Корабли идут в Берлин

Здравствуй, Днепр!

14 сентября 1943 года Совинформбюро сообщало, что наши войска успешно наступают на Брянском направлении, в Донбассе, вдоль побережья Азовского моря, под Днепропетровском, на прилукском и нежинском направлениях. А на следующий день было названо уже и киевское направление…

14 сентября. Один из обычных дней той радостной осени, когда после разгрома гитлеровцев под Сталинградом и на Курской дуге неудержимо катился на запад вал нашего наступления. С каждым днем фронт приближался к Днепру и его притокам — Сожу, Березине, Припяти. Противник лихорадочно спешил превратить эти реки в рубежи своей обороны.

Наше командование принимало во внимание расчеты противника. Предусматривало, что для форсирования рек, лежащих на пути Брянского, Центрального, Воронежского, Степного, Юго-Западного и Южного фронтов, которые вскоре получат наименование Белорусских и Украинских, потребуются речные боевые корабли. Это подтверждал и опыт сорок первого года, и еще более ранний — опыт гражданской войны. Назрела необходимость воссоздать для Днепровского бассейна военную флотилию.

14 сентября сорок третьего года. Для днепровцев, с болью в сердце потопивших в сорок первом последние корабли и два года живших мечтою вернуться на Днепр, этот день стал знаменательным. Народный комиссар Военно-Морского Флота отдал приказ о воссоздании Днепровской военной флотилии. Ее командующим был назначен контр-адмирал В. В. Григорьев.

Основу Днепровской флотилии должны были составить волжские корабли, в первую очередь бронекатера.

После Сталинградской победы, как только Волга освободилась от льда, часть их ушла воевать на Азовское море — у его берегов в ту пору разворачивалось наше большое наступление. Большинство кораблей так и осталось на Волге. Фронт отодвинулся далеко на запад, и моряки завидовали своим боевым товарищам: прославленные сталинградские дивизии подходят уже к Днепру, а они стоят у волжских причалов, ремонтируются, обновляют вооружение. С нетерпением ждали приказа — вперед на запад!

И вот приказ поступил.

У сталинградских причалов закипела жаркая работа. С помощью лебедок и тросов моряки втаскивали по бревенчатым настилам свои корабли на железнодорожные платформы, закрепляли, готовясь к далекому пути. Грузили бронекатера, сторожевики, минные катера, тральщики. Эшелон за эшелоном отправлялся на запад. Поезда шли по только что освобожденной земле через Курск и Нежин к Чернигову. Там корабли спускали на воду — на воду Десны. Придет время, и седой Днепр увидит над своими волнами флаг советской морской гвардии. Его понесут бронекатера второго гвардейского дивизиона, заслужившего это почетное наименование в боях на Волге.

Не только из Сталинграда прибывали корабли — побывавшие в жарких боях, хранящие на своих корпусах и надстройках следы заделанных пробоин, вмятины от осколков и пуль. По железной дороге в Чернигов поступали и новорожденные — только что сошедшие со стапелей судостроительных заводов. Пришел эшелон полуглиссеров — самых маленьких, но самых маневренных и быстроходных катеров.

Пока шла переброска флотилии, формирование команд, фронт продолжал двигаться на запад. 5 ноября стало известно: освобожден Киев! Особенно обрадовала эта весть старых днепровцев: Киев когда-то был их главной базой.

Не терпелось вступить в боевые действия. Но надвигалась зима. Принять участие в боях удастся не раньше весны будущего года. Где они вступят в бой? На Припяти и Березине, до которых пока еще не дошли наши войска? Или, может быть, дальше? Куда передвинется наступление?

Всю зиму формировалась флотилия. Крупные корабли приходилось доставлять по железной дороге в разобранном виде и собирать на месте.

Наступил март, лед на Днепре начал подтаивать, оседать. До начала навигации оставалось немного. В Киеве, Чернигове и в других днепровских базах сосредоточились готовые к походу три соединения: первая и вторая бригады речных кораблей — бронекатера, тральщики, сторожевые, минные катера, полуглиссеры, плавучие батареи — и бригада траления, состоявшая из катеров-тральщиков и полуглиссеров. Кроме того, в состав флотилии входили два зенитных артиллерийских дивизиона, подразделения службы наблюдения и связи, противоминного наблюдения, ремонтной службы.

Но предстояла еще большая работа.

С осени командование было озабочено тем, что фарватеры, на которых кораблям предстояло действовать, для плавания были почти непригодны. С сорок первого года, скрытые под водой, на дне Днепра и его притоков находились погибшие в боях или затопленные при отходе боевые корабли и различные речные суда. Путь преграждали взорванные мосты. Не исключено было и то, что противник, отступая осенью, заминировал фарватеры.

С первого же дня, как флотилия перебазировалась на Днепр, гидрографическая служба приступила к своим обязанностям. Все речные пути, оказавшиеся в тылу нашей наступающей армии, тщательно очищались. Аварийно-спасательные отряды флотилии вместе с армейскими саперами, с помощью днепровских речников и населения, разбирали и восстанавливали разрушенные мосты, поднимали затонувшие суда. Работа продолжалась, насколько было возможно, и зимой.

По Днепру медленно плыли последние льдины. Лучи высокого солнца дробились на воде, вспыхивая мириадами ослепительных бликов. На берегах, освободившись из-под снежного покрова, уже парила земля, только кое-где в низинах да под деревьями оставались клочья снега. Шла весна, и шло наше наступление. Советские войска освобождали город за городом. Еще в январе отбросив врага от Ленинграда, они вели бои уже в Эстонии. Мощным потоком шло наступление 1-го Украинского фронта, армии которого приближались к Днестру и Пруту, к советско-румынской границе. Но в полосе 1-го Белорусского фронта, где предстояло действовать Днепровской флотилии, велись пока лишь бои местного значения. За линией фронта по-прежнему оставались Брест, Пинск, Бобруйск. Дорогами желанного наступления, ведущими к этим столь близким их сердцу городам, были для днепровцев Припять и Березина — западные «ветви» Днепровского бассейна. Почти вся «крона» была уже в наших руках, предстояло вырвать из рук врага две эти ветви…

Прежде всех, вслед за последними льдинами, вышли на боевую работу тральщики. Они «утюжили» фарватеры на случай, если на дне таятся вражеские мины. По всему Днепру, в его низовьях и среднем течении, от Запорожья до Мозыря и дальше, по Припяти и Березине, до самой линии фронта, пересекавшей эти реки, тральщики продолжали работу, которую начали еще осенью прошлого года. Специальные береговые посты вели непрерывное наблюдение: не попытается ли противник заминировать фарватеры с воздуха, как делал это на Волге?

По окончании ледохода возобновились работы по расчистке водного пути от затонувших судов и взорванных мостов. Там, где препятствия нельзя было убрать, их обозначали вехами. Как только фарватер был расчищен, флотилия совершила переход с Десны и Днепра ближе к линии фронта. Первая бригада вошла в Припять, вторая — в Березину.

На 1-м Белорусском фронте продолжалось затишье. Шла только перестрелка. Да еще огневая разведка: открывали огонь с целью вызвать ответную стрельбу противника, чтобы определить, где стоят его батареи.

Бронекатера и плавбатареи первой бригады по указанию армейского командования поднялись по Припяти к нашим позициям. Встав вплотную к берегу, тщательно замаскировались кустарником и днем не обнаруживали себя. Но как только наступала ночь, выдвигались ближе к передовой и стреляли по целям, указанным армейскими артиллеристами, с ними у моряков была самая тесная связь. На переднем крае в окопах стрелковых частей постоянно находились береговые корректировочные посты с радиостанциями, поэтому корабельные пушки били метко. Гитлеровцам трудно было засечь стреляющие по ночам бронекатера: произведя несколько пристрелочных выстрелов, они открывали беглый огонь из всех орудий и, отстрелявшись в считанные минуты, уходили.

За все время ночных действий ни один из катеров не пострадал, А врагу моряки принесли немало бед: разбили двенадцать батарей, несколько десятков блиндажей, землянок, пулеметных гнезд, уничтожили семь командных пунктов, подняли на воздух шесть складов боеприпасов.

Но не только огнем помогали днепровцы войскам, державшим фронт близ Припяти. Когда понадобилось провести глубокую разведку на северном берегу, было решено осуществить ее при помощи кораблей — это избавляло разведчиков от необходимости пробираться через вражеский передний край по суше. Предполагалось, что бронекатера ночью скрытно пересекут линию фронта, пройдут на несколько километров в тыл противника, к излучине Припяти, и там высадят разведчиков двумя группами в разных местах. Выполнив задачу, обе группы должны были соединиться и на бронекатерах вернуться обратно. На случай, если разведчиков обнаружат и они вынуждены будут вступить в бой, их готовились поддержать огнем полевые батареи и бронекатера. Командовать отрядом кораблей, идущих с разведчиками, был назначен командир 2-го гвардейского дивизиона капитан 3 ранга Песков.

Вечером 22 апреля, когда на поверхность реки уже ложились предзакатные тени, началась посадка на корабли разведчиков одной из стрелковых дивизий. Обе группы — пятьдесят шесть бойцов— были размещены на двух бронекатерах. Еще два бронекатера шли для артиллерийского сопровождения десанта.

Уже совсем стемнело, когда бронекатера, построившись кильватерной колонной, вышли в поход. Еще стоял весенний разлив, идти по реке было опаснее, чем летом, когда она лежит в своих обычных берегах: легко сбиться с истинного фарватера, сесть на мель. Особенно ночью, когда темнота скрадывает все ориентиры, а бакенов или створных огней на военных фарватерах не бывает.

Правда, накануне ночью катера в сопровождении полуглиссеров совершили тренировочный поход. И в эту ночь несколько полуглиссеров было выслано вперед— обозначить наиболее опасные места, указать верное направление.

Командиры и рулевые находились в предельном напряжении. Малейшая ошибка в курсе, потеря ориентировки хотя бы на минуту могли сорвать весь замысел. Но недаром так тщательно готовились моряки к походу. Корабли пересекли линию фронта незамеченными и проскользнули в тыл врага.

Вот и излучина. Как и было задумано, один из бронекатеров отвернул к ее восточной стороне, другой — к западной. До места высадки оставалось совсем немного. И тут, роняя на воду зыбучий, холодно-белый свет, взвились ракеты. Из прибрежного кустарника выметнулись нити пулеметных трасс…

Но уже через две-три секунды полыхнули выстрелы катерных пушек. Тьму, скрывавшую берег, спугнули вспышки разрывов. Одна за другой гасли трассы вражеских пулеметов. Только продолжали суматошно взлетать ракеты.

В то же время катера с разведчиками подошли к местам высадки. Едва успевал форштевень коснуться кромки берега, как натренированные бойцы не мешкая покидали борт…

По местам высадки начали бить артиллерийские и минометные батареи противника. В ответ, прикрывая десантников и корабли, тотчас же открыли огонь наши батареи из-за линии фронта. Бронекатера отошли, чтобы вернуться, когда нужно будет взять десантников. А те уходили от берега все дальше, углубляясь в расположение противника…

Через три часа обе десантные группы, разведав расположение минных полей и сил противника в районе излучины, вернулись на подошедшие бронекатера. Еще до рассвета разведчики были благополучно доставлены обратно.

Придет время, и Днепровская флотилия высадит много больших и важных десантов. Десант 22 апреля 1944 года был не из первостепенных по значению. Но знаменательным для возрожденной флотилии, как свидетельство боевого мастерства ее моряков. Не даром потратили они долгие месяцы в ожидании, когда смогут, наконец, выйти в боевой поход.

С нетерпением ждали моряки начала большого наступления. Никто на флотилии не знал, когда придет этот день. Но знали— он близок. Как близко время первой летней грозы…

Путь на Бобруйск

Жарко пригревало июньское солнце, и полуденной истомой было охвачено все: еще свежая, не подсушенная зноем листва прибрежного лозняка, невидимые пичуги, перекликавшиеся лениво, спокойная, без единой морщинки речная гладь, дальний лес, видный сквозь прозрачную, подрагивающую дымку…

На бронекатере, бортом прильнувшем к нависшему над водой кустарнику, полуденная жара чувствовалась вдвойне: сверху — от солнца, снизу — от накаленной рифленой стальной палубы. Прохлада воды, неслышно струящейся под бортами, почти не ощущалась. Только в тени от рубки было чуть прохладнее. Там и собралась почти вся команда «девяносто второго» — был час послеобеденного отдыха. Только что принесли свежие газеты — фронтовую и свою, днепровскую. Матросы вручили их парторгу отряда, командиру орудийного расчета Насырову:

— Читай, Набиулла, вслух!

— Сводку сперва!

Насыров развернул свежехрустнувший лист:

— Войска Ленинградского фронта вчера, десятого июня, перешли в наступление на Карельском перешейке…

— Живут же люди! — вздохнул Куликов, комендор со звездой Героя на форменке. — Воюют, наступают!

— Нетерпеливый ты, Алексей, — улыбнулся Насыров. — А еще разведчиком был.

— А правда, товарищ гвардии старшина первой статьи! — вмешался один из молодых, недавно присланных на корабль матросов. — Под Ленинградом зимой наступление было, весной из Крыма фашистов выгнали, на юге еще в марте за румынскую границу шагнули. А мы тут с прошлой осени на одном месте. Когда же наш фронт в наступление пойдет?

— Секрет Верховного Главнокомандования! — улыбнулся Насыров. — Я не посвящен. — И уже серьезно добавил: — Приказ может поступить в любую минуту…

Парторг не ведал, что в эту минуту приказ уже получен. О нем пока что знал один лишь командир, гвардии лейтенант Чернозубов. Сейчас он возвращался из штаба, куда вызваны были все командиры кораблей. Там приказали: подготовиться к походу, завтра выступаем. Но куда предстоит идти, как действовать — сказано не было. Чернозубов только догадывался, что речь идет о большом наступлении, которого все давно ждут. И, конечно, ему казалось, что в бой придется вступить без промедления, едва придут на новое место. И он все старался предугадать: какую задачу получит?

Лейтенант прекрасно знал команду, знал, кто чего стоит. Почти все уже побывали в боях, народ закаленный. А кто пороху еще не нюхал — таких немного, — будут равняться на ветеранов. Лейтенант был уверен, команда не подведет. Но сейчас, возвращаясь на корабль и собираясь объявить о полученном приказе, он в мыслях вновь проверял каждого.

Насыров… О нем подумалось прежде всего. Парторг, правая рука. Один из самых умелых во всей бригаде артиллеристов, командир расчета орудийной башни. Уважают Насырова в экипаже и любят. Любят за желание помочь, если у кого что не ладится, за то, что с ним легко говорить, даже о самом сокровенном. А уважают за то, что послужил и повоевал Набиулла, пожалуй, побольше, чем любой на «девяносто втором». Флотскую форму носит с тридцать шестого года. В первые же дни войны с крейсера «Красный Кавказ», на котором служил комендором, пошел в морскую пехоту. Хлебнул фронтового лиха на переднем крае и под Одессой, и в Севастополе. В гвардейском морском батальоне насмерть стоял среди развалин Сталинграда, ходил там в лихие матросские атаки. А когда стала формироваться Днепровская флотилия, вернулся к прежней специальности. И не просто хорошо свою службу несет — старается делать больше, чем от него требуется. Что-то придумал для увеличения скорострельности орудия. Вот только проверить на практике надо. Придется уже в бою. Команду парторг называет интернационалом. Действительно— русские, украинцы, чуваши, башкир, даже грек есть!

Мысли командира неожиданно переметнулись на Альку. С самого опытного моряка — на самого зеленого. Как быть с пацаном? Пулемет, правда, освоил. Но ведь еще и пятнадцати нет. И на берег не прогонишь…

Об Альке — юнге Олеге Ольховском — Чернозубов думал с особо теплым чувством. Заправский катерник из парнишки получится. Алька появился на катере, когда еще корабли были на Волге. А узнал о нем Чернозубов и того раньше. Когда после досрочного, по военному времени, окончания училища получил назначение на «девяносто второй», к нему стал часто наведываться механик отряда старший лейтенант Ольховский, чтобы на первых порах помогать молодому командиру. Они быстро подружились, хотя Петр Ефимович Ольховский был старше Чернозубова чуть не вдвое — настоящий, как говорится, просоленный моряк. Немало лет провел в плаваньях на торговых судах, служил на знаменитом ледоколе «Красин», ходил в Арктику, участвовал в спасении экипажа дирижабля «Италия». Хотя и немногословен был Петр Ефимович и не охоч рассказывать о своих плаваньях, но в свободную минуту под настроение мог и разговориться. При этом часто вспоминал своего сынишку Альку, который, бывало, как только отец возвращался из рейса домой, в Ленинград, набрасывался на него с расспросами.

