Контуберналис Юлия Цезаря

ГЛАВА 4 ХЛЕБА И ЗРЕЛИЩ!

Двадцать третьего марта семьсот девятого года Римской эры по случаю своего спасения и усмирения мятежа, а также в честь праздника Квинкватрия — день рождения богини Минервы, пожизненный диктатор Юлий Цезарь приказал устроить гладиаторские бои. В течение недели виртуозы меча и трезубца должны были развлекать римский народ. Цезарь не пожалел денежных средств на публичные зрелища. Тем более казна Рима бодро и постоянно пополнялась за счет денег, драгоценных камней, вилл, домов и других ценностей изъятых в ходе проводившихся по всей Италии массовых проскрипций.

Император знал, что нужно поддерживать свою популярность у римского народа. И знал, что следует для этого делать. А именно: хлеба и зрелищ! И в большом количестве! Тем более что после кратковременной вспышки народного недовольства его правлением и выступления против него сенаторов, Цезарь как никогда нуждался в любви и привязанности римских граждан и о том, чтобы те поскорее забыли о смуте в мартовские иды и казнях заговорщиков. То есть из-за хмурых туч должно было появиться сияющее солнце по имени «Цезарь-благодетель».

Торжества намечались в Большом Цирке (Цирке Тарквиния). Готовился к этим празднествам и Иван с Фабием.

В этот день контуберналис Юлия Цезаря впервые примерял символ культуры и цивилизации Древнего Рима — тогу (до этого он ходил в воинском снаряжении). Без нее в то время было трудно представить древнего римлянина, как невозможно представить сейчас современного мужчину без строгого делового костюма. Эту одежду могли носить исключительно лишь римские граждане, а чужеземцам, рабам и вольноотпущенникам носить тогу было категорически запрещено.

Итак, военные доспехи контуберналиса повешены на деревянный манекен. Начинается процедура переодевания. Теперь Иван как примерный римлянин носит нижнюю набедренную повязку, а сверху — белую тунику.

И вот Ахиллес торжественно несет тогу.

— Не шевелись, хозяин… — говорит он. — Стой вот так…

Родин послушно замирает на месте. Ахиллес кладет тогу Ивану на плечи, однако не строго симметрично, а оставляя один конец гораздо длиннее, чтобы он опускался до пола. Грек бережно подбирает этот конец и, продев под мышкой господина, оборачивает на груди до шеи, как перевязь. Потом шарфом вокруг шеи и закрепляет булавкой на высоте ключицы. Раб-камердинер делает еще один оборот вокруг тела под предыдущими витками. Конец шестиметровой тоги ложится на левую руку, ее следует держать полусогнутой, чтобы край тоги не пачкался о землю. Иван облачившись в тогу, начинает расхаживать по кабинету. Пока Родину непривычно, неудобно и дискомфортно. Но нужно привыкать к этой одежде: ведь он уже полноценный гражданин Рима и тогу придется одевать еще не раз.

Фабий с помощью другого раба тоже облачается в тогу.

Вот теперь друзьям можно спокойно идти в Большой Цирк и наслаждаться гладиаторскими боями. Они теперь — из приличного общества. Они — комильфо!

Иван воочию увидел знаменитый Большой цирк и поразился его размерам. Прямоугольная арена — длиной свыше шестисот метров и шириной — восемьдесят. Вместимость двести пятьдесят тысяч зрителей. Как два бразильских стадиона «Маракана». А раньше он вмещал лишь сто тысяч зрителей и был на сто метров короче. Это несравненный Цезарь его значительно расширил, за что получил благодарность от граждан Рима. Гладиаторские бои — были любимейшим развлечением римского народа.

В середине короткой и полукруглой стороны ограждения арены находились ворота, через которые выезжали из Цирка Тарквиния чемпионы на скачках или уходили победители-гладиаторы. Они назывались Триумфальными.

На противоположном конце арены находились три башни. В средней башне были проделаны также ворота, служившие для въезда колесниц внутрь и затаскивания трупов убитых гладиаторов. Они назывались Ворота Смерти. Между Воротами Смерти и боковыми башнями был устроен, справа и слева, расположились по дуге ряд помещений для квадриг и стойл для лошадей.

Посередине арены тянулся длинный и узкий хребет с полукружиями на обоих концах и стоявшими на них конусообразными столбами. На хребте, в двух местах, было установлено на небольших постаментах по семь изваяний дельфинов, изрыгавших воду в небольшие бассейны. И отдельно от этих скульптур, на особых подставках стояло по семь мраморных шаров.

Родин внимательно осмотрел трибуны…

Внизу — на мраморных сиденьях — знатные и богатые римляне. На верхних, деревянных скамьях сгрудилась беднота, чужеземцы, а также вольноотпущенники.

Публика, увидев вошедшего в императорскую ложу Цезаря, дружно встала со своих мест и начинает рукоплескать пожизненному диктатору и его приближенным. То тут, то там, с разных мест трибун, слышаться одобрительные выкрики:

— Да здравствует Юлий Цезарь!

— Аве, божественный диктатор!

— Слава императору!

— Аве, славный Антоний!

— Да здравствует Лепид!..

Цезарь приветствует народ открытой улыбкой и вскинутой вверх рукой.

Римский народ шепчется:

— Вон тот юноша, что по волеизъявлению небес спас нашего императора. Он то ли галл, то ли фракиец.

— Отныне он римский гражданин и богатый патриций. Цезарь его так отблагодарил за раскрытие заговора.

— Слава Юлию Цезарю Сальватору! — раздался чей-то восторженный возглас из толпы.

— Аве, Иван Сальватор! — подхватили этот клич десятки голосов.

Затем к ним присоединилась сотня-другая особо крикливых глоток. Вскоре все эти голоса слились в одно мощное и многотысячное скандирование. А потом почти весь цирк рукоплескал контуберналису диктатора. Родину аплодировал даже сам Цезарь и его приближенные. Иван был смущен и польщен одновременно таким вниманием и почетом. Не каждому выпадает такая огромная слава, особенно в Древнем Риме. Но видимо Иван ее заслужил, раз так его тепло приветствуют.

И вот стихли аплодисменты и выкрики, и Иван, Цезарь, Лепид, Антоний, Панса, Гирций и другие приближенные диктатора заняли свои места. Родин повертел головой в разные стороны… Все любимые женщины Цезаря здесь: Клеопатра, Кальпурния Пизонис, Сервилия Цепиона.

