в Германию. Следующая цель – захват остатков Чехословакии. Речь идет не только о промышленности этой территории, которую мы уже сейчас во многом контролируем, но и об обеспечении стратегической позиции, с которой немцы смогут осуществлять неограниченный контроль над Венгрией и Румынией, отчасти Югославией, а также распоряжаться их неизмеримыми сельскохозяйственными источниками и нефтяными богатствами. В последующем необходимо будет свести счеты с вечным врагом – Францией и потом с Россией, что станет предпосылкой для столкновения в союзе с Великобританией с Соединенными Штатами. В итоге германская нация получит необходимое преимущество на века, оставив часть неевропейских колоний родственной нам Британии".

Во Франции план первоначальных действий исходил из близости промышленных центров к границам, что требовало или быстрого перенесения войны на территорию противника, или мощных укреплений, опираясь на которые армия могла бы удержаться на границе. Расположение промышленности объективно приковывало французскую армию к границе и лишало ее возможности стратегического маневра с отходом в глубь страны. Отойти от границы и отдать приграничные районы противнику, означало лишиться 95 % национального производства.

На оценку "линии Мажино" повлияли последние успехи РККА, несмотря на задержку и потери, прорвавшей "линию Маннергейма". Последнее стало мощным аргументом в пользу "агрессивных" действий, кроме того, Москва настаивала на наступлении французов с самого начала войны. Давать повод русским усомниться в намерениях Парижа, во Франции считалось опасным – Жданов вполне мог пойти на сепаратные переговоры с Берлином.

В итоге, французский план начального периода войны предусматривал жесткую оборону в Эльзасе и наступление в Прирейнской области, имеющее целью выход на линию Рейна (Эссен-Майнц-Карлсруэ). Вторжение на линию Рейна должно было воспрепятствовать мобилизации в пограничной полосе, затруднить мобилизацию во всей стране и препятствовать сосредоточению немецкой армии. Далее планировалось занять рубеж по Рейну, удобный как для развития последующего наступления в глубь неприятельской страны, так и для обороны своей территории.

Немедленно встали два вопроса: возможность атаки с территории Бельгии в направлении Аахен-Кельн, и через территорию Нидерландов, в направлении Везель-Кельн.

Брюссель дал разрешение на ввод войск в страну с 30 декабря, заявив, правда, что для наступления бельгийцы не готовы выделить войска в первые дни, но предоставят проводников и, безусловно, предоставят войска для развития успеха несколько позже. Правительство не было вполне уверено в удачном наступлении, и предпочитало сохранить собственные силы для возможной обороны страны.

С Нидерландами ситуация была иной, Гаага оставалась вернейшим союзником Великобритании, и открывать территорию французам не собиралась. Париж такой подход не устраивал совершенно – Нидерланды при наступлении в направлении верховий Рейна, в сердце индустриальной Германии, к Эссену, открывали полностью левый фланг продвигающихся войск, при считавшемся вероятном разрешении немцам пройти через голландскую территорию. Но существовали английские гарантии голландцам, и рисковать из-за ввода в Нидерланды французских войск втягиванием в войну на немецкой стороне Великобритании в Париже желающих не имелось. Разумеется, объявление британцами войны из-за голландцев, считалось не стопроцентным, но с учетом поддержки Лондоном немцев и исторической заинтересованностью в голландском союзнике – возможным.

Вооруженные силы Франции насчитывали 92 полевых и 5 крепостных дивизий, из них в Европе 85 дивизий (11 танковых), и сформированный из присланной Франко дивизии и эмигрантов Испанский корпус (5 дивизий). В колониях соединений оставалось семь, по две дивизии в Леванте, Алжире и Тунисе, одна в Марокко. В армии имелось 2700 танков новых типов и 800 боеспособных FT-17/18, в ВВС 2500 боеготовых самолетов, (современного типа около 1000), из них 1000 истребителей, 1200 бомбардировщиков и 300 разведчиков.

Пост верховного главнокомандующего занял Петэн, генеральный штаб возглавил Вейган. Заместителем Петэна и командующим армиями в Северо-Восточной Франции, был назначен генерал Хюнцигер, который и стал реальным командующим силами, сосредоточенными против Германии.

Вооруженные силы Бельгии не закончили мобилизацию, и составляли 12 пехотных и 2 кавалерийские дивизии, 2 дивизии арденских егерей, легкую моторизованную и две крепостных бригады.

