Контрразведка. Охота за кротами

Глава вторая Лейтенантские погоны

Тихо в комнате. Звонко тикают подаренные на свадьбе часы с золочеными стрелками. По телевизору передают в записи фрагменты концерта Муслима Магомаева. Лейтенант Стороженко пришивает на мундир первые офицерские погоны. Завтра получение диплома и вручение «поплавка».

«Кто думал, что из глубинки, – рассуждал Николай, – я приеду в далекую и высокую Москву и закончу чекистскую академию?»

Пела душа, горели радостью глаза. Он стал примерять форму, заглядывая в зеркало, – нравился строгий офицерский покрой…

Спортивный зал Школы на Ленинградском проспекте. В строю – общевойсковики, авиаторы, моряки, пограничники, связисты. Командование вручает дипломы о высшем юридическом образовании и дорогие каждому военному белые академические ромбики с красной звездочкой и золотистым гербом великой страны.

По традиции выпуск обмыли в ресторане. Вернулся Коля домой рано – ждали жена и крохотная дочурка. Жена взяла в руки диплом, внимательно прочла его и тихо промолвила:

– Поздравляю. диплом жизненный, даже гражданская специальность есть – юрист-правовед! Закончишь службу, пойдешь на наше закрытое предприятие юрисконсультом.

– О чем ты, Люсьен, – так он ее ласково величал, – служба ведь только начинается. Может, и диплом не пригодится – времени ох как много.

– Пролетит оно быстро. То, что впереди, кажется бесконечно далеким, а оглянешься – пролетело, как одно мгновение. Мама моя так часто говорит. Старики это хорошо знают. А что касается значка, то он по-мужски скромный и в то же время по-военному красивый…

Вскоре лейтенант Стороженко получил предписание убыть в распоряжение начальника военной контрразведки ПрикВО. Людмила с дочерью еще некоторое время должна была оставаться в Москве, предварительно дав согласие, что поедет туда, куда пошлют мужа. За столицу она не держалась.

Перрон Киевского вокзала. Поезд Москва – Львов тронулся. Николай прижал нос к холодному стеклу окна вагона – надо хоть как-то рассмешить прослезившуюся супругу с дочуркой на руках. Вокзал уплывал медленно, смещая влево провожающих. И вот уже исчезла из поля зрения Люда. Поезд стремительно набирал скорость.

Встретили молодого специалиста на месте тепло. Однако начальник отдела генерал-майор Николай Кириллович Мозгов, узнав, что прибывший офицер пишет стихи, совсем не зло, а с улыбкой заметил:

– Нашей службе стихоплеты не нужны. Не та работа. Я ищу для первого сектора ра-бо-тяг, – последнее слово он умышленно разбил по слогам, – думающих только об оперативной работе – трудной и неблагодарной. Так что пока забудь о стихах. Не забудешь – тебя забудет служба. Мы тебя взяли в очень ответственный участок – штабной. Не каждый и с опытом попадает в такое подразделение. Мы же верим, что справишься с работой.

Тут же расспросил о семье и по-отечески распорядился устроить лейтенанта как положено. Такой прием поначалу обескуражил Николая. Но начальник отдела кадров полковник Михаил Петрович Забродин, как бы оправдываясь за недипломатичность начальника, признался, что тоже балуется стихами, а в отношении генерала заметил: «Не переживай, это очень справедливый человек, чекист-трудоголик».

Николаю он порекомендовал не афишировать хобби и начал подробно рассказывать об особенностях работы и поведения офицера-контрразведчика в частях.

Пройдет много-много времени – лейтенант станет полковником, двадцать лет проработает в центральном аппарате военной контрразведки, встретится с живыми шпионами, уволится со службы, станет членом Союза писателей СССР, напишет много статей и с десяток книг, а Михаил Петрович отойдет в мир иной – и вдруг в совете ветеранов Департамента ВКР в Москве ему передадут одно из стихотворений, написанных Забродиным. Называлось оно «Память о мужестве»:

Не будем вдаваться в литературные достоинства и слабости стихотворения, вникнем в его духовный смысл. Он высок!

Слушал лейтенант полковника Забродина внимательно. Николаю сразу же понравился этот мягкий и рассудительный человек, подавший руку на крутом пути к неизвестной практике.

– У вас будет хороший наставник – майор Деев Дмитрий Николаевич, – сказал он, прощаясь с Николаем.

Молодой лейтенант получил в оперативное обслуживание гарнизон с радиотехническим полком ПВО сухопутных войск, отдельную роту сопровождения воинских грузов, штабную роту и гараж командующего войсками округа, а также окружные медицинские склады в городе Буске.