Иван впервые в своей жизни увидел Клеопатру. Теперь, если он, вернется в двадцать первый век (хотя это на данный момент неосуществимо), то может в своей книге о Цезаре развенчать современные мифы о несравненной красоте звезды Востока. Египетская царица не выглядела красавицей. Резкое волевое лицо с длинным с горбинкой носом, невысокий лоб, волнистые черные волосы, выступающий подбородок.

Но чем тогда она околдовала Цезаря? Что в ее внешности или характере понравилось легендарному полководцу? Иван пристально всматривался в лицо царицы, оценивал ее жесты, поведение и потом, суммировав все наблюдения, понял: а вот что диктатору в ней мило! Пожалуй, крупные красивые глаза, миндалевидного разреза и иссиня-черного цвета. Так, что еще? У нее обаятельная улыбка, чарующий нежный голос. Умеренный макияж с использованием последних достижений античной косметики. Она миниатюрна, стройна. В ней присутствует какое-то в ней внутреннее обаяние и красота. А еще и сексапильность. Она уверена в себе, в своих чарах. Держится с достоинством. И одета по последней древнеримской моде: белоснежный греческий хитон и белоснежный гиматий. Прическа у царицы очень красивая: ленты в волосах из золота и парчи, жемчужные нити. На лбу роскошная диадема, инкрустированная драгоценными камнями. На предплечье браслеты из золота в виде змей, на запястьях множество золотых и серебреных браслетов в виде больших колец — и тоже с бриллиантами!

В этой хрупкой женщине чувствовалось сила духа, решительность, ум, образованность. Не обликом, а внутренней силой и душевными качествами привлекала она Цезаря. И еще видимо своим диким темпераментом и мастерством в любви. Египетская царица действительно была достойна императора.

Клеопатра благосклонно взглянула на Ивана, кивнула и улыбнулась: как-никак он спаситель ее мужа. И за это ему огромное спасибо и милость всех богов мира, в том числе и верховного египетского — Амона.

Кальпурния, Сервилия и сотни обольщенных императором женщин с ревностью и неприязнью поглядывали на египетскую царицу. На руках Клеопатра держала трехлетнего сына Птолемея Цезаря по прозвищу Цезарион — плод Александрийской любви великой царицы и диктатора.

Цирк уже готовился к началу состязаний.

Программа дня была такова. Первыми выйдут на арену двенадцать гладиаторов-бестиариев против диких зверей — львов и леопардов. Вторая часть — двадцать четыре ретиариев и против такого же количества мирмиллонов. А «на закуску» — схватка двух сильнейших гладиаторов Римской империи за звания самого искусного фехтовальщика. Цена победы в этом ангажированном поединке — долгожданная свобода! Будут биться македонянин Мамерк и германец Балдегунде.

А сначала торжественная часть гладиаторских боев — шествие всех участников представления. Пусть зритель полюбуется красивым «товаром». Первыми идут музыканты, плясуны, прыгуны и напевают песни в честь Юпитера, Марса, Юноны. За ними шагают дюжина гладиаторов с короткими мечами и копьями. У них закрытые шлемы с крыльями и золотистые туники. За бестиариями следуют сорок восемь ретиариев и мирмиллонов. Процессию замыкают два знаменитых бойца — Мамерк и Балдегунде.

Вот шествует Мамерк. У него светлая борода, светлые длинные волосы, светло-пшеничные брови. Серо-синие глаза. Гладиатор — идеал красоты того времени — атлетическая, пропорционально сложенная фигура, стройная осанка, красивые бицепсы, крепкая шея.

Этот македонянин из города Диррахий. Недавно ему исполнилось тридцать лет. До того как попасть на арену цирка он промышлял в море грабежами. Его сподвижниками были знаменитые киликийские пираты. Когда-то он угодил к ним в плен, но за свою беспримерную храбрость и виртуозное умение владеть любым оружием морские разбойники приняли храброго грека в свое братство. Потом Мамерк и вовсе сделался командиром нескольких либурн и сотни отчаянных головорезов. Он брал на абордаж торговые суда, грабил их, захватывал и убивал людей. Но однажды удача отвернулась от пирата. Он неожиданно наткнулся на римский флот и после неравного боя вместе с дюжиной товарищей был захвачен в плен. И опять за ратные подвиги его оставили в живых. Но отправили в гладиаторскую школу. И среди гладиаторов Мамерк снискал уважение и славу. Он провел одиннадцать поединков, восемь боев выиграл, два раза остался на ногах, и один раз его унесли раненым.

Рядом с ним его противник — с длинными черными волосами и бородой. Он того же возраста что и македонянин. Это легендарный Балдегунде, По-древнегермански «Balt» — означает «смелый», а «Gund» — «война». Этот варвар из германского племени хаттов. А это воинствующее племя. Хатты считаются горцами, они селятся в гористой местности. Они очень крепки и сильны, умело сражаются, отличаются диким и неуступчивым характером. Как и римские солдаты, воины хаттов подчиняются распоряжениям своих вождей, ведут бой в строгом порядке и ночуют только в укреплённых лагерях. По обычаю: достигая взрослых лет, они отращивают волосы и бороды, обещая своим богам состричь их, как только заколют своего врага. Над телом убитого и его оружием они стригут себе бороды и головы, провозглашая тем самым, что они достойные сыны своего племени и своих родителей.

Послужной список германца тоже весьма неплох: десять поединков, семь побед, один раз остался на ногах, два раза унесли с арены раненым.

Выходит, что действительно предстоит битва самых достойных и непревзойденных воинов — и это будет настоящее зрелище. В предвкушении его зрители пьют вино и пиво.

Иван оглядывал ряды, заполненные разноликой толпой, и вдруг вздрогнул от неожиданности…

Неужели?!

Не может быть?!!

Иван чуть не подскочил с места! Ведь это та девушка, что нарисована на стене его спальни! Домиция Долабелла! Сердце Родина замерло от восхищения! В реальности данная девушка была в сто раз красивее, чем ее живописный облик! Казалось, сама богиня Афродита спустилась на землю. На вид ей было не больше семнадцати лет, и выглядела она просто великолепно: светлые вьющиеся волосы, прямой пробор, концы волос заплетены в несколько косичек и уложены кольцами на затылке в виде корзиночки. На лбу — изящная золотая диадема, сверкающая множеством драгоценных камней, разноцветных и разномастных. Большие глаза, цвета морской волны, удивительно красивые и выразительные, подведенные голубыми тенями. Нежно-голубые тени и на висках. Красиво изогнутые и длинные брови, а также длинные роскошные ресницы по природе светлые зачерненные с помощью особой краски — фулиго. Прямой красивый нос, красиво очерченный рот, пухлые соблазнительные губы. Прекрасная белозубая улыбка. Щеки и лоб чуть слегка припудрены свинцовыми белилами на основе мёда. И на тех же щеках — легкие ненавязчивые румяна из пурпурной улитки. Благоухала знатная патрицианка самыми модными и ароматными духами из Египта.