1939 год стал для Италии наиболее успешным со времен Великой депрессии, национальный доход превысил уровень 1929 года, внешняя политика также выглядела неплохо – аннексирована Албания, достигнуто соглашение с Югославией, победа в Испании, решение взаимных противоречий с Францией в Северной Африке. Все это приводило к успехам и во внутренней политике, авторитет дуче был высок, как в первые годы прихода к власти. В дальнейших успехах Муссолини не сомневался, хотя к военным действиям, после Абиссинии и Испании относился осторожно. Четкой внешнеполитической идеи он не имел, и в решительные моменты чаще полагался на интуицию. "Европа переживает кризис, поэтому тот, кто не боится риска, может больше получить. Главное – не упустить момент, хватать все, что можно, дабы расширить территорию метрополии и колоний" – пояснял дуче в частных разговорах.

Цели Италии в войне, которая считалась неизбежной, были сформулированы Муссолини в выступлении на заседании большого фашистского совета в ноябре 1939 года: "Италия – пленница Средиземного моря, выходы к океанам нам преграждает "железная решетка": Мальта, Кипр, Суэц и Гибралтар. Вот почему первоочередная внешнеполитическая задача прорвать указанную преграду. Как при выполнении ближайшей задачи, так и в дальнейшем нам предстоит иметь дело с Великобританией. В Европе мы имеем территориальные претензии в Тироле – это наши, итальянские области. Поэтому, мы противостоим Германии. С учетом давно ставшего очевидным союза Великобритании и Германии, нашей опорой должна выступать Франция, и в качестве союзника – СССР. В конце-концов, русские тоже социалисты, и последнее время двигаются в сторону корпоративного государства, хотя и своим, менее прямым и последовательным путем".

При обсуждении с франко-советской миссией действий Италии в предстоящей войне, дуче поинтересовался, каким союзники видят вклад Рима, заявив о "высоком наступательном духе итальянцев". Партнеры по переговорам, маршал Вейган и генерал-лейтенант Базилевич отреагировали вежливо, но без энтузиазма. Как позже вспоминал Базилевич: "Мысль о решительном наступлении итальянской армии против хорошо моторизированной, развернутой германской армии, превосходящей итальянские войска как по качеству вооружения, так и по насыщенности передовыми их типами, выглядела на тот момент в некотором смысле абстрактно".

Вейган, не очень высоко оценивая боеспособность итальянской армии, на минуту представил германское наступление в Италии, с выходом к реке По и последующим ударом в незащищенный фланг Франции, после чего настоятельно попросил Муссолини на первоначальном этапе в войну не вступать. Оставаясь "бесценным резервом и источником материальной помощи союзникам, а также нашим щитом в Африке и восточном Средиземноморье, особенно касательно морских коммуникаций, связывающих Париж и Москву". В принципе, давление на Турцию действительно было немаловажно, да и воевать с самого начала дуче рвался не так сильно, как показывал. В итоге, Италия в начале войны должна была занять выжидательную позицию, сосредоточивая силы на итало-германской границе, и отвлекая тем самым часть вермахта. Кроме того, Муссолини пообещал помочь Югославии, как подкреплениями, так и посредничеством с хорватами, на которых итальянцы имели влияние. Решение устроило всех.

Армия Италия состояла из 67 дивизий, в том числе трех танковых. На вооружении состояло 1500 танков и танкеток, но большую их часть составляли машины, уязвимые даже для стрелкового оружия. По мобилизационному плану предусматривалось иметь 88 дивизий, из них 12 моторизованных, но эти войска развертывались не ранее февраля 1940 года. Колониальные войска комплектовались из местного населения на добровольных началах, сержантский и офицерский состав был итальянским. Всего колониальные части насчитывали 27 расчетных дивизий. Кроме того, имелись части фашистской милиции.

Войска были слабо вооружены, недостаточно экипированы и плохо обучены.

Италия имела крупный военно-морской флот, который по численности надводных боевых кораблей занимал после Великобритании и Франции третье место в Европе, а по подводным лодкам – первое место в мире. Итальянский ВМФ представлял собой внушительную силу, он насчитывал 5 линейных кораблей, 22 крейсеров, более 100 эсминцев и миноносцев, 105 подводных лодок. При этом итальянские корабли уступали английским и французским, линкоры по преимуществу устаревших конструкций, крейсеры имели ряд конструктивных недостатков. По количеству эсминцев итальянские военно-морские силы превосходили английский и французский флоты в Средиземном море, но у последних почти все корабли этого класса имели большее водоизмещение и артиллерию более крупного калибра. Большую часть итальянских подводных лодок составляли малые лодки, с низкой боеспособностью и маневренностью, медленным погружением. Самыми значительными недостатками флота были слабая подготовка командного состава и хронический недостаток топлива.