Чернозубов знал, что Ольховский в первые же дни войны был призван на флот и вскоре потерял связь с семьей. Очень беспокоился, не погибли ли от обстрела или бомбежки в осажденном городе. И как счастлив был, когда получил письмо от жены! Оказывается, ей с сыном и маленькой дочуркой удалось эвакуироваться, поселились неподалеку от Костромы. Жена и сын писали, что тоже очень беспокоились о нем, думали, что погиб. Но однажды Альке на глаза попалась газета со статьей о моряках. Среди отличившихся в бою был назван и отец. Алька ликовал и тут же заявил матери: «Уеду на фронт, к папе! Не держи меня, я уже взрослый!» Жена с тревогой сообщала, что никак не может отговорить Альку, боится, что удерет. Петр Ефимович сразу же написал сыну, что для фронта он еще мал, пусть учится, помогает матери.

Летом сорок третьего, когда дивизион находился еще на Волге, к Чернозубову на причале однажды подошел мальчишка на вид лет тринадцати-четырнадцати и, козырнув по всей форме, спросил:

— Товарищ гвардии лейтенант! Не знаете ли, где найти гвардии старшего лейтенанта Ольховского?

— Зачем он тебе? — удивился Чернозубов.

— Это мой отец…

— Так ты Алька?

— А вы меня знаете?

— А как ты сюда попал?

Алька сбивчиво рассказал, что ему давно не терпелось стать моряком, как отец, воевать с фашистами на боевом корабле… И вот наконец он здесь, на Волге, где стоит флотилия…

Когда Чернозубов привел сына к Ольховскому, тот и обрадовался и рассердился. Но что делать? Отправить парня обратно — он, чего доброго, поедет устраиваться куда-нибудь на море…

Петр Ефимович отправился к командующему флотилией с просьбой зачислить сына юнгой на бронекатер № 92, к своему другу лейтенанту Чернозубову. Разрешение было получено, и Алька стал военным моряком. Да не просто моряком — на новенькой, только что полученной бескозырке его развевались черно-оранжевые гвардейские ленты!

Нечего и говорить, с каким рвением взялся парень за матросскую науку! Больше всего захотелось ему стать пулеметчиком. Ведь пулеметчик — на самом виду. Его броневая башенка имеет полный круговой обстрел, чего лишены на катере даже башенные орудия, пулеметчик ведет огонь самостоятельно, кроме него на катере никто не отражает атак фашистских самолетов. А какие пулеметы! Два спаренных ДШК, калибр двенадцать с половиной, стреляют и бронебойными, и зажигательными, даже по танкам можно бить!

На «девяносто втором» у юнги сразу нашлось много добрых наставников. Особенное внимание к парню проявлял Насыров. Научился Алька и с пулеметами управляться, овладел и мастерством сигнальщика. А как был горд, когда ему разрешили стать к штурвалу и самостоятельно повести корабль!

Завтра поход… Ждать ли на корабль Петра Ефимовича? Как механик отряда он может пойти на любом бронекатере. Но, вероятно, предпочтет «девяносто второй», как делал уже не раз. Все-таки хочется поближе к сыну быть в бою. А бой предстоит серьезный…

12 июня все корабли первой бригады, в течение двух месяцев действовавшей на Припяти, начали переход на Березину и через два дня сосредоточились там. Стояли в ожидании. На фронте все еще продолжалось затишье.

В Белоруссии фронт представлял собою гигантскую, далеко выдающуюся на восток дугу, южный конец которой упирался в Припять. Гитлеровцы старательно укрепляли свои позиции по всей этой дуге. Минные поля, проволочные заграждения, противотанковые препятствия, хорошо организованная система огня, многочисленных дотов и дзотов, казалось, позволяли гитлеровцам надеяться на неприступность своих рубежей. Местность также благоприятствовала обороне. Противник наверняка предугадывал, что Припять и Березина с их притоками будут иметь особо важное значение, знал о возрожденной Днепровской флотилии, которая доставила ему немало неприятностей в сорок первом году. И хотя доля флотилии в общей массе наших сил, сосредоточенных на фронте, была не так уж велика, противник, конечно, постарается сделать все возможное, чтобы воспрепятствовать действиям кораблей: взорвет мосты, заминирует воды, уничтожит указатели путевой обстановки, подготовит огонь по фарватерам…

Наступление четырех наших фронтов, вошедшее в в историю под именем операции «Багратион», началось 23 июня — через три года после начала войны. В сорок первом в такие же июньские дни механизированные орды фашистов ломились в глубь белорусской земли. Теперь пришел час возмездия.

Днепровская флотилия должна была содействовать войскам 1-го Белорусского фронта в наступлении вдоль Березины — на Бобруйск, вдоль Припяти — на Пинск и далее на Брест, к границе. Реки, по которым в сорок первом флотилии пришлось отходить, теперь стали дорогами наступления. Кораблям предстояло поддерживать артиллерийским огнем продвижение передовых частей, переправлять войска через реки, высаживать десанты…

Первая бригада располагала на Березине тринадцатью бронекатерами, десятью катерами-тральщиками, двенадцатью сторожевыми катерами и двенадцатью полуглиссерами. Восемь дней, прошедшие с момента прибытия бригады на Березину до начала наступления, были весьма напряженными. Проверялось оружие, механизмы, готовился личный состав. Партийные и комсомольские организаторы, активисты беседовали с каждым матросом, помогали людям подготовить к боевым действиям не только руки, но и сердца. Многие из днепровцев в эти дни подавали заявления о вступлении в партию: «Если придется погибнуть — считайте меня коммунистом».

Перед войсками, наступавшими вдоль Березины, стояла задача овладеть Бобруйском. Но сначала необходимо было преодолеть сопротивление крупных сил противника в сильно укрепленных оборонительных районах Здудичи и Паричи.

Дивизии одного из стрелковых корпусов с первого дня наступления были нацелены на Здудичи. Наступающих поддерживала артиллерия, в том числе корабельная. Но противник вводил в бой все больше танков и самоходных орудий. Стрелковые части несли большие потери и к исходу второго дня наступления вынуждены были остановиться. Тогда командир бригады капитан 2 ранга Лялько обратился к армейскому командованию с предложением прорваться по реке и высадить десант в Здудичах.

На подготовку десанта было дано все три часа…

Уже смеркалось, когда бронекатера отряда, которым командовал гвардии старший лейтенант Цейтлин, вышли к Здудичам, имея на борту два взвода автоматчиков, взвод минометов и пулеметный взвод — около сотни бойцов одной из стрелковых дивизий. В десант включалось и несколько моряков — состав корректировочных постов корабельной артиллерии.

Бронекатера шли против течения, оставляя за собой пенные буруны. Моторы работали на пределе. Надо было как можно скорее проскочить самое опасное место— где передовые позиции врага подходят вплотную к берегам. Рассчитывать, что противник будет застигнут врасплох и не успеет обстрелять корабли, не приходилось. Гитлеровцы знали, что вместе с нашими войсками действует флотилия.

Светлого времени оставалось немного, солнце все стремительнее уходило к синевшему впереди лесу — бронекатера шли словно вдогон ему, — с каждой минутой все больше набухало, наливалось краснотой. И вот ушло, расплылось, растаяло, оставив на меркнущем небосводе малиновый отсвет. Справа и слева, на фоне затянутого сумеречной дымкой прибрежного кустарника заискрились огоньки — вражеские пулеметы открыли огонь по катерам. Затем ухнуло раз за разом, блеснуло на берегу. Выше — прямой наводкой ударили пушки.

Удастся ли прорваться?

Эта забота жгла сейчас гвардии старшего лейтенанта Цейтлина. На нем лежала вся ответственность за успех дела. Больших потерь от пуль и осколков среди десантников не должно быть— бойцы находятся внизу, под палубой, а кому не хватило места, укрылись за орудийными башнями, за рубкой. Но если прямое попадание…

Вот оно! Громовый удар, ослепительная вспышка, вмиг заполнивший рубку удушливый запах тротиловой гари…

Цейтлин, на секунду приоткрывший дверь рубки, чтобы посмотреть, не нарушился ли под огнем строй кораблей, не сразу понял, что ранен. Но сразу стало тяжело дышать, тело сделалось непослушным. Потом в правом боку стало нестерпимо жечь. Цейтлин почувствовал — ноги уже не держат. Тяжело навалившись на дверь, слабеющим голосом сказал гвардии лейтенанту Златоустовскому, командиру катера:

— Принимайте команду, лейтенант! — и, зажимая рану, рухнул на железо палубы.

Подбежал кто-то из матросов:

— Куда ранены, товарищ старший лейтенант? Сейчас перевяжем…

Златоустовский принял командование отрядом, по его приказу, переданному по радио, бронекатер № 14 вырвался вперед, обгоняя остальные корабли. За кормой «четырнадцатого» возникло непроглядное густое белое облако дымовой завесы, оно быстро расстилалось по воде.

Где-то за пеленой завесы продолжали стучать вражеские пулеметы, гулко били пушки, но противник стрелял уже вслепую. На миг, когда дым нанесло на катер, Златоустовский забеспокоился — не сбиться бы с курса в этой молочной мути. Потеряет направление головной корабль— потеряют и остальные…

Но рулевой уверенно держал штурвал, дым отнесло в сторону. Вот-вот слева по борту должны открыться Здудичи. Вражеский передний край, сквозь который только что прорвались, проходит по юго-западной окраине этого населенного пункта. Вечерняя синева затянула реку. Но корабли еще видны на потускневшем зеркале воды. Слева, в расплывчатой полосе прибрежных зарослей снова замельтешили вспышки. Пули ударяются в броню, рикошетируют, проносятся над палубой. Но уже дана команда «Влево, все вдруг!» Головной корабль, а за ним и остальные, круто разворачиваются к берегу.

— Так держать! — командует Златоустовский рулевому. В смотровой щели прямо по курсу становится виден надвигающийся берег с точечными прерывистыми вспышками пулеметного огня.

Корпус бронекатера вздрагивает. На баке, перед башней палуба озаряется багровой вспышкой — выстрелило орудие. Сквозь гул моторов, сквозь шум воды, разваливаемой надвое форштевнем стремительно идущего катера, доносятся гулкие удары пушек других кораблей.

Натренированные в стрельбе с хода комендоры бронекатеров метко бьют по вражеским пулеметам. Туда же, в прибрежные кусты, вонзаются пунктиры трасс крупнокалиберных пулеметов. И смолкают одна за другой огневые точки врага.

Катера уже у берега, с ходу высаживаются стрелки, минометчики, пулеметчики. Слышно, как в темном кустарнике порывисто, нетерпеливо потрескивают короткими очередями автоматы, бухают гранаты…

Отвернув от берега, катера ложатся на обратный курс. Спешат за пополнением.

Вскоре от командира десанта в штаб поступает радиограмма: захвачены три ближние к берегу траншеи противника, десант закрепился в них, но подвергается сильному минометному обстрелу, противник пытается обойти группу с флангов, взять в клещи, сбросить обратно в реку. Срочно нужны подкрепления, патроны, гранаты, требуется поддержка артиллерийским огнем.

Полуночной тьмой скрыты и берега, и фарватер. Лишь суматошный, недолговечный свет ракет обозначает передний край возле Здудичей.

К Здудичам по ночной реке, перечеркиваемой разноцветными трассами пуль, спешат маленькие катера-тральщики. Они не имеют брони, на каждом только один пулемет. Чуть выше места, где высадилась первая группа десанта, река от берега до берега перегорожена бонами — тросами и цепями, растянутыми на больших, как бочки, железных поплавках. Тральщики должны проделать проходы в боновых заграждениях. Только после этого бронекатера смогут подойти непосредственно к Здудичам и поддержать десант своим огнем. А пока снова устремляются к плацдарму с сотней автоматчиков — группой второго броска.

Несмотря на противодействие врага, в два часа тридцать минут подкрепление было высажено. Тем временем корабли, прошедшие через подготовленные тральщиками проходы в бонах, маневрируя возле Здудичей, повели интенсивный огонь.

Гитлеровцы вынуждены были отвлечь часть сил для противодействия десанту и кораблям. Это очень помогло стрелковой дивизии, наступавшей на Здудичи с фронта. На рассвете наши части овладели этим опорным пунктом противника.

Дальнейшее наступление развивалось особенно успешно по левому берегу Березины. Опасаясь быть обойденными и отрезанными, находившиеся на этом берегу гитлеровцы устремились к мосту, наведенному ими возле Паричей. Танки, автомашины, бронетранспортеры вперемешку с тысячами солдат, непрерывной вереницей, теснясь, то и дело сбиваясь в «пробки», валили через мост.

Не дать противнику перейти через Березину— такую задачу поставило командование второму гвардейскому дивизиону, корабли которого уже несколько раз прорывались вверх по реке в направлении Паричей, поддерживая огнем наступающую пехоту. Командир дивизиона капитан 3 ранга Песков решил послать к паричской переправе отряд гвардии старшего лейтенанта Плехова — четыре бронекатера. Выбор был не случаен: все командиры кораблей отряда Плехова были опытными, отважными моряками.

Отряд вышел ранним утром. До Паричей по реке надо было пройти более двадцати километров, местами под огнем. Отряд Плехова шутники прозвали «отрядом войны»; номера бронекатеров в нем по случайности совпадали с годами войны. Концевым шел «сорок первый» под командой лейтенанта Николаева, впереди «сорок второй» лейтенанта Жиленко, между ними — «сорок третий» и «сорок четвертый» лейтенантов Евгеньева и Захарова.

В свете утра катера, идущие серединой фарватера, были видны противнику как на ладони. Враг прицельно бил по ним из пушек и минометов, замаскированных в прибрежных зарослях. А ответный огонь вести было трудно: только по вспышкам в листве и за камышами, подступавшими к самой воде, можно было угадать, где замаскированы орудия. Тем не менее комендорам удалось подавить не одну батарею противника.

Помогая отряду, по противнику, пытавшемуся перекрыть реку огнем, стреляли и другие корабли, в том числе «девяносто второй». Насыров, через башенный перископ следивший за берегом, первым заметил вражескую пушку за полосой кустарника. Конная упряжка мчала ее рысью — очевидно, фашисты хотели спешно выдвинуться на позицию, с которой удобнее стрелять по кораблям. Насыров дал команду заряжающим, навел орудие, нажал на спуск.

— С первого выстрела! — воскликнули комендоры.

В черном дыму разрыва метнулись лошади, подпрыгнула и завалилась пушка, солдаты попадали, бросились кто куда.

— Огонь!

Снова вздрогнула башня, снаряд разорвался впереди бегущих гитлеровцев.

Четыре бронекатера преодолели завесу огня перед позициями противника, прошли передний край. Гитлеровцы, поняв, какую опасность представляет прорыв в их тылы советских кораблей, спешно подтянули к реке танки и новые батареи.

Потом, когда все кончится, будет подсчитано: на этом, последнем отрезке пути по четырем бронекатерам отряда Плехова стреляло не менее двадцати вражеских орудий и несколько танков.

Уже не раз попадали снаряды в корабли. Было вполне вероятно, что не каждому из них удастся дойти до переправы. Но пусть дойдут не все. Пусть и те, кто дойдет, не вернутся. Приказ гласил: «Любой ценой прорваться к переправе!» Любой…

И бронекатера прорвались.

Они неслись напрямую к мосту. По нему сплошной массой бежали гитлеровские солдаты, прогибая настил, катили танки, ползли, то набирая ход, то останавливаясь, огромные военные грузовики.

При виде стремительно приближающихся кораблей с нацеленными орудиями вся эта масса людей и машин панически заметалась.

— Огонь!

Ударили орудия носовых башен. На мосту вспыхнули разрывы. Загорелся грузовик, сбились в кучу солдаты, некоторые попрыгали в воду, остальные, расталкивая друг друга, побежали вперед, спеша достичь берега.