Рабочее место действительно определили в кабинете с майором Деевым. Он являлся фронтовиком, участвовал в разоблачении агентуры абвера, был награжден орденами и медалями за ликвидацию шпионов в действующих частях на фронте и в тылу. Майор был человеком преданным своему делу, откровенным и прямым. Начальство его побаивалось за крутой нрав, готовность пойти в атаку на любого обидчика, с какими бы погонами он ни ходил. Говорили, что на партийных собраниях от него доставалось даже начальникам с лампасами.

И все же Деев не спешил откровенничать с молодым оперативным работником. Недели три он приглядывался к нему, а потом разговорился, да так, что его монолог показался слушающему спрессованной лекцией. Затронув проблемы контрразведки, он настолько приземлил лейтенанта, что тому на некоторое время показалась бессмысленной его текущая работа в гарнизоне по поимке шпиона.

– Пойми вот что: в наше время американцам не хватит ни денег, ни сил, чтобы навербовать много агентуры в частях. Во время войны, правда, немецкая военная разведка абвер пыталась пролезть в некоторые штабы наших частей. Но тогда до Генштаба немцам было трудно добраться. Понимаешь, существует так называемая мишенная система. Это принцип работы разведки – бить прицельно в «десятку», получая стратегическую информацию. А твой полк – где-то на краю мишени. Твои солдаты и офицеры их не интересуют, хотя те могут и клюнуть, но встанет вопрос связи. Это самое слабое звено в цепи «разведчик – агент» и наоборот. Генштаб в масштабе всей армии – это и есть «десятка».

В стране несколько таких объектов: ЦК КПСС, депутатский корпус, сотрудники МИДа, Совмина, Госплана, офицеры разведки и прочее. Мы же с тобой занимаемся вопросами помощи командованию в защите секретов, пресечения возможностей хищения оружия и боеприпасов. Армия – гарант стабильности государства.

Почему с нами считаются другие страны? Потому, что мы сильны. Потеряем силы – уроним уважение в мире. Я уже заканчиваю службу, но хочу, чтобы ты понял: военная контрразведка была, есть и будет, пока существует государство и его армия…

Зазвонил телефон. Деев стремительно протянул руку, и в его огромной ладони застыла черная эбонитовая «гантель» старомодного телефонного аппарата, стоявшего здесь, наверное, с первых послевоенных лет.

– Здравствуйте. Буду рад встретиться. Согласен. Да, в 18.30 у памятника Мицкевичу. Прекрасно. До встречи.

Николаю было понятно, что выходил на срочную связь кто-то из негласных помощников, но Дмитрий Николаевич, будто это было обычное дело, продолжил:

– Благополучие армии у нас зависит не от общества, а исключительно от вождей. Те, кто поймет важность нашей службы, будут защищены от неприятных неожиданностей. Вот послушай. – С этими словами он полез в карман, достал записную книжечку в потертой кожаной обложке и стал медленно читать:

«Верьте мне: анализируя исходы военных баталий, невольно пришел к выводу, что не столько храбрость пехоты или отвага кавалерии и артиллерии решали судьбы многих сражений, сколько это проклятое и невидимое оружие, называемое шпионами».

Эти слова произнес не философ, раздумывающий в тиши кабинета о роли личности в истории, не правительственный чиновник, считающий армию нахлебницей народа, не писатель – рафинированный миротворец-пацифист, не знающий, для чего в государстве живет особой жизнью армия, а великий полководец. Кто бы, ты думал?

– Наполеон, – последовал ответ.

– Верно. Француз прекрасно понимал, что без пронырливости и ловкости своего агента Шульмейстера он не одержал бы блестящих побед в 1805 году. Ульм и Аустерлиц были в такой же степени результатами стратегического гения, как и негласной деятельности имперского шпиона Карла Шульмейстера. Генерал Савари, у кого был на связи Карл, представил своего верного агента Наполеону словами:

«Вот, ваше величество, человек, состоящий сплошь из одних мозгов, без сердца». Наполеон благосклонно усмехнулся в ответ, но никакой новой награды Шульмейстер не получил, а он так мечтал стать кавалером ордена Почетного легиона!

У Наполеона поначалу было своеобразное отношение к разведчикам и шпионам. Он говорил: «Шпион – это естественный предатель» – и не ставил их заслуги на одну доску с заслугами офицеров и генералов армии.

Так поступал и Сталин – ни одному разведчику и контрразведчику при жизни не дал Героя Советского Союза.

