Контрольный выстрел

Глава вторая КОСТЫЛЬ

Небрежно придерживая левой рукой рулевое колесо, Жорик лихо вел машину по пустынным утренним улицам Питера. Правую держал на колене, отстукивая пальцами ритм звучавшей в динамике песенки. Автомагнитолу он включил, как только уселся за руль моей машины. Мне, например, сейчас было не до песен. В околошоковом состоянии находились Сашка с матерью. Вадик клевал носом. Перебрал по причине растрепанных чувств. И, пока алкоголь не отступил, все ему было по барабану.

Мне с трудом представлялось, как Жорик уберет четыре трупа из квартиры и каким образом вообще сие событие может остаться вне поля зрения правоохранительных органов. Может, все-таки нужно было позвонить в милицию?

Годы, проведенные за тремя рядами колючей проволоки, перековывают человека. Так или иначе деформируется сознание. В целом понимание окружающей действительности уже далеко не то, что было до отсидки. Недоверие к ментам становится превалирующим над всеми другими чувствами. И те, кто с пеной у рта разглагольствует о чести и незапятнанности милицейского мундира, вызывают лишь кривую усмешку. «Не делайте мне больно, господа!»

Может, я и не прав, конечно. Наверное, есть менты правильные. Но — дело сделано — за помощью я обратился не в ментовку, а к Жорику Костылю, ибо в ту милицию, которая «меня бережет», давно не верю.

Наблюдая за тем, как мой зоновский дружок ведет машину, я невольно обратил внимание на покалеченную кисть его левой руки. И вновь накатили воспоминания из лагерной жизни. Ну никуда от них не деться. Хочу все забыть, вычеркнуть из памяти, отречься от прожитого и — не могу…

В клубе нашей колонии числился библиотекарем грек по фамилии Онасис, по блатной кличке — Ананас. К нему и подкатил как-то начальник оперчасти майор внутренней службы Скворцов.

— У меня к тебе дело, Ананас.

— Что за дело, гражданин начальник? — спросил зэк. От майора ему время от времени перепадало: то сигареты хорошие, то пачка чая. Случалось, и анашой кум подогревал. Не за красивые глаза, конечно.

— Ты в курсе, Ананас, что Жорик из второго отряда — пидор?

— Гонишь, начальник? — не поверил своим ушам грек.

— Ты не знаешь, а я знаю, — как мог убедительно произнес майор Скворцов. — Точно знаю. А Жорик скрывает ото всех.

— Падлой буду, нету за ним петушиных дел! Все Ж таки гонишь, начальник.

Жорик жил по понятиям, строго придерживаясь воровского закона. Цену себе знал. Говорят, в Алмалыкской зоне чуть ли не восстание учинил, отказавшись повиноваться беспределу администрации. На такое не каждый решится. А коли так, то Ананас не поверил ни одному слову лагерного опера.

— Гоню или не гоню — базар десятый. Я блатных ваших законов не признаю и признавать не собираюсь. А ты мне должен. Про должок-то не забыл?

— И что с того? — хмуро спросил Ананас. Ему стало понятно, что майор не оставит его в покое до тех пор, пока не добьется своего. Но что ему от него нужно?

— Я вот что тебе скажу, — подошел вплотную к сути Скворцов. — Пустишь слух по отрядам, что Жорика еще до первой отсидки в ИВС опустили.

— Ага! Я пущу слух, а меня за это на перо поставят. Или самого опетушат! Нормально ты, начальник, придумал! Не-ет, так не пойдет!

— Пойдет, Ананас. Еще как пойдет. Я у тебя в матрасе чек ханки найду — тебе пятак прибавят. И все пойдет.

Чек ханки был реальностью в том смысле, что Скворцов вполне мог пойти на такую гадость. Тянуть лишние пять лет Ананасу не хотелось. Тем более вряд ли удастся получить теплое место вроде библиотеки. Придется наравне с мужиками на уране дохнуть или на камнедробилке рак легких зарабатывать.

— Попробую.

— Вот и хорошо, — ответил майор. — Я знал, что мы с тобой договоримся.

В тот же вечер по баракам пошел разговор, что прибывший не так давно из Алмалыкской зоны Жорик — опущенный.

Ночью мужики ворочались на своих койках, боясь уснуть в ожидании разборки. Блатные же собрались в каптерке для хранения рабочего инструмента. Из авторитетов были Борозда и Якорь. Они сидели на сложенных в кучу ватных матрацах. По обе стороны от них расположились те, кто был рангом пониже.

Пригласили и Жорика. Ответ держать.

— Слух пошел, — произнес Якорь.

— Знаю, — ответил Жорик. — Слух-то откуда? — Жорик стоял перед ворами и мысленно уже считал минуты, когда кто-нибудь сунет ему перо в живот.

— Неведомо то, откуда слух, — задумчиво сказал Борозда, низкорослый сорокалетний мужик с беззубым ртом. Беззубость — обычное явление во всех тюрьмах и колониях. Борозда отличался тем, что не имел вообще ни одного зуба. Двадцать лет всевозможных отсидок дали о себе знать. — Но дыма, говорят, без огня не бывает…

— Всякое бывает, — возразил ему Якорь. — Пусть он сам ясность внесет. — Якорь глянул искоса на Жорика. — Может, неправда все, и зря мы грешим на человека.

— Якорь, ты скажи, откуда слух пошел. А я отвечу, — проговорил Жорик.

Якорь с Бороздой о чем-то пошептались. Все окружающие не смели проронить ни звука, пока авторитеты совещались и решали проблему: как поступить с Жориком. Наконец Якорь подал голос:

— Если слух туфтовый, чем ответишь?

— Что хочешь поставлю, — ответил Жорик, хотя не знал, чего может потребовать от него Якорь.

Тот загадочно улыбнулся и вновь наклонился к уху Борозды. На этот раз шептались авторитеты недолго.

— А ну, позови грека, — приказал Якорь одному из своих подручных. Тот мухой вылетел из каптерки.

— Жорик, что будет, если человек докажет свои слова, а ты облажаешься? — хитро прищурился Борозда.

— Знаешь, что за это полагается по закону? — спросил Якорь.

— Знаю, — ответил Жорик.

В случае, если доказано, что кто-то скрывал от лагерного люда свою опущенность, полагается только одно — смерть. Или, в противном случае, смерть тому, кто пустил ложный слух. Опущение — самый тяжкий грех, с ним может сравниться лишь крысятничество — воровство у своих.

Грек появился через двадцать минут. Он вошел в помещение бочком, бегая глазами по лицам присутствующих, нервно теребя в руках кепку.

— Проходи, Ананас, чего стесняешься, — пригласил Якорь. — Тут все свои, некого бояться.

Грек мелкими шагами вышел на середину комнаты.

— Скажи, Ананас, ты доверяешь своим корешам, кто пригласил тебя сюда? — Якорь обвел присутствующих взглядом.

В каптерке стоял стол, а на высоких, до самого потолка, стеллажах хранились инструменты — от пассатижей и стамесок до двуручных пил и топоров. Здесь же валялись костыли — здоровенные гвозди, какими крепят рельсы к шпалам. По этим стеллажам и блуждал сейчас взгляд Жорика.

Похоже, он и впрямь решил прикончить своего обидчика, коим являлся Онасис. Грек, уловив намерение Жорика, стал пятиться к двери.

— Ты чё, раком отсюда выйти хочешь, грек? — насмешливо спросил Борозда. — Стой на месте и не дрыгайся, когда с тобой люди разговаривают.

Грек замер на месте, губы его задрожали, и уже ни у кого из присутствующих не возникало сомнений в том, что грек запорол, или, выражаясь нормальным человеческим языком, совершил ошибку, поступил неправильно. Погнал на Жорика, то бишь оклеветал его.

— Ну, Ананас, ты не ответил. Доверяешь нам или нет? Одним словом, — настаивал Якорь.

— Да, — ответил Онасис, еле выдавив из себя звук.

— Очень хорошо, — сказал Якорь. — Ты трёкнул, что Жорик опущенный?

— Да… то есть нет… то есть мне самому сказали… это. — Грека заколотило в нервной лихорадке.

— Ананас, тебе чё, холодно? — недобро улыбнулся Борозда. — Дык ты согрейся, языком пошевели. Путного есть чё сказать?

Казалось, в каптерке жарко не от того, что на дворе лето и весь день палило жгучее солнце, а просто атмосфера накаляется от сдерживаемых страстей. Взрыв эмоций мог произойти в любую секунду. Каждый, кто был в каптерке, нетерпеливо сжимал кулаки.

— Ты охолонись, Ананас, или согрейся — мне все равно, — обратился к нему Якорь. — Только дело говори. Кто тебе сказал, что Жорика опетушили?

— Человек один сказал… — робко начал грек. — Жорик в ИВС сидел. Ну, там…

— Врешь, сучара! — спокойно произнес Жорик.

— Цыц! — рявкнул Якорь. — Говори, Ананас.

— Ну, человек сказал, что его опустили… За что — не в курсе. Сказал, болтнул.

— Что ж, бывает и такое, — вроде как согласился с рассказчиком Якорь. — А кто этот человек, что тебе про Жорика сказал? Не мент, я надеюсь?