Ведя огонь с хода, катера продолжали приближаться.

Возле них все чаще вздымались столбы воды, свистели, жужжали, звенели, ударяясь о броню, осколки. Содрогнулся от прямого попадания корпус «сорок первого». Снаряд пробил борт, влетел в машинное. Старшина группы мотористов, парторг отряда мичман Дуда был ранен в бедро. Удушливый дым заполнил помещение. «Пожар! В машинном пожар!» Дуда поспешно отер руку, которой зажимал рану. Сильнее боли была тревога, что сейчас вспыхнет горючее и тогда конец кораблю…

Дуда понял, что перебило трубопровод, по которому горючее поступает в моторы. Надо успеть перекрыть трубопровод, сбить пламя. От удушливого дыма и жара сознание мутилось. Может быть, никого из товарищей уже нет в живых, надо успеть, пока держат ноги, пока слушаются руки, скорее, скорее…

Почти ничего не видя в дыму, он прощупал опасно нагревшийся трубопровод, нашел поврежденное место. Оттуда тугой струей било горючее. Крикнул, призывая на помощь, но не услышал собственного голоса. В одно мгновение — в машинном он умел действовать и с закрытыми глазами — нашел нужный инструмент, перекрыл трубопровод. Но тут в лицо пахнуло жаром. Дуда нашарил на стенке огнетушитель, направил струю пены вниз, откуда взбегало пламя. И только когда огнетушитель сработал до конца, выпустил его из рук и, теряя последние силы, упал…

Мотористы — они были живы и тоже боролись с огнем — бросились к своему командиру, хотели его вытащить наверх, но Дуда отстранил их:

— Тушите огонь!

Совсем ослабевший от потери крови, он еще продолжал отдавать распоряжения.

По бронекатеру, потерявшему ход, противник усилил огонь, снаряды ложились все ближе. Минута, другая — и неминуемы новые попадания…

Но закон боевого братства — не оставлять товарищей в беде. Гвардии лейтенант Евгеньев, командир «сорок третьего», к тому времени успевшего подбить на берегу танк и заставившего замолчать батарею, круто развернул свой корабль. Через несколько минут он был рядом с «сорок первым», взял его на буксир. Вывел потерявший ход катер из-под огня и вновь поспешил к переправе.

Обстрел со стороны противника усилился. Снаряд угодил в машинное катера Евгеньева. Повторилось то же, что произошло с «сорок первым». Из перебитого трубопровода хлынуло горючее, возник пожар. С огнем мотористы справились быстро. Но устранить повреждения, запустить моторы — дело, требующее времени.

— Поставить дымовую завесу! — скомандовал Евгеньев.

Катер окутался густым дымом, противник перестал стрелять по нему. Возможно, решил, что корабль горит, — зачем напрасно тратить снаряды?

А в машинном тем временем шла лихорадочная работа. Прошло несколько минут, и из дымового облака на полном ходу вынесся целый и невредимый корабль. Устремился опять к переправе.

Бронекатер Евгеньева сумел вновь прорваться через завесу огня, с хода ударил по въезду на мост, где скопились вражеские солдаты и машины. Загорелся танк, замерли два полугусеничных тягача с пушками на прицепе. Выпустив несколько снарядов, катер круто повернул назад. Именно такой тактики — поочередно прорываться к переправе, бить по ней и быстро уходить, чтобы не дать противнику пристреляться, — советовал придерживаться командир дивизиона, когда напутствовал отряд перед выходом в бой.

В течение трех часов бронекатера, прорываясь к переправе, наносили молниеносные удары. Уходили одни, тотчас же появлялись другие. Не давали врагу ни минуты передышки. На помощь четырем катерам отряда Плехова подоспели другие. Под конец к переправе прорвался «четырнадцатый» под командой гвардии лейтенанта Корочкина. Он был вооружен не только пушкой и пулеметами, но и установкой реактивных снарядов. Залп катерной «катюши» вызвал у противника еще большую панику. Гитлеровцы разбегались, бросая машины и орудия. Мост опустел, в нескольких местах он дымился, в настиле зияли провалы…

Переправа практически перестала существовать.

Это помогло нашим войскам быстрее продвинуться к Паричам и овладеть ими к концу дня.

Вошли в Паричи и корабли. С борта сносили раненых, павших в бою. Команда «сорок четвертого» провожала в последний путь старшину 1 статьи Чичкова, командира носовой башни. Во время боя у переправы коммунист Чичков получил тяжелое ранение. Истекая кровью, которую не смогла остановить наложенная наспех повязка, он не оставил своего поста. Еще один снаряд, пробивший борт под башней, нанес отважному моряку новую рану, которая оказалась смертельной…

Пробоины, вмятины на броне, черные подпалины на бортах и надстройках, покореженные поручни, перебитые фалы, иссеченные осколками палубы, пробитые во многих местах вымпела и флаги — такой вид имели бронекатера, вошедшие в Паричи после боя у переправы. Надо было пополнять боеприпасы и горючее, срочно исправлять повреждения, восполнять потери в людях.

А время не ждало. Дивизии, сломившие вражескую оборону перед Паричами, преследуя отходящего противника, продолжали наступать вдоль Березины на Бобруйск. Они, как и прежде, нуждались в помощи моряков.

К концу дня 27 июня, продвигаясь вверх по Березине и поддерживая огнем наступающие войска, бронекатера подошли к Бобруйску на дистанцию выстрела корабельных орудий — до города оставалось не более восьми километров. Не только огонь врага пришлось преодолевать им на этом пути. Опасность представляли и те препятствия, которыми фашисты перекрыли фарватер. На этот раз не просто боновые заграждения. На бонах были установлены скрытые под водой мины.

Но и эти преграды были одолены.

Утром 29 июня приблизились к южной окраине Бобруйска. В голубое небо над городом вползали, сливаясь в сплошную темную тучу, дымы пожаров. Выше серебристыми искрами проносились самолеты. Не понять, где свои, где чужие, — шел ожесточенный воздушный бой.

Чем ближе город, тем гуще встают пенные столбы от летящих навстречу кораблям вражеских снарядов и мин, больше всплесков от осколков и пулеметных очередей. Но катера упорно идут к причалам. Уже разведаны и намечены цели. Башенные орудия бьют по огневым точкам на берегу, по видным издалека штабелям ящиков с боеприпасами, по портовым пакгаузам и стоящим возле них большим крытым грузовикам. Косматое пламя взвихривается над крышей одного из пакгаузов. Видно, как вспыхивает возле него груженная боеприпасами машина, взрывается, разбрасывая ошметки огня…

Противник пристрелялся к катерам. Сейчас накроет… Круто развернувшись, корабли уклоняются от огня. Вновь возвращаются на курс и идут вперед.

Несколько раз в этот день прорывались моряки к городу, поражая врага своей дерзостью. Под вечер получили новую, еще более трудную задачу: пробиться к железнодорожному мосту, не дать противнику использовать его для переброски войск.

Быстро меняя курсовые углы, сбивая противнику наводку, первым к мосту проскочил под неистовым обстрелом бронекатер № 93 гвардии лейтенанта Калиуша. Калиуш знал, что вырвавшись далеко вперед, он навлекает на себя весь огонь вражеских батарей, прикрывающих мост. Но отважный офицер обдуманно шел на риск. Вода, взметенная разрывами, обрушивалась на палубу, броня звенела от ударов осколков и крупнокалиберных пуль, корабль качало на поднятой разрывами волне. Калиуш упрямо пробивался к мосту. Уже отчетливо видна его темная громада, нависшая над сверкающей рекой. Видно, как за решетчатыми перилами мелькают силуэты бегущих солдат, ползут тягачи с орудиями на прицепе, угловатые, похожие на гробы, бронетранспортеры. Видно, как там, где мост упирается в берега, все чаще вспыхивают дымки орудийных выстрелов. Вражеская артиллерия бьет уже прямой наводкой. Бронекатер отвечает, но силы неравны — одна корабельная семидесятишестимиллиметровка против двух батарей. Надо стрелять споро и точно…

Чтобы лучше видеть цели, Калиуш вышел из рубки. В ту же минуту ослепительно белое пламя вспыхнуло на палубе возле носовой башни. Лейтенант потерял сознание. Очнувшись и чувствуя в голове оглушительный звон, подумал: «Надо держаться! Надо до конца выполнить задачу…».

Пока вражеские батареи сосредоточивали всю силу огня на дерзком корабле, в одиночку вырвавшемся вперед, другие бронекатера, заняв удобные позиции, начали обстрел моста. В их числе был и «девяносто второй» гвардии лейтенанта Чернозубова. Лейтенант вел свой корабль серединой фарватера, но когда в левый борт со звонким щелканьем ударили пулеметные очереди и почти перед самым форштевнем начали шлепаться мины, решил пойти на сближение с противником. Катер резко взял влево, пошел вдоль берега, стараясь держаться в мертвом пространстве. Почти вплотную к воде спускалась каменная развалившаяся ограда городского кладбища. Чернозубов припал к смотровой щели, сквозь бинокль вглядываясь в зеленую листву меж надгробьями. Пулеметы врага где-то здесь, а чуть дальше на кладбище или сразу за ним должны стоять и минометы…

Так и есть! Лейтенант увидел вспышки частых выстрелов в полутьме между двумя памятниками. В кустах замаскирован пулемет. А левее еще один…

— Миномет противника бьет из-за часовни! — донесся звонкий мальчишеский голос.

Это докладывал юнга Олег Ольховский, стоявший в пулеметной башенке над рубкой.

— Бей по пулеметам! — скомандовал Чернозубов. И тотчас же басисто заговорили крупнокалиберные ДШК.

«Ликует Алька! — улыбнулся лейтенант. — Впервые доверили парню стрелять из пулеметов в бою…».

По часовне ударило орудие носовой башни. Затем расчет Насырова послал снаряд в немецкую пушку за деревьями на краю кладбища. Она успела выстрелить по «девяносто второму», но снаряд лишь скользнул по литой броне башни. Чернозубов сманеврировал, сбив наводку вражеским артиллеристам. Считанные минуты длился поединок между орудием «девяносто второго» и немецкой пушкой на кладбище. Пушка замолчала.

Замолкли один за другим и пулеметы, бившие из-за памятников. А вскоре на кладбище стали рваться снаряды, посланные другими кораблями.

Солнце уже опускалось к горизонту, затянутому дымом пожаров. «Девяносто второй», закончив бой, вместе с другими кораблями подходил к причалам бобруйской пристани. В городе были уже свои. По улицам усталым шагом двигалась пехота, обозники погоняли лошадей, поспешая куда-то.

Чернозубов вышел из рубки. Навстречу из башни поднялся Насыров — потемневшее от порохового дыма лицо, на лбу, под сдвинутой на затылок мичманкой поблескивают капельки пота.

— Ну что, парторг? — весело спросил лейтенант. — Сколько на вашем счету?

— Кой-что есть! — со свойственной ему обстоятельностью доложил Насыров. — Если все, что нам под Бобруйском досталось, посчитать, с этой пушкой, которая на кладбище, — три орудия. Да еще минометов несколько… Ну и пехоты фашистам поубавили взвода на два. — А что, товарищ гвардии лейтенант, хорошую позицию на кладбище фашисты нашли. Никуда и тащить не надо!

Насыров увидел юнгу — тот деловито копошился в башенке, протирая пулемет.

— Эй, Алька! — окликнул, — А сколько фрицев на твой счет записать?

— Не считал… — отмахнулся Олег. Но тут же добавил с горделивой скромностью: — Я же стрелял, когда было считать?

— Скромничаешь, — рассмеялся Чернозубов. — Я же видел в бинокль, сколько ты накосил!

— Может, и больше сумел бы, да патроны кончились, лент снаряженных не осталось.

— Потом еще, кажется, из автомата стрелял?

— Стрелял… Берег-то близко, и из автомата не промахнешься. Только всего два магазина было…

— А где автомат раздобыл?

— Трофейный. Еще в Здудичах припас. Думал, может в десант придется…

— Запасливый парень! — похвалил лейтенант. — Береги, может еще понадобится.

— А куда теперь, товарищ гвардии лейтенант? Я по карте смотрел — по Березине можно за Минск пройти.

— Куда прикажут. Может, обратно на Припять…

Предположение Чернозубова оправдалось. После того как Бобруйск был взят и окруженные в нем восемнадцать тысяч гитлеровцев сдались в плен, последовал приказ: кораблям немедленно возвращаться на Припять.

Бригада уходила из Березины уже не просто первой бригадой. За участие в этих боях она получила наименование Бобруйской.

Возвращение в Пинск

Ни дня на передышку. А как она была бы нужна! Исправить повреждения, хоть немного отдохнуть командам… Но днепровцы знали: в Белоруссии на широком, в несколько сот километров, фронте нарастающим темпом идет наступление. Не помышляют сейчас об отдыхе ни пехотинцы, ни артиллеристы, ни танкисты, ни зенитчики. Все охвачены единым порывом — вперед, к границе! Вышвырнуть захватчиков с родной земли!

Как само собой разумеющееся восприняли в первой бригаде приказ о перебазировании на Припять. Выше Бобруйска по Березине судоходного пути нет. А на Припяти найдется дело.

Старые днепровцы, правда их осталось совсем немного, помнили июньские и июльские дни сорок первого, помнили Пинск…

Туров, Давид-городок, Лунинец… Этими памятными местами шли теперь корабли первой бригады, чтобы присоединиться к силам флотилии, уже наступающим в направлении Пинска.

Флотилия собиралась в единый кулак. Ей первой из речных флотилий выпало на долю принять участие в операции нескольких фронтов, действовать на направлении главного удара. И эта почетная роль будет предоставлена днепровцам еще не раз…

В жаркие июльские дни и ночи много работы было у моряков. Корабли ходили в разведку, прорываясь в тыл врага, переправляли через Припять и ее притоки пехоту и артиллерию, танки и автомашины на паромах, совершали артиллерийские налеты. Армейское командование не раз благодарило днепровцев за помощь.

Продвигаясь вдоль Припяти, войска все ближе подходили к Пинску. Свои основные силы гитлеровцы сосредоточили северо-восточнее Пинска, откуда подходят железная и шоссейная дороги. Предполагали, что именно отсюда будет наноситься основной удар: на других направлениях город защищен лесами и непроходимыми болотами. Припять с низкими и топкими берегами также считалась преградой для наступающих войск. Противник не предполагал, что с реки может быть высажен большой десант в центр группировки, удерживающей город. Речные десанты на Припяти и Березине до этого носили в основном разведывательный характер.

Именно поэтому, рассчитывая на внезапность, командование 61-й армии приняло решение высадить крупный десант непосредственно в город. Двум стрелковым полкам и кораблям первой бригады под командованием капитана 1 ранга Лялько предстояло осуществить самую крупную десантную операцию из всех, какие приходилось осуществлять речным флотилиям.

В первом эшелоне должны были пойти семь бронекатеров и пять катеров противовоздушной обороны. Для артиллерийской поддержки выделялись шесть бронекатеров и плавбатарея. Во второй эшелон было назначено десять сторожевых катеров. Кроме того, в десанте участвовало шесть полуглиссеров для разведки, четыре катера-дымзавесчика, несколько катеров-тральщиков, чтобы обезопасить путь по реке.

Обычно при подходе десанта к месту высадки армейские батареи и корабли открывают огонь. На этот раз было решено высаживать части без артподготовки, чтобы застать противника врасплох.

11 июля командиры кораблей, назначенных для прорыва в Пинск, получили боевой приказ. Получил его и командир «девяносто второго» гвардии лейтенант Чернозубов. Ознакомил с приказом Насырова.

— Надо собрать коммунистов! — решил тот.

— Собирайте!

Выступая перед коммунистами катера, Чернозубов подчеркнул:

— Дело необычное. Ходили мы с десантами, но, как правило, высаживали, где противника на берегу нет. А теперь — прямо в пасть врага, будем швартоваться к причалам. На подходе нас, может, и не успеют обстрелять, зато на отходе — обязательно. А за ночь придется не один раз в Пинск пройти. Все до мелочи надо предусмотреть, ко всему быть готовыми. Срок невелик. Нельзя терять ни минуты.