В Югославии отмобилизованная армия составила 48 дивизий (из них 3 кавалерийские) и 10 отдельных бригад. Армия располагала 80 исправными советскими танками БТ и Т-26, также насчитывалось 110 устаревших танков, сведенных в 2 танковые бригады.

Кроме того, в Хорватии началось формирование коммунистических партизанских отрядов. Ситуация осложнялась тем, что в Хорватии формировались и отряды усташей, сторонников независимости Хорватии, вновь начавших набирать авторитет. Правда, единства именно сейчас среди них не было. Традиционно ориентировавшиеся на Италию, но сейчас лишенные руководства, которое Муссолини держал в Италии – на виллах, но под арестом, немалая часть националистов перешла под покровительство Берлина. Но остальные сохраняли приверженность старому сюзерену. Вице-премьер Мачек и Шубашич, представлявшие умеренное крыло националистов, противостоять тенденции не могли, и склонялись к прогерманским силам.

Михайлович, назначенный начальником Главного штаба и главнокомандующий, премьер Миркович, предполагали в случае вступления в войну против немцев возможность совместного вторжения немецких, венгерских, румынских и болгарских войск, сопряженного с мятежом в Хорватии. Тито получил поддержку и обеспечение оружием отрядов компартии именно под влиянием этой угрозы, и это было только вершиной айсберга. В Югославии со времени переворота действовали советники из советских спецслужб. Представитель разведки Генштаба РККА, полковник Старинов, разработал план партизанской войны на случай вторжения. План учитывал сложный рельеф местности Югославии, возможность до начала войны не только развернуть партизан, но и провести минирование практически любых объектов и коммуникаций. Программу претворяли в жизнь, тем более, кадры в стране были – как свои, обученные за год, так и приезжие, в том числе эмигранты из испанских республиканцев.

Вопрос о времени вступления Югославии в вероятную войну обсуждался на всех уровнях в Белграде, Париже, Москве и Риме, но к единогласному решению стороны не пришли. Было не ясно, вступят ли в войну Румыния и Болгария, что подвешивало ситуацию. В итоге, договорились, что если румыны и болгары останутся в стороне, Югославия, возможно, объявит войну Венгрии. Но пока рассчитывать на Белград как боевую единицу не приходилось, максимум – они вынуждали Берлин и Будапешт отвлечь на границу некоторые части прикрытия.

План чехословацкого генерального штаба базировался на вводе советских войск и нажиме на Германию Франции. Для обеспечения союзникам возможности спасти Чехословакию, Прага требовала от армии продержаться три дня в приграничных районах. После этого либо Берлин сворачивал операцию под давлением Парижа и Москвы, либо оборона страны переходила в руки РККА. В случае срыва задуманного, командование предполагало отводить армию в Словакию и держать оборону на хребтах Малых и Белых Карпат, а при необходимости – отступать еще дальше на восток. Проблема заключалась в том, что словацкое руководство готовилось провозгласить независимость, и предсказать насколько серьезно это повлияет на дислоцированные в Словакии части было сложно.

После мобилизации Чехословакия развернула 30 дивизий из них 14 моторизованных полностью, на вооружении имелось 450 танков.

1-я армия прикрывала северо-восток Богемии, 2-я север Моравии, 3-я армия выдвинулась на южную границу Чехии, 4-ю развернули в Словакии, основной ее задачей являлось удержание до прибытия РККА Братиславы, важнейшего транспортного узла – Кошице, и железнодорожной ветки через Ужгород и Мукачево, ведущих в СССР. Две мобильные дивизии составили резерв главнокомандующего генерала Крейчи и сосредоточились в районе Праги.

Англия, опасалась повторения Наполеоновских войн, а потому шла на конфликт с Францией и была настроена против ее соглашения с Россией, создавая угрозу им в лице Германии.

В декабре 1939 года, начальник имперского генерального штаба Англии Айронсайд представил военному кабинету меморандум, где указывал, что при определении стратегии в создавшейся обстановке будет единственно верным решением считать Россию и Францию, а также Италию и Югославию партнерами. Из этого делался вывод, что эффективную помощь Германии можно оказать лишь атаковав Россию в Баку, районе добычи нефти. Айронсайд отдавал себе отчет, что подобные действия неизбежно приведут к войне с СССР, но считал это совершенно оправданным.