— Если мент — не считается, — высказал Борозда прописную лагерную истину, что ментам верить нельзя и их слово ничего не стоит.

— Так кто сказал, грек?

— Я… забыл. — Грек опустил плечи и закрыл глаза.

В ту же секунду среди присутствующих поднялся ропот:

— Что значит «забыл»?

— Языком трёкнул — пусть отвечает!

— Чем. ответишь, грек?

— Допустим, забыл, — вновь согласился Якорь. — Скажи, чем ответишь за базар? Или есть, кто подпишется?

— Не… не знаю. — Грека трясло.

— Жорик, что скажешь? — повернулся к Жорику Борозда.

— Ананас гонит, — коротко сказал тот. — Паскуда.

— Жорик, докажи. — Якорь вынес своеобразный вердикт, за которым должно было непременно последовать некое активное действие, подтверждающее сказанные слова.

Не столько сила в цене на зоне, сколько воля, и теперь она решала все. Сие качество в почете и на свободе, но проявляется редко. Взгляд Жорика в очередной раз коснулся тяжелого костыля, покоящегося на одной из полок.

Жорик протянул руку и взялся за него.

Ананас, словно ошпаренный, кинулся к двери и стал изо всех сил в нее тарабанить. Дверь оказалась заперта.

— А-а-а!!! — фальцетом вырвалось из груди клеветника. — Суки! Су-у-ки-и!

На орущего в зверином страхе грека никто не обращал внимания. Все смотрели на Жорика, ожидая, как тот поступит в следующее мгновение. А он поудобнее приладил костыль в ладони и крепче сжал ее.

Лицо во мгновение ока стало бледно-серым, скулы заострились, зубы заскрипели так, что казалось, скрип этот можно было услышать даже за пределами лагеря. К общему удивлению, Жорик направился с костылем не в сторону бьющегося в истерике Онасиса, а к столу.

— Не понял! — издал удивленный звук Якорь. Борозда положил ему на плечо руку, давая жестом понять, чтобы тот не мешал. Сами воры располагались чуть в стороне от стола. Всем было интересно, что будет делать Жорик. Самое простое — убить грека. В его виновности никто не сомневался. Жорик решил поступить иначе.

— Пустите меня! — все еще умолял грек. — Выпустите! — Не хочу! Выпустите! Он полз на коленях от двери прямо к Жорику. Складывалось впечатление, что Онасис сошел с ума, ибо в здравом рассудке мало кто поползет навстречу смерти. — Пустите меня! — Он судорожно ухватил Жорика за штанину. Тот брезгливо посмотрел на него и пинком отшвырнул от себя.

Тогда грек с истошными криками принялся биться головой об пол, разбивая себе в кровь лицо.

— Успокой, — одним словом приказал Якорь подручному. Зэк, сидящий рядом, схватил грека за ворот и шибанул о стену несколько раз, чтобы вывести его из шока. Подействовало. Онасис опустился возле стены на корточки и притих.

Жорик сплюнул густой горячей слюной и повернулся к Якорю.

— Дай закурить! — буквально выкрикнул он, чем немало обескуражил вора.

— Потом покуришь. Сперва ответь.

— Да-ай!!! — срывая голосовые связки проорал тот. — Сигарету!

Вор кивнул, и один из «шестерок» протянул почитаемые на зоне «Мальборо». К слову сказать, по всему Союзу, за пределами лагерей, американские сигареты в ту пору были исключительной редкостью. Авторитетные же воры давно к ним привыкли.

Прикурив, и глубоко затянувшись, Жорик чуть склонился над столом и положил левую руку на столешницу. Правую, в которой до белизны в костяшках был зажат костыль, вскинул вверх и затем резко опустил вниз. Острие, старательно отточенное заключенными, ударило по внешней поверхности растопыренной левой кисти. Кровь хлынула фонтаном, избрызгав всех, кто оказался неподалеку и от неожиданности не успел уклониться. Зубы перекусили зажженную сигарету пополам. Глазные яблоки закатились. Тело безжизненно рухнуло на пол. Все присутствующие были потрясены.

Внешне спокойным остался лишь Якорь. Он встал со своего места. Подошел к лежащему на полу Жорику. Снял с себя ремень и перетянул запястье выше раздробленной кисти. Кто-то со стороны протянул ему кусок чистой белой ткани, оторванной от простыни. Якорь, остановив кровотечение, сделал Жорику перевязку и лишь затем повернул лицо в сторону свидетелей происшедшего:

— Все видели, как Жорик сегодня на промзоне под костыль случайно попал?

— Все…

— Было дело!

— Ясный пень, случайно попал, по неосторожности!

— Кто не видел — вешайтесь, — сказал Борозда.

Жорик ничего этого не слышал. Он был в обмороке от болевого шока. «Шестерки» Якоря и Борозды бережно подняли его на руки и понесли в лазарет.

Грека приговорили, а Жорик после того случая получил блатное погоняло — Костыль…

Все вышеописанное я вспоминал, пока Жорик вез меня, Вадика и Сашку с матерью в одному ему известном направлении. Он задавал мне по дороге вопросы. Я на них отвечал. Рассказал в подробностях о появлении в офисе Лариски с быками. Не забыл упомянуть и о Конопле. Между тем «БМВ» притормозила у входа в ночной клуб. Несмотря на раннее утро, автостоянка перед заведением была плотно забита иномарками. Значит, клуб не пустовал.

Рекламные неоновые панно ярко и красочно возвещали петербуржцам и гостям Северной Пальмиры о том, что только здесь еженощно представляет свою программу Инга Доли и обворожительные танцовщицы варьете «Доли-шоу». Мол, добро пожаловать! Мол, мы искренне рады встретить и приветить вас, уважаемая публика, в любое время суток и года. Мол, к вашим ногам все тридцать три удовольствия.

На самом же деле сосите лапу пьяной обезьяны, господа и дамы, товарищи и сотоварищи, сэры, мэры и пэры! На хрен вы никому здесь не нужны, коль не являетесь членами клуба. А членом, имеется в виду клуба, можно стать лишь через нежную и преданную дружбу с господином Жорой Костылем.

Дверь, конечно, на замке. Но она во мгновение ока распахнулась перед нами.

— Доброе утро, Георгий Михайлович, — приветствовал шефа старший смены охраны клуба. — У нас все в ажуре.

— В ажуре — хрен в овечьей шкуре. — Жорик похлопал старшего охранника по плечу. — А тебе, Саша, не мешает научиться докладывать по форме.

— Виноват, Георгий Михайлович, — смутился тот.

— Ладно-ладно, — примирительно произнес Костыль. — Неси службу. Мы тут сами разберемся.

Охранник исчез, а мы проследовали за Жориком.

В холле, за стойкой, располагались дежурные администраторы и кассир. По обе стороны от них застыли в каменных позах статные охранники. Белые сорочки под галстуками, бордовые пиджаки, идеально выглаженные черные брюки, лакированные черные же туфли. В руках — портативные радиостанции. Под бордовыми пиджаками безошибочно угадывались плечевые кобуры с оружием.

Все присутствующие, как по команде, ослепительно заулыбались явившемуся боссу. Жорик почтительно кивнул в ответ и шагнул в бильярдный зал.

На столах, мягко освещенных специальными лампами, вовсю шла игра. Стучали шары, вполголоса объявлялись ставки. Худосочный мальчонка за стойкой бара истово вращал шейкерами, смешивая коктейли. Путаны в уголке за круглым столиком облизывали высокие стаканы с минералкой. Это те, что были свободны. Кто занят — тот занят.

Респектабельные мэны в смокингах и просто костюмах от Кардена, встречаясь с Жориком взглядами, приветствовали его полуулыбками и кивками. Он отвечал на приветствия и шел дальше.

Миновав бильярдный, попали в челлаут. Здесь за зеленосуконными столами «стирали» в карты. Над потолком, как, впрочем, и в бильярдном, висел плотный слой сигаретного и сигарного дыма. Официанты «пасли» глазами клиентов, готовые в любую секунду услужить.

Третий зал представлял собой следующее: в самом центре высилась окружность подиума, уходящая узкой дорожкой за гобеленовые плотные занавеси. Там, судя по всему, находились грим-уборные, костюмерные и другие служебные помещения. Я осмотрелся. Вокруг подиума — столики для посетителей. У одной из боковых стен — барная стойка. За ней — кухня. У другой стены — эстрада для музыкантов и отделение для художников по свету и звукорежиссера. Тут же были оборудованы небольшие кабинки.

Звучала незнакомая мне инструментальная тема. Пятна света от прожекторов ласкали полутемный зал. Клиенты пили и закусывали. И, конечно, конечно, пялились на подиум. Почему? Понятно! В ярко освещенном круге рыжая пышноволосая и совершенно отточенная в формах стриптизерша исполняла… В общем, я вспотел.

Слава Богу, прошли и этот зал. Оказались в кухне.

— Сэн! — позвал Жорик китайца шеф-повара. — Давай пожрать чего-нибудь.

— Сисяс! — коротко поклонился тот и метнулся к жарочным шкафам и плитам. Кроме него в кухне трудились человек пять. Официантки таскали в залы закуски.