— Ну что ж, — сказал Куликов, комендор расчета Насырова. — Наша башня готова. Будем бить фашистов как надо!

— С любовью и со злостью! — дополнил слова своего заместителя парторг. — С любовью к Родине, со злостью к фашистам. К ним каждый из нас счет имеет. И общий, и личный. Про меня знаете — отца моего искалечили… Буду бить гадов, пока их видят глаза, пока руки действуют.

Недолгим было это собрание. Клятвой звучали слова коммунистов.

Вечером к Чернозубову подошел Алька.

— Как думаете, когда Пинск возьмем, можно мне будет заявление в комсомол подавать?

— Подавай сейчас! Четырнадцать тебе уже есть?

— Я в бою хочу себя показать!

— Так уже показал, когда Бобруйск брали. А в Пинск…

— Не хотите меня брать? — заволновался Алька.

— Куда от тебя денешься, — вздохнул командир. Не хотелось ему снова подвергать парнишку смертельной опасности…

В полночь бронекатера отправились вверх по Припяти к Пинску. «Девяносто второй» шел в передовой группе с десантниками на борту. Сзади следовали бронекатера с орудиями, минометами, боеприпасами…

Корабли шли без огней. Выхлопные трубы отведены в воду, чтобы заглушить шум моторов. Чернозубов стоял на палубе возле рубки, до боли в глазах всматриваясь в подернутый ночным сумраком фарватер, поминутно указывая рулевому, как держать курс. Настороженно прислушивался. В любую секунду мог прогреметь пушечный выстрел, пулеметная очередь, На левом, болотистом берегу вряд ли есть противник, но справа… На подступах к городу с востока наверняка расположены огневые точки. Не за корабль беспокоился — за десантников. Всех внизу, под палубой, не уместишь, с пулеметами, с противотанковыми ружьями. Много людей на корме сбились в плотную кучу, рассредоточиться негде. Если с берега ударят пулеметы, могут быть большие потери… Конечно, комендоры не замешкаются. И Алька в своей башенке наготове. Рад парень, вместе с отцом в этот раз в бой идет. Вон он, Петр Ефимович, рядом в рубке.

Кажется, проскочили!

Справа уже должна быть восточная окраина Пинска. По-прежнему темно и тихо. Не ждут гитлеровцы опасности с реки! Только бы успеть подойти к причалам…

— Право руля! — чуть не шепотом командует Чернозубов рулевому в рубку. Потом выходит на середину палубы и громче: — Десанту — приготовиться!

Зашевелились сбитые на корме в плотную массу десантники. Наверно, и без команды поняли, что наступает решающая минута. Успеют ли высадиться, или берег захлещет прорезающим тьму огнем, придется круто разворачиваться, уходить?

Впереди из слабо колеблемого ночным ветерком тумана быстро проступала узкая темная полоса берега над нею возникали смутные, словно размазанные, очертания крыш, они едва прорисовывались на фоне неба, чуть посветлевшего перед рассветом. И — ни выстрела с той стороны. Даже удивительно! Неужели немцы не предполагают, что могут получить удар здесь, в нескольких километрах позади передовой? А вдруг это — обманчивая тишина?

Слева из полумрака выступает что-то угловатое, кажется, полузатопленная баржа. Правее невысокий, круто обрывающийся к воде участок берега, чуть светлеет под ним узенькая полоска песка. Туда!

Приглушены моторы, их почти не слышно. Катер, чуть вздрогнув, останавливается.

— Десанту на берег!

Через минуту, когда на корабле не остается ни одного десантника, Чернозубов дает команду:

— Лево руля! Полный вперед!

«Девяносто второй» ложится на обратный курс.

Небо на востоке, куда теперь по течению идет корабль, все более светлеет. Короткая июльская ночь близится к концу. Сдвинув фуражку к затылку, Чернозубов тыльной стороной ладони отирает вспотевший лоб и, зябко передернув плечами, говорит стоящему рядом Ольховскому:

— Оказывается, прохладно… А то все в жар кидало.

— Кинет! — улыбается Ольховский.

В те минуты, когда «девяносто второй» и другие бронекатера полным ходом шли вниз по Припяти за подкреплением десанту, группы первого броска были уже вблизи центра города. Десантники, среди которых находились и моряки — корректировщики огня корабельной артиллерии, и морские пехотинцы-автоматчики, быстро продвигались вперед, пользуясь тем, что противник захвачен врасплох. При высадке десантникам не было оказано почти никакого сопротивления.

Солнце едва осветило вершины деревьев, меж домами и у заборов еще лежали ночные тени. Быстро перебегая от стены к стене, от дерева к дереву, дворами и переулками пробирались к центру старшина 1 статьи Канареев и краснофлотцы Куколевский и Кириллов. Уже не в первый бой три друга шли вместе. Они получили от командира особую задачу: проникнуть как можно дальше в город, поднять там шум, вызвать панику.

Где это лучше сделать?

Пробежав безлюдный двор, выглянули из ворот.

Прямо перед ними находился сквер. Над вершинами его деревьев в утреннем небе четко вырисовывался острый, как стрела, шпиль колокольни костела. Под старыми густолиственными тополями было сумрачно, сюда не проник еще свет начинающегося утра.

— За мной! — шепотом скомандовал Канареев. Все трое мигом перебежали расстояние между воротами и сквером, присели под деревьями.

— Видите? — показал старшина. Он первым заметил в конце сквера большое двухэтажное здание. Меж деревьями можно было разглядеть широкие застекленные двери, над ними — вывеску на немецком языке. У входа в здание стояло несколько мотоциклов с колясками.

— Там кто-то есть! А ну-ка, глянем!

Осторожно, прячась за тополями, они подобрались к зданию. Теперь можно было разглядеть и вывеску. На ней готическими буквами было написано: «Casino».

Обойдя вход, три моряка подкрались к боковой стене с несколькими окнами, затянутыми черными маскировочными шторами. Прячась в еще густой тени, перебежали вплотную к стене.

— Слышите? — шепнул Канареев товарищам. — Поют!

Из-за окон действительно доносилось нестройное пение хором. Различались отдельные пьяные голоса, кто-то лихо бренчал на рояле.

Канареев приподнялся, заглянул в окно, где под маскировочной шторой оставалась узкая, желтовато светившаяся щель.

— Офицерье! — И тихо скомандовал: — Противотанковыми!..

Звон разбиваемых стекол, взрыв, другой, третий… Испуганные крики, тугие клубы дыма из расхлестанных окон…

Три моряка, отбежав в сквер, залегли, вжавшись в упругую, пахнущую росой траву. Увидели: из дверей казино выбегают гитлеровцы.

— Давай! — Канареев вскинул свой ППШ. По дверям ударили три автомата.

— А теперь отползай!

В то же время, когда Канареев с товарищами пробирался к казино, к центру шла, до поры не обнаруживая себя, другая группа моряков-десантников. Осторожно заглянув в один из дворов, они заметили, что возле наглухо закрытых дверей большого здания стоит немецкий часовой. Что там? Окна первого этажа оплетены колючей проволокой, за нею бледные пятна лиц. Моряки присмотрелись — изможденные, обросшие люди…

— Да это же наши!

Часовой у дверей встревоженно озирался: услышал донесшийся издали звук пулеметной очереди. Заметно волновались и пленные, теснились у окон, прислушивались.

Было неизвестно, есть ли поблизости другие гитлеровцы, кроме часового.

— Поглядывайте! — предупредил краснофлотец Фирсов товарищей. — Прикроете в случай чего. А я — часового сниму!

Краем двора он стал подкрадываться к часовому. Тот заметил моряка, шарахнулся к стене, вскинул винтовку. Но Фирсов выстрелил первым.

Изнутри в запертую дверь застучало множество кулаков, в окнах замелькали возбужденные лица, послышались крики:

— Товарищи! Товарищи!

Моряки бросились к дверям, навалились на них, с треском распахнули. Изможденные люди в распоясанных рваных гимнастерках, босые и в самодельных обувках повалили наружу.

— Спасибо, братишки! Выручили нас!

Первый выбежавший из дверей пленный схватил винтовку, валявшуюся возле убитого часового.

— И нам оружие дайте! — просили остальные. — Хотим с вами вместе бить врага!

Сто восемьдесят пленных освободили моряки.

Видя, что советские бойцы действуют уже в центре города, враг не сразу сориентировался, в каком направлении ему нужно контратаковать. А основные группы десантников, пользуясь этим, продвигались от прилегающих к реке кварталов города к центру. Но продвижение становилось все более трудным. Противник уже подбросил снятые с передовой самоходки и танки, пехоту на машинах.

Начался тяжелый, затяжной уличный бой. Кое-где десантникам пришлось отойти на более защищенные позиции. Значительная часть заняла оборону в городском парке, в хорошо оборудованных траншеях, приготовленных гитлеровцами для себя. Несколько моряков засели в построенном немцами доте.

Пехота противника при поддержке танков и самоходных орудий предпринимала атаку за атакой, пытаясь сбросить десант в реку. Но десантники стояли насмерть. Перед позицией, которую занимали краснофлотцы Ловцов, Максимов и Фрид, появилось самоходное орудие «фердинанд». Три моряка поднялись ему навстречу с противотанковыми гранатами в руках. Они погибли, но подорвали самоходку. Их товарищи удержали рубеж.

Десантники ждали: вот-вот придет помощь. Но не легко было ей прийти.

Когда бронекатера со вторым эшелоном десанта появились на подходе к городу, подтянутая противником артиллерия открыла сильный и точный огонь: уже давно рассвело, и корабли на реке представляли собой хорошо видные цели. Идти напролом — значило погубить и корабли, и десантников. Корабли вынуждены были маневрировать, сворачивать, когда перед ними вставал сплошной лес водяных столбов. Высаживать десантников приходилось не доходя до порта — у восточной окраины города или напротив него, на южном берегу, откуда бойцы пытались переправиться в город на лодках и плотах.

Только двум катерам, «девяносто второму» и «сорок третьему», удалось пробиться сквозь огневую завесу.

На катере Чернозубова, шедшем головным, враг сосредоточил всю силу огня. Когда корабль уже разворачивался, чтобы ошвартоваться у причала, у левого борта разорвался снаряд. Взрывной волной вышибло дверь рубки, Чернозубова сбросило в воду. Матросы тотчас же вытащили своего командира. Но он не мог стоять на ногах, был почти без сознания — получил сильную контузию. Командование кораблем принял механик отряда, старший лейтенант Ольховский. Он приказал рулевому, который тоже был оглушен, но не оставил штурвала, резко сменить курс, чтобы сбить наводку вражеским артиллеристам.

Рулевой не успел повернуть штурвала — по катеру прошла пулеметная очередь, и пуля, влетевшая в развороченную дверь рубки, насмерть сразила его. К штурвалу бросился Ольховский. Но схватиться не успел — в грудь ему ударил осколок. Ольховский упал на палубу, штурвал подхватил другой…

Алька из своей пулеметной башенки видел, как рухнул отец. Не помня себя, мальчишка бросился к нему:

— Папа! Папа!

По лицу его текли слезы, он не замечал их…

В минуту, когда «девяносто второй» уже приближался к причалу, на его корме разорвалась мина. Несколько десантников было сражено, остальные, не дожидаясь команды, прыгали с борта на берег, а то и прямо в воду, стремительно бежали к приземистым складским зданиям, за которыми перекатами шла сильная пулеметная и автоматная стрельба: там, на городских улицах, первая группа десанта вела тяжкий бой с наседавшим врагом.

На подходе к месту швартовки Насыров открыл огонь из своего орудия по самоходкам, медленно переползавшим за ближними зданиями. Он не мог с определенностью сказать, удалось ли подбить хотя бы одно орудие, но был уверен, что его снаряды заставляют вражеских самоходчиков стрелять с оглядкой. Чем ближе подходил «девяносто второй» к месту высадки, тем виднее становились цели. Расчет работал в самом высоком темпе. Не успевала вылететь из казенника дымящаяся гильза, как проворные руки заряжающего вставляли новый снаряд, лязгал затвор. Насыров на секунду-другую припадал к окуляру прицела, гремел выстрел… Вентиляция не успевала отсасывать пороховые газы, которые вырывались из казенника. В башне нечем было дышать, но темп стрельбы все нарастал.

Орудие било по самоходкам, то и дело высовывавшим свои стальные хоботы из-за углов зданий, било по вражеским пулеметам, стрелявшим вдоль берега, во фланг десантникам, по минометам, установленным за пакгаузами возле портовой железнодорожной ветки…

Когда бронекатер коснулся обшарпанных бревен причала и последние десантники покидали корабль, Насыров сквозь трескотню выстрелов и грохот разрывов услышал крик Альки. Выглянул из башни, увидел, что парень, припав к неподвижно лежащему на палубе отцу, трясет его за плечи, не веря, что тот уже не сможет подняться. Что-то кричит, встряхивая головой в сбившейся на бок бескозырке…

— Алька! — крикнул Насыров.

Мальчишка вскочил, поправил бескозырку и бросился обратно в свою башенку. Через несколько секунд забилось пламя на дулах пулеметов…

Совсем близко из-за длинного одноэтажного склада высунулась самоходка. Насыров быстро навел орудие. Но громовый удар сотряс башню. Она наполнилась удушливым, горячим дымом.

— Горим! — хриплым голосом, невидимый в дыму, закричал кто-то из матросов.

— Не сгорим, не таковские! — отозвался голос Куликова.

— Заряжай! — скомандовал Насыров, резким выдохом выталкивая из легких едучий, обжигающий дым. Снова схватился за рукояти наводки, нацеливая пушку на самоходку, серый борт которой медленно проползал между двумя пакгаузами.

Грянул выстрел.

— Ага, сам горишь, шайтан! — возликовал Насыров, увидев, как борт самоходки закрыло косматое, пропитанное густым черным дымом пламя.

Нестерпимый жар разгоравшегося пожара охватывал башню. Но и секунды нельзя было потратить сейчас на тушение — из-за прибрежных построек выползала еще одна самоходка, угрожающе разворачивалась в сторону «девяносто второго».

Кажется, самоходка и орудие Насырова выстрелили одновременно. Насыров успел заметить, как самоходка вздрогнула, как под ее гусеницей блеснуло короткое пламя. Но в ту же секунду новый удар потряс башню, весь катер. Рвануло где-то снизу. «Не в боезапас ли попало?» — подумал Насыров и в тот же миг почувствовал острую боль в ступне.

«Кажется, ноги уже нет», — эта мысль пришла с какой-то удивительной ясностью. Он хотел крикнуть, позвать на помощь, кажется, даже кричал, но не слышал своего голоса. В густом, непроглядном дыму, заполнившем башню, он никого не видел и не слышал, может быть, все погибли. Чувствуя, как слабеет, не ощущая уже обеих ног, Насыров подтянулся на руках и, ухватившись за скобу, напрягая последние силы, откинул крышку люка…

Алька, яростно строчивший из пулеметов, увидел: медленно откинулась крышка башенного люка, из нее туго плеснулся коричневатый дым. Затем показались две черных руки с клочьями обгоревших рукавов, такая же черная от копоти голова — кажется, даже волосы на ней дымились, — вывалилось большое тело в источающей дым брезентовой робе. «Насыров!» — узнал Алька. Захотелось броситься на помощь любимому наставнику. Но тут же спохватился: надо стрелять, стрелять! Мстить фашистам за отца, за Набиуллу, за все! И он снова сжал рукоятки пулеметов, припал к прицелу.

Насыров, обгоревший, с раздробленной ступней, лежал на палубе родного корабля, отчетливо понимая, что с последними каплями крови уходят и последние минуты жизни…

«Девяносто второй», уже покинутый десантниками, с развороченной орудийной башней, из которой валило пламя, с пробитым снарядами корпусом, медленно погружался. Корабль погибал, как воин, смертельно раненный в бою, до конца выполнивший свой долг.

Куликов, тоже тяжело раненный, помог Насырову сойти на берег. Парторг уже не держался на ногах. Когда его положили на прогретую солнцем землю, он, словно почуяв ее, открыл глаза, слабо улыбнулся:

— Вот мы и в Пинске…

Потом лицо его стало строгим, он будто прислушивался к чему-то в самом себе. Склонившиеся товарищи не услышали, а поняли по слабым движениям губ, что Насыров пел.