Длинную и красивую шею модницы украшали две золотые цепочки и одна подвеска с крупным топазом, а изящные аттические запястья — золотые браслеты с рубинами и сапфирами. В ушах сверкали изумительные по красоте золотые серьги с одним крупным хризолитом посередине и свисающей на конце золотой ланью. Нельзя было оторвать взгляд и от ее красивого бюста, идеальных бедер и стройной фигуры. Осанка римской Афродиты была полна благородства и достоинства.

На девушке была нарядная голубая стола — широкая туника из прекрасной тончайшей шерсти с широкими открытыми рукавами, дважды перехваченная пурпурными поясами — под грудью и ниже талии — и расшитую по краям пурпурными узорами. У левого плеча девушки красовалась серебреная заколка с драгоценными камнями. На ногах — изящные высокие сандалии со шнуровкой.

Иван понял: он пропал! Стрела Купидона пронзила его сердце насквозь. Антоний и Цезарь, заметив немой восторг контуберналиса по поводу белокурой Нимфы, переглянулись и улыбнулись.

— Не правда ли как прекрасная та юная девушка в голубой столе, Иван? — спросил Цезарь у парня.

— Да, я уже ее заметил. Действительно, богиня.

В разговор вмешался Марк Антоний.

— Это дочь Корнелия Домиция Долабеллы, родственника Гнея Долабеллы и нашего прошлогоднего консула-суффекта Публия Корнелия Долабеллы…

Иван тут же вспомнил биографию Юлия Цезаря. После смерти кровожадного и жестокого диктатора Луция Корнелия Суллы молодой Цезарь вернулся в Рим и включился в политическую борьбу. Он выступил на римском Форуме с речами против сторонников Суллы — Гнея Долабеллы и Гая Антония, обвинявшихся в вымогательствах в провинциях Македонии и Ахея (соответственно, где они и были наместниками). Оба процесса Юлий Цезарь проиграл более искусному ритору и адвокату Цицерону, но, несмотря на это, приобрёл известность как один из лучших ораторов Рима.

Антоний продолжал свой рассказ:

— …Рядом с ней отец, матери ее — Юлия Луциллы — что-то не видно. Около Долабеллы жених Домиции — Квинт Фаррел, бывший наместник в Иберии, ныне военный трибун. Был когда-то на стороне Гнея Помпея, но после разгрома приверженцев Помпея наш славный Цезарь простил его, и он стал служить императору. Я вас еще познакомлю…

Девушка почувствовала чей-то пристально-жгучий взгляд и повернула голову налево, там, где сидел диктатор и его окружение. На нее восхищено смотрел симпатичный юноша. Взгляды девушки и парня пересеклись и задержались на минуту. В них мелькнул обоюдный интерес.

«Это же спаситель Цезаря — Иван Сальватор!» — поняла девушка. — «Его бурно приветствовал весь римский народ перед началом циркового представления».

Домиция отвернулась и приняла недоступный и горделивый вид: надо же подразнить приближенного диктатора. Мужчина — охотник, пусть побегает за ней, увлечется. И чем продолжительнее охота, тем сильнее его страсть. Девушка чувствовала, как приближенный Цезаря жжет ее пламенным взглядом, но терпеливо смотрела не на императорскую ложу, а на арену. Опытная дева, искушенная в любовных играх затаилась гибкой и хитрой пантерой — пусть попробует поймать ее этот красавчик! То, что Домиция являлась опытной девой — это не оговорка. Ведь семнадцать лет для римлянки — это весьма солидный возраст. Девочку в Древнем Риме могли отдать замуж по достижении совершеннолетия, то есть в возрасте двенадцать лет. Девушка считалась «в состоянии принимать мужчин». Пример тому — великая Юлия Агриппина — жена императора Клавдия и мать Нерона. Ее выдали замуж в тринадцать лет, за Гнея Агенобарба, который был более чем на тридцать лет старше невесты. А причинами рано выдавать девочек замуж были ранняя смертность женщин и детей и невысокая продолжительность жизни римлян.

Домиция решила тоже не отставать от своих сверстниц, и уже в четырнадцать лет вышла замуж, но, правда, ненадолго. Ее тридцатитрехлетний супруг — командир одного из легионов Цезаря в битве против сына парфянского царя Митридата — Фарнака получил незначительную рану, но от заражения крови умер. Брак не просуществовал и трех месяцев, и количество супружеских соитий можно было пересчитать по пальцам. После этого девушка-подросток не торопилась выходить замуж. Выбор женихов при ее неземной красоте у нее был огромен, но она не преставала искать и перебирать потенциальных женихов — а вдруг появиться именно тот самый неповторимый герой на триумфальной колеснице и с лавровым венком на голове, которого она так долго искала? И хотя она приблизила к себе красивого и мужественного воина Квинта Фаррела и даже помолвилась с ним, но это еще пока ничего не значило. Трибун не был ее окончательным выбором. Домиция пока находилась в вечном поиске мужчины ее мечты.

Поэтому, заприметив контуберналиса Цезаря, «старая дева» и «безутешная вдова» Домиция Долабелла, забыв на время о своем нареченном женихе Фарреле, принялась «играться» с Иваном. А чем новоявленный фаворит императора не кандидат в ее новые мужья? Пусть контуберналис Цезаря соперничает с трибуном Квинтом Фаррелом. Сильнейший и овладеет ею. Таков закон природы. Сильный самец имеет право на случку с самкой, тем самым она произведет на свет тоже сильное и выносливое потомство. Чем больше конкурирующих межу собой женихов, тем лучше. Больше шансов выйти замуж в этом году, а то в следующем уже будет поздно. Ведь в семьсот десятом году Римской эры ей исполнится уже восемнадцать! А Квинт Фаррел пусть пока останется ее «запасной квадригой».

Антоний и Цезарь, уловив девичью интригу, снова переглянулись. Марк сказал:

— Мой Цезарь, сдается мне, что Иван уже нашел свою прекрасную половинку.

