Контрабандисты Тянь-Шаня

Глава I. ХАН ЧЕРНЫХ УТЕСОВ

Впереди толпой ехали задержанные. За ними двигались пограничники. Позади всех ехал Саламатин. На длинной веревке была привязана вьючная лошадь. По бокам у нее мотались два длинных серых тюка. Они качали из стороны в сторону тощую лошаденку, Это были трупы погибших красноармейцев. Оса не хотел хоронить их в этой долине. Зеленые мухи, которые обычно не бывают на этой высоте, звенели роем. Иногда сзади дул легкий ветерок. Лошаденка храпела под своим страшным грузом и мотала головой. Легкий тошнотворный трупный запах пробивался из серых тюков.

Саламатин вспомнил о письмах, которые были в карманах мертвецов. Письма с Украины не давали ему покоя. Он не имел своей семьи и никогда не получал писем. Теперь ему почему-то казалось, что он везет страшный подарок в дом людей, которых он хорошо знал.

Обычно все старые пограничники читали свои письма Саламатину, и он до того к этому привык, что, если не писали подолгу, беспокоился. В душе Саламатина письма товарищей создали целый особый мир. Он представлял себе Украину в виде белых мазанок под соломенной крышей, утопающих в вишневых садах, и добродушных украинцев с широкополыми соломенными брылями на головах.

За невысоким перевалом открывалась глубокая долина. Туман клубился, пронизанный золотыми лучами солнца. Саламатин закурил, чтобы перебить трупный смрад.

Незаметно для себя он отстал. Никого близко не было. Горе взяло его за горло, и, не заметив сам, он запел на слова с одного романса:

Потом он почувствовал на глазах слезы.

— Н-но, проклятая! — закричал он на лошадь, оборвав песню, и погнал вперед.

Тюки снова замотались, качаясь вверх и вниз, и мухи зазвенели. Впереди вдруг остановились, и Саламатин сразу нагнал своих. Здесь земля была мягкая; можно было выкопать глубокую могилу, и Кондратий приказал остановиться. С недовольным и хмурым видом он курил, рассматривая карту, и советовался с Будаем.

— Ведь их двести восемьдесят человек. Куда мне, к черту, их девать? Они в один день сожрут все консервы.

— Можно резать их лошадей и кормить кониной, — сказал Будай.

— Нельзя, — отвечал Оса, — я их видел. Их сейчас перестреляют. У них сап. Ты ведь знаешь.

Оба умолкли. Около утесов загремели выстрелы, Саламатин исполнял обязанности ветеринара. Вдруг, раздвигая толпу всадников, приблизились Джанмурчи и Алы. С ними был какой-то незнакомый человек в темных очках. Предстояли похороны убитых, и потому юноша старался быть сдержанным и строгим, но улыбка и радость сияли на его оливковом круглом лице.

— В чем дело? — спросил Оса, нахмурив брови.

— Он говорит, что это его дядя, — сказал Джанмурчи, показывая на человека в очках. — От Джантая приехал. По юртам пошел слух, что вы едете. Джантай навстречу едет, а его вперед послал.

Оса оглядел новоприбывшего. Он хорошо знал цену черным очкам. Джанмурчи, угадывая его мысль, сказал вслух:

— У него от снега глаза болят. Прямо по горам пять суток ехал, двух коней загнал.

Он что-то сказал гостю. Тот снял очки, угодливо задрал загорелое острое лицо и залился отвратительным воркующим смехом. Большой кадык двигался на его хулой шее. Он жмурил гноящиеся белым гноем глаза и все продолжал смеяться.

— Чего он смеется? — спросил Оса.

— Очень рад, что тебя увидел, — отвечал Джанмурчи и, повернувшись в седле, добавил Кондратию на ухо: — Это слуга Джантая. Не подавай ему руки. Он человек без сердца.

— А рожа-то какая, тьфу! — откровенно сказал Оса и, повернувшись с конем, поехал к могиле.

— Э, да это Кучь-Качь — Черный баклан, — сказал кто-то из пограничников, и все. заговорили наперебой, обступив гостя.

— Ну да, в прошлом году из тюрьмы убежал.

Он у Джантая палач, — прибавил кто-то.

Но поднявшийся говор оборвала команда:

— Слеза-ай!

Пограничники бросили повода коноводам и пошли отдать последний долг товарищам. Алы отвел в сторону джигита Джантая.

— Кучь-Качь, — сказал он, — где отец?

— В половине дня пути отсюда. Он пришел со всеми юртами. Уже два месяца он идет навстречу командиру.

— Поезжай, скажи, что мы идем, — сказал Алы. — Если, будет плохое мясо, мало кумысу или плохие юрты для наших гостей, позор падет на наш род. Если ты не успеешь или забудешь, знаешь, что Джантай сделает с тобой?

Кучь-Качь не стал слушать дальше. Он приложил руку к сердцу, прыгнул в седло и как тень исчез за утесом.

Над свежей могилой прогремели традиционные залпы. Раздалась торопливая команда, и. не оглядываясь, полным ходом, с задержанными впереди, пограничники тронулись в галоп.

— Н-но, проклятая, легко идешь?! — закричал Саламатин, волоча в поводу свободную лошадь.

Желтая пыль глины клубилась под ногами всадников. начавшийся ветер стлал ее к земле, и далеко позади она подымалась, и расплывалась в облако. При каждом ударе копыта земля от ветра как будто дымилась желтым дымом. Неожиданно открылся обрыв. Внизу была река. Крутыми зигзагами всадники стали спускаться по откосу.

— Затанцювал, — недовольно сказал кто-то, сдерживая бившегося коня.

— А ты сыграй ему на губах, — насмешливо сказал снизу другой всадник, поднимая голову вверх.

Первый висел у него над головой и ежеминутно мог сорваться.

— Та я ж не пьяный, — недовольно отвечал верхний.

Бурная река грохотала, сбивая пену у прибрежных камней. Всадники торопливо спустились к воде. Несколько человек бросились в реку. Их понесло и завертело.

— Та я ж боюсь, — дурашливо сказал молодой пограничник, направляя коня прямо в воду за остальными.

— А вот я тебя зачепу арканом за шею, шоб вода в горло не лилась, — ответил сосед.

Людей вместе с конями несло и окунало в ледяной воде. Однако через несколько минут всадники один за другим выбрались на берег. Вода текла с них на камни.

— Я смотрю, а волна накрыла — сладко. Ну, думаю, пропал сахар, промыло, а теперь, смотрю — ничего в кобурах нет.

— Вот тебе и сберег, а у меня дочиста табак вымыло.

Болтовня, смех и шутки не прекращались. Хмуро и сосредоточенно переправлялись задержанные. Кондратий с Будаем проехали вперед. Из-за скалы показались двое всадников.

— Джантай! — коротко сказал Алы и почтительно направил коня позади Осы.

Всадники впереди спешились. Оса остановил отряд, приказал слезть с коней и пошел пешком. Алы шел позади, не смея опередить гостя.

Маленький старик с желтым лицом в огромной черной шапке шел навстречу, ступая неуверенно и тяжело, как ходят люди, всю жизнь проведшие в седле. Он подошел, протянул руку Осе и, обняв его крепко, поцеловал в обе щеки. Потом они долго трясли друг другу руки. Оса с любопытством смотрел на знаменитого разбойника.

Тридцать пять лет Джантай занимал целую местность Кой-Кап[12] и грабил купцов. В свое время он разгромил сотню казаков. Три года назад Будай пять суток уходил с боем от него, потеряв половину людей. Теперь этот человек пожелал вступить в переговоры и с изумлением увидел, что Оса не похож на пристава.

Джантай гладил его по руке своей высохшей, как старая ящерица, рукой. Огромные скулы казались еще больше от мохнатой шапки. Глубоко запавшие щеки и пронзительные молодые глаза делали его лицо жестким. Жесткая белая борода висела длинными клочьями. Глубокие морщинистые складки шли кругом по всему лицу. Оса оглянулся. Алы стоял позади него как подчиненный, почтительно склонив голову. Это странное проявление верности тронуло Осу. Он выпустил руку Джантая и сказал по-киргизски:

— Вот твой юноша!

Джантай благодарно улыбнулся и. пошел дальше. Медленно и с достоинством он подходил к каждому пограничнику и пожимал руку. Позади него неотступно шел второй старик. У него были воспаленные красные глаза, лишенные ресниц. Он непрерывно моргал голыми зенками.

— Это его советник, — тихо сказал Джанмурчи.