Да, Насыров пел:

— Вставай, проклятьем заклейменный!..

Он пел неслышно, но гимн с пронзительной силой звучал в сердце каждого, кто в эту минуту стоял над ним.

Так умер парторг.

Катер еще держался на плаву, хотя борт его осел уже низко. Он не только держался, он продолжал сражаться. Еще не вся команда покинула корабль. Длинными, яростными очередями стреляли пулеметы — юнга Ольховский продолжал мстить за смерть отца, за гибель Насырова…

Снова рвануло. В катер ударил еще один снаряд. Он угодил в рубку, разворотил ее. Там, где только что была пулеметная башенка, корежились бесформенные, вмиг почерневшие листы опаленной стали.

— Альку убило! — крикнул кто-то.

Но не было и секунды, чтобы предаваться скорби о павших, о корабле. Моряки «девяносто второго» с оружием, готовым к бою, спешили от причала в город, где все яростней разгорался бой…

После того как в пинский порт прорвались «девяносто второй» и «сорок третий», непреодолимо плотной стала завеса огня, и ни один корабль уже не смог пройти к городу. Десант, лишенный возможности получить пополнение, оказался в тяжелом положении. Сильный огневой заслон поставил противник и на пути армейских частей, пытавшихся пробиться на помощь десанту вдоль северного берега Припяти. Упорное сопротивление встречали войска, наступающие на основном направлении — северо-восточном.

Командование флотилии не оставляло попыток помочь десанту. Бронекатера продолжали подбрасывать боеприпасы на южный берег Пины напротив Пинска. Затем через реку на лодках и плотиках доставляли в город, неся большие потери — на реке не было места, которое не простреливалось бы вражеской артиллерией и пулеметами.

Нескончаемо долгим казался этот летний день.

Наконец над городом и рекой сгустились долгожданные сумерки. Притихли звуки боя, противник прекратил атаки. И хотя продолжал обстреливать подступы к порту с реки, но огонь уже не был прицельным. От южного берега по взрезаемой пулями и осколками воде потянулись рыбацкие лодки, шлюпки, плотики…

Наутро противник возобновил атаки. На десантников, засевших в ближних к реке домах и в окопах, на скорую руку вырытых в окраинных садах и огородах, двинулись в сопровождении танков, самоходок и бронетранспортеров сотни гитлеровцев…

Двенадцать вражеских атак выдержали за этот день, 13 июля, десантники-пехотинцы и сражавшиеся с ними локоть к локтю моряки. В самый тяжелый момент, к вечеру, когда, казалось, иссякли последние силы, они услышали над собой свист снарядов, летящих со стороны Припяти. Открыли огонь бронекатера и плавбатареи, подтянувшиеся к городу.

На рассвете 14 июля, на третий день после высадки десанта, одной из стрелковых дивизий удалось, наконец, ворваться на восточную окраину Пинска. В этот же час части другой дивизии, вышедшей к Пине южнее города, на бронекатерах переправились через реку и, высадившись в порту, соединились с первым десантом. Приближались к окраинам города и войска, наступавшие с других направлений. Противник, боясь оказаться в «мешке», начал спешный отход.

Бежавший враг оставил много оружия, автомашин, десятки вагонов с военными грузами. А моряки-днепровцы захватили в порту свои трофеи: пароходы, катера, баржи. Целую флотилию — сто восемьдесят пять судов!

Над самыми высокими зданиями Пинска на фоне безоблачного июльского неба заколыхались полотнища алых флагов. А над одним из портовых зданий развевался бело-голубой военно-морской флаг — его поднял кто-то из днепровцев. Говорили, что это флаг геройски погибшего бронекатера номер девяносто два…

Слева — Варшава

— Спасибо, морячки! Догоняйте нас за границей!

— Встретимся в Польше!

— А может, в Берлине?

Расставались боевые друзья — днепровцы и армейцы, побратавшиеся под вражеским огнем. Не задерживались в Пинске дивизии, шли дальше вдоль Днепро-Бугского канала, на Кобрин и Брест, к границе. Шли теми же путями, которыми в горькое лето сорок первого с боями отходили наши войска. А теперь этими же дорогами откатывались на запад дивизии вермахта, откатывались, хотя гитлеровское командование и прилагало все силы, чтобы удержать фронт.

Армии 1-го Белорусского фронта во взаимодействии с войсками соседних фронтов неудержимо шли вперед. А Днепровская флотилия оставалась пока в тылу. Днепро-Бугский канал мог бы стать для кораблей дорогой от Пинска до Бреста и дальше, в Западный Буг, а из него — в Вислу, текущую у стен Варшавы, на которую уже нацеливалось острие наступления фронта. Но шлюзы канала не действовали, уровень воды в нем не везде позволял даже проплыть на лодке. Пинск стал своего рода тупиком. Командование принимало все меры, чтобы флотилия как можно скорее вышла из него. Путь был только один — по суше. Но по суше надо двигаться на колесах. Значит, придется «приделать» колеса к кораблям. Такой опыт уже имелся.

В эти жаркие летние дни в пинском порту шла кропотливая, казалось, совсем не боевая работа. Скрежетали лебедки, приводимые в движение крепкими матросскими руками, на стальных тросах по наклонным бревенчатым настилам— склизам — медленно, бортом вперед, взбирались бронекатера и тральщики, сторожевики и полуглиссеры. Их втягивали на железнодорожные платформы, подогнанные на портовую ветку, крепили тросами и брусьями. Не все корабли можно было «поставить на колеса» в целом виде. Если не позволяли габариты, приходилось снимать орудийные башни, надстройки. Особенно много хлопот доставляли плавбатареи, корпуса которых шире и длиннее железнодорожных платформ. Приходилось их разнимать, грузить каждую часть в отдельности.

Проходили дни, недели, моряки продолжали свою тяжелую и хлопотливую работу. А наступление продолжалось. В сводках Совинформбюро каждый день появлялись названия все новых и новых городов, освобожденных от захватчиков: Кобрин, Брест, Броды, Гродно, Каунас… Сообщалось об окружении крупных группировок немецко-фашистских войск, о форсировании Западной Двины, Вислы. Замелькали названия польских городов, освобожденных советскими войсками…

В пинском порту грузились последние корабли первой бригады. На Припяти, в Мозыре, таким же образом готовилась к отправке вторая бригада речных кораблей. Командование 1-го Белорусского фронта, озабоченное тем, чтобы флотилия как можно скорее включилась в боевые действия, предоставило для ее переброски несколько железнодорожных составов. На них погрузили более ста боевых кораблей — флотилия была поднята на кольца.

Эшелоны необычного вида катились по только что восстановленным путям через Кобрин, Брест, Белосток — на запад. Впервые в истории войн совершался маневр по суше таким большим количеством кораблей. На полпути между Белостоком и Варшавой — бои завязались уже на ближних подступах к ней — на станции Треблинка эшелоны сходили с главной магистрали. От Треблинки по ветке, проложенной специально для эшелонов флотилии, было всего несколько километров до Западного Буга.

Сложным и долгим делом было «поставить корабли на колеса», но не легче и снять их с платформ, спустить на воду. Только в сентябре закончили эту работу.

Но самый трудный путь был еще впереди. Путь по Западному Бугу до устья впадающего в Вислу Нарева, на западном берегу которого расположен город Сероцк. Название этого небольшого польского городка в те дни не упоминалось в сводках Совинформбюро, но было хорошо известно на 1-м Белорусском фронте. Возле Сероцка, в двадцати с небольшим километрах от Варшавы, шли ожесточенные бои. Гитлеровцы отчаянно обороняли сильно укрепленный Сероцкий плацдарм, пытались отбросить наши войска от Нарева. Гитлеровское командование уделяло особое внимание обороне этого плацдарма: овладев им, советские войска получали возможность обойти Варшаву с северо-запада и взять в клещи сосредоточенные вокруг нее силы. Одновременно соединения 1-го Белорусского фронта выходили на пути, ведущие к Восточной Пруссии, — до границы от Сероцкого плацдарма оставалось не более восьмидесяти километров.

Для действий в районе Сероцка, в междуречье Нарева, Западного Буга и Вислы, и были нужны корабли.

От места разгрузки близ Треблинки до устья Нарева, где флотилия должна была включиться в боевые действия, путь по Западному Бугу составлял девяносто три километра. В обычных условиях пройти это расстояние можно за несколько часов. Но, по данным гидрографов, на пути кораблей было множество труднопреодолимых препятствий. Реку перегораживали взорванные мосты. Глубина на перекатах часто не достигала и тридцати сантиметров, а осадка бронекатера, даже в разгруженном состоянии, около полуметра.

Все эти трудности предусмотрело командование флотилии. Были заранее выделены минеры. Погружаясь в легководолазных костюмах, они закладывали заряды и взрывали подводные препятствия. На специальном судне был установлен гидромонитор — водяной струей под сильным давлением он размывал грунт на перекатах. Мостоподъемный отряд извлекал из воды обрушенные мостовые фермы, растаскивал обломки.

Медленно продвигались вперед корабли. Иногда за день удавалось пройти всего несколько десятков метров. Порой сутками приходилось ждать, пока будет расчищен путь.

Не всегда у моряков хватало терпения. Они пытались преодолеть перекаты с разгона. Катер развивал большую скорость, образуя сильную волну. Предполагалось, что волна приподнимет катер, перенесет его через перекат. Но это удавалось редко. Днище скребло о грунт, трубы охлаждения забивались илом, ломались рули и гребные винты. Приходилось останавливаться, исправлять повреждения. На многих участках, где было так мелко, что винты зарывались в грунт, приходилось тащить корабли тракторами или установленными на берегу лебедками.

Шаг за шагом, шаг за шагом… Путь по Западному Бугу от места спуска на воду до полосы боевых действий отнял три-четыре недели. Только в первой половине октября обе бригады вышли «на большую воду».

— В самое время подоспели! — радовались бойцы передовых частей на берегах Нарева и Южного Буга.

Да, все-таки подоспели к самому острому моменту. Именно в эти дни противник, двинув в бой массу танков и мотопехоты, пытался сбросить наши войска с захваченного ими плацдарма на западном берегу Нарева, севернее Сероцка.

Как и при наступлении на Пинск, помощь моряков была особенно нужна войскам потому, что местность в районе боев была труднопроходимой — густые леса, мало дорог. Самая «гладкая» дорога проходила по воде. Она позволяла быстрее доставить к передовой бойцов и артиллерию, подвезти боеприпасы, провести разведку приречных позиций врага, обстрелять их…

Днепровцы могли теперь оказать войскам поддержку значительно большую, чем в прошлых боях. На флотилии прибавилось бронекатеров, в том числе и вооруженных «катюшами», больше стало плавбатарей с орудиями большого калибра, увеличилось количество полуглиссеров, весьма удобных для разведки и высадки небольших десантов.

С середины октября началась боевая работа днепровцев на Западном Буге, главным образом в устье Нарева. 18 октября наши части, отбив контратаки противника, начали наступать с плацдарма севернее Сероцка. В громовый хор войсковой артиллерии в первую же минуту артподготовки влили свой голос и пушки флотилии. С огневых позиций в прибрежных зарослях полетели на головы врага снаряды бронекатеров и плавбатарей, огненные стрелы флотских «катюш».

Прорвав оборонительные рубежи противника, наши войска пробивались к Сероцку. В полдень 20 октября четыре бронекатера — два из них с реактивными установками — и пять полуглиссеров, вооруженных пулеметами, стремительно вошли в устье Нарева и обстреляли позиции противника в городе. Немцы не ожидали такой дерзости: советские корабли появились на реке среди бела дня. Немного погодя противник был ошеломлен еще более: бронекатера, внезапно выйдя из-за поворота берега, на полном ходу устремились к городской пристани, обстреляли ее с дистанции пистолетного выстрела, развернулись и скрылись за поворотом. А еще через час, уже под вечер, из-за того же поворота, широко разбрасывая по сторонам пенные «усы», вылетело несколько полуглиссеров с десантниками. Они мчались прямо к причалам. За полуглиссерами шли бронекатера, ведя огонь из пушек и пулеметов. В считанные минуты корабли пересекли реку и подошли вплотную к берегу. С их бортов устремились на сушу моряки-десантники. Одновременно наши пехотинцы пробились на северную и южную окраины Сероцка. Атакованные с трех сторон гитлеровцы начали спешно покидать город, чтобы не оказаться в окружении. К ночи Сероцк был освобожден. Не задерживаясь, корабли последовали вверх по Бугу, помогая войскам преследовать противника, который поспешно отступал в направлении крепости Зегже.

Теперь польская столица была совсем близко — в каких-нибудь двадцати километрах.

— Варшава слева по борту! — говорили моряки.

…Небо дышало осенней прохладой. Еще недавно яркие, золотисто-багряные цвета по берегам поблекли, рощи становились прозрачными, прибрежные кусты уже не могли укрывать катера. Зато ночи стали длиннее. И река от осенних дождей наполнилась, расширила свой фарватер, предоставляя возможности для маневра.

Накал боев севернее Варшавы возрастал с каждым днем — особенно после того, как наши войска, наступавшие от Сероцка, взяли крепость Зегже. Здесь опять отличились днепровцы. Сначала бронекатера и плавбатареи, укрывшись за островом, поддержали наступавшие части огнем, а во время штурма крепости прорвались сквозь вражеский огонь и в упор расстреливали вражеские огневые точки.

За Зегже, при впадении Буга в Вислу, располагалась старинная польская крепость Модлин, заново укрепленная гитлеровцами. По обоим берегам Буга шли наступающие войска. Корабли флотилии не отставали от них. От Зегже до Модлина по реке немногим более тридцати километров. Но преодолеть их было нелегко. Сопротивление врага по мере приближения наших войск к его собственной территории становилось все более ожесточенным. Соединениям 1-го Белорусского фронта, непрерывно наступавшим четвертый месяц подряд, необходима была передышка.

29 октября командование фронта отдало приказ прекратить наступление. Фронт остановился на полпути между Зегже и Модлином. Южнее наши войска, достигшие на восточном берегу Вислы предместий Варшавы, тоже приостановили наступательные действия. Но корабли флотилии не ушли от линии фронта. Они заняли огневые позиции, чтобы артиллерийским огнем поддерживать ставшие в оборону дивизии.

До середины декабря несли днепровцы свою боевую вахту.

Днепр пришел на Одер

Половодье… Высоко поднявшаяся вода раздвинула речной простор, берега видятся необыкновенно далекими. Прибрежные ивы стоят в реке, купая еще по-зимнему голые ветви. Кое-где в лощинах и оврагах белеет недотаявший снег…

Начало апреля. Четвертая военная весна.

На запад, в Одер, несет свои воды раздавшаяся от талых снегов Варта. Германская река. А по ней движутся в кильватер один за другим такие же свинцово-серые, как вода, военные корабли. Идут по течению. Туда, где войска 1-го Белорусского фронта готовятся к последнему наступлению — на столицу гитлеровского рейха Берлин.

Это те самые войска, вместе с которыми корабли флотилии действовали летом минувшего года, когда шло наступление. За зиму войска 1-го Белорусского фронта успели пройти всю Польшу и почти половину Германии. Моряки не смогли сопровождать их огнем и маневром — лед сковал все речные пути. Только в январе, в самом начале наступления, плавбатареи, вмерзшие в лед Вислы возле крепости Модлин, вели огонь из своих дальнобойных орудий, поддерживая первые атаки. Но и это было не просто. Прежде чем начать стрелять, надо было обколоть лед вокруг корпусов, чтобы при отдаче не повредились борта.

Как только реки освободились от льда, флотилия устремилась на запад, догоняя далеко ушедшие вперед войска. Корабли двигались по Висле, из нее через Быдгощский канал вышли в реку Нотец, затем в Варту.

Восемьсот километров пути… Несмотря на весенний разлив, путь был трудным. Особенно — по каналам. Часть шлюзов гитлеровцы, отступая, привели в негодность, механизмы демонтировали, электрооборудование, моторы сняли и увезли. Да и электроэнергии не было. Матросам приходилось вручную открывать и закрывать многотонные створки шлюзовых ворот.