Кстати, ты знаешь, куда он был внедрен? – задал вопрос Деев и тут же сам на него ответил: – Советником руководства Генштаба и шефа австрийской разведки генерала Мака, который ждал от Шульмейстера «объективных данных по французским войскам». Карл добывал такие материалы. Более того – случай уникальный в истории, – специально для Мака по распоряжению Наполеона в одном экземпляре издавалась французская газета, в каждом номере которой публиковались статьи и заметки, подтверждающие информацию Шульмейстера о бедственном положении французской армии. Карл обставлял добычу этой газеты «опасностью быть разоблаченным и большими трудностями». Доверчивый Мак читал газетные полосы и охотно верил тому, во что хотел верить!

Стотысячная армия австрийцев была рассеяна французами в три недели до прихода русских отрядов. Вот так, дорогой!

Сегодня противник интересуется секретами в верхах. Разоблачение «крота» – бывшего полковника ГРУ Пеньковского – тому пример. Ты думаешь, сейчас нет Пеньковских в нашем Генштабе?.. (Как в воду смотрел – уже тогда «рылся» в секретах ГРУ Генштаба майор Поляков, о котором пойдет речь ниже.)

После этих слов Дмитрий Николаевич как-то горько поморщился, словно его одолел кратковременный озноб, и вновь продолжил:

– А мы ищем агентов там, где их в мирное время никогда не будет: в отделении, взводе, роте… А надо искать прежде всего в Москве. Туда в первую очередь направлены следы разведок Запада. Там больше всего кандидатов для вербовки. Они ведут борьбу тайно, такой же тайный заслон противнику и мы должны поставить. А на деле что получается? Хрущев сначала ошельмовал институт негласных помощников, а отсюда до сих пор нет глубоко продуманной правовой основы подобных отношений. Мы чего-то стесняемся, стыдимся того, что открыто делают наши друзья и враги. Шпионаж на пользу своей страны считается у них высшей формой проявления патриотизма.

Говорят, было перепроизводство «сексотов и стукачей» в период сталинского правления и они, дескать, являлись основным генератором репрессий. Нет, их не было вообще как таковых, а использовались шкурники, завистники, обиженные, а не патриоты державы. Шла борьба за власть двух политических линий Троцкого и Сталина. А чубы трещали у простого народа. То же самое происходит и сегодня. Есть среди нашей агентуры честные люди, их большинство, но, с другой стороны, если приглядишься – найдешь людей, ищущих выгоды. Ничего, опыт – дело наживное. Только недостаток его вызывает уверенность в себе. Опыт – самый лучший учитель, только плата за обучение слишком велика…

Помолчав немного и бросив рассеянный взгляд на кусты, осыпанные пушистым снегом, Дмитрий Николаевич достал из трофейного портсигара сигарету «Памир» и стал ее разминать, видно, по старой привычке, как папиросу. Прикурил от бензиновой зажигалки, сделанной неизвестным умельцем из винтовочной гильзы, затянулся глубоко, с явным удовольствием и, выпустив сизое колечко дыма, опять потянулся к своей записной книжке. Взял ее, полистал, почмокал губами и промолвил:

– Послушай еще одну быль. Фуше, министр полиции при Бонапарте, в своих мемуарах так писал о важности шпионажа в подготовке императора к сражениям: «Лошади, которые везли золото французского банка к будущим полям сражений в Австрии для оплаты секретных агентов, имели большее значение, чем стремительная и отважная конница Мюрата». Вот так, дорогой мой, Наполеон думал о победах своей армии. Он понимал толк в силе невидимого оружия, хотя разведчиков несильно жаловал.

Долго еще сидели в кабинете два оперативника – молодой лейтенант и пожилой майор. Последнему хотелось выговориться, а первый с удовольствием слушал его рассуждения и особенно короткие истории фронтового периода о захвате «языков», оперативных «играх в эфире», фильтрационной работе, борьбе с лесными бандами бандеровцев в послевоенный период.

Николаю хотелось слушать и слушать ветерана, потому что это был не отредактированный спич на партсобрании, а какая-то живая правда, правда о невыдуманной жизни. И каждый раз, когда он возвращался из гарнизона, молил Бога, чтобы застать Деева в кабинете.

Оформляя информацию от негласного источника, Деев каждый раз комментировал:

– Сынок, не разменивайся на мелочи. Если взял документ, то он должен продвинуть решение какого-то конкретного оперативного вопроса, а бумажка ради бумажки – это глупость, которая может кончиться даже преступлением. Есть у нас еще специалисты по отбору «мелочевки». Грош цена таким чекистам. Ты думай, как не навредить конкретному человеку. И тому, кто сигнализирует, и тому, о ком этот сигнал. При таком подходе можно пропустить главное.