"В случае вступления Москвы в войну, мы готовы рекомендовать пойти на риск военных действий против России ради достижения большой цели – заявил по этому поводу Чемберлен на заседании кабинета, — успешное осуществление этих акций может основательно парализовать советскую экономику, включая сельское хозяйство". Комитет начальников штабов получил указание изучить возможность осуществления воздушного нападения на Кавказ.

В Киркук и Иран, на подготовленные авиабазы, строительство которых, как упоминалось выше, было начато еще год назад, на случай подобного варианта, перелетели три эскадрильи самолетов "Бленхейм МК-4", четыре эскадрильи средних бомбардировщиков и три эскадрильи истребителей прикрытия.

РККА насчитывала 179 стрелковых, 8 горнострелковых и 5 мотострелковых дивизий, 22 кавдивизии, 8 танковых корпусов (еще два формировались), две истребительно-противотанковые бригады. Кроме того, имелись семь отдельных танковых дивизий, четыре тяжелых танковых бригады прорыва, три воздушно-десантные бригады. И Генштаб стягивал силы на границу с Германией.

В боевых действиях против Финляндии составили участие 38 стрелковых, мотострелковая, кавалерийская и две танковые дивизии, тяжелая танковая бригада прорыва. Танковый корпус и две танковых бригады с фронта сняли, передав на западное направление, Карельский и Северный фронты объединились в один, Северный, под командованием генерал-полковника Рокоссовского.

На Дальневосточном фронте оставалось 23 стрелковых, мотострелковая, две кавалерийские и две танковые дивизии, Закавказский и Северо-Кавказский округа, объединенные в Закавказское направление под командованием генерал-лейтенанта Горячева насчитывали 11 стрелковых, 4 горнострелковые, 3 кавалерийские и танковую дивизии. Средне-Азиатский военный округ располагал стрелковой, горнострелковой и тремя кавалерийскими дивизиями. Все остальное шло на запад.

Командующий Западным направлением маршал Уборевич развернул четыре фронта и особую армию.

Северо-западный фронт генерал-полковника Каширина, формировался у границы Восточной Пруссии и Литвы, имея целью наступление в направлении Кенигсберга-Данцига и прикрытие немецко-литовской границы. Фронт получил указание "координировать действия с вооруженными силами Литвы, Латвии и Эстонии", что на практике означало включение в состав армии войск СССР расположенных на базах в этих странах, и подчинение фронту армий трех прибалтийских стран. В состав фронта включались два танковых корпуса, две тяжелых танковых бригады прорыва, 22 стрелковых дивизии.

Западный фронт, который возглавил генерал-полковник Апанасенко, занял позиции на северном фланге границы с Рейхом, и в начале войны наносил удар в направлении Варшава-Лодзь, для чего получил два танковых корпуса, 24 стрелковых и две кавалерийские дивизии.

Центральный фронт под командованием генерала армии Седякина сосредотачивался на границе с протекторатом Мазовия, в границах УССР, наступал на Краков и Радом, отрезая немев от Словакии, для чего имел два танковых корпуса, тяжелую танковую бригаду прорыва, 25 стрелковых, горнострелковую и четыре кавалерийских дивизии.

Юго-западный фронт принял генерал-полковник Тимошенко, развертывался на границе с Чехословакией и должен был занять Закарпатье, после чего продвигаться навстречу наступающим в Чехословакии немецким войскам, взаимодействуя с чехословацкой армией. Фронт включал танковый корпус, 11 стрелковых, горнострелковую и две кавалерийские дивизии.

Генерал-лейтенант Соколовский командовал Особой армией, прикрывавшей границу с Румынией, для чего должно было хватить 8 стрелковых, горнострелковой, пяти кавалерийских и одной танковой дивизий.

В резерве главного командования оставались 16 стрелковых, три мотострелковых и танковая дивизии, танковый корпус, три воздушно-десантные бригады.

Армии Латвии, Эстонии и Литвы сохранили свои штаты и структуру, хотя в каждом прибалтийском полку появились советские советники в качестве офицеров связи. Офицерам связи придавались спецгруппы "для охраны и в качестве посыльных", группы комплектовались сотрудниками НКГБ, и целью был контроль над войсками. Новые прибалтийские правительства начали постепенную чистку своих армий от настроенных прогермански, проанглийски или антисоветски офицеров, но шел этот процесс медленно.