— А, Домиция? Лакомый кусочек. Наша наипервейшая красавица. И самый наидрагоценнейший камень Рима в великолепной золотой оправе, который уже давно нуждается в опытном и искусном ювелире. Я давно к ней приглядывался, но раз Сальватор выбрал ее, не буду мешать его счастью. Антоний, скажи Долабелле, что мы собираемся к нему в гости. Дату определим потом. Я с ним потолкую насчет его божественной дочери и Ивана. Чем они не пара? Боги создали их друг для друга. Это Орфей и Эвридика, только римские.

— Да поразит меня стрелы Юпитера, если ты неправ Цезарь. Эти пылкие и красивые сердца нужно соединить, — согласился консул.

— Значит, так тому и быть… — императивно сказал диктатор. — Пусть голубки встретятся в доме Долабеллы. А затем посмотрим, что будет дальше.

— Ты прав, мой царь… Но тебя не смущает то обстоятельство, что она помолвлена с нашим лучшим воином и непобедимым борцом Квинтом Фаррелом.

— Это не помеха для Цезаря. Я все переиграю по моему норову. Красавица была помолвлена с трибуном, а будет помолвлена с Иваном Сальватором. Я так решил и буду добиваться этого любым путем.

— На то твоя воля, мой царь… — поддакнул Антоний.

Юлий Цезарь с интересом посмотрели на Родина…

Теперь уже Иван глядел на арену, а Домиция бросала свой прелестный взор в его сторону. Но как только парень оборачивался, чтобы встретится своими глазами с глазами девушки, Домиция тут же, как ни в чем не бывало, устремляла свой взгляд на совершенно иное направление, будто контуберналис ей был совершенно безразличен.

Игра в кошки-мышки продолжалась…

И вот закончилась первая часть гладиаторских выступлений — дюжина гладиаторов-бестиариев против диких зверей львов и леопардов, затем вторая — две дюжины ретиариев против такого же количества мирмиллонов. Наступил длительный перерыв между состязаниями.

Победившие мирмиллоны, раненые и невредимые ушли с побежденными, ранеными и оставшимися в живых, ретиариями в обнимку. Тяжело и смертельно раненых гладиаторов добили кувалдами конфекторы — «завершители». Трупы всех, кому не повезло в сражении, рабы — служители цирка — длинными баграми затащили в Ворота смерти. Следы крови засыпали песком и мраморной крошкой. Собрали в корзины щепки от щитов, трезубцев, поломанные клинки и зубья, кусочки перьев и сеток. Ланисты подсчитывали в уме прибыль: ведь за каждого убитого Цезарь обещал им по четыре тысячи сестерциев, а за оставшихся в живых — по восемь.

На арене появилось сотни служителей. Они ставили столы по кругу амфитеатра, ближе к зрительским трибунам, и подавали на столы всевозможные яства: зажаренные целиком быки, свиньи, козы, различные вина и блюда с десертом: апельсины, мандарины, гранаты, яблоки, виноград, груши, имбирь, финики и прочее другое.

Сначала этими яствами насыщалась римская знать, но не вся. Допустим, Цезарь увлеченно беседовал с Клеопатрой и Антонием. Лепид дискутировал с каким-то патрицием в сенаторской латиклаве. А Фабий и Иван последовали примеру большинства родовитых зрителей и спустились в низ. Наставник и ученик отведали телятины, запили тускуланским вином и прихватили с собой виноград и инжир.

Иван рассчитывал, что Домиция спустится вниз, и он познакомиться с ней. Но та не спустилась. Римляне, увидев изобилие еды на арене, устремили свои благодарственные взоры на Цезаря. Отовсюду понеслись хвалебные выкрики в его адрес:

— Слава Цезарю! Щедрому и благодетельному!

— Аве, божественный Цезарь! Да храни тебя Юпитер!

— Слава диктатору!

— Да здравствует Отец Рима!

… Корнелий Домиций Долабелла, седой пятидесятилетний патриций плотного и коренастого телосложения, энергичный и властный, повернулся к своему спутнику — красивому темноволосому мужчине лет тридцати. Мужчина источал грубую мужскую силу: мощный торс, рельефные мускулистые руки, бычья шея, волевой скульптурный подбородок, упрямо сжатые губы, тяжелый немигающий взгляд черно-коричневых глаз, безжизненных и пустых. Чувствовалось, что этот брутальный человек — вовсе не оратор и не философ, и тем более не политический деятель, а закоренелый прямолинейный вояка, и это его основное занятие. То был будущий зять Долабеллы — военный трибун четырнадцатого, запасного легиона по охране Рима и Италии Тиций Квинт Фаррел.

Сенатор и трибун недовольно переглянулись.

— Лысый монарх завоевывает дешевую популярность, — зло процедил Долабелла.

— Да чернь его любит до безумия, — согласился с ним Фаррел.

— Он раздает щедро левой рукой то, что награбил правой рукой у патрициев. Ведь имущество наших товарищей конфисковано, а сами они либо заколоты мечом, либо удушены в Мамертинском подземелье, либо сброшены с Тарпейской скалы. А жены их и дочери если не убиты и не обесчещены, то отправлены в ссылку по окраинам римской империи или по островам Тирренского моря.

— Хвала Фортуне, что никто не предал нас под пытками. Так бы и мы попали в проскрипционные списки и нас бы лишили не только состояния и имущества, но и головы.

— Юпитер нас любит, оттого и сберег наши головы. Они нам еще понадобятся. Цезарь скоро умрет. У него в последнее время ухудшилось здоровье, и участились припадки Геркулесовой болезни. Либо его смерть может случиться в походе против парфян. Впрочем, не все ли равно, где и при каких обстоятельствах произойдет кончина Лысой Тыквы. Если она произойдет, то это будет благом для нас и великого Рима. И вот, когда это сбудется, и его наконец-то перевезет через Стикс безмолвный Харон, то амбициозные Марк Антоний и Гай Юлий Октавий столкнуться в борьбе за царскую корону, как Геракл и Немейский лев, у трона в курии Помпея или на Капитолии. Они будут делить власть, пурпурный плащ и императорский венок, а мы поможем племяннику Цезаря свалить с ног Антония. Этого бабника и пьяницу я ненавижу также как и Цезаря. Императорский лизоблюд!

— Будем молиться славному Урану, чтобы Цезаря поскорее постигала кончина. Надоело мне жить при его власти, — сказал Квинт Фаррел. — Жаль, что рядом с нами нет нашего великого Гнея Помпея Великого, он бы нам помог спихнуть Лысую Тыкву с трона.