Наконец Джантай обошел всех и вернулся к Кондратию. Он кивнул головой на задержанных и спросил:

— Командир, что это за люди?

— Эта контрабандисты, — ответил Оса.

Джантай засмеялся так жестоко, что Кондратию сделалось холодно.

— Уже давно идет по горам слух, что ты едешь, — медленно заговорил он скрипучим голосом. — Когда идет слух, никто не может перегнать его. Ни сокол в небе, ни Конь на земле. О, как ты быстро ехал! Наши уши еле успевали слышать топот копыт твоих коней. Но, чтобы ты ехал медленно, один большой манап послал вот этих людей. Это не контрабандисты, здесь десять человек контрабандистов. Я знаю их всех. Остальные пастухи. Манап послал их, чтобы остановить бег твоих коней, чтобы ты кормил пастухов, охранял их и двигался медленно. Все юрты вперед ушли. Манап приказал им уйти, чтобы ты сам кормил эту саранчу.

Оса был ошеломлен и молчал. Джантай подъехал к пленным и громко прокричал несколько имен, В толпе раздались проклятия и вопли, и несколько человек выступили вперед, подталкиваемые остальными.

— Вот контрабандисты, — сказал Джантай, показывая на кучку людей сухим желтым пальцем, похожим на орлиный коготь. И потом добавил: — Они были как начальники у этих пастухов.

— Взять их! — приказал бледный, взбешенный Оса. — Пастухов отпустить!..

— Кум, гостей-то проводить надо, — сказал Саламатин Юлдашу.

С криками и хохотом толпа запуганных манапом бедняков бросилась врассыпную. Некоторые поскакали в гору, остальные кинулись с конями в воду и поплыли назад через реку. Джантай смеялся.

— Не бойся, — сказал он, взяв Осу за руку, — они не умрут с голоду. За каждой горой идет юрта, чтобы помочь им, когда будет надо.

Оса не мог отделаться от мысли, что он выгоняет людей в пустыню на голодную смерть. Но беглецы, переплыв реку, скакали по берегу, хохотали и размахивали руками. Из-за холма на той стороне реки показались новые конные, которые везли юрту. Оса увидел, что Джантай был прав, и с благодарностью пожал его сухую руку. Потом он сел на коня, и пограничники тронулись вперед. Как только въехали на холм, у всех вырвался, единодушный крик.

Белые, нарядные юрты стояли в котловине. Стадо баранов, рассыпанное по лугу, паслось, оглашая воздух блеянием. Запах дыма, подымавшегося из юрт, показался вкусным голодным, усталым людям. Целая толпа вооруженных всадников ожидала гостей.

В стороне одним кричащим пятном пестрела толпа женщин в красных, зеленых, желтых одеждах с огромными белыми тюрбанами на головах.

Когда Оса переезжал по дороге через маленький ручей, Джантай сбоку почтительно держался за его руку. Он хотел этим показать, что без помощи Осы он не в состоянии переправиться даже через этот ручей. Оса понял любезность, и у него появилась надежда, что переговоры приведут к миру. Джигиты, женщины и дети брали в повод коней, а пограничников отводили к свободным юртам. Оса, ухмыляясь, быстро отбрасывал пологи и заглядывал внутрь, желая знать, как расположились товарищи.

Он увидел, что все юрты были сплошь застланы коврами, шелковыми одеялами, поверх которых были разбросаны цветные шелковые подушки. Кондратий поблагодарил Алы и пошел вслед за Джантаем.

Старик повел его и Будая к самой большой юрте. Здесь вокруг очага лежали одеяла — несколько десятков, одно на другом. По всему внутреннему деревянному переплету юрты, который поддерживал войлок, были развешаны яркие шелковые ткани. У входа сидел пастух с целым мехом кумыса. Он налил большую чашку и с поклоном передал Алы. Когда пограничники вошли и разлеглись на одеялах, юноша, улыбаясь, подал чашку Осе, а потом вторую отцу.

Джантай скромно на корточках сидел у входа. Алы Подавал кумыс и улыбался. Сам он не решался ни пить, Ни есть, ни сидеть в присутствии старших.

В юрту вошла маленькая сморщенная старушка с белым тюрбаном на голове величиной с подушку. Она, была похожа на индианку. Желтое лицо с орлиным носом и резкими морщинами напоминало лицо Джантая. Целая связка ключей, показывавшая, что она старшая жена, звенела у нее сзади на косах. Будай и Кондратий поднялись с мест. Старушка робко подошла, всхлипнула и обняла Алы. Потом поклонилась гостям и скрылась из юрты.

Пограничники наслаждались отдыхом и тянули кумыс.

Соблюдая приличия, Джантай заговорил о дорогах. Это единственно важное дело, о котором говорят солидные люди. Оса отвечал подробно. Джантай сочувствовал. Потом старик хлопнул в ладоши. В юрту внесли несколько деревянных блюд с вареным мясом и печеньем, пропитанным сливочным маслом.

Малыш трех лет босиком, в маленьком кожухе, надетом на голое тело, с ревом вбежал в юрту и бросился на колени к Джантаю. За ним вбежала девочка, одетая в яркое платье. Дети кричали, возились. Потом свернулись, как котята, и, положив головы на колени старика, уснули. Джантай задумчиво улыбался.

— Это дети моих джигитов. Вот я теперь совсем старый, как нянька. Мои глаза видят далеко, а близко ничего не видят. Ноги и руки слабые. Старый орел не может летать далеко. Со мною ушли в горы двадцать юрт. Много детей родилось за это время. Я хочу, чтобы они жили спокойно. Я пойду в долину на пшеницу.

— Он говорит: хочет земледелие занимайса, — подсказал Джанмурчи.

До сих пор он не проронил ни слова, но теперь слегка опьянел от кумыса, и у него явилось тщеславное желание блеснуть знанием русского языка.

Не обратив на него внимания, Оса сказал, обращаясь к Джантаю:

— Я могу дать тебе разрешение, ты поедешь и будешь жить спокойно.

— Отец мой, командир говорит правду, — сказал Алы. Джантай продолжал:

— Пей кумыс, хорошо спи. Потом будем разговаривать.

Он вышел из юрты. Алы и Джанмурчи последовали за ним. Юноша сел снаружи около юрты. Этого требовал обычай. Проснувшись, почетный гость мог сразу, позвать хозяина. Оса пробормотал что-то Будаю, растянулся, обняв свой карабин, и заснул как убитый. Будай не мог спать. На походе по ночам он то беседовал с часовыми, то просто молчал по целым часам, глядя в костер. Когда никого не было кругом, он курил опий. Все знали о его горе, и потому никто не обращался к нему с вопросами и не заговаривал. Будай ехал как будто сам по себе. Теперь, оставшись один, он тороплива достал из кармана опий и закурил. Алы услышал запах опия, но даже не шелохнулся. Джантай подошел и сел на корточки около сына. Он хотел поболтать с ним, но услышал знакомый запах, строго посмотрел на юношу и сказал:

— Нехорошо тревожить достойного человека, если он делает что-нибудь тайное.

— Я не смотрел туда, отец мой, — ответил Алы.

После этого они долго тихо разговаривали о чем-то.

Вдруг полог юрты поднялся, и Кондратий шагнул наружу.

— Ты чего тут сидишь? — обратился он к Алы.

Джантай и Алы, видя, что теперь они не помешают, вошли в юрту. Будай неподвижно сидел у огня. Перед этим он раздувал угли, и теперь по всей юрте летела зола. Его седая голова стала совсем белой. Джантай с сочувствием посмотрел на него.

— Джантай, — сказал Оса, — я нашел много опия, мне нужно триста лошадей.

— Лошади есть, я перевезу тебе весь опий, только ты пошли своих людей, чтобы его охраняли.

— Я сейчас вышлю караул.

— Пусть мои гости отдыхают, — возразил Джантай.

Дай двух человек, и этого будет довольно. Я пошлю своих джигитов, чтобы они берегли опий.

Оса прижал руку к сердцу. Джантай повернулся к Будаю:

— Не кури опий, пусть утешится твоя душа, мы найдем твою жену.

Будай протрезвел и вскочил на ноги.

— Ты знаешь, где она?

— Я поймал одного шакала. Кто знает, когда шакал говорит правду. Но я думаю, мы ее найдем. Гей! — закричал он и хлопнул в ладоши.

Два рослых джигита ввели связанного человека. Это был Золотой Рот. Исцарапанный, покрытый синяками, он нагло улыбнулся, но, взглянув в лицо Джантая, тоскливо Огляделся и сразу присмирел.