К концу 1939 года под патронажем Москвы три прибалтийские республики заключили между собой оборонительный пакт, оговаривающий взаимопомощь при обороне от агрессии, при условии нейтралитета республик. Москва и Париж выступили гарантами пакта, реально границы Латвии, Эстонии и Литвы полностью открылись для советских войск и иных перевозок. СССР, правда, вел себя осторожно, просоветская пропаганда ограничивалась идеями Народного фронта, увеличения численности РККА в Прибалтике не произошло. Впрочем, связано это было не в последнюю очередь с отсутствием готовых баз и свободных войск.

В итоге к концу декабря на литовско-германской границе заняли оборону литовская армия из четырех дивизий и по дивизии из Латвии и Эстонии. Войска отбирались с участием советских советников, и части считались достаточно надежными, чего нельзя было сказать об остальной армии.

Командующим объединенной группы прикрытия границы стал дивизионный генерал литовской армии Виткаускас.

Участия прибалтийских войск в наступательных операциях не предполагалось, но на оборону их собственных границ в случае попытки немцев пройти через Прибалтику в ходе войны с СССР, Москва рассчитывала.

Собранная мощь вселяла уверенность, и потому к войне с Рейхом Жданов считал себя готовым. Главное, чтобы никто не помешал правильно применить эту мощь.

Ожидание войны на время сгладило противоречия внутри советской элиты. Жданов, возможно, при ином развитии событий, пошел бы на ликвидацию оппозиционной фракции вплоть до арестов или исключений из партии, делать резких движений не хотел, тем более что оппозицию после XIX съезда оттерли от основных руководящих позиций.

Профсоюзная группа, несмотря на разногласия, доводить до кризиса в такой момент тоже не собиралась, там все же собрались достаточно умеренные в сравнении с Троцким, Зиновьевым, Бухариным или даже Косиором личности, которые, к тому же, вполне положительно относились к войне с "нацистским режимом, как острием антисоветской империалистической реакции". Время для выступления со своей позицией и критикой Жданова выглядело явно не лучшим, тем более в условиях ожидающегося объявления военного положения, что грозило и ускоренным судопроизводством. Постышев на заседании Политбюро поддержал курс ждановцев.

Противоречия, тем не менее, существовали, и всплыли неожиданно, там, где их никто из окружения председателя СНК не ждал, на заседании Верховного Совета. Недавние изменения конституции повысили роль законодательного органа, имелось мнение в дальнейшем сделать из Верховного Совета некую площадку для независимой конструктивной критики и дискуссий, дать возможность озвучивать претензии и предлагать варианты действий официально, с выходом на самый высокий уровень, но, одновременно, отстраненно от практических решений. Площадку, разумеется, не для широких масс, но лишь для "широкого руководства", чьи настроения Жданов вынужден был учитывать. Учитывать означало не только контролировать, но по возможности направлять и предоставлять возможность "выпуска пара", для чего Верховный Совет, при сохранении возможности установления генеральной линии в ЦК, по мнению разработчиков реформы предоставлял прекрасные возможности.

Вопросы войны и мира относились к ведению Верховного Совета. В принципе, вполне можно было обойтись заседанием его президиума, но поскольку ситуация сложилась непредсказуемая и ее развитие могло потребовать самых неожиданных действий, генеральный секретарь предпочел созвать внеочередную сессию. 29 декабря внеочередная сессия Верховного Совета открылась, совместное заседание обеих палат вел Калинин.

Именно там, на заседании, Постышев выступил с речью, изложив взгляды оппозиции на грядущие события. По мнению представителей "профсоюзного движения", война должна была, во-первых, стать революционной, поводом принести социализм в сопредельные страны, "так, как принесли мы его на Западные Украину и Белоруссию, хотя там и имеются пока задержки с окончательным внедрением всех преимуществ советского строя". Во-вторых, лишь первым шагом, разгромом нацистского острия реакции, с последующим поражением и остальных империалистов. Кроме того, Постышев, а следом Гринько и Антипов заявили и о необходимости "усиления диктатуры пролетариата в нынешних условиях", что означало сворачивание шагов Жданова по повышению внутреннего уровня жизни, ослаблению регулирования на низком уровне экономики, постепенному введению в присоединенных Западной Украине и Белоруссии колхозов, уравниванию в остальном СССР единоличников и колхозников в правах и возврат к жесткому государственному распределению. Оппозиция выступила и против великорусской линии последних лет, заявив о примате интернационализма в свете грядущих революционных боев.