Мы вышли узким коридорчиком из кухни. Жорик толкнул рукой крепкую дубовую дверь и пригласил:

— Прошу, господа.

Комната была отделана карельской березой и финской фанерой под мореную неструтаную доску. Стол и стулья-кресла вырублены из могучих пней. Пол устилала дорогущая синтетическая солома, которая обильно источала запах хвои. Одна из стен имела окно, занавешенное тяжелой шторой. Как я понял, отсюда можно было наблюдать за происходящим в стрип-баре. Подиум, столики, кабинки — все просматривалось как на ладони. Отодвинув штору, я посмотрел в дал. И еще одна стена укрыта шторой, но что там, я не рассмотрел, потому что в это время меня окликнул Жорик.

— Присаживайтесь, — сказал Костыль. — Посидите пока, поговорите. Я вам мешать не буду. На пять минут отлучусь по делам и вернусь. Сэн все принесет, так вы не стесняйтесь. Отдыхайте. — И он, притушив регулятором свет почти до минимума, вышел.

Мы не успели перекинуться и словом, как появился Сэн с двумя другими поварами. Стол во мгновение ока был уставлен всякой снедью и бутылками. Неведомо откуда зазвучала изысканная классическая музыка.

— Пасалиста! Кусайте! — протараторил Сэн. — Спасипа! Дасфитаня! Сафите если сто! — и смылся вместе с помощниками.

Пять минут, обещанные Жориком, несколько растянулись. Он вернулся часа через полтора. Непрестанно морщил лоб и озадаченно поджимал губы. Присев за стол, долго молчал, о чем-то раздумывая. Я не мешал ему сосредоточиться.

Сашка с матерью категорически не желали со мною разговаривать. Держались особняком, перешептываясь друг с другом. Вадик протрезвел после утреннего возлияния и теперь, сжимая голову руками, горестно восклицал:

— Что же будет?! Я пропал! Козел. Он, видите ли, пропал. А я?

— Ты вляпался в неприятную историю, — произнес наконец Костыль.

— Догадываюсь, — невесело усмехнулся я.

— Нет, не догадываешься, — возразил он и как-то странно посмотрел в сторону Вадика, который по-прежнему вполголоса сокрушался по поводу своей неудавшейся судьбы и конченной жизни.

— Что ты имеешь в виду? — Я позволил себе налить в рюмку немного коньяку и, выпив, закусил долькой грейпфрута.

— Какую работу ты выполняешь у этого борова? — Жорик вновь взглянул на сидящего чуть в стороне Вадика.

Мне пришлось напрячься, чтобы выговорить мудреное название своей должности в соответствии с записью в трудовой книжке.

— Я спрашиваю о реальных обязанностях, которые тебе приходится выполнять! — немного раздраженно сказал Костыль. — Меня не интересует, что там у тебя в бумажках записано! Ты у него телохранителем, что ли?

— Не совсем так. Принимаю участие в решении некоторых спорных вопросов.

— Бардак! — Костыль вспылил, не стесняясь своих эмоций. — Что хотят, то творят! Совсем охамели люди!

— А в чем дело-то?

— Да кто ты в Питере, чтобы решать вопросы?! — буквально заорал на меня Жорик. — Кто тебе давал такое право?! Ты мент? Или ты в законе?! Или бригадир за тобой стоит?! Это в твоем сраном Афгане можно было голой жопой на пулемет бросаться!..

От последних слов меня передернуло. Я вскочил с места. Но Костыль лишь небрежно махнул в мою сторону рукой.

— Сиди уж! Робин Гуд! Существуют жесткие правила игры. Всяк сверчок знай свой шесток. А тебя куда занесло?!

— Да чего я особенного сделал-то?! За Вадика заступился. Велико хамство!

— Ладно. Слушай сюда, — уже спокойно проговорил Костыль. — Я тебе сейчас кое-что расскажу про этого… Вадика.

Тот съежился, вжал голову в плечи и замер без движения. Меня, естественно, насторожила такая его реакция на слова Жорика. Костыль продолжал:

— Ты мне рассказывал по дороге, что этот, — он кивнул на Вадима, — из Москвы пойло гоняет, которое там производят по его рецептуре?

— Ну, — подтвердил я.

— Лапшу он тебе повесил, милый ты мой. Водяру под Питером творят. Спирт технический ржавой водой разбавляют. Так я говорю?! — Костыль с угрозой посмотрел на Вадика, и тому ничего не оставалось, как только кивком головы подтвердить истинность его слов.

— Ты ж мне говорил, падла, что все чисто! — закричал я на своего шефа. — Ты ж уверял меня, что водка не самопальная! Да я бы в жизни с тобой не связался, сучара! Да я… — у меня перехватило от возмущения горло.

Костыль спокойно закурил.

— Брось кипятиться, — сказал он мне. — Не в том беда, что пойло отрава. Это я так, к слову сказал. Чтоб ты понял, с кем дело имеешь. Тут другая заморочка. Вадик твой решил работать, никому не отстегивая. А так не бывает. И, смею тебя заверить, не будет никогда. Как ты думаешь, где я пропадал эти полтора часа?

— Не знаю, — пожал я плечами.

— Мне только что дали полный расклад по делам этого урода. Документы на водяру у него липовые. Ни из какой Москвы, как я уже сказал, он ее не получает. Никакой рецептуры он не разрабатывал. И все его сертификаты — полное говно. А раз так, то получается, что Вадик поперся в «уличный» бизнес. Параллельно с теми решил работать, кто под братвой ходит. И при этом корчил из себя законопослушного гражданина. И звонили ему уже, и предупреждали. А Вадик что думал? Вадик думал: авось пронесет. Не подкопается к нему «улица», потому что документами якобы в порядке. И пусть все думают, что готов он в любой момент к ментам ломануться. Ни хера подобного! Ссыт он ментов. А теперь вот и братки прижали Куда деваться? Вот он тебя и подтянул. Тоже на авось Врубишься ты за него, руками-ногами помашешь. А все испугаются и разбегутся! Ну, дурила! — Костыль вновь повернулся к Вадику. — К тому же ты водку людям двигал как заводскую. И ни словом, гнида. не обмолвился о том, что она у тебя подвальная. Ты что ж, думал, все глупее тебя? Теперь сиди и жди, когда тебе жопу на немецкий крест разорвут.

Вадик был ни жив ни мертв. Сашка с матерью перестали шептаться и притихли.

— Теперь о тебе, Красноармеец, — сказал Костыль, прикуривая очередную сигарету. — То, что у вас в офисе произошло, — ерунда. Ну наехали. Ну врубился ты за этого урода тряпочного. Побуцкались и разбежались. В худшем случае выловили бы тебя у подъезда да еще разок по рогам надавали бы. Курва Лариска стрелять начала — это она от нервов. Ничего удивительного. Хуже другое. После того как все это произошло, Лариска доложила подробности твоему афганскому знакомому. Конопле. А тот с ходу наблюдение за офисом выставил. Моментально вам на хвост сели и эту хату вычислили, из которой я вас сегодня забрал. Но это ты наверняка и сам понял. Те, кто следил за вами, предоставил Конопле видеозапись наблюдения. Конопля глянул на пленочку и обалдел. Тебя узнал. Соображаешь? Вот. Я так думаю, что не нужен ты ему живой в Питере. Ты ему вообще живой не нужен. Ежу понятно, что такие подставы, как он тебе в Афгане устроил, не прощаются. Значит, мстить будешь. Во всяком случае он так думает. Делай выводы, не маленький.

— Да кто он такой, черт возьми?! — вспылил я. Самый крутой, что ли, в Питере?! Всемогущий, что ли?! Засранец долбаный! Порву!..

— Тю-тю-тю-тю! — иронично проговорил Жора — Уж больно ты грозен, как я погляжу.

— Нет, ну правда, кто он? — Я немного успокоился.

Костыль призадумался, подбирая, наверное, наиболее точные слова для характеристики Конопли.

— Я не владею полной информацией. — заговорил наконец Жорик. — Но что знаю, расскажу…

И Костыль на самом деле поведал мне много интересного.

Оказывается, пока я тянул срок, Витька Коноплю перевели из Афганистана. Он рвался в Москву. Но совпало так, что к моменту его замены из Сороковой армии папаша-генерал в чем-то проштрафился и был уволен из Министерства обороны СССР в отставку. Очутившись на пенсии, ветеран Вооруженных Сил уже ничем не мог помочь своему отпрыску, потому что сам оказался никому не нужным. Бывшие сослуживцы хотя и не отворачивались от него в открытую. но всячески уклонялись от контактов, сетуя на загруженность, кадровые передряги в аппарате и возникшие проблемы, связанные якобы с перестроечными нововведениями. Спустя месяц после отставки генерал покончил с собой, выбросившись из окна двенадцатого этажа.

Отставка и кончина отца сильно огорчили Коноплина, потому что попал он в результате служить не в Арбатский военный округ, как в шутку называли воинские части, дислоцированные в Москве, а в славный город Чирчик Ташкентской области. В десантно-штурмовую бригаду специального назначения. На прежнюю должность — командиром взвода. Повышать его по служебной лестнице никто не думал. Однокурсники по военному училищу уже носили майорские погоны и ходили в командирах батальонов. А один из них даже дослужился до начальника штаба полка. Коноплин же вернулся к тому званию, которого его однажды лишили, — старшего лейтенанта.