Глава II. ПОИСКИ МАРИАННЫ

Командир, — проговорил Джантай, разглаживая жесткие, как проволока, усы. — Он ходит позади каждой большой контрабанды и собирает лошадей. Он знает Много.

Лицо Кондратия заострилось и стало твердым. Молчание в юрте длилось несколько минут. Оно было хуже самых диких угроз. Оса о чем-то думал и невидящим взглядом уперся в лицо шакала. Медленная улыбка Кондратия отразилась, как в кривом зеркале, на лице пленника. Оно исказилось и побледнело. А глаза расширились, сделавшись почти бессмысленными от ужаса.

— Ну, что же, будем торговаться? — медленно и зловеще спросил Оса.

— Эту женщину украл Шавдах, человек Байзака! — сразу же выпалил Золотой Рот.

Он совершенно не желал торговаться с Осой, который так перебирал пальцами, как будто отсчитывал пули для Головы бедного шакала.

— Где он теперь? — спросил Кондратий, не обрадовавшись и не удивившись.

— Не знаю, — ответил Золотой Рот.

Это была ложь. Он был уверен, что Марианна в Китае. Шавдах сам говорил ему в чайхане, что отвезет ее туда и она будет заложницей. Но Золотой Рот боялся. Он ясно видел, что его заставят искать Марианну. Наживать таких врагов, как Шавдах и Байзак, ой не хотел. Однако от Осы не легко было избавиться. Золотой Рот сидел и улыбался, но в первый раз в жизни почувствовал, что попал в руки людей, от которых улизнуть не сумеет.

— Командир, — сказал Джантай, — Алы — человек молодой, ему нужна жена, пускай он поедет по юртам. Заодно должен найти Мариам. Пусть вместе с ним поедет шакал.

Кондратий улыбнулся, юноша встал с места и, покраснев, прижал руку к сердцу. Будай, молчавший до сих пор, вмешался в разговор:

— Кондратий, ты можешь это сделать, пока будут перевозить опий. Все равно, твое место тут, иначе его разграбят.

— Я хочу послать с ними хоть одного красноармейца. Он ведь не помешает.

— Нет, это будет хорошо, — отвечал старый разбойник.

— Развяжите этого плута, — сказал Кондратий и крикнул: — Саламатин!

— Я! — заорал рядом за легким войлоком во все горло озорной голос. Вслед за тем лукавое, ухмыляющееся лицо заглянуло в юрту.

— Вот поедешь с ними, — сказал Кондратий. — Понял?

— Понял больше половины, хоть отбавляй, — озадаченно и серьезно ответил Саламатин, слышавший весь разговор сквозь тонкую стену юрты.

— Ну, чего ты смотришь? — спросил Кондратий. Саламатин нерешительно переминался.

— А если он тикать будет? — спросил завхоз, поглядывая на шакала.

— Стреляй в него, и все! — подмигнув, сказал Кондратий, и лицо шакала сделалось серым.

Джантай засмеялся скрипучим смехом.

«Ну, значит, стреляй, не стреляй, а по шее накласть можно!» — решил про себя Саламатин.

— Собирайся в дорогу, — сказал Джантай, и Али быстро вышел из юрты.

Вошел Джанмурчи и сел рядом.

— У Джантая жена очень добрая, мамушка Алы, — сказал он. — Мне давала ленты, зеркала, пуговицы, много товару. Я буду подарки делать и везде спрашивать про Мариам.

Кондратий вышел из юрты проводить товарищей.

Путники тронулись по цветущим пастбищам. Через несколько часов показались юрты. Путешественники медленно приблизились. Несколько мужчин нехотя вышли им навстречу и, не здороваясь, остановились.

— Вы что, дьяволы, злые какие? — с недоумением проговорил Саламатин.

Джанмурчи слез с коня и молча вошел в юрту. Все остальные последовали за ним. Негостеприимные хозяева без всяких приветствий молча вошли и сели на корточки, оглядывая исподлобья гостей. Это было тяжкое оскорбление и полное нарушение законов гостеприимства. Гости сидели и молчали.

Один из хозяев, как бы желая объяснить причину такого приема, сказал:

— А вы много опия у Байзака, украли?

— Много, — спокойно ответил Джанмурчи.

Больше никто не проронил ни Слова. Джанмурчи вышел из юрты. Недалеко стоял огромный казан, и в нем была туша. В котле было слишком много крови, и опытный киргиз сразу увидел, что для них готовят дохлого барана. Он вошел спокойно в юрту и сел на свое место. Хозяева, как бы исполняя тяжелую обязанность, постелили на земле скатерть и внесли несколько блюд с вареным мясом.

— Спасибо, — сказал Джанмурчи и пошел к выходу.

Остальные встали и вышли за ним. Не оглядываясь, они тронулись прочь. Позади раздались крики. Несколько мужчин просили прощения, предлагали зарезать самую лучшую лошадь и другого барана, но Джанмурчи был неумолим. Он сел на коня, и оскорбленные путешественники тронулись дальше. Какой-то седой старик прибежал, торопливо раздал хозяевам несколько пощечин а побежал за гостями, не смея сесть на коня. Впереди ехал Алы. В его посадке было столько оскорбленного достоинства, что старик бросился к нему. Он хотел схватить стремя и закричал.

Впереди было пустынно и тихо. Ярко-зеленая трава и глиняный желтый откос опускались глубоко вправо. Канавы, прорезанные дождевыми ручьями, затрудняли дорогу. Путешественники решили отдохнуть и пообедать. Джанмурчи спустился вниз и принес в мехе с полведра воды. Медленно и бережно он отсчитал комков десять сухого, Похожего на камень, овечьего сыра и бросил в мех, Потом всыпал две пригоршни поджаренной, грубосмолотой пшеницы. Золотой Рот и Джанмурчи стали встряхивать мех. Вода бухала точна в бубен. Куски сыра стучали, как камешки. Это был обед и завтрак на всех. Саламатин кисло посмотрел на постное угощение и плюнул, но вдруг оживился.

Из-за бугра показались несколько всадников. Джанмурчи, сблизившись, быстро заговорил с ними о чем-то. Потом всадники тронулись вперед, а путешественники за ними следом. Они проехали немного вперед и снова увидели юрту. На этот раз Саламатин был доволен. Он не успел опомниться, как у него взяли коня, самого ввели в юрту и сразу же внесли два блюда вареного мяса. После еды Джанмурчи развернул свой тюк. Он развесил внутри юрты красные, зеленые, желтые ленты, от которых горело в глазах. Потом разложил целые коробки перламутровых пуговиц и маленькие зеркала с картинками на обороте. По подушкам разостлал куски цветного китайского шелка и тут же положил несколько банок зеленого табаку.

Потом щедро стал раздавать подарки хозяевам. Гудели мужские голоса, визжали от восторга женщины и дети и хихикали старики. Когда из ближайших юрт хлынула целая толпа, Джанмурчи сделал недоуменное лицо и стал пить кумыс. Обычай запрещал задавать вопросы гостям, но каждому хотелось получить подарок. Поэтому все наперебой стали говорить новости. Рассказывая, хозяева внимательно заглядывали в лица гостей, но путешественники были молчаливы и бесстрастны.

Прежде всего им рассказали о том, что один манап хотел одурачить пограничников. Саламатин успокоился. Он понял, что здесь нет контрабандистов и никого из бывших пленников. Потом красноармеец услышал точное изложение всех приключений экспедиции. Джанмурчи все молчал. Какой-то старик медленно стал говорить о женщинах. Джанмурчи подмигнул Алы и рассмеялся. Этого было довольно. Их засыпали сплетнями. Но проводник собрал все подарки в тюк, завязал и сел сверху. Он как будто не замечал легкого недовольства и разочарования.

Скоро их снова стали кормить, и Джанмурчи, как бы нехотя, дал одно зеркальце. С этого дня началось беспечальное житье. Несколько дней подряд Саламатин жил как в раю Магомета. Его кормили как на убой. Все остальное время, когда он не ел и не пил кумыс, он спал, держа около себя винтовку и заботясь только о ней. Через неделю Золотой Рот с утра стал шептаться с посетителями. Зарезали трех баранов. На дымок ехали издалека. После того как была съедена целая гора мяса, Золотой Рот позвал с собой всех спутников, и они отошли подальше от юрты.

— Сегодня или завтра Шавдах вернется из Китая. Говорят, Марианна идет с ним. Люди видели их по ту сторону границы. Женщину отдадут командиру, если командир отдаст весь опий.