Эти декларации и депутаты, и "узкое руководство" встретили неоднозначно. С одной стороны, левые лозунги были не просто привычны, они были для большинства сидевших в зале непреложными постулатами, сопровождавшими их с юности или детства. Но в зале своем сидели не романтичные юноши и девушки с митингов, а вырвавшиеся наверх в жесткой аппаратной (а иной раз и боевой, представители армии и НКВД/НКГБ среди депутатов тоже имелись) расчетливые профессионалы. Полного одобрения Постышев не получил, и вряд ли на это рассчитывал. Но заставил задуматься многих – ведь идеи восстания пролетариата в тылу врага и централизации представлялись, как минимум, не менее обещающими, чем предлагаемое ждановцами заигрывание с народом.

Более того, если внутри СССР упор на великодержавную, фактически слегка исправленную дореволюционную политику был вполне воспринят, то уверенности в пригодности такой пропаганды вовне, не было даже у ее идеологов. Подходящие для Сербии, Чехословакии, Болгарии и Греции, нормально воспринимаемые во Франции и Италии, державные лозунги не совсем годились для Румынии и должны были встретить ярое неприятие в Польше, Венгрии и Турции, не говоря уже о Германии, и тем более – Англии. Другое дело, что интернационализм тоже больших перспектив в ближайшем будущем не обещал, провалившись и в Финляндии, где никакие угнетенные классы наступления РККА не поддержали, как и до того на Западной Украине, где воссоединение шло как раз на славянофильской и национальной основе. При этом, хотя рассчитывать на серьезную поддержку иностранных коммунистов и сочувствующих в странах германского блока не приходилось, идеи социализма для этой аудитории выглядели явно заманчивее великодержавных, сторонников которых там не имелось вообще. Коммунистическая агитация, однако, могла оттолкнуть союзников и усилить опасения пока нейтральных стран.

Совмещать обе установки представлялось занятием непростым, и прекрасно уловивший эти колебания Постышев бил в самую уязвимую точку политики Жданова. Оппозиция, разумеется, не рассчитывала сейчас свалить генерального секретаря, или даже поколебать его положение. Нет, там готовили задел на будущее, пытаясь зарекомендовать себя среди лидеров среднего и высшего звена более дальновидными стратегами и политиками, и озвучивая открыто мысли, посещавшие в той или иной степени и многих сторонников Жданова, не только расшатывали единство ждановской группы но и позиционировали себя как нужных партии и стране "теоретиков", видя в этом дополнительные гарантии поддержки элиты, в случае если Жданов все же решится на репрессии. Была и третья причина – в случае войны профсоюзы и облисполкомы, на которых основывалась оппозиция, отодвигались от политики практически полностью. Но, зная о колебаниях по поводу выбора идеологической линии и среди ближайшего окружения Жданова, и у самого председателя СНК, оппозиционеры надеялись, что в случае признания их программы, в дальнейшем центристы, не имея уверенности в своих силах, пойдут на привлечение фракционеров к обсуждению политики страны.

В принципе, это было возможно, оппозиция выступала в роли "больших марксистов, чем генеральный секретарь". Жданов просто не мог заявить, что национальный фактор является более значимым, чем классовый, в рамках теории это было явной ересью, поскольку в марксизме преобладающее влияние классового над национальным является аксиомой. Да и наступление на империализм, пусть менее широкое чем лозунги Постышева, центристами одобрялось. Поэтому Жданов отвечал сдержанно. Он заявил, что хотя национализм на текущий момент показался рабочим западных стран более привлекательной идеологией, нежели классовая солидарность, бороться с нацизмом можно только противопоставлением идей интернационализма. Признал, что закрепить окончательно социализм и гарантировать страну от интервенции, а значит и от реставрации силами лишь одной страны невозможно, необходима победа революции, по крайней мере, в нескольких странах, а потому развитие и поддержка революции за рубежом важны. Однако частично отыграл согласие с оппозицией, заявив, что цель распространения революции совершенно не противоречит национальной политике: "Страна должна срочно перейти на путь великодержавной политики, и оспаривать это есть подрыв обороноспособности СССР, единственного форпоста коммунизма в мире. Когда мы справимся с агрессором, мы должны в первую очередь, добиться мира в Европе, для наращивания мощи социалистической базы – СССР, для продвижения идей коммунизма во всем мире". После чего увел обсуждение в сторону от Европы, не желая дискутировать о союзниках из Средиземноморского блока: "когда мы сможем совладать с внутренним рынком, перед нами встанет вопрос о завоевании внешнего рынка. А этот вопрос встанет, в этом можете не сомневаться. Едва ли в будущем мы получим возможность рассчитывать на то, чтобы отобрать у капитала, более опытного, чем мы, у промышленности, более развитой, чем наша, внешние рынки на западе. Но что касается рынков на востоке, отношения с которым у нас нельзя считать плохими, причем эти отношения будут улучшаться, то здесь мы будем иметь более благоприятные условия. Несомненно, что текстильная продукция, предметы обороны, машины и пр. будут теми основными продуктами, которыми мы будем снабжать Восток, конкурируя с капиталистами". Препятствием служило наличие колониальных империй и особых сфер влияния западных государств, отсюда по мнению генерального секретаря, вытекала последовательная линия на поддержку национально-освободительных движений в странах Азии, которые представлялись наиболее логичными рынками для советского экспорта.