В семидесяти пяти местах пришлось преодолевать завалы фарватера — путь преграждали обломки взорванных мостов, обрушившиеся фермы…

Непросто было проходить и под уцелевшими мостами, которые зачастую оказывались слишком низкими для боевых кораблей. Так было, например, в начале пути, у Модлина. Чтобы пройти под модлинским мостом, увеличивали осадку бронекатеров, загружали трюмы и кубрики балластом. С плавбатарей приходилось стрелой-краном снимать орудия. Нелегко было установить в наклонном положении и закрепить на тросах эту стрелу — тяжелую одиннадцатиметровую стальную балку.

Для обследования и устранения подводных препятствий не хватало специалистов-водолазов. Выручала флотская смекалка. Командир одной из плавбатарей, старшина 1 статьи Шандыба, вспомнил уже применявшееся в прошлом «усовершенствование» противогаза: вместо коробки присоединял несколько трубок от других масок и нырял без какого-либо водолазного костюма в мартовскую ледяную воду, осматривал препятствия, закреплял подрывные патроны, протягивал запальные шнуры…

Движение замедляли и понтонные мосты, по которым непрерывным потоком двигались к Берлину войска. Приходилось выжидать, пока их можно будет развести на время.

Не все корабли шли своим ходом. Еще зимой часть третьей бригады, сформированной в Пинске, была отправлена по железной дороге. Чтобы погрузить корабли, пришлось вырубать их из льда — тоже нелегкое дело.

Эшелоны с кораблями новой бригады разгружались восточнее Фюрстенберга, в пятидесяти километрах от линии фронта. Здесь катера спускали на воду Одера. Конечным пунктом маршрута большинства кораблей флотилии был город Кюстрин, на правом берегу Варты, вблизи ее впадения в Одер. Здесь, в излучине Одера, на его западном берегу, нашими войсками был занят плацдарм.

В дни, когда флотилия, заканчивая переход, приближалась к Кюстрину, на многих участках советско-германского фронта продолжались интенсивные наступательные бои. Каждый день радио приносило новые вести: взят Глогау — город на Одере, юго-восточнее Берлина, сильно укрепленный, оборонявшийся мощной группировкой гитлеровских войск; на побережье Балтики пала Гдыня; штурмом взят опоясанный линиями укреплений, ощерившийся амбразурами фортов Кенигсберг; южнее, где наступают Украинские фронты, освобождена Братислава; идут бои в предместьях Вены…

Все говорило о том, что в самом скором времени начнется решающее наступление на Берлин и что начнется оно от Одера, с Кюстринского плацдарма. Вот почему так спешили корабли к Кюстрину…

В первых числах апреля соединения флотилии закончили многодневный переход и сосредоточились на Варте возле Кюстрина. Днепровцы готовы были в любой момент выйти на Одер.

7 апреля командование флотилии получило от командующего 1-м Белорусским фронтом маршала Жукова оперативную директиву, определяющую действия флотилии в предстоящем наступлении на Берлин. Моряки должны были оказывать содействие сухопутным войскам, в том числе 8-й гвардейской армии, которая находилась в южной части Кюстринского плацдарма и наступала на главном направлении — на сильно укрепленные Зеловские высоты, штурм которых впоследствии войдет в историю.

Командующий флотилией контр-адмирал Григорьев приехал к генерал-полковнику Чуйкову, командующему 8-й гвардейской армией, герою Сталинграда.

Генерал обрадовался встрече с днепровцами:

— Какой у вас теперь позывной? Помнится, в сорок втором я просил огонька у «Волги». А теперь — «Одер»?

— «Днепр», — ответил Григорьев.

День начала Берлинской операции был еще не известен— об этом до поры, может быть, знало лишь высшее командование. Но каждый красноармеец, каждый краснофлотец понимал: этот день недалек. На кораблях готовились к этому великому сражению. Политработники, агитаторы, коммунисты разъясняли морякам, что от каждого потребуется напрячь все силы для окончательной победы над заклятым врагом.

Замаскированные у берегов Варты, стояли готовые к бою корабли. Часть бронекатеров и плавбатарей, еще раньше получив приказ выйти в Одер, заняла огневые позиции близ его западного берега.

…Ночь на 16 апреля. Сырая, неприглядно темная. Пять часов по московскому времени, но по берлинскому— только два. До рассвета еще далеко. Под невидимыми в вышине кронами вековых сосен темнота лежит особенно плотно. Слышны временами приглушенные голоса, звук подъезжающих легковых автомашин. Стучат шаги по деревянной лестнице. Она ведет на бревенчатую вышку, сооруженную саперами.

Здесь наблюдательный пункт начальника штаба фронта генерал-полковника Малинина. На небольшой огороженной перилами площадке несколько генералов и офицеров. Среди них — командующий флотилией контр-адмирал Григорьев.

Все с нетерпением поглядывают на часы. Кажется, стрелки остановились. Зябко, сыро, веет студеным ветерком. Переговариваются вполголоса, хотя это и необязательно: до переднего края не меньше трех километров. А если оглянуться и напрячь зрение, можно различить вдалеке чуть приметную светлую полосу. Это — Одер. До него — километра два.

Но все смотрят на запад, где, плотно застланные тьмой, таятся позиции противника. Их не различить ни по каким признакам. Немцы не освещают передний край ракетами, почти не стреляют…

— Без пяти три… — вполголоса говорит кто-то. Все настораживаются, замолкают.

И вот небывалый гром прокатывается среди ночи и продолжает нарастать и нарастать. В той стороне, где в бетоне и стали, изрезанные траншеями и ходами сообщения, опоясанные минными полями и полосами проволочных заграждений, лежат Зеловские высоты, возникает множество вспышек и отсветов, багрово-дымное пламя пульсирует по всей линии вражеской обороны, не успевает потухнуть в одном месте, как возникает в другом…

Идет артиллерийская подготовка. В громе ее трудно различить голоса отдельных батарей, звуки сливаются воедино. Но опытное ухо находит и в этом гуле отличный от прочих звук.

— Ваши там, справа? — спрашивает Малинин Григорьева.

— Наши, — отвечает Григорьев. — Плавбатарей. Позвонче с воды-то говорят…

На стороне противника продолжают взметываться огни разрывов, отсвечиваясь в клубах дыма и взвихренной, высохшей вмиг земли.

С вышки видно — чуть в стороне встает голубоватый луч прожектора. Словно гигантская шпага пронзает ночную темь, уходит вверх, упирается в неподвижные, тяжелые тучи.

И тотчас же по этому сигналу слепящий свет заливает все пространство перед позициями противника. Прожектора, сотни прожекторов высвечивают неровное, с редкими кустарниками, испятнанное черными язвами воронок поле, развороченные проволочные заграждения, брустверы вражеских траншей… Можно представить, как слепит этот беспощадный свет глаза гитлеровцев, если кто-то там уцелел еще после артподготовки и готовится стрелять по нашей пехоте и танкам. А наши уже пошли в атаку. В стереотрубу видно, как вдоль лучей несутся танки, покачиваясь на неровностях поля, отбрасывая вперед гигантские тени, вытянув перед собой фантастически длинные стволы…

Две трети гитлеровцев были уничтожены на передовых позициях в результате артподготовки, в которой участвовали и корабли флотилии. Это помогло сталинградским дивизиям восьмой гвардейской успешно атаковать врага. Но чтобы взять Зеловские высоты, предстояло еще преодолеть сопротивление врага на нескольких оборонительных полосах, отразить контратаки пехоты и танков…

В сражении за Берлин много работы выпало на долю артиллеристов. И все время вместе с тысячами стволов войсковой артиллерии гремели орудия плавбатарей и бронекатеров Днепровской флотилии. Была у моряков и еще работа: специальные катера противовоздушной обороны, вооруженные зенитными пушками и пулеметами, а также и обычные бронекатера с их крупнокалиберными пулеметами, приспособленными для стрельбы по самолетам, прикрывали переправы через Одер, по которым непрерывно шли войска на Берлин.

К началу боев за Берлин берега Одера не везде были в наших руках. Местами противник еще удерживал позиции на левом, западном берегу. Кое-где вплотную к Одеру подходили и наши, и вражеские передовые позиции. Войсковая артиллерия не всегда могла «достать» врага на берегу. Тогда появлялись бронекатера. С хода, прямой наводкой били они по дотам и дзотам противника, по его танкам и самоходкам.

Через несколько дней, когда наши войска значительно продвинулись вперед, оба берега Одера севернее Кюстрина были очищены от противника. И тогда часть кораблей, продвигаясь вслед за войсками, перешла вниз по реке к устью канала Гогенцоллерн. Этот канал, тянущийся от Одера на запад, проходит всего лишь в тридцати километрах севернее Берлина, к реке Хафель. Из Хафеля по системе каналов водный путь ведет непосредственно в центр германской столицы.

— Идем в Берлин! — Днепровцы знали: путь не будет легким, путь с боями, с тяжким матросским трудом. Канал противник, надо полагать, постарался сделать непроходимым. И все-таки сердца моряков полнились радостью: близко Берлин! Немало среди днепровцев было тех, кто сражался в сорок втором на Волге, многие бронекатера, шедшие по каналу Гогенцоллерн, сражались в сорок втором у стен Сталинграда…

Сталинград шел в Берлин.

В эти дни самая молодая на флотилии, только зимой сорок пятого сформированная, третья бригада речных кораблей сосредоточилась южнее Кюстрина, поблизости от Фюрстенберга — еще удерживаемого гитлеровцами города на западном берегу. От Фюрстенберга до Берлина меньше ста километров, здесь начинается канал Одер — Шпрее, ведущий прямо в Берлин. Как мечтали моряки третьей бригады дойти вместе с наступающими войсками до вражеской столицы, принять непосредственное участие в боях…

Но взять Фюрстенберг было трудно.

Город представлял крепость, располагался как бы на мысу, с трех сторон огражденный водами Одера и канала. Гитлеровцы сильно укрепили его. В ходе наступления нашим войскам не удалось форсировать Одер напротив Фюрстенберга. Они смогли, с помощью флотилии, лишь захватить небольшие плацдармы севернее и южнее города. Северный плацдарм держали части 33-й армии и морская пехота, южный— одна рота морских пехотинцев. На обоих плацдармах сражались моряки — как не им штурмовать ключ к каналу?

Но время для штурма Фюрстенберга пришло не сразу после того, как в ночь на 16 апреля гром артподготовки возвестил начало сражения за Берлин. Только 24 апреля, когда наши войска после упорных боев преодолели все оборонительные рубежи фашистов на пути к Берлину и ворвались в него, настал и черед Фюрстенберга. Это был момент, когда гитлеровцы, собрав свои силы в кулак на одном из участков фронта, перешли в контрнаступление, все еще надеясь как-то изменить ход сражения в свою пользу. Штурм Фюрстенберга должен был помочь нашим войскам отразить контрудар врага и успешно продолжать бои в Берлине.

К этому штурму моряки готовились с особым рвением. Ведь от того, будет ли взят город, зависело, смогут ли корабли третьей бригады принять участие в боях за Берлин.

Артиллеристы бригады выбрали скрытые позиции для бронекатеров, канонерских лодок и плавбатарей. Их нельзя было расположить в непосредственной близости от Фюрстенберга — противник просматривал и простреливал весь берег напротив города.

В некоторых случаях корабли стояли почти на предельной дальности выстрела, в двенадцати и более километрах от цели. Но мастерство корректировщиков, выучка комендоров не оставляли сомнения, что огонь по врагу будет точным. Корректировочный пост, которым командовал старший лейтенант Жуков, разместился на трубе электростанции. Оттуда, с высоты более восьмидесяти метров, как с птичьего полета, просматривался весь город. Но, разумеется, и противник хорошо видел эту трубу…

Было известно, что на оборону Фюрстенберга, одной из ключевых позиций под Берлином, гитлеровское командование поставило особо надежные части— эсэсовцев, полицейскую бригаду.

Ранним утром 24 апреля по всему обводу оборонительной полосы вокруг Фюрстенберга заклубился черный дым разрывов. Началась наша артиллерийская подготовка. Противник из города стал немедленно отвечать огнем нескольких батарей. Как и надо было полагать, он довольно быстро установил, что огонь нашей артиллерии корректируется с трубы электростанции из-за реки. Вскоре труба содрогнулась от первого прямого попадания.

Обычно, когда корректировочный пост обнаружен и его начинают обстреливать, он переходит на другое, заранее выбранное место. Но перебираться с высокой трубы куда-то вниз было бы делом долгим. Да и невозможно найти такой хороший наблюдательный пункт. Жуков со своими корректировщиками остался на облюбованном месте.

Еще одно попадание в трубу, чуть пониже вершины, где сидели корректировщики… Снова попадание…

Но бой уже был в разгаре. На штурм укреплений Фюрстенберга пошли одновременно с обоих плацдармов морские пехотинцы и красноармейцы. В этот момент особенно важно было умело управлять огнем артиллерии. И корпост продолжал свое дело, хотя труба могла в любой момент рухнуть.

Для поддержки штурмующих крепость частей вышли бронекатера. Прорвавшись сквозь огонь противника, еще занимавшего позиции южнее Фюрстенберга, они с дистанции прямого выстрела начали бить по прибрежным огневым точкам в самом городе. Продолжая стрелять, подошли почти вплотную к городским набережным с юга — там, где начинается канал, ведущий в Берлин, и где через канал перекинут мост в Фюрстенберг.

А вслед за бронекатерами, подавлявшими последние огневые точки на западном берегу, к причалам Фюрстенберга промчались полуглиссеры с десантом.

В девятом часу утра, после недолгих, но яростных уличных боев, морские пехотинцы и бойцы, наступавшие с севера, соединились с теми, кто наступал с южного плацдарма. Гитлеровцы поспешно покидали город, уже не оказывая сколько-нибудь серьезного сопротивления. На чем могли — на плотах, на лодках, а кое-кто и просто вплавь или перебираясь по обломкам разрушенных мостов — они спешили убраться за канал. А те, что оборонялись в северной части города, поспешно отступали в направлении Берлина, еще не зная, что наши войска уже второй день ведут бои в его кварталах: германское командование тщательно скрывало правду от своих солдат.

В это утро над самой высокой башней Фюрстенберга был поднят советский Военно-морской флаг — его водрузили морские пехотинцы, первыми пробившиеся в центр города.

Курс — на Берлин

Сразу после того как Фюрстенберг был взят, бронекатера и другие боевые корабли третьей бригады вошли в канал, ведущий к Берлину. Однако они отставали от наступающих войск: противник, отступая, взрывал мосты и шлюзы. Более сорока препятствий встало на пут кораблей. Они продолжали идти, хотя и очень медленно. Досадно было морякам: армия воюет уже на улицах фашистской столицы, а им еще несколько дней пути…

Не легче приходилось и первым двум бригадам. В начале сражения они действовали плечом к плечу с войсками, помогали им форсировать Одер, а затем продвигаться вдоль канала Гогенцоллерн, — обеспечивали переправы, прикрывали их огнем, вели артиллерийский обстрел при прорыве вражеских линий обороны. Но чем дальше продвигались вдоль канала войска, тем больше отставали от них корабли — по той же причине, что и на Одер — Шпрее.

А помощь моряков войскам, сражающимся в Берлине, была необходима.

Если посмотреть на план этого города, который принято считать совершенно «сухопутным», то нельзя не обратить внимания на одну его особенность: он весь изрезан водными путями. Причудливыми петлями проходит через центр, с востока на запад, Шпрее. Параллельно ей, южнее, тянется канал Ландвер. Еще южнее — канал Тельтов, а возле северных окраин — Берлин — Шпандауэр. Эти и другие берлинские каналы, соединенные между собой, со Шпрее и с рекой Хафель, протекающей в северо-западных пригородах, составляют единую, давно сложившуюся транспортную систему, которая до войны широко использовалась для грузовых перевозок.

Днепровцы, чьи корабли продвигались по каналам от Одера, не теряли надежды, что успеют пройти в Берлин и оказать помощь войскам, которые к тому времени уже взяли в плотное кольцо все силы противника в его столице. Было понятно, что действовать на водных путях вблизи Берлина, а тем более в самом городе, кораблям будет чрезвычайно трудно по той причине, что эти пути во многих местах преграждены разрушенными мостами, а также потому, что узость берлинских водных дорог не даст кораблям свободы маневра и поставит их под постоянную угрозу вражеского огня с самых коротких дистанций, когда с берега до борта можно будет добросить даже гранату.