— Саламатин!.. — сказал Алы и не договорил.

Все трое оседлали коня для пограничника. Завхоз; прыгнул в седло и понесся, как ветер.

Глава III. В СЕТЯХ БАЙЗАКА

По всему пространству снег сверкал под полуденным летним солнцем. Ослепительное серебряное сияние колыхалось по снегу и резало глаза, как ножом. Ни скал, ни оврагов не было заметно. Снег в несколько метров заполнил все ложбины и сгладил все выступы. На самом хребте перевала голубые, прозрачные плиты льда поднимались ребром, как гигантские перевернутые, разбросанные ступени. При подъеме они были похожи на стеклянные утесы. Лед и снег, точно огромные зеркала, бросали поток лучей солнца во все стороны, поэтому очертания ледяных скал, выступов и краев нельзя было разглядеть.

Нестерпимый расплавленный блеск был разлит под ногами. Бесформенное, сверкающее пространство тянулось далеко вперед и резко ограничивалось черно-синим небом, как будто за этим светом был край земли.

Панорама гор внизу за перевалом была скрыта ровным снежным полем.

Несколько затерявшихся всадников медленным шагов двигались со стороны Китая. Кони храпели и задыхались от усилий и разреженного воздуха. Зернистый обледенелый снег, похожий на мокрый сахар, на каждом шагу проламывался под копытами. Его крупные зерна горели, как алмазы, радугой и белым пламенем. Острые края продавленной коры ранили до крови ноги лошадей. Под тонким льдом был рыхлый, мокрый снег, и лошади иной раз проваливались по грудь. Верховые были закутаны в чапаны, и поверх у каждого был толстый тулуп.

Шаг за шагом они упорно прокладывали себе дорогу в снегу. Кони в изнеможении падали на колени, но всадники не слезали и нещадно били их плетьми. Всадники только что перешли границу и теперь торопились. До безопасной долины, где можно было укрыться от пограничников, предстоял целый день тяжелого пути.

Чтобы не ослепнуть от снега, они закрыли лицо по старому обычаю контрабандистов. Отрезанный конец конского хвоста был заложен у каждого спереди под шапку. Вместо лиц у закутанных красных фигур издали видны были черные, блестящие пятна.

Даже с завешенным лицом надо было ехать зажмурившись. При каждом шаге коня волосы встряхивались и дрожащий ослепительный свет резал глаза. Позади всадников влачились два осла с вьюками. Рядом с ослами еле переставляли отмороженные ноги два жалких существа: мужчина и женщина. На первый взгляд их нельзя было отличить друг от друга. Оба были закутаны в цветное отрепье. Клочки ваты торчали из всех дыр старых халатов. Босые ноги были завернуты в тряпки. Огромные ступни плечистого мужчины, завернутые в тряпки, оставляли в снегу глубокие ямки, похожие на след медведя.

Женщина, подпоясанная волосяной веревкой, была Марианна. С открытым лицом, посиневшими руками, она, как во сне, вытаскивала ноги из глубокого снега и, шатаясь, шла, придерживаясь рукой за вьюк, качавшийся!на спине осла. Ее незащищенные глаза стали полуслепыми от солнца. Она шла пятый перевал пешком. Белый гной покрывал ее красные, воспаленные веки. Иногда она падала. Шедший рядом поднимал ее, и они снова шагали, держась сбоку за вьюки.

— Мариам, когда мы умрем, я хочу долго-долго спать.

Он проговорил эти слова, зажмурив глаза. Казалось, он предвкушал наслаждение отдыха.

— Я просила Шавдаха, чтобы он меня убил, но он не хочет, — еле шевеля губами, отвечала Марианна. — Они хотят получить за меня много опия. Так он говорит.

— Шавдах мне должен много, много крови, — отвечал ее спутник. — Столько, сколько есть в моем теле.

— Как ты попал к нему, Батрхан? — спросила Марианна.

— Я убежал в Китай во время восстания. Я ничего не знал. Десять лет я боялся пристава. Шавдах поклялся, что отвезет меня назад. Я для него работал.

Батрхан остановился.

Тряпка на ноге Марианны сползла. Он стал на колени в снег, быстро обмотал ее ногу промокшим тряпьем, снова завязал обрывки бечевки, и они тронулись дальше. Так он помогал ей на каждом перевале. Когда они отставали шагов на сто, кто-нибудь из всадников поворачивал коня и бил обоих плетью. Тогда Марианна молчала и закрывала глаза.

— Не открывай глаз, — сказал Батрхан, — держись рукой за осла и иди. Ты будешь слушать, как будто во сне, а я буду говорить.

Марианна зашагала и закрыла глаза, а Батрхан продолжал глухим, безразличным голосом, как будто говорил о ком-то другом:

— Шавдах дал мне ар земли. Ты знаешь, сколько это? Это столько, чтобы похоронить человека: три шага туда, шесть сюда — все. Четыре года я носил торф в корзине на это поле. Я сеял рис по одному зернышку. Шавдах говорил, что столько стоит новая бумага, на которой он написал не мое имя, а другое, и потому я буду жить спокойно. Только неделю назад на перевале он сказал, что пристава нет и бумага не нужна.

— Помню, он тогда тебя долго бил. Ты сказал, что он — лгун, — перебила Марианна.

Да, я сказал это, — проговорил Батрхан. — Но теперь я говорю, что Шавдах должен мне много крови. Столько, сколько высосали из меня пиявки и комары на этом рисовом поле. Обо! Мы опять идем кверху.

Марианна молчала.

— Мариам, где лепешка, которую я тебе дал? — спросил Батрхан.

Что-то похожее на легкий румянец выступило на грязных, бледных щеках женщины.

— Я съела, — сказала она.

— Я не Шавдах, мне не жалко, но у меня нет даже маленького камня для тебя.

— Зачем тебе камень? — спросила Марианна.

— Тут очень высоко. Шавдах взял для всех в Китае сень‑сень[13]. Они его жуют, им легко дышать. Если мы попадем в безвоздушную яму, мы умрем. Подожди.

Он полез за пазуху халата и достал коричневую ягоду сухого урюка.

— Возьми, — сказал Батрхан, — она сладкая.

Урючина была черная и грязная от пота. Марианна со слезами смотрела на Батрхана, но не решалась взять ягоду в рот.

— Возьми скорей, — сказал Батрхан. — Смотри, Шавдах закурил табак. Он боится. Он хорошо знает дороги.

Марианна, преодолев отвращение, не глядя, взяла в рот ягоду и стала ее сосать. Она снова закрыла глаза. Она даже не имела сил поблагодарить Батрхана. Вдруг она услышала хрипение. В ту же секунду ее легкие лишились воздуха, как будто ее ноздри и рот плотно придавили подушкой. Оба осла конвульсивно, прыжками рванулись вперед. Марианна увидела, что Батрхан лежал черный, как чугун, закатив глаза под лоб… Женщина, не выпуская тюка, схватила рукой руку спутника, выставившуюся из грязного рукава. Она почти потеряла сознание, но обе ее руки замерли в судороге. Все ее тело было наполнено болью, как будто ее разрывали на части, но она не могла разжать руки. Осел, выбиваясь из сил, проволок по снегу обоих люден шагов десять, и воздух хлынул в легкие Марианны. Она лежала на снегу и слабо стонала. Рядом свистнула плеть и раздался вой. Марианна оперлась на локоть. Шавдах бил Батрхана.

— Вставай, собака, — крикнул Шавдах. — Или ты хочешь, чтобы нас перестреляли пограничники?

Марианна вскочила и вцепилась зубами в руку Шавдаха. Он несколько раз ударил ее по голове, но она не выпустила руки. Другой контрабандист спокойно достал револьвер, но Шавдах покачал головой и сильно ударил женщину по лицу. Марианна упала в снег, заливаясь кровью. Кровь из прокушенной руки густо закапала на снег.

— Убей, убей, подлец!

В исступлении она бросилась на Шавдаха и плюнула ему в лицо. Шавдах зловеще улыбнулся, вытер щеку и молча пошел к коню.

— Батрхан, я не пойду дальше, лучше я умру, — в Марианна легла в снег.

Батрхан приподнял ее и стал снегом растирать ей лицо. Потом он поднял ее, взял под руку, и они пошли дальше. Вскоре перед ними открылся спуск. Снеговые горы громоздились вдали в голубом небе. Они, как льдины из воды, выставлялись из голубого тумана.

— Идем! Идем! — твердил Батрхан.