Постышевцы остановились – ставить под угрозу тактический союз с Парижем не собирался никто, а колониальные империи имелись не только у Британии. В итоге, оппозиция сочла заседание выигранным открытым выступлением, а широкое руководство получило повод задуматься о роли парламента – реальное обсуждение и показавшаяся отступлением речь Жданова, представлялись возрождением открытых дискуссий фракций, причем с возможностью достижения открытого компромисса. Это сулило интересные варианты в будущем, и действительно укрепило влияние и позиции группы Постышева.

В Токио выжидали. Японцев устраивала любая война с любым исходом, неблагоприятным развитием событий там считали только разрешение кризиса мирным путем. Отказавшись на ближайшее время от экспансии на севере и столкновения с СССР, и имея все ухудшающиеся отношения с США и Великобританией, японцы не разрывая отношений с великими державами, продолжали дожимать Китай, но в военных кругах рос интерес к Бирме и Индонезии, захват которых, увы, автоматически означал войну с Англией и США. Смыслом и целью такой войны, для Японии, могло быть "обеспечение империи условий для неограниченной самообороны", что включало контроль над всем регионом Южных морей, возможно, временно исключая Французский Индокитай. С другой стороны, в случае проигрыша французов в Европе, японцы готовы были подобрать Индокитай так же, как во время первой мировой Циндао. Но гораздо лучшим представлялось втягивание в европейский конфликт Англии, в таком случае в Азии должен был остаться только один соперник – США. Противник опасный, но все же единственный.

Конкретные действия диктовались обстановкой в мире, которая пока не выглядела определенной. Единственным проявлением активности стало дипломатическое подталкивание к "открытому и победоносному" разрешению кризиса военным путем Германии и СССР.

Соединенные Штаты Америки тоже не входили ни в одну из группировок держав, сложившихся к началу войны, в Вашингтоне вообще затруднялись с выбором предпочтений. Политические и экономические интересы с начала 20 века связывали США с Англией и Францией, но в элите США имелось немало сторонников сближения с Германией. В сложившейся европейской конфигурации, Вашингтон войны на континенте не желал. В Белом доме, возможно, согласились бы вновь занять место "арсенала демократии", как в первую мировую, тем более поставки оружия воюющим сторонам давали возможность перевооружить и свою армию. Проблема была в демократиях.

Место невоюющего арсенала англо-германской коалиции заняла Великобритания, и не собиралась уступать эту роль. Берлин и Лондон не отказывались от помощи США, но влияние этой помощи представлялось явно малозначительным, да и последствия победы этого блока никакой выгоды американцам не сулили. Гитлер в любом случае не намеревался предлагать американцам преференций в своей сфере влияния, а укрепление Британской империи ограничивало проникновение ее колонии и доминионы американского капитала. С учетом торговой и политической экспансии Рейха и в меньшей степени британцев в Южной Америке, перспективы выглядели не радужно.

С Францией противоречий не имелось. Несмотря на тягу к гегемонии в Европе, колонии и заявки на роль мирового банкира, ограниченная финансовая и материальная база Франции не могла противостоять расширению американской торговли и инвестиций. Зато могла стать препятствием для конкурентов с Альбиона. Так же рассматривалась Италия. СССР пока находился за пределами интересов США. Там помнили о выгодном сотрудничестве начала тридцатых годов, но для повторения ситуации требовалась большая открытость Советского Союза, рассчитывать на что оснований пока не имелось. Тем не менее, интерес к советскому рынку теоретически имелся.