Будет трудно, может быть— даже невозможно…

Но на войне и невозможное бывает возможным.

Все три бригады продолжали свой поход в Берлин. Передовым кораблям, идущим по каналу Гогенцоллерн, оставалось до города уже менее тридцати километров. Несколько больше — третьей бригаде, шедшей от Фюрстенберга.

Еще до начала сражения за Берлин наше командование имело в виду, что на самых ближних подступах к городу или когда в нем разгорятся уличные бои, армейским частям может понадобиться помощь моряков. Однако уверенности, что бронекатера подойдут к тому времени, не было. Да и трудно было рассчитывать, что в условиях городской тесноты эти не такие уж малые корабли смогут действовать успешно. Было решено на первый случай: если понадобится форсировать каналы или Шпрее, использовать полуглиссеры — они малы, обладают большой скоростью и поэтому менее уязвимы для вражеского огня. Каждый полуглиссер с экипажем из двух человек — командира-рулевого и моториста-пулеметчика — мог взять на борт десяток бойцов. Полуглиссеры хорошо зарекомендовали себя в боях еще летом сорок четвертого года.

16 апреля, в самом начале сражения за Берлин, отряд полуглиссеров под командой лейтенанта Калинина получил боевую задачу. Командир вызвал комсорга отряда старшину 1 статьи Пашкова.

— Идем в Берлин!

— Каким путем? — не сразу понял тот.

— Сухопутным! Грузимся на автомашины и — вместе с армией! Становиться на воду будем уже в Берлине.

— Здорово! — восхитился Пашков. — Из всех моряков мы там первые будем!

— Честь велика, — стал серьезным Калинин. — Нужно ее оправдать. Разъясни это комсомольцам и вообще всем, у нас же в отряде сплошь молодежь.

Сияющий Пашков поспешил к матросам:

— Ну, братцы! Идем штурмовать логово!

Молоды были ребята в отряде, но большинство из них успело пройти долгий и трудный боевой путь. Некоторые начали его в первые дни войны.

Сам Пашков к началу войны был уже не новичок на флотской службе. Его призвали в тридцать девятом из родной карельской деревни Кляппсельги. Еще до призыва он был комсомольским секретарем в колхозе. Начало войны застало его на Северном флоте, на тральщике. Пашков сразу же подал по команде рапорт: «Прошу направить на фронт. Клянусь громить фашистов, пока руки мои смогут держать оружие, а глаза будут видеть врага, пока в груди моей бьется сердце».

Просьбу удовлетворили, Пашкова зачислили в первый североморский отдельный отряд моряков. Вскоре он уже сражался под Москвой. Стал умелым и храбрым разведчиком, участвовал в лыжных вылазках в тыл врага. Потом, когда немцев отогнали от столицы, воевал под Старой Руссой. Получил первую награду — медаль «За отвагу», — был ранен. При выписке из госпиталя стал сразу же проситься опять на фронт. Но к тому времени только что созданной Волжской флотилии потребовались моряки, и его отправили туда. Был Пашков, что называется, мастер на все руки. В боях на Волге стоял и рулевым на тральщике, и сигнальщиком, связистом на береговом корректировочном посту, а потом стал и командиром катера — одного из тех, что ходили под огнем через Волгу в Сталинград, доставляя боеприпасы и вывозя раненых. Однажды катер попал под бомбежку, осколок надолго вывел Пашкова из строя. Только к весне сорок четвертого вылечился. Товарищи по флотилии были уже на Березине. Туда и направили Пашкова— служить на полуглиссерах. Там вспомнили, что Пашков— комсомольский работник с еще довоенным стажем, и избрали его секретарем комсомольской организации.

Комсорга в отряде прежде всего уважали за уменье воевать, за храбрость. Отважно действовал он на своем полуглиссере под Бобруйском и Пинском.

Полуглиссеры, подошедшие к Кюстринскому плацдарму, были подняты с воды и погружены на автомашины — в кузов свободно вмещался один катер. Колонна последовала непосредственно за наступающими частями одного из стрелковых корпусов. Несколько раз на нее нападали фашистские пикировщики, приходилось отбиваться из пулеметов, установленных в кузовах. При одном из налетов моряки подожгли головной штурмовик. Задымив, он ретировался, за ним отвернули и другие.

Когда до Берлина оставалось всего несколько километров, Пашков, воспользовавшись вынужденной остановкой на забитой войсками дороге, собрал на обочине матросов, показал им письмо.

— От молодежи Бобруйска. Помнят нас там! Вот послушайте: «Мы живем лозунгами: „Все для фронта! Все для Победы“. Наши думы и чаяния с вами, доблестные воины… Добивайте фашистов… Ждем вас с победой!»

— Что ответим бобруйским ребятам? — спросил, закончив чтение.

— Напишем, что в Берлине не подведем, как не подвели в Бобруйске!

— Не даром в Бобруйской бригаде служим!

Тут же сообща сочинили ответное письмо:

«Нам, морякам, выпало великое счастье участвовать в штурме трижды проклятого Берлина. Клянемся боевой флаг нашей Бобруйской Краснознаменной бригады речных кораблей пронести через все преграды».

Флаг на Шпрее

К вечеру 22 апреля части корпуса, с которыми следовал отряд лейтенанта Калинина, пробились в Карлсхорст — предместье Берлина — и вышли к восточному берегу Шпрее. С противоположной стороны реки противник стрелял из пулеметов, засев в многочисленных виллах, укрывшись за их каменными оградами, в сооруженных на набережной блиндажах. С воем летели через реку мины. Во дворах и переулках сосредотачивались стрелки и автоматчики, которым предстояло форсировать Шпрее.

Грузовики с полуглиссерами, все время двигавшиеся вместе с артиллерийскими батареями и почти не отстававшие от пехоты, подошли к набережной, когда стемнело. К этому времени огонь с западного берега несколько ослаб. Наступившая темнота мешала гитлеровцам вести прицельный огонь, они продолжали стрелять уже наугад.

Первую машину с полуглиссером задним ходом Осторожно подогнали к самой кромке воды. Увидев в кузове катер, стрелки обрадовались:

— Теперь нас морячки подвезут!

Дружно помогли сгрузить полуглиссер, спустить его на воду. Это был «сто одиннадцатый». Его командир, старшина 2 статьи Сотников был весьма горд, что его маленькому катеру посчастливилось первому из всех кораблей флотилии спуститься на водоем Берлина. Едва катер лег днищем на воду, Сотников установил на корме флагшток с флагом. Момент был знаменательный — впервые в истории в германской столице увидели наш военно-морской флаг!

Катер был уже на плаву. Сотников и моторист заняли свои места. Не мешкая, автоматчики набились в полуглиссер, заполнив пространство позади рулевого, разместились и в носовой части, над мотором.

— Хватит! — скомандовал наблюдавший за посадкой лейтенант Калинин. Посчитал — Одиннадцать бойцов!

И сам шагнул на борт.

— Пошли!

Рокотнув мотором, «сто одиннадцатый» рванул от берега. Бойцы пригнулись — полуглиссер сразу набрал ход, расправился флаг на ветру, забелел пенный бурун…

Калинин пошел с первым полуглиссером, чтобы разведать фарватер и место высадки. Не дожидаясь, пока вернется командир отряда, моряки и пехотинцы стали выгружать из кузова машины следующий полуглиссер с бортовым номером 107.

Послышался рокот возвращающегося «сто одиннадцатого». Он приткнулся носом к полуразрушенному парапету набережной, с борта соскочил лейтенант Калинин.

— Следующие, садись!

Через несколько секунд, круто развернувшись, катер ушел во второй рейс…

Противник что-то почуял. Может быть, слышал шум катерного мотора, может быть, обнаружил высадившуюся на западный берег первую группу автоматчиков.

Наполняя воздух свистом, полетели из-за реки мины. Они рвались на мостовой, на каменном парапете, на крышах полуразбитых зданий, с грохотом осыпая черепицу. Пламя разрывов вспыхивало то тут, то там, фырча и взвизгивая, проносились осколки.

Но один за другим выезжали к набережной грузовики. И тотчас же к катерам, стоявшим в кузовах, тянулись десятки рук, стаскивали, ставили на воду, и тут же в них прыгали пехотинцы.

Полуглиссер Сотникова шел уже в третий рейс, на этот раз на борт погрузились минометчики с минометом и несколькими ящиками мин и автоматчики — всего десять бойцов. «Сто одиннадцатый» помчался через реку. Обдавая брызгами бойцов, рядом с ним рвались мины. Фашистские минометчики не видели катера, стреляли на звук мотора.

До берега оставалось каких-нибудь сто метров, когда послышался хриплый голос Сотникова:

— Принимай команду…

Старшина медленно откинулся на спинку сиденья.

— Что с тобой, командир? — обернулся моторист Баранов.

Сотников не ответил. Баранов перехватил штурвал. Сбавив ход, подвел катер к низкой каменной стенке.

— Миномет, миномет сперва! Ящики давай! — перекликались в полутьме бойцы. Корпус катера покачивало, он быстро пустел.

— Спасибо! — крикнул Баранову последний из бойцов. — Вези, моряк, пополнение!

Баранов дал полный газ, развернулся на обратный курс. Держа одной рукой штурвал, другой поддерживал командира. Тот уже сполз с сиденья, поник, навалившись плечом на борт. «Надо бы перевязать, как бы кровью не изошел!» — тревожился Баранов. Но остановить полуглиссер не решался, над головой с яростным посвистом проносились осколки, по сторонам вскипала вода, поднимались буруны.

Может быть, лучше идти, меняя курс. Но нет времени на маневры. Надо как можно скорее сдать командира на руки медикам, через минуту-другую будет поздно. И побыстрей посадить десантников, уйти в следующий рейс, на том берегу ждут подмоги…

Баранова словно ударило током. В первое мгновение он даже не понял, что ранен, а когда понял, не сразу разобрал куда. В груди разливалось что-то толчками, стало жарко, глаза застилало пеленой. Баранов понял, что ранен тяжело, что силы вот-вот покинут его. «Как же катер? — мелькало в мозгу. — Некому, кроме меня…»

Напрягая всю волю, чтобы не потерять сознание, Баранов продолжал вести полуглиссер к своему берегу.

Когда «сто одиннадцатый», неловко вильнув, ткнулся в кромку берега, на нем никого не было видно…

Потом Сотникова и Баранова вынесли на берег, подбежал санинструктор. А у штурвала уже занял место другой рулевой. И подбегали, спеша погрузиться, автоматчики. Переправа продолжалась…

Под нарастающим минометным и артиллерийским обстрелом все полуглиссеры отряда лейтенанта Калинина были спущены на воду и приняли участие в переброске стрелков через реку.

Пехотинцы, ночью высаженные с катеров на западный берег Шпрее в районе Карлсхорста, с боем пробивались вперед, оттесняя противника от набережной. Но еще на значительном протяжении этот берег оставался в руках врага. Приходилось высаживаться совсем близко от его огневых точек. Противник не переставал стрелять из минометов по катерам, непрерывно пересекавшим реку.

Подтянулась войсковая артиллерия, открыла огонь через Шпрее по вражеским минометам и пушкам. Но поразить их в темноте было трудно. А перед рассветом на западном берегу появились и самоходки. Высовываясь из-за стен и оград, обстреливали набережную, полуглиссеры на фарватере. Моряков выручала скорость.

Переправа продолжалась.

Когда рассвело, стали подходить танки и артиллерия, чтобы переправиться на западный берег и поддержать подразделения, уже зацепившиеся за него. Саперы принялись спешно сгружать доставленные на грузовиках понтоны, секции мостового настила, собирать паромы. Каждый паром мог поднять танк, одно-два орудия или автомашину. Как только первый из них был спущен на воду, на него тотчас же вкатился танк, вбежало несколько пехотинцев. Один из катеров взял паром на буксир и потащил через реку.

Было уже светло, и противник открыл прицельный огонь.

Грузные паромы тащились медленно. Уже несколько командиров и мотористов на полуглиссерах вышли из строя. Но замена им находилась тотчас же. Переправа продолжалась.

Когда полуглиссеры направлялись в Берлин, встал вопрос, кого из политработников послать с отрядом. Было ясно, что катерам придется действовать в тяжелой боевой обстановке, где от людей потребуется предельное напряжение душевных и физических сил. В таких условиях рядом с командиром должен быть опытный, авторитетный политработник, слово которого имеет вес, который и сам в случае нужды покажет пример мужества и находчивости.

В политотделе бригады решили, что лучшей кандидатуры, чем лейтенант Суворов, не найти. Уже не раз посылали Суворова на самые ответственные участки. Служба лейтенанта в политотделе началась летом прошлого года, он был инструктором по комсомолу. Пришел на эту должность сразу по окончании курсов политработников. А раньше, в сорок первом-сорок втором годах, служил на Балтике, в осажденном Ленинграде. На флотилии проявил себя не только как отличный политработник, чье слово окрыляло людей в бою, но и как смелый и находчивый офицер; во время высадки одного из десантов в Белоруссии заменил погибшего командира роты и успешно действовал за него.

…Лейтенант Суворов беседовал с автоматчиками, которые, укрывшись за стеной полуразрушенного дома, ждали своей очереди на посадку. Все катера находились на реке, между ними все чаще вставали высокие пенные столбы. Бойцы с опаской поглядывали в ту сторону.

— Идет, товарищ лейтенант! — крикнул один.

На полном ходу, широко разбрасывая по сторонам пенные «усы», оставляя позади столбы разрывов, мчался к берегу полуглиссер «сто одиннадцатый», которым теперь командовал старшина 1 статьи Казаков.

— Приготовиться! — раздалась команда.

Бойцы сосредоточенно, как всегда перед решающей минутой в бою, принялись прилаживать оружие, подымать ящики с патронами.

— Не потопнем? — вырвалось у кого-то.

— Не утонете! — громко и весело отозвался Суворов. — Катер пятьсот бойцов уже перевез, никого не утопил. Доставит и вас на теплый бережок!

Бойцы оживились.

— В самом деле на теплый, товарищ лейтенант. На горячий, можно сказать!

Полуглиссер уже сбавил скорость, разворачивался бортом, подрабатывая на малом газу.

— Давай! — крикнул Суворов. Сам первый выбежал из-за стены, в несколько прыжков перемахнул набережную.

— Все в порядке, герои? — кивнул Казакову и его мотористу Черникову.

— В порядке, товарищ лейтенант!

— Принимайте десант!

— Есть, принимать!

Суворов махнул автоматчикам, те кинулись к катеру.

— Отставить! — крикнул вдруг лейтенант.

Бойцы недоуменно остановились. Лейтенант повторил:

— Назад! Обождать!

Потуже натянув фуражку, спрыгнул на полуглиссер.

— Видишь?

— Вижу!.. — Казаков увидел то, чего не мог заметить минуту назад, когда все его внимание было сосредоточено на том, чтобы аккуратно подвести полуглиссер.

Посреди реки, медленно сносимый течением, плыл паром с танком, над которым, с каждой секундой густея, подымались космы черного дыма. Катера-буксировщика рядом не было.

С парома прыгали танкисты и пехотинцы. Одни пытались отплыть подальше, другие, наоборот, хватались за веревки, протянутые по бортам.

— Полным — к парому! — скомандовал Суворов. Но Казаков уже и без того знал, что делать. Рыкнув мотором, полуглиссер резко дал задний ход, круто развернулся и устремился вперед.

Дело решали секунды. Пламя уже показалось над танком, вот-вот начнет рваться боезапас.

В переднее стекло нахлестом били брызги, катер, словно стремясь взлететь, подскакивал на воде. Полуглиссер несся прямо на паром.

Близко ухнул снаряд, окатило рухнувшей сверху водой.

Катер резко сбавил скорость. Справа, возле самого борта, вынырнула голова в потемневшей натянутой на уши пилотке, рядом другая — в ребристом шлеме. Суворов перегнулся, протянул руку, втащил обоих. Казаков подвел полуглиссер к парому. Вплотную к понтонам, ухватившись за полукружья спасательных веревок, держалось несколько бойцов. Виднелись только головы да покрасневшие от студеной воды руки.

— Давай, быстро! — приподнявшись, крикнул Суворов, но и без его призыва люди оставляли веревки, хватались за борта, взбирались на катер.