Измученный, голодный, избитый, он не находил для нее больше ласковых слов. Но Марианна повиновалась и шла, сама не понимая, как она еще может двигать распухшими ногами. Несколько часов продолжался спуск. Потом началась бесконечная серая долина, усыпанная гравием. Сиреневые цветы без листьев стояли букетами на серых камнях. Потом начался песок — белый, сыпучий. Ни одной травинки не росло на нем. Кони оставляли за собой такой глубокий след, будто прошел караван. Солнце жгло Марианну сквозь ватные лохмотья. Лицо мучительно болело от солнечного ожога. Губы запеклись и почернели. Ледяные струи легкого ветра ядовито ползали по спине.

Скоро путники увидели несколько юрт. Со стороны перевала на них были снеговые нашлепки. Под каждой кочкой лежали комья снега. Солнце не успело еще его растопить. На этой высоте довольно было, чтобы туча закрыла солнце, как уже начинался снегопад. Шавдах остановился возле юрты, выпил кумыс, не сходя с седла, потом о чем-то поговорил с хозяином юрты, спрыгнул с коня и велел Батрхану пасти ослов. Марианна в первый раз увидела по-настоящему нищету своего друга, и горло ее сжали спазмы.

Батрхан выпустил ослов на траву, достал мешок о вьюка и стал перебирать свое богатство. Это было сплошное тряпье, пересыпанное мягкой белой пылью. Головка чеснока была завернута в отдельную тряпочку. Потом какие-то две белые деревяшки. В маленькой тряпочке тщательно была завернута щепотка пепла опия. Батрхан стоял на коленях и беззлобно перебирал эту дрянь, думая о чем-то. Потом он лукаво подмигнул Марианне и сказал:

— Когда-нибудь я устрою себе праздник. — Он протянул тряпочку с пеплом и радостно сказал: — Это опий.

Марианна невольно улыбнулась.

— Я намешаю его в воду и выпью. Целый день я буду спать и видеть хорошие сны.

Потом он достал два тонких сыромятных ремня. Они были не толще веревочки. Батрхан полюбовался ими и снова бережно спрятал в тряпочку. Марианна отвернулась, чтобы не разрыдаться, но Батрхан окликнул ее и с торжеством показал ей коробку китайских спичек. Марианна заплакала. Батрхан нагнулся лицом к самому снегу и заглянул ей в глаза. Он оставил тряпье и придвинулся к ней.

— Мариам, — сказал он дрогнувшим голосом, — раньше я был богатым человеком. У меня была жена, двое детей и восемь юрт с пастухами. Теперь у меня никого нет. Они все умерли. Я один.

Он замолк, а Марианна сдержала слезы. Батрхан ушел.

В Уч-Турфане Марианна пыталась обращаться к властям. Городок был лагерем контрабандистов. Они въезжали туда как победители. Китайский администратор брал с каждого вьюка опия по одному джину[14]. В городе было несколько европейцев, два-три эмигранта и двое подозрительных англичан, которые все время якшались с контрабандистами. Эти люди не приняли в ней участия. Когда Шавдах выступил назад, Марианна пыталась бежать. Но он накинул ей на шею аркан и проволок за собой целую улицу. А вечером на стоянке отхлестал плетью.

После перехода границы она продолжала думать о побеге и старалась уберечь ноги. Но за ней тщательно следили. Как только она подходила к площади, Шавдах пускал в ход плеть. Он следил также за тем, чтобы Марианна не запасла ни одной лепешки. Сухари, которые ей давал Батрхан, Шавдах отбирал. Когда-то контрабандист побывал в лапах Будая. Теперь возможность мучить жену своего врага доставляла ему острое наслаждение. Ни разу он открыто не сказал об этом, но Марианна видела торжество в его глазах всякий раз, когда его толстая рука поднималась с плетью в воздухе. Много раз Батрхан за нее принимал на себя побои. И все-таки все тело Марианны было покрыто багровыми и синими полосами.

— Мариам, Мариам! Мы лежим, как псы, и зализываем наши раны, — сказал Батрхан.

Марианна молчала. Батрхан подполз к юрте и стал слушать, припав ухом к нижнему переплету, где войлок не достигал земли. Он слушал долго, потом вернулся, назад и быстро стал шептать:

— Мариам, я сейчас убегу. Недалеко есть пограничники, они тебя ищут!

Мариам схватилась руками за грудь и сдержала крик. Ее глаза сверкали.

— Пограничники ищут тебя, — продолжал Батрхан. — С ними джигиты Джантая! Наверно, будет бой! Не бойся, я вернусь и приведу пограничников. Еще не придет время ночного намаза, как я уже буду тут.

Он беззвучно поднялся и пошел к прогалине, где паслись ослы. Полог юрты отпахнулся.

— Мариам, — грубо закричал Шавдах. — Иди сюда!

Марианна встала и пошла. Ее сердце билось, занимая всю грудь. Она боялась обнаружить свое волнение. Она посмотрела на свирепое лицо Шавдаха, и ее охватил ужас. Робкая и жалкая, она шагнула в юрту и стала у входа. Теперь она знала, что это — место всякой киргизской женщины. Кто-то дружелюбно протянул ей обглоданную кость. Марианна не обиделась и стала ее грызть. Рядом с ней киргизская женщина так же жадно глодала объедки.

Снаружи раздался топот коней и залаяли собаки.

— Стой! — закричал приближающийся голос в темноте.

Контрабандисты переглянулись. Уже наступила ночь. Один из них схватил котел и вывернул его весь в костер. В ту же минуту несколько человек бросились на Марианну. Она закричала, отчаянно отбиваясь, но ей мгновенно заткнули рот, потом подняли край юрты и выволокли наружу. Приехавшие бросились в юрту, но там было темно и тихо. Удушливый дым застлал все.

Джанмурчи, Алы и Золотой Рот рыскали в темноте на конях во все стороны, но никого не могли найти.

— Мариам, Мариам! — отчаянно кричал Батрхан, беспомощно бегая в темноте.

Вдруг чуткое ухо Алы услышало топот в стороне.

— Джанмурчи! — закричал он, и все кинулись на его крик.

Через минуту, слыша рядом топот коней, сын Джантая бросил аркан. Петля захлестнула толстого Шавдаха, и сорванный с седла толстяк грохнулся с конем наземь. Джанмурчи плакал, разрезая веревки на Марианне. Она была в обмороке. Батрхан чиркал свои драгоценные спички одну за другой. Золотой Рот вглядывался в темноту, желая скрыться. Потом он подъехал к Джанмурчи и сказал:

— Нам надо ехать к Зеленой Осе.

Джанмурчи не успел ответить. В темноте послышался такой топот, будто скакала целая орда. Алы поднял бесчувственную Марианну и рванулся с ней на коня. Но было поздно. Густая толпа всадников окружила их тесным кольцом.

— Кто, кто? — закричал безоружный Алы, но ему не отвечали.

Он нанес подряд два страшнейших удара плетью, и два всадника грянули на землю. Джанмурчи выхватил из-за пазухи револьвер и стал стрелять. Алы поднял на дыбы коня и рванулся вперед, надеясь прерваться. Но в ту же минуту Джанмурчи слетел с седла, так как аркан охватил его поперек тела. Целая орава спешившихся сбила с ног Батрхана, а Золотой Рот орал где-то на земле внизу, как будто с него сдирали кожу. Голос из темноты сказал:

— Сын Джантая, закон не позволяет тебя обидеть. Пусть эта женщина будет с тобой, но ты — пленник. Мы поедем назад и будем говорить.

Несколько человек, повисшие на поводу одержавшие коня Алы, отступили в сторону. Марианна пришла в себя и слабо стонала. Какой-то всадник растолкал толпу, приблизился и зажег спичку. Джанмурчи, который стоял на земле и держался за стремя Алы, закричал от ужаса.

При вспыхнувшем пламени спички из темноты выступило лицо Байзака.

— Когда-то на ярмарке ты засмеялась мне в лицо, — сказал отец контрабанды, обращаясь к Марианне. — С тех пор ты меня не видела. Почему же ты теперь не смеешься?

Никто ему не ответил, и пленные, окруженные со всех сторон контрабандистами, двинулись куда-то в темноту.