— Жаль, конечно, нашего великого полководца, но Помпей сам виноват, что позволил Цезарю захватить верховную власть в Риме. Гней совершил при этом много ошибок. Первый промах: Помпей на свою голову, рискуя жизнью, спас Лысую Тыкву от мести страшного Суллы Счастливого. Второй: под баснословное кольцо и имя Помпея были уплачены киликийским пиратам пятьдесят талантов выкупа, когда Цезарь попал к ним в плен. Третий: именно Гней ввел Цезаря в Сенат и оставил его вместо себя консулом, когда сам ходил в военные походы. Четвертый: не посовещавшись с сенаторами, он отдал в подчинение Цезаря пятьдесят тысяч легионеров — это целых двенадцать легионов отменных воинов! И пятая роковая оплошность: Помпей не предпринимал никаких активных действий до тех пор, пока Цезарь не перешел Рубикон, и тем самым был застигнут врасплох и морально сломлен.

— И в битве при Фарсале имея подавляющее численное преимущество, был робок и нерешителен и позволил Цезарю разгромить его войска, — добавил Квинт Фаррел. — Действительно, Помпей сам виноват в своем падении: если бы он в свое время не взял в верные друзья Цезаря и не женился на его дочери, то правил бы Римом до сих пор.

Долабелла согласно кивнул.

— Тут и к Минерве не ходи…

— Смотри, Давритус! — воскликнул Фабий и указал в сторону упитанного грека вертящегося у стола с яствами.

Иван повернул голову налево и увидел знакомую физиономию сутенера.

Контуберналис и центурион подошли к торговцу девичьими телами. Тот яростно вгрызался желтыми плохими зубами в сочную с подрумяненной корочкой утиную ножку. По подбородку Давритуса тек жир, и грек вытирал его краем накидки.

— А, сальве, старый Сатир! — поприветствовал сутенера Фабий. — Ты тоже здесь. Надоели твои девочки, решил посмотреть на мальчиков. Я скоро прейду помыться, готовь своих нереид! — похлопал по плечу грека центурион Фабий.

Давритус махнул головой и предупредительно улыбнулся.

— Как скажешь, господин. Я всегда рад видеть тебя и твоего патрона. Ваши частые посещения — это мое финансовое благополучие. Да не даст мне солгать богиня любви и красоты — Афродита.

— Как там знойная иберийка? Все так же неутомима в ласках? — осведомился центурион.

— Ее уже я не содержу, господин. Продал ее в лупанарий за излишнюю строптивость. Там из нее быстренько сделают настоящую и дешевую «волчицу».

— Ты жесток, старый развратник. Мог бы и бережливее обращаться с хорошим и доходным товаром. Иберийка принесла бы тебе немало прибыли.

— А, славный Фабий, я не сожалею о рабыне, таких как она, я, если захочу, то куплю чуть ли не с сотню.

— Если не жалеешь, то продашь тогда ее мне. О цене договоримся после.

— С удовольствием, доблестный Фабий, как тебе будет угодно. Да, после поговорим…

Теперь пришла очередь полюбопытствовать Ивана.

— А эта фракийка Веслава по прозвищу Диана? Что с ней?

— Несчастье с ней случилась, мой господин. Попался буйный клиент — вот она и утонула в бассейне.

— Утонула? — расстроился Иван. — Как это так?..

Давритус противно улыбнулся и ничего больше не сказал.

«Ее утопили…» — понял Родин.

Хотя фракийка была ему никем, но е почему-то стало жалко Ивану. Да, рабство — это несладкая доля, натерпелась девушка издевательств и унижений, да еще погибла в таком молодом возрасте. Бедняжка! Рабы — в древнем Риме не человек, а просто вещь. Хочешь, убей, хочешь, покалечь, поиздевайся, продай на рудники — никто за него не вступиться! Иван к своим рабам хорошо относиться и они его за это любят.

…Знать вернулась на свои места.

Дали знак галерке с римской чернью отведать угощения от Цезаря. Лавина бедняков и маргинальных личностей рванула к остаткам еды. Поэтому и случилась давка, ругань, драки. Стражникам пришлось разгонять наиболее агрессивные и злобные островки толпы. Через минут тридцать дали сигнал возвращаться на свои места. Как муравьи засуетились служители цирка. Вскоре столы и остатки пищи были убраны и арену подмели от объедков и мусора.

Часть публики облегчились от излишнего в подтрибунных туалетах, вернулась на свои ряды. Сытые и довольные зрители готовились к финальной схватке первого дня состязаний. И предвкушала зрелище.

И вот звучат торжественно трубы. Наступает кульминация сегодняшних игр — поединок Мамерка и Балдегунде! Двух лучших гладиаторов Римской империи! Такое вряд ли где-нибудь еще увидишь! Лишь только в Древнем Риме, да и то лишь в Большом Цирке! Именно здесь сражаются самые храбрые и искусные воины мира.

Трибуны, переполненные людьми, бушуют, кричат, хлопают в ладоши и колышутся разноцветным гигантским морем. Музыканты трубят, играют на флейтах, стучат в барабаны. Кажется, можно оглохнуть от этого шума.

Македонянин и германец под овации зрителей выходят на арену и в унисон приветствуют диктатора традиционным выкриком:

— Ave, Ceaser morituri te salutant! (Славься, Цезарь, идущие на смерть, приветствуют тебя!)

Цезарь благосклонно кивает бойцам и поднимает руку в приветственном жесте: мол, начинайте состязание.

Для усиления визуального эффекта распорядители игр одели воинов по-разному. На лицо — яркий контраст белого и черного цветов.

У Балдегунде — черная туника, черные доспехи, черные перья на шлеме. И черный конь с черной гривой и хвостом. У Мамерка — соответственно белая туника, золотистый стальной панцирь и белые перья на шлеме. И белее снега жеребец с белой гривой.

Здесь различия между бойцами кончаются. А схожесть в том, что у гладиаторов практически одинаковое вооружение и защитные снаряжения. Это сделано устроителями игр для того чтобы не дать кому-то из гладиаторов очевидного преимущества в поединке. У каждого воина короткое копье, меч, кинжал, щит. Правда, у македонянина щит круглый, серо-белый с узорами, а у германца — квадратный, антрацитовый. У обоих металлические поножи на ноги и железный нарукавник на правую руку. Плюс красивые, закрытые и прочные шлемы. У Мамерка — золотистый, беотийского образца, с решетчатым забралом и с гребнем в виде стелющегося по земле волка, а у Балдегунде — с опускающимся забралом в виде головы льва, обрамленного гривой и прорезями для глаз и тоже темно-стального цвета.