Сверху наносило душным, пахнущим соляркой дымом, кто-то кричал:

— Отходи! Сейчас рванет!

Но Казаков продолжал вести катер вокруг парома, подбирая бойцов.

Вот и последний — танкист с обнаженной головой в облепившем тело комбинезоне. К нему протягиваются спасительные руки.

Полный газ! До предела заполненный людьми полуглиссер отворачивает от парома, уже не видного за клубящимся дымом. За кормой раздается взрыв, другой, катер встряхивает. Когда ветер относит дым, позади не видно ни танка, ни парома, только на вспученной, словно кипящей воде, бултыхаются обломки.

— Успели! — оборачивается к Суворову Казаков. На его лбу блестят капли пота.

— Геройский ты парень! — говорит один из спасенных. — Да я бы тебя к ордену за то, что двенадцать душ спас! Верно, ребята?

Но «ребята», в большинстве пожилые усачи, не откликаются. Не потому, что не хотят поддержать словоохотливого бойца или не согласны насчет ордена, но прозябли так, что слова выговорить не могут. На полной скорости их прохватывает ветерком, намокшая одежда дубеет. Вокруг продолжают рваться мины, воду вспарывают осколки, свистят над головами.

Но вот, наконец, и берег!

— Давай сюда, здесь поукромнее! — указывает лейтенант в промежуток между стенкой набережной и полузатопленной баржей.

Бойцы проворно перебираются на берег. Вид у них сейчас не боевой — оружия почти ни у кого не сохранилось, кое-кто без пилоток, некоторые, чтобы легче было плыть, даже сбросили сапоги. Но главное — целы! Приведут себя в порядок, и снова — бойцы.

Противник не прекращал обстреливать переправу. Но она продолжала действовать.

Переброшенные через Шпрее пехотинцы, танкисты, артиллеристы расширяли захваченный на западном берегу плацдарм, продвигались вдоль реки на северо-запад, к центру города. Враг сопротивлялся ожесточенно, превратив каждый дом в укрепление, стрелял из подвалов, с чердаков, из оконных проемов. Особенно яростно противодействовал тем подразделениям, которые наступали вдоль набережных: от Карлсхорста вдоль Шпрее лежал кратчайший путь к рейхстагу и к имперской канцелярии — последнему гнезду германского фашизма. Подкрепление этим подразделениям надо было подбрасывать непосредственно на место боя, туда, где они сходились с врагом лицом к лицу.

…Полуглиссер, у штурвала которого находился комсорг отряда старшина 1 статьи Пашков, полным ходом шел к западному берегу. Впереди на набережной высились два многоэтажных кирпичных дома с полуразбитыми крышами. Где-то около них пехота сейчас ведет бой. На полуглиссере Пашкова двенадцать автоматчиков — подкрепление.

Середина реки — уже за кормой. Пашков пригляделся, в каком месте удобнее подойти. Под серой стеной набережной беспорядочной грудой навалены камни разбитого парапета, под ними светит узенькая полоска отмели. В этом месте бойцы спрыгнут сразу на сухое, по камням им легче взбежать наверх…

Пашков довернул штурвал, нацеливая нос полуглиссера на отмель. И вдруг почувствовал — что-то случилось с правой рукой, она стала словно не своя. Только через секунду-другую, когда дала себя почувствовать боль, понял, что ранен. Пальцы не слушались, в рукаве форменки стало горячо.

— Держи! — передал штурвал мотористу, сидевшему у ручного пулемета. — Вон на ту отмель, видишь?

— Есть!

Пашков хотел хотя бы наскоро перевязать руку, но не успел вытащить из кармана индивидуальный пакет, как близко со свистом прошила воздух пулеметная очередь. Гитлеровец бил откуда-то, явно целясь в полуглиссер, и только то, что катер шел быстро, помешало взять сразу верный прицел.

Пашков успел заметить желтоватые огоньки выстрелов в том месте, где, свисая над водой, лежит сваленное снарядом разлапистое дерево. Прижав приклад пулемета к плечу левой, здоровой, рукой, стал ловить цель на мушку. Целиться было трудно, катер на быстром ходу подбрасывало, но Пашков не впервые брался за пулемет, приходилось стрелять и с несущегося полуглиссера. Поймав момент, дал длинную очередь. Кажется, попал: огоньки меж угловатыми ветвями больше не появлялись.

Держа палец здоровой руки на спуске, Пашков следил: не оживет ли пулемет? И вдруг почувствовал, что моторист бессильно наваливается на него. «Ранило! Тяжело!» — сразу понял Пашков.

Полуглиссер, оставшийся без управления, вильнул. Пашков левой рукой ухватил штурвал, выправил курс, протиснулся мимо свалившегося с сиденья моториста, пригнувшись к штурвалу, повел катер. До берега оставалось немного, еще минута-две, высадить бойцов и тогда помочь раненому…

В плечо словно ударило током. Пальцы, сжимавшие штурвал, сделались чужими. Рука еще ощущала ребристое кольцо, но бессильно обмякла, скользнула…

За спиной послышались встревоженные голоса автоматчиков, полуглиссер снова вильнул, в лицо Пашкова больно ударили брызги. Довести катер до берега! Довести, чего бы это ни стоило! Только этим жил сейчас Пашков. Секундная слабость — цена жизни, не только его, но и тех, кто ему доверен. Мысли, как электрические разряды, проносились в его голове. Что делать? Что делать, если обе руки непослушны?

— Врешь, гадина! — яростно выкрикнул Пашков, будто в лицо фашисту. — Врешь, не возьмешь!

Грудью и подбородком навалился на штурвал, зубами вцепился в кольцо…

Теперь полуглиссер шел так, как надо — прямо на отмель под набережной. Истекающий кровью, с перебитыми руками комсорг вел его.

Вот форштевень уткнулся в отмель. Словно вихрем сорвало бойцов — они спрыгивали на влажно блестевший песок и, оставляя на нем глубокие, тут же заплывающие следы, бежали вверх по угловатым каменным глыбам на набережную.

«Доведу и обратно, больше некому!» — решил Пашков. Привстал, хотел крикнуть пробегавшим мимо бойцам, попросить их столкнуть катер с отмели. Но в тот же момент рядом взвихрились песок, вода, дым— разорвалась мина. Пашкова ударило в грудь, он перевалился через борт, упал на мокрый песок. Подбежали пехотинцы, перевернули его лицом вверх.

— Браток, сейчас поможем…

Но глаза Пашкова уже закрывались.

— Прощайте, товарищи… Жаль…

Договорить он не успел. Наверно, жалел, что не довелось дожить до победы.

Три дня и три ночи отряд полуглиссеров под неутихающим огнем врага перевозил через Шпрее войска, шедшие штурмовать центральные районы Берлина. За это время было переправлено свыше шестнадцати тысяч бойцов, сто орудий и минометов, двадцать семь танков, семьсот повозок, много боеприпасов. За сутки катера делали по три десятка «огненных рейсов» через простреливаемую противником реку. Отряд был занят не только на переправах. По Шпрее и каналам, примыкающим к ней, полуглиссеры ходили в разведку, ими пользовались для связи между наступавшими частями.

За эти дни отряд понес серьезные потери. Погиб командир катера старшина 1 статьи Дудник, уже в первые часы переправы сумевший перебросить через Шпрее более двухсот бойцов. В одном из рейсов в носовую часть его полуглиссера попала мина, возник пожар. На старшине горело обмундирование, он получил тяжелые ожоги, но сумел на ходу погасить пламя, довел катер, высадил десантников. На обратном пути, вновь попав под обстрел, был смертельно ранен… Во время очередного рейса осколок пронзил грудь молодого матроса моториста Черинова, который вел катер, заменив раненого командира. Черинов нашел в себе силы довести катер до места высадки и проделать обратный путь. «И все же до Берлина я дошел…» — прошептал, когда его клали на носилки. Это были его последние слова.

Вражеский огонь вывел из строя многих моряков отряда. Было разбито и потоплено четыре полуглиссера.

Командование 9-го стрелкового Бранденбургского Краснознаменного корпуса, части которого перебрасывались через Шпрее, представило к правительственным наградам весь личный состав отряда, всех моряков до единого! Притом почти половину из них — к званию Героя Советского Союза. Подобных случаев за войну было немного.

Наступало 1 Мая. Исход боев в Берлине был уже предрешен, хотя гитлеровцы и продолжали драться с отчаянием обреченных. Штурмуя дом за домом, квартал за кварталом, улицу за улицей, советские войска сломили сопротивление врага в большей части германской столицы и вели бои в самом центре ее — штурмовали рейхстаг. К этому времени для полуглиссеров осталось мало боевой работы— через водные пути города, которые почти полностью были теперь в наших руках, войска шли по наведенным саперами переправам. Но все три бригады флотилии еще продолжали упорно, преодолевая многочисленные препятствия, двигаться по каналам от Одера к Берлину. Моряки завидовали своим товарищам с полуглиссеров. «Дадим и мы Гитлеру напоследок флотского огонька! Встретим праздник Победы в Берлине!»

Однако этой мечте не суждено было сбыться. Войска, завершающие разгром врага в его столице, уже не нуждались в помощи моряков.

Силы флотилии потребовались в другом месте. Поступил приказ: повернуть назад в Одер, следовать к его устью и принять участие в боях на море — севернее Штеттина, у побережья Померанской бухты и возле острова Рюген. До Берлина оставалось каких-нибудь два-три десятка километров. Но приказ есть приказ.

В первых числах мая корабли первой и второй бригад сосредоточились в устье Одера, готовые выйти в море. Но к тому времени полной победой закончились и бои у побережья Померанской бухты.

Там, у берегов Балтики, днепровцы и встретили великий день Победы. Но на рейхстаге среди красных флагов, водруженных солдатскими руками, развевался и флотский, по праву поставленный флаг. Флаг с полуглиссера, разбитого вражеским огнем на Шпрее. Это не легенда, а факт. Как факт и то, что корабли Днепровской флотилии дошли до Берлина. Мечта моряков сбылась.

Вскоре после окончания боев в Берлине командующий 1-м Белорусским фронтом маршал Жуков проводил разбор операции с командирами корпусов и командармами. Были приглашены и представители флотилии во главе с командующим контр-адмиралом Григорьевым. Военачальники поочередно поднимались на трибуну. Когда дошла очередь до командира 9-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Рослого, он, обратившись к маршалу, сказал:

— Разрешите мне, прежде чем начать свое сообщение, низко поклониться нашим славным военным морякам. Без их решающей помощи я не смог бы в срок выполнить приказ о форсировании Шпрее и движении в район рейхстага!

И, повернувшись к сидевшим в зале морякам, поклонился им. Те, несколько смутившись, встали и отдали ответный поклон.

На вечной стоянке

В Берлине, на западном берегу Шпрее, в Трептов-парке, через который когда-то, высадившись с полуглиссеров, пробивались к рейхстагу бойцы, возле всему миру известного памятника нашим воинам, павшим в боях с фашизмом, несут караул солдаты, родившиеся уже спустя много лет после Победы. Идет четвертое десятилетие, как окончилась война. Четвертое десятилетие, как мы живем в мире. Этим мы обязаны тем, кто добыл Победу. Тем, кто лежит в братских могилах повсюду, где прокатывались фронты. Тем, кто лежит под плитами советского воинского кладбища в Трептов-парке.

На одной из плит среди многих фамилий можно найти и фамилию матроса Черинова. А в его родном Харькове, в Доме культуры электромеханического завода, на котором в далекий предвоенный год совсем еще мальчишкой начинал он свою трудовую жизнь, стоит бюст Героя.

На освобожденной от фашизма германской земле покоится и прах старшины 1 статьи Пашкова, комсорга отряда полуглиссеров. А в его родной Карелии, в городе Кондопоге, есть улица, названная его именем. На улице Пашкова в построенном для них новом доме живут его сестра и мать. Дорогу к этому дому хорошо знают и ветераны — соратники Пашкова, и юные следопыты. Гордятся в Кондопоге тем, что их земляк — Герой Советского Союза. Это высокое звание было присвоено Пашкову посмертно, как и Дуднику и Черинову. Тем же Указом от 31 мая 1945 года звание Героя присвоено и другим морякам, проявившим доблесть на Шпрее. Кавалерами Золотой Звезды стали матрос Баранов, старшина 1 статьи Казаков, старшина 2 статьи Сотников и другие. Вместе с воинами своего отряда звания Героя удостоился и его командир лейтенант Калинин. После войны, закончив военную службу, он поселился в Черкассах, на родном Днепре.

А в Пинске, который отстроился и раздался вширь и ввысь, на самом видном месте, где в Припять вливается Пина, на высоком постаменте стоит серо-голубой военный корабль. Грозно смотрит вдаль ствол орудия его носовой башни, по-боевому задраены иллюминаторы, гордо развевается на речном ветру бело-голубой военно-морской флаг. На борту этого корабля виден четко выведенный белой краской номер — «92».

Несколько лет назад в Пинске по обычаю праздновали открытие навигации. В тот раз празднование проходило особенно торжественно. Вдоль пирса местного судостроительно-судоремонтного завода выстроились только что спущенные на воду мощные теплоходы-буксиры. Среди них выделялся один, поблескивавший ослепительно белой краской, украшенный флагами расцвечивания, с надписью на борту: «Олег Ольховский». Теплоход был построен по почину комсомольцев и школьников. Они собирали металлолом, вырученные деньги вносили на его постройку. А рабочие завода и других пинских предприятий вносили свой вклад трудом, работая на субботниках.

Трап, переброшенный с пирса на теплоход, был увит по перилам гирляндами алых цветов, устлан ковровой дорожкой. На пирсе и по всей набережной толпился народ, у многих в руках были цветы. Загремела музыка. На борт теплохода поднялась пожилая женщина с букетом в руках— Юлия Владиславовна Ольховская, мать юнги с бронекатера № 92, мать Альки-пулеметчика…

Медленно и величественно, под торжественные звуки оркестра выходил «Олег Ольховский» в свой первый рейс по мирной Пине, выходил на тот же фарватер, по которому летом сорок четвертого года сквозь завесу артиллерийского огня шел на прорыв «девяносто второй» с юнгой Ольховским у пулеметов…

Когда теплоход поравнялся с кораблем-героем, высящимся на своей вечной стоянке, протяжный, торжественный звук сирены разнесся по всей реке.

С той поры ходит по Пине, по Припяти, по Днепру «Олег Ольховский». Там, где ходил на своем бронекатере Алька…

Не так давно Юлия Владиславовна вновь посетила дорогой ее сердцу Пинск. Одновременно приехал и бывший командир «девяносто второго» Игорь Алексеевич Чернозубов. Прибыла в Пинск и молодежная делегация из Стерлитамака — из родных мест Набиуллы Насырова. Молодежь приехала сюда по особому поводу: в связи с приемом Олега Ольховского в комсомол.

Олег мечтал стать комсомольцем. Игорь Алексеевич запомнил разговор с ним накануне прорыва. «Возьмем Пинск — подам заявление!» Не довелось Альке дождаться самим им назначенного часа…

Об этой мечте рассказал Игорь Алексеевич юным следопытам. А следопытов, интересующихся Алькиной судьбой, много не только в Пинске, но и в других местах.

И вот башкирские и пинские следопыты, давно уже зачислившие Олега почетным пионером своих отрядов, обратились в Центральный комитет комсомола с просьбой посмертно принять пионера, юнгу Олега Ольховского в ряды ВЛКСМ. К этой просьбе присоединился и бывший командир Олега — Игорь Алексеевич Чернозубов.

Посмертно в комсомол, как известно, не принимают. Но Центральный комитет комсомола сделал исключение, вынес решение о принятии Олега Ольховского в ряды ВЛКСМ.

Вот по этому поводу и состоялась торжественная линейка в Пинске, возле корабля-памятника — бронекатера № 92.

На линейку участники шли торжественным маршем, проходили мимо матери Олега и стоявшего рядом с ней командира, державшего руку под козырек. Проходили четким шагом, стройной колонной, в шеренгах по четыре, держа равнение на правофлангового. В первой шеренге шагали только трое, правофлангового не было видно. Но вся шеренга равнялась по нему. По Альке, который отдал свою жизнь за дело великой Победы.