Глава IV. АЛЫ. СЫН ДЖАНТАЯ

Яркое пламя костров освещало юрты. При каждой вспышке огня они выступали из темноты белыми грудами. Когда кто-нибудь подходил к огню, ярко-красный чапан, белая треуголка и смуглое лицо вырисовывались так, что было видно каждую черточку. А когда люди отходили в тень юрт, они исчезали, как будто проваливались сквозь землю. Около полуночи послышались говор и топот коней. Впереди всех ехал Алы с Марианной. Она сидела боком на коне, и юноша бережно поддерживал ее. Он был похож более на предводителя, чем на пленника. Его встречали с почетом, чтобы не оскорбить сына Джантая. Цветные ковры стали поспешно расстилать на траве перед самой большой юртой. Они казались дырявыми, так как темных пятен узора не было видно при свете костров. Зато желтые и красные узоры рдели и выступали на земле при каждой вспышке огня. Костры горели по всему пастбищу. Издали он, и сияли красным пламенем, и вокруг них далеко брезжило красное зарево. Алы повернул коня в сторону и проехал по разостланным коврам. Потом остановился около самой большой юрты и бережно снял Марианну с коня. Байзак подъехал к Алы. Его выхоленное смуглое лицо загорело и было обветрено. Небрежно помахивая плетью, он сказал:

— Будем ли мы ссориться из-за этой женщины?

Алы молчал. Байзак все больше затягивал повод коня, будто хотел поднять его на дыбы, чтобы обрушиться вместе с конем на юношу и Марианну. Алы обнял женщину одной рукой и бестрепетно смотрел в глаза Байзака. Потом неторопливо и надменно он еще больше поднял голову и сказал:

— Ты знаешь, что я — арык?! Ты забыл, что я сын Джантая?! Берегись! — И, секунду помолчав, он бросил коротко и повелительно: — Долой с коня!

Это было приказание манапа, за которым стояли обычаи рода.

Марианна, замершая от ужаса, увидела, что слова юноши были как окрик укротителя, который заставляет пятиться тигра. Байзак ослабил повод, медленно вынул ногу из стремени и слез с коня.

— Я хочу говорить с тобой, сын Джантая, — злобно проговорил он, подойдя к Алы с конем в поводу.

Иншаллах! — сказал юноша, подняв глаза к небу. — Пусть эту женщину вымоют, оденут и накормят — или ты не услышишь от меня ни одного слова!

Марианна закричала от страха и вцепилась в руку Алы. Юноша грустно улыбнулся и сказал:

— Я буду около юрты. Тебя никуда не увезут. Или мы вернемся, или умрем оба.

Потом он взял ее за руку, проведя несколько шагов, и отдал на попечение женщин.

Когда Марианну увели в юрту, Джанмурчи и Золотой Рот уселись с разных сторон и смотрели на юрту, не спуская глаз. Судьба заставила шакала сделать выбор, и теперь Золотой Рот был вполне предан Алы. Он знал, что это все-таки лучше, чем быть посредине между такими большими врагами.

— Идем, — пренебрежительно бросил Алы и прошел впереди Байзака.

Они вошли в юрту и молча сели к огню. Толстый, злобный Байзак сидел по другую сторону очага, Сквозь пламя и дым по временам было видно его свирепое лицо. Алы сидел неподвижный и прямой. Казалось, он в своей печали не замечал врага, который смотрел на него в упор и злобно. Наконец Байзак заговорил:

— Оса захватил опий, но теперь у меня в руках жена Будая и ты. Если я не получу опия, я убью вас обоих и вернусь в Каракол.

Алы молчал.

Лицо Байзака, исковерканное гневом и похожее на маску, подалось вперед. Он хрипло продолжал:

— Ты можешь все исправить. Забудь об этой жене пограничника. Я говорю с тобой, как с Джантаем. Пообещай мир, и мы будем вместе. Если мы отобьем опий и поделим его пополам, ты можешь уехать в Китай. Ты будешь очень богат.

Алы поднял тонкие брови. По его оливковому лицу прошла презрительная улыбка.

— Старые люди хорошо говорили: саяку и сороке пощады нет.

— Да, я знаю, что честь арыка больше саяка, — покорно сказал Байзак. — Ты будешь со мной или умрешь. Повторяю это тебе, как самому Джантаю.

— Ты сказал Джантаю, чтобы он изменил другу? — медленно проговорил юноша. — И ты думаешь, что Джантай тебя не найдет?!

Потом он встал и молча вышел из юрты. Байзак хлопнул в ладоши. Несколько вооруженных джигитов беззвучно появились в юрте. Отец контрабанды в первую минуту хотел приказать перебить пленных. Но не решался отдать страшного приказания. Кроме того, он понимал, что такое месть Джантая. Вековые традиции о неприкосновенности арыков передавались из рода в род. Байзак бесился на самого себя. Он сидел и раздумывал.

Женщины вывели Марианну из соседней юрты. Она была одета по-киргизски: красная юбка с желтыми цветами, черная бархатная безрукавка поверх синей кофты. На голове ее был платок.

— Ханум, — сказал Алы, — ты очень голодная, пойдем к огню.

Он взял ее пальцы и, вытянув свою руку, почтительно привел и усадил ее около очага. Потом, поглядев мимо Байзака, важно проговорил:

— Саяк! Пусть подадут кумыс и мясо.

Алы как будто гипнотизировал Байзака своим повелительным голосом и уверенностью. Отец контрабанды хлопнул в ладоши, и в юрту внесли вареное мясо. Джанмурчи вошел в юрту и остановился у входа. Он с нежностью и волнением глядел на Марианну, но не посмел подойти и сесть рядом. Смеет ли простой смертный сидеть рядом с пленным арыком, у которого такое большое горе?

Джанмурчи стоял и кланялся. Потом сказал:

— Может быть, ханум нуждается в моей помощи?

— Калыча! — закричал Байзак.

Джанмурчи пошатнулся, как будто его ударили ножом. Желтая бледность разлилась по его лицу. Мимо него, робко понурив голову, прошла его невеста. Она посмотрела на проводника и закричала от радости, но Байзак остановил ее взглядом. Девушка закрыла лицо руками и вздрагивала при каждом слове, так что косички с серебром звякали на затылке.

— Джанмурчи, ты человек маленький, возьми Калычу, поезжай с ней к Осе и скажи, что завтра Мариам и сын Джантая умрут, — сказал Байзак.

— Без Калычи мое сердце пусто, но я не могу смутить дух Осы, — сказал Джанмурчи. — Кроме того, я — слуга Алы, потому что он сейчас в плену.

— Останься здесь, — небрежно проговорил Алы, прожевывая мясо.

Джанмурчи почтительно поклонился и, не взглянув на Байзака, сказал:

— Хорошо.

Джанмурчи встал рядом с Алы. Они стояли с бесстрастными лицами, потупив глаза в землю. Алы про Себя читал стихи корана и кланялся в землю, лицом к западу. Джанмурчи, слегка скосив глаза, следил за каждым его движением. Вместе с ним он клал земные поклоны, затыкал уши и закрывал глаза.

Когда они окончили намаз, Алы повернулся и, ласково улыбнувшись Марианне, обратился к Джанмурчи:

— Пусть ханум спит здесь.

Джанмурчи вышел и долго с кем-то препирался в темноте. Потом вошли пестро одетые женщины с целым ворохом шелковых одеял. Алы быстро укутался, лег и моментально уснул. Марианна сидела и глядела на огонь.

— Джанмурчи, Алы — батыр?

— Батыр.

— Расскажи, что такое батыр?

Джанмурчи секунду колебался, глядя в огонь. Потом выпрямился и заговорил.

— Старики рассказывают по-разному. Давно-давно был властелин, который много стран постелил себе под ноги как ковер. По древним могучим родам он ходил, наступая на них ногой, как на полевые цветы. Сила огромная была собрана у него в руках, как драгоценные камни в кольцах женщин. Он хотел идти со своим войском туда, где опускается солнце. Его войско было как саранча. Горы не могли закрыть кочевников и их скот от той лавины, которая проносилась над ними. Он сам назначал начальников над своими отрядами. Одни стояли над тысячами, другие — над сотнями, третьи — над десятками. Потом он умер. От трех самых больших военачальников произошли Арык, Белек и Бугу. Отец моего отца и прадед моего деда держали стремя коня, когда они садились на седло. Поэтому я должен повиноваться, когда мне говорит арык.

На минуту он задумался. Потом грустно продолжал:

— Днем в моем сердце нет горя: я берегу батыра. Но ночью я вижу лицо Калычи, и мне скучно. Когда-нибудь мы прольем кровь Байзака, как воду.

Вдруг он поднял голову. В юрту заглянул Золотой Рот.