Но проблемы были и тут, звались они платежи и Дальний Восток. Поставки во Францию могли осуществляться как прямо, в случае неучастия Англии в войне, так и через нейтральную Испанию, в СССР – через Владивосток и Мурманск. Вопрос был в оплате. Помощь в кредит странам, не рассчитавшимся по кредитам за первую мировую, не предоставлялась, а объемы поставок по предоплате вырисовывались явно меньшими, чем американские возможности.

Решить этот вопрос можно было многими способами, и если для Франции в ходе переговоров ряд банков готов был дать гарантии, то в отношениях с СССР особую роль приобрела независимая, и безусловно, демократическая Тувинская Народная Республика. Туву срочно признали дипломатически, ТНР получила на свои внешнеэкономические закупки гарантии СССР по кредитам, после чего торговля с Тувой и транзитные перевозки в Кызыл через советскую территорию перестали подпадать под действие законов, регулирующих торговлю с воюющими странами.

Конгресс пытался задавать по этому поводу вопросы, соперников у Рузвельта перед выборами хватало. Но шум вокруг ТНР быстро утих, выяснилось, что в Америке находится перебежчик из Тувы, некто Кара-Сал, бывший главный прокурор независимой страны, "выбравший свободу" из-за разногласий в тувинском руководстве. Кара-Сал на допросах в Вашингтоне рассказывал чистую правду – о том, что ТНР советский сателлит, больше 80 % населения которого кочевники, а повальной советизации не происходит лишь по причине ненужности Тувы Москве. Но… перед выступлением на закрытых слушаниях в Конгрессе, с Кара-Салом беседовали уже как с консультантом, причем, разумеется, рузвельтовского правительства. Перебежчик не врал и далее, но ведь в ТНР и вправду проходили открытые выборы в местное самоуправление, не были запрещены рыночные отношения и имелись другие элементы демократии. Не меньше чем в довоенной Польше или III Рейхе, во всяком случае. Конгресс оказался удовлетворен, а Кара-Сал еще несколько лет оставался консультантом и посредником в вопросах связанных с Тувой, Монголией и СССР. Провалился с таким трудом внедренный агент НКГБ СССР позже, и на взаимоотношения США и СССР влияние это не оказало.

Второй проблемой для США стал Дальний Восток. Притязания Японии в направлении Южных морей угрожали Великобритании и США, и правительства обеих стран были в равной мере заинтересованы в сдерживании Японии. Американцы монополизировали дипломатические отношения с Японией и определяли политику в области поставок нефти и важнейших видов сырья. Но в сложившихся условиях, когда британцы пытались не допустить вмешательства США в европейские дела, оставляя роль арбитра за собой, на востоке Лондон также старался занять доминирующую позицию. Конфликт с британцами на Дальнем Востоке, при свободе рук Англии в Европе и при наличии выжидающей Японии, ситуацию не разрешал, тем более что у Токио всегда оставалась возможность соглашения с Лондоном. Союз же Альбион предлагал только на своих условиях, не собираясь ничем поступаться. Идея столкновения с Японией в Китае в этих условиях означала, по мнению Вашингтона, что Лондон займет позицию третьего радующегося и в Азии. Лучшим вариантом выглядела японо-британская война, но тут возникал вопрос одновременных отношений с Францией и СССР. С учетом предстоящих в ноябре 1940 года выборов президента, и предполагающегося в случае войны снижения обычной внешней торговли, Рузвельт оказался в подвешенном состоянии. Попытки дипломатически вмешаться в ситуацию вокруг Чехословакии результата просто не дали. Оставалось ждать.

31 декабря Словакия и Рутения провозгласили независимость и приняли декларацию о роспуске государства Чехословакия. В ответ президент Чехословакии ввёл на территории Словакии военное положение, а чешскую армию в Братиславу. Тисо выехал в Берлин, где сформировал новое словацкое правительство, тут же подписавшее договор с Рейхом, согласно которому Германия взяла на себя охрану независимости и интегральности Словакии.

Войска Чехословакии, СССР и Франции перешли в состояние боевой готовности и начали выдвижение на передовые позиции.

1 января 1940 года Германия, Венгрия, Мазовия, Румыния и Болгария признали независимость Словакии.

На рассвете немецкие войска начали наступление на Чехословакию, первыми были заняты города Моравска-Острава и Витковце. Части 6-й венгерской армии перешли границу Карпатской Украины и начали военные операции на мукачевском направлении.

Началась вторая мировая война.