Ущемленное тщеславие не давало ему покоя ни днем ни ночью. Чувствуя себя незаслуженно обделенным, он замкнулся в себе. Друзей не заводил. К службе и раньше не проявлял особого интереса, а теперь и вовсе повернулся спиной. Стал много пить. Увольнять не увольняли, зато обвешали взысканиями, как собаку блохами. И был он уже на грани срыва. Неизвестно чем бы все закончилось. Помог случай. Грянул августовский путч.

Путчистов запучило, а Союз нерушимый республик свободных приказал долго жить. Расплодились суверенные государства, и Узбекистан, естественно, не отставал от других. Краснознаменный Туркестанский военный округ был расформирован, и на базе его создано Министерство обороны Республики Узбекистан. Десантно-штурмовая бригада, в которой служил Коноплин, теперь стала называться бригадой национальной гвардии. А какая же это, шайтан-майтан, национальная гвардия, коли в ней русские служат?

«Долой иноземцев!» Слыхали? В последнее время разве что глухой такого не слышал.

В Ташкенте на улице Горького (ныне Кадырова) кабинеты Министерства обороны стали занимать бывшие оргпартработники, имеющие главное достоинство — принадлежность к коренной национальности. Офицеры и генералы — славяне по происхождению — уходили в запас и отставку, переезжая в Россию, кому нашлось здесь место.

То же происходило и в воинских частях. Командирами полков и бригад стали вчерашние взводные и ротные, сменившие лейтенантские и капитанские погоны сразу на подполковничьи и полковничьи. Главное — чтоб узбек! Должности начальников штабов заняли выпускники пединститутов, а войсковую разведку возглавили специалисты по сельскому хозяйству. В поле работали? И на полигоне справятся! Не Аллахи горшки обжигают!

Под эту струю попал и старший лейтенант Коноплин. Национально-кадровое просеивание происходило плавно, дабы не привлечь внимание негодующей общественности. Русскоязычных из армии убирали медленно-постепенно. Но убирали. И в первую очередь под уборочную страду попадали раздолбай типа Витька Коноплина.

И записали ему в военном билете офицера запаса:

Той же гребенкой причесали и фельдшера медсанчасти Чирчикской ДШБ старшего сержанта сверхсрочной службы Ларису Желтову, с которой у Коноплина в свободное от запоев время были близкие отношения.

Родом Лариска из Питера. И позвала она Коноплина с собой. Поразмыслив недолго, Витек согласился. Папашки-генерала теперь не было. Без мощной поддержки в Москве ловить нечего. Обзавестись квартирой в столице — тоже нереально. А у Лариски в Питере сестренка жила в отдельной двухкомнатной. К сестренке и поехали.

— А дальше что? — спросил я Костыля, когда тот ненадолго прервал свой рассказ, чтобы глотнуть коньяку.

Меня интересовала сегодняшняя жизнь Коноплина, а не его служебная биография.

— Дальше — больше, — продолжил Жорик. — Сестренка, к которой они приехали в Питер, оказалась наркошей конченой. Плотно сидела на игле. Из квартиры, которая ей досталась после ранней смерти матери-блокадницы, все продала. Что, впрочем, естественно. И хату бы продала, не успей они вовремя появиться. А может, и не смогла бы продать. Вмазалась как-то ширяловом и передозировала. Сдохла, сучка…

Я старался не упустить ни слова из рассказа Жорика. Вадим и Сашка с матерью так же заинтересованно прислушивались к его словам.

Здесь, в Питере, Конопле удалось разыскать кое-кого из своих армейских знакомых, порвавших, подобно ему, со службой. Они-то и объяснили ему, как проще всего заработать неплохие деньги.

Сначала образовалась небольшая группа, состоявшая из одних только офицеров запаса, которая промышляла вымогательством и откровенным грабежом, Затем к ним присоединились люди со стороны.

Почуяв запах денег, Витек бросил пить. Жестокости и хладнокровия ему не занимать, а потому дела быстро пошли в гору. Как рассказал Жорик, отношений с законными ворами Конопля не имел. Тёрок с ними избегал. Жил своей жизнью. Если и душил кого-то из фирмачей, то только тех, кто пока не имел ментовской или бандитской крыши. Доходы научился вкладывать в легальный бизнес.

— И что, — спрашиваю у Костыля, — никто не в состоянии ему по ушам надавать?

— Времена беспредельных разборок проходят, — ответил мне Жорик. — Он нас не трогает. Мы — его. Пока что места всем хватает. Фирмачи плодятся не по дням, а по часам. Три фирмы дохнет, пять открывается. Дел достаточно.

— Но он же падла! — возмущаюсь я.

— Все не без греха, — уклончиво отвечает Костыль. И сообщает о том, что сегодня, здесь, в его ночном клубе, он встречается с Коноплей. Меня словно током ударило.

— Убью его!

— Не угадал, — говорит Жорик. — Я буду вести с ним базар за тебя и за этого придурка. — Взгляд на Вадика. — А ты послушаешь.

— Как?! — изумился я.

— Легко. Смотри сюда. — Жорик поднялся из-за стола и подошел к окну, через которое просматривался стрип-зал. — Вон кабинка, видишь?

Я кивнул.

— В ней мы с ним и присядем. Как только увидишь, что шторки задвинулись, иди сюда. — Костыль потащил меня к дальней стене комнаты, в которой мы расположились. Стена была занавешена точно такой же шторой, как и окно. Жорик отвел гобелен в сторону, и взору открылась одностворчатая узкая дверь. Отворив ее, мы шагнули в крохотное помещение, напичканное спецаппаратурой. — Сядешь вот на этот стул, — указал Жорик, — и напялишь на уши вот эти штуки. — Я увидел наушники и все понял. Кабинка в которой Костыль наметил встречу с Коноплей, прослушивалась.

— Ни фига себе! — обалдел я от неожиданности.

— Главное, ничего здесь не трогай руками. Все уже настроено и отрегулировано.

Раньше я думал, что такое возможно лишь в шпионских романах и приключенческих фильмах.

— Встреча с Коноплей назначена на восемь вечера — сказал Костыль и повернулся к другим присутствующим. — Вы теперь пойдете с моими людьми.

— Куда?! — испуганно спросили они в три голоса.

— Не волнуйтесь. О вас позаботятся.

— Но… — попыталась еще что-то сказать Сашка.

— Никаких «но»! — решительно прервал ее Жорик. В ту же секунду в комнате появился шеф-повар Сэн. Теперь, правда, он был не в поварской униформе, а в шикарном костюме и при галстуке. Китаец мило улыбался и щедро раздавал поклоны.

— Просу! — указал он жестом на дверь. — Пасалиста!

Сашка с матерью и Вадик покорно двинулись к выходу. Уже с порога Сашка обернулась и подбежала ко мне:

— Женька! Прости меня! Я просто очень испугалась там, дома. Я люблю тебя! Я молча обнял ее и поцеловал.

— Все будет хорошо? — с надеждой в голосе спросила она, заглядывая мне в глаза. — Ну, скажи мне, что все будет хорошо!

— Ничего не бойся, — ответил я. — Иди. А что я мог еще ей сказать?..

Конопля появился в клубе Жорика минута в минуту. Поначалу я его не узнал. Лицо на две трети скрывали густые ярко-рыжие борода и усы. Видать, неплохо я его изуродовал в восемьдесят пятом, коли пришлось шерсть наращивать. Волосы на голове были острижены почти под ноль и торчали во все стороны ежиком. Одет он был в просторный костюм «мокрого» шелка — черный или темно-серый, я через окно толком не разглядел, — и черные кожаные туфли. Массивный золотой браслет на запястье правой руки и кольцо-печатка на пальце.

Но преобразила его не одежда. Походка и жесты — вот что здорово изменилось. В Афгане он был суетливым и нервным. Здесь же я видел мягкую поступь, сдержанные движения рук и плавные повороты головы. Солидняк, одним словом.

И, как водится, свита. Лариска — понятное дело. Я и не сомневался, что она рядом с ним нарисуется. Пара «быков». Господи! А это кто же?! У меня пересохло во рту. Я даже протер глаза: не привиделось ли?

Нет. Не привиделось. Если Лариска шла рядом справа, то по левую руку от него находился не кто иной, как мой землячок и сослуживец по Афгану. Тот самый Лешка Звонарев из Петрозаводска, которого чуть не запорол «дух» на Афгано-пакистанской границе. Вот так дела! Значит, пашет теперь Леха на бывшего своего взводного. Но ведь Лешка и Витек — совершенно разные люди. Хотя деньги при известных обстоятельствах творят чудеса. Как там говорят? Красота — великая сила? Как бы не так. Деньги! И ничего, кроме денег.