Руководство 1-го сектора Особого отдела КГБ округа требовало конкретных результатов. В отчетных «простынях» у многих офицеров зияли пустотами графы о проведении «профилактик». Оперативники понимали всю абсурдность втягивания их в круг такого рода «воспитательных бесед». Удовлетворение приходило на учениях, где проигрывались боевые условия работы. Но полигонные занятия скоро заканчивались.

Приходя домой, Николай делился с женой неудовлетворенностью от служебной деятельности. Домой – понятие условное, своей квартиры не было, жена не работала, так как нянчилась с маленькой дочуркой. Цены в городе кусались. Спасали харчи с родного Полесья от родителей.

Прошло полтора года. Чем дальше приходилось вникать в службу, тем все чаще появлялось желание покинуть оперативную работу, за которую Николая даже хвалили на совещаниях. Однако обязанности перед семьей, гордость за принадлежность к офицерскому корпусу и стремление дойти до цели, охотничий инстинкт заарканить все же шпиона сдерживали запальчивость молодого оперативного работника.

Беда была одна – быт заедал. Квартиру надо было освобождать – приезжал хозяин. Но к счастью, вскоре нашелся выход – открылась вакансия с поездкой за границу. Стороженко направили в Южную группу войск (ЮГВ).

Перед отправкой в Венгрию Николая пригласил к себе в кабинет начальник военной контрразведки округа генерал-майор Мозгов. Николай Кириллович почти в извинительном тоне заметил, что не смог добыть жилье, а потому решил направить его как хорошо зарекомендовавшего себя офицера за границу. Расчет один – набравшись опыта, вернуться снова во Львов. А в конце добавил:

– Спасибо за службу. Я в тебе не ошибся. Значит, и поэты могут хорошо работать!

30 декабря 1969 года Николай с семьей поездом Москва – Будапешт выехал к новому месту службы. На львовском перроне лейтенанту вспомнились слова отца, сказанные им накануне отъезда за границу: «Сынок, береги свой авторитет, офицерскую честь – ты теперь защитник Родины за ее пределами».

С одной стороны, эти слова казались на первый взгляд каким-то штампом. Но Николай знал, что они могли родиться только в искренней душе работяги. Работяги – машиниста паровоза с посиневшей от порезов осколками антрацита кожей на руках. Он был верен Отчизне не столько словом, сколько делом.

Сидя в купе, чета Стороженко обсуждала туманные перспективы неизвестной службы.

– Коля, прости за глупый вопрос. Тебя оставят в Будапеште или направят на периферию? – поинтересовалась супруга.

– Какой Будапешт? Далеко не все лейтенанты начинают службу с европейских столиц. Таких офицеров, как я, без роду и племени, посылают в глухие гарнизоны. Так что готовься, дорогая, жить почти что в зоне – за колючей проволокой или бетонным забором.

Поезд остановился на станции Чоп. Тут меняли вагонные тележки, переводя их под узкую западную колею. В Чопе, последнем населенном пункте СССР на этой границе, можно было потратить оставшиеся рубли. Николай обежал близлежащие магазины и на резервные 11 0 рублей набил доверху полиэтиленовый пакет…

Свисток – и поезд тронулся, медленно приближаясь к мосту через реку Тиса. В коридоре стали скапливаться пассажиры.

– Чего это люди всполошились? – испуганно заметила Людмила.

– Сейчас поймешь. Возьми копейки, бросим на счастье в реку. – Николай приспустил раму, и в образовавшуюся щель полетели три семейные монетки.

– Ну, Коля, теперь нам повезет.

– Должно, Люсьен…

А поезд продолжал лететь навстречу ветру, поднимая за собой пелену сухой, снежной пыли, нередко горлопаня пронзительным свистком перед станциями и переездами.

Проезжая крупные железнодорожные узлы, Николай, как потомственный железнодорожник, обратил внимание на обилие паровозов. В отличие от советских пассажирских, зеленых и синих, здесь все были черные. Он узнавал знакомые марки – узкие «германки» и широкие «венгерки», проходившие на наших железных дорогах в послевоенное время соответственно сериями 52-ТЭ и ТМ.

На первых отец бил рекорды по вождению тяжеловесных товарных составов, на вторых – водил пассажирские поезда.

Ход раздумий прервало экстренное торможение. Послышался грохот, а потом поднялся крик и началась беготня по вагону. Как выяснилось, на неохраняемом переезде застрял советский танк, возвращающийся с учений, – заглох двигатель. Минут через десять его тросом стянула другая машина.

Это была первая встреча военного контрразведчика с проблемами пребывания «ограниченного контингента советских войск» на территории Венгрии.

Поезд медленно подплывал к восточному вокзалу венгерской столицы. На перроне, к огромному ликованию жены, семейство Стороженко встретил автобусом знакомый по львовскому периоду службы комендант отдела майор Усанов.