Кому из них повезет в этом бою? Силы равны и небольшая оплошность, ошибка, падение станет для гладиаторов роковой. Победить, действительно, самый искусный и везучий боец! И он счастливый и приободренный толпой пройдет сквозь Триумфальные ворота с деревянным мечом в руке и с лавровым венком на голове навстречу долгожданной и обещанной свободе. Ну а хладный труп неудачника оттащат длинными крючьями в Ворота смерти. Такова жизнь!

Соперников разводят по разным сторонам арены, помощники-оруженосцы подводят им коней. Гладиаторы садятся на них и ожидают звука сигнальной трубы. Публика смолкает и замирает от нетерпения в ожидании начала боя.

И вот прозвучал долгожданный сигнал. Раздается восторженный рев многотысячной толпы и, гладиаторы, пришпорив коней, ринулись вперед. На середине ристалища Мамерк и Балдегунде встретились… Взвились на дыбы всхрапнувшие жеребцы, скрестились в яростной схватке копья, загремели гулко щиты! Битва титанов началась!

Бойцы пытались поразить друг друга острыми наконечниками из прочнейшего железа — но безуспешно! Слишком гладиаторы были равны по силам и виртуозны в боевых искусствах, чтобы вот так просто как неопытный воин, пропустит не самый хитрый выпад противника.

Наконец устав от фехтования копьями гладиаторы развернули коней и отправились на первоначальные позиции. Первый раунд оказался ничейным. Предстоял второй раунд не менее интересный, чем первый. Гладиаторы снова пришпорили лошадей и поскакали к центру арены.

Балдегунде первым атаковал соперника, ловко метнув в того копье. Мамерк успел закрыть голову щитом и оружие, пробив его с краю, застряла в щите. Македонянин тоже кинул копье в противника. Но германец низко пригнулся к гриве лошади, и оружие пролетело мимо. Мамерк воспользовался секундной паузой и, вытащив меч, обрубил застрявшее в оборонительном снаряжении копье, но все же небольшой часть его вместе с наконечником осталась в щите.

Теперь гладиаторы направили лошадей навстречу друг другу. Взметнулись и сверкнули острейшие клинки и скрестились в бешеном порыве. Заскрежетал металл, полетели искры! Гладиаторы неистово рубились, пытаясь поразить соперника. Их стремительно и ловко вращающиеся в разные плоскости кисти умудрялись наносить по своему визави различные и многочисленные удары. Колющий удар сменялся на режущий, а режущий на колющийся. За секунду бойцы успевали нанести по три-четыре удара мечом! Атакуя, гладиаторы не забывали ловко защищаться, подставляя щиты под те удары, которые казались для обыкновенного смертного неотразимы. Но гладиаторы были богами от фехтования и отражали все вражеские выпады!

Бойцы долго сражались на мечах, но никто не мог причинить другому какой-то значительной раны: слишком были искусными воинами Мамерк и Балдегунде. И им приказали спешиться.

И вот гладиаторы снова в яростной схватке. То один наступает, то второй. У обоих есть легкие порезы и раны, но они не серьезны и не беспокоят бьющихся не на жизнь, а на смерть. Пот катит градом по телу, лицо, заливая порой глаза и становится плохо видно. На трибунах даже слышно как тяжело и прерывисто дышат воины.

Но вот щиты бойцов с грохотом встретились. Удар был такой силы, что они треснули и разлетелись. Гладиаторы отбросили сломанные щиты и перевели дух. Покружились какое-то время вокруг друг друга, набираясь сил. Публика неодобрительно загудела. И тогда Мамерк и Балдегунде бросились в обоюдоострую атаку. И снова искусное и непревзойденное фехтование на мечах.

И тут германцу удается выпад. И Мамерк отскакивает, зажимая рукой раненное левое плечо. Но это не страшно. Ведь правая рука работает с оружием.

Балдегунде победно поднимает меч вверх и обводит глазами трибуны. Народ восторженно его приветствует.

— Ну что, македонянин, пора принимать смерть! — насмешливо кричит Мамерку германец.

Он понимает, что преимущество на его стороне: раненый противник уже не так сопротивляется как раньше. С потерей крови теряется и жизненная сила. Но Мамерк не сдается. И делает ответный посыл противнику:

— Тебе будешь долго ждать моей кончины, любимец германских богов! Я не собираюсь сдаваться!

— Тебе придется, македонянин, умереть! Готовься к решительному наступлению!

И Балдегунде от слов переходит к делу. От так яростно атакует своего соперника, что, кажется, в него вселились дополнительные силы. К гладиатору явно пришло втрое дыхание. От этой иступленной и мощной рубки не выдерживает меч у македонянина и ломается. Балдегунде торжествует. Теперь ему легко будет поразить практически безоружного соперника. Он снова работает на публику. Победоносно вскидывает меч и наслаждается аплодисментами зрителей.

— Теперь тебе точно конец, македонянин! — торжествует германец.

— Не хвастай заранее, бахвал! — парирует Мамерк. — Боги Олимпа за меня, и они меня спасут!

— Тебя уже ничего не спасет, встречай лодку Харона, дружище!..

Македонянин мужественно держится в этот момент. Хотя кинжал против меча ничто, но Мамерк бывал и не в таких переделках. Главное держать дистанцию и потом осуществить ловкий прием борьбы. Придется гладиатору побегать от соперника, чтобы тот его не поразил мечом. Мамерк слыл в Риме не только самым ловким фехтовальщиком, но и самым искусным борцом в стиле панкратион.

Македонянин даже и не делает попыток достать кинжал: он ему пока не нужен. И просто будет мешать в осуществление его плана. Балдегунде еще больше расслабляется. Неужели соперник смирился со смертью? Что же, это его выбор, он сам так решил.

«Умри, грек! Встретимся во дворце Одина — Валгалле!»

И вот германец пытается поразить своего соперника, но совершает непростительную ошибку. Балдегунде делает уж слишком широкий замах мечом сверху, пытаясь эффектным ударом раскроить противнику череп. Но противник и не собирается подставлять под остро оточенную сталь свою драгоценную голову. Мамерк стремительно идет на сближение. Левым предплечьем он блокирует руку с оружием, совершает ее захват, делает подшаг к сопернику и одновременно с этим его правая рука проскальзывает под подмышку противнику и сверху захватывает его плечо. Резко подбив тазом стодвадцатикилограммовую тушу германца, Мамерк лихо бросает соперника через бедро. Ноги Балдегунде красиво взмывают вверх, он совершает вынужденный кувырок с помощью рук соперника и шлепается на песок. Меч вылетает из рук германца. Зрители разражаются бурными и продолжительными аплодисментами: они восхищены ловкостью Мамерка.