Жорик вышел навстречу гостям в сопровождении китайца Сэна. Тот уже отвез куда-то Вадика и Сашку с матерью и вернулся в клуб. Конопля кивнул в знак приветствия, после чего Костыль указал ему жестом на кабинку. Внутрь вошли Витек, Лариска и Жорик. «Быки» присели за крайний столик в зале. Китаец и Лешка Звонарев остались в входа в кабинку. Говорю ж, блин, как в кино! Только чем это кино для меня кончится?

А Лешку я помню по Афгану клевым надежным пацаном. Зря он с Коноплей связался. Впрочем, время идет, все меняется. Может, и Лешка изменился.

Черт побери! Я стал излишне сентиментальным! И никак не могу избавиться от воспоминаний прошлого…

Летом восемьдесят четвертого, за год до того случая с Коноплей, мы сопровождали колонну бензовозов до Джелалабада. По обе стороны от дороги «зеленка» — довольно-таки густая лесопосадка. Шесть машин с цистернами горючего. В кабинах солдаты автомобильного батальона. Перед колонной шли ИМР и БТР-80, а позади три БМП с десантом на броне.

Дорога разъё… В общем, места живого нет — рытвины да колдобины, яма на яме. Особо не разгонишься. Грамотный водила руль бинтами обматывает, чтоб ладони не рвало. А салаги после таких рейсов приезжают с кровавыми мозолями на руках.

Кое-где у обочины детишки афганские стоят. Черные, худющие, грязные. И голодные. Ручонки в нашу сторону тянут. Жрать, значит, просят. А нам останавливаться приказом запрещено. Солдаты им на ходу свой «сухпай» бросают: кто банку тушенки-сгущенки, кто сухарей. Они скопом на еду кидаются. И дерутся между собой. Убить друг друга готовы за корку хлеба.

Водилы катят по трассе осторожно, стараясь попадать в колею впереди идущей машины, чтоб не нарваться на мину. Хотя «духи», падлы рваные, приноровились регулировать взрывные устройства таким образом, чтобы они срабатывали с третьего-четвертого нажатия на корпус. На «имээрку» надежды мало. Саперы тоже живые — не застрахованы. А потому состояние, скажу я вам, словно сидишь на бочке с порохом. Точнее не скажешь. И на «зеленку» во все глаза пялишься. Там «духи» могут поджидать. Любят они, твари, засады на дорогах устраивать.

Мы с Лешкой Звонаревым подложили заранее приготовленные подушки под задницы и тащимся на первой броне после замыкающего бензовоза. Пылит козел, дышать невозможно. В этом смысле комфортно тем, кто в головной ИМР. Воздух чище. С другой стороны, они первыми под удар попадут, если что. Тьфу-тьфу-тьфу! Не приведи Господи!

— Ссышь? — спрашивает Лешка. Я в ответ лишь смачно сплюнул на броню. И слюна зашипела, будто на раскаленной сковородке.

— Я тоже ссу, — не дождавшись моего ответа, проговорил Лешка.

Действительно, он мог меня и не спрашивать. Потому что на сопровождении колонны боится каждый. Вся эта война за хребтом Гиндукуша подлая. Здесь каждый норовит ударить исподтишка. Нет линии фронта, а значит, нет никакой определенности. И древний афганец, что днем на твоих глазах мирно обрабатывает кетменем крохотный участок иссохшей земли, ночью берет в руки бур и нож, чтобы идти резать и стрелять тех, кого днем он почтительно называл шурави. Бывали случаи, когда наши останавливались и давали детям еду. А те взамен дарили им бакшиш — авторучку, дешевые часы-штамповки и все такое прочее. А через некоторое время эти подарки в руках солдат взрывались, оставляя пацанов без глаз или кистей.

Вот и теперь какой-нибудь подарочек может ждать нас за ветвями «зеленки»…

Не успел подумать, как по головной «имээрке» ударили из гранатомета, и она заглохла, перегородив дорогу. Кумулятивный выстрел прожег тонкую броню, как спичечный коробок. Машина вспыхнула изнутри. И тут же вторым выстрелом дали по замыкающей колонну «бээмпэшке». Тех, кто был сверху, расшвыряло в стороны. Им может и повезти — отделаются контузиями. А вот экипажу крышка. Сгорели мужики. Еще через секунду взорвался бензовоз в середине колонны. И густо загрохотал «духовский» ДШК, заставивший всех попрыгать с машин и занять оборону по другую сторону дороги.

Это я так медленно рассказываю. На деле же все происходило гораздо быстрее. Настолько быстро, что молодой солдат из автобата, рижанин Имарт Кадис, растерялся. Его бензовоз шел прямо перед нашей БМП. Я видел, как он выскочил из кабины с автоматом наперевес. Встал в полный рост между машинами, широко расставив ноги, и принялся поливать в сторону «зеленки» длинными очередями. Худой и высокий, под два метра, он был прекрасной мишенью для духов.

— Длинный! Ложись! — во все горло прокричал ему Лешка Звонарев. Он в перестрелке оказался рядом со мной. Мы, укрывшись за траками БМП, пытались стрелять прицельно, высматривая среди листвы «духовские» чалмы.

Но Кадис не ложился. Его зашкалило, как говорят в таких случаях. Своеобразный нервный шок вперемешку с остервенением. В магазине кончились патроны, но он не обращал на это никакого внимания.

— Бляди! — орал он и продолжал бестолково жать на спусковой крючок, потрясая молчащим автоматом.

— Ложись, мудак! — в очередной раз крикнул ему Лешка.

В это время Имарт рухнул на одно колено, словно споткнулся на ровном месте. Затем, не удержавшись, завалился на бок. И мы услышали, как он что-то кричит на своем родном языке и навзрыд плачет, корчась в пыли от нестерпимой боли.

— Жека! Прикрой! — прохрипел мне Звонарев и, пригнувшись, побежал к бензовозу, рядом с которым лежал раненый Кадис.

Перед душманами рижанин был как на ладони. И не составляло большого труда пристрелить его. Но один из «духов», видимо, решил поиздеваться. Он одиночными выстрелами вздымал фонтанчики пыли и Щебня всего в нескольких сантиметрах от Имарта, заставляя его то и дело вздрагивать. Что у рижанина в душе творилось, я и сказать не берусь.

Лешка тем временем все ближе подбирался к раненому. Я бил по «зеленке» из автомата наугад. Лишь бы как-то отвлечь внимание нападающих на себя. Все остальные наши тоже увидали Лешку и Кадиса. Стрельба с нашей стороны участилась. «Духов» необходимо было прижать, чтобы дать возможность Звонареву вытащить из-под огня рижанина.

И вдруг я совершенно случайно замечаю метрах в тридцати от себя, чуть правее, того гада, который лениво так постреливает в сторону Имарта. Он засел на ветке толстой старой урючины и улыбается, сука.

Щас, думаю, я тебе улыбнусь! Прицеливаюсь спокойно так, будто на огневом городке. Мушку вывожу в прицельную планочку. Совместил. И прямо в башку ему — шарах! Так он с урючины своей и сковырнулся.

Пот со лба вытер, матюгнулся. Гляжу, а Лешка уже в мою сторону Кадиса тащит, как мешок с отрубями. И горько, и смешно. Лешка невысокий такой, крепенький. А Имарт длинный, словно жердь. Ноги-руки у него по сторонам болтаются. А наши все победный марш длинными очередями наигрывают.

Ну, все. Приволок Звонарев рижанина за нашу «бээмпэшку». Индивидуальный пакет свой разорвал и перевязку ему делает. Тому полегчало.

— Сколько росту в тебе, орел? — Лешка у Имарта спрашивает. И улыбается.

— Два ноль пять, — отвечает. Ух ты! Оказывается, больше двух метров!

А Леха как захохочет во весь голос:

— Хорошая палка говно мешать!

Вдруг как шарахнуло! Раз! Второй! Третий! Это оставшиеся бензовозы взрываться начали. Все врассыпную. И мы, и «духи». Залегли, пока все не утихло. Горит, дымит, металл плавится. Ад кромешный!

И тут мы услышали рокот моторов. Наши «вертушки» подоспели с десантом на бортах. Поздно, блин, компот! Бензовозы к тому времени все сгорели, к чертовой матери. И машина с саперами — дотла.

А Кадиса Леха Звонарев спас. Повезло. Так бы отправили его в Ригу грузом «двести», как четверых саперов — в Житомир, Минск, Алма-Ату и Кишинев. Герой, короче, Лешка, спору нет…

Только чего он вот теперь с этим козлом Коноплиным связался? Смотрю на него через окно, как он рядом с китайцем Сэном возле кабинки стоит, и Афган вспоминаю.

А фига ли я вспоминаю?! Там, в кабинке, давно уж переговоры идут! Мне ж Костыль что сказал? Слушать! Лечу в комнатку за гобеленовые шторы, натягиваю наушники. И правда, все слышно.

— Я одного в толк не возьму, — слышу голос Конопли, и меня начинает трясти как в лихорадке. — На кой ляд ты врубаешься за этого фирмача? Он прокололся на своей водяре. Это его проблемы. Тебе-то на что лишние заморочки?

— Что ты называешь заморочками, Витек? — спрашивает Костыль. — Уж не собираешься ли на меня с войной пойти?

— Да что ты, Жорик! — восклицает Конопля. — Я с вашими всегда был в хороших отношениях.