— Пусть все оденутся, Байзак уезжает далеко в горы. Так он приказал, — сказал Золотой Рот.

Алы выставил голову из-под одеяла.

— Ханум, ханум! — с горечью сказал Джанмурчи.

— Привяжи свой длинный язык ремнем и никогда не показывай горя при детях и женщинах, — медленно проговорил Алы.

За стеной юрты начался шум, который бывает, когда поднимается целое кочевье. Плакали разбуженные дети, ревел скот, блеяли бараны. Большие овчарки бегали в темноте и бестолково лаяли. Потом рев верблюдов покрыл все, только рядом слышались возня и голоса женщин, которые переругивались, разбирая соседнюю юрту.

— Алы, этот саяк — вор, — сказал Джанмурчи, — он хочет взять твоего коня, чтобы ты шел пешком с женщинами и детьми. А если ты потеряешь силы, тебя поволокут на аркане. Так мне сказал Байзак.

Алы молчал. Он взял Марианну за руку, и все вышли из юрты. Байзак не сдержал своей угрозы. Пленникам подали коней, но, когда они сели, их окружила целая толпа контрабандистов. Байзак не стал ждать медленного табора и двинулся с джигитами вперед.

Глава V. КОЗЫРНЫЙ ТУЗ БАЙЗАКА

Саламатин загнал коня и явился в табор Джантая. Его короткий рассказ подействовал, как труба горниста, когда она ночью в спокойной казарме, разрывая уши, ревет тревогу. Кондратий выслушал его и приказал седлать лошадей. Будай в первый раз за полгода оживился. Джантай слышал об унижениях сына и поглядывал на Черного Баклана. Тот, смеясь, задирал голову к небу. Джантай слушал воркующий смех Баклана, разглаживал седые клочья бороды и глядел, как возились у лошадей его джигиты.

В несколько минут все было готово. Пограничники, оставив вьюки, выглядели бодро и весело. Они знали, что им предстоит короткая прогулка и схватка. Кондратий, сверкая глазами, осмотрел свой знаменитый карабин и только что хотел подать команду, как Джантай поднял руку.

По пастбищу приближались двое. Всадник шагом ехал на коне и без всякого милосердия тащил за собой пешего человека. Эго был посланный Байзака. Он волок на аркане Батрхана. Перед рассветом он поймал беглеца недалеко от Джантая.

Несколько часов Батрхан, сам не зная куда, шел, судорожно вцепившись в петлю, которая обвивала его шею. Всадник приблизился и важно сошел с коня. Аркан ослаб. Батрхан сорвал его со своей ободранной шеи и опустился на траву. Он озирался бессмысленными, налитыми кровью глазами и тяжело дышал. Гонец низко поклонился Джантаю, презрительно глянул через плечо на Кондратия и сказал:

— Меня прислал один большой человек. Я не буду называть его имя, но все, что я скажу, — правда.

Потом он бегло оглядел вооруженный отряд и обратился к Джантаю:

— Если пограничники поедут в погоню, то ханум умрет, Алы тоже умрет.

Парламентер хотел еще что-то сказать, но Джантай ударил в ладоши, и его скрипучий голос крикнул:

— Кучь-Качь!

Несколько джигитов мгновенно сбили с ног посланца. Черный Баклан с ножом в руке сел ему на грудь. Посланный без всякого испуга стал читать молитву.

Джантай нагнулся, заглянул ему в глаза и прохрипел:

— Я дам тебе семь днем смерти, и семь дней ты будешь говорить со мной. Каждый день я буду отрывать по куску твоего тела.

— Все, что ты сделаешь со мной, будет с твоим сыном и с ханум, — без всякого страха ответил гонец.

Джантай задумался. Кондратий посмотрел на него и сказал:

— Сейчас они сильнее нас. Будем слушать, что они говорят.

— Хорошо, будем слушать, — проговорил медленно Джантай и сел на корточки рядом с задержанным.

Он долго и внимательно смотрел в глаза посланца. Кругом все молчали. Сперва на лице гонца погасла наглость. Потом лицо стало желтым, и дикий, животный ужас появился в вытаращенных глазах, а Джантай все сидел и смотрел. Гонец чувствовал себя вещью в руках старого разбойника, и это сознание было хуже всякой пытки. Кондратий ласково положил руку на плечо Джантая.

— Может быть, этот человек встанет и будет говорить.

— Пусть разрежут на куски моего сына, но эта собака не будет говорить со мной как с равным.

Гонец с усилием поднялся на локте и сказал:

— Если я не успею рассказать тебе все и вернуться до намаза, Алы умрет!

— Судьба, — коротко ответил Джантай и вынул из-за пояса нож.

Пленник захрипел от ужаса, но Кондратий остановил руку Джантая.

— Кучь-Качь, отпусти этого человека, — твердо сказал он.

Гонца освободили, и он сел. Кругом на конях сидели пограничники. Недоумение и беспомощность были на их лицах. Кондратий был бледен, но спокоен.

— Господин, — сказал гонец, — твои лошади могут быть как ветер. В груди людей может быть сердце барса. Но удар ножа в грудь быстрее твоих коней. Выстрел в голову женщины будет самый первый в этом сражении.

Зеленые, ядовитые глаза Осы спокойно смотрели в глаза гонца. И при последних словах гонец невольно опустил голову.

— Мы все когда-нибудь умрем, — холодно сказал Оса. — Говори, зачем приехал.

Гонец встал на ноги и под общими взглядами ненависти заговорил уверенно и спокойно. Он понял, что будет жив, и мало-помалу вся его наглость вернулась к нему.

— Ты сам должен выбрать. Когда ты уезжал из города, ты получил письмо.

— Это все?.. — холодно сказал Кондратий.

Гонец молчал.

— Что получу я, если отдам опий?

— Тебе отдадут всех пленных, — ответил гонец.

— А если я не соглашусь?

— Их убьют, и он перейдет границу, — сказал гонец.

Этот простой, короткий ответ заставил содрогнуться старых пограничников, стоявших кругом. Оса стоял, опершись на карабин, и думал. Джантай безучастно смотрел на него и ждал его решения. Наконец Оса поднял лицо, и лукавство скользнуло по его губам, то веселое лукавство, которое приводило в томительный трепет Байзака. Оса мягко посмотрел на гонца и сказал:

— Твои слова большие, про них надо, долго думать. Сколько дней я имею для ответа?

— Пять, — ответил гонец.

По лицу Осы разлилась приветливая улыбка. Он понял, что не ошибся. Он хотел выиграть время, но отец контрабанды также нуждался в нем, чтобы успеть уйти. По-видимому, скачки шагом должны были продолжаться, и Кондратий мог надеяться на победу. Отдышавшийся Батрхан бросился вперед, упал на колени перед ним и завопил:

— Мариам, Мариам!

Судорога прошла по лицу Будая. Оса быстро оглянулся на Батрхана и с одного взгляда понял, что перед ним бежавший от контрабандистов.

— Что это за человек? — спросил он у гонца.

— Это твой враг, — ответил посланец. — Он мог погубить тебе все дело. Он хотел убежать вперед и позвать вас. Алы и ханум были бы убиты, если бы я его не догнал.

— Ты хороший человек, — сказал Оса и пожал руку гонца… — возьми этого человека себе.

Ропот недовольства послышался кругом.

— Что же это?.. Своих выдавать… — проворчал кто-то.

Оса огляделся кругом, и все затихли.

— Я не знаю этого человека, — равнодушно сказал Оса гонцу. — Он мне не нужен.

Оса видел, что гонец не верит ни одному его слову, но, однако, добавил еще более откровенно:

— Говорю тебе, я его не знаю. Возьми его на аркан и веди, куда хочешь. Передай мой поклон твоему господину, и скажи, что через неделю я буду отвечать. Иди с миром.

Гонец вскочил на коня, набросил веревку на Батрхана и крупным шагом тронулся назад. Следом бежал Батрхан. Он держал веревку обеими руками. Оса неподвижно стоял на месте и смотрел им вслед. Через каждые десять-двадцать шагов посланец оглядывался и дергал веревку. Батрхан спотыкался и падал, снова вскакивал и опять бежал, чтобы не быть задушенным.

— Кондратий, ты — предатель, — сказал Будай. — Ты предал этого человека. Он был за нас.

— Зачем ты послал назад этого человека? — спросил Джантай.

— Чтобы он сказал твоему сыну, что мы имеем пять; дней времени, — любезно улыбнулся Оса.

— Ничего он не скажет, гонец его задушит за первым бугром, — возразил Будай.