Ошеломленный Балдегунде какие-то секунды лежит, а потом с трудом поднимается на ноги. Хатт не ожидал такого хитрого приема от своего противника. Германец медленно начинает приходить в себя. Он трясет головой, стукает ладошкой по ней, пытаясь понять, цела она или нет. Вроде, цела. Можно продолжать схватку.

Мамерк более благороден, чем Балдегунде. Он мог бы взять меч и поразить практически безоружного соперника, но он этого не делает. Мамерк ногой откидывает меч германца далеко в сторону. Его забирает служитель цирка, чтобы продлить удовольствие для зрителей. Теперь гладиаторы снова в равных условиях и свой спор кто лучше он решат с помощью кинжалов.

Итак, следующий раунд. Но какой уже по счету? Четвертый, пятый, шестой? А, впрочем, какая разница! Все начинается заново.

Трибуны от восхищения гудят. Адреналин просто кипит в крови у зрителей! Нервы на пределе, сердце гулко стучит, мурашки бегают по телу, страх проникает во все клеточки организма. Глаза людей вытаращены, безумны, азартны, полны слез, мольбы, огорчения, удивления, радости, восхищения… Пальцы сцепились в замок, или прижаты к губам, или подняты к небу. Кто-то ухватился за тогу соседа по ряду, кто-то истово молиться, а кто-то схватился за голову. Море эмоций, море чувств! И море настроений! Просто какое-то массовое помешательство! Казалось, что жизнь и смерть зрителей напрямую зависела от этих гладиаторов.

Устроители игр приказывают гладиаторам снять шлемы, доспехи, наколенники, наручники и туники. Теперь Мамерк и Балдегунде предстают пред публикой с голыми торсами и с набедренными повязками. Женщины-зрительницы, как знатного, так и низкого происхождения, просто визжат от восторга при виде полуголых и восхитительных атлетов-красавчиков. Они мечтают хоть на миг прикоснуться к этим телам или того больше очутится в их страстных объятьях.

Не секрет, что в то время гладиаторы были кумирами женщин разного возраста и происхождения. Даже знатные и богатые матроны покупали этих мужественных бойцов на ночь. Они либо тайно приводили в их в свои дома и виллы в отсутствие мужа, либо навещали их прямо в казарменных апартаментах при школе гладиаторов. За некоторыми бойцами по городам даже следовали толпы поклонниц. Многие из которых становились их боевыми подругами и жили в гладиаторских казармах.

…И вот, в который раз, подан сигнал гладиаторам сходиться.

Бойцы ловко передвигаются по арене, кружат вокруг друг друга и делают ложные выпады, но никто не решается войти в тесный контакт с противником. Оба непревзойденные мастера клинка и понимают, что любая их оплошность может стоить им смерти. Люди они искушенные в ножевом бою и будут бить наверняка и в нужную точку.

Они знают, что в сердце очень трудно попасть прямым ударом. Недаром бог придумала человеку рёбра. В большинстве случаев, при таком ударе, нож просто соскользнет по рёбрам и причинит противнику минимальные наружные повреждения.

Иное дело попасть в глаз — в этом месте кость очень тонкая и без труда разрушается. Или в ухо, в слуховой проход. Или ударить в шею. Это самое уязвимое место у человека! Практически не встречается ранений в шею — любое, даже незначительное повреждение в этой области смертельно! В шее проходят такие жизненно важные сосуды, как сонная артерия и яремная вена, попадание в которые приводят к смерти мозга в течение нескольких секунд. Смертельным может оказаться и колющий удар чуть ниже кадыка. Или удар в солнечное сплетение, печень, живот, пах.

Это все гладиаторы прекрасно знают и стараются выбрать момент для нанесения своего коронного и смертельного удара. Но пока они лишь наносят легкие порезы друг другу, оба в крови, но смертельных ран еще нет. Но кто победит, кто сделает точный и решающий выпад?

И вот Балдегунде пытается провести режущий и точный удар по глазам Мамерка. Такой прием не опасен для жизни, но очень болезнен и вызывает сильные кровотечения. Противник буквально слепнет от боли и потоков крови, льющихся ему на очи. Но македонянин отклоняется назад, и клинок со свистом рассекает воздух.

Наконец Балдегунде не выдерживает и бросается на Мамерка. Но тот только этого и ждет. Заблокировав одной рукой длань германца с оружием, македонянин другой рукой наносит противнику молниеносный удар кинжалом в грудь. Клинок вонзается между ребер и попадает в легкое. Германец поражен и медленно опускается на колени, Мамерк бьет ногой в грудь соперника и опрокидывает его на спину. Триумфатор поднимает верх окровавленный кинжал и наступает ногой на грудь поверженному сопернику. У того изо рта течет кровь.

Мамерк счастлив: это победа!

Победа!!!

Слава Зевсу!

Слава Гераклу!

Трибуны разражается оглушительными овациями победителю и побежденному. Гладиаторы оказались достойными соперниками. Македонянин оглядел волнующиеся море толпы. Что скажут зрители на счет Балдегунде? Жизнь или смерть?

И все зрители единодушно подняли палец вверх: значит, германцу подарена жизнь! Македонянин отходит от соперника и бросает кинжал. Гладиатор торжествующе вскидывает руки вверх.

Он — лучший! Он — победитель! И он свободен!

По трибунам прокатывается волна выкриков:

— Свобода Мамерку!

— Свобода Балдегунде!

— Свободу обоим гладиаторам!

Мамерк счастливо улыбается.

Цезарь поинтересовался у Ивана.

— Сальватор, а тебе понравился другой мужественный воин — варвар? Может, нашим волеизъявлением жалуем и тому свободу!

Родин кивнул и сказал:

— Германец отменный воин, пусть он проиграл, но он мужественно и отчаянно бился. И не раз он мог поразить македонянина.

— Так посему и быть! — воскликнул диктатор. — Даруем свободу обоим храбрецам. Надеюсь, всемогущий Юпитер поддержит мое решение.

Цезарь, Антоний и Иван в окружении отряда преторианцев спустились к гладиаторам.