— Тем более оставь Вадика в покое. Я за ним сам присмотрю.

— А-а! Ну понятно! Ты бы так и говорил, что собираешься сам его доить!

— Фильтруй базар, Конопля! — чуть надавил голосом Костыль. — Забыл, с кем говоришь?

— Не по правилам выходит, — попытался укорить его Витек. — Забираешь у меня барыгу внагляк. А я что, должен спокойно к этому относиться? Так не делается.

— Не надо ругаться, — впервые за все время подала голос Лариска.

— Закрой рот! — рыкнул Витек, и ей пришлось подчиниться.

— Я тебе вот что скажу, — вполголоса заговорил Жорик. — С Вадиком ты опоздал. Он мой.

— Да как это твой?! — возмутился Конопля. — Я самолично его пас, ждал, пока раскрутится, разжиреет…

Мне стало до невозможности противно. Они говорили о человеке как о некоем животном, спорили о том, кому должен принадлежать Вадик, словно он — дойная корова или курица-несушка.

— Не перебивай, — все тем же спокойным тоном произнес Жорик. — Тебя еще близко рядом не наблюдалось, когда за Вадиком уже смотрел мой человек.

Я-то враз понял, куда клонит мой зоновский приятель. А вот дошло ли это до Витька Коноплина?

Видимо, не дошло.

— Не верю, — сказал Конопля. — Полгода этого барыгу пасли мои пацаны. И никого за ним не замечали. Они ж мне докладывали. Я в курсе.

— И что, на самом деле не рассмотрели? — изобразил голосом удивление Жорик. — Значит, слепые они у тебя.

— Я слепых не держу, — угрюмо произнес Конопля. — И на твоем месте…

— Тю-тю-тю-тю! — выговорил Жорик свое любимое. — Оставайся на своем!

— Ну хорошо, назови своего.

— Красноармеец, — произнес Костыль мое зоновское прозвище.

— Не слыхал о таком, — ответил Витек. Понятное дело — не слыхал! Меня-то он знал просто как младшего сержанта Евгения Козакова. Но даже по голосу можно было определить, что насторожился.

— Ты, Конопля, о многом еще не слыхал, — сказал Жорик. — Но сейчас услышишь…

У меня перехватило дыхание. Сейчас Костыль скажет ему о самом важном. И Жорик сказал:

— Фамилия Козаков тебе говорит о чем-нибудь?

— Не припоминаю, — невозмутимо ответил Конопля.

И я подивился его выдержке. Ай да Витек! Ай да артист! Не припоминает он, видите ли, мою фамилию! Ну, падлюка, доберусь я до тебя еще!

— Я напомню, — сухо сказал Костыль. — Десять лет назад. Восемьдесят пятый год. Афган. Не вспомнил?

Сердце мое в этот момент бешено колотилось, а все тело трясло от волнения. Что же теперь ответит Витек? Неужели и впрямь вот так нагло откажется от знакомства со мной? Неумно с его стороны. Ведь он понял, что Костылю все известно. Отпираться бессмысленно. Любая ложь в этом разговоре может повлечь за собой серьезные последствия.

— Ну, что-то всплывает в памяти, — расплывчато произнес Конопля.

— А кто Жеку Козакова в зону отправил — тоже припоминаешь? — зловеще спросил Костыль.

— Он… сам… виноват, — еле выдавил из себя Витек. — У него особисты наркоту нашли. За это и посадили.

— А мне кто-то по-другому эту историю рассказывал, — сказал Жорик. — Говорят, с командиром Козакову в Афгане не повезло. Рассказывают люди, что был там лейтенант один, который ему в шмотки героин сунул. Да потом с тем порошком и сдал пацана. Что скажешь?

В ответ Конопля промолчал.

— Теперь дальше слушай, гвардии старший лейтенант Коноплин, — в голосе Жорика прозвучала неприкрытая усмешка. — Кому-то в голову взбрело сегодня ночью визит нанести этому человеку. Четверо пришли. Все — покойники. Поздравляю. И не скрипи зубами. Беспредел творишь.

— Я не знал, что Козаков — твой, — растерянно сказал Витек.

— Мой, Витенька, мой. — Эти слова Жорик выговорил почти ласково. — И это по моей команде он смотрел за Вадиком все время, пока твои олухи рядом сшивались. Так что, как видишь, Вадик тоже мой.

— Не может быть! — воскликнул Конопля.

— Да что ты его слушаешь?! — истерично взвизгнула Лариска. — Гонит он все! Лапшу тебе на уши вешает, а ты и веришь, как лох последний! А-а!

За последним коротким вскриком последовал глухой удар.

— Пидорюга! — плаксиво завопила Лариска. — Я за тебя, а ты — головой об стол! Сука поганая!

— Еще слово скажешь, урою! — прикрикнул на нее Витек.

Костыль в воспитательном процессе участия не принимал. Во всяком случае в наушниках я никаких его слов в адрес дуры Лариски не слышал.

— Ладно, — примирительно сказал Конопля. — Значит, я проиграл. Извини.

— Извиню, конечно, — согласился Костыль. — Но ты должен возместить ущерб.

— Да какой ущерб, Жорик?! — вознегодовал Конопля. — Вы ж моих людей в капусту порубили!

— Ну, твоих людей ты сам послал на погибель. Это твои проблемы. А в офисе моего барыги стрельбу затеяли, в хату к моему человеку залезли, чтоб замочить его, — это уже твоя вина, Конопля.

— С чего ты взял, что они убить Козакова хотели? — попытался еще оправдаться Витек.

— А ты хочешь сказать, что они просто так в гости зашли? Чайку попить? С двумя стволами! И подушку продырявили четырьмя выстрелами для знакомства! Я был там. Конопля! Я сам все видел! — не на шутку рассердился Жорик.

— Хорошо, — сник Витек. — Чего ты хочешь?

— Первое: оставляешь в покое Вадика, — принялся Костыль диктовать свои условия.

— Согласен, — ответил Витек.

— Куда ж тебе деваться? — презрительно усмехнулся Костыль. — Второе: выплачиваешь штрафную сумму за нанесенный ущерб.

— Сколько? — осторожно спросил Конопля.

— Я подумаю. Через несколько дней встретимся, обговорим этот вопрос. И третье. Навсегда забываешь о существовании Женьки Козакова по прозвищу Красноармеец.

— Хм-м! — хмыкнул в ответ Конопля. — А он теперь о моем существовании забудет? Сомневаюсь. Ты у сам понимаешь!

— Понимаю, — сказал Костыль. — Ты его посадил. Но время лечит. К тому же интересы дела прежде всего. Не войну же нам устраивать. И без того полно братвы на ментовских нарах кантуется. Я поговорю с Жекой. Успокою его.

— Да, но где гарантии? — все еще сомневался Витек в том, что Жорик сможет меня успокоить.

— Если ты первый не начнешь, Красноармеец тебя не тронет. Я его знаю. А все, что было, забудем. Договорились?..

Через несколько минут их разговор был окончен. Я вновь подошел к окну, через которое просматривался стрип-зал.

Конопля с Лариской вышли из кабинки. Лариска нервно побежала к выходу, а Витек что-то шепнул на ухо Лешке Звонареву. Затем и они удалились. И только после этого из кабинки показался Жорик. Он перекинулся несколькими словами с китайцем, а потом энергично проследовал в мою сторону. На его лице я читал удовлетворение от состоявшихся переговоров.

Они-то договорились. Но лично со мной Витек Конопля ни о чем не договаривался. И, зная его подлую натуру, я мог голову дать на отсечение, что не оставит он меня в покое. И Костыль теперь не оставит. Он оказал мне услугу тем, что вступился. И непременно потребует чего-то взамен. Чего?..

— Ты все слышал? — спросил Костыль, заходя в комнату, где я ждал его после только что состоявшегося разговора с Коноплей.

— Все слышал, но не все понял, — ответил я.

— Чего еще не понятно? — удивился Жорик. — Мы ж развели путем!

— Ты в самом деле думаешь, что Витек смирится со своим поражением?

— Ну, ты смешной, братан! Куда он денется?

— Жорик, я знаю Коноплю. Он не так глуп и не настолько труслив, как это может показаться на первый взгляд. Витек не успокоится.

— Думаешь, он рискнет попереть против моего авторитета?

— Костыль, — я внимательно посмотрел на Жорика, — ты себе цену знаешь. И среди воров твой авторитет непререкаем. Спору нет.

— Тогда в чем проблема?

Не знаю, хотел ли Жорик услышать от меня то, что я сказал. Но — слово не воробей.

— Конопля не вор. И на блатные законы плевал с высокой колокольни. К тому же рядом с ним, кроме бывших вояк, полным-полно отморозков. Я это понял после наезда на офис и попытки убить меня в квартире Сашкиной матери.

— Согласен, — хмуро проговорил Жорик. — Ни вояки, ни блатные на это вот так просто не пойдут.

— Значит, рано победу праздновать?

— Во всяком случае не думаю, что Конопля предпримет в ближайшее время какие-либо решительные шаги. Живи пока спокойно.

— А Сашка с матерью? Они ведь, получается, по моей вине втянуты в эту историю!