— Он привел его на аркане, — медленно заговорил Оса. — Только враг может волочить на веревке моего друга. Но я не знаю этого человека. Я сказал правду. Гонец мне не поверил именно потому, что я не солгал.

— Раз он тебе не поверил, он его задушит, — упрямо возразил Будай.

— Именно этого он не сделает, чтобы не портить отношений в самом начале, и поэтому мой вестник дойдет до Алы.

Будай неодобрительно качал головой. В это время гонец скрылся за холмом. Оса порывисто повернулся к пограничникам и звонко скомандовал:

— Шагом ма‑арш!

— Что ты делаешь?! — спросил Будай.

— Антоний, я отдал этого несчастного только для того, чтобы гонец двигался медленно. Как ты думаешь: мы на своих конях за пять дней сможем проследить, куда пошел человек пешком, или нет?

Оса приблизился к строю и, обращаясь к пограничникам, сказал:

— Если вы упустите его из вида, это будет очень плохо. Но если он увидит, что вы за ним следите, будет еще хуже, он задушит этого бедняка и уйдет сам.

Пограничники на ходу рассыпались и тронулись к холмам. Это был необычайный разъезд, который выслеживал лисицу. Оса ехал позади, посередине растянувшихся всадников, и ему было видно всех. Одни подолгу стояли на месте. Другие спешились и прятались вместе с конями за утесами и ползли к гребням скал, оставив внизу коней, третьи долго неслись вскачь и вдруг замирали на Одном месте.

Так прошло часа два. Вдруг рассеянные крики раздались впереди. Оса пришпорил коня. Один из пограничников во весь опор мчался к нему.

— Он его на коня посадил сзади себя, рысью поехали! — кричал пограничник.

— В карьер пошли! — орал другой.

«Неужели он все понял?» — подумал Оса и приказал Преследовать гонца, не теряя его из виду.

Джигиты Джантая рассыпались по местности. Кони пошли полным ходом.

Далеко впереди открылась ложбина, и показалось несколько юрт. Кондратий созвал пограничников и сказал Джантаю:

— Пусть джигиты подождут до ночи. Если от юрт кто-нибудь поедет, мы перехватим каждого. А пока пошли кого-нибудь и узнай, чьи это юрты. Мы никуда не двинемся до ночи.

Пограничники и джигиты Джантая собрались в лощине. Никогда со дня отправления экспедиции не было такого тяжелого, подавленного настроения. Оса сидел на камне и чертил шомполом по земле. Будай, растянувшись в стороне за камнем, курил опий. Несколько человек залегли между камнями и неотступно следили за юртами. Никто не произносил ни слова.

День клонился к вечеру, но никто не вспомнил о еде. Кондратий приказал открыть несколько банок консервов, но сам есть отказался. Пограничники повиновались неохотно, а многие вовсе не стали есть. Лошади понуро стояли на голых камнях.

Кондратий долго о чем-то думал, потом подозвал Будая.

— Сядь! — сказал Кондратий. — Хочу поговорить с тобой.

Будай молча повиновался.

— Джантай. — сказал Оса, — пять дней мы имеем впереди. Если мы ничего не сделаем, пусть случится так, как угодно судьбе, но я не отдам опия. Ведь его уже повезли в город.

Суровое лицо Кондратия стало теплым, обыкновенным, и весь он как будто обмяк.

— Будай, мы принесли — большие жертвы. Нам подставили под удар незнакомых людей, запряженных в кабалу, и мы прекрасно знали, что делали, потому что иначе действовать не могли. — Он горько улыбнулся и добавил: — Мы связаны временем и необходимостью. Поэтому силой мы добывали опий и добыли его. — Лицо Кондратия стало жестким, и глаза заблестели металлическим блеском. — Если я вынужден заботиться об аптекарских складах, то я буду делать это как следует. Я утешаюсь только тем, что, вероятно, года через два все наладится. Феофан — дельный малый. Кооперирование налаживается, а пока что мы вынуждены бороться и отнимать опий силой, иначе население будет отравлено. Кабала, черт возьми, разрастается в какое-то крепостное право, а два-три негодяя набьют карманы золотом и уедут в Китай, чтобы там продолжать свое дело.

— Правда твоя, — ответил Джантай. — Я знаю, тыне торговец опиумом. Ты не можешь продавать его туда и сюда.

— Алы умрет, — честно и прямо сказал Оса.

— Да! — глухо ответил старик.

— Марианна погибнет, — проговорил Оса, обратившись к Будаю.

— Может быть, она уже умерла. Разве они не могут солгать? — ответил Будай.

Его большое тело дрожало. Он предпочитал считать ее мертвой, чем выносить ей смертный приговор.

Кондратий минуту помолчал, потом добавил:

— Мне жаль всех: Марианну, Алы, Джанмурчи и вот этого бедняка, которого я не знаю. Но клянусь, я не отдам опия!

Он был бледен, как полотно, но голос его звучал твердо, а меняющиеся глаза сверкали.

— А если бы вместо Марианны была твоя жена? — глухо спросил Будай.

Оса побледнел еще больше, потом твердо проговорил;

— Не отдал бы!

— И с ребенком?

— С ребенком, — еле внятно пролепетал Оса.

Снова потянулось томительное молчание. Оно продолжалось так долго, что им самим стало казаться, будто они сидят тут уже несколько дней, потупив глаза в землю.

Сумерки спускались на серые скалы. Холмы и утесы стали менее видны. Они как будто отодвигались и уходили в даль. День догорал медленно и бесцветно. Легкий ветерок, подувший из долины, принес с собой запах затхлой пыли.

Серые тени ложились на лица трех людей, а они все сидели, опустив глаза в землю, и молчали. Наконец Джантай тихо встал и безразличным голосом отдал несколько приказаний. Его джигиты пешком, с конями на поводу бесшумно стали скользить, как тени, вниз в лощину.

Прошло два томительных часа. Оса выслал всех пограничников, чтобы окружить юрты с другой стороны и не пропускать никого, кроме посланца. Потом он сел между Будаем и стариком, молчаливый, как истукан.

Прошло еще два часа. Вдруг Джантай поднялся; он прислушался, потом лег ухом на землю.

— Кок-Ару, — сказал он. — Я слышу далекий топот.

Он не успел договорить, как в лощине послышался говор. Потом в темноте появились два всадника. Их кони шли вплотную, и поперек седел они везли длинный тюк.

— Так что пропустили того поганца, а этого сграбастали, — весело сказал грубый голос.

— Там больше никого нет? — спросил Кондратий.

— Никак нет, товарищ командир. Джигиты говорят юрты пустые стояли. Контрабанду ждали. Говорят, пришла, недалеко где-то шляется.

— А это кто? — взволнованно спросил Кондратий.

— Шавдах. — сказал один из джигитов.

Кондратий разочарованно пожал плечами, как после проигранной игры, и, приказав зажечь костер, чтобы пограничники могли погреться, обратился к Джантаю.

— Отец, — сказал он, — я думал, что мы захватим Байзака. Я думал, что он боится нас и прячется недалеко, отдельно от своих юрт.

Джантай хотел ответить, но где-то раздался вопль, который перешел в рев, а потом в хрипение.

Ближайший пограничник мгновенно бросился в темноту. Потом было слышно, как он выругался и, подойдя к Кондратию, проговорил виновато:

— Вот минутку не досмотрел — и убили.

— Что ты мелешь? — сурово спросил Кондратий.

— Ну, да. Шавдаха убили.

Из темноты вышел Черный Баклан. Он был залит кровью, как мясник. Пограничники отворачивались и плевали.

— Джантай, я спросил его обо всем, как ты приказал, — сказал Черный Баклан.

— Палач, черт, таким и сдохнешь! — сказал Саламатин.

Черный Баклан задрал голову кверху и засмеялся. Потом обратился к Джантаю и долго о чем-то ему говорил. Разбойник выслушал его и сказал, обращаясь к Осе:

— Поедем к юртам, возьмем много мяса и пять дней будем искать. Найдем!

Кондратий сел на коня и шагом повел отряд. Джантай подъехал к нему, коснулся стременем его ноги и сказал:

— Ты человек молодой. После того как я тебя поцеловал, ты мне — как сын. Черный Баклан хорошо сделал. Шавдах водил в Китай ханум. Зачем нам пустая голова Шавдаха? Шавдах — верный человек Байзака. Алы убьют, ханум убьют, сами жить будут? Не надо!

Джантай долго еще расхваливал Черного Баклада и, сидя в седле, горячо размахивал руками.