Иван сразу обратил внимание на руки Мамерка: на них красовались многочисленные шрамы. Родин знал из учебников, что опытные гладиаторы обычно подставляют не жизненно важные места для клинков. Они знали, что гладиаторские бои — это зрелище. Зритель любил кровь — вот они и получали удовольствие от увиденной крови. Не секрет, что некоторые гладиаторские бои были срежессированы как в современном американском реслинге. И иногда победитель был известен заранее, и оба гладиаторы оставались в живых, особенно если они являлись дорогостоящими и популярными среди римской публики. Бойцы играли свои роли как равноправные партнёры. Все «выпады» и «отбивы» или заранее были отрепетированы. Или проходили на расстоянии, «вне зоны поражения», так сказать, «в недодачу». А также существовали варианты, когда партнёры по ристалищу немного подыгрывали или подсказывали друг другу сюжет поединка и даже удары…

— Я видел много славных воинов, Мамерк, — сказал диктатор. — Среди разных народов и римлян, но ты один из лучших. Вот тебе деревянный меч — символ свободы. А вот и венок на голову. Мой любимец Сальватор переживал за тебя, воин.

Македонянин не смог сдержать слез. Он склонился в почтительном поклоне, прижав правую руку к сердцу.

— Слава тебе Цезарь, ты щедр и добр. Боги тебе покровительствуют.

— Македонянин, вступай в римские легионы, в деканы, а может и в центурионы, я дам тебе римское гражданство. Мне нужны такие храбрые солдаты.

— Я подумаю, мой Цезарь.

Теперь диктатор обратился к поверженному противнику Мамерка.

— Славный воин, Балдегунде ты тоже сражался бесподобно, и ты тоже вправе выйти из цирка Тарквиния Древнего через Триумфальные ворота! Вот и тебе достается сосновый гладиус…

Балдегунде прижал деревянный меч к окровавленной груди. Две скупые мужские слезинки скатились по заросшему лицу хатта.

— Аве, Цезарь… — только и мог сказать германец.

Он непроизвольно кашлял кровью и сплевывал ее на песок. Боль в его груди была неимоверная. Но рана не смертельная, и германца еще можно было спасти.

И вот Триумфальные ворота. Гладиаторы прошли через них под мощные овации и крики толпы. Мамерк вел раненого Балдегунде, положив его руку на свои плечи и придерживая за талию. За ними шел служитель цирка и нес деревянные гладиусы. Ворота смерти на этот раз не приняли никого. Потом Мамерк передал раненого соперника в руки лекарей, и они начали над ним «колдовать».

Хозяева гладиаторов были в жутком расстройстве: они потеряли своих лучших своих бойцов и значит лишились будущей неплохой прибыли.

Зрители потянулись к выходу, живо обсуждая перипетии гладиаторских схваток и особенно центрального поединка между Мамерком и Балдегунде. Здесь делегация Цезаря невольно пресеклась с делегацией Корнелия Долабеллы. Антоний поприветствовал сенатора:

— О, славный Долабелла, сальве! Что-то давно ты не приглашаешь нашего императора к себе в гости? Или нужен какой-нибудь повод?

Сенатор сначала растерялся, а потом нашелся, что ответить консулу.

— О, Антоний, всегда рад вам. И нашему божественному Цезарю, любимцу народа. Аве, Цезарь, да храни тебя боги! Да славиться твое имя во все времена нашего великого государства.

Цезарь сдержанно кивнул.

— Приходите непременно, я угощу вас отменным фалернским вином с Массикских склонов.

— Назначь время — и мы явимся быстрее Меркурия, — воскликнул Антоний. — Только и всего, славный сенатор!

Долабелла фарисейски улыбнулся.

— Непременно! Я пришлю посыльного, и он вам сообщит, когда состоится пир.

Долабелла взглянул на Родина: так вот он каков этот чертов спаситель! Он — та причина, по которой сенатор потерял друзей-заговорщиков и хорошую возможность стать во главе вершителей Рима.

— А спаситель нашего Цезаря. Приветствуем тебя, — состроил любезную рожу богач.

— Здравствуйте, то есть, сальве, — только и мог сказать Иван, неотрывно наблюдая за Домицией.

Сенатор представил ее:

— … Это моя дочь Домиция. А это Квинт Фаррел … — Долабелла запнулся, чуть не добавив слово «жених», но сказал следующее. — Наш верный друг.

Взгляды Ивана и Домиции пресеклись. В них сквозил бешеный обоюдный интерес и симпатии. Но ничего они друг другу так не сказали. Лишь приветливо кивнули. Квинт Фаррел недовольно бросил взгляд на Ивана: как этот прихвостень Лысой Тыквы смеет смотреть на его невесту!

— А где твоя несравненная супруга Юлия? — спросил Антоний у сенатора.

— Нездоровиться ей что-то, — ответил Долабелла. — Хотя она так хотела прийти на состязания. Но сейчас о ней заботиться Эскулапий Эпидаврский и пару искусных лекарей. И я верю, что она в скором времени Салюс подарит ей здоровье.

— Вот и отлично. Значит, мы скоро пожалуем к вам в гости вместе с нашим божественным Цезарем и его спасителем Иваном, — улыбнулся Антоний и потом сказал на ухо сенатору. — Цезарь не зря придет. Твоя благоухающая и цветущая роза — Домиция — очень понравилась Ивану Сальватору…

Долабелла озадачено потер подбородок. А Цезарь и Иван пошли дальше. Контуберналис оглянулся: Домиция смотрела ему вслед. Но гордо и победоносно: вот и любимчик диктатора у нее на крючке. Как он смотрит на нее, просто пожирает ее глазами! И улыбнулась ему на прощание, но уже кокетливо и снисходительно. До встречи, Иван Сальватор! И помни обо мне!

…Вечером Иван в сумерках долго и внимательно всматривался в портрет Домиции и мечтал о ней.

Вот они наедине, в богатом зеленью саду..

Иван берет Домицию за руку и… И здесь в возбужденном и воспаленном мозгу Родина замелькали как кадры кинофильма эротические сценки, со жгучими поцелуями, со срыванием одежды, с бурным сексом. Натешив воспаленное воображение, Иван не выдержал и стал неистово молиться. Сначала богу православному, потом уже римскому — Юпитеру. А затем всем, всем, кого он помнил из римского и греческого пантеона. Даже богиням. И вслед за ними — нашей прославленной блаженной и святой старице Матроне. Пусть боги и святые дадут ему Домицию в жены, пусть она полюбит его сильно и страстно. Иначе сердце контуберналиса просто разорвется от невыносимой печали и горя. И он точно погибнет от любви.