— О них мои люди позаботятся.

— Китаец, что ли?

— Хоть бы и он. Не переживай.

Я не верил Жорику. Обоснованности в его речах было явно недостаточно. Не таков Конопля, чтобы после первого же прокола сложить лапки.

И еще мне было интересно, что именно захочет Костыль получить от меня взамен своего участия в моей судьбе. Но этого не произошло. Мы просидели почти до полуночи. Затем я покинул клуб, отправившись домой на своей «БМВ». Я тешил себя надеждой, что Сашка с матерью, как уверял Жорик, находятся сейчас в безопасности.

«Хвост» за собой я обнаружил почти сразу же, как только отъехал от ночного клуба. Ошибки быть не могло. Ярко-красная «ауди-80» резво шла следом за мной, проскакивая через запретные сигналы светофора, а временами даже вылетая на встречную полосу. Похоже, тот, кто преследовал меня, не особо скрывал свои намерения. И это было странно. Я попетлял по городу, то притормаживал, то давил на газ — красный автомобиль выполнял те же самые маневры, нисколько не боясь обнаружить себя.

Что за чертовщина? Менты или бандиты давно уже сменили бы преследователя. Кому я еще понадобился в этот день? Не многовато ли, господа хорошие?

Вылетев с Литовского проспекта на площадь Восстания, я пересек ее и, прокатив по Невскому еще метров пятьсот, резко тормознул, прижавшись к обочине. А ну, как поведет себя красная «ауди»?

Никак! Нет ее. Словно и не было вообще. Куда пропала? Ведь была же, елки-палки! Чего это я так распереживался? Соскучился, что ли? Нет, и хрен с ней. На всякий случай огляделся, не выходя из салона. Точно. Пропала красная тачка, как сквозь землю провалилась. Что ж, поехали дальше.

Развернулся прямо на Невском через сплошную разделительную. (Мудак натуральный! Только гаишников на мою голову сейчас не хватало.) Вновь прошел через площадь Восстания на Лиговку. Гляжу в зеркало: нетути ее, красненькой «ауди»! И слава Богу.

А менты возникли неожиданно. Позади меня замигал синий проблесковый маячок. «Вольво» легко обогнала мою «бээмвэшку» и прижала к обочине. Тут же из нее высыпали четверо с автоматами, в бронежилетах и стальных шлемах.

— Из машины! Руки — на капот! — скомандовал один из них, и внутри у меня все оборвалось.

Я безоговорочно подчинился команде и все равно получил пару ударов по почкам. Наверное, для профилактики.

— Не двигаться!

Я и не собирался. Стоял как вкопанный, оперевшись на капот «бээмвэшки», низко опустив голову и широко расставив ноги в стороны.

— Не двигаться, я сказал! — крикнул все тот же и еще раз долбанул меня откидным прикладом по спине. Я взвыл и непроизвольно прогнулся. Этот жест был истолкован своеобразно.

— Куда, гондон?! — крикнул другой и, подтянув меня за рукав, мастерски выполнил подсечку. Я рухнул на асфальт.

— От нас не убежишь, козлиная морда! — услышал я довольный голос. — Лежать, шакал!

В следующую секунду на моих запястьях щелкнули наручники, а тело мое резким рывком было перевернуто со спины на живот. Кто-то сверху припечатал меня ботинком.

«Приехали», — подумалось мне.

Значит, милиция все-таки раскопала трупы. «Уборщики» Костыля не справились с полученной задачей. Полная жопа. Не выкручусь — факт.

А что если Жорик Костыль сам меня ментам сдал?

Но на фига ему это надо? Я пытался и не мог ответить на этот вопрос. Какая выгода Костылю с того, что меня убьют или посадят? Может, он в каком-то сговоре с Коноплей и я об этом не знаю? Вряд ли, Ему совсем не обязательно было разыгрывать всю эту детективную историю с прослушиванием их разговора в кабинке ночного клуба.

Где в настоящее время находится Вадик? Сэн отвез его неизвестно куда и непонятно зачем. А не Вадик ли это подмогнул? Ведь он запросто, спасая свою шкуру, мог наговорить на меня что угодно…

А что, собственно, он может на меня наговорить? За мной ничего такого и нет вовсе… Ни хера себе — нет! А четыре трупа? Короче, я попал.

— Сорокин! Поднимай его! — очнувшись от лихорадочных раздумий, услышал я голос одного из милиционеров.

Тот который, наверное, был Сорокиным, схватил меня за шкирку и, встряхнув, поставил на ноги. Здоров, однако!

Трое других заканчивали проверку моей машины. — Бля, пусто, как назло! — наконец выговорил один.

— Да, Колян, что-то не везет сегодня! — огорченно произнес второй.

— Я ж говорил, рейд беспонтовый будет! — пробасил третий.

— Документы! — потребовал у меня Сорокин.

Я машинально попытался залезть рукой во внутренний карман куртки, но наручники, остававшиеся на запястьях, больно впились в кожу.

— Хоть «браслеты» снимите! — выкрикнул я в отчаянии.

— Ты позвизди мне еще! — пригрозил Сорокин, открывая маленьким специальным ключиком наручники и освобождая меня.

Теперь я смог достать из кармана техпаспорт и водительское удостоверение.

— Та-а-ак! — многозначительно произнес Сорокин. — Ну что ж, Козаков Евгений Иванович, повезло тебе сегодня. Сам виноват: по ночам добрые люди спят, а ты шляешься. Поздравляю.

— Спасибо, — буркнул я в ответ.

— Смотри, Козаков, ты нас не видел, мы тебя тоже, — предупредил Сорокин. — Слово лишнее сболтнешь, посадим на хер. Для начала штраф гони.

— Что-о-о?! — Я от удивления чуть не подавился собственной слюной.

— За попытку сопротивления, — на полном серьезе пояснил Колян. — Быстро!

Мне ничего не оставалось, как только вытащить из другого кармана портмоне и добровольно-принудительно опустошить его.

— Без обид? — для чего-то спросил Сорокин, правимая деньги.

— Без обид, — ответил я, скрипя зубами.

— Ну, давай вали! — благодушно разрешил Сорокин. — и не попадайся в следующий раз!

Они дружно уселись в служебную «вольво» и покатили своей дорогой. Рейд у них, оказывается! Все нормально. «Моя милиция меня бережет!»

Я еще несколько минут поразминал отбитую спину, потер отдавленные запястья и, сев за руль, поторопился нажать на газ.

Выехал с Лиговского на Московский проспект и… обалдел. Снова в зеркале заднего вида нарисовалась красная иномарка. Проглядеть ее на отрезке от пло-щади Восстания до Московского я не мог: дорога во втором часу ночи почти пустая. Откуда же она возникла? Галлюцинации у меня, что ли?

Ну, блин, думаю, я с тобой разберусь!

Резко прибавляю скорость и вижу, что красная тварь тоже заторопилась. Московский полупустой. Давлю на тормоз и разворачиваю свою «БМВ» поперек проезжей части. Одновременно распахиваю дверцу и выскакиваю на дорогу. «Ауди-80» несется прямо на меня. Пятьдесят метров! Сорок! Тридцать! Двадцать! Идиот! Зачем я все это делаю?! Зашибет же!!!

Водитель два раза коротко мигает мне фарами, после чего, визжа резиной, огибает стоящую поперек дороги «бээмвзшку» и удаляется.

Выдохнув задержанный в легких воздух, я устало опускаюсь перед своей машиной прямо на асфальт и чувствую, как взмокла у меня спина. Редкие ночные водители осторожно объезжают меня и крутят пальцем у виска. Сами вы все придурки! Может, у меня с сердцем плохо! Что за народ пошел черствый? Ни остановятся, ни спросят…

— Вам плохо? — возле меня тормознула «девятка» цвета «баклажан». Из приоткрытого окна выглянуло милое девичье личико.

— Тебе какое дело?! — грубо рявкнул я в ответ. Нет, ну правда, какого черта ей от меня надо? Ехала своей дорогой и пусть бы ехала. Так нет же! Обязательно нужно остановиться, в чужие дела нос сунуть. Откуда только берутся эти любопытные.

— Козел! — ответила девчонка и лихо газанула, обдав меня клубами черного дыма из выхлопной трубы.

Сажусь за руль и, доехав до ближайшего перекрестка, разворачиваюсь. Спокойно еду домой.

Зар-р-раза! Что за напасть такая?! Следом за мной развернулась темно-синяя «Daewoo». И ползет, сука. на «хвосте». Когда же это кончится? Ну что я вам сделал, люди?! Оставьте меня в покое, прошу вас!

Еду и думаю: торопиться и петлять не буду. Доковыляю, там посмотрим. Если эта гадина на «Daewoo» не отвяжется, придушу голыми руками. Надоели все как собаки! И машину сожгу, и его самого запинаю до смерти. Так придушу или запинаю? Загрызу, бля?

Всю дорогу «Daewoo» шла следом. И начхать на нее. Я так устал, что все на свете мне остозвиздело. Но дурные мысли все же лезли в голову.

А что если люди Жорика действительно не убрали трупы из квартиры или засветились ментам? Ведь запросто. Никогда не считал ментов дураками. И подлые среди них встречаются, и продажные. Но дураков не видал. А уж теперь, когда расплодились РУОПы, ОМОНы да всякие там «убойные» отделы, как не фиг делать в капкан попасть.

Мало ли что там говорит Жорик Костыль! А эта «Daewoo» — не ментовская ли? Один хрен, теперь поздно думать. Если уж прицепился опер, ни в жисть не отцепится. Еду и дрожу. А ехать совсем немного осталось. Вот он, дом. Плавно притормаживаю. И «Daewoo» тормозит чуть поодаль.

Выхожу из машины и не торопясь иду к подъезду. Краем глаза наблюдаю за темно-синей машиной. Из нее никто не выходит. Немного приспустилось стекло со стороны водителя. Уличный фонарь освещает слабо. Но все же перед тем, как ступить в подъезд, успеваю заметить характерный прищур желтого монголо-идного лица.

Ну конечно же! Китаец Сэн! Тачка корейская, водитель китайский — заколебали, блин, в натуре! И какого хера он за мной таскался все это время? Может, он меня вел еще от самого клуба? Может быть… Я ведь обращал внимание только на красную «ауди». Вполне мог не приметить эту желтую рожу.

Что ж, пусть будет так. Значит, Жорик мне не доверяет. Или охранника приставил? А красная «ауди» чья она?

Только подумал, как далеко за деревьями увидал силуэт красного автомобиля. Стекло водителя было полностью опущено. Кто-то наблюдал. За мной и китайцем. Сэн тоже обратил внимание на «ауди». Включил передачу и, газанув, скрылся за углом дома.

Войдя в квартиру, я, словно затравленный зверь, ходил из угла в угол, раздумывая над всей этой долбаной кучей проблем, свалившихся на мою несчастную голову. Да на черта мне был нужен этот Вадик с его паленой водярой?! Пусть бы сам как хотел разбирался. Не-ет! Ка-ак же! Шеф, едришкин кот! Всюду мне надо свой нос сунуть. Вот и расплачиваюсь теперь.

Ох, как вмазать хочется! Иду на кухню. Открываю холодильник. Достаю бутылку водки… Интересно, укатила эта «ауди» или до сих пор возле дома крутится? Выключаю свет и подхожу к окну. Во дворе ни души. Услышал Бог мои молитвы.

Выпиваю полстакана. Занюхиваю рукавом. И вновь гложет любопытство. Может, все же кто-то есть во дворе? «Не ходи!» — как в анекдоте, говорит мне внутренний голос. А чё, я, блин, не имею права воздухом подышать на сон грядущий? «Сиди дома, дурак!» — снова слышу внутренний голос. И тут мой взгляд упал на мусорное ведро, которое не выносилось несколько дней. Пойду мусор вынесу. И внутренний голос ничего мне не ответил. То-то же! Чистота — залог здоровья.

Я накинул на плечи куртку и вышел с ведром за порог.

Тощий облезлый кот шарахнулся из-под ног, издав такой вопль, словно я наступил ему на хвост. И этот вопль заставил меня самого шарахнуться в противоположную сторону. Где-то этажом выше залаяла в Квартире собака. Здоровущая, судя по низкому тембру. Не подъезд, а зоопарк.

ёп… китайский городовой! Еще и обезьяна перед выходом. У парадных дверей на первом этаже стоял китаец Сэн. Широко расставив ноги, расправив плечи и держа руки по швам. Подбородок приподнят и… челюсть в боевом положении. Чего бы вдруг? Я плавно поставил ведро на пол.

— Зэня, вы куда?

Ух какой любопытный!

— Погулять, Сэн, — отвечаю спокойно, ничуть, естественно, не удивившись встрече.

— Носью гулять низя! — разводит руками Сэн. Нет, ну как вам это нравится? Нянька выискалась! Этого мне еще не хватало.

— Мне — можно, — говорю с полной уверенностью в правоте своих слов, потому что гулять по ночам начал еще в восьмом классе средней школы. И пытаюсь пройти мимо няньки Сэна.

Тот жестко так берет меня за плечо. А ручонка у него, я вам доложу, не хилая. Клешня, в натуре. Здоровые, однако, эти ребята, шеф-повара.

— Сэн, — говорю, — подвинься. Мне пройти нужно, — а сам делаю шаг назад, освобождаясь одновременно от захвата, потому что, если китаец по каким-то причинам намерен ни за что не выпустить меня из подъезда, придется драться. В парадном же темно, и короткая дистанция весьма опасна. Знаю я этих китайских нянек. У них всегда «перо» припасено.

— Зэня, — лопочет Сэн, — я тепя не пусю. Чё такое — «не пусю»? Не пущу, что ли?! Ах ты ур-р-род косоглазый! Возмутился я, короче. А Сэн в стойку прыг! Не фига себе! Ну, я тогда тоже. Он драчун, оказывается, этот китаец. — Зэня, ты трюпь!

И — выпад в мою сторону. Охереть! Вы чё, думаете, я испугался?

Да я чуть не обоссался со страху! Шутка ли? Стоит перед тобой китаец и уверяет тебя в том, что ты, живой и здоровый, уже труп. Да гадом буду, я живее всех живых! Тем более сейчас, когда наконец-то понял, что Сэн не охранять меня собирается, а совсем наоборот.

Делать нечего. Махнул рукой. Махнул ногой. Р-раз — коленкой! Дв-ва — локоть вперед! По нулям. Все мимо. А китаец, сука, улыбается. Весело ему. Конечно я ж не Джеки Чан. А чан Сэну расколоть — ох как хочется.

Ему тоже чего-то хочется. Он пальцы рук враскорячку сделал и на меня — прыг! Чё, блин, распрыгался? Ой, бля! Чуть по башке не засадил пяткой. А в подъезде тесно и темно. Того и гляди нарвешься на дрындюлину.

— В-вяу-гр-р!

Это не я. И не китаец. Тот самый кот помойный что испугал меня при выходе из квартиры. Сэн таки наступил ему на хвост. Кот как раз к своей кошке на улицу спешил. Вот она, польза от домашних животных! Кот от боли взвыл, а Сэн от неожиданности сказал «ай». Громко так сказал:

— А-ай!!!

Полсекунды у меня было времени. Н-на, козлина желтомордая! Аккурат в нос ему залепил открытой ступней. И китаец на жопу — бадах! Я к нему. Шустро так. Он снова на ноги — прыг-скок! Но уже пыл не тот. Состояние нокдаун называется. Это когда и без того косые глаза в кучу собираются, а собравшись, разбегаются. И человек при этом на задних лапах своих еле держится. Сэн хоть и не человек, а скотина чистая, но симптомы те же, что и у людей.

— Ну что, — говорю, — Сэн, вешайся! И делаю к нему полшага, уверенный, что теперь завалю просто.

А он к стенке прижался. И не улыбается. Хищно так глядит. Вдруг слышу: «Щелк!» Сэн из кармана нож достал. Выкидное лезвие щелкнуло. Испугал ежика голой жопой. Я с самого начала знал, что ты без ствола или ножа не полезешь ко мне. Ты ж дохлый уже, придурок. И «перо» у тебя в ручонке дрожит. А фиг ли ты руку вперед выставил. Башка кружится, так ты и разум потерял? Кто ж руку с ножом перед собой держит? Это все я так думаю. А сам боюсь. Ну, чего мне перед вами лицемерить? Честно говорю: ссу по страшной силе. С другой стороны, если не я его, то он меня. Выбора нет.

Сэн лезвием у меня перед лицом махнул. Чуть не поцарапал. «Чуть» не считается. Потому я руку его перехватил и слегка вывернул внутрь. Получилось немного больно. Ему. А чтоб впечатление усилить, сверху по внешней стороне локтевого сгиба — ребром ладони. Изо всех сил. Со всей своей пролетарской ненавистью. Рука его — хрусть! И в обратную сторону согнулась.

Дальше все интуитивно. Сэн уже на четвереньках стоял и выл от нестерпимой боли. Но я не слышал. Злой был. Правую свою ладонь на его затылок. И — лицом китайца о лестничный марш. Восклицательного знака здесь не ставлю. Потому что сам не в восторге. Убивать человека — не весело. В том, что Сэн мертв, я не сомневался. После таких ударов живут только в Голливуде. А здесь — Питер. Климат суровый.

И вот лежит передо мной труп китайца Сэна. Пятый за прошедшие сутки. Что с ним делать? Не бросать же в подъезде. Может, сунуть в багажник да отвезти куда подальше? Опасно. Кто-нибудь обязательно увидит.

Огляделся. Ступеньки вниз ведут. В подвал. И дверь открыта. Нормально. Я аккуратно поднял с полу выроненный Сэном нож, сунул его в пиджак китайцу и, схватив труп под мышки, заволок в подвал. Пусть пока здесь полежит.

Ай да Костыль! Удружил кореш, позаботился. Чем дальше в лес, тем ну его на фиг. И вдруг слышу из темноты подъезда голос:

— Жека, здравствуй.

Это был голос Лешки Звонарева. А еще через секунду и сам он появился в проеме двери, держа в руке направленный на меня пистолет…